Клан Мамонта

Глава 2. Хлопоты

Как только появилось хоть немного свободного времени, Семен занялся выполнением «домашнего задания», которое он сам себе задал еще прошлой зимой, — конструированием нарты.

То, что для нормальной езды по снегу нужны нарты, сомнений не вызывало: волокуша ли, тобогган ли, но без полозьев это не езда, а просто перемещение груза, при котором основные силы тратятся на трение. «Имея кое-какие металлические инструменты, изготовить сани, наверное, не очень сложно, но сани — это не нарта. Смысл последней заключается в том, что она должна быть легкой и при этом выдерживать приличные нагрузки. Кое-что я про нарты читал, пару раз видел живьем, а один раз даже трогал руками. Впечатление как от индейского каноэ в музее — здорово, конечно, но самому такое сделать?! А куда деваться? Изобретать что-то новое? Да уж, наверное, люди Арктики и Субарктики за тысячи лет все, что можно в этом смысле, изобрели. И потом, как показал опыт с лодкой, братья-лоурины, если сочтут необходимым, первую модель воспроизведут и улучшат, но нужна эта самая модель, причем действующая. Настоящая нарта вся состоит из палочек и планочек, увязанных ремешками. Ни одного гвоздя, ни одного жесткого соединения: все двигается, поскрипывает и… держится!

Самое главное — это полозья. Они, помнится, у северных народов даже меновым товаром когда-то являлись. Делаются из березы и иногда из каких-то особых сортов древесины лиственницы. Ну, с последней экспериментировать, пожалуй, не будем — березы вокруг достаточно. Беда только в том, что придется „врукопашную“ вытесывать две узкие доски длиной как минимум 3—3,5 метра и толщиной сантиметра три. А ширина у тех, которые я видел, сантиметров восемь, наверное. Или уж сразу сделать две пары — понадобятся в любом случае».

И Семен лазил по зарослям, выбирал подходящие деревца, целыми днями тюкал топором и работал ножом. По ходу дела пришлось изобрести и изготовить лучковое сверло, стамеску и некое подобие короткой пилы.

«…А к полозьям крепятся вертикальные стойки — копылья называются. Низ у них широкий, круглый или квадратный, а из нижнего торцевого среза торчит круглый шип, который вставляется в дырку (не сквозную!) на полозе. Таких копыльев должно быть три или четыре пары. Пара соединяется круглой палочкой, которая вставляется в дырку на середине высоты каждого копыла. На этих поперечных палочках и организуется грузовая площадка — сантиметрах в 20—30 над грунтом. А по самому верху стоек-копыльев пропускается вдоль нарты еще одна рейка или изогнутая палочка — получается нечто вроде низеньких перильцев, чтоб, значит, груз не соскальзывал, а просвет переплетается ремешками. Загнутые передние концы полозьев привязываются к горизонтально лежащей дуге, которая концами крепится к нижним частям передних копыльев. Да, а еще одна дуга привязывается вертикально к той же паре стоек — чтобы ездоку было за что держаться. Еще для управления нартой нужна палка — остол. Один конец у него острый — его втыкают в снег, когда нужно остановить нарту. На другом конце петля для руки и какие-нибудь погремушки — чтобы не все время самому глотку драть. Этим остолом, кроме того, тормозят на спусках, а опытные каюры-погонщики им кидаются в нерадивых собак — тупым концом, разумеется, — а потом на ходу палку подбирают. Это, впрочем, пока неактуально…»

Работа с нартой продвигалась чрезвычайно медленно. Главным образом потому, что Семена все время отвлекали. В частности, стали выплывать на поверхность давние, но так и не реализованные задумки. Если дело с мамонтовой шерстью удавалось пока замять, то с сухожильным материалом это не получилось. Когда-то Семен попросил при разделке туш животных сохранять все сухожилия, и теперь они скопились в большом количестве. Обычно сухожилия хранились в засушенном виде. При необходимости они разминались или разбивались деревянной колотушкой и расчесывались на тонкие нити, из которых и свивались нитки для шитья. Правда, специально изготовлением ниток никто не занимался — это была как бы вспомогательная операция при изготовлении одежды. Поскольку в поселке наблюдался переизбыток женского населения, часть его оказалась ничем не занятой. Эту публику Семен усадил заготавливать сухожильные нитки — разумеется, для новой магии.

Пока он строгал и сверлил палки для нарт, выяснилось, что бригада ниточников работу выполнила, но расходиться не хочет и «требует продолжения банкета». Пришлось все бросить и заняться изготовлением челноков и дощечек.

Вязать сети Семен умел и даже когда-то любил. Занятие это, на его вкус, было приятным и в какой-то степени азартным — оторваться трудно, как от лузгания семечек. Наверное, это связано с активным использованием мелкой моторики пальцев: «Садишься, скажем, перед телевизором — в левой руке планка-дощечка, в правой челнок, на который намотана нитка, — и давай, не глядя, накидывать петлю за петлей. Правда, то, что получится в итоге — это еще не сеть, это дель. Перед началом процесса ее нужно правильно рассчитать, потому что длину полотна можно наращивать сколько угодно, добавляя новые ряды ячеек, а вот изменить ширину — целая проблема. Для расчета же нужно принять решение: что это будет за сеть».

По представлениям Семена, основных типов сетей существовало всего три: невод, бредень и «ставник». Первые два предназначены для активного лова рыбы. Невод в развернутом состоянии представляет собой длиннющую стенку из сетки, в центре которой устраивается этакий мешок, где и оказывается вся добыча. Заводить его нужно с лодки, а потом тянуть за концы с криком: «Эх, дубинушка, ухнем!» Впрочем, для такого вытягивания может использоваться лебедка, трактор или лошадь. В общем, этот способ уловления рыбы Семен отбросил сразу — не та река, не та рыба, да и невод изготовить довольно сложно.

Другое дело — бредень. Полотно сети организуется обычным образом — по верху и низу пришнуровывается основная веревка. К ней вверху привязываются поплавки, внизу — грузила, а по бокам две палки — «кобылы» называются. Сеть этими кобылами растягивается и ведется по течению или против. Против течения тянуть трудно, а по течению нужно суметь не отстать от полотна, которое будет пытаться тебя обогнать. Работать нужно как минимум вдвоем — один двигается возле берега, а другой… Ну, как придется — на сколько хватит длины бредня. Окончиться заход должен на какой-нибудь отмели, куда бредень нужно дружно вывести, пока рыба не разбежалась. Если народу много, то применяется встречный загон рыбы. В общем занятие веселое, требующее слаженности действий участников и иногда даже результативное. Основной недостаток — места надо знать, а где попало работать бреднем нельзя: должна быть подходящая глубина, проходимость для людей с «кобылами», ровное, чистое дно, отсутствие ям, коряг и водорослей. Ну и желательно, чтобы рыба была. При нынешнем водном режиме таких мест в реке, по наблюдениям Семена, почти не было. Кроме того, бредень, как и невод, должен иметь мелкую ячею из толстой и прочной нитки. Собственно говоря, можно сделать ячею и крупную — тогда бредень будет легче таскать, а саму сетку быстрее и проще вязать. Маленькая ячея при активном лове нужна не для того, чтобы не уходила мелкая рыба, а чтобы в ней не застревала (не «ячеилась») крупная. Если пара щук «заячеится» при заводе или заходе, то только они добычей и окажутся, поскольку сеть запутают и все испортят.

«Для наших условий лучше всего подходит „ставник“. А на кого? От решения этого вопроса зависит размер ячеи — в слишком крупную рыба пройдет свободно, а в мелкой не застрянет. Чтобы ловить все подряд, ставные сети делают аж трехслойными, и каждый слой — стенка с разным размером ячеи. Ставить, а потом распутывать такие конструкции — жуткое дело. Конечно же, наша сеть должна быть однослойной, но с какой ячеей?»

Мучился Семен довольно долго, вспоминая габариты своей былой добычи. В конце концов он решил, что нужно ориентироваться на гольцов — рыба благородная, питательная, крупная и, главное, проходная, то есть не живет она здесь, а идет на нерест откуда-то с моря: «Значит, ячейки будут со стороной 60 миллиметров — решено!»

Полдня Семен выстругивал челноки, а потом еще полдня обучал женщин ими пользоваться. Как только на зацепе сформировался первый метр дели, он вздохнул облегченно — можно опять заниматься нартой. Он и занялся, но закончить опять не успел: вязальщицы работали довольно быстро, и через три дня нитки кончились. Это означало, что пора делать саму сеть: пропускать по периметру основную веревку, пришнуровывать к ней полотно, крепить поплавки и грузила.

«Нужна веревка — тонкая ременная плетенка. В качестве грузил сгодятся булыжники такой формы, чтобы их можно было привязать. А поплавки? Деревянные не пойдут — не та плавучесть. Ну, тогда надутые кишки — самое то!

…В крайние ячейки пропускается еще одна толстая нитка и на равном расстоянии каждая третья ячейка привязывается этой ниткой к основной веревке — так, чтобы в рабочем состоянии полотно сети висело свободно, и ячейки имели форму не квадратов, а ромбов с длинной вертикальной диагональю…

…Ставить такую штуку нужно с лодки и, конечно, не поперек течения, а вдоль. Лучше вообще найти заводь, где течения нет — этакий затишек поблизости от быстрой воды, — и вот там…»

Собранная сеть получилась чуть больше 15 метров длиной при высоте «стенки» около трех метров. Такие габариты вполне соответствовали параметрам ближайшей к поселку заводи, так что снасть пришлась «к месту».

На установку сети Семен взял с собой двух пацанов, умеющих обращаться с лодкой. После часа мучений снасть заняла свое место. Осталось сидеть на берегу и смотреть, как на воде качаются надутые колбаски промытых кишок. Часа через полтора и ребятам, и Семену стало скучно. Они еще раз проплыли вдоль сети, осмотрели полотно и отправились заниматься другими делами. К заводи Семен вернулся уже вечером: два поплавка были притоплены. «Есть! — констатировал рыбак и полез в лодку. — Первая рыба в новой сетке, это, конечно, не первая женщина в постели, но все равно волнительно!»

Только это оказалась не рыба, а здоровенная коряга. Она, вероятно, так давно пребывала в воде, что почти потеряла плавучесть, и ее перемещало течением возле самого дна. Наверное, в эту заводь она заплыла отдохнуть. Выпутывать топляки из сетей неприятно и трудно даже с резиновой лодки, у которой борта низкие, а уж с каноэ… В общем, плюясь и матерясь, Семен провозился почти до темноты. Он вспомнил все свои рыбалки с использованием ставных сетей и пришел к выводу, что удочкой ловить гораздо приятней. Настроение у него испортилось, азарт пропал. Он кое-как расправил сеть, привязал лодку и отправился домой: «Снимать и складывать сеть в сумерках, да еще и в одиночку, так же хлопотно, как и ставить, — будь что будет».

Утром на поверхности вообще не обнаружилось ни одного поплавка. Ременная веревка, привязанная к колу, забитому в берег, была натянута и круто уходила в воду. Юные помощники, которые должны были обучаться обращению с сетью, смотрели на Семена озадаченно и ожидали объяснений. Ничего объяснять учитель не стал, а влез в лодку и поплыл на середину заводи.

Вода была достаточно прозрачной, чтобы рассмотреть здоровенный длинный ком, в который превратилась сеть. Семен долго плавал кругами, придумывая, как бы спровадить мальчишек подальше, чтоб не были они свидетелями его позора. Так ничего и не придумав, он вернулся к берегу, ухватился за веревку и, подтягиваясь по ней вместе с лодкой, стал подбираться к тому, чем стала его снасть.

Вытягиваться на поверхность ком не хотел: «Похоже, в его формировании приняло участие сразу несколько предметов, но почему все так запутано?!» Кое-как подтащив бывшую сеть к лодке, Семен все понял — все, кроме одного: радоваться надо или плакать.

— Ну, ребята, — сказал он стоящим на берегу мальчишкам, — беритесь за веревку и тяните меня к берегу. Вместе с этим. Сбылась, можно сказать, мечта идиота!

— А почему мечта? — поинтересовался один из помощников.

— А почему идиота? — задал вопрос другой.

— Поймать такую рыбу я мечтал всю жизнь. Однако данная мечта может быть лишь у идиота, потому что после нее сеть легче выбросить, чем починить. А уж если рыбнадзор накроет…

— Здесь рыбнадзоры не водятся, — заметил пацан.

— Это единственное, что радует, — вздохнул Семен. — У нас в будущем такая рыба называется чавыча, а сеть на ночь оставлять нельзя — чревато.

Сколько весит эта рыбка, сообразить Семен не мог, но то, что в длину она никак не меньше двух метров, было ясно с первого взгляда. Конечно же, она не застряла в ячейке, а ткнулась мордой в сеть, зацепилась зубами и начала биться, наматывая на себя всю конструкцию вместе с поплавками, грузилами и ранее застрявшими корягами…

Через несколько дней работа со ставной сетью все-таки наладилась: грузила потяжелее, поплавков побольше и, главное, следить. Очень соблазнительно навещать снасть, скажем, один-два раза в сутки и без напряга извлекать из нее пойманную рыбу. Только такой подход годится, наверное, в пруду, где водятся караси и карпы, а с гольцами и чавычей этот номер не проходит. В общем, пока они «идут», надо следить непрерывно и извлекать как можно быстрее. Иначе придется заниматься не столько ловлей, сколько распутыванием и починкой порванных ячеек. Желающие среди пацанов нашлись — и это сильно упростило дело. Рыба, конечно, «главной», или «настоящей», едой у лоуринов никогда не считалась, но когда ее много… К тому же для мальчишек это азартная игра и при этом они чувствуют себя добытчиками. Вскоре ради их добычи пришлось надстраивать коптильню — для рыбы тоже потребовалось место.

Как только Семен решил, что с текучкой покончено и можно спокойно заниматься нартой, в поселке случилась трагедия: раскололся глиняный котел. Тот самый, который когда-то использовался для изготовления самогона. Без последнего, пожалуй, племя бы обошлось, а вот без самого котла… Смешно, да не до смеха: вся глиняная посуда, изготовленная когда-то Семеном, постепенно оказалась в работе. Ветке пришлось даже сократить домашний арсенал горшков и мисок — подружки тоже хотели иметь такое. Добрая половина населения поселка оказалась оторванной от ведения домашнего хозяйства — работала на заготовке продуктов впрок, тренировалась, возилась с металлом и осваивала новое оружие. Всех этих людей нужно было кормить, и постепенно дело наладилось: несколько женщин посменно дежурили у большого глиняного котла, в котором почти круглые сутки что-то варилось. Любой член племени мог обратиться к ним и получить порцию того, что имелось в наличии.

Появление института «общественного питания», разумеется, стало быстро менять и уродовать быт лоуринов: женщины начали уклоняться от своих обычных и давно надоевших обязанностей — зачем самой постоянно возиться с дровами, костром и мясом, если мужик может поесть и на общественной кухне? Тем более что там часто колдует Сухая Ветка, а у нее получается очень вкусно. В общем, против общественной столовой, кажется, никто не возражал, процесс шел успешно, освобождая рабочие руки для более прогрессивных занятий, но… Но вот глиняный котел раскололся. И не важно, кто в этом был виноват, а важно, что другого нет. А кто у нас главный по части «магии глины, огня и воды»?

Собственно говоря, Семен и раньше понимал, что с керамической посудой надо что-то решать: раз она прижилась, раз к ней привыкли, то обратной дороги к кожаным котлам не будет — закон природы. Вновь проходить через муки поисков и опробования глины ему не хотелось ужасно, и он оттягивал это дело в надежде, что как-нибудь рассосется само. Не рассосалось — в «ремесленную слободу» прибыл лично Кижуч.

— Глины нет, — категорически заявил Семен. — Материал отсутствует!

— О чем ты говоришь, Семхон?! Уж чего-чего, а этого добра вокруг навалом!

— Добро, да не то! — не сдавался Семен. — То, из чего я делал посуду, — это другая глина. Годится ли та, что есть поблизости, — никто не знает, а выяснять это можно очень долго.

— Мы подождем,— заверил старейшина. — Все равно ягоды еще не поспели.

— Во-от в чем дело! — догадался Семен. — Волшебного напитка захотелось, да?

— Конечно! Обещал же!

— Я?! Это когда ж такое было?! Впрочем, может, и обещал… Согласен: дело с посудой надо налаживать. Только… Только мне кажется, что проще смотаться на наше старое место, где глина знакомая и опробованная. Но как это сделать?

В ответ старейшина предложил организовать массовый поход, но Семен отказался, пообещав приду, что-нибудь получше. Задачу доставки глины он условно разделил на несколько частей и обдумывал каждую по отдельности: «Нужно продвинуться вверх по течению на сколько-то там километров. Сделать это на лодке не удастся, идти придется посуху вдоль берега, чтобы не пропустить нужное место. Знакомый опробованный пласт глины выходит на террасе противоположного берега. Допустим, реку удастся перейти или переплыть, но как доставить глину на свой берег, а потом в поселок? Много-то и не нужно — килограммов сто, — но в мешке столько не утащить. Навьючить на Варю? Мысль хорошая — приучить мамонтиху ходить под вьюками, но у этих мамонтов такие спины… В общем, не поймешь, куда эти вьюки вешать — цеплять за горб? Так они будут мешать ворочать головой…»

Итогом всех размышлений стал план: затащить на волокуше самое маленькое и легкое каноэ, загрузить его глиной и сплавиться до поселка. Варя же вполне может вернуться домой одна — не маленькая уже. При благоприятном раскладе можно обернуться дня за три… Ну, в крайнем случае, за пять.

Несколько километров прибрежных зарослей и степи, окружающей поселок, представляли собой как бы мертвую зону — животные избегали приближаться к источнику неприятного запаха, понимая, что он означает опасность. Таким образом, всем этим пастбищем Варя пользовалась единолично. Корма ей хватало с избытком, но она нуждалась в общении. Время от времени она приходила в поселок, где бродила между вигвамов и собирала у людей подачки в виде пучков травы и горстей корешков. Там она подвергалась агрессии со стороны малышей, которые таскали ее за шерсть, карабкались ей на спину, а потом съезжали вниз как с горки. Дело обычно кончалось тем, что кто-нибудь из взрослых, устав слушать визг и крики, запрягал Варю в волокушу и отправлял всю компанию за дровами — это обеспечивало несколько часов относительного покоя.

Варя сама ломала хоботом кусты и складывала их на волокушу — без различия на сырые и сухие, — а потом тянула этот ворох к поселку. Задача малышей заключалась в том, чтобы подбирать то, что валилось с волокуши. Всем было очень весело, все очень старались, но все равно по назначению попадала лишь половина груза. Варя очень любила питекантропов и Сухую Ветку, но подходить к жилищу Семена опасалась — он постоянно читал ей нотации или ругал за что-нибудь.

Логово питекантропов представляло собой гибрид землянки и вигвама, выстланный изнутри толстым слоем сухой травы. Семен там бывал довольно часто и не мог не признать, что в полуземлянке значительно чище и опрятней, чем во многих жилищах людей. Кроме того, в ней отсутствовал очаг — вечный источник дыма и копоти. Сейчас снаружи недалеко от входа была расстелена бизонья шкура. На этой шкуре копошились аж четыре человеческих детеныша, из которых к виду Homo sapiens принадлежали лишь трое, включая родного Семенова сына. Ни одной женщины поблизости не наблюдалось, зато возле шкуры переминалась с ноги на ногу лохматая Варя. Она трогала детишек шершавым раздвоенным концом хобота, дула на них и не давала сползать со шкуры на землю. Мамонтиха боязливо посмотрела на приближающегося Семена, но покинуть свой пост не решилась — осталась стоять, всем своим видом показывая, что она тут ни при чем — просто так, мимо проходила…

Семен оглядел эту идиллию: детишки вполне упитанные, чистые (обычно Мери их вылизывает языком) и довольные — они хихикали, повизгивали и хватали ручонками за хобот. «Который тут мой-то?» — вздохнул Семен и сказал вслух и «мысленно»:

— Это что за разврат такой, а? Я просто балдею с этих женщин! Им, значит, с собственными детьми возиться некогда, у них, значит, поважнее дела есть! Ну, куда они делись?!

— «Ушли…» — вздохнула Варя. Один из детей (кажется, Юрик) обхватил ручками-ножками хобот и полез по нему вверх.

— Упадет ведь! — заволновался папаша. — И куда же, интересно, они ушли?!

— «Не упадет… — Варя загнула кверху кончик хобота, не давая ребенку сползти, приподняла, покачала над шкурой и аккуратно опустила обратно. Как только он отцепился, крупный, покрытый рыжеватой шерстью Пит попытался занять вакантное место. — Они купаться ушли…»

— Ясно! — смирился с объективной реальностью Семен. — У меня к тебе дело есть.

— «За дровами я вчера ходила…»

— При чем тут дрова? За глиной пойдем — далеко!

— «Пойдем…»

— А ты лодку на волокуше потащишь! Поняла?

— «Поняла…»

— Идти придется долго, так что говори сразу: упряжь тебе жмет? В каком месте неудобно? Ты ж вон какая здоровая выросла!

— «Выросла… Спереди жмет… И справа узел…»

— Так я и думал! — огорчился Семен, «приняв» соответствующий «мыслоеобраз». — Все ремни перешивать придется. С запасом надо было делать, а то ты все растешь и растешь! Ладно, когда женщины вернутся, приходи на берег — мерку с тебя снимать будем!

— «Приду…» — пообещала послушная Варя.

Поскольку весь народ был при деле, Семен решил идти в экспедицию один. Ничего, конечно, из этого не получилось: заметив, что Семен куда-то собрался, Эрек изъявил желание отправиться вместе с ним. Точнее, он повел себя так, словно уже получил официальное приглашение. Убедить его в том, что он ошибается, не было никакой возможности. Впрочем, Семен давно уже подозревал, что во многих случаях, изображая непонимание, питекантроп просто валяет дурака: «Ну что ж, будет кому орудовать лопатой — рыть глину это не грядки вскапывать!»

Начался великий поход с великих хлопот — на первом десятке километров пришлось все время останавливаться и подгонять упряжь, чтобы Варе нигде ничего не жало и не терло. Потом выяснилось, что в поводыре она не нуждается и вполне может двигаться самостоятельно со скоростью километров десять в час, так что на ровном месте Семен вполне может сидеть верхом на перевернутой лодке (ужасно неудобно!). Однако чтоб Варя перемещалась в нужном направлении, это направление ей нужно объяснить, причем указывать ориентир вдали бесполезно — зрительно она воспринимает лишь не слишком отдаленные объекты. Когда Семен приспособился давать ей «ментальные» подсказки, выяснилось, что мамонтиха преспокойно форсирует ручьи и болота, которые считает для себя проходимыми, и при этом совершенно не заботится о состоянии груза на волокуше. Сначала Семен останавливал караван перед каждой лужей и перетаскивал часть груза на руках, потом ему это надоело, и он навьючил продукты и спальные принадлежности на Эрека — благо тех и других было мало. Потом…

Потом Варя начала капризничать. Нет, тянуть волокушу она не отказывалась, но через каждые два-три километра выяснялось, что она хочет есть, или пить, или у нее чешется бок, или ей жарко и нужно искупаться, точнее, облиться водой. Понять, что с ней происходит, Семен не мог довольно долго и уже начал беспокоиться. Сама Варя ничего объяснить не могла. В конце концов, Семена осенило: да ей же просто скучно!

Догадка полностью подтвердилась: да, просто так перебирать ногами по степи, стремясь к непонятной для нее цели, мамонтихе неинтересно. Что делать? В общем, во второй половине дня все утряслось. Караван, наверное, со стороны стал выглядеть как иллюстрация к роману ненаучной фантастики.

По степи идет молодая мамонтиха темно-бурой масти. У нее на шее, точнее, во впадине между горбом и затылком, сидит голый человек в мокасинах и с тяжелой пальмой в руках. Мамонтиха топает не просто так — за собой она тянет по траве грубую конструкцию из нескольких слег и куска толстой мамонтовой шкуры, на которой стоит кверху килем довольно кривобокая кожаная лодка. За волокушей следует приличных размеров волосатый питекантроп с мешком на спине. Груз у него немалый, однако он не мешает данному индивиду двигаться зигзагами и «собирать цветочки» на ходу — рвать колоски злаков и выдергивать из земли одному ему известные корешки.

Больше всех, похоже, доставалось Семену: ему приходилось непрерывно говорить, петь, что-то рассказывать, проецируя мамонтихе «мыслеобразы». Когда песни кончились, он стал излагать историю своей жизни. Покончив и с этим, начал пересказывать учебник по общей геологии. Варя «слушала», не перебивая и не требуя пояснений. Создавалось впечатление, что все это погружает ее в этакую интеллектуально-чувственную «нирвану», в которой можно пребывать сколь угодно долго. Сначала Семен удивлялся, чем мамонта может заинтересовать, скажем, теория геосинклиналей или содержание его кандидатской диссертации. Проверки ради он умышленно допустил в своем рассказе несколько «ляпов» — логических нестыковок — и немедленно почувствовал «ментальный» протест слушательницы!

«Наверное, — думал Семен, — это можно сравнить с увлечением людей романами в жанре „фэнтези“, когда автор создает миры и персонажей, не имеющих никакого отношения к реальности. Причем в хороших романах такие миры должны быть проработаны в деталях, вплоть до подробного описания флоры и фауны — в этом как бы самый смак и заключается. Если все хорошо увязано, как, например, у Толкина, такой мир затягивает читателя, словно наркотик, — оторваться невозможно. Может быть, с Варей именно так дело и обстоит?»

Будущее показало, что в целом Семен оказался прав. Он и представить себе не мог, какие последствия будет иметь его открытие для людей, мамонтов, да и, наверное, для всего этого мира.

До места они добрались в первой половине второго дня, чему Семен был несказанно рад — ментальное общение ему надоело до чертиков. Нужно было переправляться на другой берег.

— Ну что, Варвара, — похлопал Семен мамонтиху по бивню. — Не заблудишься одна?

— «Не заблужусь…»

— Тогда топай домой!

— «У-у-у…»

— Ну, что еще?!

— «Про спрединг…»

— Какой еще спрединг?! А-а, про этот? Да ты с дуба упала! Зачем тебе?!

— «Хочу…»

— Нет никакого спрединга! Не верю я в него! И шеф мой не верит и… В общем, не зли меня! Двигай к поселку! Волокушу-то дотащишь или тут бросим?

— «Дотащу-у… Про спрединг…»

— Слушай, Варвара! Спрединг — это одно из базовых понятий теории движения литосферных плит. Лично я ее не поддерживаю. Это все придумали математики, геофизики и прочие… гм… специалисты. Они лазить по горам с молотками не умеют и не любят, стратиграфией, петрографией и палеонтологией им заниматься скучно, а хочется двигать материки… сидя за компьютером!

— «Материки?..»

Семен понял, что если поддастся на провокацию и немедленно не остановится, то будет трепаться до вечера.

— Варвара!!! — заорал он так, что несчастная мамонтиха попятилась, чуть не наступив на волокушу. — Все объяснения потом! В следующий раз! Ясно? А сейчас — домой! Быстро! Или… Или под хвост напинаю!

Грустно свесив хобот, мамонтиха шумно вздохнула, развернулась и тихо побрела прочь, волоча за собой несуразное сооружение из жердей и куска шкуры своего сородича.

Семену стало стыдно за свою грубость, и, чтобы избавиться от этого чувства, он напустился на Эрека. Питекантроп буквально пританцовывал по колено в воде — так ему хотелось поскорее попасть на тот берег.

— Ну, что ты там забыл, парень?! Куда рвешься?

— Мха-хо! Ом хо мха-а! — радостно пояснил Эрек, тыча рукой в дальний берег. — Хо да!

— Все ясно, — вздохнул Семен, забираясь в лодку, — но ничего непонятно. Давай отпихивай — там разберемся!

Эрек, конечно, переплывал реку своим ходом — находиться в лодке для него было невыносимо. Впрочем, плавал он прекрасно и холодной воды не боялся совершенно. Русло и берега сильно изменились, так что Семену пришлось изрядно поработать веслами, прежде чем он опознал знакомый уступ террасы. Пока он выбирал место высадки, давно переплывший реку Эрик бегал по берегу, подвывая от нетерпения, готовый подхватить лодку и вытащить ее на сушу вместе со всем содержимым.

— А вот этого не надо, — охладил его пыл Семен, — а то днище пропорешь!

Тем не менее на твердой почве он оказался, даже не замочив ног. Таким возбужденным и радостным Семен Эрека давно не видел: «Что же такое с ним случилось? И повязка его набедренная оттопыривается спереди так, что смотреть страшно!»

Как только Семен покинул лодку, питекантроп начал бормотать что-то совсем уж непонятное, тыкать лапой в груз и просительно заглядывать в глаза. Семену надоело разгадывать этот кроссворд, и он разрешил ему брать, что хочет, и делать, что угодно.

— Ва-а!!! — радостно завопил Эрек и выхватил из кучи барахла… горшок с завязанным куском шкуры горлышком. Изрядно закопченную посудину питекантроп прижал к груди, оскалился в благодарной улыбке, кинулся к кустам и… исчез.

«Однако, — почесал затылок Семен. — Такое впечатление, что „пошел по бабам“. А в горшке, между прочим, вареное мясо, на обед заготовленное!»

День был солнечный, но нежаркий. Чирикали птички, зеленели кусты и травка, плескалась водичка. Дождей не было уже давно, и поверхность глиняного пласта приобрела твердость асфальта. Семен вяло поковырял ее острием и бросил лопату на землю: «Варя капризничает, питекантроп сбежал, а мне что, больше всех нужно, что ли?! Вот возьму и устрою себе выходной: искупаюсь, а потом соберу удочку, накопаю червей и буду ловить рыбу — должен же я опробовать новые крючки!»

Именно так он и поступил. Червей, правда, поблизости не нашлось, зато обнаружились какие-то личинки, похожие на ленивых толстых опарышей. Сидеть в лодке не хотелось, и Семен стал удить прямо с берега — не столько ради добычи, сколько ради возможности бездельничать и вспоминать былое: «Где-то вон там раньше была протока, а за ней останец низкой террасы. На нем стояли наши шалаши — поскольку Бизон изображал мертвеца и „ходил под себя“, я ему построил индивидуальную квартиру. Вот здесь, кажется, была моя тренировочная площадка. А вот за теми кустами я обжигал в костре первую партию глиняной посуды — она оказалась недосушенной и вся — до последней миски — взорвалась. Да-а, было дело… И арбалет я здесь сделал, и в степь на первую охоту отсюда ушел… В общем, исторические места, только изменилось все из-за этих дурацких наводнений и потопов».

Впрочем, долго балдеть Семену не пришлось — начался клев. Ну, не то чтобы «ураганный», но достаточный, чтобы оторваться от поплавка было трудно. Сначала один за другим попались два сопливых колючих ерша, потом окунь приличных размеров, потом, вероятно, подошла стая — одна за другой стали попадаться рыбины чуть больше ладони, похожие на плотву. Потом Семен вытащил приличных размеров щуренка, и плотва клевать перестала. Вновь стали попадаться ерши, ловить которых было неинтересно. Удочку Семен смотал, стал чистить рыбу и размышлять о том, как варить уху без горшка, с которым убежал Эрек: «Рыбу, конечно, можно запечь на углях, но ерши в таком виде совершенно несъедобны».

Питекантроп явился, когда добыча была почищена, а костер разожжен. Выглядел Эрек весьма довольным, набедренная повязка на нем отсутствовала, но его мужское орудие находилось в спокойном состоянии. К груди он прижимал злополучный горшок, вместо крышки использовал ладонь левой руки.

— Могу поспорить, — сказал Семен, — что мяса в нем уже нет.

К счастью, спорить питекантроп не умел, иначе Семен проиграл бы. Со словами: «Н-на, Се-ха, н-на!» — Эрек опустился на корточки у ног Семена и принялся вытряхивать содержимое горшка на землю.

Это получилось не сразу, а когда получилось…

Когда это получилось, полосатый зверек вскочил на ножки и, коротко взвизгнув, кинулся в ближайшие кусты. Эрек прыгнул за ним, пытаясь ухватить за заднюю лапу, но промахнулся и плюхнулся на землю. Он тут же вскочил и кинулся вслед за беглецом. Семен стоял, хлопал глазами и чесал пятерней лохматый затылок: «Если я чего-нибудь понимаю в зоологии, то это существо называется поросенок. Или свиненок. Или кабаненок. В общем, детеныш дикой свиньи. Интересно, каким образом у такой свиньи можно отобрать детеныша и засунуть его в горшок, а? Что-то это как-то…»

К тому времени, когда Эрек вернулся, у Семена созрели даже не одна, а целых три с половиной гипотезы, объясняющие происходящее. Питекантроп изловил-таки животное и теперь держал его двумя руками за лапы. Животное визжало и извивалось.

— Знаешь что, — задумчиво изрек Семен, — он, наверное, уже не молочный, но все равно, конечно, должен быть вкусным. Только мне что-то пока не хочется его есть. Может, лучше… О, придумал! Кидай его в лодку!

Оказавшись в качающейся на воде посудине, зверек начал скакать и метаться. Он, пожалуй, мог бы и выпрыгнуть, но, выглянув пару раз за борт, решил этого не делать — нагадил на дно и начал успокаиваться.

«Это дело надо расследовать!» — решил Семен и стал складывать в опустевший горшок почищенную рыбу. Себе он оставил пару плотвиц покрупнее и щуренка. Посудину же вручил Эреку:

— На, держи! Тащи взамен еще кого-нибудь!

— Дха-дха! — радостно закивал Эрек и немедленно убыл в прежнем направлении.

Рыбу Семен испек, съел, а головы задумчиво закинул в лодку, качающуюся на привязи в двух метрах от берега. Вскоре качка усилилась, изнутри донесся хруст и чавканье. «Все судно испакостит, — вздохнул Семен. — Но что бы это значило? Неужели…»

Делать что-либо конструктивное Семену окончательно расхотелось: «Дождя не предвидится, а накопать глины можно и завтра. Имею я право на отдых или нет?!» В общем, вместо глины Семен накопал еще личинок, взял удочку и полез через кусты к соседней заводи, которая при переправе показалась ему очень перспективной. Клева, однако, не было, и он подремал пару часов на солнышке. Когда же проснулся, то обнаружил, что, по-видимому, сжег кожу на груди, животе и еще кое на чем. Он решил не обращать внимания на такие мелочи, закинул удочку и минут через пятнадцать выловил существо, которое принял сначала за змею. В родном племени змеи считались деликатесом, но Семен не разделял общественного мнения и собрался избавиться от добычи. В процессе освобождения крючка выяснилось, что семидесятисантиметровое существо все-таки является рыбой — скорее всего угрем. Азарт взыграл немедленно, и Семен решил, что не уйдет, пока не поймает второго. Угри, конечно, больше не клевали, зато ближе к вечеру попалось с десяток довольно мелких окуней. Потом Семен высмотрел в прибрежной тине приличных размеров водяную черепаху, начал за ней гоняться и перебаламутил всю заводь. В итоге черепаха чувствительно куснула его за палец, выскользнула и бесследно исчезла в речных глубинах.

Уже в сумерках Семен продрался сквозь кусты обратно к месту высадки. При этом он чуть не сломал удочку и дважды распутывал сухожильную леску, зацепившуюся за ветки. На стоянке он не обнаружил ни Эрека, ни любимого походного горшка — ужинать предстояло печеной рыбой, и Семен принялся ее чистить. В лодке никакого шебуршания не наблюдалось, и он почти не сомневался, что поросенок благополучно выпрыгнул и уплыл на берег. Днище изнутри следовало помыть, пока кабаньи выделения не засохли, так что пришлось лезть в воду. При приближении хозяина судно закачалось, что однозначно свидетельствовало о наличии в нем пассажира. Когда Семен заглянул внутрь, то верить глазам своим отказался — там метались от страха целых два поросенка! «Да вы что, размножаетесь?! Или у меня в глазах двоится?! Прямо не лодка, а плавучий свинарник!»

Спать Семен решил на открытом воздухе, подстелив покрышку вигвама и завернувшись в шкуру-одеяло. Поскольку режим сна и бодрствования он сам же и нарушил, то, конечно, уснуть в обычное время не смог — полночи ворочался и считал звезды над головой. Зато утром проснулся совсем не на рассвете, как планировал.

Он проснулся, лежал и слушал чей-то шепот и тихое бормотание. В конце концов он имитировал переворот во сне на другой бок и приоткрыл один глаз. Секунд 10—15 он осмысливал увиденное, а потом чуть не расхохотался. Однако удержался, не желая лишать себя удовольствия, и еще минут пять наблюдал за происходящим.

Зрелище того стоило: возле потухшего костра среди разбросанного снаряжения тихо перемещались…

В общем, Эрек с хозяйским видом проводил экскурсию для двух девушек-питекантропов. Чресла одной из них украшала набедренная повязка Эрека. «Па-анятно, — подумал Семен. — Бабник волосатый! Вот расскажу Мери — будешь знать!» Пояснения экскурсовод давал шепотом и жестами, девушки робели — то и дело косились в сторону якобы спящего Семена. Эрек же пытался их успокоить — время от времени показывал на Семена пальцем и шептал: «Се-ха да! Се-ха ом!»

«Говорит, что я хороший, — сообразил Семен. — Откуда же они тут взялись? Мы с Бизоном позапрошлым летом здесь, наверное, месяца два прожили и даже следов не видели. Хотя уж что-что, а прятаться, исчезать и не оставлять следов эти ребята умеют. Вполне возможно, что все то время они за нами наблюдали. Может, и следы были, только я на них внимания не обратил. Впрочем, они вполне могли появиться и позже».

Перегруженная лодка двигалась медленно, да и дозорный на своем посту не спал, так что, когда Семен добрался до некоего подобия причальных мостков у «ремесленной слободы», его уже встречали. Стоя на невысоком обрыве, народ с интересом рассматривал то, во что превратилось судно. Это, собственно говоря, была уже не лодка, а какая-то довольно сложная конструкция на ее основе: поперек бортов привязаны две слеги, с обеих сторон которых прикреплены средней толщины ошкуренные бревна, которые когда-то, вероятно, были сухостойными деревьями. Носовая часть судна переплетена по верху полосами шкуры и прутьями, под которыми что-то шевелится. Груз же размещен таким образом, что гребец работает веслами, лежа на животе и свесив голые ноги в воду.

Маневрировать модернизированное плавсредство почти не могло, так что причаливать Семену пришлось «врукопашную» — по грудь в воде разворачивать судно к берегу. Впрочем, молодежь немедленно посыпалась с обрыва вниз и приняла активное участие в водной процедуре.

Старейшина Кижуч довольно долго всматривался в содержание «трюма» и чесал плешь на макушке. Потом изрек:

— Нет, Семхон, тебя лучше из поселка не выпускать — обязательно что-нибудь новенькое притащишь. Мамонт у нас есть, хьюгг есть, целых три пангира имеются, не говоря уж про волков! А это-то нам зачем?! Что, на месте съесть не мог? Решил свою Сухую Ветку свежей кабанятиной побаловать?!

— Скажи спасибо, что я саблезуба не привел! — ответил Семен. — Ветка, между прочим, просила — они гладиться любят!

— Но-но, — не понял юмора старейшина, — ты так с тотемами не шути! Зачем живых кабанов привез?

— Сейчас все узнаешь, только скажи сначала: Эрек и Варя вернулись?

— Давно! Пангир наш прибежал без набедренной повязки и, видать, с Мери поссорился, представляешь?

— Как это?!

— Вот уж не знаю! Но ходил он с расцарапанной рожей и опухшим ухом. Потом их твоя Ветка, кажется, помирила.

— Ну, слава Богу! — усмехнулся Семен. — По крайней мере, не подумает, что это я его заложил. У них — у пангиров — с этим, оказывается, строго.

— Так вы что, еще каких-то волосатиков встретили?! — изумился старейшина.

— Ну, да — целое семейство: две девки, старик и мальчишка. Там у них солонец недалеко, а на нем медведь кормится и еще какие-то зверушки, типа леопардов. Пангиры за ними остатки подбирают — они же мясо любят. Как я понял, не то медведь, не то еще кто-то задрал кабаниху, а детеныши ее по кустам разбежались. Ну, пангиры их и отловили мне в подарок — всех четверых. Я им, значит, мясо вареное, а они мне за это мясо живое — убивать-то они не умеют. Думал я, думал и решил кабанчиков тебе привезти.

— Мне?! — опешил старейшина.

— Ага, — подтвердил Семен. — В знак глубокого уважения и признания твоих заслуг. Забирай!

— Нет, ну ты это… Не того! Как это?!

— А вот так: будешь их кормить, растить, а когда большие вырастут… В общем, будет голод — съедим, а нет, так подождем, может, они размножаться начнут? И будешь ты не только людьми руководить, но и кабанами! А?

В некоторой (точнее, изрядной!) растерянности старейшина огляделся по сторонам — свидетелей вокруг было более чем достаточно, чтобы происходящее немедленно стало известно абсолютно всем жителям поселка. Отступать некуда: от подарков не отказываются, за них не наказывают.

«Будешь знать, как надо мной насмехаться», — злорадно подумал Семен и сказал вслух:

— Да ты не переживай: мы им загородку сделаем, чтоб сразу не разбежались, а потом, может быть, привыкнут. А с волками я договорюсь, чтоб не трогали.

— Ну, если договоришься… — промямлил Кижуч. А что, собственно, он мог еще сказать?

Работу над нартой опять пришлось отложить и вспоминать подзабытые навыки изготовления и обжига керамической посуды. Впрочем, на сей раз Семен действовал по принципу: не умеешь сам — научи другого, благо в учениках недостатка не было. В общем, собственные руки он старался не пачкать. Обжиг первой партии прошел вполне благополучно, и Семен пустил дело на самотек. Правда, до нарты руки у него все равно не дошли.

Собираясь в поход за глиной, Семен, разумеется, хотел взять с собой арбалет — как же без него?! И к великой своей скорби обнаружил, что оставленное без внимания и заботы оружие пришло в негодность. Не в полную, конечно, но все ременные крепежи составного лука следовало заменить, сделать новую тетиву, да и стопор-зацеп изрядно уже поизносился. Все это было в общем-то поправимо, но требовало затрат сил и времени. В поход Семен отправился без арбалета, но задумался над проблемой стрелкового оружия — для себя лично и вообще.

«С большими охотничьими луками в племени проблема. Магия их изготовления как бы утрачена. Возродить ее с нуля почти невозможно — это именно магия. Все операции, которые нужно произвести, хорошо известны, но в большинстве случаев совершенно непонятно, где там реальное дело, а где колдовство. Использоваться должна древесина определенных пород деревьев, растущих к тому же в строго определенных условиях, добыть ее можно лишь в определенное (очень короткое) время года — это что, действительно важно? Куски дерева несколько раз размачиваются и высушиваются, выдерживаются некоторое время в земле, которая сверху должна поливаться детской мочой — это что, действительно нужно? А еще приготовление костяных пластин, сухожилий для оплетки, клея… Главное, что все это происходит очень долго — если действовать „по инструкции“. Попробовать сделать лук с использованием металлических пластин в сочетании с деревом? Как-то несерьезно. Вероятно, надо идти проторенным путем — арбалет, он же самострел, только настоящий. И первый нужно сделать для себя лично — вместо старого.

Значит, так: он должен быть более легким, компактным и взводиться быстрее, чем старый. Или хотя бы без прежних мук с поясным крюком и стременем. Добиваться такой мощности, как у старого, наверное, не стоит — она себя не оправдывает. Лук — из трех стальных пластин с прорезями, собранных на манер автомобильной рессоры. Спусковой механизм: крючок или скоба, коронка-зацеп и пружина. Крючок помещается на внутренней сквозной прорези в ложе, только предварительно туда надо вставить пружину. Коронка на оси между боковыми щечками-держателями (сделать из металла!), прикрепленными к ложу. Крючок, отжимаемый пружиной, будет удерживать коронку от перемещения…

А как взводить, то бишь натягивать тетиву? Науке известно три способа: крюк, рычаг и ворот. Ворот самый медлительный, зато удобный и требует от стрелка минимальных физических усилий. И это при том, что арбалет может быть очень мощным. Сконструировать такой агрегат нужно, но — потом. Крюк мы уже проходили — удовольствие ниже среднего. Значит, остается рычаг. Вот только как бы его так сделать, чтобы он был не съемным и не длиннее ложа? Поместить снизу на оси? Это выполнимо, но такой короткий рычаг не даст нужного усилия, или его нужно будет двигать ногой в упоре. А если… Если несколько раз? Ну, скажем, вместо одного мощного усилия делать три, скажем так, умеренных? Взвод на три такта? Значит, понадобятся промежуточные стопоры, шестеренки передачи… Это уже непросто. Но реально — даже в наших условиях. Тонкая мелкая ковка — это то, что любит Головастик, только нужно подготовить ему макеты деталей.

Болты будут у меня деревянные, с металлическими наконечниками. Пожалуй, себе (и только!) я могу позволить такую роскошь. Для оперения — птичьи перья из крыльев. Надо не забыть, что для каждой стрелы перья должны быть из одного крыла — правого или левого…»

Макеты из глины и дерева Семен готовил дня два, а потом сдал их главному кузнецу. Головастик, конечно, был очень занят, и выполнить заказ быстро не мог, да, собственно, Семен и не требовал.

Конечно же, в результате получились не готовые детали, из которых можно просто собрать оружие, а некое к ним приближение, правда довольно близкое. Все пришлось подгонять, подтачивать, а кое-что и перековывать заново. Правда, результатом Семен остался доволен — новый арбалет весил не больше армейского карабина начала XX века, и его можно было таскать на ремне за спиной, а в заряженном виде — поднимать и опускать под любым углом, поскольку болт в желобе зажимался неким подобием пружины, установленной сверху.

Пробные стрельбы показали, что максимальная дальность прицельной стрельбы составляет метров пятьдесят. Вообще-то, конечно, болт сохраняет убойную силу и дальше, но тогда надо заводить старую песню — долго и тщательно пристреливать каждый снаряд индивидуально. Заниматься этим Семену было некогда, да и не хотелось.

С изготовлением нового арбалета появилась реальная возможность обеспечить все племя надежным стрелковым оружием. Однако с этим Семен решил не торопиться. Во-первых, делать самострелы-арбалеты не так уж и просто, а во-вторых, если народ перейдет на них, то вскоре «магия лука» и «магия дротика» будут утрачены. А ведь «магия» — это не навык, который можно приобрести за несколько недель или месяцев, это искусство, которым овладевают с детства. И наконец, в-третьих: он вспомнил еще об одной своей давней задумке, которая когда-то чуть не стоила ему жизни.

Гранаты. Или нечто подобное.

«Для чего надо было из такой дали тащить сюда мешки с селитрой и серой? Именно для этого! Действие кульков из шкуры, набитых горючей смесью, я уже испробовал. В определенных условиях их применение дает хорошие результаты. У нас тут, правда, таких условий нет. Но! Но есть керамика! Значит, можно делать закрытые сосуды и набивать их порохом. В замкнутом объеме моя горючка должна не просто вспыхивать, а взрываться — это уже совсем другая песня!

Даст ли это нам преимущество в случае начала военных действий? Скорее всего — даст. Даже если такая граната и не способна будет нанести противнику урон в живой силе, то на психику действовать должна сильно. Во всяком случае, при первом применении: что-то такое летит, дымится, потом падает и взрывается — огонь, дым, грохот. Удивленного или испуганного противника, как известно, победить значительно легче, чем невозмутимого и смелого. Значит…

Сосуды-рубашки делаем, по возможности, шарообразной формы. С дырками, конечно. В эти дырки желательно сразу вмазывать глиняные трубки — они будут неким подобием запалов, которые нужно поджигать. А какой размер должен быть у такой бомбы? Если слишком маленький, то порох, наверное, будет просто выгорать через отверстие, а если слишком большой, то… То материала хватит только на показательное выступление. А толщина стенок? А диаметр трубки? Самое смешное, что эти важнейшие параметры никак теоретически не вычислить — можно установить лишь экспериментально. Значит, будем экспериментировать».

И Семен начал экспериментировать. Вскоре он, конечно, пожалел об этом, но остановиться уже не смог. Результат — два десятка глиняных шаров чуть больше кулака размером — явно был неадекватен затраченным усилиям. Дело в том, что их начинка, наверное, не являлась настоящим порохом. Собственно говоря, Семен не сомневался в качестве лишь одного ингредиента — древесного угля. Селитра же и сера, скорее всего, содержали большое количество примесей, мешающих взрывному горению. Тем не менее бомбы взрывались — в среднем две из трех. Правда, без особого грохота — чаще с хлопком. Однако и в этом случае приличного облака осколков не получалось, поскольку толщина стенок была не одинаковой, и «рубашка» гранаты во многих случаях разрывалась по слабым местам — на две-три части. Кроме того, выяснилось, что кидаться этими штуками неудобно, при падении же на твердую поверхность они разбиваются, и вместо взрыва в лучшем случае получается просто вспышка — правда, довольно эффектная. Улучшать боевые качества изделий можно было бесконечно, но пришлось остановиться на достигнутом — количество горючей смеси ограничено, а способов увеличить его Семен не знал.

На охоту в то лето Семен так ни разу и не сходил. Зато успел изрядно подпортить это занятие другим, превратив его в черт знает что. Дело в том, что севернее поселка в двух низинах образовались… Ну, как это назвать — большие глубокие лужи? Или мелкие озера? Дело, конечно, не в названиях, а в изменении географии. Основная масса копытных перемещалась теперь с запада на восток и обратно. Те, кто добирался до левого берега Большой реки, двигались, соответственно, вдоль него. Встретив на пути территорию, пропахшую дымом и истоптанную людьми, стада отклонялись к северу, чтобы по широкой дуге обойти сомнительное место. И вот там-то они и натыкались на два новых озера. Их нужно было обходить еще северней или миновать по перешейку шириной метров триста и протяженностью около километра. Если приближающееся стадо удавалось заметить издалека, то кто-нибудь из охотников мог попытаться устроить засаду на этом перешейке. Собственно говоря, подобных мест в степи теперь стало много. Это же было не самым удобным, зато находилось в прямой видимости от поселка.

Понаблюдав однажды процесс охоты на диких лошадей, Семен решил его радикально улучшить, тем более что теперь у него был топор. К тому же, несмотря на все доводы разума, приложить руку к добыванию пищи ему все-таки хотелось. Не меньше недели он ежедневно переправлялся на противоположный берег, лазил по лесу на террасах и работал топором — рубил жерди, точнее, все, что было достаточно прямым и длинным. Потом переправлял все это через реку, грузил на волокушу и заставлял Варю тащить на перешеек. При помощи мальчишек там за несколько дней был воздвигнут забор-дарпир, наискосок перегораживающий сухое пространство, оставляя неширокие проходы у воды. Принцип строительства был знакомый и примитивный: две треноги и между ними горизонтальные слеги, дальше еще одна тренога — слеги крепятся на нее и на предыдущую. Сооружение невысокое и хлипкое, рассчитанное на то, что ломать эту изгородь или прыгать через нее животные не станут — просто постараются обойти. Стройку закончили без особых мук и стали гадать, что получилось: испорченное место охоты или наоборот.

Стадо оленей дозорный заметил еще на подходе. Нашлись поблизости и свободные охотники — они успели вовремя. Луки им не понадобились. К тому же, как потом выяснилось, возле озер арьергард стада был атакован местными волками.

«Я преступник и варвар, — думал Семен, глядя на груду оленьих туш. — Неандертальцы с их способами охоты рядом со мной просто невинные дети. Оправдать меня может лишь одно — если не пропадет ни куска мяса. А как это сделать?»

Собственно говоря, технология вяления и копчения была уже отработана, проблема заключалось в хранении готового продукта: вяленое мясо, даже будучи развешанным под крышей, требует постоянного внимания и все равно портится. Сейчас его много, а куда девать свежее? К решению этой проблемы Семен был не готов и напрягал мозги довольно долго.

«По литературе и жизни известно еще два способа „консервирования“ мясопродуктов без соли — их использовали эскимосы и чукчи. Вариант первый: выкапывается яма, набивается мясом и… закапывается. В итоге получается легендарный продукт под названием „капальгын“ или „капальхен“. Для „бледнолицых“ моего родного мира это блюдо символизирует… В общем, не важно, что оно символизирует, но есть они его не могут. Вот в книжке, помнится, было написано, что мясная яма иногда оборудовалась внутри чума, и когда ее открывали, чтобы извлечь мясо для варки, населению приходилось на время покидать жилье — такое там возникало „амбре“. Другой способ ферментированного консервирования: в кожаный мешок собирается кровь, туда забрасываются куски мяса, жира, рыбы, растений и все это сбраживается. Деликатес, наверное… Впрочем, об этом только читал, а от соратников даже рассказов не слышал — у нас такое давно уже не делают. Попробовать? Что-то как-то… Нет, не поймут меня люди… Они и вяленое-то мясо заготавливают лишь в память о прошлой голодовке. Можно придумать „вариации на тему“. Традиционные мясные ямы эскимосов и чукчей не являлись настоящими погребами. Они были мелкими — лишь до мерзлоты, долбить которую не было, наверное, ни желания, ни возможности. Под нами тоже мерзлота, и, в принципе, можно оборудовать большой хороший погреб. Вот только копать его нужно зимой, чтобы не началась неуправляемая оттайка грунта, но зимой-то с хранением мяса проблем как раз и нет! Тем не менее надо будет, наверное, заняться. Но это — на будущее, а сейчас?»

В конце концов решение нашлось — странно даже, почему Семен сразу не додумался: пеммикан!

«Блюдо это, изобретенное североамериканскими индейцамн, одно время было весьма популярно и среди „белых“ людей — охотников, полярников и военных. Говорят, в Штатах и Канаде целые фабрики работали по его производству, а может, и сейчас работают. Ну, бледнолицые этот индейский продукт, конечно, усовершенствовали, чтобы, значит, их цивилизованная кишка от такой первобытной пищи в узел не завязывалась.

По сути своей пеммикан — это вяленое мясо, перетертое с жиром. При соблюдении технологии приготовления продукт может храниться годами — а что ему сделается? Ну, прогоркнет сало снаружи, так его соскрести можно, зато сколько калорий! Правда, такой концентрат даже индейский желудок не вдруг усвоит, поэтому в него добавляется наполнитель — толченые орехи и сушеные ягоды. Это, если по-научному, необходимо для улучшения перистальтики кишечника, иначе (пардон!) и запор заработать можно. Поздним летом и осенью с орехами и ягодами проблем не будет — питекантропы, да и люди, натаскают сколько хочешь — только успевай сушить. А сейчас можно обойтись и без наполнителя — освободить сушильню-коптильню для нового мяса».

Идея получила официальное одобрение руководства племени, и производство пеммикана постепенно наладилось. На первых порах он состоял, конечно, лишь из двух ингредиентов — сала и мяса. Продукт имел отвратительный вкус, но когда Семен представлял, сколько жизней прошлой зимой мог спасти десяток килограммов этой неаппетитной субстанции, ему становилось обидно и горько. Утешала лишь мысль о том, что он все равно не смог бы заставить людей заниматься таким трудоемким и скучным делом. Это теперь все знают…

Нарту Семен все-таки закончил, причем задолго до снега. Правда, был момент, когда он был готов махнуть на все рукой и признать свое поражение — на ходовых испытаниях по траве изделие продержалось под весом автора метров двести, а потом прекратило свое существование. Зрителей Семен благоразумно не пригласил, а Варя, которую он использовал в качестве тягловой силы, выдать его не могла. Семен довольно долго плевался, матерился и боролся с искушением отправить все эти чертовы деревяшки в костер и сделать вид, что их никогда не было. Потом он вспомнил, что местный народ не сдается, потому что не умеет этого делать. Он в последний раз ругнулся, выпятил челюсть и поставил Варю в известность, что пойдет на принцип. На какой именно, он объяснять не стал, хотя она очень просила. В общем, пришлось все начинать… Не с начала, конечно, а примерно с середины.

Вторая проба оказалась более удачной. Доводку изделия «до ума» Семен отложил на будущее, поторопился продемонстрировать его «приемной комиссии» и потребовать воспроизведения в еще одном экземпляре.