Капкан на Инквизитора

Глава 12

Помогая себе задом, Седрик захлопнул за собой дверь и, подцепив локтем, на всякий случай опустил засов. Потом донес мису с нагретой водой, которую держал перед собой обеими руками, до ложа и опустил на недавно вымытый деревянный пол. Подняв голову, он встретился с блекло-зеленым взглядом своей прекрасной пленницы, и на миг ему сделалось не по себе.

Так смотрят на уже мертвеца.

Седрик готов был признать — у романки имелись причины сердиться. У любой женщины, если она пришла в себя на незнакомом ложе, обнаженной и с прикрученными к изголовью руками, они имелись.

— Те грязные куски кожи, в которых ты была, сильно отсырели, — примирительно пробормотал он, несмотря на то, что девушка смотрела молча. — Тебе принесут другую одежду. Негоже…

Он не договорил, доставая из мисы тряпку. Выдавив из нее воду, де-принц потянулся к прекрасному, но порядком замурзанному женскому лицу. Романка ожидаемо дернула головой, не желая прикосновения к себе. С некоторым удивлением Седрик отметил, что рана на ее голове почти затянулась.

— Все равно тебе нужно умыться, — вынужденно выдавил он, по-прежнему ощущая сильную неловкость под полупрезрительным и каким-то инквизиторским взглядом прекрасной пленницы. Он обратил внимание, что края веревки, которой были связаны руки девушки, сильно истрепались — по-видимому, пока его не было, она не теряла времени даром, изо всех сил пытаясь освободиться. — И, все же, может быть, скажешь, наконец, свое имя?

Романка бросила на него еще один непонятный взгляд и выразительно дернула руками. Покрывало, которым она была укрыта, сдвинулось, обнажая грудь. Мгновенно забыв о Седрике, романка попыталась вернуть его на место, но, как и следовало ожидать, у нее не вышло.

— Рук пока не развяжу, — подождав и не получив ответа на свой вопрос, де-принц запустил пальцы в ее густые жесткие волосы. Силой развернув голову девушки лицом к себе, он не ослаблял хватки, пока не обтер всю грязь, и только после этого отпустил. — Ты и так пролила уже королевской крови больше, чем нужно для того, чтобы по закону снискать казнь под пыткой. Не хочу, — он усмехнулся, — чтобы ты опять мне что-нибудь сломала или… отрезала.

Разозленная насильным умыванием, романка снова дернула связанными руками. Ее губы раскрылись, словно она хотела что-то сказать. Но она так и не произнесла ни звука. Зато до Седрика, наконец, дошло.

— Ты что, не можешь говорить?

Романка яростно закивала, двигаясь на ложе и выламывая собственные запястья в надежде, что на сотый раз веревка поддастся. Седрика вновь обдало терпким, неженским запахом, который у него вызывал знакомое томление во всем теле. Поневоле де-принц опустил взгляд на колыхавшуюся грудь взбешенной девушки и вдруг отчетливо понял — терпеть он больше не в силах.

Он стянул через голову рубаху. Романка замерла, перебирая только пальцами связанных рук по взлохмаченной кайме веревки. Но когда тяжелое тело Седрика вдавило ее в постель, вновь забилась, исступленно мотая головой и дергая горлом. Мявшему в ладонях женскую грудь и вдыхавшему резкий мужской запах Седрику показалось, что он различает даже отдельные слова. Наиболее частыми из которых было «не смей» и, вроде бы, «сукин сын».

— Так надо, — сипло выдохнул он у напряженной женской шеи. — Сейчас… так… надо…

Романка взбрыкнула всем телом, едва не сбросив его на пол. Взгляд ее блеклых глаз сделался болотным, и теперь в нем отчетливо сквозил заполошный, почти животный страх. Однако этот взгляд и сопротивление девушки не остановили, а наоборот подстегнули де-принца. Седрику, который с трудом удерживал в руках злобно скалившуюся романку, в какой-то момент стало казаться, что то, что происходит между ними — это не любовь, пусть и насильная, а яростный поединок двух крепких и умелых воинов. И победитель этого поединка получал подарок — некое признание судьбы. Проигравший же терял нечто настолько важное, что оно перевернет всю дальнейшую жизнь — какой бы она ни была. Седрик знал, что он теряет, если не сможет одержать верх. Что теряла романка — оставалось лишь догадываться. Если даже она была невинна, удел женщины рано или поздно лишиться этого с мужчиной. Это не потеря. Однако, судя по отчаянному, серьезному сопротивлению девушки, что-то такое было и у нее. Часть разума Седрика, та, что еще не растворилась в вожделении, была восхищена. Такая битва давала то, чего ему не хватало с женами. Запах пленницы упорно дразнил его, распаляя внезапное желание присилить, смять, показать себя хозяином. Чем дальше, тем сильнее Седрику хотелось не просто взять, а взять резко и грубо, как проигравшего. Как поверженного противника, который своим поражением потерял право на снисхождение. Чтобы посмевшая сопротивляться ему романка осознала всем существом, всем своим женским естеством, кто здесь победитель. Отголосками разума Седрик глубоко изумлялся себе и подобным, новым для него порывам. Геттская кровь, так долго дремавшая в нем, как оказалось, лишь поджидала своего часа.

Он рванул покрывало, сбрасывая его на пол. Потом вернулся к девушке и, удерживая ее лицо, стал целовать брезгливо кривившиеся губы. Романка все еще вырывалась, изо всех сил, пытаясь мотать головой. Она как будто о чем-то старалась докричаться до своего насильника, и лицо ее было почти диким.

Но Седрику сейчас уже было не до женских безмолвных криков.

Радостно чувствуя неослабевавшее желание, он торопливо тискал соски уже порядком истерзанных грудей, целовал и кусал шею рвущейся из его рук романки, удерживая ее голову за волосы и не давая отвернуть лица. В какой-то миг он осознал, что еще немного — и нужно будет все начинать заново. Торопящийся в страхе, что его внезапное наваждение пройдет так же, как началось, Седрик резко выпрямился над замершей пленницей. Поймав щиколотки романки, он с усилием развел их, устроившись между бедер. Ее ноги он железной хваткой удерживал под коленями, не давая девушке свести их и увернуться.

На миг их взгляды скрестились, как острый романский клинок и добрый велльский двуручник. В последний раз.

А потом Седрик резко двинулся вперед.

Романка выгнулась, запрокинув голову и распахнув рот в беззвучном крике. Казалось, у пленницы перехватило дыхание. Жилы на ее шее натянулись. Все тело девушки на несколько мгновений словно превратилось в дрожащую струну.

Седрику этих несколько мгновений потребовалось, чтобы понять, что случившееся было в первый раз — не только для него, но и для нее. Полыхнувшая острая и свирепая радость первопроходца и победителя вмиг насытила его ощущением собственного всевластия. Стиснув женские плечи, Седрик начал двигаться — яростно и жестко, не щадя тела юной девственницы, и не думая о ее рвущемся естестве. Она уже принадлежала ему, а он был ее хозяином. Она была его женщиной — потому что он сделал ее женщиной, и это пьянило, наполняло его разум какой-то новой, доселе не испытанной гордостью. И, одновременно, ему требовалось доказать строптивой женщине ее роль, указать на ее место. Ее место было подле него, но она должна была признать его главенство, его владение собой. Девушка, нет, уже женщина, по-прежнему молчала, но он привык к ее молчанию и даже научился не читать, а, скорее, чувствовать его. Романка была повержена и побеждена, и победитель уже без сопротивления пользовался своими лаврами. Однако она была не сломлена. Седрик чувствовал это, и это злило, заставляя проявлять ненужную грубость. Но и давало надежду на множество других, волнующих и яростных поединков, которые ожидали его с этой женщиной в будущем.

Стиснув голову и плечо романки, он с силой вжался в нее в последний раз. И — в первый раз в жизни закончил это дело так, как было назначено мужчине самой его природой.

Спустя время он поднял голову, вглядываясь в застывшее, искаженное мукой лицо. Зеленые глаза юной женщины были широко распахнуты, но пусты. Седрик слышал о таком. Романке требовалось время, чтобы принять случившееся с ней.

Она примет и вернется. Седрик уже достаточно успел узнать эту женщину. Она примет и придет в себя даже раньше, чем на ее месте другая.

Седрик расслабил, а потом и вовсе убрал веревку, связывавшую руки его пленницы. Уже бережно касаясь, разгладил натертые тонкие запястья. Романка не шевелилась, позволяя делать с собой все, что ему было нужно. Ее глаза продолжали смотреть в пустоту. Испытав укол совести, де-принц подобрал с пола покрывало и укрыл истерзанное им же тело юной женщины. Потом, поднявшись, набросил на плечи рубашку и, затянув кожаный пояс на штанах, вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.