Клетка для мятежника

Глава 1

1370

В золотых лучах осеннего солнца поле переливалось яркими цветами роскошных тканей. Огромные шатры тянулись на север и на запад, слегка колыхаясь под полуденным ветерком: демонстрация вызывающего богатства и процветания и немалой дерзости. Разноцветные вымпелы струились и хлопали над полем; позади шатров не утихала суета: повара запекали целые бычьи туши, булочники растапливали сложенные из камня печи, а за ними ряд за рядом тянулись костры, над которыми жарили рыбу и дичь, насаженные на вертелы. К востоку, в тени небольшого лесочка, репетировали менестрели и жонглеры, готовясь к выступлениям.

У Осберта разболелась голова. Ноги ныли, спина болела от напряжения — слишком долго ему пришлось стоять. Не следовало соглашаться на то, чтобы проделать долгий путь из Марсэя за один день, раз возможности отдохнуть перед празднеством не предвиделось. А еще лучше было бы, если бы у него хватило смелости вообще остаться в столице.

Однако смелость никогда не была его главным достоинством.

По крайней мере Осберт страдал не в одиночестве. Присутствовала большая часть придворных: королевский совет, наместники, господа и дамы, священники, самые высокопоставленные из гильдийцев. Все они стояли здесь, на площадке между шатрами, созданными лучшими инженерами Гильдии за полгода неустанных трудов, окружая длинный стол, за которым сидел король, — все в роскошных нарядах, сверкая драгоценностями: король желал этим произвести впечатление на прибывшего из Майенны посла.

Однако попытка пустить пыль в глаза была такой жалкой и откровенной, что от участия в унизительном спектакле голова у Осберта разболелась еще сильнее, а желудок словно куда-то провалился; проктор знал, что на пиру, который должен был вскоре начаться, не сможет проглотить ни крошки.

— Не хотите ли вина, милорд?

Осберт не пожелал даже взглянуть на священника, говорившего шепотом, чтобы не привлечь к себе внимания. Они стояли не более чем в двадцати футах от Кенрика, погруженного в беседу с майеннским послом; все придворные ловили каждое слово, произнесенное собеседниками, и никак не годилось нарушить приличия в столь ответственный момент.

— Нет, — наконец прошептал Осберт, почти не шевеля губами. — Вина я не хочу. Чего я хотел бы, так это отправиться в постель, уснуть, и чтобы потом оказалось, что все это — неудачная шутка.

— Думаю, что король счел бы такой поступок весьма забавным, — ответил Годфри. — Он ведь известен своим тонким чувством юмора.

— Так же, как и вы, богобоязненный служитель церкви, — сухо заметил Осберт. Выбрав подходящий момент, он бросил взгляд на высокого архидьякона и заметил знакомое насмешливое выражение на лице, которое за последние годы стало ему слишком хорошо знакомо.

Присутствие на подобных церемониях было правом Осберта как проктора Гильдии; Годфри же заработал такую привилегию исключительно собственными стараниями. Епископ Бром часто жаловался на нездоровье, и Годфри все чаще приходилось заменять его. Что ж, не поспоришь: архидьякон справлялся с обязанностями главы церкви с большим достоинством, чем это когда-либо удавалось его начальнику.

Поджарый и сильный, Годфри со своим длинным лицом словно не чувствовал возраста; в его темных волосах, окружающих должным образом выбритую тонзуру, почти не было заметно седины. В отличие от придворных он носил самую скромную сутану; на фоне черной одежды выделялась лишь серебряная стола, ношения которой потребовал от него сам епископ.

В свои светлые дни Осберт признавал, что они с Годфри стали друзьями, пережив общие тяготы и испытания. В тяжелые же времена он мог лишь удивляться тому, какой странный союз они заключили, союз, условия которого никогда не обсуждались вслух.

Единственное, в чем он был уверен, — это что доверяет стоящему рядом человеку больше, чем кому-либо при дворе, хотя и подозревал, что к некоторым друзьям Годфри лучше особо не присматриваться.

С другой стороны, раз уж король открыто занимается колдовством, кто посмеет сказать, что друзья Годфри так уж плохи?

— Как вы думаете, долго ли они будут торговаться? — Годфри наклонился ближе, по-прежнему не повышая голоса.

Осберт помолчал, прежде чем ответить, прислушиваясь к обмену репликами между Кенриком и Ожье, обсуждавшими поставки зерна, полотна и шерсти. Даже на его взгляд запросы Майенны выглядели слишком высокими, что, конечно, вполне объясняло мрачное выражение лица молодого короля.

— Не знаю, — все так же тихо ответил Осберт. — Как я понимаю, Ожье не слишком одобряет этот брак. Кенрику нужно склонить его на свою сторону, прежде чем ему удастся получить согласие отца девушки.

— Тирон опасается Кенрика.

Осберт снова помолчал, взглянул на Годфри и шумно выдохнул воздух.

— Да, опасается. Так же, как и почти каждый житель этой страны. Однако Тирон — король Майенны, и за последние годы он потерял двоих из своих троих сыновей. Если он лишится и третьего, ему понадобится сильная поддержка со стороны Кенрика, иначе Майенна окажется завоевана, а чтобы получить такую поддержку, он должен согласиться на брак Кенрика и Оливии.

— Она же дитя, ей всего двенадцать! И они — двоюродные брат и сестра, — прошипел Годфри с плохо скрытым осуждением. — Брому не следовало бы благословлять...

Осберт подавил улыбку, вызванную горячностью архидьякона. Годфри добился высокого положения в церкви благодаря честности, верности убеждениям и несомненному интеллекту. Ему до сих пор удавалось уцелеть только потому, что он обладал сверхъестественной способностью держать свои часто небезопасные взгляды при себе. Но иногда случалось, что он не мог сдержаться...

— На месте Брома разве вы отказали бы Кенрику в разрешении на брак с близкой родственницей? — снисходительно поинтересовался Осберт.

Годфри ничего не ответил, позволив Осберту снова сосредоточить внимание на дивном алузийском ковре и стоящем на нем длинном столе. Ожье сидел на одном его конце; за его спиной толпились секретари и адъютанты. Да, Ожье — несомненно, тот человек, которому по плечу полученное от Тирона задание. Люсара и Майенна враждовали больше четверти века. Требовалось изрядное мужество, чтобы явиться в столь откровенно враждебную страну и встретиться с королем, отец которого однажды пытался его убить. Однако Ожье был сподвижником Тирона, верным до конца. Его умение добиваться своего на переговорах было известно всему северному континенту; Кенрик уже обнаружил, как нелегко иметь дело с этим человеком.

В свои двадцать два года Кенрик был копией своего отца в молодости: высоким, светловолосым, широкоплечим. Никто не знал происхождения уродливого шрама на его левой щеке. Молодой король был хитроумен, целеустремлен и абсолютно эгоистичен. Люсарой он правил с жестокостью, очень походившей на мстительную ненависть, никому ничего не давая и все забирая себе. Всеми своими поступками он заставлял своего отца, безжалостного завоевателя, казаться мягким и снисходительным по сравнению с сыном, — удивительное обстоятельство для всех, кто знал Селара. Кенрик добивался своих целей, явно ничуть не заботясь о том, какими глазами смотрят на него люди и в Люсаре, и в Майенне.

Его совет был развращен корыстолюбием, придворные дрожали от ужаса перед королем, и единственный человек, на кого Кенрик полностью полагался, был тот, одно упоминание имени которого вызывало у Осберта ночные кошмары.

И вот теперь Кенрик ведет переговоры о браке с двенадцатилетней дочерью благородного и могущественного короля ради удовлетворения амбиций именно этого человека.

Осберт постарался скрыть охватившую его дрожь.

Неожиданно Кенрик ударил рукой по столу и вскочил на ноги. Он сгреб лежавшие перед ним бумага и отодвинул их в сторону Осберта, который и поспешил собрать документы, стараясь не замечать блеска в глазах короля и залившей лицо того краски.

— Вы дали нам много оснований для размышлений, — обратился Кенрик одновременно и к Ожье, и к столпившимся вокруг придворным. Его голос был резким и отрывистым и выдавал, наверное, больше чувства, чем Кенрику хотелось бы. — Позвольте мне предложить вам подкрепиться и отдохнуть, пока я рассмотрю ваши... предложения. Благородный проктор позаботится о ваших удобствах.

Осберт заметил, как сверкнули глаза молодого короля; потом Кенрик повернулся и двинулся к своему шатру, тесно окруженный телохранителями.

Осберт был не единственным из собравшихся, кто вздохнул с облегчением.

Кенрик, оказавшись в своем шатре, на несколько мгновении застыл в неподвижности. До него доносились голоса придворных, теперь, когда он удалился, торопившихся наговориться после вынужденного молчания во время переговоров. О боги, что за шум подняли слуги, готовя пир, на котором ему придется появиться!

Ему необходимо избавиться от этого, не видеть больше довольного блеска в глазах Ожье, не слышать самодовольного превосходства в голосе старика...

Не надо было встречаться с Ожье лицом к лицу. Следовало послать к Тирону собственных послов, управителей, священников... может быть, даже самого Осберта. Пусть бы все дела совершались на расстоянии, лишь бы не видеть этого взгляда!

Благодарение богам, всем заметен лишь один шрам — тот, что у него на щеке...

Но что ему делать, если переговоры о бракосочетании увенчаются успехом? Как сможет он разделить ложе с новобрачной... когда его тело... Разве можно позволить ей увидеть...

Только согласятся ли Ожье и его повелитель Тирон на эту свадьбу? Судя по тем требованиям, которые содержатся в брачном контракте, они едва ли смотрят на его предложение серьезно.

Шуточки? Но ведь он король! Как смеют они смотреть на него с таким пренебрежением!

Громко позвав стражу, Кенрик вышел из шатра через другую дверь. Там его уже ждал эскорт, конь для него был оседлан. Кенрик вскочил в седло, схватил поводья и вонзил шпоры в бока жеребца, даже не усевшись еще как следует.

Покидая собравшихся на празднестве, Кенрик не оглянулся. Ему не было нужды видеть осуждение в глазах Ожье, чтобы почувствовать его.

Он был рад оказаться в этом безлюдье. Древние скалы проглядывали сквозь пожухлую траву и сухой вереск. Растения казались мягким кружевным покрывалом, хотя Кенрик и знал, что на самом деле они жесткие и колючие. Кое-где покрытые мхом камни вздымались, как башни, в других местах рассыпались по склонам холмов, как раскиданные ребенком игрушки. В долинах между холмами озерками скопилась стоячая вода, непригодная для питья, но все же поддерживающая какую-то скудную жизнь.

Замок Рансем нарушал эту унылую равнину угрюмым камнем своих стен цвета увядшей красной розы. Кенрику не раз казалось, что замок не создан руками строителей, а сам собой поднялся из болот, целый и завершенный, хотя и изначально пораженный гнилью изнутри.

Кенрик ненавидел поездки сюда. Ненавидел то, что должен их совершать.

Ворота для него были уже открыты, слуги появились словно ниоткуда, чтобы взять у него коня и разместить его эскорт. Кенрика окружали высокие и толстые стены, образующие квадрат, на каждом углу которого высилась круглая башня. Как только ворота закрылись, мир за пределами замка перестал существовать для Кенрика, и знакомые страхи ожили в его душе. Именно страх дал ему силы подняться по ступеням, войти в зал, двери которого распахнулись перед ним.

Под высоким опирающимся на балки потолком царим сумрак, узкие окна давали мало света; обитателю замка лучше было бы вообще существовать во тьме. С тех пор как Кенрик был здесь в последний раз, ничего не изменилось: по-прежнему топились камины в обоих концах помещения, делая его более жарким, чем нравилось Кенрику. Кресла вокруг стола в одном углу комнаты создавали впечатление уюта и гостеприимства.

Сэмдон Нэш был мастером иллюзий.

Кенрик еще не успел сделать шаг от дверей, как на него обрушилось зловоние.

Удивительно, как запах этого места всегда забывался, стоило Кенрику его покинуть, — словно память не хотела хранить нечто столь омерзительное.

— Добрый день, сир.

Кенрик повернулся и взглянул на склонившегося перед ним человека. Теймар, один из многих, кого Нэш привязал к себе Узами, — ради того, чтобы они выполняли любой его приказ, чтобы хранили преданность ему одному, чтобы были готовы умереть за него по первому слову. Воля этих людей была заменена рабской покорностью. Одного взгляда в эти тусклые глаза было достаточно, чтобы Кенрик ощутил тошноту.

— Где он?

Теймар показал в дальний конец комнаты, на кресло у камина, высокая спинка которого была обращена к двери. Стол рядом с креслом был завален бумагами, освещенными тремя толстыми свечами.

Раб Нэша возвестил:

— Хозяин, к вам явился король.

В камине медленно колыхались языки пламени, словно боясь слишком быстро охватить поленья. Кенрик не сводил с них глаз, предпочитая наблюдать это извращение природного явления, лишь бы не смотреть на сидящего рядом с ним человека, рассеянно перебирающего свои бумаги.

— Как я понимаю, вы не можете сообщить мне о полном успехе.

— Тирон запрашивает слишком много.

— Несомненно.

— Он требует того, чего я дать ему не могу. Он делает это намеренно.

— Да.

— Он не желает торговаться. Я пытался.

— Надеюсь, вы не пытались заодно припугнуть Ожье? Кенрик вздохнул, сдерживая раздражение. Они ведь многократно обсуждали, что он может и чего не может говорить на переговорах.

— Это было бы невозможно. Старик только и говорит о беззакониях, творимых в Люсаре, о которых ему доносят, и о том, что я не способен умиротворить страну, как это делал мой отец. И еще он твердит о своем благородном господине, о замечательных детях Тирона, об их успехах в науках и прочих достижениях, о том, какие они здоровые и сильные. Какие... безупречные. — Да, безупречные. И без шрамов.

— И он заставил тебя почувствовать собственную незначительность?

Кенрику отвечать на этот вопрос не хотелось; о постоянных издевках Ожье он не мог вспоминать без дрожи и почти непреодолимого желания кого-нибудь убить. Ожье досаждал его отцу. Если повезет, старый негодяй скоро протянет ноги от старости и перестанет досаждать ему, Кенрику. А может быть...

Молодой король решительно поднял подбородок и переменил тему. Не стоит слишком посвящать этого человека в свои размышления.

— Ну? Что вы можете предложить теперь? Получили вы какие-нибудь новости о последнем из остающихся принцев?

— Если бы получил, то сразу же сообщил бы вам.

И не сохранил бы в секрете, как очень многое? Кенрик хмыкнул, отодвинул кресло от стола и уселся так, чтобы не видеть лица Нэша. На разложенные перед тем бумаги и, возможно, карты он не смотрел. Кенрик давно уже усвоил, что Нэш ревниво охраняет свои источники информации и карает за любопытство.

— Ну так что? Что мне теперь делать? Мы устранили двоих из трех наследников Тирона. Последнего ради безопасности где-то прячут, и ваши... ваши рабы, хоть вы и наложили на них Узы, не могут его разыскать. И вот с чем я остался — с несговорчивым королем, упрямым послом, принцессой, которую я не могу...

Скрип другого кресла заранее предупредил его о том, что Нэш встает, да и в любом случае нельзя было больше не смотреть на него. Свет камина ничуть не смягчил впечатления от чудовищной маски, в которую превратилось лицо Нэша. Один глаз не открывался, искореженное веко срослось с изуродованной щекой, так что уголок губ оказался приподнят в постоянной усмешке. Глубокие борозды тянулись вниз по шее; слава богам, то, что лежало ниже, скрывала темная ткань одежды. Правая рука все еще висела бесполезным грузом, а в скрюченных пальцах левой была стиснута трость, на которую Нэш тяжело опирался при ходьбе.

Такие страшные увечья... так плохо зажившие... Трудно было поверить, что внутри этой смердящей развалины кроется достаточно силы, чтобы испепелить замок, и Кенрика вместе с ним.

Весь этот ужасный урон причинил Нэшу Враг, Роберт Дуглас.

Нэш улыбнулся Кенрику; на изуродованном лице улыбка казалась чудовищной пародией.

— Уж не собираетесь ли вы совершить какую-нибудь глупость, мой король?

Кенрик застыл на месте. Как получается, что, сколько бы он ни старался, мерзкий колдун с легкостью узнает его мысли? Или дело в том, что Нэш знает Кенрика лучше, чем ему хотелось бы?

Опираясь на трость, Нэш прохромал к другому концу стола, где Теймар наполнил вином усыпанные драгоценными камнями кубки.

— Не сомневаюсь, что вы можете похитить девчонку, обвенчаться с ней и уложить в свою постель, прежде чем Тирон об этом узнает. Только получите ли вы таким образом то, чего желаете? М-м?

Тон Нэша был наполовину насмешливым, наполовину презрительным; Кенрик стиснул зубы.

— Пока мы танцуем вокруг Ожье, Тирон может просватать дочь и выдать за кого-нибудь другого. Его аппетиты непомерны, и даже если бы я мог их удовлетворить, он нашел бы другие отговорки — вы же это прекрасно знаете. Проклятие, будь мы так богаты, стали бы мы возиться с тем, чтобы получить Майенну? И вы еще не видели, как этот Ожье уставился на мои шрамы! Ну почему мы не можем что-нибудь сделать с ними прямо сейчас?

— Вы знаете почему.

Кенрик махнул рукой и откинулся в кресле.

— Видели бы вы, как Ожье скривился, когда увидел их в первый раз. Тут и сомнений не было, на что он глазеет, — и это при всем моем дворе! Вы представить себе не можете, какое унижение я испытал, — особенно выслушивая все его истории о безупречных принце и принцессе. В конце концов, я король. Я настаиваю, чтобы вы отнеслись к делу серьезно.

Единственный злобный глаз Нэша взглянул на Кенрика с таким ледяным выражением, что трудно стало поверить в то, что на свете когда-либо существовало тепло. Собрав все силы, Кенрик не сдвинулся с места, хотя ноги его жаждали унести его подальше.

Не то со вздохом, не то с шипением Нэш доковылял до него и остановился так близко, что смрад гниющей плоти заполнил весь мир Кенрика; от отчаянного желания отодвинуться молодой король задрожал.

— Тут не до удовлетворения тщеславия, — тихий голос был тверд, как гранит. — И вам, кроме себя самого, некого винить. Я много раз предупреждал вас, чтобы вы не вздумали экспериментировать с запретными умениями, пока я не стану достаточно силен, чтобы обучить вас. Вы меня не послушали, и теперь ваше тело расплачивается за это. Совершили ошибку вы, но требуете, чтобы исправлял ее я?

— Вы обещали... — Кенрик чуть не поморщился, услышав, как умоляюще прозвучал его голос. Что было в Нэше такого, что всегда заставляло его проявлять слабость? — Вы говорили, что проблемы тут нет.

Единственный глаз Нэша моргнул.

— Я говорил вам уж и не помню сколько раз: ни я, ни любой другой колдун на свете не может излечить рану или уничтожить шрам. Для этого потребовалось бы пересечь границу, к которой даже я не осмеливаюсь приблизиться. Для того чтобы выполнить вашу просьбу, мне нужна кровь, и кровь могущественная.

— Тогда... тогда дайте мне те же средства для восстановления, какие используете сами. Вы обещали, что так и сделаете, когда мы станем союзниками. Нам нужна Майенна — а Тирон не отдаст мне дочь, пока я так выгляжу!

Нэш фыркнул.

— Вы испытываете мое терпение, мой мальчик! Вы желаете, чтобы я отдал вам драгоценную добычу — какого-нибудь колдуна — и показал, как использовать его кровь ради уничтожения какого-то шрама со щеки, когда мне — мне! — это требуется для гораздо более важной цели, для восстановления себя! Те немногие ресурсы, которые мне удалось получить за последние годы, дали мне возможность только залечить раны. А вас волнует наличие нескольких шрамов!

Не в силах пошевелиться под этим пронизывающим взглядом, Кенрик прошептал:

— Так что же нам делать?

Одна сторона лица Нэша передернулась, но голос остался ровным.

— Мне кажется, в конце концов мы стремимся к одному и тому же, — задумчиво протянул он. Нахмурившись, он отвернулся от Кенрика, но далеко не отошел. — Мы не можем использовать малахи, иначе они повернутся против нас, и еще слишком рано для...

Хотя существовали секреты, узнать которые Кенрик хотел очень горячо, он просто сидел и ждал. В один прекрасный день он получит возможность узнать больше.

Нэш покачал головой.

— Мы использовали все возможные способы, и все же салти скрываются где-то. Нам необходимо... найти их. Теперь это необходимо еще более, чем когда-либо, но только не вступая при этом в битву, которую мы еще не готовы выиграть.

Страх обжег Кенрика; он едва не поморщился, поняв, на что намекает Нэш, но взял себя в руки и рискнул задать еще один вопрос, чтобы убедиться в правильности своей догадки:

— Вы говорите о салти пазар, верно? Но вы же ищете их уже не одно десятилетие, а колдуны нужны нам сейчас. Нельзя ждать, пока вы...

— Ну... — Нэш замер, как будто удивленный пришедшей ему мыслью, потом с коротким вздохом опустился в кресло. Когда он заговорил снова, в его тоне проскользнуло что-то расчетливое, как будто он взвешивал шансы неожиданно открывшейся ему возможности. — Вы правы. У нас больше нет времени на поиски. Они в определенном смысле защищены...

— Чем?

— Не важно. — Нэш снова умолк, но Кенрик не решился нарушить тишину. — Может быть, нам следует... Может быть, есть способ их выманить, и тогда мы смогли бы до них добраться.

Кенрик насупился.

— Когда вы попробовали такое в прошлый раз, как раз битва и произошла, и Роберт Дуглас убил моего отца!

— Нет, я имею в виду не это. — Нэш протянул руку за кубком, который снова наполнил Теймар, отхлебнул вина и покивал собственным мыслям. — Думаю, наш следующий шаг определенно будет именно таким. Подойди сюда.

Кенрик медленно приблизился к столу, оказавшись спиной к камину. Нэш щелкнул пальцами. Словно из ниоткуда, появился небольшой черный шар и повис в воздухе между ними. Приглядевшись, Кенрик заметил вмятины на поверхности; даже в тусклом свете стал заметен ржаво-красный оттенок, которым отливал шар. Шар удобно улегся бы в ладонь руки Кенрика. Молодой король знал, что это такое, и охватившее его возбуждение почти вытеснило страх.

Однако коснуться шара он не осмелился.

— Вам известно, что это, — сказал Нэш скучающим тоном. — Используйте его, только когда не будет иного выхода. Пусть кровь свободно течет в калике, когда вы в первый раз используете...

— Что такое калике?

— Это... это неглубокая чаша. Опустите шар в чашу. Когда кровь исчезнет, дайте себе целый день на то, чтобы впитать силу, которую она вам даст.

— Как это сделать? — Шепот Кенрика показался ему самому слишком громким; он не отводил глаз от шара, по-прежнему висевшего в воздухе. Он столько лет мечтал узнать эту тайну, научиться продлевать свою жизнь, исцелять свои раны, как это делал Нэш уже на протяжении полутора столетий, — и вот оно, прямо перед ним. Пальцам Кенрика не терпелось коснуться шара, схватить его.

— Усните, держа шар в ладонях. Потом вы будете чувствовать усталость, но ваш шрам исчезнет.

— Шар ведь... такой маленький!

— Он достаточно велик для того, чтобы исполнить ваше желание. Вы еще молоды, пока вам нет нужды в большем. Потом я открою вам дальнейший путь. Ну же, возьмите его.

На секунду взгляд Кенрика метнулся к Нэшу. Потом молодой король протянул руку и схватил шар. Он показался ему теплым и приятным на ощупь.

— Воспользуйтесь им, только если будете ранены, — добавил Нэш, откинувшись в кресле. — И не вздумайте убивать малахи ради их крови, иначе мы получим новых врагов, а этого себе мы позволить не можем.

— Тогда где же мне найти кровь колдуна, чтобы... Кривая улыбка стала заметнее, когда Нэш взглянул на Кенрика.

— Используйте салти пазар, конечно. Эту часть дела, мой король, вы можете сделать и сами. Более того, думаю, что вы получите отменное удовольствие.

В начале осени ночи бывают еще жаркими, и Осберт во время пира чувствовал себя весьма неуютно. Он, конечно, и думать не мог о том, чтобы снять часть своего парадного облачения; ему пришлось сидеть на возвышении, по левую руку от Кенрика, и продолжать притворяться, будто все прекрасно, будто происходит радостная встреча с будущим союзником, а не спор, за которым может последовать война.

Не раз Осберт встречался глазами с Годфри; он завидовал архидьякону, который сидел рядом с Ожье и мог по крайней мере вести интересную беседу. Впрочем, в данный момент майеннский посол пригласил на танец какую-то герцогиню, которую Осберт совсем не знал.

Длинные столы окружали просторную залитую светом звезд лужайку, на которой раньше давали представление жонглеры и музыканты, а теперь участники пира совершали медлительные и торжественные танцевальные па. Ожье двигался плавно и величественно, как и подобает старику, но довольное выражение его лица подсказывало Осберту, что посол с облегчением воспользовался возможностью не сидеть больше за королевским столом.

Прийти к соглашению им так и не удалось. Тирон Майеннскнй требовал слишком многого и почти не шел на уступки. Кенрик, которому нужно было утвердить себя в роли короля, тоже проявил упрямство; единственное, в чем было достигнуто согласие, — это что через три месяца состоится новая встреча.

Осберт знал, что Кенрик слишком нетерпелив, чтобы придерживаться подобной договоренности. Он скорее попытается найти другой путь и не пожелает оставлять решение такого важного для него вопроса в чужих руках.

И все же, возвратившись сегодня вечером из своей поездки, молодой король был подозрительно молчалив и задумчив. Он снова пришел в доброе расположение духа, что сделало пиршество несколько легче переносимым; даже вино он лишь пригубливал, а не выпивал залпом, благосклонно улыбался танцующим, отбивал пальцами ритм музыки и вообще, казалось, получал удовольствие от празднества.

Так почему же вид довольного Кенрика заставлял проктора вновь дрожать от страха? Уж не потому ли, что он заметил барона де Массе и его спутника, Гилберта Дюсана, тоже улыбающихся и веселых? Может быть, дело было в том, что Осберт знал: эти двое — союзники Нэша, или в том, что проктор не сомневался: Кенрик исчез днем ради того, чтобы посетить...

Осберт не находил слов, чтобы назвать человека, погрузившего Люсару в трясину несчастий, хотя сам в свое время помог Нэшу занять высокое положение при дворе, не подозревая об опасности, не предвидя последствий.

А теперь Кенрик служил Нэшу, как раньше служил его отец.

— Почтенный проктор!

Тихий голос Кенрика прервал мысли Осберта, и тот повернулся к королю, постаравшись, чтобы выражение лица не выдало его.

— Да, сир?

— Что вы думаете об упрямстве Тирона? Как по-вашему, отдаст ли он вообще мне свою дочь?

На подобные вопросы Осберту приходилось отвечать каждый день, соразмеряя то, что он думал на самом деле, с тем, что, по его мнению, хотел услышать Кенрик; такое лавирование оставляло мало места для признания суровой реальности. Если проктор честно выскажет свое мнение, это может вызвать ярость короля, а то и послужить причиной войны. Если Осберт станет отвечать слишком уклончиво, Кенрик перестанет интересоваться его мнением, и влияние Гильдии, и так уже небольшое, уменьшится еще сильнее.

Настоящий король, конечно, выслушал бы любое мнение беспристрастно и не стал бы наказывать человека за его мысли.

— Я полагаю, — начал Осберт, протягивая свой кубок пажу, стоящему за его креслом, — что, получив достаточные гарантии, Тирон в конце концов согласится на ваш брак с принцессой.

— Это мне известно, — кивнул Кенрик. Взгляд его не был суровым; скорее в нем проглядывало лукавство, как будто король знал какой-то секрет, Осберту недоступный. — Но без каких гарантий он обойдется, отдавая мне девчонку? Я и так уже послал ему дюжину обозов с зерном, чтобы облегчить голод, вызванный неурожаем, — и не потребовал за зерно, позвольте заметить, высокой цены. Будланди можно было продать продовольствие вдвое дороже.

«Не беспокоясь о том, что собственный народ станет голодать зимой», — мысленно добавил Осберт. Он подождал, пока паж наполнит кубок и королю, и ответил:

— Вполне возможно, что через полгода Тирон смягчит требования. Впрочем, возможно, что и ужесточит.

— Так мне следовало сейчас согласиться на все? — Кенрик улыбнулся и откинулся в кресле, наслаждаясь мучениями пытающегося вывернуться из трудной ситуации Осберта.

Проктор исподтишка наблюдал за королем, оценивая перемены в его настроении и требования реальной политики, как если бы это были танцоры, перемещающиеся перед его глазами. Чтобы выжить, нужно приносить жертвы.

— Кто может сказать с уверенностью, станет ли Тирон так настаивать на гарантиях через год после вашей свадьбы?

Улыбка Кенрика стала шире.

— Так вы предлагаете мне дать обещания сейчас и нарушить их позднее?

— Скорее согласиться сейчас, — сердце Осберта переворачивалось в груди от тех слов, которые он произносил, — а позднее пересмотреть свою позицию. Обстоятельства, в конце концов, меняются. Если Люсару поразит неурожай, окажет ли Тирон нам такую же помощь, как мы ему?

— Очень тонкое соображение. А уж ее приданым я, без сомнения, сумею распорядиться. — Кенрик кивнул, задумчиво глядя на танцующих. На мгновение его брови сошлись на переносице, когда он неожиданно спросил: — За сколько преступлений, связанных с колдовством, преследует и карает Гильдия?

Осберт заморгал при странной перемене темы.

— За пятьдесят шесть, сир.

Кенрик снова кивнул и наклонился вперед. Охваченный внезапным страхом, Осберт кинул взгляд на Годфри, который внимательно прислушивался к разговору короля и проктора. Никто больше из-за шума и музыки их слышать не мог.

— Всего? А сколько статей закона касается убийства?

— Шестнадцать, сир.

Кенрик криво усмехнулся и насмешливо спросил:

— Сколько времени потребуется Гильдии, чтобы внести пятьдесят шесть изменений в закон?

Сердце Осберта заколотилось. Он прошептал:

— Сир... Я не понимаю... Что вы хотите...

Кенрик откинулся в кресле и властно взглянул на проктора.

— Я желаю, чтобы вы отменили законы, касающиеся колдовства. Пусть оно отныне не преследуется и не карается смертью. Вам все понятно?

Осберт еле мог дышать. То, чего требует Кенрик, это же... Нет, невозможно! Суровые законы против колдунов были созданы пять столетий назад, после битв, разрушивших древнюю Империю. Осберт не властен их отменить! Такое вправе сделать лишь вся Гильдия большинством голосов... а споры длились бы годами, прежде чем удалось бы прийти к согласию...

— Ну? — Кенрик, казалось, терпеливо ждал нужного ему ответа, не обращая внимания на то, что Осберт оказался на краю пропасти.

— Сир, — начал проктор, стараясь не показать растерянности, — я не хотел бы подвергать сомнению вашу мудрость...

— Но тем не менее делаете это?

— Вы меня не поняли, повелитель. Я не вправе произвести такие изменения. Эти законы...

— Отныне являются государственной изменой. Осберт, задохнувшись, умолк. Сердце его трепыхалось от того, что сбывались самые ужасные предчувствия.

— Да, Осберт, государственной изменой. Ибо как может Гильдия применять законы против колдовства, считать его величайшим злом, держаться за свой священный долг искоренить колдовство, когда ваш собственный король обладает колдовской силой? — Кенрик прищурился. — Ведь ни вы, ни ваши гильдийцы не сделали попытки схватить меня, — значит, вы наделе признаете такие законы государственной изменой. Какими глазами станет смотреть на меня весь мир, если я женюсь, если у меня появится наследник, который может тоже обладать колдовской силой, но при этом я допущу, чтобы в ваших книгах сохранялись законы, позволяющие меня казнить?

— Конечно, сир... — пробормотал Осберт, но Кенрик перебил его.

— Я желаю, чтобы законы о колдовстве были отменены. Вы сегодня же ночью начнете готовить необходимые бумаги. Я пошлю епископу Брому приказ сделать то же самое в отношении церковных законов. А теперь, думаю, мне следует присоединиться к танцующим, — иначе что подумает наш уважаемый гость?

Осберт встал, когда король поднялся из-за стола. Тут же рядом с проктором оказался Годфри.

— Что вы собираетесь делать?

Поморгав, чтобы разогнать туман в голове, Осберт взглянул на архидьякона — человека, в котором он иногда видел друга и который теперь превратился в такого необходимого союзника.

— А что, как вы считаете, я могу сделать? Разве я могу ему отказать? Он убьет меня и назначит на мое место кого-нибудь, кто выполнит его желание. В любом случае закон будет изменен. Выбора у меня нет, и он это прекрасно знает.

— У вас есть и другие возможности, — пробормотал Годфри, выразительно глядя на проктора. Взгляд архидьякона умолял Осберта задаться давно требующими ответа вопросами, подумать не только о том, как бы выжить, найти в себе мужество нанести ответный удар.

— Нет, святой отец, это у вас есть какие-то возможности. На мне лежит слишком большая ответственность. — Голос Осберта был глухим, на сердце его лежала свинцовая тяжесть. — Хотел бы я знать, что вы сделали бы на моем месте. Как бы вы поступили, если бы любой ваш ход вел только к проигрышу и выбирать вы могли только из двух зол? Извините, но меня ждет работа. Прощайте.

Нет, мужество никогда не было его величайшим достоинством — и сейчас не время позволить даже этому сомнительному мужеству превратиться в фатальную слабость.