Клетка для мятежника

Глава 32

Финлей считал дни и присматривался к ориентирам, пытаясь определить, где они находятся и сколько времени им еще добираться до Анклава. Каждый раз на закате он высматривал горы, надеясь увидеть наконец все еще покрытые снегом и льдом вершины.

Ему все время казалось, что за ними следят. Нет, даже не следят, а преследуют. Он постоянно спрашивал об этом брата, и тот каждый раз останавливался и внимательно оглядывал окрестности колдовским зрением, но ни разу не обнаружил признаков того, что им не удалось скрыться от преследователей.

Бывали дни, когда Финлею хотелось выть, а иногда он подумывал о том, чтобы найти крепкое дерево и побиться головой о ствол; не давала ему сделать это только мысль о том, что Эндрю спросит о причине, а объяснить все мальчику было бы даже труднее, чем заставить брата нарушить молчание.

Финлей снова оказался в роли наблюдателя, свидетеля странной игры, которая разыгрывалась вокруг него. Дженн большую часть времени оставалась без сознания, а когда приходила в себя, никого не узнавала и бредила. Эндрю не отходил от матери, держал ее за руку, пытался иногда влить ей в рот хоть несколько капель воды, а когда Финлей перевязывал раны Дженн, стремился услужить, чем только мог.

Роберт, с мрачным и непроницаемым лицом, походил на грозовую тучу, которая только и ищет места, куда бы метнуть молнию. Он отвечал на вопросы, иногда сам их задавал, а когда думал, будто Финлей не видит, погружался в чтение книги, которую всегда держал за пазухой.

Три дня они скакали без передышки; Роберт вез Дженн, передавая ее Финлею, только когда его конь совсем уставал. На четвертое утро им попался постоялый двор, где удалось купить свежих лошадей; поэтому они продолжали двигаться еще несколько часов после того, как солнце село. Лес остался позади, путники пробирались между холмами, окружающими озеро. Дорогу выбирал не Финлей: ему приходилось целиком положиться на колдовские способности Роберта в надежде, что тот сумеет найти маршрут, пролегающий вдали от деревень и ферм. Снова они были невидимками, почти не оставляющими следов там, где проезжали.

Каково это — чувствовать себя свободным человеком? Прошло пятнадцать лет... так долго, а он словно и не заметил...

— Мы остановимся здесь.

Голос Роберта ворвался в мысли Финлея, полные безмолвного ужаса. Соскользнув с коня, Финлей занялся приготовлениями к ночлегу.

Дженн не становилось лучше, хоть Финлей и уверял, что ее раны заживают. Эндрю казалось, что ее лицо все так же бледно, а стоны, когда ночью она металась в бреду, все такие же громкие. Не раз случалось, что Роберт, опустившись рядом с ней на колени и взяв Дженн за руку, облегчал ее страдания своей колдовской силой; тогда Дженн успокаивалась, ее дыхание становилось более глубоким, и она погружалась в спокойный сои.

И все же путешествие могло ее убить...

Пока Финлей перевязывал раны Дженн, хотя для Эндрю оставалось загадкой, что тот видит в скудном ночном свете, сам Эндрю занимался устройством ночлега. Впрочем, после всего пережитого ему трудно было не оглядываться каждую минуту через плечо, собирая дрова; мучили его и сомнения в том, что Финлей, который не был целителем, все же сумеет оказать Дженн необходимую помощь.

Эндрю чувствовал, как им овладевает паника. Отойдя от лагеря, он спустился по склону холма туда, где виднелось несколько упавших деревьев. Он принялся собирать сухие ветки, и скоро набралась целая куча хвороста. Однако Эндрю не останавливался. Вскочив на один из стволов, он стал ногами бить по сучьям, пока они не обламывались. Это была хорошая работа, требующая физической силы: совсем не то, что целый день и половину ночи сидеть в седле, следя за тем, как жизнь покидает его мать...

По одному из сучьев Эндрю промахнулся и потерял равновесие. Хрипло вскрикнув, он попытался спрыгнуть, но не сумел и свалился между двумя лежащими на земле стволами. Мальчик сильно ушибся и несколько мгновений лежал, ловя ртом воздух. Немного придя в себя, он приподнялся, опираясь руками на стволы. Дело ограничится несколькими синяками... Чувствуя себя весьма глупо, Эндрю встал на колени, а потом и выпрямился во весь рост.

Перед собой в темноте он увидел лицо Роберта, который сидел на том самом стволе, с которого Эндрю только что свалился. Мгновение Эндрю не мог пошевелиться. Лунный свет ярко освещал все вокруг — ветки деревьев были еще голыми.

— Пытаться спрятать голову под крыло бесполезно. Ты ведь знаешь это, верно?

— Вот как? — бросил Эндрю, перелезая через толстый ствол. — Вы именно тут прочитаете мне нотацию о том, как следует обуздывать страх? — Не дождавшись ответа, Эндрю оглянулся, но Роберта рядом не оказалось. Мальчик выбрался из бурелома и направился к могучему дубу, росшему ниже по склону.

Роберт ждал его там, прислонившись к стволу и сложив руки на груди. Казалось, он разглядывает далекие холмы, — по крайней мере Эндрю так предположил, хотя было слишком темно и сам Эндрю видел только ближайшие окрестности.

— Что ты помнишь о том, как погиб твой отец? Эндрю замер на месте, от изумления разинув рот.

— Я... не очень много. А что?

— Сделай милость, ответь мне.

— Я... я помню вас на крепостной стене, вы с отцом сражались, и я думал, что вы его убьете.

— А потом?

— Потом... — Эндрю пожал плечами. Ему было неприятно говорить на эту тему, противно даже думать... Однако, чтобы ответить, он должен был все вспомнить. — Он напал на маму. Я... я боялся, что она умрет. И тут... он упал со стены, а мама и отец Джон вытащили вас, и вы вывели нас из замка.

Роберт искоса взглянул на Эндрю.

— Но сам момент, когда Дженн нанесла удар, который и убил твоего отца? Ты его помнишь?

Эндрю почувствовал, что щеки его пылают; оставалось только надеяться, что в темноте это незаметно.

— Нет. Но я знаю, что она убила его, чтобы спасти вам жизнь.

— Да, — пробормотал Роберт. В его голосе проскользнуло что-то странное, и Эндрю нахмурился; но прежде чем он успел задать вопрос, Роберт продолжал: — Ты ненавидел своего отца?

— Ненавидел? — Эндрю, качая головой, попятился. — Какое это имеет значение? Я его почти не помню. Когда он умер, мне было всего шесть. Почему вы меня о нем спрашиваете?

— Те же вопросы ты задавал мне. Вот мне и стало интересно, как будешь ты говорить о своем отце. Прости, если я тебя обидел.

Эндрю снова остановился, оказавшись вынужденным переоценить человека, который стоял перед ним, — такого противоречивого...

— Я не собирался говорить с тобой о том, как одолеть страх, — сказал Роберт, глядя в темноту. — Я хотел поговорить о горе.

Эндрю вдруг стало трудно дышать. Он протянул руку и ухватился за дерево, закрыв глаза и опустив голову.

Голос раздался совсем близко, казалось, Роберт шептал прямо в ухо Эндрю.

— Ты ничего не изменишь тем, что не будешь думать о нем. Его нельзя прогнать по желанию. Нельзя притвориться, будто умершие живы. Горе — могучая сила, и нанесет тебе удар, когда сама пожелает. Не нужно отрицать, что ты испытываешь горе. А когда оно нанесет удар, не бойся. Как любая другая сила, горе со временем истощится, потускнеет. Ты обязательно его переживешь, только не нужно бояться.

На плечо Эндрю легла рука, источающая колдовскую силу, и мальчик отшатнулся, как будто она его обожгла. Он попятился еще дальше, тыча пальцем на человека, который был готов полностью изменить его жизнь — во второй раз.

— Я и не думаю бояться! Мои чувства в отношении моего отца — не ваше дело! Это вы во всем виноваты! Если бы не вы... я не оказался бы на той дороге, и мама... если она умрет... Почему вы не можете оставить меня в покое!

Эндрю повернулся и побежал вверх по склону, мимо лагеря. Он продолжал бежать до тех пор, пока огонь костра почти не скрылся за деревьями. Тогда, задыхаясь, Эндрю остановился и упал на колени: ему хотелось молиться.

У богов он просил только одного:

— Прошу вас, не позвольте ей умереть тоже...

Она слышала, как они ходят вокруг, слышала их голоса. Иногда кто-то обращался к ней, но понять, что ей говорят, она не могла. Однако она их узнавала, этих троих мужчин ее жизни. Роберт, Эндрю, Финлей. Где же Мика?

Внутри ужасно жгло, словно ей в грудь насыпали горсть углей. И каждый раз, когда она пыталась пошевелиться, казалось, что весь бок рвут на части или терзают когтями.

Эндрю был очень встревожен. Это она слышала в его голосе. Дженн хотелось прижать его к себе, успокоить. Или, может быть, ему нужно держать ее за руку... Но ему же четырнадцать, скоро исполнится пятнадцать. Он уже слишком велик для таких вещей. Он мужчина, а не ребенок.

Сон подкрался к Дженн, и голоса слились воедино. Дженн знала, что слышит голоса не своих спутников, а те, что были с ней постоянно. Ключ говорил мало, но голос его был силен и с каждым днем становился сильнее. Казалось, он хочет сообщить ей что-то важное, когда она будет в состоянии слушать. Мысленно Дженн улыбнулась и пообещала выслушать.

Она всей душой жаждала темноты, сонного умиротворения. Ей так хотелось слышать птичье пение, шелест молодой листвы. Хотелось обнять сына.

И больше всего хотелось, чтобы Роберт улыбнулся.

Через несколько часов после того, как все улеглись, на луну набежало легкое облачко. Роберт сидел, прислонившись к стволу дерева, и следил за прозрачными тенями, окутывающими светило, увеличивающими его в размерах.

На этот раз он выбрал для лагеря место в редкой рощице, а не в глубине леса. Это было лучшее укрытие, которое ему удалось высмотреть с самого утра, а Дженн нуждалась в отдыхе. Роберт и представить себе не мог, что перед ним откроется такой захватывающий дух вид.

Роберт слышал пение птиц, иногда видел, как они перепархивают с дерева на дерево, — с такой быстротой, что уследить за их полетом он не мог. Здесь жили и кролики; в ночной темноте они выглядывали из норок, которых вечером Роберт не заметил, сновали по склону, щипали траву; их уши и носы были в постоянном движении, и при малейшей опасности зверьки скрывались в своих подземных убежищах.

Роберт пытался отогнать такую мысль, но параллель напрашивалась сама собой: кролики очень напоминали ему жителей Анклава. Конечно, подобное сравнение было несправедливым: салти не обращались в бегство при первом же признаке неприятностей, и уж конечно, в их распоряжении было более грозное оружие, чем просто острый слух. И все-таки сходство имелось: Анклав никогда не вмешивался в события, если только они не касались его непосредственно.

Да и зачем? С какой стати заботиться о стране, жители которой уничтожили бы их, если бы могли?

Все дело заключалось в отношении. И в страхе.

Роберт сунул руку за пазуху и вытащил книгу. Он мог создать колдовской огонек, чтобы читать, но сейчас ему было достаточно возможности просто смотреть на нее. Текст был написан на древнем сэльском языке и, несомненно, представлял интерес, но ничто в содержании книги не указывало на ее особую сущность.

И каким образом Каликсу была придана такая форма? Как сохранился он на протяжении всех этих столетий? Как попал в тайную библиотеку гильдийцев?

Конечно, если Калике действительно создал Амар Траксис, он должен был позаботиться о его сохранности и скрыть от тех, кто осквернил бы сосуд; в таком случае то, что артефакт упорно сохранял неприметный вид, было идеальным решением. Все, что Роберту удалось узнать о Каликсе, говорило именно об этом, — но возникал вопрос: если Калике был скрыт от тех, кто мог его осквернить, то как им могли воспользоваться истинные наследники Каббалы?

И почему он не рассказал Финлею о том, что нашел Калике?

На другом конце лагеря Финлей лежал, завернувшись в свое старое дорожное одеяло, кое-где протершееся до дыр. Лицо Финлея во сне обрело мирное выражение; Роберт мог разглядеть тонкие морщинки вокруг глаз, седину в волосах и бороде. Братья уже казались ровесниками, а скоро Финлей начнет выглядеть старше Роберта...

Финлей всю жизнь страстно мечтал найти Калике. Разве не он всегда заставлял Роберта заниматься поисками? Именно его идеи заставили братьев отправиться в те пещеры, которые теперь стали Роберту домом, и привели к находке серебряного стержня.

Однако стержень обнаружить было легко; Калике подарил Роберту краткий миг узнавания, а потом снова скрылся от него.

Следовало ли это понять так, что Калике опознал в Роберте одного из тех, кто может его осквернить? Не в этом ли причина невозможности для него все рассказать Финлею: Роберту пришлось бы признаться, что он боится возвращения Каликсу его истинной формы?

Роберт со вздохом вернул книгу на место и для надежности застегнул пуговицы. Прислонившись головой к стволу дерева, он рассеянно окинул окрестности колдовским взглядом, удостоверяясь, что их не обнаружили и погони кет.

Теперь си делал это автоматически. Со времени той схватки с малахи сон бежал от него. Каждый раз, когда он закрывал глаза3 демон мучил его страшнее, чем любой кошмар. В душе Роберта рождалось холодное, темное чувство опустошенности, сопровождаемое таким ужасом, что дышать становилось невозможно, и Роберт рвался к пробуждению ради спасения собственной жизни. Каждый раз борьба была изматывающей и длилась целую вечность. Роберт просыпался, дрожа, и от мысли о том, чтобы снова уснуть, испытывал дурноту.

Поэтому он больше не спал...

Взгляд Роберта против воли скользнул туда, где лежала Джейн. Она лежала на боку, но на глазах у Роберта откинула одеяло с лица и перевернулась на спину. Роберт немного подождал, потом наклонился и поправил одеяло так, чтобы оно прикрывало шею Дженн; рука его при этом слегка коснулась ее подбородка.

Дженн вздрогнула и проснулась. В ее глазах отразился испуг. Роберт немедленно опустился на колени рядом с Дженн, одной рукой стиснув ее пальцы, а другую протянув за флягой с водой.

— Все в порядке, — прошептал он еле слышно, чтобы не разбудить остальных. — Ты в безопасности. Эндрю в безопасности.

Дженн заморгала и нахмурилась. Повернув голову так, чтобы видеть Роберта, она пробормотала:

— Где мы?

— В двух днях пути от Анклава. Можешь ты сесть, чтобы напиться?

Дженн кивнула, и Роберт, обняв ее за плечи, помог ей сесть, опираясь на ствол дерева. Потом он поднес к ее губам флягу. Дженн сделала несколько маленьких глотков и, напившись, закрыла глаза. Потом в тишине раздался ее шепот:

— Что произошло?

— Много ли ты помнишь?

— О схватке? Помню все. Я... пыталась защитить Эндрю... Роберт тихо рассказал ей обо всех подробностях, оставив сообщение о том, что увидел в Мейтленде, напоследок, рассчитывая смягчить удар.

— Мне так жаль... Я ничего не мог сделать. Выжило достаточно слуг, чтобы подобающим образом похоронить погибших и оказать помощь раненым. Мы не могли задерживаться, когда вокруг рыщут малахи, пылающие мщением.

— Это была месть? — прошептала Дженн, поворачивая голову, чтобы видеть лицо Роберта. — Простая месть?

— Им был нужен Эндрю.

— Разве только им?

Роберт надеялся, что разговор об этом состоится позже, когда Дженн станет лучше.

— Де Массе и его люди действовали не по собственной инициативе.

— Откуда ты знаешь?

— Какой мог быть у них интерес к мальчику?

— Но разве Нэш стал бы пытаться захватить Эндрю, зная, что я последую за сыном?

Роберт мрачно усмехнулся. Ответ был очевиден.

— Ему нужна ты.

— Так Эндрю был всего лишь приманкой? Если так, то почему Нэш ждал так долго? И зачем устраивать засаду на дороге в Мейтленд? Почему не схватить его просто в столице, где никто ничего бы не заметил? Если бы Нэш похитил его несколько лет назад, Эндрю был бы всего лишь ребенком, неспособным защищаться. — Дженн умолкла и немного изменила позу. — Скажи мне, малахи тебя видели?

— Да, но тут же обратились в бегство.

— Тогда Нэш узнает, что ты вернулся.

— Если считать, будто он вообще верил в мое отсутствие... — Роберт нахмурился. — Мы не можем быть уверены, что Нэш приказал бы устроить засаду, зная, что ты или я окажемся поблизости. Вопрос в другом: почему Нэш мог желать захватить Эндрю втайне от тебя?

Дженн ничего не ответила. Она закрыла глаза и нахмурила брови. Через несколько мгновений Роберт спросил:

— Твои раны болят?

— Да. Но твоя сила тут не поможет.

Роберт видел, что глаза ее мокры, слышал печаль в ее голосе.

— Мне жаль... — пробормотал он в тишине.

— Не смей винить себя в моем несчастье, — прошипела Дженн беззлобно.

Роберт опустил голову; укор отозвался в тех уголках его души, которые он считал давно безжизненными. Дженн всегда имела над ним странную власть. Если бы не угроза, содержащаяся в пророчестве, и не зловещая тень Нэша, Роберт был бы счастлив покориться ей. Однако подобная роскошь была опасна в тревожные времена, и признать власть Дженн над собой означало бы сдаться на милость врага.

Любить ее — значит обречь ее на гибель.

Когда Роберт поднял глаза, Дженн смотрела в даль, как недавно делал он сам, и по ее бледным щекам текли слезы. Роберт не стал нарушать молчания, предоставив Дженн ее мыслям, что поощрял и в ее сыне.

Мальчик, можно считать, дважды лишился родителей — и все же не пролил ни слезинки.

А также не обнаружил никаких признаков обладания колдовской силой, несмотря на засаду...

— Где Мика? — тихо спросила Дженн.

— Насколько мне известно, он сказал Финлею, что через несколько дней последует за нами.

— Из-за тебя?

Теперь уже Роберт устремил взгляд на тени, которые скользили по холмам, когда на луну набегали облака.

— Ты должен поговорить с ним, Роберт.

— Я не могу этого сделать, раз его здесь нет.

— Не притворяйся тупым.

— А ты не требуй невозможного.

— Ты хочешь сказать, что поговоришь с ним при следующей встрече?

— Ты исходишь из предположения, что он пожелает со мной разговаривать. Он все восемь лет знал, где меня найти. Если бы он хотел со мной разговаривать, он сделал бы это раньше.

Глаза Дженн, устремленные на него, показались Роберту более синими, чем когда-либо: полуночный взгляд, полный ночной темноты, без намека на рассвет. Дженн могла бы, если бы захотела, перекинуть мост через пропасть между ними, и от понимания этого Роберт похолодел.

Пришлось срочно находить себе занятие: Роберт достал из сумки остатки хлеба, осторожно обмакнул ломоть в горшочек с медом и протянул Дженн, не глядя на нее.

Какое счастье, что он не женился на ней, не позволил себе дать волю инстинктам. Став его женой, Дженн могла бы растерзать его в клочья. Даже и теперь, будучи союзницей, она была грозной противницей.

— У тебя прекрасный сын. Ты имеешь все основания им гордиться, — тихо прошептал он и услышал, как Дженн удивленно охнула. Только тогда Роберт отважился снова взглянуть на нее.

Дженн ему улыбнулась, и Роберт не смог сдержать ответной улыбки.

Да, грозная противница, но у любого врага можно обнаружить слабое место. И Роберт наконец научился быть безжалостным.