Капитали$т: Часть 2. 1988

Глава 10

Да, Екатерина Петровна больше не пила, боле того — буквально за несколько месяцев она не только вернула свою популярность хорошей гадалки, но и увеличила ее как минимум на порядок. И даже случилось немыслимое ранее — дала небольшое интервью в городской газете, за которое года три назад главред вылетел бы отовсюду, откуда только можно. Но в восемьдесят восьмом мода на паранормальное была почти на пике.

Сначала городская газета напечатала статью об НЛО, с фото, сделанным местным любителем, на котором было запечатлено нечто странное в воздухе — то ли дефекты оптики любителя, то ли корабль сверхцивилизации, за каким-то чертом посетивший наш город. Статья была в меру скептической и содержала небольшой комментарий от доцента кафедры физики нашего технического вуза, в котором доцент призывал к осторожности в оценках, но в то же время, признавал, что в природе много загадок.

Затем, была осторожная статья о полтергейсте — о летающих ложках и падающих тарелках в квартире, где проживала простая советская семья, ни к какой чертовщине не склонная и даже не очень выпивающая. Еще менее склонный к чертовщине участковый, которого задолбали бессмысленными вызовами, очень просил компетентных людей разобраться в ситуации, поскольку факт порчи имущества и хулиганства установлен, а вот обнаружить хулигана нет у него, участкового, никакой технической возможности, поскольку хулиган невидим. Что интересно — спрос на газету взлетел до небес, читатели, в надежде приобщиться еще к чему-нибудь таинственному и потустороннему, расхватывали экземпляры, как горячие пирожки.

И вот, дорогая редакция, с целью удержания популярности, опубликовала небольшое интервью с Екатериной Петровной — человеком, обладающим уникальными и необъяснимыми способностями. Екатерина Петровна в статье позиционировалась как баба Ванга местного разлива, да еще и жертва карательной психиатрии эпохи застоя. В конце статьи интервьюер попросил Екатерину Петровну рассказать что-нибудь об облике грядущего, и Екатерина Петровна поведала миру о том, что война на востоке скоро закончится. Речь, конечно же, шла о войне в Афганистане. Эта прекрасная новость вышла в свет в марте восемьдесят восьмого. А уже в апреле были подписаны соглашения о политическом урегулировании ситуации. А в мае начался вывод советских войск.

Это интервью Екатерины Петровны имело эффект разорвавшейся бомбы. К ней моментально повалил народ, что характерно — воспитанный в рамках концепции диалектического материализма, повалил к обычной гадалке обычный советский народ с самыми обычными, но очень важными вопросами — узнать, изменяет ли муж, дадут ли должность и есть ли сглаз с порчей. Народу пришло много, так что у Екатерины Петровны образовалась очередь на месяцы вперед из желающих узнать будущее. Сама же Екатерина Петровна преобразилась, как будто вышла из комы. Деятельная, пышущая энергией женщина, я не знаю — предсказывала ли она будущее на самом деле или просто была неплохим психологом от природы и говорила людям то, что они хотели услышать. Во всяком случае, маньяка она угадала без ошибки, но я видел, каких затрат энергии ей это стоило.

Мне нужна была Екатерина Петровна. По одной простой причине — только через нее я мог рассказать о некоторых будущих событиях и кое-что предупредить. И я был ей нужен, потому что, так уж получилось — я могу делать сбывающиеся предсказания. Например, про конец афганской войны…

За последние несколько недель Екатерина Петровна обзавелась двумя атрибутами успешного успеха — личным телефоном и личным секретарем — женщиной неопределенного возраста по имени Аля. Именно Аля общалась с клиентами, вела запись, получала гонорары и вообще — вся организаторская часть была на ней.

Народ — человек шесть — толпился уже на подходах к квартире Екатерины Петровны и на лестничной площадке. В основном скромно одетые женщины средних лет.

— Нельзя беспокоить! У нее прием! — строго сказала мне какая-то тетка, стоящая возле квартирной двери — вероятно, первая в очереди.

— Ничего, побеспокоим! — улыбнулся я. Тетка с неодобрением посмотрела на меня и покачала головой, а я нажал кнопку звонка.

Дверь мне открыла Аля. Вид у нее был строгий — она явно готовилась сделать внушение несвоевременным посетителям, но увидев меня, распахнула дверь и жестом велела проходить. На кухню, конечно же, в комнате шел прием.

— Долго еще? — поинтересовался я, устроившись на неудобном табурете у окна.

— Недолго, — вполголоса ответила Аля. — Уже заканчивают.

И правда, минут через пять в кухне появилась Екатерина Петровна.

— Алексей! — удивилась она. — Вот уж не ожидала вас сегодня увидеть! Что-то случилось?

— Да я на несколько слов, — улыбнулся я. — К вам же теперь так просто и не пробиться, за месяц записываться нужно.

— Уже за два! — строго поправила меня Аля.

Я развел руками:

— Тем более!

— Вы, Аля, пока комнату в порядок приведите, а мы с Алексеем поговорим немного, — сказала Екатерина Петровна. Кажется, она сама слегка побаивалась свою же помощницу.

— Не больше десяти минут! Люди ждут! — заявила помощница перед тем, как отправиться выполнять указания.

— У вас тут целая фирма… — пошутил я.

Екатерина Петровна притворно вздохнула.

— Люди всегда хотят знать то… что им знать не положено. А ты чего пришел-то? Говори, времени мало!

Ну что же, раз времени мало, то задействуем сразу главный калибр.

— Как вам понравились новости из Афганистана?

Екатерина Петровна вздохнула и покачала головой.

— Не понимаю я тебя, Алексей, — сказала она. — Ты знал откуда-то, что вывод войск начнется? Ведь дара у тебя нет — уж это я увидела бы, нельзя это не увидеть… Но ты знал. Откуда — не расскажешь, правда?

— Не расскажу, — сказал я. — Вы лучше вот что скажите, из газеты вам звонили уже? Еще одно интервью не хотят взять?

— Не только звонили, — сказала с улыбкой Екатерина Петровна. — Ко мне и редакторша их приходила… По личному вопросу.

— Так, а что насчет интервью? Вы же одно из главных событий года точно предсказали!

Она посмотрела на меня мрачно.

— Не я предсказала, а ты. А я с твоих слов. Нехорошо, неправильно это. А интервью — сказали, что через пару месяцев будем делать. А что, еще что-нибудь мне расскажешь… о будущем?

— Расскажу, — пообещал я. — Вот перед самым интервью созвонимся и решим.

Она смотрела в стол.

— Что-то страшное будет?

Я развел руками.

— Мы можем людей спасти. Хотя бы попробовать. Много людей. А для этого нужно, чтобы вам поверили, чтобы к вам прислушиваться начали. Вот с Афганистаном все удачно вышло. И в прошлом году тоже… помните?

Екатерина Петровна совсем помрачнела. Похоже, что воспоминание об охоте на маньяка были для нее неприятны.

— Я после этого неделю пластом лежала, — перешла она на шепот. — Думала, что помру, потому как напрячься пришлось… очень сильно напрячься пришлось, сильнее, чем я могу.

— Мы людей спасли, — сказал я, — хоть несколько человек, которые не виноваты ни в чем. Мы хорошее дело сделали! Правильно поступили.

— Хорошее, — прошептала она, — но ты же не знаешь… Есть вещи, с которыми нельзя так просто… я не могу тебе объяснить… Нельзя! Хуже можно сделать, понимаешь? Намного хуже.

Настроение у меня тоже начало портиться. Ох уж эти мне спириты и медиумы.

— Ладно, — сказал я, — мне пора. Да и у вас аврал. Перед интервью мне позвоните.

— Позвоню, — сказала она ничего не выражающим голосом. — Раз уж влезла в это… Позвоню.

— Вот и хорошо, — сказал я.

На этой оптимистической ноте я удалился, ловя на себе неодобрительный взгляд Али и молчаливое осуждение стоящих в подъезде женщин.

Через несколько дней, в которые ничего интересного не произошло, я отправился навестить Евгения Михайловича Лисинского. В кафе «Уют» — традиционном месте сбора и своего рода штабе наших кооператоров, я застал Евгения Михайловича, который как раз прощался с каким-то парнем — его я никогда раньше не видел. Проводив его, Евгений Михайлович широким жестом пригласил меня за столик:

— Рад вас видеть, молодой человек! — Но что-то в голосе его было нерадостное, чем-то он был явно озабочен.

— Добрый день! — поздоровался я. — Как там наши дела с заводом, есть ли новости?

— С заводом все в порядке, чего бы с ним сделалось? — пожал плечами Евгений Михайлович. — Договор подписан, отгрузка планируется по графику, товар люди ждут — все в порядке! Но, вообще говоря, происходят не очень хорошие дела, Алексей. Совсем не хорошие, я бы сказал.

— А что случилось? — слегка напрягся я.

— Да вот… Вы видели молодого человека, что сейчас со мной общался?

— Видел, — сказал я. Меня слегка бесила манера Евгения Михайловича начинать рассказ ну очень издалека и с помощью множества наводящих вопросов.

— Этот молодой человек… его зовут Алик. Так вот, он торгует этими куртками и штанами… которые почему-то варят в хлорке. Он ими торгует на барахолке, у него кооператив — двое работников и продавец. Я никогда не понимал эту странную моду — варить в хлорке брюки и куртку, чтобы они выглядели еще хуже. И почему-то после этого они становятся в три раза дороже. Это очень странная коммерция. Вы не находите это странным, Алексей?

Я пожал печами.

— Наверное, я просто старомоден, — вздохнул Евгений Михайлович. — Так вот. У этого молодого человека, Алика, есть партнер. Они вместе портят хлоркой и без того скверные индийские штаны и куртки. Дышат парами, наравне с работниками. Портят не только штаны, но и собственное здоровье, а его за деньги не купишь.

— Да, это действительно ужасно, — сказал я с неприкрытым сарказмом.

— Вы напрасно смеетесь, молодой человек. Я еще не дошел до самого худшего! Вот, они продают эти штаны и зарабатывают неплохие деньги — Алик покупает две машины — «Москвич» и «Жигули» четвертой модели. Он ходит в импортной дубленке, а его жена — в норковой шубе!

— Кошмар! — с чувством сказал я.

Евгений Михайлович посмотрел на меня укоризненно.

— Кошмар начался тогда, когда к ним на барахолке подошли крепкие ребята и сказали, что нужно платить налог. Алик не согласился — он и так платит налог нашему родному советскому государству. Зачем ему еще налоги? И в тот же день ему побили автомобиль «Москвич». Окна, подфарники — все вдребезги! Ему прокололи все четыре колеса! А «Москвич» был почти новый! — Евгений Михайлович закатил глаза. — Но на этом же дело не кончилось! Через несколько дней его снова посетили крепкие ребята и спросили — подумал ли он. Алик снова отказался, и в этот же день снова побили — только уже не автомобиль, побили самого Алика! К счастью, ничего не сломали — немного синяков и ссадин, наверное, хотели напугать, а не покалечить. Тогда Алик пошел в милицию. А в милиции… — Евгений Михайлович снова закатил глаза. — С него сняли показания и отпустили с миром. Понятно, что никто никого не будет искать… — Евгений Михайлович замолчал со скорбным видом. — Ведь Алик кооператор, а значит — человек второго сорта. Его можно избить, разбить его машину, отобрать товар и деньги — никто не пошевелится! Он же буржуй, чуждый нашему передовому обществу!

— Я недавно слышал похожую историю, — перебил я Лисинского, который снова сильно удалился от сути дела. И чем же дело закончилось?

— Дело не закончилось. Дело продолжается. Алик пришел ко мне и поинтересовался, что можно сделать. Я обратился к Володе Седому… — Евгений Михайлович тяжело вздохнул. — И уже Володя Седой мне популярно все объяснил. Он сказал, что, во-первых, у Алика нет никаких заслуг перед людьми, чтобы ему помогать. А во-вторых, он написал это злосчастное заявление. Я говорю Володе, что это вполне приличный парень, что он не знает, как делаются такие дела, он сварщик — простой рабочий человек, а теперь он варит джинсы и очень плохо знает жизнь. Но Володя мне отказал. И мне обидно.

— Да, — сказал я. — Действительно, обидно.

— Более того, — добавил Евгений Михайлович, — я подозреваю, что такие вещи организует и контролирует сам Володя. И это плохо, очень плохо. Он человек жесткий и решительный. И они поняли, что у нас есть деньги, большие деньги, по их меркам.

— Они? — не понял я.

— Преступный мир, — уточнил Евгений Михайлович. — Наше родное государство слабеет, — сказал он с притворной скорбью в голосе, — а значит, силу набирает всякий вредный элемент. И с этим нужно что-то делать, потому что никто не может чувствовать себя в безопасности. Знаете, я уже двадцать лет общаюсь с этими людьми. Еще с тех времен, когда я сам попал туда, где девяносто девять плачут, а один смеется… — Евгений Михайлович грустно усмехнулся. — И тогда у них были правила — очень строгие правила! А сейчас… у них тоже все сгнило и развалилось, молодой человек. Деньги! — он обреченно махнул рукой.

— С этим я полностью согласен, — сказал я. — Мы тоже думаем на тему безопасности. С вашего позволения, Евгений Михайлович, я бы вернулся к этому разговору через несколько дней.

— Если вы надумаете что-нибудь путное, — торжественно сказал Лисинский, то я со своей стороны готов всячески… Вы понимаете? Любая поддержка! Нужна безопасность, Алексей. На уголовников мы положиться не можем — их много, они голодные и даже друг с другом не ладят. А нас так и вовсе не считают за людей. Мы для них корм!

— Через несколько дней поговорим на эту тему, — пообещал я.

— Кстати, — хитро прищурился Евгений Михайлович, — вы ничего не слышали о товарище генерале из нашего областного управления милиции?

— Будто бы ничего, — пожал плечами я. — А что случилось?

— Есть слушок, что генерал переходит на другую работу. И если это так, то это очень неплохо — с преступностью в городе сами знаете как. Может быть, новая метла хотя бы сначала будет хоть как-нибудь мести, а не стоять для красоты…

— Если услышу, то поделюсь информацией, — пообещал я.

— Буду очень признателен, — сказал Евгений Михайлович. — А кстати, Алексей, вы любите конфеты?

— Конфеты? — удивился я.

— Ну, не только конфеты… Вообще — сладкое. — Евгений Михайлович вопросительно смотрел на меня.

— В умеренных количествах, — сказал я, в свою очередь вопросительно глядя на Лисинского.

— В умеренных — это хорошо! — похвалил он. — А если так, то отчего бы нам как-нибудь не прогуляться от нечего делать на нашу славную конфетную фабрику? Возьмем Юрия Сергеевича и втроем прогуляемся к директору, как вы считаете?

— С той же самой целью, что и в прошлый раз? — уточнил я.

— Конечно! — улыбнулся Лисинский. — Конфетная фабрика… О! вы не знаете, что это такое! Вообще, мало кто знает, что это такое! Это золотой прииск. Или даже алмазный, я не знаю. Лично я бы отказался от золотого прииска в пользу конфетной фабрики, если бы мне предложили выбирать! Левое производство там было, наверное, со дня открытия. А чтобы было из чего производить — хищения, усушка-раструска, всякий шахер-махер с технологией… ну, вы понимаете…

— Вполне понимаю, — подтвердил я. — Деловые люди.

— Именно! Время от времени, когда ОБХСС нужно отчитаться за выполненный план, там сажают какого-нибудь мастера. Однажды посадили даже начальника цеха, а директору — выговор по партийной линии. — Лисинский улыбнулся.

— И как сейчас там обстоят дела? — спросил я.

— Как везде. Открыли кооператив-прокладку. Делают левую продукцию из государственного сырья, но по бумагам это делают не они, а кооператив. Тонна съедобных конфет стоит пять тысяч рублей. Делают они левых тонн тридцать в месяц — у нас хорошая фабрика, люди умеют работать! А еще можно, например, разложить конфеты по коробкам, там же, на фабрике, но указать производителем кооператив — и получить двойную выгоду. Или продавать уже упакованные пакеты с конфетами — новогодние подарки. Или запаковать конфетное ассорти в тот же пакет и продать уже не детишкам на новый год, а взрослым — через какой-нибудь заводской буфет. Я же говорю — это золотая жила!

— Значит, мы попросим продать нам немного сладкого? — уточнил я с улыбкой.

— Совсем немного! — подтвердил Лисинский. — Тонн пять в месяц, не больше. Но, условно говоря, не по пять, а по два с полтиной. Да, они немного потеряют в прибыли. Но это для них такие копейки, что и говорить не о чем. А уж тем более, ссориться с горкомом.

Ну вот, опять в воздухе запахло деньгами, подумал я. И ведь все почти законно!