Кэп и две принцессы

Глава шестая. Космическое чаепитие

— Может твой экипаж вышел прогуляться? — предположил Полянский, скептически оглядывая мрачный ландшафт оттенка запёкшейся крови.

— В наших скафандрах не предусмотрено достаточного количества вещества для функционирования кислорододышащих существ, которыми мы и являемся, — сказал льсянин, и замолчал, задышал сонно.

— А что ж так-то? — уже самому себе задал вопрос Ким, перекинув вырубившегося республиканца через плечо и шагнув в гофрированный приёмник. Рене последовала за ними, отдавая должное Полянскому, который во имя общего дела преодолел паническую брезгливость перед похожим на крысу инопланетником.

Наверное, этот зал казался маленьким обитателям Лься просто громадным: в звездолёте не было отдельных бытовых отсеков, и, судя по оборудованию, абсолютно вся жизнь проистекала в одном помещении, которое не имело ни единой перегородки или внутренней стены.

Внутри пустого «яйца» члены экипажа следили за полётом, ели, спали и занимались какими-то своими, льсянскими, неведомыми Рене и Киму делами. Не было ни спальных капсул, ни отдельных кают, ни даже индивидуальных ночных мешков, а также — кресел, диванов, стульев или просто возвышенностей, на которых можно было бы сидеть. Только большой лист из непонятного землянам материала торчал посередине пустого зала (стены заворачивались снизу и сверху овалом, как и положено скорлупе яйца), и блекло светил чертежом чужого звёздного неба.

— Это сколько суток нам придётся в этой пустой скорлупе болтаться? — пробормотал Ким, с тоской оглядывая гладкие выпуклые стены. Он пытался найти удобное место, чтобы определить впавшего в кому Кена, но, решив, что тут всё одинаковое, свалил его себе под ноги. Прямо там, где и стоял.

— А как ты несколько месяцев назад на КЭПе причитал, что всё у нас старое, неудобное, вот на «Иллюзионе» …

Полянский нахмурился.

— Всё познаётся в сравнении, — закончила воспитательное отступление Рене. — Будь счастлив тем, что имеешь.

Она тоже предпочитала не вспоминать, что в их экипаже занимала далеко не последнее место в ворчании по поводу устройства лаборатории.

— Состыкуемся и будем грузиться, — решила она. — Раньше взлетим, раньше вернёмся в родное гнездо. Может быть…

Последнее «может быть» прозвучало мрачновато, но ритуальные предрассудки накануне вылета, да ещё на чужом звездолёте никто не отменял.

— А эти гаврики? — Ким показал на бессознательного льсянина, видимо имея заодно в виду и его пропавшего коллегу.

— Когда Кен нормализует свой гормональный фон, то сам очнётся, а вот его товарищ, якобы, ждущий нас с распростёртыми объятиями… Давай пока думать, что он отлучился по неотложным делам и скоро вернётся… Никаких следов борьбы здесь нет. Если через несколько часов не объявится, пойдём искать.

— Ага, — согласился Ким, нащупывая на поясе освободившейся рукой парализатор. На КЭПе был предусмотрен небольшой арсенал с оружием посерьёзнее — на всякий случай, и Полянский поставил себе самой первой задачей выбрать парочку лазерных бластеров в ближайшее время…

— На всякий случай, — произнесла Рене. — Если что-то случится, ты сможешь разобраться в этом «льсятнике»?

Она имела в виду республиканский звездолёт. Ким кивнул.

— Если в управлении и есть отличия, то они не принципиальные. Кажется, он имеет базовые настройки, характерные для любого члена содружества.

Когда они, состыковав шлюзы, перетащили на звездолёт Лься всё необходимое и просто дорогое сердцу из КЭПа, на Второй наступил долгий вечер. Далёкое оранжевое солнце прорвало фиолетовый полумрак, царивший на застывшей планете, и прошлось по её поверхности коричневой кистью с мандариновым оттенком. Кажется, такой цвет у дизайнеров называется «танго».

Рене выключила затемнение наружных визоров, и это кирпичное танго теперь заливало прощальный светом кают-компанию КЭПа. Ренета надеялась, что покидают они свой скрипучий, родной кораблик ненадолго, но сердце всё равно горько сжалось.

— Давай почаёвничаем сегодня здесь? — неожиданно предложила Рене Полянскому.

— Только чашки потом с собой заберём, — гигантолог тоже страдал приступами меланхоличной ностальгии.

Они расставили всё, что требовалось для БОЛЬШОГО, настоящего чаепития. Старинный пузатый заварничек, к которому прилагалось шесть чайных пар, ещё в самом начале их знакомства притащила на КЭП Ёшка. «Всё равно мне не разрешат оставить», — печально сказала она, настороженно оглядываясь. Словно члены комиссии ежесекундно следят за ней, и вот-вот выскочат из-за ближайших кустов. Вид у Ёшки в тот момент был чрезвычайно жалостливый, и может, кто и поддался бы на её удочку, только не Рене.

— И сколько у тебя таких сервизов? — спросила она строго, едва сдерживая смех.

Ёшка вздохнула так красноречиво, что сразу стало понятно: принесённый в дар уюту КЭПа заварник с чашками у неё далеко не первый и не последний. Ну, а потом Рене уже железной рукой кэпа отбивала все попытки синхрониста «сделать лабораторию уютной». Потому как в ином случае КЭП очень скоро превратился бы в филиал Ёшкиного дома до посещения комиссии, то есть — в склад разнообразных, ненужных вещей.

Но сейчас, когда кают-компания наполнилась весенней свежестью листьев смородины с лёгкой ноткой древесной терпкости, эти чашки с приторно-сладкими овечками, скачущими по их бокам, были так кстати. Символ Земли. Символ дома. Запах смородиновых листьев — концентрат размягчался под паром заварника, и глупые морды несущихся в неизвестность овечек.

«Ну да», — подумала Рене. — «И дома, и символы разные бывают».

— Ты скучаешь по Ёшику? — спросила Рене Кима, который, приподняв крышку заварника, как-то очень уж внимательно уставился на расправляющиеся в тающем брекете льда листья.

— Вот ещё, — буркнул Полянский. — Просто думаю, что непорядок, когда вместо члена экипажа летит кто-то другой. Поэтому у нас всё сейчас наперекосяк и идёт.

— У вас всё идёт наперекосяк с тех пор, как вы сели на Пятую…

Рене сначала удивилась, почему её мысли прозвучали как бы со стороны, да ещё с таким неприятным металлическим скрежетом, а через секунду она увидела на входе в кают-компанию существо в скафандре с нашлёпкой для хвоста.

— Очнулся? — спросила она республиканца, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как можно дружелюбнее. Он был, наверное, неплохим парнем, только появлялся очень некстати. Эти последние часы на КЭПе принадлежали только ей и Киму Полянскому.

— Я проверил всё, что было можно, — ответ на вопрос Рене был столь очевиден, что льсянин не озаботился даже формальным ответом. — Кроме нас, здесь никого нет.

— Ну, на КЭПе точно, — «успокоил» его Ким. — Входной шлюз не пропустит постороннего. Он настроен только на меня и тебя… Ну, и на кэпа, конечно…

Он кивнул Рене.

— А на эту вашу Ёшку? — поинтересовался льсянин. Он пытался протиснуться за чаепитейный стол, но ему очень мешал хвост, упакованный в скафандр. Хвост безбожно скользил.

Ким покачал головой:

— Экипаж — троица. Лаборатории, подобно нашей, никогда на большее количество получивших доступ не настраиваются. Я был удивлён, когда ваш шлюз пропустил всю нашу компанию, абсолютно ему незнакомую. Что за охрана такая?

Никто не успел ему ответить, потому что на Вторую вдруг упала ночь. Внезапно разошлись плотные тучи, солнце пропало, и темнота оказалась не той красно-фиолетовой, что была несколько часов назад, и не той оранжево-кирпичной, как только что. Она внезапным коршуном, раскинув смоляные крылья, кинулась с неба, разгоняя по нему море звёздного огня. И была невероятно чёрной и безбрежно блестящей.

Тысячи звёзд — и далёких, еле различимых, и близких — крупных, сочных, — то жались друг к другу, сгущаясь в небольшие скопления, то в гордом одиночестве полыхали на чернильном, темнее всего самого тёмного небе. Они убегали от хищной тьмы, дразня её живым, тёплым светом.

Рене и Ким прильнули к огромному лобовому визору, любуясь на грандиозную космическую картину. Видеть над головой чужие созвездия им приходилось не раз, но всегда это было что-то новое, сбивающее с ног своим величием.

— Темнота и бесконечность. Бесконечная темнота — вот что одновременно пугает и манит, — сказал Полянский. — Тебе не кажется это странным? Мне всегда до одури страшно перед бесконечностью и всё-таки тянет с ней договориться.

Рене собиралась ответить что-то не менее высокое, только шорох позади заставил её вспомнить, что тут есть кое-кто ещё. Льсянин, снявший только шлем от скафандра, небольшой, плотной гусеницей всё-таки втиснулся за стол, и пытался прожевать большую вафельную конфету, так и не освободив её от бумажки.

— У вас странный вкус, — произнёс он, уставившись круглыми тёмными глазами на восторженный экипаж КЭПа, не мигая. Изо рта у льсянина свешивался обмусоленный кусок обёртки, разодранный мелкими, острыми зубами. — Слишком много целлюлозы, как мне кажется.

— Тебя не угощали в Управлении конфетами? — спросила Рене. — Выплюнь бумажку, её не едят.

— Они сказали, что вкусные вещи для меня вредны. Вызывают эмоции.

— Испортил всю торжественность момента, — вздохнул Ким. — Ну что ты за республиканец такой! Даже подобной красотой тебя не проймёшь!

— Не проймёшь, — согласился льсянин. — Я не знаю, что такое красота.

— А как же вы тогда… Строите, любите, объединяетесь?

— Ничего из этого мы не делаем, — с достоинством ответствовал льсянин. — В этом-то и проблема.

Рене отошла от огромного иллюминатора, села напротив Кена. Ей одновременно и хотелось вытащить из его пасти бумажку, и было неприятно. Вот даже у Кима она бы вытащила пожёванную обёртку изо рта (хотя сложно было представить ситуацию, в которой ей пришлось бы так поступить), а у инопланетника — не могла. Неужели Рене подвержена ксенофобии? Если это так, то по возвращении на Землю, её отстранят от полётов.

— Проблема? — переспросила она, делая чрезвычайно сочувствующий вид. Словно льсянин мог прочитать её гадкие, ксенофобские мысли.

— Мы не развиваемся, — явно повторил чьи-то чужие мысли льсянин. — Нет чувств, нет развития.

— Но у вас вон какие… своеобразные звездолёты, вы в космос выходите, — удивился Полянский. — В галактическое содружество принимают, как раньше в кавалерийский полк — только со своей лошадью.

— Какой лошадью? — не понял Кен.

— Ну, в смысле, только если есть Нуль-Т технологии, — пояснил гигантолог. — Со своим звездолётом — так я хотел пошутить. Но шутка не удалась. Раз вы смогли до этого додуматься, значит, вы можете мечтать, фантазировать, придумывать. А без понятия красоты, какой же полёт мысли?

— Мы не фантазируем, — ответил льсянин, и, несмотря на всё тот же металлический оттенок переводчика, Рене показалось, что он сказал это с грустью. — И не придумываем. Мы всё это получили сразу и внезапно.

— Как так? — Рене и Ким сказали в один голос.

— Вечность безмятежности, — пояснил Кен. — Сначала ничего не было, только одна сплошная безмятежность. А потом вдруг льсяне разом подумали. И посмотрели друг на друга. И каждый понял, что он есть.

— Разум, полученный внезапно? Без всякой эволюции видов? — догадалась Рене.

Республиканец кивнул.

— Так это называется. Мы были тем, что вы именуете животными. Жили в норах. Полагались на инстинкты. А потом — е равно мс квадрат, реальное пространство нашей планеты — трёхмерное, флуктуация нейтринного поля, прокол римановой складки… Вот так всё и получилось.

— Я поняла, — сказала Рене. — Вы получили разум настолько внезапно, что ваша эмоциональная система не успела перестроиться. Поэтому не выдерживаете нагрузок, связанных с выплеском гормонов и ваш организм ставит блок на любое проявление чувств?

— Что-то вроде этого, — кивнул льсянин.

— Понятно, почему в основе вашей политики лежит твёрдое убеждение в абсолютной безупречности всего, что вас окружает. Уверенность — это состояние, а не чувство, оно не даёт выплеска гормонов и нейромедиаторов.

Кажется, Ким даже немного начал сочувствовать крысо-кенгуру.

— Сейчас мы дошли до понимания нашей ущербности, — сказал льсянин. — Невозможно жить закрытой общиной, как раньше. Мы хотим развиваться наравне со всеми остальными членами галактического содружества. Но не можем. Здесь и физический аспект, и моральный, и ещё — нам просто хочется испытывать в полной мере… Хоть что-нибудь.

— Так твоя диверсия на Пятую как-то связана с этим? — Ким думал, что льсянин сейчас тут же упадёт в свою кому, чтобы не отвечать на этот вопрос, но на его удивление, тот не стал этого делать. Он просто сказал:

— Да. Не просите меня рассказывать подробно, потому что я и в самом деле не знаю, а тем более совершенно не могу то, что у вас называется «врать». Просто с этой стороны недавно были зафиксированы колебания пространства, точно такие же, какие прошлись по планетам Лься в период выхода из Безмятежной Вечности. Наши старшие решили, что опять начался Приход Сознания. Мы не можем стоять в стороне, когда такое происходит.

— А когда это было? — Рене вдруг почувствовала: вот-вот откроется что-то важное. Сработала та самая интуиция, которая вдруг посещает один, может, два раза в жизни. — В смысле, когда закончилась Безмятежная Вечность.

Кен что-то пробурчал, но она не поняла.

— Попроси переводчика точнее определить время, исходя из земного летоисчисления.

— Примерно восемьдесят лет назад, — сказал Кен.

Рене с Кимом переглянулись. Точно! Восемьдесят лет назад одновременно на нескольких планетах галактики существа, никогда не слышавшие друг о друге, вдруг одновременно воспламенились желанием объединения. И главное — они так или иначе стали получать для этого возможности. Эпоха великих открытий наступила одновременно в нескольких частях галактической материи. Тогда почти каждый год её жители в буквальном смысле слова натыкались друг на друга везде, где только можно. И все, словно в пьяном экстазе, бесконечно братались, устанавливали дружеские связи, выдвигали лозунги по консолидации, и — что самое странное — неотступно им следовали. Несколько десятилетий кипело воодушевлённое слияние всех и со всеми, пока не перешло в спокойную стадию содружества.

Две расы, которые пробовали, пользуясь случаем, нагреть на этом руки (кое-кто из Альфы собрался продать соседей, предварительно обратив младшую планету в рабство, а Селина и вовсе захотела всегалактического господства), погибли в жутких катастрофах, постигших их среду обитания. Уже тогда говорили, что Вселенная препятствует таким мыслям. И хотя в практике самой этой Вселенной совершенно не чуждо было зверское уничтожение одной галактикой другой, почему-то тогда все поверили в справедливый суд и скорую расправу над преступившими общий закон.

Может (и скорее всего) равновесие в галактическом содружестве базировалось на подсознательном страхе уничтожения (страх за свою жизнь несомненно являлся общим свойством, характерным для всех живых существ), но тем не менее именно это обстоятельство гарантировало взаимовыгодное сосуществование обитаемых регионов Млечного пути.

Значит, то самое обстоятельство, которое восемьдесят лет назад вдруг разогнало до сумасшедших скоростей технологии землян в освоении ближнего и дальнего космоса, таким же почти мистическим образом одномоментно вывело животных на планетах нынешней республики Лься на высший из ныне известных уровней технического прогресса? Факты говорили, что так оно и есть.

— А вы… — начал было Ким, но льсянин вдруг напрягся и сделал знак замолчать.

Почти одновременно со взмахом его лапки, приложенной к чипированному за ухом передатчику, голограмма внутреннего устройства КЭПа замигала тревожным красным огнём в районе входного шлюза.

Датчики зафиксировали живое существо, которое вплотную подошло к звездолёту и явно намеревалось пробраться в него.