Караул устал

Глава 22 В лес ходить — волков не бояться

— Вы можете гарантировать победу в матче? — спросил Виглоушин, третий человек в Спорткомитете. Первые двое заняты, финал Спартакиады, генеральная репетиция Олимпиады. Или просто решили воздержаться. Хватит с Чижика и Виглоушина.

— Чью победу? — ответил вопросом я.

— Вашу, естественно, — Виглоушин поморщился, мол, нечего дурачка строить.

— Я — чемпион мира. Каких ещё гарантий вы ждете?

— Видите ли, Михаил Владленович, — вместо Виглоушина ответил Миколчук, — в Центральный Комитет партии поступило письмо от группы гроссмейстеров, в котором выражается сомнение, что вы в настоящее время способны провести матч на достойном уровне. И предлагается перенести матч. На полгода или, лучше, на год. И чтобы он проходил либо в Советском Союзе, либо в социалистической стране. Например, в Германской Демократической Республике.

Сказал — и замолчал.

Вчера меня пригласили в Спорткомитет, на совещание по поводу «решения вопроса о формировании советской команды на матч за звание чемпиона мира». Такие совещания в порядке вещей, данное должно было состояться ещё в мае, но как-то переносилось, переносилось и ещё раз переносилось. Но сейчас откладывать некуда, и вот я весь — здесь. Виглоушин, Миколчук, несколько второстепенных, или даже третьестепенных лиц. Никаких гроссмейстеров. Зато в углу сидит неприметный старичок в военной форме образца Великой Отечественной, с пустыми погонами. Сидит, держит в руке свернутую в трубочку газету, похоже, «Правду». Я этого старичка видел три года назад, и на вид он ничуть не постарел. Не помолодел, правда, тоже.

— Я могу ознакомиться с письмом?

— Позже мы предоставим вам эту возможность. Но что вы можете сказать по существу предложений? — это опять Виглоушин.

— Прежде, чем говорить о предложениях, нужно сказать о предположениях.

— Да?

— Не знаю, что заставляет группу гроссмейстеров сомневаться в том, что я способен провести матч на должном уровне. Может быть, то, что чемпионат Советского Союза я выиграл со стопроцентным результатом?

— Выиграли, — согласился Виглоушин. — Но, во-первых, в нём не участвовали сильнейшие шахматисты.

— В нем участвовал я. Этого достаточно, чтобы придать любому турниру статус «супер».

— Во-вторых, — продолжил Виглоушин, не слыша меня, — во-вторых, вы перенесли клиническую смерть после поражения электротоком. Такое не проходит бесследно.

— Как интересно… — протянул я. — А как же врачебная тайна?

— Когда речь идет об интересах государства, ссылки на врачебную тайну неуместны, — отрезал Виглоушин.

— Но, как вы верно заметили, клиническую смерть я пережил. Вот если бы не пережил, тогда да, тогда вопрос о переносе или даже отмене матча был бы актуален. Однако пережил. И на турнире в Варшаве занял свое привычное место. Первое. С результатом плюс восемь.

— Знаете, этот турнир тоже… не из важных.

— Правда? А мне говорили другое. Единство стран Варшавского Договора, ведущая роль Советского Союза — и не из важных? Интересный поворот.

Если Виглоушин и смутился, то самую малость.

— Я говорю о шахматной составляющей, не о политической.

— Я польщён.

— Что?

— Политическая составляющая неизмеримо важнее чисто шахматного результата. Когда-нибудь вычислительные машины смогут играть сильнее человека, и что? И ничего! А вот политику электронным устройствам не доверят! И если меня сочли достойным представлять нашу великую страну именно в политическом аспекте, я счастлив — у меня есть будущее!

А о проведении матча в Советском Союзе, или в братской стране — раньше думать нужно было. Когда выдвигались кандидатуры. В следующий раз — пожалуйста, поторопитесь. Сейчас же эти предложения не стоят бумаги, на которой написано письмо таинственной группы гроссмейстеров. Волков бояться — в лес не ходить. И наоборот, в лес ходить — волков не бояться. Пусть они нас боятся. Мы, советские шахматисты — не серенькие козлики. Сами устроим облаву на волков, знатную такую облаву, и будем торговать на мировом рынке волчьими шапками, — меня несло, но я и не сопротивлялся желанию поозорничать. После клинической смерти это полезно.

Я дошёл до цитирования Энгельса, «Der Ursprung der Familie, des Privateigenthums und des Staats», и только тогда терпение Виглоушина истощилось.

— Мы вас поняли, Михаил Владленович. Вы рвётесь в бой. Вам личные амбиции не позволяют трезво оценить ситуацию!

Трезво, ага. Слово прозвучало. Как-то отзовётся?

— Мои личные амбиции основываются на моих личных результатах. И я полагаю, что имею полное право решать с кем, где и когда мне играть в шахматы.

— Вы субъективны. Переоцениваете свои силы, и недооцениваете силы противника. Но наши аналитики, изучив партии турнира в Варшаве, пришли к выводу, что вы сейчас не готовы к матчу на первенство мира. Велика вероятность, что вы уступите звание чемпиона, и кому? Невозвращенцу! Поэтому мы настоятельно советуем обратиться к ФИДЕ с предложением перенести матч на следующий год, и провести его в Москве, в дни Олимпиады. Или, ещё лучше, мы обратимся к ФИДЕ от вашего имени. Это будет весомее и авторитетнее.

— Безусловно, — сказал я с легким сердцем.

— Что — безусловно? — Виглоушин посмотрел на меня с сомнением, даже с подозрением. Не ожидал, что я легко соглашусь.

А я и не согласился.

— Всё безусловно. Я даже не знаю, кто разбирал мои партии.

— Квалифицированные аналитики. Самые квалифицированные. В их числе — Ботвинник и Смыслов.

— Сам Михаил Моисеевич? Программу больше не пишет? Где там писать, партии анализирует, ошибки ищет.

— Ваши, заметьте, ошибки!

— Мне неизвестно, чьи, а только ищет.

Старичок, до того тихо сидевший в углу, вдруг вскочил и, припадая на левую ногу, поспешил к выходу, подозрительно похрюкивая.

— Не могу. Не могу я с вами, — сказал он, махнув на прощание рукой.

Виглоушин и Миколчук, вскочив, смотрели ему вслед, но старичок не удостоил их и взглядом.

— Так какое решение вы приняли? — спросил после минутной паузы Виглоушин.

— Подумаю. Посоветуюсь со старшими товарищами. С кондачка такие вопросы я не решаю, нет.

— Только не затягивайте, времени на раскачку у нас мало!

Показалось, или Виглоушин доволен итогом совещания? Чему тут довольствоваться, итога-то, как такового, нет? Я сказал, что посоветуюсь со старшими товарищами. Читай — со Стельбовым. Андрей Петрович сейчас в большой силе. Очень большой. Он, можно сказать, сам — сила. Ему стоит бровью повести — и Виглоушин поедет младшим инструктором райкома в Тёпло-Огарёвский район Тульской области, поднимать сельское хозяйство. Нет, не станет Стельбов это делать, но ведь может! А Виглоушин, как всякий аппаратчик, прежде всего заботится о себе, любимом. Так зачем ему рисковать? Разве что исполняет поручение другого тяжеловеса. Но кого? Гришина? Самого Суслова? Ни Гришину, ни, тем более, Суслову, до меня дела нет, у них другие заботы. Совсем другие. И, тем не менее, Виглоушин ничего не опасается, а, напротив, доволен.

Почему?

А потому, что поручение ему дал…

Сам Стельбов и дал!

Зачем? С какой целью?

Во-первых, урок: будь ты хоть расчемпион, а чиновник средней руки, вроде Виглоушина, может запросто зарубить твоё чемпионство на корню. Под тем или иным предлогом не допустят до соревнований, и всё, птичка. Будь здорова! И потому давай-ка, Миша, не выкобенивайся, а вливайся в сплоченные ряды советской номенклатуры. Из Общества Трезвости можно сделать… да много чего можно сделать умному человеку, особенно если у человека есть поддержка.

Во-вторых, я ведь что должен сделать — вот прямо сейчас? Правильно, обратиться к Андрею Николаевичу: спасите, помогите, бюрократы титула лишают!

И Андрей Николаевич, конечно, поможет.

И я ему буду бесконечно признателен.

А на чувстве признательности можно играть как на рояле. Который совершенно случайно оказался в кустах.

После совещания я поехал на «Мосфильм». Смотреть фильм, снятый по «Пикнику на обочине». Нет, это не премьера, это производственный показ. Серьёзные люди будут оценивать работу и решать судьбу фильма: пускать ли его на публику, и если пускать, то как: в каких кинотеатрах показывать, сколько сделать копий, тратиться ли на рекламу, и прочая, и прочая, и прочая. А приглашенные счастливчики (меня и девочек пригласил Аркадий Натанович) будут контрольной группой. Простыми советскими зрителями. По нашему поведению судят о реакции публики.

Зальчик небольшой, невзрачный, одно слово — производство.

Когда после фильма включили свет, стало ясно: не все из приглашенных оказались фильмоупорными.

Эх…

Аркадий Натанович хотел было позвать нас в ЦДЛ, но девочки, подхватив его с обеих сторон, настояли на «Москве» — у нас-де и столик заказан, и вообще…

И мы поехали в «Москву», разгонять тоску, как говорила бабушка. К столику у пальмы.

— Ну, Чижик, говори слова, — сказала Ольга, когда официант разлил шампанское по бокалам.

Я встал, принял ястребиный вид и сказал:

— Сегодня мы видели рождение шедевра. Этого довольно, слова излишни. Ура, товарищи!

Нет, пил я не шампанское, но чувство было — словно оно.

— Вам… Вам в самом деле понравилось? — спросил Аркадий Натанович.

— Нет. Не понравилось. Но некоторые шедевры создают не для того, чтобы они нравились. Многим ли нравится «Герника»? А — шедевр. Вот и ваш фильм оттуда. С обратной стороны Земли.

— И как его встретят зрители?

— Фильм снят не для зрителей. Думаю, любители фантастики, те, кто читал и перечитывал «Пикник», будут разочарованы. Кто-то не досидит и до половины: ждёшь всяких чудес, а тут ходят по пустырю кругами и разговоры разговаривают. Этого ли ждут от фантастического фильма? Нет, не этого ждут от фантастического фильма. Но кого-то фильм зацепит. Каждого десятого, или каждого двадцатого, предсказывать не берусь.

— То есть провал?

— По деньгам — очень может быть и провал. Но его же не ради прибыли снимали.

— Нет? А ради чего?

— Ради самовыражения и самоутверждения. Уверен, фильму присудят международную премию в Каннах, или где-то ещё, режиссер из мастера станет мастером международного класса…

— Он и так мастер международного класса, — перебила меня Ольга.

— Значит, станет международным гроссмейстером. Интерес к советскому кино возрастёт. И лет через десять, а, может, и через сто, будут говорить: как это они угадали?

— Что угадали?

— Мерзость запустения. Ведь фильм о грядущем падении Иерусалима. Не конкретного Иерусалима, а того, что под ним подразумевается. Великого Царства.

— Какого же? — продолжал допытываться Аркадий Натанович.

— Ясное дело, царства капитализма! Не социализма же! Обреченность мира эксплуатации, мира наживы, вот что показывает нам этот фильм в высокохудожественном виде. И никак иначе!

И уже я наполнил бокалы по второму разу.

Стало веселее.

— Да, фильм получился сложный, — сказал Аркадий Натанович. — Отнял сил, пожалуй, в пять раз больше, чем написание самого «Пикника». Или в десять, как считать.

— А вы напишите: взгляд авторов сценария на то, как создавался «Робинзон», — предложила Ольга. Когда говорит Ольга, это не просто совет постороннего, а именно предложение: вы напишете, мы опубликуем, читатели прочтут, и все довольны.

— Может, и напишем. Когда-нибудь. Как идёт съемка «Лунного Зверя»? — сменил тему Аркадий Натанович.

— На будущей неделе — озвучивание. Речевое, музыкальное, шумовое. Тебя, Чижик, это тоже касается, — напомнила Надежда.

— Сделаем, — сказал я кротко. За звук отвечает звукорежиссер, а они, звукорежиссеры, люди особенные. Не постеснялись бы и самому Моцарту указать, что вот здесь следует подкоротить, здесь — наоборот, удлинить, а это вовсе переписать наново. Музыкального материала у меня довольно, теперь речь идет о подгонке, как подгоняют в присутствии заказчика готовый костюм по фигуре в приличном магазине. Главное в этом деле, чтобы фигура заказчика присутствовала.

И костюм.

— Как это у вас ловко получается — расписание, график, сроки, — притворно удивился Аркадий Натанович.

— А как иначе? — непритворно удивились девочки. — Создание фильма, издание журнала, приготовление борща или строительство дома — всё это производство. Подписчик ждёт, что получит «Поиск» в первую декаду каждого месяца. Вынь да положь. Его не интересуют творческие терзания авторов, болезни редакторов, нехватка бумаги в типографии и прочие обстоятельства. И он совершенно прав. Если он исполнил свою часть договора, оплатил подписку, то мы обязаны исполнить свою: чтобы в его почтовый ящик своевременно попал журнал. Точка. Сначала этап тщательного планирования, затем этап тщательного следования плану.

— И что, в жизни всё гладко как на бумаге?

— Нет. Поэтому приходится в план включать зазоры. Амортизаторы для гашения непредвиденных обстоятельств. Это удорожает производство, снижает производительность труда, и потому борьба с непредвиденными обстоятельствами — важная часть любого производства. В случае журнала — создание портфеля намеченных к печати произведений, возможность использование других типографий, всякие другие премудрости и секреты.

Я отдавал должное украинскому борщу с пампушками, проголодался, и о других премудростях и секретах помалкивал. Хотя мог бы и сказать. В издании журнала очень помогает доброе отношение председателя совета министров, нет, вот так: Председателя Совета Министров Алексея Косыгина. Отличным подспорьем была благосклонность нашего автора, Леонида Ильича. Товарищ Стельбов в процесс не вмешивается, но все контрагенты понимают: он может вмешаться, да так, что мало не покажется.

Личные отношения тоже помогают. Маленькие презенты из дальних стран, совместные обеды, помощь в устройстве в хорошую больницу, и так далее, и так далее — в нашей жизни немало способов сделать жизнь других немного приятнее. За что другие отвечают тем же. А если не отвечают, то исключаются из списка.

Так это и работает. А планы само собой, планы — великое дело.

И уже за десертом девочки перешли к сути:

— По поводу экранизации. У нас есть и новости, и предложение.

— Да? — подобрался Аркадий Натанович.

— Сейчас на центральном телевидении создается творческое объединение «Молодость». Готовить программы для молодежи. И это творческое объединение намерено создать телевизионный фильм. Новогодний. Весёлый фильм, с песнями и плясками, погонями и волшебством. Много юмора, немного сатиры. Ничего такого, что смутило бы Николая Павловича. Поучение через развлечение. Возникла идея взять за основу ваш «Понедельник».

— Мы не юмористы, знаете ли.

— Но оптимисты. Во всяком случае, в «Понедельнике» — определенно. А людям определенно нужен такой витамин — оптимизм. Юмористов, если что, можно и пригласить дополнительно.

— Вы сами, что ли, будете участвовать в фильме?

— Нет. Возможно. Как продюсеры. Хороший текст, хорошие актеры, хороший режиссер, и… — Лиса сделала коротенькую паузу, — и хороший бюджет, разумеется.

— А кто режиссер?

— Сначала нужно определиться со сценарием. Вы в деле?

— Новогодний, говорите? Весёлый? Оптимистический?

— Именно.

— А Николай Павлович — это кто?

— Император Всероссийский Николай, Первый своего имени, — торжественно сказала Пантера.

Да, девочки ещё давно решили, что у «Поиска» будет личный цензор, император Николай. Что годилось для Пушкина, годится и для «Поиска». И пока — тьфу-тьфу-тьфу, — неприятностей у журнала не было.

— Я должен переговорить с Борисом, вы же понимаете…

— Мы понимаем, — ответили девочки хором.

— Тогда мы в деле!

Возможна ли описываемая ситуация — недопущение ведущего шахматиста к матчу на первенство мира?

Не только возможна, но и имела место быть в реальной истории.

В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году в полуфиналы матчей претендентов от Советского Союза вышли двое: великолепный Василий Смыслов, которому шёл шестьдесят третий год, и сверхновая шахматная звезда, двадцатилетний Гарри Каспаров.

Полуфиналы должны были состояться в августе. Смыслову предстояло сражаться с венгром Золтаном Рибли в Абу-Даби, Объединенные Арабские Эмираты, Каспарову — в американской Пасадине, штат Калифорния, с невозвращенцем Корчным, никак не прекращавшим попытки завоевать шахматную корону.

И вдруг.

И вдруг советская Шахматная федерация от имени шахматистов заявила отказ. В этих городах наши шахматисты играть не будут! В Пасадине высокая преступность, Каспарову грозит опасность! А в Абу-Даби жарко, здоровье Смыслова может не выдержать.

Тут же в наших газетах появились письма гроссмейстеров, подтверждавших, что да, опасность, что да, жарко.

Председатель Спорткомитета Грамов (сменивший на этом посту Павлова, которого направили послом в Монголию) вел переговоры с Кампоманесом, президентом ФИДЕ, настаивая на переносе матчей. Кампоманес не согласился.

Наши шахматисты ни в Пасадину, ни в Абу-Даби не поехали. Не велено.

Обоим засчитали поражение. В финал таким образом вышли Корчной и Рибли, фаворитом считался Виктор Львович, что обещало четвёртый матч Карпов — Корчной.

Поняв, что своими действиями Спорткомитет фактически расчистил невозвращенцу дорогу к матчу на первенство мира, сверху дали команду: умолять Кампоманеса отменить решение о дисквалификации Каспарова и Смыслова. Любой ценой.

Цена оказалась немалой: письменные извинения, публичные устные извинения, и сто шестьдесят тысяч долларов штрафа в фонд ФИДЕ. Корчной и Рибли согласились играть матч в Лондоне, чего это стоило советской казне, неизвестно. Каспаров и Смыслов своих соперников обыграли, в финале победила молодость, и началось новое противостояние, теперь уже Карпова и Каспарова.

Но это совсем другая история.