ПРИКЛЮЧЕНИЯ МАЛЕНЬКОГО ГОРБУНА (роман)

Пьер-Андре Марион ошибочно приговорён к смертной казни. Его жена с детьми спешит к нему в тюрьму чтобы если не помочь, то хотя бы разделить с мужем его горе и поддержать…

Часть I. БЕДНЫЕ ДЕТИ

Глава 1

Трудный путь. — Мать и ее дети. — Маленький горбун. — Нищие или господа. — Тайна. — Скудный ужин. — Банановые листья. — Солнечный удар. — Трагедия. — У трупа матери. — «На помощь!» — В путь.

* * *

Почерневшие пни, рытвины да ухабы… Унылая дорога, по которой уже давно не проезжали повозки, превращалась в узкую тропинку и терялась среди высокой травы, похожей на зубцы пилы. Вокруг — ни души! Лишь острое мрачное одиночество да буйство экваториальной растительности. За зелеными стенами, от которых исходил сильный едкий запах, притаились в ожидании добычи страшные хищники, мерзкие рептилии[746]. Тучи комаров с отвратительным жужжанием носились в воздухе. Птица-пересмешник[747] без конца повторяла свой ироничный пронзительный свист, а раскаленное добела солнце высоко стояло на бледном небосклоне.

О, изнуряющая жара! Интересно, как человеческим существам удавалось ее перенести. Всего в 25–30 километрах отсюда дремал поселок. Почти все время солдаты были вынуждены проводить в казарме. Отбой по иронии судьбы — в 9 часов утра, а подъем — в 3 часа дня. Всюду развешаны качающиеся гамаки, каждый искал хоть немного прохлады и сна, спасаясь от нещадного светила. Даже каторжники отдыхали, даже дикие звери сидели неподвижно в своих норах, в траве или под листьями. Малейшее усилие казалось тяжкой работой, а идти под палящим солнцем отважился бы разве что самоубийца.

Тем не менее три человека — женщина с двумя детьми, все белокожие, рискуя жизнью, продвигались по ужасной дороге. Мать выглядела высокой, стройной, красивой, хотя глубокое душевное страдание гораздо сильнее физической муки отражалось на ее лице. Шагавшему рядом с ней мальчику уже исполнилось, пожалуй, лет двенадцать, девочке же, скорее всего, минуло десять. Мальчик — белокурый, с шелковистыми вьющимися локонами, голубоглазый, с чудесным, еще не испорченным малокровием цветом лица, походил на ангела. Девочка, очаровательная брюнетка с бархатными глазами и коралловыми губками, несмотря на бледность, была подвижная, сильная, крепкого телосложения и ростом почти догнала брата. И тому, увы, имелось свое объяснение: под легким фланелевым пиджаком мальчугана скрывалась хилая грудь, с неестественно нависшим над ней левым плечом. Он был горбун.

Элегантная некогда одежда из практичной ткани у всех троих была в плачевном состоянии: подол юбок и низ брюк порезаны о жесткую траву, блузы и пиджак изодраны в клочья колючками. Старые соломенные шляпы совсем истрепались. Ботинки разбиты о камни. Все говорило о нищете и ужасной усталости путников. Несчастные отважно пробирались по трудной дороге, задыхаясь и обливаясь потом: в руках — палки, за плечами — холщовые мешки. Эти люди — слабые и мужественные, добрые и грустные, несчастные и гордые — походили одновременно на нищих и господ, безропотно несущих свой крест.

Маленький горбун чуть слышно застонал.

— Гектор, милый, тебе плохо? — с беспокойством спросила женщина.

— Нет, нет, я только хочу есть.

Бедняга почти падал от усталости, но хотел продолжить путь во что бы то ни стало. Сестра, словно взрослая, заботливо вытерла носовым платком пот с его лица.

— Давайте остановимся и перекусим, — предложила мать.

Все трое открыли холщовые мешки и вытащили по сухой лепешке, твердой как камень. Теперь у каждого осталось по две, чтобы не умереть с голоду. А там… воля Божья!

Они жевали медленно и сосредоточенно. Если бы раздобыть хоть глоток воды! Но поблизости — ни реки, ни озера, а растений, сок которых утоляет жажду, никто из путников не знал.

Прошел час. Дети дремали, растянувшись на обожженной земле. Но следовало идти дальше к тому неизвестному месту, куда влекла их загадочная и ужасная причина.

— Господи, уже седьмой день! — прошептала женщина. — Успеем ли мы вовремя прийти… чтобы спасти свободу… может быть, жизнь…

Ужин оказался настолько скудным, что никто его даже не почувствовал, а отдых лишь усилил смертельную усталость. Трое несчастных поднялись, взяли в руки палки и вновь пошли по дороге.

Маленький горбун не мог забыть слова, что прошептала мать. Несколько раз он хотел заговорить с ней, но не решался. Наконец, не выдержав, тихонько спросил:

— Скажи, мамочка, еще далеко до этого проклятого Сен-Лорана?[748]

— Да, мой мальчик, довольно далеко… По крайней мере, еще дня три.

— Как долго, — добавила девочка.

— И мы увидим папу?

— Да, мои дорогие… Я надеюсь, — ответила бедная женщина не совсем уверенно.

— Уже два месяца, как мы уехали из Сен-Мало[749]. Мы вернемся домой с папой?

— Нет, малыш, дом больше не принадлежит нам… Его продали…

— Значит, у нас теперь ничего нет?

— Ничего.

— А Сен-Лоран — это каторга?

Мать не ответила, только опустила голову и ускорила шаги. Но вскоре застонала и зашаталась. Дети бросились к ней. Девочка закричала:

— Мамочка, милая, что с тобой?

— Ах, Боже мой! Где же твой лист? — спросил маленький горбун.

Не имея зонтиков, путники шли в соломенных шляпах, покрытых сверху банановыми листьями. Только это могло уберечь головы от беспощадных лучей. И пяти минут пребывания на солнце хватало, чтобы случилась беда! Мать потеряла свой лист и, хотя все еще передвигалась, покачиваясь и спотыкаясь, теперь почувствовала в затылке глухую пульсирующую боль. Потом упала на колени и больше не смогла встать. Дети в ужасе закричали: «Ой, мама, мамочка…» Женщина с трудом доползла до фикуса[750], бормоча глухим голосом: «Воды… воды…» По счастью, поблизости протекал ручей. Маленький горбун достал из мешка жестяную солдатскую кружку, наполнил ее прохладной влагой и принес матери. Девочка опустилась на колени и, поддерживая голову больной, произнесла дрожащим голосом:

— Попей, мамочка, дорогая, пей потихоньку… Ты знаешь, вода очень холодная… Осторожно!

— Спасибо, мои милые… Мне уже лучше… Я немного устала… Давайте останемся здесь… Мы, наверное, недалеко от Маны…[751] Может быть, завтра какой-нибудь чернокожий проводит нас… туда.

Но боль в затылке, на время затихшая, возникла вдруг вновь и стала невыносимой. Теперь болела уже вся голова. Девочка прикоснулась к вискам матери, почувствовала сильный жар и подумала: «надо сделать компресс». Она побежала к ручью, вытащила из кармана носовой платок, тщательно выстирала его и, не выжимая, положила больной на лоб. Тотчас бедная женщина с облегчением вымолвила: «Спасибо, ангел мой, так очень хорошо… Спасибо!»

Брат и сестра меняли компресс по очереди.

— Дети, встаньте на колени, — прошептала мать, — давайте помолимся!

Они сложили руки, склонили головы, и чистый, чуть дрожащий голос маленького горбуна нарушил великую тишину сумерек, таких коротких на экваторе.

— Господи! Защити моего папу, который незаслуженно страдает… Сделай так, чтобы мы смогли его поскорее увидеть… Помоги любимой маме… верни ей здоровье! Отче небесный! Защити слабых и больных, пожалей нас и не покидай!


Прошло минут десять, и наступила темнота, полная опасности и загадочных звуков. Было около шести вечера. Где-то хрипло и сдавленно рычал ягуар[752], вышедший на охоту. Повсюду квакали лягушки-быки[753], стонали аллигаторы, шипели рептилии и выли вампиры[754]. Дети забыли свой страх, страх маленьких европейцев, попавших в дикую тропическую страну. Сейчас самым ужасным оказалось то несчастье, которое внезапно обрушилось на них посреди джунглей. Маленький горбун то и дело бегал к ручью, опускал в воду носовой платок и прикладывал ко лбу матери. Сестра, стоя на коленях, держала ее голову. Женщина в беспамятстве повторяла:

«Они забрали тебя… Разрушили наш дом… Убили наше счастье… О, проклятье!.. Приговорили тебя к смерти… Только не смерть… только не каторга… только не позор… незапятнанное имя… честь детей… Как мне плохо!.. Надо жить!.. Жить… чтобы спасти невиновного… моего мужа… вашего отца…»

Несчастная мать смутно узнавала детей по их взволнованным голосам и нежным прикосновениям. Состояние ее резко ухудшилось. Она уже не чувствовала свежести компресса, не просила пить. Время шло утомительно долго. Бедные дети тихонько плакали, стараясь не потревожить умирающую.

Наступило утро. Красными и опухшими от слез глазами брат и сестра смотрели на любимую мать, черты которой неузнаваемо изменились. Она, казалось, не замечала их, ее взгляд бессмысленно блуждал. Тихим невыразительным голосом женщина шептала старую колыбельную, которую раньше пела сыну и дочери:

Мой ребенок-невеличка

Спит, как маленькая птичка,

В колыбельке на пуху,

В бархатном зеленом мху,

Баю-баю, засыпай,

Покачаю, баю-бай[755].

Колыбельная, спетая в столь неподходящем месте и в столь неподходящий час, потрясла детей до глубины души. Они почувствовали неизбежность надвигающейся беды.

Внезапно появилось солнце и осветило верхушки деревьев. Больная зашевелилась, с трудом встала на колени, хватая руками пустоту. На мгновение ее блуждающий взгляд остановился на детях. Бедная мать, она узнала их и прошептала чуть слышно:

— Гектор… Элиза… Я умираю. Вы остаетесь одни… на всем свете! Боже мой! Кто вас защитит!.. Только он!.. Ваш отец! — срывалось с почерневших губ. — Сын мой, возьми документы… и ни в коем случае не выпускай их из рук… В них ваша жизнь… и честь…

Слова застряли в горле. Глаза заволокло туманом. Резким движением женщина дернула лиф блузы, вытащила из корсажа[756] толстый, весь пропитанный по́том, конверт и, слабо охнув, замертво упала в пыль.

Брат и сестра стояли как вкопанные. Инстинктивно они почувствовали, что произошло непоправимое. Не хотелось верить, что безжизненное тело — их мать! Но то была леденящая душу правда.

В течение ночи, пока теплилась хоть слабая надежда, детям героически удавалось сдерживать рыдания. А сейчас они упали на грудь покинувшей их матери и заплакали в голос, повторяя сквозь слезы:

— Мама! Мамочка! Скажи что-нибудь… Посмотри, это я, Гектор… Это я, твоя маленькая Элиза… Не бросай нас!.. Проснись!.. Мамочка, ответь!

Пока она, любящая и ласковая, была рядом, ее сын и дочь стойко переносили самую страшную нужду, самое нестерпимое одиночество, самую смертельную усталость. Постигшая беда оказалась слишком тяжела для детских сердец. Порой горе убивает людей гораздо быстрее, чем болезнь. А этим маленьким добрым созданиям предстояло выстоять перед ужасным ударом судьбы.

Бледные, взлохмаченные, с безумными от страха глазами дети, стоя на коленях, продолжали плакать. Наконец охрипшим от рыданий голосом мальчик закричал: «На помощь! На помощь!» И в тот же момент кусты зашевелились, послышался хруст веток. Кто-то грубым низким голосом пробормотал: «Эй, ребятишки! Что тут случилось?»

Глава 2

Вовсе не спаситель. — Негодяй. — «Лапы прочь!» — Змея и цветок. — Искусанный. — Страх. — Извинения. — Добром за зло. — Маленький хирург. — Большая сабля. — Спасение. — Признание. — Неоплатный долг. — Татуированный.

* * *

Ветви раздвинулись, и появился человек с саблей на боку, в соломенной шляпе, брюках, рубашке из грубой ткани, сквозь прорехи которой виднелась разноцветная татуировка. Низкорослый, широкоплечий, мускулистый, он имел вид необычайного силача. Голова на бычьей шее казалась слишком маленькой. Весь его облик — широкие скулы, низкий лоб и глубоко посаженные глаза — был малопривлекателен. Это впечатление усиливали и непомерно длинные руки. Мужчина остановился, покачиваясь, как моряк, и скорее с любопытством, чем с жалостью, посмотрел на детей.

Несколько секунд маленький горбун и его сестра изучали незнакомца. Ослепленные горем, они не заметили жестокости и хитрости налитых кровью глаз. Дети, еще слишком наивные, приняли белого человека за нежданного спасителя, доброго гения[757] из сказки, не ведая, что европейцы в этих местах чаще всего оказывались весьма сомнительного нрава. Не зря туземцы, общаясь с ними, испытывали страх, смешанный с отвращением.

Незнакомец повторил вопрос:

— Что тут произошло-то?

Дети заплакали еще сильнее, и мальчик, захлебываясь слезами, прокричал:

— Господин, помогите нам!.. Умоляю вас… Помогите!

Равнодушно посмотрев на неподвижное тело, человек спросил:

— Это кто такая?

— Мама.

— Больна или спит?..

— Она умерла!

— Значит, ей уже ничего не поможет.

Приподняв пальцем край шляпы, он небрежно бросил:

— Эй ты, горбун, тебя как звать?

— Гектор, а это моя сестра Элиза.

— Тотор и Лизет! Эти имена вам больше подойдут. Куда вы топаете?

— В Сен-Лоран.

— Зачем? Что вы там забыли?

— Нам надо найти папу.

— Так ваш папа в Сен-Лоране… Кто он?

— Заключенный.

— Так… значит, каторжник! Тем лучше, а я уж испугался, что он — охранник. — В голосе незнакомца появился легкий намек на сострадание. Он подошел поближе и увидел конверт в руках мертвой женщины.

— Ты глянь-ка, письмо! Может быть, там деньги! — воскликнул мужчина. — Несколько банковских билетов мне не помешают!

Без тени смущения он схватил пакет и стал вытаскивать бумаги. Опешив от такой наглости, дети возмущенно закричали:

— Вы вор, это наши документы! Не трогайте их!

— Да, я вор, ну и что… Убийца, если вам так нравится, — спокойно ответил грубиян.

— Господи! Спаси нас, — простонала девочка, закрывая лицо руками.

— Вы собираетесь убить нас? Ну, давайте! Мы не боимся вашей огромной сабли! — храбро прокричал мальчик.

Человек пожал плечами и с досадой проворчал:

— Здесь только одни бумаги…

Правда, его заинтересовало встречавшееся почти на всех страницах имя Марион.

— Кого это зовут Марион? — обратился он к маленькому горбуну.

— Нашего папу. Он капитан корабля из Сен-Мало.

— Черт подери! Ведь я его знаю… это номер двести двенадцатый, мой заклятый враг. С каким удовольствием я бы вырвал у него сердце! Так вы его чада! Теперь-то я уж точно прикончу вас, а потом ему скажу: «Знаешь, я тут недавно прирезал твоих малюток». — Взгляд негодяя стал таким яростным, что дети содрогнулись. — Можно, впрочем, просто оставить вас здесь подыхать! — С этими словами негодяй развернулся и пошел прочь.

Гектор и Элиза не подозревали, что хоть сколько-нибудь разумное существо может столь жестоко обойтись с ними. В надежде разжалобить незнакомца, они побежали за ним вдогонку. Продираясь сквозь густые заросли, мальчик и девочка кричали наперебой:

— Господин, сжальтесь, не уходите, мы погибнем в лесу. Пожалуйста, не бросайте нашу бедную маму… Ее съедят дикие звери…

Бродяга лишь ухмылялся, бормоча под нос:

— Какие вы прилипалы… Надоедливая малышня!

Маленький горбун попытался схватить его за руку.

— Прочь лапы, Азор! — прохрипел мужчина и с силой оттолкнул ребенка. Тот пронзительно вскрикнул и отлетел в колючие кусты.

— Да как вы смеете! — возмутилась девочка. — Вы убили моего брата! Бог накажет вас!

Пророчество сбылось незамедлительно.

Рядом, оплетая лиану, рос страстоцвет[758], усыпанный роскошными темно-синими цветами. В одном из них отдыхала, как в гамаке, небольшая змейка. Падая, ребенок задел растение, цветок перевернулся, и змея выпала из него. Внезапно разбуженная, она еще в полете распрямилась, зашипела и приземлилась сначала на голову, а затем скользнула прямо за шиворот мужчине.

Все произошло в мгновение ока. Вместо того чтобы замереть на месте и осторожно вытащить змею, человек задергался и закричал. Рептилии ничего не оставалось, как подчиниться вековому инстинкту и укусить потное тело. «Ай, ай… Эта ползучая гадина небось ядовита… Теперь я умру!» Он быстро сорвал с себя рубаху и оказался голым по пояс, удивляя ребят своей странной татуировкой. Змея упала на землю и, почувствовав свободу, спокойно заскользила прочь. Но не успела она проползти и нескольких сантиметров, как мужчина выхватил из ножен саблю и с остервенением пустил оружие в ход. Черная с золотыми глазами змея была чуть больше карандаша. Он сразу узнал маленькую гадюку, грозу джунглей. Незнакомец затрясся от страха и, бледнея, пробормотал:

— В прошлом году такая укусила одного малого из Сен-Жана в губу, так он умер почти через шесть часов. А мне и двух не протянуть!

В это время Гектор уже выбрался из кустов. Мужчина обернулся и посмотрел на двух сирот. Те стояли неподвижно и наблюдали за происходящим. Уже не замечая ничего вокруг себя, силач бросился на землю и, обезумев от страха, повторял:

— Тысяча чертей, я погиб, это точно, я умру!..

Мальчик увидел, как из плеча незнакомца сочится тоненькая струйка крови. Несмотря ни на что, Гектору стало жаль обидчика, он подошел поближе и миролюбиво произнес:

— Господин, я знаю, что надо делать, когда укусит змея.

Услышав такие слова, верзила буквально подпрыгнул. В глазах появилась надежда на спасение. Самым ласковым голосом, на какой только был способен, он попросил:

— Малыш, расскажи поскорее все, что ты знаешь.

Осмелев, ребенок продолжал:

— Нужно быстро разрезать кожу в том месте, куда укусила змея, и высасывать кровь. Я прочитал это в одной книге.

— Ты так сделаешь мне? — Грубиян не верил своим ушам.

— Конечно.

— А я хотел вас бросить… в лесу… умирать!

— Я не сержусь. Мне мама говорила, что надо всегда делать добро, даже злым людям.

— Да, я тоже буду так поступать, — добавила девочка.

— Вы — добрые ангелы, а я — старый мерзавец… — произнес незнакомец с выражением, которое в другое время могло бы вызвать смех.

— Я готов, — сказал мальчик.

— Хорошо. Если ты такой добрый и смелый, возьми мою саблю и режь.

Гектор взял саблю, нашел место укуса и принялся за операцию. Это оказалось довольно трудно. На лбу выступили капельки пота. Маленькому хирургу удалось разрезать лишь верхний слой кожи. Раненый уже почувствовал смертельное действие яда.

— Давай, малыш, не бойся сделать мне больно, режь глубже, — приговаривал он. К счастью, лезвие было острое, как бритва. Кровь потекла сильнее. Ребенок отложил инструмент в сторону и сказал:

— Все. Теперь надо высасывать яд.

— А ты не отравишься?

— Упаси Бог! Если нет трещин на губах, то не должен.

Горбуну было не очень приятно прикоснуться губами к кровоточащей ране. На секунду мальчик закрыл глаза, потом, преодолев отвращение, взялся за дело. Он высасывал кровь, тщательно сплевывал, снова наполнял рот и снова сплевывал.

Солнце поднялось и палило нещадно. Видя, что брат выбивается из сил, Элиза подошла и тоном, не терпящим возражений, сказала:

— Теперь моя очередь.

Без колебаний девочка наклонилась к потному, дурно пахнущему телу и вдруг услышала сдавленные рыдания. Незнакомец плакал. Растроганный поведением детей, он шептал:

— Мои милые… Ангелочки мои…

Прошел час. Кровь уже больше не сочилась из раны. Теперь надо было подождать некоторое время, чтобы узнать, сколько яда попало в организм и выживет ли человек. Маленькие спасатели сделали все что могли и вернулись к трупу матери. Снова на глазах сирот появились слезы. На лице умершей сидели мухи. Дети прогнали их и покрыли тело женщины листьями и цветами. Когда траурная процедура, занявшая несколько часов, была закончена, брат и сестра присели немного отдохнуть. Стоны, услышанные сквозь шум листвы, заставили их подняться и побежать к тому месту, где в тени банана они оставили бродягу. Казалось, тот лежал без сознания. Дыхание то и дело прерывалось, на губах появилась пена. Неужели их старания были напрасны и силач умрет, а они вновь останутся одни посреди джунглей?[759]

Глава 3

Похороны. — Топкая саванна. — «Прощай!» — «В дорогу!» — Капустная пальма. — Воспоминание о Людоеде. — Последний этап. — «Сдаюсь!» — Суд. — Отец и дети. — Смертный приговор.

* * *

Кризис длился минут пять. Долгие мгновения дети стояли около незнакомца и ждали. Тот лежал неподвижно, затем зашевелился, и страшная рвота сотрясла его тело.

Вскоре силачу стало легче: на лбу выступили капельки пота, на лице появился румянец. Постепенно приходя в сознание, он вспомнил все, узнал маленького горбуна и его сестру и прошептал:

— Малыши, кажется, я спасен… С вашей помощью! Чувствую, опасность миновала, только я мокрый, как курица, и очень хочу пить!

Элиза сбегала к ручью и принесла воды, а Гектор в это время приподнял голову больного. Девочка поднесла кружку ко рту грубияна, ласково приговаривая:

— Попейте, господин, вам станет легче! — Ее нежный голос показался ему мелодичной бенгальской песней[760].

— Мой маленький ангел, пара глотков — и я буду на ногах! Вы вернули мне жизнь!

— Тем лучше, — уверенно произнес маленький горбун.

— Да, мой отважный спаситель. Тем лучше для меня и тем более для вас. Ведь вы остались одни, и, похоже, вам придется нелегко. Я помогу вам, отныне я — ваш должник на всю жизнь, не так ли?

— Так, господин.

— Не называйте меня господином, это слишком благородно. Зовите просто Татуэ. Это единственное имя, под которым меня здесь знают. Договорились?

— Да, господин… то есть Татуэ.

— Ну вот и ладненько! Теперь я в вашем распоряжении. Хотите, буду вашей игрушкой или сторожевым псом? Вообще-то я не очень хороший человек, но теперь просто не узнаю́ себя. Уж я постараюсь отплатить за добро добром, вот увидите. Вы больше не боитесь меня?

— Нет, Татуэ, — ответила девочка.

— Принимаете меня в свою компанию?

— Да, будем друзьями! — добавил маленький горбун.

— Отличная мысль, ребята! Мне нравится, что вы говорите мне ты, как своему, как равному. Дайте мне руки.

Дети протянули незнакомцу маленькие хрупкие руки. Он взял их так бережно, как будто это были крылья бабочки, поднес к губам и произнес:

— Сказано — сделано! Через час-другой я буду совсем здоров. А потом — вперед!


Как все примитивные и властные натуры, странный незнакомец обладал противоречивым характером. Эгоистичный, грубый, беспринципный, он был способен совершить преступление в порыве гнева, но в то же время вдруг возникшее чувство благодарности в одночасье изменило его поведение. Нежность к двум замечательным маленьким созданиям переполнила сердце Татуэ. Еще совсем недавно из-за ненависти к их отцу он хотел бросить детей на произвол судьбы. А ведь они спасли ему жизнь!

Видно, душа Татуэ еще не окончательно зачерствела. Сколько таких беглых каторжников поступили бы на его месте совсем иначе, чуть миновала беда!

Бродяге казалось, что он давно знает Гектора и Элизу, знал их всегда и имеет право опекать их, делиться своим опытом.

Татуэ с трудом поднялся на ноги, постоял немного, думая о том, что надо похоронить бедную женщину. Хватит плакать детишкам, нужно смириться с тем, что для нее трудный путь уже закончен. Но как вырыть могилу? Кроме сабли, не было ничего подходящего. В этих местах почва оказалась твердой и кусты росли прямо на камнях. Мужчина задумался. Вдруг его осенило. Надо сказать, что люди, привыкшие к постоянной борьбе с окружающим миром, всегда изобретательны. Татуэ вспомнил, что неподалеку находилась топкая саванна, покрытая густой зеленой травой. Все, что случайно попадало на яркий ковер, тут же поглощалось трясиной. Вот туда они и отнесут останки несчастной.

Силач незамедлительно приступил к делу. Он срубил длинную пальмовую ветвь и сделал из нее прочный саркофаг[761], в который положил тело умершей. Затем прикрепил к нему несколько цветов страстоцвета, того самого, с которого утром упала черная змейка.

Брат и сестра стояли обнявшись и плакали.

— Ребята, пойдемте со мной! — произнес незнакомец, стараясь смягчить свой грубый голос. Он поднял примитивный индийский гроб и понес его к топкой саванне. Дети, взявшись за руки, последовали за ним. Вскоре они дошли до края болота и остановились. Татуэ осторожно положил тело на зеленый ковер, и оно тотчас стало медленно погружаться в трясину. Все трое опустились на колени. Бродяга старался вспомнить слова старой молитвы, но не смог и, тяжело вздохнув, произнес: — Мир праху твоему, бедная женщина! Клянусь, пока я жив, буду оберегать детей.

Пальмовый саркофаг скрылся из виду. На поверхности остались лишь лазурные цветы страстоцвета.

— Прощай, мамочка! — произнес маленький горбун.

— Прощай, моя любимая мамуля! — повторила девочка.

Прошло несколько секунд, и цветы исчезли. Дети и Татуэ молча поднялись, постояли немного и, опустив головы, медленно пошли по дороге.


Минуло примерно полчаса. Все трое почувствовали смертельную усталость, но продолжали идти. Едва переставляя ноги, Татуэ сказал:

— Может быть, нам передохнуть?

— Нет, — твердо ответил маленький горбун. — Мама говорила, что нам нельзя терять ни минуты. Мы должны слушаться ее.

— Всего лишь пять минут, — взмолился силач. — Пора пообедать. У вас есть продукты?

— Четыре лепешки, — ответила Элиза. — Тебе я дам две, так как большим надо много есть, а нам останется по одной.

— О, моя хорошая! Нет, не надо, я не возьму у вас так много.

— Я хочу, чтобы ты съел, или ты нам не друг.

— Я тоже так считаю, — подтвердил брат.

— Ну что ж, воля ваша.

— Так будет лучше.

— Не спорю. Но гляньте-ка! Кажется, нам очень повезло, и всем будет что поесть.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовалась девочка.

— Да вот же марипа, мадемуазель Лизет!

— Что такое марипа? — переспросил маленький горбун.

— Дерево, вернее пальма, на вершине которой вырастает что-то вроде капусты, хотя это вовсе не капуста. Вот так, господин Тотор.

— А… Знаю, это капустная пальма. Я читал о ней в книгах.

— Такая смешная капуста, скоро увидите.

Несколькими мощными ударами сабли Татуэ срубил красивое густолистое дерево, которое с хрустом упало на землю. Он подошел к вершине, раскопал в листьях какой-то крупный белый предмет и показал его детям. Обливаясь по́том и счастливо улыбаясь, он произнес:

— А вот и капуста. Пробуйте! Очень вкусная и полезная!

Бродяга отломил каждому по огромному куску и первый начал с аппетитом жевать.

— Но это очень похоже на орех, — резонно заметил Тотор. — А в книгах уверяли, что на капусту!

Татуэ уже съел большую часть скудного обеда и, дожевывая остатки, громко хрустел. Дети переглянулись и улыбнулись: одна и та же мысль одновременно пришла им в голову. Лизет сказала:

— Послушай, Татуэ, знаешь, на кого ты похож со своими огромными ручищами, большими зубами и саблей?

— На Людоеда! — выкрикнул маленький горбун с полным ртом.

Силачу такое сравнение показалось забавным, и он засмеялся:

— Да, я знаю: Людоед и Мальчик-с-пальчик! Только у того были сапоги-скороходы. Мне бы тоже хотелось их иметь, чтобы побыстрее доставить вас в Сен-Лоран.

— Ах да, Сен-Лоран… — произнесли дети, и улыбки исчезли с их лиц. Из мира сказок они вернулись в реальную жизнь. Перестав жевать, они сказали своему путнику:

— Пошли! — и отправились в путь.


Дорога казалась бесконечно долгой. Идти было тяжело. Еще вчера усталость не была такой мучительной, ведь рядом шла дорогая мама. С колыбели они не расставались ни на минуту. Дети всегда чувствовали себя защищенными, нужными, любимыми. Теперь все кончилось.

Время от времени на глазах у мальчика и девочки появлялись слезы. Хорошо, что шагающий рядом великан сочувствовал им, старался развеселить, утешить, разговорить маленьких спутников. Он рассказывал им об отце, которого хорошо знал.

— Ваш отец — очень благородный человек. Его можно ненавидеть, но нельзя не уважать. Сколько раз мне по справедливости доставалось от него. А ведь я был главарем двух лагерей.

— Знаешь, а ведь он невиновен, — сказал Тотор.

— Меня это не удивляет. Мы и сами так предполагали: уж слишком честен он был. Мне кажется, он чувствовал себя как лев среди стада баранов. С сегодняшнего дня с враждой покончено! Поскольку вы его дети, я буду предан ему до конца моих дней.

Путники продолжали идти. Когда сестра и брат уставали, силач нес их то на спине, то на плечах. К вечеру они достигли реки.

— Это Мана, — сказал Татуэ. — Мой знакомый лодочник перевезет нас на ту сторону.

Лодочник жил в хижине неподалеку от пристани. Бродяга тотчас разыскал его и рассказал о случае со змеей. Огромный негр, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки, был так растроган добротой детей, что со свойственным этим чернокожим людям гостеприимством предложил всей троице перекусить в его доме. Давно у них не было такого праздника: яйца, фрукты, печенье из кассавы![762] Пока брат и сестра отдыхали в гамаках после сытного обеда, Татуэ разговаривал с лодочником на местном наречии.

— Ты что, заблудился? Зачем ты возвращаешься в Сен-Лоран? — спрашивал негр.

— Да нет. Просто надо отвести туда малышей. Меня, конечно, приговорят еще к трем годам, но я плевать на это хотел, — отвечал беглый каторжник. — Мне кажется, я скорее в тюрьме, чем на свободе, пригожусь ребятам и их отцу… Есть тут у меня одна идейка.

— А как ты собираешься с такими малышами добраться до Сен-Лорана?

— По суше, ведь у меня нет лодки.

— Зато лодка есть у меня, и я доброшу вас туда за один день. Не благодари, я рад оказать тебе услугу. Отправимся завтра в три часа ночи.


Путешествие на пироге заняло около десяти часов и было очень приятным. Дети воспользовались отдыхом, в котором так нуждались, и дремали на дне лодки. Появление небольшого сторожевого судна означало приближение к Сен-Лорану. Охранники прогуливались по палубе, время от времени прикладывая к глазам бинокль. Один из них узнал беглого каторжника. Подскочив от удивления, он приказал своим подчиненным навести на него ружья.

Пирога причалила. Брат и сестра в знак благодарности обняли отважного лодочника и, взяв Татуэ за руки, стали подниматься по деревянным ступенькам пристани. Четыре солдата с ружьями на изготовку тотчас окружили их и начали грубо подталкивать, как это обычно делали полицейские. Бродяга презрительно посмотрел на них и, обращаясь к старшему по званию, произнес:

— Эти дети вам ничего не сделали, они свободны, а я сдаюсь!

— Без разговоров! В камеру! Все объяснения пото́м!

— В камеру, конечно. Я пойду туда и знаю, что меня ждет. Если я сдаюсь добровольно, значит, у меня есть на то свои причины. Вам бы в жизни меня не поймать!

Напуганные криками, толкотней и оружием, мальчик и девочка прижимались к силачу. Тоном, не терпящим возражений, тот произнес:

— Мне надо поговорить с комендантом. Вы слышали? Немедленно!

— Комендант сейчас в суде.

— Хорошо. Проводи́те нас туда!

Не понимая такой настойчивости и боясь допустить ошибку, солдаты тесно обступили путников, и вся группа направилась к зданию, где заседал специальный военно-морской трибунал.

Вокруг стола, накрытого традиционно зеленой скатертью, в душном зале расположились пятеро судей. За барьером для обвиняемых находился высокий, стриженый, гладко выбритый человек, одетый в обычную арестантскую одежду — брюки и рубаху, на спине которой были нарисованы заглавные буквы А. П., разделенные якорем, а под ними № 212.

Шло заседание чрезвычайного суда. Гордо подняв голову, мужчина стоял в окружении вооруженных конвоиров. Сразу было видно, что его считали опасным преступником, так как все входы и выходы охранялись солдатами морской пехоты. Однако добрый взгляд подсудимого и открытое лицо внушали доверие и симпатию. Он был немного подавлен, представ перед трибуналом, ведь приговор обещал быть безжалостным.

Появление Татуэ с двумя детьми произвело сенсацию.

— Что это такое? — устало спросил председатель.

Обвиняемый обернулся и побледнел: по проходу шли его дети. Они не виделись пять долгих лет, но мальчик сразу узнал его.

— Папа! Мой дорогой папа!

Их глаза встретились.

— Гектор! Элиза!

Мужчина оттолкнул охранников, ловко перепрыгнул через барьер и бросился навстречу сыну и дочери. Схватив детей на руки и прижимая к груди, он стал неистово целовать их.

В зале суда возник страшный беспорядок. Конвоиры сорвались со своих мест, солдаты направили ружья на отца с детьми и Татуэ, которому удавалось некоторое время прикрывать всех троих своей широкой грудью. Поискав глазами вокруг себя, мужчина закричал:

— А мама! Где же наша мама?

Радость встречи сменилась горем.

— Умерла, — услышал он. В глазах потемнело. Арестант закачался и со стоном упал в руки конвоиров, которые потащили его на скамью подсудимых.

Председатель восстанавливал порядок. Когда тишина наступила, он бесстрастно произнес:

— Пригласите дежурного доктора.

Затем, узнав Татуэ, который пытался успокоить ребятишек, добавил:

— Отведите этого человека в камеру и заприте как следует, а детей отправьте в госпиталь к монахиням.

В сопровождении конвоиров бывший каторжник спокойно направился к выходу. Пока кричащих и цепляющихся малышей, которые никак не хотели расставаться со своим спутником, пытались оторвать от него, прибежал доктор. Он осмотрел обвиняемого, пощупал пульс, послушал легкие и сказал:

— Я думаю, с ним ничего серьезного… Обморок, может быть, небольшое кровоизлияние… Через несколько часов я буду знать точно…

Лекарь поднес к носу больного флакончик с уксусной кислотой. Тот вскоре открыл глаза, приподнялся и, увидев, что детей нет рядом, прошептал:

— Это правда? Они были здесь? Может, мне все приснилось? Господин председатель, скажите, умоляю, одно лишь слово!

— Тихо, — грубо прервал его председатель.

— Все вы здесь, на каторге, бессердечные и бесчувственные! — возмущенно воскликнул несчастный.

— Прошу заслушать приговор в тишине, иначе я немедленно отправлю вас в камеру.

Подсудимый замолчал. Все было как в тумане. Он достал из кармана платок и вытер лицо. Бесстрастный голос председателя, читавшего какие-то бумаги, еле доносился до него.


«…Заслушав свидетелей, суд рассмотрел дело господина Мариона Пьера-Андре, уроженца Сен-Мало, обвиняемого в убийстве и морском разбое и приговоренного к смертной казни военно-морским советом Рошфора… Указом президента смертная казнь была заменена на принудительные пожизненные работы. Принимая во внимание, что вышеназванный господин Марион во время перевода в тюрьму Сен-Лоран-дю-Марони совершил попытку побега с отягчающими обстоятельствами, а именно нападение и нанесение тяжких телесных повреждений конвоирам, и во избежания рецидивов[763], суд постановил приговорить Мариона Пьера-Андре к смертной казни».

Глава 4

Капитан Марион. — Разбитое сердце. — «Пинтадина». — Мятеж на борту. — Убийство. — Ложное обвинение. — Арест невиновного. — Во Францию. — Смертный приговор. — Годы нищеты. — Сумасшествие юнги. — Запоздалое признание виновного. — К мужу. — Адская земля Гвианы.

* * *

В 1893 году общественное мнение Бельгии и Франции было потрясено загадочным и ужасным преступлением Дегравов. Братья Леон и Эжен Дегравы, граждане Бельгии, обвинялись одним нищим коледонийским[764] мулатом[765] в убийстве и морском разбое. Основанное на мести и ненависти обвинение не выдерживало критики. Безупречное прошлое моряков, людей чести и долга, опровергало то страшное преступление, которое им приписывалось. Но судьи из морского трибунала Бреста[766], однажды вступив на неверный путь, никак не хотели признать правду, которая буквально бросалась в глаза. Без доказательств, без предварительного следствия, невзирая на неточности и несовпадения фактов, они приговорили двух братьев к смертной казни. Но так как их невиновность была ясна даже младенцу, жрецы Фемиды[767] не решились привести приговор в исполнение и заменили его на пожизненное заключение. Братьев отправили на острова Салю, где им пришлось пройти через тяжкие испытания. Старший, Леон, умер от болезни в страшных муках, против своих палачей. Младший, Эжен, был помилован президентом Лубе[768] 24 августа 1899 года и смог вернуться на родину, навсегда потеряв здоровье и веру в справедливость.

Год спустя возникло дело капитана Мариона, как две капли воды похожее на дело братьев Дегравов.

Андре Марион родился в городе Сен-Мало, колыбели многих великих людей моря, в семье известных моряков. В 25 лет он был одним из самых блестящих капитанов в древней столице бретонцев[769]. Он был умен, хорош собой, силен, обладал отважным сердцем и благородной душой. Все в жизни улыбалось ему. Молодой человек женился на замечательной девушке из такой же семьи моряков. На небольшие сбережения ему удалось выкупить половину судна, на котором он служил капитаном, и состояние его стало увеличиваться. Будучи одновременно хорошим моряком и коммерсантом, наш герой вел дела быстро и умело. Честолюбивый, в хорошем смысле этого слова, Андре хотел разбогатеть, чтобы дать своим близким все возможные радости жизни.

Вскоре у Марион появилось двое прекрасных малышей, которые родились один за другом с разницей в два года, и детское щебетание наполнило старый фамильный особняк, хранящий воспоминания о четырех поколениях навигаторов. Дети росли под присмотром самой любимой из матерей. Дела шли удачно, компания приносила доход. Чего еще пожелать! Капитан Марион был счастлив.

Беда пришла нежданно. Капитан был в Нумеа[770]. Продав груз, он взял как балласт на борт своего судна никелевую руду, и трехмачтовая шхуна «Прекрасная Елена» отправилась в Сидней за шерстью. Во время пути разразился шторм. Судно напоролось на коралловый риф и дало течь. Экипажу удалось спастись, но затонули все документы и бортовой журнал. Двое суток потерпевшие кораблекрушение болтались по морю, умирая от жажды и голода, пока их не подобрало встречное судно и не доставило обратно в Нумеа.

Капитан Марион был полностью разорен, но не терял надежды вернуться во Францию. Обладая железной волей и крепким здоровьем, он не боялся никакой работы и готов был пойти в море простым матросом, кочегаром или грузчиком. Жене он послал письмо, в котором сообщал о случившемся несчастье.

Прошли месяцы упорного труда, и положение храброго бретонца улучшилось.

Однажды к Мариону обратился капитан одной шхуны, которая должна была отправиться за жемчугом. Из-за болезни место помощника оказалось свободно, и Андре с радостью принял это предложение.

Добыча жемчуга была трудна и опасна, но в случае удачи давала возможность быстрого обогащения.

Судно, на котором отплыл капитан Марион, называлось «Пинтадина», что означало цесарка[771]. Экипаж состоял из шести матросов, боцмана[772], кока[773] и юнги[774], собранных со всего мира. Боцмана звали Ник Портер. Англичанин по происхождению, он был огромного роста, грубый, глуховатый и к тому же запойный пьяница. Кок был канадец, а юнга Галипот — из Марселя, единственный, кроме Мариона, француз на шхуне[775]. Матросы — то ли янки, то ли португальцы, а может быть, англичане или испанцы. Кто знает… Да это и не имело большого значения, так как основной закон моря — подчиняться старшему по званию.

Шел четвертый день после отплытия. Боцман решил испытать выдержку помощника капитана. Тот отдал приказ. Вместо того чтобы подать пример послушания, моряк сделал вид, что не расслышал, пожал плечами и засмеялся. Тогда Марион подошел к нему вплотную, посмотрел прямо в глаза и спокойно повторил приказ. «Делай это сам!» — услышал он в ответ. Матросы зашептались и засмеялись. Прояви капитан Марион слабость в ту минуту, и его авторитет был бы потерян навсегда. Не решившись воспользоваться оружием, хоть и имея на то право, помощник капитана ударил боцмана промеж глаз. Ослепленный болью и кровью, брызнувшей из носа, моряк не удержался на ногах и упал, Марион, не потеряв хладнокровия, без видимых усилий поднял его за ворот и пояс и, держа между небом и землей, спокойно спросил:

— Подчинишься, или я выкину тебя за борт?

— Извините, капитан, я подчиняюсь, — прохрипел грубиян.

После этого случая боцман затаил злобу на Мариона. Еще с первых дней плавания он задумал убрать капитана и помощника, завладеть судном, а затем вместе с экипажем заняться пиратством. Уговорить экипаж оказалось довольно простым делом, так как матросы, находившиеся в его подчинении, были такие же негодяи и с удовольствием приняли его предложение. Грабежи и пирушки, свобода перемещения, а вахта только по желанию — о чем же еще мечтать! Юнгу пришлось запугать, чтобы не проговорился. Боцман в случае чего пригрозил перерезать мальчишке глотку.

Все было готово к захвату. Мятеж начался спустя два дня после того, как шхуна проплыла архипелаг Фиджи[776]. Капитана Ник Портер зарезал прямо на вахте[777], на которую тот заступил на рассвете. Прежде чем бросить труп в море, бандит заставил каждого соучастника вонзить нож в уже мертвое тело, что они и сделали с радостью, за исключением юнги. Юноша в это время тихо, как мышь, проник в каюту помощника и взволнованным шепотом будил спящего Мариона:

— Вставайте! Капитан! Вас хотят убить!

Затем ребенок вылез на красную от крови палубу. Ему сунули нож, и Портер, указывая на труп, закричал.

— Коли!

Но храбрый мальчик отбросил нож.

— Ублюдок! В воду его! — прокричал боцман и сам бросил юнгу в море.

В это время на палубе с пистолетом в руке появился капитан Марион.

— Бандиты! — Он нажал на курок. Один из матросов с глухим стуком упал на палубу. Патронов больше не было: их предусмотрительно выкрали у него. Бесстрашный моряк схватил попавшийся под руку брус и оказался среди убийц. В мгновение ока трое из них повалились с проломленными черепами. Один против семерых! Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Сможет ли он их одолеть? Кто знает…

К несчастью, Марион поскользнулся в луже крови, упал на палубу и тотчас оказался схваченным.

— В воду, в воду его! — кричали бандиты. Но сначала в море полетел труп капитана. Плюх! Дело сделано.

Вдруг на горизонте показалось облако черного дыма.

— Проклятье! Пароход! — пробормотал Портер. — В этой чертовой стране они ходят пять раз в год!

— Ладно, давай зарежем второго, а потом посмотрим.

— Нет, пусть он будет с теми, кого убил, — возразил боцман.

— Зачем?

— Выставим его убийцей капитана и пусть предстанет перед судом. Здо́рово? Мертвые ничего не скажут, и мы сделаем их его соучастниками. Скажем, что на нас напали, но мы их убили, защищая капитана…

Бандиты поняли адскую шутку и запрыгали от радости.

— Браво, Портер! Здо́рово придумано!

Марион пытался возразить, но мерзавцы связали его и заткнули рот кляпом[778].

Портер тем временем стал подавать флажками сигналы встречному судну: «Мятеж на борту… убийство капитана… нуждаемся в помощи…»

Сигналы были замечены. Пароход приближался все быстрее и быстрее, и вскоре все увидели, что это военный корабль под английским флагом. Крейсер[779] замедлил ход, на воду была спущена шлюпка[780] с десятью вооруженными матросами под командованием офицера. Они поднялись на шхуну, и, как только ступили на палубу, боцман подбежал к офицеру и, изображая возмущение, закричал:

— Господин, умоляю вас, арестуйте этого бандита, нам еле-еле удалось связать его. Это помощник капитана, он уже убил самого капитана и собирался разделаться с нами, чтобы завладеть судном. Там трупы — это его сообщники.

— Вы — англичанин? — спросил офицер.

— Да, господин. Имею честь служить ее высочеству королеве.

— Что ж, хорошо. Поздравляю, вы достойно выполнили долг моряка Великобритании.

И без дальнейших разбирательств связанный Марион был переправлен на крейсер, где его заковали в кандалы. Военный корабль взял шхуну на буксир и поплыл на Гранд-Вити.

Два дня спустя оба судна достигли берега. Обвиняемый был передан в руки английского правосудия, где ему устроили очную ставку с Ником Портером и тремя его сообщниками. Естественно, что все четверо энергично поддерживали грязное обвинение, инсценированное боцманом. Они давали честное слово говорить правду и только правду, клялись на флаге, на Библии и добились своего. Судьи поверили им. Напрасно Марион пытался протестовать, напрасно говорил о своем достойном прошлом и незапятнанном имени. Судья не хотел его слушать. Так как преступление было совершено на корабле, плававшем под французским флагом, виновного должен был судить трибунал Франции. Капитан Марион был отправлен в Нумеа и передан колониальным властям, которые снова начали предварительное следствие. И снова отважный моряк не признавал себя виновным. Но, как и английские, так и французские судьи предпочли поверить настоящим бандитам, которые все настойчивее стояли на своем и чьи свидетельские показания были неизменны, чем выслушать честного человека.

Наконец капитан Марион предстал перед военным трибуналом города Рошфора, а затем отправлен на военном судне во Францию, где три месяца спустя был обвинен в убийстве, морском разбое и приговорен к смертной казни.

Так же, как и в случае с братьями Дегравами, приговор не решились привести в исполнение, ведь в деле оставалось много непонятного и необъяснимого. Указом президента смертная казнь была заменена на пожизненные принудительные работы. Беззаконие свершилось, однако совесть судей, убежденных в своей правоте, была спокойна.

Несколько долгих месяцев невиновный капитан провел на острове Ре, а затем был переведен на каторгу в Гвиану, где должен был пребывать до конца своих дней.

Можно легко представить себе, какие чувства испытывали в это время члены известной и уважаемой в Сен-Мало семьи Мариона. Молодая женщина не могла поверить в то, что рассказывали о ее муже. Горе ее не знало границ. Счастье, любовь, будущее — все рухнуло в один миг. Однако в глубине души теплилась надежда на спасение, и надо было жить, чтобы помочь дорогому человеку обрести свободу и честь. Если это не удастся, то несчастная была готова разделить муки ада со своим супругом.

Во время предварительного следствия она приложила нечеловеческие усилия, чтобы развернуть кампанию по защите Мариона. Использовав все связи, проверила протоколы допросов и взбудоражила общественность, которая еще помнила дело братьев Дегравов. Кроме того, отчаявшаяся женщина дала объявление в центральных французских и зарубежных газетах с просьбой откликнуться всех, кто знал хоть какие-либо подробности об этом деле. К сожалению, повсюду мадам Марион наталкивалась на непонимание и равнодушие. Ее жалели, но не помогали.

Время шло, силы истощались.

Минуло два года. Иногда семья получала письма от любимого мужа и отца, но боль утраты не утихала. А тут ко всем несчастьям добавилось еще одно. Однажды Гектор, крепкий и здоровый мальчик, упал, да так неудачно, что повредил позвоночник. Последствия были тяжелыми: он стал горбуном.

Только через три года слабый свет забрезжил в конце туннеля. Появился юнга Галипот, сброшенный Ником Портером со шхуны. Благодаря нелепой, но счастливой случайности мальчик спасся. Упав в море, бедняга оказался… рядом с клеткой для кур! Ухватившись за нее, он плавал, пока его не подобрало небольшое рыбацкое судно.

Однако трагедия, разыгравшаяся на судне, произвела на Галипота такое сильное впечатление, что он повредился рассудком и долгое время находился в прострации[781]. Постепенно разум стал возвращаться к нему, юнга выздоровел, возмужал и вновь начал плавать, ни на минуту не забывая о том, что с ним случилось на «Пинтадине». Оказавшись в Макао[782], он узнал о тюремном заключении своего бывшего капитана и, будучи честным человеком, сделал заявление португальским властям, рассказав правду о трагических событиях. Затем Галипот послал письмо мадам Марион, которая передала его адвокату мужа. Копию письма адвокат положил в дело, надеясь использовать для подачи ходатайства о помиловании.

Пошел уже четвертый год, с тех пор как капитан Марион, став жертвой обмана, попал в заключение. Это время было настоящим испытанием для его жены и детей.

Вскоре пришло еще одно письмо, даже более важное, чем письмо юнги. В нем содержалось признание одного из виновных, который, умирая от болезни на испанском Понапе, одном из Каролинских островов[783], раскаялся в содеянном и поведал о преступлении приезжему миссионеру. Не ограничившись признанием, умирающий заставил священника написать под диктовку письмо и переслать семье капитана Мариона. Но, к сожалению, документ не имел юридической силы, так как на нем не было ни подписи автора, ни подписи свидетелей. Однако он имел огромное моральное значение. В конце концов, можно было разыскать священника, пригласить его во Францию, чтобы тот предстал перед судом в качестве свидетеля. Не ждать же, прозябая в нищете и надеясь на чудо?

Для бедной женщины жизнь в Сен-Мало становилась невыносимой. Одна, с двумя детьми на руках, она оказалась без средств к существованию. Узнав, что по прошествии пяти лет администрация колонии может выделить заключенному участок земли или даже какое-то помещение, в котором поселится его семья, а сам каторжник будет пользоваться полусвободой, чтобы видеться иногда со своими близкими, она решила отправиться к мужу.

«Пять лет! До этого срока — только несколько месяцев! Ожидание не будет таким мучительным, ведь мы окажемся вместе!» — думала женщина. Она продала последнее, чтобы оплатить дорогу до Сен-Назера[784] и потом купить билеты для эмигрантов на трансатлантическое судно, отплывающее в Кайенну[785].

Путешествие было ужасным. Когда мадам Марион с измученными детьми сошла на землю, у нее оставалось лишь 25 франков. Не теряя ни минуты, она отправилась в Главное управление тюрем и мест заключения, поговорить с директором. Судя по внешнему виду, чистой и элегантной одежде, никому и в голову не пришло, что белая женщина с детьми — жена каторжника. Ей повезло — господин директор оказался на месте. У него был усталый и равнодушный вид, как у всех колониальных функционеров, праздно проводящих время на службе. В двух словах мадам Марион рассказала ему о своем деле и попросила разрешения повидаться с мужем. По мере того, как она говорила, брови главного управляющего ползли вверх, и лицо становилось все более суровым. Наконец он переспросил:

— Как зовут вашего мужа?

— Андре Марион, сейчас он в Сен-Лоране.

Услышав имя Мариона, мужчина вскочил и, потеряв контроль над собой, заорал:

— Послушайте, дорогуша, ваш муж — опасный преступник! Он только что пытался совершить побег, искалечил двух наших охранников… К счастью, его поймали. Теперь его песенка спета!

— Скажите, месье… Что ему за это будет? Ведь он был осужден без вины!

Директор разразился страшным хохотом, как будто ему только что рассказали анекдот.

— Без вины! А! Хорошая шутка! У меня тут пять тысяч заключенных, и все говорят одно и то же. Их послушать, так они заслуживают орден Почетного легиона[786].

— Месье! Умоляю вас, разрешите мне встретиться с ним! Мы приехали сюда издалека с одной только надеждой увидеть и поддержать Андре. Вы не поверите, что́ нам пришлось пережить. Я хочу разделить с ним все тяготы и лишения каторги. Ничто меня не пугает: ни усталость, ни боль, ни стыд, только бы быть вместе. Я сочту это за счастье.

Но у главного управляющего тюремной администрации было каменное сердце. Оставаясь глухим к мольбам несчастной женщины, он безразличным голосом ответил:

— Ничем не могу помочь вам, бедняжка… Через десять дней вашего мужа будут судить… Возможно, приговорят к смертной казни… Кроме того, вы здесь без разрешения властей и ваше присутствие недопустимо на территории колонии. Возвращайтесь во Францию. Я распоряжусь, чтобы вас проводили на пароход, который отправится через пять дней.

— Месье, это ужасно то, что вы…

— Не настаивайте! Вы поедете добровольно, или я вас заставлю. Да, заставлю.

— Но вы обрекаете нас на нищету… на смерть!

— Нищета, смерть… Меня это не касается.

Отчаявшись, мадам Марион вышла из кабинета и, взяв детей за руки, пошла куда глаза глядят. До вечера они бродили по улицам Кайенны, пока не оказались около рынка на берегу канала. Малыши жаловались на жару и усталость. Симпатичная мулатка выглянула из хижины и позвала их. Как они были добры, эти скромные люди! Женщина пригласила их войти, предложила поесть и отдохнуть, извиняясь за убогость своего жилища. Она рассказала, что ее приятель, тоже цветной, сидевший тут же в углу, недавно вернулся из мест заключения. Мужчина внимательно слушал рассказ незнакомки, жалел ее, искренне считая, что она гораздо несчастнее прокаженного в лепрозории[787]. У него был большой опыт по части жития на каторге, и он не мог рассказать ей ничего утешительного.

Мадам Марион хотела немедленно отправиться в Сен-Лоран, чтобы увидеть судей, в чьих руках находилась жизнь ее мужа, и показать собранные документы. Нужно было умолить, разжалобить их, может быть, даже вырвать силой прошение о помиловании.

Плыть по морю не представлялось возможным. Власти могли помешать их отъезду и вернуть во Францию. Оставался лишь один сухопутный вариант. От Кайенны до Сен-Лорана было 50 лье по берегу через всю страну.

— Пятьдесят лье… по пять лье в день, это займет десять дней! Мы отправимся завтра! Да, мои дорогие? — обратилась отважная бретонка к своим малышам.

— Да, мамочка, конечно, — в один голос отвечали сын и дочь. — Пойдем пешком! Мы будем мужественными и смелыми, чтобы найти папу… Вот увидишь!

И трое путников пошли по неизведанной дороге, время от времени встречая телеграфные столбы да группы людей из движения за освобождение. Они питались как попало, спали прямо на земле и ни на что не жаловались. Но судьба оказалась беспощадна к героической молодой женщине, и ей не суждено было добраться до Сен-Лорана. Адская земля Гвианы стала ее вечным домом.

Глава 5

Новые переживания. — Главная монахиня. — Сострадание. — Комната в госпитале. — Казематы. — Героический поступок. — Через окно. — Часовой. — Забор. — Отец и сын. — Свет надежды. — «Кто идет?» — Выстрел. — Тревога.

* * *

Конвоир отвел детей в госпиталь. Там было полно народу: солдаты слонялись без дела, каторжники работали, выздоравливающие прогуливались. Все с любопытством смотрели на заплаканных, держащихся за руки ребятишек, думая о том, за что их могли арестовать и доставить в это Богом забытое место. Больше всего мальчику и девочке хотелось спрятаться от внимательных взглядов незнакомых людей.

Охранник поприветствовал главную монахиню, приложив к козырьку руку, и басом произнес:

— Сестра моя, господин председатель просит вас присмотреть за этими детьми.

— Кто они? — удивленно спросила пожилая женщина.

— Похоже, сын и дочь номера двести двенадцатого, которого только что приговорили к смерти.

Услышав эту новость, маленький горбун и его сестра громко заплакали.

— Замолчите! Замолчите немедленно! — раздраженно произнесла главная монахиня и укоризненно посмотрела на солдата: — Вы что, не понимаете?

Погладив детей по головкам и ласково приговаривая, она отвела их в большой зал, который служил приемной.

— Они хотят убить папу! Я тоже хочу умереть! — всхлипывала Лизет.

— Мама умерла по дороге… Палачи! Они убьют его! Он ничего не сделал… Папа, бедный наш папа! — вторил ей маленький горбун.

На протяжении сорока лет монахиня видела только преступников. Горе беззащитных маленьких существ тронуло ее душу. Невозможно было спокойно видеть слезы и слышать безутешные рыдания. На строгом морщинистом лице появилось сострадание, и бесцветные губы произнесли:

— Надзиратель, должно быть, ошибся… Вашему папе ничего не сделают… Бог не допустит, чтобы вы остались сиротами…

Но перед глазами детей стояли лишь мрачные лица судей и конвоиров да барьер, за которым сидел отец. Нервы их были на пределе. Продолжая плакать, Лизет бросилась на пол. Брат опустился рядом с ней и обнял.

— Господи! Сделай так, чтобы я умерла! — просила девочка.

Главная монахиня не могла пережить, чтобы ребенок просил Бога о смерти. Она позвонила в колокольчик. Прибежали другие монахини, подняли детей, отнесли в комнату, где на кроватях и окнах висели москитные сетки, уложили их и дали успокоительное. Вскоре брат и сестра могли говорить. Они рассказали о своих злоключениях, начиная с отъезда из Сен-Мало и до появления в зале суда. Они не могли понять, почему им было отказано в такой простой и естественной вещи, как повидаться с отцом, и без конца спрашивали:

— Они не убьют его, нет, мадам?

Принесли еду. Но брат и сестра отказались, сказав, что будут есть только после встречи с отцом. Монахиня хотела заставить их, но дети, предпочитая умереть с голоду, твердо стояли на своем. Они также очень удивились, почему им не позволили увидеть Татуэ.

— Он очень плохой человек, — объясняла старая женщина, — злодей, преступник!

— Но он — наш друг, — возражала девочка, — он больше не злодей, мы любим его. Из-за нас он вернулся в тюрьму.

Слова Лизет остались без внимания. Однако главная монахиня задумалась. Чувствовалось что-то искреннее в упорстве маленьких незнакомцев, настаивающих на невиновности отца. Проклиная излишнюю строгость режима, она отправилась к коменданту. Со сдержанным уважением тот слушал доводы старой женщины, однако не соглашался с ними. Она настаивала, требовала, взывала к его человеческим чувствам, просила оказать ей личную услугу и разрешить свидание, поручившись за своих подопечных. Тюремщик почти уступил, однако вспомнил:

— Разрешить свидание может только главный управляющий.

— Ну и что же! Телеграфируйте ему мою просьбу… Я беру ответственность на себя.

Запрос был отправлен. Но по неизвестной причине телеграф перестал вдруг работать, возможно, из-за падения какого-нибудь дерева на провода.

Время шло. Ожидание казалось вечным. Теперь дети говорили без умолку. Гектор хотел знать все, что касается отца:

— Где он?

— В камере.

— Где его камера, ее отсюда видно?

— Да, мой милый.

— Мадам, покажите, пожалуйста, прошу вас.

— Смотри, вон там квадратный дворик…

— В нем есть кто-нибудь?

— Есть. Там стоит часовой и смотрит, чтобы никто не входил и не выходил.

— А дверь? Где дверь в камеру?

— Третий проем в красной стене.

— Вижу… Бедный папа! А если подойти, что будет?

— Охранник будет стрелять из ружья по любому, кто приблизится.

Маленький горбун задумался и грустно произнес:

— Все здесь говорят о смерти… Мы долго тут пробудем?

— Не знаю, может быть, вы поедете в Кайенну.

— Я не хочу. А ты, Лизет?

— Мы должны остаться рядом с папой. Скоро мы увидим его… обнимем, поцелуем и скажем, как мы его любим…

Приближалась ночь. Сестра милосердия отвела детей отдохнуть и пожелала спокойной ночи.

— Мы будем вести себя хорошо и постараемся заснуть, — заверили ее брат с сестрой.

Одно из окон комнаты выходило во двор, другое — на дорогу, по краям которой росли манговые деревья[788]. Аллея вела к пристани. Тотор и Лизет, на удивление спокойные, наблюдали за птицами, которые, не боясь людей, перелетали с ветки на ветку в поисках ночлега.

Сумерки сгущались. В комнату принесли ночник и глиняный кувшин со свежей водой. Брат и сестра забрались в кровати и вскоре заснули или, по крайней мере, притворились спящими.

Прозвучал сигнал окончания работы. Отовсюду в дома и казармы возвращались люди. Прошло часа три, и новый сигнал возвестил об отбое. Лагерь погрузился в тишину душной экваториальной ночи, лишь вдалеке иногда повизгивали дикие обезьяны.

Маленький горбун приподнялся и шепотом спросил:

— Лизет, ты спишь?

— Нет, жду.

— По-моему, пора…

Мальчик молча оделся, вылез из-под москитной сетки[789] и потушил ночник. Затем наклонился над кроватью сестры:

— Не бойся! Никто меня не поймает.

— Будь осторожен, там часовой с ружьем!

— Да… да… не волнуйся!

— Обними меня.

Гектор поцеловал сестру и подошел к окну. Осторожно открыв его, он встал на подоконник и решительно спрыгнул на землю. Приземление было удачным, ведь окно находилось невысоко от земли. Некоторое время маленький горбун оставался на месте, прислушиваясь, не заметил ли его кто-нибудь. Никого. Все шло хорошо. Пригнувшись, он пересек манговую аллею, отдышался и почти ползком стал пробираться дальше. Ноги его дрожали, сердце билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Но желание встретиться с отцом было сильнее страха, и он уверенно двинулся к казематам. Двухметровый деревянный забор, протянувшийся метров на шестьдесят, лишь с первого взгляда казался неприступным. Его охраняли двое: один часовой с севера, другой — с юга. Мальчик помнил, что оба имели право стрелять без предупреждения, но не остановился. Он узнал часового, охранявшего северную сторону. Это был тот самый конвоир, что проводил его и сестру в госпиталь. Теперь солдат дремал, опершись на ружье, мечтая о родной Франции, отделенной от него восемнадцатью тысячами лье океана. Мимо часового Гектор проскользнул незамеченным. Оставалось перелезть через забор и пересечь двор. Надо сказать, что, несмотря на горб, мальчик был ловкий, сильный и умел преодолевать подобные препятствия, так как большую часть свободного времени проводил со своими товарищами в порту, где ему приходилось лазить и не на такие заборы. Он сделал несколько шагов, завернул за угол и без труда оказался наверху, а затем благополучно соскользнул вниз. Маленький горбун вспомнил расположение камер, которые он видел из окна госпиталя. Первая, вторая… Вот третья дверь! Он прислушался. Тишина. Пригнувшись к земле и приблизив губы к щели под дверью, герой прошептал:

— Папа! Послушай, это я, Гектор!

Он услышал скрип кровати и звон цепей.

— Это ты, малыш? Гектор, мальчик мой любимый! А где сестра, где моя маленькая Элиза?

— В госпитале. Они не хотели, чтобы мы увиделись, но я… я пришел сказать, что мы очень-очень любим тебя.

За тяжелой дверью камеры смертников узник чувствовал себя как запертый в клетке зверь. Ему хотелось вырваться на свободу, прижать к своей груди отважного мальчугана, поцеловать и рассказать о тех нежных чувствах, которые переполнили его сердце. «Мой сын здесь… Я могу говорить с ним. Господи! Как этому хрупкому юному созданию удалось пробраться сюда?» — пронеслось в голове несчастного. Радость и гордость смешивались с тревогой за судьбу сына. Глаза стали мокрыми от слез, нечаянно мужчина всхлипнул.

— Папа, ты плачешь? — спросил маленький горбун сквозь щель.

— От счастья, малыш! Первый раз за все время пребывания в этом аду. Я восхищаюсь тобой, сыночек мой любимый!

Марион свесился с кровати, чтобы быть как можно ближе к двери.

— Папа! Послушай, мне надо сказать тебе одну очень важную вещь.

— Говори, дорогой, я слушаю.

— У нас здесь есть друг, очень сильный и смелый. Он любит нас и сделает все, чтобы спасти тебя. Он тебя тоже любит и хочет, чтобы ты остался жив.

— Как его зовут?

— Татуэ.

— Это бандит! Бедные дети, где вы с ним встретились?

— Ты ошибаешься… Он спас нас. Без него мы с сестрой уже умерли бы рядом с мамой… А он даже похоронил ее с почестями.

Вспомнив об умершей жене, капитан Марион снова всхлипнул. Но что он мог предпринять, закованный в кандалы в камере смертников? В помощь Татуэ ему плохо верилось. И все же маленькая надежда на спасение зародилась в почти мертвой душе осужденного. «Жить! Жить на свободе! Любить своих ни в чем не повинных малышей, с которыми меня разлучила судьба, сделать их счастливыми. А наказание пусть понесет тот, кто его заслужил, кто разрушил мое счастье, разорил мой очаг и искалечил мою жизнь», — думал бедный каторжник.

Прошло минут пять. Вокруг по-прежнему все было спокойно. Похоже, безумная выходка маленького героя удалась. Однако отец беспокоился, как мальчик выберется из тюрьмы и доберется до госпиталя. Сына это совершенно не заботило. Он просто наслаждался счастливой возможностью рассказать отцу как можно больше, настойчиво возвращаясь к обещаниям Татуэ.

Марион был наслышан о загадочных случаях, происходивших на каторге. Знал он также и о существовании объединений, куда входили самые умные и сильные узники. Их главари были настоящими королями лагерей, пользовались неограниченной властью, иногда превосходящей власть администрации. Может быть, Татуэ был одним из таких людей… И отец продолжал слушать радостное и возбужденное щебетание сына.

Гектор, согнувшись в три погибели, почти касался головой земли. Когда он уставал, то приподнимался и говорил громче. В один из таких моментов его услышал часовой.

— Стой! Кто идет? — крикнул солдат. Он прислушался. Никто не отозвался. — Кто идет? — повторил он громче и, выпрыгнув из будки, направился в сторону бараков. Ему показалось, что около одной из камер сидит человек. Часовой вскинул ружье и выстрелил в темный силуэт.

— Гектор, сын мой, ты ранен? — с беспокойством спросил заключенный. Ответа не последовало. Солдат скомандовал:

— Тревога! К оружию!

На его выстрел и крики прибежали двое охранников, капрал[790] с фонарем и часовые с других постов. Ключей от казематов[791] ни у кого не оказалось, и один из людей побежал к коменданту.

Минут через пятнадцать запыхавшийся солдат вернулся. Наконец удалось открыть дверь, и все устремились к камерам. Единственное, что удалось обнаружить, было большое кровавое пятно да след от пули в стене около камеры № 3. Ни раненого, ни мертвого нарушителя порядка они не нашли.

Глава 6

Колодки и балка правосудия. — Тайник. — С помощью пуговицы от брюк. — «Соловушка». — Ночная прогулка. — У Виконта. — Переодевание. — Выпивка по дороге. — Господин Перно. — Спальня каторжников. — Два господина Перно.

* * *

Камера, в которую должны были посадить Татуэ, казалась почти квадратной: пять метров в длину и четыре в ширину, с каменными стенами цвета ржавчины, в одной из которых виднелось маленькое с толстой решеткой окошко. В таком помещении воздух прогревался до температуры доменной печи[792]. У стены стояла массивная кровать, около которой лежала блестящая металлическая балка, названная балкой правосудия. Один конец ее соединялся со стеной, а к другому с помощью цепей прикреплялись колодки. Ведро, кувшин с водой — вот и вся обстановка. Деревянная дверь с нарисованным белым номером закрывалась так плотно, что и мышь не смогла бы проникнуть внутрь.

В сопровождении конвоира силач медленно шел вдоль камер.

— Только без глупостей, Татуэ! — предупредил солдат. — Я прикреплю тебе колодки… Ты ведь знаешь порядок… Мне бы не хотелось звать кого-нибудь на помощь.

— Нет, шеф, обещаю… — ответил каторжник. — Я пришел сюда из-за малышей, а так бы вы меня вряд ли увидели…

— Трибунал зачтет тебе добровольное возвращение.

Они остановились около двери с номером пять. Бродяга невольно вздрогнул. Глаза заблестели от радости. Камера была с секретом. Они вошли внутрь. Татуэ сел на кровать и протянул ноги конвоиру. Тот, нагнувшись, закрепил на каждой ноге по колодке, проверил цепи, застегнул замки и вышел, закрыв за собой дверь и повернув ключ на два оборота.

Великан остался один. Он лег на спину и вытянул ноги. Теперь для того, чтобы изменить положение тела, необходимо было соединить ноги вместе и очень осторожно поворачиваться, чтобы не причинить себе боль. В какой-то момент бродяга пожалел, что вернулся. Отсюда непросто будет выбраться. Вот бы двинуть охраннику ногами по носу, а затем запереть бы его вместо себя! Это было бы забавно. Каторжник усмехнулся.

Заключенные, оставшись одни в камере, часто разговаривали сами с собой.

— Скоты, подлые твари, нет, ну точно, скоты, — имея в виду охранников, произнес вслух Татуэ. — Главное, чтобы их ослы-доносчики не догадались о наших уловках. Ладно… Мы еще посмеемся над ними. Мы, короли лагеря Гран-Пре, еще вынем из них потроха! Хо-хо!

Перед тем как посадить за решетку, верзилу как следует досмотрели и вынули из карманов все. Теперь он был бос и не имел даже спичек. Если не быть сумасшедшим, на что можно надеяться?

— Сейчас, наверное, часа три, — произнес он, когда приступ смеха прошел. — Сегодня мне поесть не принесут, значит, я могу спокойно работать до завтрашнего утра. Вперед! За дело! Во имя несчастных малюток и их отца! По крайней мере, есть ради кого рисковать!

Татуэ спустил ноги на пол и присел на корточки. В стене около кровати была небольшая выпуклость, похожая на узелок и неразличимая из-за полумрака, царившего в камере, но явно осязаемая на ощупь. В центре выпуклости образовалась маленькая трещина, возможно, от жары, а скорее всего, ее сделал специально один из гениальных обитателей этого сурового пристанища. Бродяга открепил от брюк одну из пуговиц и вставил в щель. Получилось нечто похожее на примитивную отвертку. Осторожными движениями вправо-влево и слегка надавливая он пытался вытащить узелок, как пробку из бутылки. Когда ему это удалось, в стене образовалось круглое отверстие, в которое пролезал палец.

В камере стояла страшная жара. Все тело узника покрылось потом, а ноги затекли от неудобного положения. Казалось, однако, что он развлекался, таким довольным было выражение его лица.

— Есть все-таки настоящие хитрецы среди нас! Патрон может не сомневаться! Скоро наступят веселые денечки!

Силач засунул указательный палец в дыру и нажал на стенку. Что-то щелкнуло, и тайник открылся. Он был так удачно расположен и так аккуратно сделан, что его совершенно невозможно было заметить. Некоторые заключенные, сидевшие здесь, даже не подозревали о его существовании, не говоря уж об охранниках.

Уверенным движением каторжник извлек два предмета и стал с нежностью разглядывать их. Первым предметом оказался маленький короткий, но довольно тяжелый ключ. Второй был известен под названием «соловушка» и представлял собой стальной инструмент, заостренный с одного конца и с крючком на другом.

— Мои любимые игрушки. Сегодня ночью мы с вашей помощью разыграем одну шутку, — ласково приговаривал завсегдатай лагеря. — Никто меня не заметит, я сделаю свое дело и вернусь в камеру. Если мой план удастся, то я должен сидеть закованным, как ни в чем не бывало.

Заключенный закрыл тайник, прикрепил на место пуговицу и положил крючок и «соловушку» в карман. Вся операция заняла несколько минут. Теперь надо было запастись терпением и ждать наступления ночи.

Татуэ растянулся на кровати и стал прислушиваться к звукам снаружи. Вскоре прозвучал сигнал отбоя.

— Пора! — прошептал бродяга сам себе, бесшумно спустил ноги, достал из кармана инструменты и нагнулся. Нащупав отверстие для ключа в замке на колодках, он осторожно вставил в него «соловушку». Его грубые пальцы умело проделывали ювелирную работу, сравнимую лишь с ремонтом часового механизма. — Готово! Не так трудно, как казалось. Не зря же я в свое время был неплохим слесарем, — довольно произнес бывший мастеровой. Он освободил одну ногу, затем вторую. Теперь оставалось открыть дверь. Татуэ пробрался на ощупь к дверному проему.

Все замки в тюрьмах были одинаковые, а значит, открывались только снаружи, внутри не делали даже отверстия для ключа. К счастью, в этих казематах в дверях имелись сквозные отверстия, и не было ничего проще, чем открыть такую дверь.

Тюремщикам даже в голову не могла прийти мысль, что закованный в кандалы заключенный может попытаться совершить побег из камеры, запертой снаружи. Имелся миллион других способов побега!

Тем не менее именно это и задумал бывалый каторжник, обеспечив себе замечательное алиби[793]. Таким образом, совершались самые загадочные и до сих пор не раскрытые убийства и акты возмездия. Даже внедренные в преступную среду шпионы ничего не смогли разузнать, ведь человек, совершив преступление, благополучно возвращался к себе в камеру и снова надевал колодки.

Татуэ вставил ключ в замочную скважину, с усилием повернул и, стараясь не скрипеть, осторожно приоткрыл дверь. Он высунулся наружу и подождал несколько минут. Никого. Вытащив из двери ключ, преступник вставил его с другой стороны и, закрыв камеру, направился к забору.

В это время проходила смена часовых и вечерний сбор солдат. Капрал проводил инструктаж. Татуэ, воспользовавшись тем, что никто не следил за заключенными, перемахнул через забор, вышел на дорогу и спокойно зашагал к поселению. Босиком он передвигался совершенно бесшумно. Ночь была безлунной, и бродяга благополучно добрался до крайнего дома.

Дом с многочисленными пристройками принадлежал одному освобожденному торговцу. В нем, кроме жилых помещений, находилось несколько магазинов, бар, меблированные комнаты и склады, набитые товарами.

Хозяин, еще относительно молодой человек с хитрыми глазами на умном лице, был известен под кличкой Виконт[794]. Проведя десять лет на каторге, он остался на постоянное местожительство в колонии и стал работать с золотом.

В зале было полно любителей выпить: младшие офицеры, солдаты морской пехоты, охранники, золотоискатели. Татуэ остановился, осмотрелся и, хорошо зная расположение помещений, решил подойти к дому с другой стороны. Положив два пальца в рот, он пронзительно свистнул. Звук напоминал крик птицы-трубача[795]. Виконт, суетившийся около клиентов, услышал его и закричал:

— Кто-то потревожил моих кур, я слышал свист трубача, который их сторожит. Извините, один момент!

Взяв дубину, хозяин быстро спустился на скотный двор.

— Кто там? — настороженно спросил торговец, вглядываясь в темноту.

— Это я, Татуэ, — ответил каторжник.

— Что ты хочешь? — ничуть не удивившись, продолжал Виконт.

— Полный комплект, чтобы пройти в лагерь и провести вечернюю поверку. И еще литр водки и такую же бутыль воды.

— Ты рискуешь шкурой, если тебя раскроют…

— Знаю, но мне очень надо, Виконт. На твое молчание можно рассчитывать?

— Ты же знаешь…

— Если продашь, считай себя покойником!

— Только без угроз! Пошли в мою комнату.

Мужчины поднялись на второй этаж. Хозяин зажег свечу, открыл сундук и сказал:

— Здесь все, что тебе нужно. Переодевайся! Через пятнадцать минут водка и вода будут стоять около мангового дерева во дворе.

Бродяга порылся в сундуке, вытащил из него доломан цвета морской волны с золотыми галунами[796], голубым воротником и быстро надел на себя. Затем достал холщовые брюки и пару ботинок на шнурках. Из многочисленных колониальных шляп силач выбрал самую большую и натянул ее поглубже, стараясь прикрыть уши.

— Ладно! В темноте меня никто не узнает, только вот бритая голова! О! Идея! — Татуэ взял пробку и, подержав ее над горящей свечой, сажей нарисовал себе усы. — Отлично! — похвалил сам себя каторжник. — Теперь в лагерь! Посмотрим, помогут ли мне остальные.

Татуэ спустился во двор. Найдя приготовленные бутыли, он взял в каждую руку по одной и направился в лагерь.

Через десять минут преступник был на месте. Часовой остановил его, выставив штык вперед. Здесь с оружием не шутили.

— Стой! Кто идет?

— Военный патрульный, — ответил Татуэ голосом совершенно пьяного человека.

— Иди к месту сбора!

— Черт меня подери, если бы я помнил, где оно находится. Все проклятая водка… Что ты сказал, мой морячок?

Надо сказать, Татуэ внешне разительно напоминал известного пьяницу, господина Перно. Солдат «узнал» его и, засмеявшись, сказал:

— А, это вы, господин Перно… Опять приняли?

— Тридцать глотков в день только улучшают здоровье! Хочешь немного?

— Давайте! В этой проклятой стране всегда мучает жажда.

Наливая водку часовому, каторжник приговаривал:

— Вот и хорошо, сын мой, выпей на здоровье!

— Только после вас, — вежливо произнес солдат.

— Твое здоровье, Этьен, — провозгласил мнимый патрульный и одним залпом осушил полную до краев кружку.

— Будьте здоровы, господин Перно, — опрокидывая водку в рот, произнес молодой человек.

Бродяга снова наполнил кружки.

— Твоя очередь.

— Ваше здоровье, господин Перно!

— Спасибо, мальчик мой…

Затем они выпили по третьей, а потом и по четвертой кружке. Юноша, уже плохо соображая и забыв о долге, спокойно пропустил преступника, который напоследок спросил:

— Между прочим, что-то я забыл пароль. Как там было? Начало помню. Надо сказать: видеть, чтобы не оказаться взаперти, возвращаясь… Откуда? Какой отзыв?

— Слово… Черт, что-то похожее на Три или Трип… — Язык юноши заплетался, мысли путались.

— Может быть, Триполи[797],— сообразил Татуэ.

— Точно, Триполи, господин Перно.

— Ладно, я не прощаюсь… — пробормотал бродяга и тяжелыми шагами направился в глубь лагеря. У входа в барак он встретил еще одного часового и, сказав пароль, сразу прошел в большую тускло освещенную спальню, где в грязных гамаках спали каторжники.

Двойник Перно уверенно направился к первому гамаку и дотронулся до плеча спящего. Тот сквозь сон пробормотал что-то невразумительное, затем открыл глаза и, ничуть не удивившись, посмотрел на Татуэ.

— Скелет, это я, Татуэ.

— Ты же сбежал…

— Я вернулся, чтобы спасти Мариона номер двести двенадцатый. Подними своих людей и помоги ему смыться.

— Нет, я отказываюсь. Двести двенадцатый не наш. Он ведь был твоим смертельным врагом, не так ли? Да и моим тоже…

— Прошу тебя, у меня на то серьезные причины. Мне очень надо, чтобы он был свободен. Я тебе все потом расскажу… сегодня же.

— Я сказал нет, значит, нет. Я здесь хозяин, и не настаивай! Двести двенадцатого должны скоро казнить.

— Послушай, Скелет, я умоляю тебя. Марион никогда не был нашим, это правда, но он всегда помогал нам, не был доносчиком, хоть и знал кое-какие секреты. Подними ребят, спаси его ради меня, ради всего того, что я сделал для тебя.

— Нет! И если ты произнесешь еще хоть слово, я выкину тебя отсюда!

— Не посмеешь! Я прирежу тебя, как курицу! А что касается Мариона, я вытащу его сам, или меня повесят. Лучше сдохнуть, чем быть таким скотом, как ты, и…

Бродяга внезапно замолчал, так как в противоположном конце помещения открылась дверь и в спальню вошли четверо арабов в тюремных робах и без головных уборов в сопровождении вооруженного белого охранника. Арабы держали в руках дубины. Вероятно, им поручили помогать надсмотрщику и следить за беспрекословным выполнением его приказов. Европеец с черными усами на заплывшем от постоянного пьянства лице, с пистолетом в одной руке и фонарем в другой, пробирался по проходу, громко оповещая:

— Все на вечернюю поверку!

Спальня была метров пятьдесят в длину. Справа и слева ровными рядами висели гамаки, отделенные друг от друга полутораметровым проходом. Татуэ находился в противоположном конце помещения, где было довольно темно. Узнав охранника, он прошептал:

— Тысяча чертей! Господин Перно! Настоящий! Все, я пропал…

Глава 7

Опасная ситуация. — На четвереньках. — Выход. — Изумление часового. — Объяснения, которые всё запутали. — Перед казематами. — Раненый. — Похищение. — Удивление и радость. — Временная повязка. — Следы крови. — «Надо что-то делать».

* * *

Скелет был одним из тех людей, чье тайное могущество распространялось далеко за пределы колонии. Без применения силы, действуя лишь умом и хитростью, используя различные уловки, он смог освободить не одного заключенного. Ни вооруженная охрана, ни цепи, ни заборы не являлись препятствием для него. Без участия его людей самостоятельные побеги удавались один на сто. Но даже тот, кто все же сбегал из лагеря, либо вскоре бывал пойман, либо, не найдя дороги или пищи, возвращался сам.

Чтобы освободить Мариона, Татуэ необходимо было обязательно заручиться поддержкой опытного главаря. Скелет и его люди провели на каторге не один год, хорошо знали местность, никого не боялись, имели деньги, одежду, провизию, словом, все для успешного проведения задуманной операции. Подготовка к побегу требовала осторожности и времени, которого у силача было слишком мало. Капитан был приговорен к смертной казни. Трибунал постановил привести приговор в исполнение через три дня. Дело осложнялось еще и тем, что надо было каким-то образом увести детей. Но сейчас бродяге некогда было размышлять над этими проблемами, так как приближался господин Перно.

Призвав на помощь всех святых, Татуэ проскользнул под гамак Скелета. Сонные каторжники вставали с гамаков и выстраивались в проходе. Охранник, дыша на них перегаром, орал не своим голосом:

— Смирно! Тишина! Всем стоять на местах, иначе получите дубиной по башке!

Похоже, у него было отвратительное настроение, какое часто бывало у неуравновешенных людей.

Оказавшись под гамаком, двойник Перно очень боялся, что его заметят. Если согнуться, то спина касалась ткани, а если выпрямиться, то будут торчать ноги. В конце концов, он встал на четвереньки, пригнул голову к земле и стал медленно, но верно ползти к выходу.

Шаги приближались. Голос пьяницы выкликал:

— Номер шестьсот шесть!

— Здесь, — вяло отвечал каторжник, когда ему в нос совали фонарь.

— Номер шестьсот восемь! Четные номера, не спать!

— Здесь!

К счастью, дверь была приоткрыта, но охранялась огромным арабом. Татуэ схватил его за ноги и с грохотом повалил на землю. Пока тот поднимался, кряхтя и охая, бродяга вылез из-под гамака и прошмыгнул в дверь. Заперев ее с другой стороны, он облегченно вздохнул и зашагал прочь.

Подойдя к ограде, верзила услышал окрик часового:

— Стой! Кто идет?

Днем и ночью обитатели колонии слышали одни и те же команды.

— Ты что, болван, не узнаешь меня? — полушутя-полусерьезно спросил лжеохранник.

— Извините, господин Перно, это опять вы! Не хотел вас обидеть, просто…

— Что?

— Просто я вас сегодня вижу третий или четвертый раз, точно не помню.

— Тебе, наверно, спирт в голову ударил, вот ты и не помнишь ничего.

— Ну как же, вспомнил! В четвертый раз! Смотрите, сначала вы пришли с бутылкой…

— Ах ты, пьянчужка!

— Потом вы дали мне четыре дня гауптвахты за неуважение к старшему по званию при исполнении своих обязанностей…

— Не может быть! Ты что-то путаешь.

— Да, точно. Я вас позвал, а вы просто взбесились и стали вести себя как настоящий алкоголик.

— Сам ты алкоголик. Ладно! Не делай глупостей! Я снимаю с тебя наказание, а завтра приглашаю тебя выпить со мной по рюмочке. Пока! Спокойной ночи!

— Спасибо, господин Перно! Вы — настоящий человек! Я всегда к вашим услугам! — произнес солдат, а сам подумал: «Странно все это, однако…»

Скрывшись с глаз часового, Татуэ пошел побыстрее. Теперь ему ничего не оставалось, как вернуться в камеру. «Отдать или не отдавать костюм Виконту? Все-таки довольно опасно разгуливать, переодевшись охранником…» — размышлял он по дороге. Каторжнику было приятно слоняться без дела среди деревьев, вдыхать свежий ветер с моря и чувствовать себя хоть временно, но свободным. Бродяга совершил подвиг, добровольно вернувшись в душную камеру, где ему предстояло жариться дни и ночи почти без движения, без света и воздуха.

Силач вспомнил о малышах, и сердце его забилось сильнее. «Как они? И почему я так к ним привязался?» — подумал он и зашагал дальше, прижимаясь ближе к забору, чтобы в темноте лучше понять, где находится.

— Ладно, еще пять минут, — сказал сам себе верзила, и вдруг до его тонкого слуха донесся еле слышный голос. Каторжник напрягся, на цыпочках сделал несколько шагов и остановился. Голос показался ему до боли знакомым. Сколько раз за последнее время он наслаждался его мелодичным звучанием, как самой лучшей в мире музыкой.

«Это малыш! Не может быть! Сон какой-то! Бедный мальчик, его могут убить…» — пронеслось в его голове, и тут же он услышал окрик часового. Лжепатрульный хотел было остановить солдата, уже вскинувшего ружье, но времени не оставалось. Раздался выстрел, затем крик ребенка. Одним прыжком Татуэ перемахнул через забор и добежал до двери под № 3. Маленькое тело, скорчившись, лежало на земле. Из камеры доносились возгласы негодования. Заключенный метался по комнате вне себя от ярости и бессилия.

Маленький горбун был жив. Он снова застонал, но бродяга приложил руку к его губам и прошептал:

— Не кричи, мой дорогой! Это я, Татуэ…

За оградой послышались команды «Тревога! К оружию!», громкие голоса и топот охранников, бегавших в поисках ключей. Воспользовавшись суматохой, Татуэ схватил ребенка на руки и прошептал через дверь несчастному отцу:

— Ваш сын жив, не беспокойтесь, я позабочусь о нем.

Не дожидаясь благодарности, он с невероятной скоростью добежал до двери своей камеры, вытащил из кармана ключ, открыл ее и так же быстро закрыл. Гектор не проронил ни звука, лишь, когда захлопнулась дверь, тяжело вздохнул.

— Где тебе больно? Давай посмотрим, — спросил верзила сдавленным голосом.

— Нога! Очень сильно жжет ногу.

— Ничего, потерпи…

На самом деле мужчина понимал, что рана опасна, и, может быть, задета кость, но времени на размышления не было. По лагерю объявили тревогу, и необходимо было на всякий случай подготовиться к осмотру камер.

Татуэ осторожно уложил мальчика на кровать, переоделся и, расстелив доломан на полу, сказал:

— Ложись под кровать! Если они придут, не бойся!

— Я не боюсь, — ответил чуть слышно маленький горбун.

Слова ребенка воодушевили бывалого каторжника, и он продолжал действовать так умело, как будто его глаза видели в темноте. Бродяга завернул малыша в доломан и подтолкнул как можно дальше под кровать.

— Не шевелись, ничего не говори, чтобы никто не заподозрил, что ты здесь. Все будет хорошо. Смелее, Тотор, и твой отец будет на свободе.

Ради свободы своего отца маленький герой был готов терпеть что угодно.

Татуэ нагнулся и стал надевать колодки. Замок не запирался. Не теряя самообладания, он попытался еще раз, вставил «соловушку», но руки дрожали и ему никак не удавалось справиться с железкой.

— Надо закрыть во что бы то ни стало, — бормотал великан. — Если они захотят проверить балку правосудия…

Было слышно, как снаружи метались солдаты и охранники в поисках нарушителя.

— Заключенные! Надо проверить заключенных! — прокричали невдалеке.

В тот момент, когда подходили к его двери, Татуэ почувствовал щелчок закрывающегося замка на колодках: «Уф! Очень вовремя!»

Тяжелая дверь открылась, и люди заполнили помещение. Один из солдат держал фонарь, который он сунул чуть ли не в лицо каторжнику, и, глядя Татуэ в глаза, грубо сказал:

— Посмотрим твои колодки!

Несмотря на то, что обстановка складывалась напряженная, бродяга засмеялся и спокойно произнес:

— Смотрите, я их еще не съел?

Дулом револьвера охранник постучал по металлу.

— Ладно, — проворчал он. — Могу поспорить, что с такими браслетами ты сегодня не выходил подышать свежим воздухом в манговую рощу.

Закончив проверку, охранники удалились.

Свернувшись калачиком на полу, маленький горбун, несмотря на сильную боль, не издал ни звука. Слава Богу, никому из солдат не пришло в голову заглянуть под кровать.

Пряча своего друга от властей, Татуэ действовал чисто интуитивно, руководствуясь лишь безграничной любовью к ребенку. Никакого плана у него не имелось. Теперь предстояло подумать, что делать дальше. «Камера в тюрьме вместо койки в госпитале, а закованный в кандалы узник вместо сестры милосердия. Не самые идеальные условия для раненого. Ладно. Утро вечера мудренее. Завтра посмотрим, что можно сделать». Голос ребенка отвлек его от размышлений:

— Скажи, Татуэ, я могу уже вылезти к тебе? Мне здесь не очень удобно.

— Конечно. Ты сможешь сам?

Маленький горбун с трудом вылез из-под кровати и сел рядом с каторжником.

— Значит, у тебя нога болит?

— Да.

— Давай, я посмотрю.

Гектор догадался, что значит «посмотреть» в кромешной тьме камеры. Завернув штанину, он поднял ногу и протянул ее бродяге. Татуэ нащупал рану и вздрогнул — все пальцы оказались в крови. Ранение было довольно глубоким. Пуля пробила икру и прошла навылет. Силачу, однако, показалось, что кость осталась цела или в крайнем случае только слегка задета. Он оторвал один из рукавов от рубашки мальчика, разорвал на полоски и сделал повязку.

— Так лучше? — спросил он.

— Да, гораздо лучше. Правда, жжет еще немного и очень хочется пить.

Бродяга протянул маленькому горбуну кувшин, полный отвратительно теплой воды. Ребенок принялся жадно пить. Напившись, он поставил кувшин на место.

— Знаешь, — сказал Татуэ, — ты самый отчаянный из парней, которых я знал. Просто молодец!

— Да нет… Я делаю, что могу, потому что люблю папу. Я хотел его увидеть, спасти или умереть рядом с ним.

Простые слова малыша затронули суровую душу каторжника, и слезы умиления появились на его глазах.

Усталость давала о себе знать, и вскоре Гектор, прислонившись к бродяге, заснул. Во сне он беспокойно вздрагивал, наверное, его мучили кошмары. Татуэ, сидя рядом, время от времени поглаживал подопечного по плечу.

Наступило утро. Тусклый свет проник сквозь решетчатое окошко каземата. Бродяга ласково потрепал спящего героя за руку.

— С добрым утром, Тотор! Вставай, малыш!

— С добрым утром, мой любимый Татуэ! — Маленький горбун сразу проснулся.

— Как ты себя чувствуешь? Как нога? Все еще болит?

— Да, жжет еще немного и дергает.

— Дай глянуть!

Икра распухла, повязка пропиталась кровью и прилипла к ране. Но кровотечение остановилось, и, в общем, состояние было удовлетворительным. При свете заключенный увидел следы крови, оставшиеся на кровати. Необходимо было срочно от них избавиться, так как охранники, которые пойдут с обходом, обязательно обратят на них внимание.

— Тотор, у тебя есть силы передвигаться?

— Да, Татуэ.

— Тогда надо стереть эти пятна, а то они очень заметны.

— Как это сделать?

— Возьми носовой платок, намочи и вытри, только побыстрее, а то они скоро придут. Потом ложись под кровать, как вчера, и не шевелись.

Глядя на то, как обессилевший ребенок оттирал кровь от деревяшек, каторжник думал: «Все хорошо, конечно, но долго так продолжаться не может». Вдруг он улыбнулся, отличная мысль пришла ему в голову: «Смелое решение, а почему бы и нет!»

Глава 8

Сообщники. — За сто су. — Завтрак заключенного. — Тотор ест суп. — Надежда. — Второй часовой. — «Ни минуты покоя…» — Опасность. — Состояние раненого ухудшилось. — Карандаш и бумага. — Татуэ побит, но доволен. — Все хуже и хуже.

* * *

Большие часы на здании госпиталя прозвонили семь утра. Бряцанье ключей и хлопанье дверей возвестили о начале обхода. Гектор забился под кровать и лежал там, как мышка в норке. Из-за сильного озноба он дрожал всем телом. К тому же ему хотелось есть. Но страх быть разоблаченным заставил его взять себя в руки и не шевелиться. Мальчик съежился как мог и старался не дышать.

Дверь камеры отворилась, и четыре каторжника в сопровождении самого господина Перно вошли в комнату. Двое взяли ведро и вынесли его. Двое других поставили кувшин с водой и жидкий суп с фасолью, кусок хлеба с отрубями и сто двадцать пять граммов плохо пахнувшего сала. Администрация не баловала узников.

Пока дежурные обслуживали заключенных, двери казематов оставались открытыми. Господин Перно остановился посреди камеры и, раздраженно покручивая тростью, спросил.

— Хотите что-нибудь заявить?

— Нет, ничего, начальник, — быстро ответил Татуэ, чтобы не задерживать охранника, так как боялся, что тот что-нибудь заподозрит. Перно, кинув злобный взгляд на верзилу, вышел и двинулся в следующий каземат — задать все тот же обязательный вопрос. Как только он скрылся из виду, Татуэ тихонько щелкнул языком. Один из дежурных, которого звали Жюль, поднял голову и вопросительно посмотрел. Почти не произнося слов, а только шевеля губами, силач быстро проговорил:

— Найди фельдшера Кадура, чтобы он сказал девочке по имени Лизет, что с ее братом все в порядке. Пусть не волнуется. Потом пойди к Виконту и от моего имени возьми сто су. Подели их с Кадуром.

Человек кашлянул, что означало «понял», и вышел.

Сто су считались на каторге огромной суммой. За сто су можно было повеселиться несколько дней, тайно приобретя травку и табак.

Охранник ничего не заметил, закрыл двери и скомандовал:

— Все! Работа сделана. Уходим!

Теперь заключенные должны были сутки сидеть взаперти до следующего обхода.

Бродяга ликовал. Начало было положено. В Жюле он не сомневался. Еще не случалось, чтобы кто-нибудь не выполнил поручения или присвоил деньги. Для нечестных в среде узников существовал целый ряд жутких наказаний, но, как правило, все обитатели каторги были солидарны и не подводили собратьев по несчастью.

Виконт — воровской банкир — не мог отказать Татуэ, так как у того был, что называется, текущий счет, как в Банке Франции. Будучи умелым и неподкупным, бывший преступник теперь хранил отдельные сбережения каторжников и владел черной кассой.

Желая утешить своего маленького друга, Татуэ ласково позвал его:

— Тотор, иди поешь супу!

Мальчик на четвереньках вылез из-под кровати и сел рядом на краешек. В похлебке плавала деревянная ложка.

— Это, конечно, не бог весть что, но выбирать не приходится, особенно когда голоден. Давай ешь, малыш!

— Сначала ты, Татуэ!

— Ну вот, опять ты… Я не хочу.

— Нет, нет, ты умрешь с голоду. У тебя сведет желудок!

— Сведет или не сведет, какая разница… Я хочу, чтобы ты съел все как можно скорее. Прошу тебя! Знаешь, я добавил бы своей крови в этот чертов суп, чтобы он придал тебе сил. Давай, ангел мой, ешь быстрее. Ты не представляешь себе, как мне больно видеть, что ты страдаешь.

Уступив настойчивым уговорам старшего, раненый взял ложку и, зачерпнув баланды, поднес ко рту. Запах показался ему отвратительным. Сделав над собой усилие, маленький горбун улыбнулся и проглотил содержимое ложки.

— Не так уж плохо! — сказал ребенок.

— Надо есть, иначе отдашь Богу душу, — строго произнес бывалый каторжник.

Гектор зачерпнул вторую ложку, выловив несколько фасолин, закрыл глаза, сморщился и, съев еще немного, произнес:

— Пахнет треской…

— К этому надо привыкнуть, здесь вся еда пахнет одинаково. Даже офицерские собаки не едят такой стряпни, а мы, чтобы не протянуть ноги, вынуждены ею питаться.

— Я тоже привыкну, — решительно заявил мальчуган. — Вот увидишь, я не имею права доставлять тебе хлопоты. Мне обязательно надо выздороветь и набраться сил. Только бы моя сестра не волновалась!

— Я уже сообщил ей, не беспокойся, Лизет знает, что с тобой все в порядке.

— Ты сделал это для меня? Какой ты хороший, Татуэ!

— Пустяки! Это только начало. Скоро ты сам все увидишь…

Так за разговорами, сидя в полумраке на арестантской кровати, ложка за ложкой маленький герой ел похлебку. Когда в миске осталась половина, он сказал:

— Я наелся. Теперь твоя очередь.

— Надо оставить на вечер. А я съем сало. Оно испорчено, ты можешь отравиться. Здесь нам приходится есть даже бешеных собак. Но это не важно!

— Значит, мой бедный папа так питается уже сколько времени… Какой кошмар! А ведь, ты знаешь, он невиновен. И он также закован в цепи, как ты, и не знает, что я здесь, недалеко…

— Терпение, мой друг! Будь мужественным, мы спасем его. Обещаю тебе.

— Несмотря на карцер, цепи, солдат и ружья?

— Да, несмотря ни на что… Вчера я уже предпринял кое-какие шаги, поэтому и нашел тебя около камеры отца, когда часовой выстрелил. Да, кстати, как твоя нога?

— Болит все время, проклятая… Может, я двигаюсь много?

— Да, наверное, но это вынужденно… Теперь ты сможешь отдохнуть, я устрою тебя получше. Не очень жестко?

— Нет, если бы был матрас, то было бы очень жарко.

— Тихо! Слушай, кажется, кто-то идет по двору!

— Ни минуты покоя…

Со стоном маленький горбун вновь спрятался в своем убежище, а Татуэ весь обратился в слух. Снаружи явственно слышались ритмичные шаги. Сначала шаги удалялись, затем через несколько минут приближались, потом снова удалялись и снова приближались.

«Что бы это значило? — недоумевал бродяга. — Неужели этим сволочам пришла идея поставить часового около казематов?» Каторжник ясно представил все последствия такой меры предосторожности. «Отныне ночные вылазки станут невозможны, все прямые контакты с Виконтом тоже. А что делать с больным ребенком, которому необходимо хорошее питание, да и рана может воспалиться… Сегодня же ночью обязательно попытаюсь добыть продуктов и лекарств. У черных есть какие-то тайные средства, чтобы залечить ногу. Точно! Это часовой ходит туда-сюда».

Непосредственной опасности солдат не представлял, и мальчик опять перебрался на кровать, где Татуэ освободил ему место.

Время тянулось мучительно долго. Раненый метался во сне и тяжело дышал. «У него сильный жар, — подумал каторжник. — Бедный мальчик, как ему плохо! Но не будем отчаиваться!»

Вечером маленький горбун наотрез отказался от еды, но выпил почти весь кувшин с водой. Ночью ему стало хуже. Нога распухла еще сильнее. Татуэ, как верный пес, просидел у постели больного, не сомкнув глаз.

Оставалось полчаса до обхода. Необходимо было снова спрятать ребенка, однако времени на то, чтобы снять колодки, не оставалось. Мальчик уже не мог самостоятельно держаться на ногах и с большим трудом, стиснув зубы от боли, переполз под кровать. «Что мы будем делать завтра?» — с беспокойством думал силач.

Обход проходил как обычно, только у господина Перно настроение было хуже прежнего.

Молодого солдата посадили под арест за пьянство на посту и фамильярное обращение со старшим по званию. Перно с четырьмя арабами оказался непонятным образом запертым в спальне каторжников. Возможно, он выпил лишнего, но расплачивались за это полторы тысячи узников колонии своей шкурой. Провели расследование загадочных событий, но ничего не обнаружили. Похоже, господин Перно научился раздваиваться, так как его видели в нескольких местах одновременно. Везде он появлялся пьяным, балагурил и выглядел смешным. Сам же охранник ничего не помнил точно. Только Виконт и Татуэ знали правду.

Служащий продолжал обход, зорко следя за дежурными и заключенными. Однако бродяге все же удалось переброситься несколькими фразами с Жюлем.

— Попроси у Виконта карандаш и бумагу.

— Хорошо.

— Сто су для себя.

— Да.

— Как дела у двести двенадцатого?

— Плохо. Очень плохо. Его ждет гильотина[798].

— Ты завтра дежуришь?

— Еще четыре дня… Девочке я все передал.

Приближались шаги Перно.

— Хотите что-нибудь заявить? — задал он свой обычный вопрос.

— Нет, начальник. Спасибо.

Через широко открытую дверь Татуэ сумел заметить уже не одного, а двух часовых: одного около ограды, другого внутри дворика у камер. «Значит, я не ошибся, — подумал каторжник. — Ладно, посмотрим, что можно предпринять… Они меня еще плохо знают».

Какую безумную надежду мог питать этот человек? Он боролся из последних сил, делая все возможное и невозможное во имя справедливости. Обстоятельства были против него.

Состояние раненого резко ухудшилось. Из-за влажного климата на экваторе малейшая царапина могла стать смертельной. Ногу разнесло так сильно, что повязка еле держалась на запекшейся ране. Маленький горбун отказался от еды, однако его мучила сильная жажда, а воды в кувшине почти не осталось.

День и ночь каторжник провел в страхе за жизнь ребенка, постоянно думая, не позвать ли кого-нибудь на помощь. На следующее утро Татуэ, заранее сняв колодки, перенес Гектора под кровать.

К счастью, господин Перно больше не заходил в камеры. Дежурный, который принес воду, прошептал: «В кувшине!» — и вышел. Как только заперли дверь, каторжник бросился к посудине. На дне лежал кусочек тростника, закупоренный свинцовой пробкой с одного конца и залитый воском с другого. Ногтем Татуэ отковырял воск и вытащил карандаш с аккуратно сложенным листом бумаги. Ничуть не удивившись изобретательности бывшего заключенного, он подумал: «Что ж, Виконт меня не подвел…» Взвешивая каждое слово, бродяга накарябал на листочке несколько фраз, затем свернул письмо в трубочку, засунул обратно в тростник и положил в ножку кровати.

Гектору стало совсем плохо. Он едва узнавал друга. У Татуэ сердце разрывалось от жалости к мальчугану. Каторжник прижимал его к груди, утешая, как умел, и повторял без конца:

— Потерпи, ангел мой! Ради твоего отца, потерпи!

— Да, папа… Я люблю тебя, — отвечал невпопад маленький горбун. — Я не хочу умереть, не увидев тебя…

— Ты не умрешь, ты должен жить. — Великан рыдал, как ребенок. — Ты должен спасти его… Только ты сможешь это сделать, дорогой мой малыш!

На следующий день заключенный, как обычно, спрятал мальчика под кроватью. Однако тот находился без сознания и сильно стонал. Бродяге пришлось все время кашлять, чтобы заглушить эти стоны. Разъяренный Перно как ветер влетел в камеру:

— Что это такое? — проорал он. — У тебя что, коклюш?[799]

— Кхе… кхе… кхе…

— Вот тоже болезнь!

— Кхе… кхе… кхе…

— Прекрати, иначе я пропишу тебе успокоительное, и это будет не настойка из солодки.

Но ребенок продолжал стонать, а каторжник кашлять. Удивительно, что охранник ничего не услышал. Правда, он решил, что заключенный издевается над ним, и, потеряв всякое терпение, набросился на Татуэ:

— Ты заплатишь мне за все, скотина!

И стал лупить его тростью куда придется.

Великан визжал, как обезьяна, думая про себя: «Бей, у меня кожа толстая. Ты скорее устанешь, чем сделаешь мне больно». На крики сбежались другие служащие и встали в дверях, с любопытством наблюдая за происходящим. Перно остановился и, тяжело дыша, закричал:

— Тысяча чертей! Что вы здесь забыли? По постам, немедленно! А то запру вас в карцер!

Солдаты разошлись. За ними вышел Перно и, размахивая тростью, отправился дальше по камерам. Жюль, проследив взглядом за уходящим начальником, подошел к Татуэ. Каторжник протянул ему кусочек тростника и, не переставая кашлять, произнес:

— Это для Виконта и сто су для тебя.

Успокоившись после экзекуции, господин Перно вернулся, чтобы закрыть казематы.

— Может быть, у него и вправду коклюш… Посмотрим…

Услышав такие слова, Татуэ усмехнулся и тихо произнес:

— Проваливай, грязный пьянчужка! Через сорок восемь часов ты сам будешь сидеть в карцере, как последний идиот, а мы будем на свободе или умрем!

Глава 9

Физические страдания. — Смертельная опасность. — Кризис. — Сон. — Письмо. — Безделушка Виконта. — В кусочке хлеба. — Последние приготовления. — Гимнастика хромого. — Сила ребенка. — Первая решетка. — Снаружи. — На крыше. — На стреме.

* * *

Кошмарный день! Кошмарная ночь!

Состояние ребенка становилось безнадежным. Маленькое хрупкое тело, лежащее на руках каторжника, содрогалось от конвульсий[800], а сухие губы шептали без конца два слова: «Пить! Воды!» Татуэ по капелькам вливал малышу в рот содержимое кувшина. Десять, двадцать раз он был готов позвать на помощь, с ужасом думая, что будет, если Гектор умрет, и корил себя за то, что заставил его слишком долго страдать. «Еще часочек», — уговаривал он сам себя.

Час прошел. Никаких изменений, только маленький горбун уже не просил ничего.

— Я обещаю тебе, — шептал силач умирающему мальчику, — мы спасем твоего отца, надо только, чтобы ты жил. Ты один можешь его освободить.

Время шло, принося с каждым часом новые страдания. Татуэ снял с себя колодки, чтобы иметь свободу перемещения. «Если кто-нибудь придет, тем хуже… или лучше… А если он умрет, я разобью себе голову о стену этой проклятой камеры».

В полночь каторжник решил, что все кончилось. Ему показалось, что маленький горбун перестал дышать. Все тело ребенка было таким горячим и мокрым от пота, как будто его только что вынесли из бани. Бродяга положил мальчугана на спину, расстегнул его рубаху и принялся энергично растирать грудь. Он отчаянно боролся за жизнь друга. Наконец, поняв тщетность своих усилий, он поднял Гектора на руки и подошел к двери. «Как только услышу приближающиеся шаги часового, крикну», — решил он. Но часовой спал, прислонившись к ограде.

Прошло примерно четверть часа, а Татуэ так и стоял около двери в ожидании. Постепенно пот перестал стекать с безжизненного тела, жар спал. Кризис, который чуть не убил ребенка, миновал. Похоже, пот вымыл из организма все смертельные микробы. Такое случалось в жарких странах, когда после коматозного состояния[801] человек вдруг заново рождался.

В полной темноте, царившей в камере, каторжник услышал голос друга:

— Я так хорошо поспал… У меня больше не болит!

Не поверив своим ушам, силач подпрыгнул от радости:

— О, Господи! Мой храбрый маленький человечек! Я знал, что ты одолеешь болезнь. Теперь все будет хорошо! Ты скоро поправишься. Уж если тебя не доконала такая высокая температура, то ты через сутки будешь на ногах и доживешь до ста лет.

Но маленький горбун не слушал его, он спал глубоким здоровым сном. Татуэ продолжал:

— Если Виконт не подведет меня, то через двенадцать — пятнадцать часов мы будем на свободе!

Силач осторожно положил Гектора на кровать и устроил поудобнее, постелив одеяло и доломан лжеохранника. Затем надел колодки, примостился рядом и вскоре заснул. Давно бродяга не чувствовал себя таким счастливым.

В обычный час господин Перно делал обход. Мальчик, которого и пушки не могли бы разбудить, не шевелил ни рукой, ни ногой. Войдя в камеру первым, охранник внимательно все обследовал. «Может быть, что-то не так?» — забеспокоился силач. Но нет. Перно просто хотел убедиться, что заключенный на месте и после вчерашнего хорошо себя чувствует. Пропойца ждал, пока каторжники заменят ведро и принесут еду, вызывающе, но в то же время трусливо глядя на силача. Как только дежурные сделали свое дело и вышли, господин Перно, заперев каземат, последовал за ними. Татуэ не удалось обменяться с Жюлем ни словом, ни жестом.

Бродяга бросился к кувшину. Ничего. Дрожащими руками он схватил хлеб, пощупал его. Опять ничего. Тогда Татуэ раскрошил кусок, и радостный крик сдавил горло — на ладони остались лежать два предмета: свернутая бумажка и неизвестного назначения штучка, размером с часы. Каторжник развернул письмо и, с трудом сдерживая волнение, прочитал:

«Мой старый братишка!

Посылаю тебе безделушку, которую ты просил. Но это не все. Мне пришлось заплатить твоему сообщнику, а это не дешево. На твоем текущем счету было 2300 франков. Эта штука стоит две тысячи, включая мои комиссионные. Дороговато, я знаю, но такова моя цена. Дело прежде всего. Вещица работает изумительно. Верни мне ее, когда она тебе уже не будет нужна. Она может послужить другим. Желаю тебе счастливого побега и, если ты когда-нибудь вернешься на каторгу, я всегда к твоим услугам.

Между прочим, дела у твоего протеже 212-го скверные. Обжалование отклонено. Завтра его отправляют в Кайенну для приведения приговора в исполнение. С девчушкой все хорошо.

Письмо уничтожь».

Бродяга закончил читать и произнес:

— Тысяча чертей! Завтра отца моего маленького друга куда-то там повезут… Это мы еще посмотрим. Мальчуган болен, но надо, чтобы он смог ходить, иначе все пропало.

Скомкав записку, силач машинально положил ее в рот и запил глотком воды.

— Таким письмецом брюхо не набьешь! — усмехнулся он.

Затем Татуэ со всех сторон изучил безделушку, на которую ушли все его сбережения. Он так увлекся, что забыл поесть. Время шло, а малыш все спал и спал глубоким сном выздоравливающего.

В три часа Гектор вдруг проснулся и сразу сел. Потом подвинулся на край кровати и предстал перед довольным другом, смотревшим на него с надеждой.

— Как ты, дорогой, лучше? Выглядишь неплохо!

— Я спасен! Слышишь, Татуэ, у меня больше не болит! Я воскрес!

— Ты — отличный малый!

— Сальто-мортале[802] я бы не взялся исполнить… Голова побаливает, а ноги и тело как ватные, но главное — не болит!

— Ладно, поешь, и силы восстановятся. Мне необходима будет твоя помощь.

— Есть какие-нибудь новости, пока я спал?

— Да, много, и очень важные.

— Рассказывай!

— Посмотри на эту штуку, я только что получил ее через дежурного. Это маленькая пила. Дьявол! Она небольшая, но очень удобная. Лучший из механизмов, какой я когда-либо видел.

Однако мальчик едва слушал его. Он сидел молча и смотрел на безделушку без всякого интереса.

— Послушай хорошенько, — продолжал Татуэ. — Эта штучка сделает нас свободными.

— И папу тоже?

— Конечно, именно его.

— Здо́рово! Тогда объясняй!

— Я знал, что тебе понравится. Смотри, этот прекрасный мощный механизм, похожий на часы, приводит в движение маленькую вращающуюся пилу.

— Вращающуюся?

— Да, круглую, как монета в сто су, с зубцами по краям. Она сделана из прочнейшей стали с очень острыми зубцами и работает совершенно бесшумно, с бешеной скоростью. Смотри!

С этими словами он повернул слева направо ручку. Что-то щелкнуло, и тотчас механизм заработал. Из корпуса появилось лезвие, и послышался звук, похожий на жужжание шмеля.

— Понял? — спросил каторжник.

— Пока нет.

— Вот, малыш, достаточно приложить эту пилочку к металлу, и она тут же распилит его.

— Не нажимая?

— Ничуть. Надо действовать нежно. Твои маленькие ручки прекрасно с этим справятся.

— Чтобы распилить колодки?

— Ты догадлив. Я сам не могу этого сделать по причине, которую ты узнаешь сегодня вечером.

— Так сегодня вечером?

— Да, время нас торопит. А теперь дай мне, пожалуйста, одеяло, на котором ты спал.

Маленький горбун, прихрамывая, притащил то, о чем его просили, и Татуэ принялся разрывать одеяло на одинаковой ширины полоски, затем связал их, свернул в клубок, и получилась веревка длиной приблизительно метров шесть.

— Довольно прочная. Должна выдержать человека моей комплекции. Иди поближе! Так как нам предстоит действовать в кромешной тьме, тебе надо как следует научиться пользоваться пилой. Кладешь ее на металл и не нажимай сильно, она режет сама. И ни в коем случае не подставляй пальцы, отхватит — не заметишь.

— Хорошо, я буду внимателен и осторожен. Можно, я поем немного и отдохну до вечера, а то я чувствую слабость.

— Конечно, замори, как говорится, червячка и поспи. Я разбужу тебя когда надо.

Даже для такого терпеливого человека, каким был Татуэ, время тянулось бесконечно. Бродяга вдруг начал сомневаться в успехе своего дерзкого плана. Сумеет ли ребенок, еще вчера лежавший без сознания, выполнить сложную задачу, которую он собирался ему поручить? Могут возникнуть сложности и непредвиденные обстоятельства. Но на карту была поставлена жизнь честного человека.

Прозвучал сигнал окончания работы. Татуэ сидел и размышлял. Через некоторое время он услышал сигнал отбоя.

«Уже, так скоро», — подумал каторжник. Теперь ему казалось, что время летит слишком быстро.

Прошло еще полчаса. Маленький горбун сидел рядом с великаном и ждал. Сердце его бешено колотилось.

«Пора», — скомандовал себе силач и решительно встал с кровати. Затем он осторожно перенес Гектора к окошку, которое располагалось напротив двери. Размером оконце было около 75 см с двумя рядами решеток и находилось довольно высоко, под потолком, так что через него можно было увидеть лишь кусочек неба.

Заключенный поставил мальчика на плечи.

— Ты готов? — шепотом спросил он.

— Да, — быстро ответил мальчуган.

— Нога не болит?

— Нет, все нормально.

— Хорошо. Начинай пилить слева внизу.

Гектор нащупал решетку, приложил пилу, нажал на пружину и услышал легкое жужжание.

Прошло минут пять.

— Решетка разогрелась? — спросил Татуэ.

— Не очень. Готово! Разрезал.

— Браво! Теперь давай наверху.

— Мне не достать.

Мужчина поднялся на цыпочки, вытянулся как мог, взял мальчика за ноги и поднял еще выше. Благодаря недюжинной силе он крепко держал малыша на вытянутых руках в течение всего времени работы.

— Не бросай решетку, когда отпилишь. Держи ее в левой руке.

Прошло еще минут пять или шесть.

— Готово, — победно произнес маленький горбун.

— Держись крепко. Опускаю.

Татуэ поставил мальчугана на пол.

— Ты устал? — заботливо спросил каторжник.

— Не будем об этом, — задыхаясь и обливаясь потом, ответил ребенок, оставаясь твердым, как решетка, которую он только что спилил.

Силач взял веревку, сделанную из одеяла, и передал мальчику.

— Привяжи один конец покрепче к решетке, которая осталась на месте, и постарайся зацепить ее за деревянный навес.

Бродяга снова поднял Гектора на уровень окна. Малыш прекрасно понял его, сделав все, как надо. Операция проходила в полной темноте и тишине. Теперь пора было уходить, прыгнув с трехметровой высоты по возможности бесшумно. К счастью, администрация усилила охрану внутреннего дворика, куда выходили двери казематов, не предполагая, что кто-то может вылезти с другой стороны.

С внешней стороны располагались дворики, разделенные заборами и представляющие собой нечто похожее на лабиринт под открытом небом. Дворики служили для прогулок отдельных заключенных и были размером 10 м х 4 м, а с двух сторон они имели по цинковому навесу, чтоб заключенный мог спрятаться от солнца или дождя. Навесы примыкали к камерам с № 1 по № 6 и располагались ниже окошек. Татуэ хорошо знал об их существовании. Он, как трубочист, высунулся из окна, вобрал в легкие побольше свежего воздуха и посмотрел наверх. Несколько звездочек поблескивали на темном небосклоне.

— Возьмись за веревку, — произнес он тихо, держа мальчугана. — Вылезешь наружу, под ногами нащупаешь крышу. Стой там и не двигайся.

— Готово. Я здесь, — выдохнул маленький горбун.

Чтобы опуститься бесшумно и ничего себе не повредить, каторжник обмотал веревку еще два раза вокруг решетки и осторожно вылез на цинковый навес. Затем отвязал веревку и спросил:

— Ты как? Не устал?

— Нет, что ты! Как подумаю, что скоро отец будет свободен, так готов гору свернуть!

— Отлично! Значит, мы победим. Пилочка у тебя?

— Да.

— Постарайся не потерять ее, иначе все пропало. Теперь осторожно.

Татуэ взял мальчика на руки и стал продвигаться по портику. Они прошли мимо одной камеры и подошли к другой.

— Номер три, это камера твоего отца. Ты сделаешь все то же самое, что и с нашим окошком: распилишь первую решетку, закрепишь веревку, потом распилишь другую и спустишься в камеру.

— Да, мой любимый Татуэ! Понятно.

— Я посторожу здесь. Ничто не должно нам помешать.

Глава 10

Отец и сын. — Освобождение. — Удивительная стойкость ребенка. — На крыше. — В госпитале. — Трогательная сцена. — Монахиня. — Опять господин Перно. — У Виконта. — На пристани. — В лодке. — Свобода!

* * *

Татуэ спустился на землю, а маленький горбун остался на портике и приступил к делу. Он не чувствовал ни боли, ни усталости, воодушевленный мыслью о скором освобождении отца.

Легкое жужжание пилы потревожило чуткий сон заключенного. Последние ночи он много размышлял и спал очень плохо. Сначала каторжник подумал, что ему почудилось, но потом понял, что не ошибся. Звук говорил о присутствии человека. Кто знает… Может быть, друг… Ничего удивительного.

— Кто там? — спросил он наконец.

— Тише, папа! Это я. Не падай духом!

Сердце несчастного чуть не выпрыгнуло из груди, на глазах появились слезы.

— Сыночек, дорогой мой мальчик! Да хранит тебя Господь! — прошептал он.

— Мы с Татуэ пришли тебя освободить. Я перерезал решетки, и мы выбрались из пятой камеры. Сейчас я перепилю здесь. Вот веревка… Папочка, не унывай и не говори ничего, через десять минут я буду рядом с тобой.

— Да, мой хороший, я больше не произнесу ни слова и буду ждать.

Гектор продолжал начатое дело, а приговоренный пытался разглядеть хоть что-нибудь в темноте. Неожиданная радость наполнила его сердце. Еще несколько минут назад смерть казалась неизбежной, и вдруг его сын, которого он уже не чаял увидеть, явился как ангел-спаситель.

Пила все пилила и пилила прочные прутья решетки. Отец слышал дыхание мальчугана, трудившегося без устали.

Прошло минут пять — снизу решетка уже подпилена. Еще пять минут — первая решетка упала. Маленький горбун аккуратно убрал пилочку в карман и привязал веревку, затем, распилив вторую решетку, проскользнул в камеру и бросился в объятья родного человека. От радости они не могли вымолвить ни слова. Однако время шло, и необходимо было действовать.

— Папа, надо уходить, поговорим позже! Сейчас я перережу цепи, — освобождаясь от объятий отца, произнес Гектор.

— Да, конечно, скорее из этого ада!

Мальчуган, прекрасно зная расположение балки правосудия, нащупал цепи и уверенно приложил к ним пилочку, как будто действие происходило днем. Крак! Готово.

Заключенный освободился от колодок и встал. Маленький горбун, как взрослый, руководил его действиями.

— Татуэ ждет нас на внутреннем дворике. Подсади меня, пожалуйста, к окну.

Мужчина подчинился, удивляясь, с каким спокойствием и уверенностью действует мальчик. Он поднял сына, и тот в одно мгновение оказался на портике[803].

— Теперь — ты, подтянись с помощью веревки, — подсказал Гектор. — Когда вылезешь, отвяжи ее, там два узла.

Марион последовал его совету и оказался снаружи. Татуэ стоял внизу и ждал их. Когда отец и сын предстали перед ним, он, обращаясь к капитану, сказал:

— Рад вас видеть.

В ответ благодарный заключенный коротко произнес:

— Дай я пожму твою руку.

После рукопожатия Татуэ свернул веревку и перешел к делу:

— Мальчик ранен, возьмите его под руку и следуйте за мной шаг в шаг.

Все трое шли босиком, медленно и бесшумно пробираясь по навесам. Вскоре они достигли основной стены, огораживающей колонию.

Берег пролива был усыпан пушками и оборонительными сооружениями и со стороны моря представлял собой неприступную крепость, однако со стороны материка, если постараться, можно было найти лазейку. Именно таким образом отсюда выбирались каторжники. Сен-Лоран служил местом заключения, построенным по типу английской крепости, тылы которой едва охранялись.

Татуэ посмотрел вниз. Никого. Он размотал веревку и сказал Мариону:

— Посадите ребенка рядом со мной и спускайтесь, я подержу.

Не колеблясь, капитан повиновался.

— Теперь твоя очередь, малыш.

Тотор соскользнул в руки отца. Бродяга сделал петлю, навесил на выступ ограды и, обмотав руку, неожиданно ловко приземлился на кончики пальцев.

— Свободны! Мы свободны! — с головокружительной радостью воскликнул бывший смертник.

— Но еще не спасены, — заметил Татуэ.

Тем не менее самое сложное было позади.

— А маленькая Элиза? — вдруг вспомнил отец.

— Она в госпитале. Зайдем с другой стороны.

Избегая дорог и построек, беглецы прошли через джунгли и менее чем через полтора часа оказались недалеко от госпиталя. Было без четверти одиннадцать. В окнах виднелся свет ночников. Двое взрослых и ребенок тихо подошли к восточной стороне здания, где раньше располагалась комната маленького горбуна и его сестры, предполагая, что девочка еще там. Отец поднял Гектора к окну. Сквозь москитную сетку мальчик оглядел комнату.

— Да, Элиза тут, я вижу ее. Она спит в кровати.

— Хорошо. Я пойду за ней, — вызвался Марион.

Татуэ подставил спину. Стекол на окнах не было, их заменяли рамы со светлыми волосяными сетками. Капитан разорвал сетку, просунул руку в дырку и открыл шпингалет. Забравшись таким образом в комнату, он подошел к кровати и остановился. Девочка безмятежно спала с полуоткрытым ртом. Черты ее напомнили Мариону умершую жену. Он опустился на колени и, прижимаясь щекой к руке ребенка, заплакал.

Приглушенные рыдания разбудили Лизет. Она вскрикнула и тотчас узнала отца, несмотря на огрубевшие черты его лица и грязную одежду заключенного.

— Папа, ты, дорогой мой! Я ждала тебя!

Девочка бросилась ему на шею и крепко обняла.

— Дочурка моя, мы больше не расстанемся. Я свободен! Я уведу тебя и брата с собой, — лихорадочно повторял капитан.

Вдруг Лизет выпрямилась и, побледнев, прошептала:

— Папа! Сюда кто-то идет! Мы пропали!

Дверь тихо отворилась, и в комнату с лампой в руке вошла монахиня. В одно мгновение старая женщина поняла все. Еще из коридора она услышала взволнованные голоса и догадалась о происходящем. Удивившись, но не испугавшись, монахиня молча закрыла за собой дверь и осталась стоять на месте.

Мужчина, более бледный, чем девочка, поднялся с колен и, умоляюще глядя женщине в глаза, произнес глухим голосом:

— Клянусь вам жизнью моего ребенка и святой памятью ее матери, погибшей по дороге сюда, я невиновен. Уверяю вас, что это правда! Меня несправедливо бросили в этот ад, приговорив к смерти. Я сбежал и пришел за своей дочерью, разве это преступление?

Старая женщина склонила голову, подошла к маленькой Элизе, поцеловала ее в лоб и прошептала:

— Прощай, моя малышка!

— О! Сестра моя, как вы добры! — воскликнула девочка. Отец смахнул слезу.

— Да хранит вас Господь!

Марион помог дочке натянуть платье, взял узел с наспех собранной одеждой, и они подбежали к окну. Прежде чем скрыться, он обернулся и произнес одно лишь слово, шедшее из глубины души:

— Благодарю…

Ребенка капитан передал прямо в руки Татуэ, а сам одним прыжком перемахнул через подоконник. Все четверо благополучно скрылись в зарослях.

Минут через десять беглецы стояли у владений Виконта. Дом был погружен в тишину, окна и двери заперты. Татуэ прокричал знакомым свистом птицы-трубача. Виконт, как хищник, спал вполглаза и сразу услышал условный сигнал. Он встал, отпер дверь и пригласил странных посетителей войти. Они обменялись несколькими короткими фразами:

— Что вам нужно?

— Одежду, немного провизии, сабли, два зонта, спички, фитиль, табаку и не забудь пару весел.

— Сейчас… А моя пилочка?

— Я ее принес. Отличная вещь! Какая работа!

Виконт все делал очень быстро, но без суеты. Он тут же принес две голубые гимнастерки, две пары холщовых брюк и ботинок, фетровые шляпы с большими полями и зонтики для детей, затем собрал в мешок несколько лепешек из маниоки, пять банок консервов, компас, веревку и рыболовные крючки. Мужчины скинули безобразную одежду заключенных, быстро переоделись и приготовились отправиться в путь. Банкир посчитал расходы и выдал Татуэ оставшуюся сумму, что составило двадцать франков. Кроме того, славный малый отдал беглецам содержимое черной кассы, а именно, четыре старые и совершенно черные монеты по сто су, сданные какими-то арабами, известными скопидомами.

Мужчины попрощались с хозяином, который пошел их проводить до двери, и покинули дом. Пересекая дорогу, они увидели человека, который, слегка покачиваясь, шел им навстречу.

— Кто там? В это время запрещено ходить!

Ох уж этот противный голос, путники узнали бы его и за сто миль. Наверняка господин Перно, несмотря на комендантский час, собрался купить бутылочку абсента[804]. Он взглянул на группу и, заметив детей, произнес:

— Черт побери! Ведь это малыши двести двенадцатого. А мужчины — это…

Старый охранник собрался было поднять по тревоге постовых солдат, чтобы арестовать беглецов, но именно в этот момент сокрушительный удар Татуэ свалил его с ног. Тяжело охнув, пьянчужка упал в пыль. Бродяга мгновенно размотал веревку, которую прихватил у Виконта, связал обмякшее тело и заткнул надзирателю рот носовым платком. Затем, бросив Перно в высокую траву, чтобы не было видно, сказал:

— Уф! Пошли! Теперь он очнется только к утру.

Марион взял на руки дочку, а Татуэ — Гектора, и быстрыми шагами они направились к пристани.

Татуэ, у которого имелся дерзкий план, говорил, что зачастую самые невероятные вещи проходят гораздо лучше, чем обычные. В конце концов, выбора у них не было. На ходу бродяга объяснял:

— Мы возьмем пирогу, переплывем через Марони и будем идти всю ночь.

— Прекрасно! — одобрил Андре, будучи человеком решительных действий.

Все лодки и небольшие суда, включая принадлежавшие администрации, стояли на приколе у пристани. Вечером с них снимали и убирали весла, чтобы никто не мог воспользоваться ими ночью без сопровождения охранников, знавших пароль. Такое правило распространялось на всех жителей поселения, будь то торговцы, служащие или путешественники. По нарушителям открывали огонь без предупреждения. Беглецы знали об этом, но все же решили попытать счастья.

У берега под навесом покачивалось около двадцати лодок. В ста шагах от них по мостику прохаживался часовой. У другого поста, поблескивая штыками, стояло несколько солдат. Пять или шесть пар глаз следили за лодками и водой. К счастью, ночь оказалась темной, и легкий туман скрывал очертания предметов.

Пригнувшись и стараясь ступать как можно тише, путники достигли берега. Татуэ решительно вошел в воду и погрузился почти по грудь. Марион передал ему весла, взятые у Виконта, и мешок с провизией. С удивительной выдержкой и совершенно бесшумно бродяга уложил все на дно пироги. Теперь была очередь за детьми. Сначала усадили дрожавшую от страха Лизет, за ней относительно спокойного и уже привыкшего к опасности Гектора. Затем Татуэ еле слышным шепотом произнес:

— Садитесь, капитан!

Марион вздрогнул — так давно его не называли по званию. Мгновения прошлого пронеслись в голове. Промокнув до нитки, отец занял место рядом с сыном и дочерью. Все трое легли на дно лодки и замерли. Нащупав в воде цепь, на которой держалась пирога, Татуэ вытащил из кармана прихваченную на всякий случай «соловушку», вставил в замок и, открыв его, сказал капитану:

— Осторожно, не шевелитесь!

Бродяга подтолкнул пирогу и медленно поплыл. Подхваченная приливом лодка незаметно покинула пристань и направилась к противоположному берегу. Вскоре она была уже недосягаема. Татуэ перелез через борт и, передав Мариону весла, произнес:

— Не смею командовать вами, но за весла, капитан! Надо подналечь, и мы будем спасены!

Не прошло и часа, как беглецы достигли голландского берега пролива и с этого момента стали свободными.

Часть II. В ОКЕАНЕ

Глава 11

Реклама артиста. — В Тринидаде. — Старые знакомые. — Татуэ. — Иллюстрации на теле. — Современная история на коже. — Песенка «Неси свой горб». — На рейде. — Ураган. — Суда в беде. — Ужас. — Кораблекрушение. — Самоотверженный поступок.

* * *

Тум… бум… тум… бум…

Тугая кожа старого барабана едва не лопалась под ударами силача. На громкий стук собирались в поисках развлечений любопытные прохожие, слоняющиеся без дела по набережной. Докеры[805], негритята, английские солдаты в белых касках и перетянутых ремнями красных мундирах, торговцы, для которых праздником считался заход в порт французского корабля, и индусы в величественных тюрбанах[806] на головах, не спеша, подходили и образовывали круг. В центре стоял человек, одетый в брюки, рубаху и ветхую шляпу, которая была ему явно велика. На огромном ковре, расстеленном прямо на земле, лежали гири, гантели, штанга, несколько металлических шаров и якорь, приготовленные для выступления атлета.

Невдалеке открывалась красивейшая перспектива замечательной столицы острова Тринидад Порт-оф-Спейна[807]. Артиста, стоящего спиной к городу, это нимало не заботило, однако он с удовлетворением отметил, что кольцо вокруг него стало довольно плотным. Внезапно атлет перестал стучать и, описав рукой какой-то невообразимый круг, хриплым, но звучным голосом произнес:

— Уважаемые дамы и господа!

Вы собрались здесь, чтобы в полдень увидеть Луну! На ваших глазах мыльный пузырь станет уличным фонарем, свечки — электрической лампой!

Мы, настоящие честные артисты, владеем магической силой!

Однако не буду злоупотреблять зрительским терпением и постараюсь поскорее удовлетворить ваше любопытство. Обещаю показать то, что вы никогда в жизни не видели.

На арене — непобежденный чемпион мира по борьбе. Выступал перед многими коронованными особами, например, его королевским величеством принцем Галльским. Аплодисменты в его честь! Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Гип-гип-ура!

Поиграв на патриотических чувствах собравшихся, барабанщик продолжал:

— Лучшая реклама — короткая реклама! А лучшее подтверждение рекламы — факты! Доверьтесь мне, и вы не пожалеете! Однако будьте великодушны и щедры, так как наши средства, увы, не позволяют работать бесплатно.

Прежде чем начать блестящее представление, я продемонстрирую вам татуировку, подобно которой нет во всем мире. На ее исполнение ушло двенадцать месяцев работы. Моя спина, грудь, руки и ноги рассказывают об истории нашего народа. Есть и портреты известных соотечественников. Обратите внимание на потрясающее сходство!

Затем присутствующий здесь господин Тотор споет вам чудесную песенку под названием «Неси свой горб». После этого мадемуазель Лизет соберет пожертвования. Мы берем все, с чем вам не жаль расстаться, любые монеты: пенсы, шиллинги, кроны и соверены[808], а также медь, серебро и золото. Все! Я же продемонстрирую вам упражнения со штангой в триста ливров[809],— для меня она легче обыкновенного ружья, — буду жонглировать ядрами и перетяну десять человек, хотя бы их удерживал стальной трос с якорем на конце. У нас найдется и многое, многое другое, чтобы позабавить вас. Вы не пожалеете своих денежек. А теперь музыка!

Оркестром служил единственный барабан, который с помощью палочек, летающих с головокружительной скоростью в руках силача, производил такой шум, что легко мог заменить полковую батарею.

Наконец артист остановился, снял ремень, стянул рубашку и брюки и остался в борцовском трико. По рядам прокатился возглас удивления — с головы до пят кожу незнакомца покрывала разноцветная татуировка. Две сложные композиции были запечатлены одна на спине, другая на груди. Взору окружавших открылись не примитивные и грубые рисунки матросов или преступников, а настоящее произведение искусства, терпеливо выполненное мастером своего дела. Кроме «исторических сцен», на этом необычном «полотне» красовались еще различные флаги, изречения, призывы и портреты видных военачальников, как морских, так и сухопутных. Показ сопровождался забавными движениями: мужчина то надувал живот, то напрягал мышцы груди и рук. Довольный произведенным эффектом, артист гордо объяснял:

— Здесь на груди вы видите бомбардировку складов Фу-Чеу — один из славных эпизодов франко-китайской войны[810]. А вот Вольта[811], где можно заметить адмирала Курбе[812] в окружении полководцев из генерального штаба. Это Байард, который позднее собрал во Франции лучших из оставшихся в живых мореплавателей. Чуть выше — его портрет на фоне трехцветного флага.

Любопытство усиливалось. Зрители подходили ближе, чтобы получше разглядеть, и восхищенно охали. Первый успех был хорошим предзнаменованием. Татуэ улыбнулся и, скосив глаза в сторону, прошептал:

— У нас будет хороший сбор!

И он продолжал демонстрировать свою геркулесову мускулатуру.

— Прошу прощения у почтеннейшей публики, что вынужден повернуться спиной. Не хочу обидеть вас, это лишь для того, чтобы вы смогли насладиться не менее славной, но теперь уже мирной сценой из современной истории. Вы видите, дамы и господа, замечательное полотно, представляющее собой въезд в Париж его императорского величества государя Российского, нашего союзника, со своей супругой императрицей. Напротив в парадном ландо[813] покойный президент Французской республики господин Феликс Фор[814]. Смотрите! Смотрите! Подходите ближе, не стесняйтесь! Вот на левой руке портрет знаменитого президента в рамке, его шестнадцатигранная шляпа, монокль[815], орденская лента на белом жилете, серое пальто и белые гетры[816]. Все детали подлинные… Еще портреты генералов, командующих нашей молодой армией…

Успех, произведенный демонстрацией татуировки, возрастал с каждой минутой. Зрители были увлечены. Они и не заметили, что ветер вдруг стал сильнее, а на волнах появились барашки. Похоже, надвигался торнадо[817], один из тех смерчей, которые, внезапно налетая, приносят разрушения и смерть.

Тотор, повернув голову, увидел далеко на северо-востоке большую черную тучу и воскликнул:

— Боже мой! А папа на шаланде в море!

На что Татуэ, пожав плечами, возразил:

— Не бойся, твой отец — самый лучший моряк на свете. Равного ему нет ни на одном флоте мира. Он пережил столько штормов и ураганов, сколько нам с тобой и не снилось.

— Ты прав, но все же мне страшно…

— Я говорю тебе, никакой опасности для него не существует… Надо ведь, чтобы он заработал несколько су, как мы здесь. Только тогда мы сможем поскорее покинуть эту проклятую Америку. Давай, твоя очередь петь романс. Уважаемые дамы и господа! Пока вы любуетесь живописью на коже, которая украшает тело вашего покорного слуги, господин Тотор исполнит песенку «Неси свой горб».

Парнишка! У тебя забавный вид!

Чем у тебя мешок набит?

Откуда на плече твоем сума?

Какой громоздкий груз — сойти с ума!

Зерно несешь на мельницу? — Да нет!

Зачем булыжник сунул ты в пакет?

Зачем взвалил бретонскую волынку

Ты на свою мальчишескую спинку?

Да это горб!

Мой маленький верблюд,

Тащить поклажу эту — зряшный труд!

Ну что же, хоть повеселишь народ!

Мой бедный старичок-горбун,

Вперед!

У маленького горбуна был замечательный чистый высокий голос и к тому же превосходная дикция. Он оказался прирожденным актером и сопровождал песню выразительными, комическими жестами. Публика поддерживала артиста. Громче всех, чуть ли не разрывая перчатки по швам, хлопали английские солдаты.

Тем временем ветер усилился. Капустные и кокосовые пальмы сгибались, как тростинки, под его порывами, а море с глухим гулом обрушивало волны на каменистый берег.

Глаза мальчика были прикованы к горизонту. С едва заметным беспокойством он начал петь второй куплет:

Через леса, долины ты идешь.

Достойнее, чем герб,

Ты горб несешь!

Трудна дорога,

И жестоко время,

Но для тебя

Твой горб не бремя.

Вперед! Сквозь дождь и ветер

Шагай, бедняк!

Тебе ведь не катить в карете,

А добираться так!

Мой мальчик-старичок,

Никто тебя не ждет,

Но ты не плачь! Молчок!

Вперед!

Вперед!

Как только Гектор пропел последнюю ноту, раздались бурные аплодисменты, крики «браво». И в тот же миг в порту прогремел выстрел пушки, возвещавший о том, что надвигается торнадо. Прозвучали приказы лодкам и небольшим судам, стоящим на рейде[818], незамедлительно вернуться в порт, а кораблям построиться и выйти в открытое море. В мгновение ока сигнал тревоги распространился по берегу. Круг зевак распался, и люди бросились врассыпную, не оставив ни единого су артистам. Трое несчастных не обратили на неудачу никакого внимания. Их мысли были далеко. Сидя на ковре посреди разбросанных приспособлений атлета, они сквозь слезы смотрели на море, которое на их глазах становилось все более яростным и неукротимым.

Прогулочные лодки и яхты[819] с трудом причаливали, давая жуткий крен и прыгая на волнах, как скорлупки. Шаланды[820], которые привозили товар со стоявшего на якоре парохода, возвращались к берегу, рискуя пойти ко дну. Почти всем удалось благополучно завернуть за дамбу[821], где было поспокойнее. Вскоре в открытом море остались лишь одна шаланда да небольшое суденышко, плавающие в тридцати метрах друг от друга и в трех кабельтовых от берега, что составляло приблизительно 600 метров. Любой содрогнулся бы, увидев их в столь бедственном положении. Помощи ждать было неоткуда.

На берегу тем временем собралось около тысячи зевак, которые, предчувствуя катастрофу, наблюдали за разворачивающимися событиями. В шаланде суетились двое черных матросов, а у штурвала стоял белый капитан.

— Папа! Это папа! — закричали дети, узнав его гордый силуэт.

На другом суденышке можно было заметить четырех человек: двух матросов и двух пассажиров, мужчину и женщину. Красивая быстроходная прогулочная яхта с парусами, прочная и сделанная отличными кораблестроителями, взяла на борт двух туристов, прибывших на французском трансатлантическом[822] судне из Гавра и решивших совершить экскурсию, пока теплоход стоял в порту.

Ураган не заставил себя ждать. Чудом не опрокинувшись, яхта, почти касаясь парусами волн, неслась по морю со скоростью птицы. Матросы привычными движениями управляли парусами, пытаясь выровнять положение. Один из них с проворством обезьяны влез на шпринто́в[823] и оказался почти снаружи, повиснув на нем с подветренной стороны. Таким образом он сделал противовес, и судно выпрямилось.

Огромные морские птицы, большие любители бурь, с пронзительными криками парили над попавшими в беду людьми. В поисках легкой добычи приближались акулы, зловеще поблескивая плавниками, и описывали круги вокруг будущих жертв.

Шаланда, опираясь на два длинных весла и умело управляемая опытным капитаном, оказалась в более выгодном положении. В случае необходимости она могла прийти на помощь туристам.

Толпа, стоявшая на берегу, внимательно следила за маневрами двух судов.

Прижавшись к Татуэ, маленький горбун и его сестра во все глаза глядели на отца, который то исчезал за огромными, как горы, волнами, то вдруг вновь появлялся.

Вдруг раздался сухой хруст, мачта сломалась, и матрос оказался в воде. Парус унесло ветром, как тряпку, яхта перевернулась килем вверх, а пассажиров и матросов разбросало по морю.

Возглас ужаса потряс толпу. Однако никто не решился пойти на смертельный риск и броситься им на помощь.

Вдруг новый крик, крик восхищения и надежды раздался среди сочувствующих. То, что никто не осмелился сделать с суши, осуществил человек, находившийся в море. Марион, капитан Марион, отец двоих детей, дрожавших от страха на берегу, крикнув двум своим матросам: «Держитесь!» — взял в зубы нож и бросился в воду навстречу опасности.

Акулы подплывали все ближе и ближе к потерпевшим кораблекрушение, но отважный бретонец, услышав душераздирающие вопли о помощи на французском языке, готов был пожертвовать жизнью, чтобы спасти несчастных.

Глава 12

Акулы. — Резня. — Жертва. — Надежда. — Спасение. — Признательность. — Отель «Д’Альзас». — Тяжелая жизнь. — После побега. — Хлеб насущный. — Капитан и судовладелец. — Большие деньги. — Неожиданная встреча. — Главный кок.

* * *

Волны тотчас разбросали утопающих. Яхта килем кверху[824] кружилась на месте. Птицы продолжали летать над бушующим морем, издавая резкие крики. Круг акул сужался, они подплывали все ближе и ближе. Капитан Марион, будучи прекрасным пловцом, быстро приближался к потерпевшим. Он уже заметил голову женщины и услышал ее вопль:

— Поль! На помощь, Поль!

Она выбивалась из сил, но держалась на плаву. Ей отвечал мужчина:

— Жанна! Где ты, Жанна?

— Держитесь! — крикнул Марион, взяв нож в руку.

Бедняжка заметила около себя страшную пасть акулы, увидела ровный ряд острейших зубов. Хищница намеревалась полакомиться! Но женщине удалось ускользнуть. Она вновь закричала:

— Поль! Ко мне! Я умираю!

В это время капитан стремительно нырнул и, оказавшись под брюхом акулы, всадил нож по самую рукоятку. Смертельно раненная, та ушла на глубину, оставляя кровавый след. Вскоре труп гигантской рыбины показался на поверхности распоротым животом кверху. Свободной рукой моряк схватил за волосы утопающую и потащил к яхте, повторяя:

— Спокойно! Держитесь за корпус, гребите ногами и не бойтесь. Я сейчас вернусь, надо спасти остальных!

Женщина инстинктивно схватилась за дно яхты, понимая, что необходимо отплыть как можно скорее от акул.

— Спасибо… Мой муж… Спасите его! — пробормотала она.

Тем временем другая хищница схватила одного из матросов. Послышался хруст костей, вопль, и несчастный, успев лишь взмахнуть руками, исчез в жуткой пасти.

Женщина продолжала звать мужа, который с трудом приближался к ней. Тяжелая намокшая одежда затрудняла движения, да и плавал он плохо, задыхался и часто уходил под воду.

— Жанна! Я здесь, держись! Господи! Помогите мне!

События разворачивались очень быстро. Внезапно несчастный турист ощутил, как акула задела его хвостом. Смертельный страх сковал человека. Он понял, что погибает на глазах своей любимой. Марион, слыша призыв о помощи и видя приближающуюся зубастую смерть, крикнул командирским тоном утопающему:

— Гребите, двигайтесь, отплывайте подальше!

Затем Андре совершил прежний маневр, поднырнул под акулу, которая уже собиралась было проглотить выбившегося из сил пловца, и вспорол ей брюхо. Если бы всех морских пиратов ждал такой конец! Хищница пошла ко дну…

О, славный моряк, отважный пловец! Люди с берега подбадривали его как могли.

Наконец все потерпевшие кораблекрушение собрались вместе. Второму матросу повезло больше, и он благополучно добрался до перевернутого суденышка.

Яхта, прыгая на волнах, медленно приближалась к шаланде.

— Швартуйтесь[825] осторожнее! — командовал Марион, понимая, что их может разбить о борт. — Весло! — крикнул он одному из матросов. Тот понял его и протянул весло. — Мадам, схватитесь крепко!

Молодая женщина, которая уже пришла в себя и немного успокоилась, двумя руками уцепилась за древко. Матрос осторожно подтянул ее и втащил на борт.

— Теперь мужчину! — продолжал приказывать бывалый моряк.

Таким же образом матросу удалось благополучно вытащить и несчастного пассажира.

— Поль! Мой Поль, мы спасены! — со слезами радости на глазах шептала женщина. Ее бледное как полотно лицо озарилось улыбкой.

— Да, Жанна… Моя любимая… — ответил ей муж, рухнув на разбросанные по палубе тюки.

— Давай теперь ты, друг! — бросил отважный капитан второму матросу. Затем он сам влез на шаланду, выпрямился и произнес: — Жаль, что не удалось спасти всех. Почему обязательно должны быть жертвы!

Собравшиеся на берегу люди ждали их возвращения, махали руками и кричали, выражая свое восхищение. Дети, гордые за отца, хлопали в ладоши. Они с Татуэ подошли к самой воде, где еще можно было стоять среди обломков старых судов. Мокрые от брызг, счастливо улыбаясь, ребятишки восклицали:

— Папа! Мы здесь, папа!

А Татуэ гаркнул своим хриплым голосом:

— Да здравствует капитан Марион! Да здравствует отважный француз!

Рискуя разбиться о камни, шаланда причаливала. Андре бросил трос. Несколько рук подхватили его и стали тащить. Но судно поддавалось с трудом, то подплывая, то вновь удаляясь от берега. Его бросало из стороны в сторону. Напрягаясь изо всех сил, матросы тянули шаланду. Наконец общими усилиями им удалось вытащить ее на песок.

— Спасены! Все спасены! — ликовала толпа. — Браво! Ура спасителю! Его имя? Как его имя?

Марион проворно спрыгнул на землю и бросился к сыну и дочери, бежавшим ему навстречу, обнял их и подхватил на руки. Силач, наблюдая за этой трогательной сценой, бормотал себе под нос:

— Какой человек все же! Настоящий человек!

Капитан был не только смелым, но и очень скромным. Увлекая детей за собой, он сказал:

— Пойдемте отсюда, мои хорошие!

— Папа! Я так за тебя боялась! — произнесла Лизет, все еще вздрагивая. А Гектор возразил:

— А я нет, я знал, что папа всех спасет!

Молодой человек и его жена, видя, что их спаситель собирается скрыться, бросились за ним.

— Не уходите, просим вас!

— Ну что вы, зачем?

— Как это зачем! — воскликнул мужчина. — Чтобы поблагодарить вас, познакомиться. Мы хотели бы засвидетельствовать вам наше почтение, узнать, кто вы, рассказать, кто мы. В конце концов, вы спасли нам жизнь, мы век этого не забудем.

Марион, опустив глаза, сурово молчал, не зная, на что решиться.

— В этом нет необходимости… Если бы вы знали…

— Мы знаем только, что вы — герой!

В нескольких шагах от берега стояла повозка с кучером. Женщина, обняв детей за плечи, повела их к ней и усадила. Мариону волей-неволей пришлось подчиниться. Татуэ не заставил себя уговаривать и быстро вскочил на сиденье рядом с молодым человеком, который крикнул вознице:

— Отель «Д’Альзас»!

Через несколько минут повозка подкатила к небольшому красивому дому с французским флагом на фасаде. Навстречу, узнав туристов, выбежала хозяйка гостиницы, удивившись их плачевному виду.

— Милая госпожа Эрманн, пожалуйста, приготовьте ужин для всех нас в отдельном кабинете, — произнесла молодая женщина, обращаясь к хозяйке. — Все лучшее, что у вас есть, и побольше!

Минут через десять молодая пара, переодевшись и приведя себя в порядок, присоединилась к ждавшим их Мариону с детьми и Татуэ. Муж и жена протянули руки своему спасителю, но капитан не решился их пожать. Тихо и печально он произнес:

— Знаете, кто я… Я беглый каторжник!

— Подумаешь! Мне это совершенно безразлично! — воскликнул незнакомец, энергично пожимая руку моряку. — Я считаю вас героем и не изменю своего мнения.

Тотор, немного смутившись, вступил в разговор и решительно заявил:

— Знаете, господин, папа невиновен! Клянусь вам!

А Лизет, глядя на женщину своими огромными черными глазами, дрожащим голосом добавила:

— Мадам, они говорят, что папа убийца… пират![826] Ведь это неправда! Он очень страдал… дорогой папочка! Мы его так любим!

Вновь глаза детей наполнились слезами. Двое путешественников поняли их, и молодой человек, тяжело вздохнув, сказал:

— Один мой очень близкий друг, почти брат, тоже был невиновен. Он стал жертвой юридической ошибки, поэтому я хорошо понимаю ваши чувства. Я был рядом с ним в те дни, когда он доказывал, защищался против ложного обвинения, против общественного мнения, против слепых судей, ненавидя настоящих виновников…

— Моя история проста по своей жестокости… — ответил Марион.

— Мы знаем лишь, что вы смелые люди, но, видимо, этого недостаточно. Два слова о себе, не возражаете? Я бывший журналист, но ушел от дел, заработав в Клондайке. Меня зовут Поль Редон[827], я бретонец. Это моя жена. Мы путешествуем ради удовольствия. Правда, сегодня, если бы не ваше участие, наша прогулка по морю могла бы обернуться неплохим завтраком для акул.

— Я капитан дальнего плавания Марион из Сен-Мало.

— Так мы земляки. Неужели это вы, господин Марион! Пьер-Андре Марион!

— Вы меня знаете? — удивился капитан.

— Гораздо лучше: я знаю вашу историю. Я имел честь быть среди тех, кто всегда верил в вашу невиновность и энергично защищал вас во французской прессе, когда морской трибунал выдвинул гнусное обвинение.

Мариону приятно было услышать признание мужественного журналиста, и, смягчившись, он пробормотал:

— Значит, вы считали меня невиновным… Это хорошо!

— Да, вам просто не повезло, — продолжал Редон, — запомните пожалуйста, мы оправдали вас сразу, с самого начала и безоговорочно.

Моряк воспрянул духом и преобразился, а дети, увидев, что с лица родителя исчезла горькая усмешка, облегченно улыбнулись. Маленькому горбуну нравился высокий благородный человек, который так хорошо отзывался об отце, а Лизет, соскучившись по материнской ласке, прильнула к женщине. Та посадила ее к себе на колени и нежно обняла. На какое-то мгновение все замолчали, почувствовав взаимную симпатию.

Юная негритянка в цветастой одежде объявила, что ужин подан. Редон обратился к Мариону:

— После сегодняшних волнений у меня аппетит, как… у акулы! Капитан, не могли бы вы оказать честь и подать руку моей жене, чтобы пройти в залу?

— Вы видите мою одежду?.. Я одет, как…

— Как человек, который только что спас нас от верной гибели.

— Только немного промок.

— Довольно! Идемте!

Все вошли в небольшой, хорошо проветриваемый отдельный кабинет. Стол, сверкая серебряными приборами и хрусталем, ломился от яств. Гости и путешественники расположились вокруг и с удовольствием принялись за еду. Они ели с аппетитом, смеялись и говорили без умолку. Им было что рассказать друг другу.

Разорение, каторга, годы ожидания и, наконец, побег! Редон и его жена внимательно слушали историю, которую с такой легкостью поведал им капитан. Какая ужасающая драма жизни! Марион продолжал:

— И вот после побега мы оказались на голландском берегу. Надо было жить. Мы питались чем попало: ракушками, яйцами черепах, плодами дикорастущих деревьев, рыбой, если повезет, и старались не падать духом. Ребятишки проявляли чудеса упорства и выдумки.

— Точно! — вступил в разговор Татуэ, который успевал есть, пить, слушать и говорить одновременно. — Они стали нашими ангелами и героями!

— Мы жили как робинзоны, — добавил Тотор.

— Быть робинзонами в жизни совсем не так забавно, как в книге, не так ли, мой юный друг? — заметил Редон, улыбаясь.

— Совершенно согласен с вами, господин, — убежденно ответил маленький горбун.

— В порту мы нашли работу, став грузчиками, — продолжал капитан. — Однако вскоре нам пришлось перебраться в Суринам[828], так как между Голландией и Францией существует соглашение о выдаче преступников, и власти обязаны были возвратить нас в Сен-Лоран. Лучше умереть, чем вернуться на каторгу! Нас предупредили об аресте, и мы вовремя смылись на одном трехмачтовом английском судне, отплывающем в Тринидад. Я немного знаю английский, поэтому рассказал капитану о нашем плачевном положении, и он, увидев моих ребятишек, пожалел их и предложил нам место на корабле. В Тринидаде мы снова бедствовали, но все же были в безопасности, хоть и менее свободны в передвижениях. С моей морской специальностью мне удалось устроиться на работу, а вот моему другу, поскольку он плохо чувствует себя на воде, пришлось остаться на берегу с детьми. Когда кругом безработица, не побрезгуешь ничем, чтобы заработать несколько су, и они стали артистами. Татуэ демонстрировал силовые упражнения и показывал свою уникальную татуировку. Тотор пел, а Лизет собирала пожертвования. Я в это время плавал на шаланде, разгружая стоящие на рейде корабли. Особенно приятно было иметь дело с судами под французским флагом, напоминавшим о моей далекой родине. Так прошло шесть месяцев. И мы жили худо-бедно в надежде на лучшие времена. Дни летели быстро. Я возвращался поздно вечером, и у меня совсем не оставалось времени обучать детей, а отдать их в английскую школу не было возможности.

— В общем трудное, почти безысходное существование, — заметил журналист. — Разрешите мне спросить вас о планах или надеждах?

— В будущем, которое, увы, мне представляется очень далеким, я хотел бы найти того негодяя, который лишил меня достойного существования, и заставить его сознаться. Затем я добился бы реабилитации[829], вернулся во Францию и жил бы там ради моих детей.

— И конечно же, у таких благородных и честных намерений существует масса препятствий.

— Да, во-первых, жуткая, беспросветная нищета…

— Какое счастье, что мне пришла в голову мысль покататься по морю, пока наш корабль стоит на якоре! — воскликнула вдруг госпожа Редон.

— Интересно, почему, мадам? — спросила Лизет, довольная тем, что сидела рядом со своей новой знакомой, которая заботилась о ней, как старшая сестра.

— Потому что, моя малютка, твой отец спас нам жизнь, а значит, имеет право на часть нашего богатства, так как за добро надо платить добром.

Услышав такие слова, капитан Марион залился краской и тут же возразил:

— Мадам, прошу вас, предлагая деньги, вы разрушаете то доброе чувство, которое я испытывал к вам, оказав эту небольшую услугу.

Поль весело рассмеялся:

— Наш благодетель называет это небольшой услугой! Как тебе нравится, Жанна? Если бы она была действительно небольшой… Уверяю вас, мой дорогой капитан, мы с женой очень дружны, и, если бы один из нас стал добычей акулы, оставшемуся в живых было бы очень горько.

— Я вовсе не то хотел сказать… Видите ли… Мне ничего не стоило… Это такая малость…

— Малость… Разрешите, я закончу. И не обсуждайте! У нас мало времени, скоро трансатлантическое судно «Лабрадор» отвезет нас в Гавр, оттуда мы поедем на Кап[830], чтобы освободить моего друга, арестованного английскими властями.

— Но, мой дорогой земляк…

— Считайте меня вашим другом и слушайте дальше. Вы горите желанием найти каналью Ника Портера, который занимается пиратством в прибрежных водах, вам лучше знать где. Но для этого необходимо иметь корабль с надежной командой и немного денег. Тогда вы сможете спокойно прочесать моря и океаны, захватить пирата и добиться пересмотра дела. Вы не посмеете помешать мне помочь вам и сыграть роль судовладельца. Я фрахтую[831] судно, доверяю вам командование, но поскольку я ничего не смыслю в таких вещах и у меня нет времени, чтобы учиться, то я просто выпишу вам чек, два чека, десять… во все банки, где у меня есть счета, а вы сами купите и сделаете все необходимое. Честно говоря, мы до смешного богаты, а такие расходы станут хорошим вложением капитала. Двести тысяч франков хватит на первое время?

— Это очень много! — воскликнул потрясенный такой щедростью Марион.

— Хорошо! Значит, двести тысяч. Теперь немного денег на карманные расходы. У меня там в кошельке около шестидесяти банкнот по тысяче франков, возьмите их, капитан!

— Нет, это слишком!

— Послушайте, я напишу в чеке: в счет новых поступлений.

Улыбаясь, Редон вытащил из пачки четыре голубых купюры и протянул капитану. Тот колебался, не решаясь взять и не находя благовидного предлога, чтобы отказаться. Тогда молодой человек протянул их Татуэ и произнес:

— Держите, друг! Вы будете казначеем. Лучшего применения этим бумажкам не найти!

— Спасибо, господин, — ответил глухим басом бывший каторжник. — Эти деньги — честь для моего капитана и хлеб для детишек. Чтобы их отнять у меня, придется сначала вырвать сердце.

— Вот, я слышу достойную речь! А теперь — в добрый час!

— Разрешите мне одно слово напоследок, — произнесла госпожа Редон. — В этом трагическом случае была жертва. Несчастный моряк погиб на наших глазах. У него наверняка осталась семья, которая может умереть с голоду. Мы будем очень благодарны, если вы позаботитесь о них. Сделайте так, как считаете нужным, но не забывайте, что мы богаты и хотели бы быть щедрыми.

— Спасибо, мадам! Благодарю от всей души. Бог наградит вас!

— Правильно, дорогая, — ласково добавил муж.

Ужин подходил к концу. Дверь открылась, и появился молодой человек с большим подносом, уставленным фарфоровыми чашками, чайником и кофейником. Официант посмотрел на Мариона, их глаза встретились, юноша побледнел, потом покраснел и выпустил поднос из рук. Сахар, кофе, чай полетели на скатерть, раздался звук разбивающейся посуды. Послышалось марсельское ругательство и возглас:

— Тысяча морских чертей! Капитан! Мой дорогой капитан!

Марион встал и бросился навстречу:

— Галипот! Ты? Здесь? Мой маленький отважный юнга! Господи, уже мужчина…

— Семнадцать лет! Как я рад! Бог мой, как я рад вас видеть! — Юноша смеялся, прыгал от радости, топча ногами дорогой фарфор. Андре жал ему руки, обнимал и приговаривал:

— Кто бы мог подумать… Это Галипот, юнга с «Пинтадины», свидетель преступления Ника Портера…

— Это судьба! Мне страшно повезло, — продолжал рассказывать молодой человек. — Я упал за борт, меня подобрали, и я оказался в английской колонии, где работал на кухне…

— Галипот!

— Капитан!

— Я набираю команду, ты согласен быть главным коком?

— Главным коком? Конечно, это моя мечта! Я бы был не так счастлив, если бы вы предложили мне стать адмиралом или баталером[832].

— Решено. Бери расчет в гостинице, собирай вещи и завтра утром будь готов. Мы едем в Колон, Панаму, Сан-Франциско, а затем Бог знает куда. Путь будет не из легких.

— Вы думаете, я боюсь? Не забывайте, я из Марселя… А разбитая посуда? — вспомнил Галипот в дверях, указывая на осколки, рассыпанные по полу.

— Иди! Я заплачу́.

Глава 13

Прощание. — В море. — Тринидад, Панама, Сан-Франциско. — Покупка корабля. — Парусник или пароход. — Что нужно для плавания. — Экипаж. — Кошкины крестины. — Тринадцатый. — «Лиззи». — В путь.

* * *

Стоянка «Лабрадора» в порту подходила к концу. Увы, время летело слишком быстро для новых друзей. Пришла пора расставаться, так как священный долг друга звал господина Редона с женой в дорогу. Через час трансатлантическое судно должно было сняться с якоря и взять курс на Францию. Марион с детьми и Татуэ проводили путешественников до пристани, чтобы проследить, как те благополучно взойдут на борт уже дымившего вовсю парохода. После торнадо море казалось спокойным, и среди волн они с содроганием заметили трупы акул. Молодой человек посмотрел на жену, затем на капитана, как бы говоря взглядом: «Ведь это вам мы обязаны счастьем жить!»

Прощание было трогательным и мучительным. Взаимная симпатия уже переросла в крепкую дружбу. Руки дрожали от последних прикосновений, голос — от последних напутствий. Раздался пушечный выстрел, и «Лабрадор» стал медленно набирать ход. Навстречу ему плыл английский пароход. После традиционных приветствий флажками он бросил якорь.

— Это «Ассириан» из Принц-Лайна, — сказал Марион. — Вот он-то и отвезет нас завтра в Колон[833]. Пойду забронирую места.

Беглецам предстояло провести на берегу последнюю ночь. Подготовка к отъезду не заняла много времени. Галипот, взяв расчет, присоединился к ним на рассвете, и все пятеро взошли на борт парохода.

Путешествие из Тринидада в Колон, хоть расстояние и не было большим, казалось немного утомительным. Но никто и не думал жаловаться. Все радовались предстоящим переменам. Особенно довольными чувствовали себя мальчик и девочка. Они сбросили убогие одежды и плыли теперь не в тесной каюте для эмигрантов, а в просторном и комфортабельном купе, где ели и пили вдоволь. Впервые после столь долгого перерыва детские сердца наполнились радостью и надеждой.

Судно продолжало рейс, проплывая красивейшие города побережья: Карупано, Ла-Гуайро, Пуэрто-Кабельо, Савинилью. Через семь дней путешественники прибыли в Колон. В порту они сразу же пересели на поезд, который за три часа должен был доставить их в Панамский город Истм, что находился в шестидесяти шести километрах. Там предстояло ждать на месте целую неделю, так как теплоход американской тихоокеанской компании, курсировавший между Панамой и Сан-Франциско[834], ходил лишь два раза в месяц.

Наконец путешественники сели на борт долгожданного «Онтарио», и теплоход, не прошло и двух недель, доставил их в американский порт.

Сан-Франциско оказался огромным многонаселенным городом. Здесь проворачивались самые крупные сделки и привозились товары со всей Америки и Азии. Но друзьям некогда было наслаждаться жизнью. Время торопило их. Едва устроившись в гостинице, капитан приступил к делу. Сначала предстояло выбрать корабль. В порту торговец предложил посмотреть суда на продажу. «Парусник? Пароход?» Пароходы Марион не любил. Будучи потомственным моряком, он уважал лишь парусную навигацию, считая, что только она может сформировать настоящего морского волка. Увы, парусных судов, бороздивших водные просторы, становилось все меньше и меньше. Бретонец верил в то, что у парусов есть душа и чувства, что экипаж и судно связаны магической силой, живущей в этом удивительном человеческом изобретении.

Однако чувства в сторону. Были у парусников свои недостатки, были и свои преимущества. Например, с ними не могла произойти поломка двигателя, случавшаяся довольно часто с пароходом, не мешали горы угля на палубе, в машинном отделении и в трюмах. Судно не нуждалось в специально обученном персонале, который к тому же нелегко было нанять. И наконец, отпадала необходимость запасаться топливом и провизией на все время плавания. Состоящий из дерева и ткани, парусник мог проникнуть всюду. Прочная обшивка хорошо противостояла ударам любых предметов, особенно многочисленным коралловым полипам[835], встречавшимся в морях, которые Марион собирался посетить. Зачастую пробоина в стальном корпусе парохода могла привести к гибели судна, тогда как дырка в днище парусника — ерундовое дело. Кусок доски, деготь, пакля, жир — и течи как не бывало. А если вдруг шторм разбивал яхту посреди океана, всегда находилась возможность добраться до берега с помощью обломка мачты с парусом.

Взвесив все «за» и «против», Марион, потратив два дня на тщательное изучение продающихся судов, наконец нашел то, что хотел. Он выбрал красивую трехмачтовую шхуну грузоподъемностью четыреста тонн, стройную и элегантную, как яхта, с почти новыми парусами и свежевыкрашенным корпусом. Сделка оказалась удачной, моряк заплатил всего лишь тридцать пять тысяч франков. Теперь предстояло закупить провизию и подобрать команду, что представлялось особенным трудным. Пока что экипаж насчитывал лишь двоих: капитана, мечтавшего о былом уважении, и кока, собиравшегося употребить всю свою кулинарную фантазию на приготовление оригинальных блюд. На случай борьбы экипаж должен быть многочисленным, выносливым, смелым, а главное — преданным капитану. Предполагалось набрать двенадцать человек, среди которых обязательно должны присутствовать плотник и кузнец, помощник капитана, боцман и юнга. Татуэ в команду не входил и считался пассажиром. Но, обладая разносторонними способностями, мог быть полезен в любом деле.

Пока отец занимался организацией экспедиции, силач, скромно называя себя гувернером[836], проводил время с детьми. Снаряжаясь в дорогу, морякам предстояло запастись несметным количеством вещей: во-первых, провизией, во-вторых, высококачественным оружием — гаубицей[837], двумя мушкетонами[838], двадцатью автоматическими револьверами, гранатами, винтовками, секирами, саблями — полным арсеналом[839], в-третьих, шлюпкой, резиновым плотом, двумя скафандрами[840], тремя минами, переносной кузницей и тщательно упакованными химикатами.

За три дня все было собрано и погружено на борт Марион с детьми и Татуэ перебрались на шхуну.

После публикации объявления стали появляться матросы, в основном американцы. Они были высокорослые, сильные, с честными открытыми лицами, окаймленными традиционной бородкой, и веселыми лучистыми глазами. Капитан взял девятерых, то есть больше половины будущего экипажа, и вот почему. Положение бывшего каторжника, хоть и невиновного, не позволяло Мариону плавать под французским флагом, и он выбрал американский. Дело осложнялось тем, что Андре должен был иметь некоторые необходимые для плавания документы, а именно, паспорт судна, навигационное разрешение, договор фрахтования шхуны и найма экипажа, заявления офицеров и другие, а самое главное — подтверждение, что национальность половины команды и самого капитана соответствует флагу. Ни Марион, ни Галипот не были американцами, и надо было срочно уладить эту проблему.

В Америке многое быстро и легко решалось с помощью денег. Визит к властям с пачкой зеленых банкнот, и через двадцать четыре часа капитан и кок стали гражданами Соединенных Штатов. Вдобавок Мариону неожиданно повезло: он встретил одного француза, жившего в Луизиане, своего старого приятеля, который хорошо знал острова Тихого океана. Капитан тут же предложил ему место помощника, и тот с радостью согласился. Друга звали Гранжан.

Прошло восемь дней. Шхуна была готова — экипаж набран, запасы сделаны. В последний день перед отплытием на борт поднялся высокий человек, крепкого телосложения, но с жутким лицом. Нос, щеки и губы представляли сплошной шрам, как будто черти жарили на нем угли. Одежда, хоть и старая, но опрятная, говорила об ужасной бедности. Мужчина хорошо объяснялся по-французски. Капитан принял его на мостике, где Тотор и Лизет, уже подружившись с юнгой по имени Бой, вместе играли. Счастливая троица приручала бортовых котов и веселилась от души.

— Предлагаю назвать кота Ратон[841],— советовал маленький горбун. — Замечательное имя, встречается в сказках.

Поблизости важно сидел кот и лапой умывал длиннющие усы, краем глаза наблюдая за юнгой, который показывал ему аппетитный кусок сала.

— Ратон, — рассуждала Лизет, — ведь так зовут детеныша крысы. Давайте лучше назовем Мумут! Тебе нравится, Бой?

— Как скажете, мисс Лиз, — отвечал юнга, который очень смешно говорил по-французски, так как родился в Новом Орлеане.

— Тогда кошечку, — продолжала девочка, — будем звать Бланшет[842].

— А это кличка козы, — в свою очередь возразил старший брат, посмеиваясь над сестренкой.

— Хорошо, я тебе оставляю Ратон, а ты мне — Бланшет. Согласен, братишка?

— Да, с удовольствием.

Глазами, совершенно без ресниц, незнакомец долго следил за ребятами.

— Сожалею, но мест больше нет, — произнес Марион.

— Капитан, прошу вас… Я в отчаянии. Меня нигде не хотят брать… из-за моего лица… Шесть месяцев назад я горел и чуть не погиб, с тех пор не могу найти работу. Пожалуйста, капитан, я не боюсь никакой, даже самой тяжелой работы. Помогите мне выбраться из нищеты, которой я не заслуживаю, и вы не пожалеете. Я буду вам очень признателен.

— Вы француз? — спросил Марион. Дети, прервав игру, с ужасом и жалостью уставились на незнакомца.

— Да, я служил честно и преданно на военном корабле и даже имел звание капрала. Вот мой военный билет.

— Пожалуйста, дайте посмотреть.

Мужчина сказал правду. В билете говорилось, что Рато Леон, уроженец Руана[843], прослужил три года во флоте, один из которых в чине старшего матроса. Капитан посмотрел также характеристику. Все было в порядке, но тем не менее он сомневался, до того отталкивающей казалась внешность незнакомца.

Марион достал бумажник и собрался открыть его, чтобы дать несколько купюр несчастному. Матрос жестом остановил его.

— Нет, капитан, не надо. Я не приму милостыню, мне нужна лишь работа.

Татуэ внимательно изучал незнакомца со стороны и вспоминал: «Где, черт побери, я мог слышать этот голос? Не будь он таким хриплым, я бы сказал, провалиться мне на месте, что это голос господина Перно! Тот же рост, та же осанка, те же манеры! Наверное, я сошел с ума! Наш пьянчужка-охранник сейчас в двух тысячах лье отсюда, пьет небось свой абсент у Виконта или охаживает палкой каторжников».

Тем временем ребятишки приближались к разговаривающим. Маленький горбун держал кота Ратона, а Лизет чесала за ухом у урчащей от удовольствия Бланшет.

— Смотри, братец, он очень несчастен!

— Похоже.

— Наверное, он голоден.

— Ужасно быть голодным, ты помнишь?

— Поскольку мы теперь богаты благодаря господину Редону, нехорошо, когда кто-то страдает рядом с нами.

— Я тоже так считаю. На него посмотришь — плакать хочется.

— Тогда я попрошу папу взять его.

— Согласен, сестренка.

С белой кошечкой на руках Лизет подошла вплотную к отцу и ласково проговорила:

— Папочка, милый! Нам будет очень-очень приятно, и Гектору, и мне, если ты оставишь здесь этого человека. Он ведь так просит тебя…

Марион не мог отказать сыну и дочери, тем более что они просили за правое дело. Он задумался. Подлинность документов проверить не представлялось возможным, так как лицо было неузнаваемо. А что, если они ворованные, и бандит просто украл их у какого-нибудь честного матроса. Ведь чего только не сделает преступник, чтобы изменить внешность… Каторга являлась ужасной школой, где учили подозревать всех и вся.

Незнакомец скосил глаза на девочку, которая умоляюще смотрела на отца. Возникла мучительная пауза.

— Хорошо, — выдавил из себя Марион, — мы вас берем.

— Спасибо, капитан, — ответил матрос. — Я не забуду вашей доброты, вот увидите…

На лице человека появилась скорее гримаса, чем улыбка.

— Мадемуазель, Господь наградит вас за сострадание к несчастному.

Марион пошел за помощником, проверявшим снаряжение, и, увидев его, сказал:

— Гранжан, запишите еще одного матроса в команду.

— Есть, капитан! Но, Бог мой, теперь будет тринадцать…

— Вы суеверны?

— Ни на грош! Но это может вызвать усмешки экипажа. К тому же у нового матроса, я бы сказал, несколько корявое лицо.

— Согласен. Дети захотели, чтоб я его взял.

— Другое дело. Если это желание ребятишек, никто не будет смеяться.

А Татуэ подумал про себя: «Надеюсь, что тринадцатый не станет Иудой![844] Что могло привлечь малышей в этом уродце с голосом Перно, чья физиономия могла бы поднять на дыбы дикую лошадь?! Но мне ничего не остается, как заткнуться и держать ушки на макушке».

Вечером состоялось крещение корабля, который получил имя маленькой феи, чья милая улыбка уже очаровала всех. Отныне трехмачтовая шхуна называлась «Лиззи», уменьшительное от английского Элиза. Организовали праздник на борту. Галипот приготовил вкусный ужин. Пили за капитана, за парусник, за детей… за успех предстоящей экспедиции, цели которой никто не знал. Потом все разошлись по каютам спать.

Через четыре дня легкая, как чайка, шхуна покинула Сан-Франциско и устремилась в воды Тихого океана. С того момента, как Марион и Татуэ сбежали из тюрьмы Сен-Лорана, минуло семь с половиной месяцев.

Глава 14

Удачное плавание. — Занятия маленького горбуна. — На подступах к Таити. — Земля. — Жандармы. — Колониальный судья. — Хорошо известные личности. — Прокурор знает все. — Заслон. — Арестуют или нет. — Преследования полиции. — Лодка с таможенниками и бочка. — «В воду!» — Ярость толпы. — Пушечные выстрелы.

* * *

«Лиззи» оказалась одной из самых быстроходных и маневренных шхун американского торгового флота. Подгоняемая легким бризом[845] норд-норд-вест[846], она неслась на всех парусах по океану. Капитан был доволен: хорошая погода, попутный ветер, добрый корабль. Везде царила гармония[847] — дружный экипаж, душой которого являлся Галипот, тяжелой работы почти не было. Не шхуна — а яхта для увеселительных прогулок. Правда, это не касалось тринадцатого матроса, к безобразному лицу которого никто не мог привыкнуть, как ни старался он всем понравиться. Его не дразнили, единственной колкостью, которую позволили себе шутники по отношению к несчастному, стала кличка «Корявый». Матрос принял ее со смирением и отзывался без видимой обиды.

Жизнь быстро наладилась на паруснике: легкая, беззаботная, а главное — свободная. Шхуна качалась на волнах под бескрайним небом и палящим солнцем.

Марион преобразился. Это был уже не сломленный несчастьем каторжник с выражением горькой тоски на лице. Капитан выпрямился, лоб разгладился от морщин, глаза засветились радостью, а в душе, так долго страдавшей, появилась надежда.

Счастливый отец с гордостью наблюдал за своими обожаемыми детьми. Тотор был воплощением самой доброты, а Лизет — сплошным очарованием. Ничего более забавного и непредсказуемого, чем остроты маленького горбуна, никто не слышал. Он посмеивался над своим уродством, шутил и пел песенку «Неси свой горб», которую теперь напевала вся команда. Девочка же очень трогательно обращалась с матросами, расспрашивала об их семьях и интересовалась их желаниями. Ничто не ускользало от ее внимательных и заботливых глаз. Она следила, чтобы они ни в чем не нуждались. А великаны, умиляясь ее ласковыми словами и нежным взглядом, боготворили добрую фею корабля, носящего ее имя.

Тотор взрослел. Отец с помощником преподавали ему различные науки, а в свободное время мальчик постигал работу моряков. Он ходил босиком, лазил на мачты, драил палубу, чистил оружие, вязал морские узлы[848], плел тросы и не брезговал ни дегтем, ни жиром. Как говорил его большой друг мастер Вилл, боцман шхуны, юноша скоро мог стать настоящим матросом. Правда, по физическим данным он не очень годился на эту роль, о чем однажды осторожно сказал ему отец. На что мальчуган, ничуть не смутившись, ответил:

— Между прочим, маршал Люксембурга, участвовавший в войне и сыгравший в ней не последнюю роль, был горбун, как и я.

— Да, правда, мой дорогой. Кто тебе об этом рассказал?

— Твой помощник господин Гранжан.

— Значит, тебе нравится, что я моряк?

— Нравится? Да я счастлив! Знаешь, я считаю, что это самая сто́ящая и достойная профессия в мире.

С самого начала Татуэ, заметив безумную страсть любимого друга к морю, немного ревновал, что тот все меньше времени проводил с ним. Как-то раз силач обнаружил рапиры, перчатки и маски, закупленные капитаном для развлечения экипажа, и, подпрыгнув от радости, побежал к Гектору:

— Хочешь, я научу тебя фехтовать?

— Ты умеешь фехтовать? — поинтересовался мальчуган, плохо понимая, о чем идет речь.

— Конечно. Когда-то я работал учителем фехтования.

Оставалось удивляться, чего только не знал беглый каторжник.

— Тогда хочу.

— Отлично! Ты сам скоро поймешь: чтобы быть настоящим морским волком, необходимо владеть саблей или шпагой.

— Согласен, Татуэ, это мне по душе.

— Могу еще научить тебя боксу.

— Ты и это умеешь?

— Да, мой малыш, я знаю все… или почти все.

История, математика, фехтование, мореходное дело, языки и французский бокс — маленький горбун не терял времени даром.


Время шло. Никогда еще плавание не было таким удачным. «Лиззи» бороздила волны Тихого океана, пока не показалась земля. Зеленые берега Матахива проплывали по правому борту, затем по левому — Рэроа. Шхуна миновала Макатеа, Тетиароа, и наконец появился остров Таити с голубыми вершинами гор Рониу и Орохены.

Марион сам стоял у штурвала и, уверенно обходя опасные участки, вел судно к заливу. Команда восхищенно следила за маневрированием. Парусник вошел в небольшую бухту и остановился в двух кабельтовых от пристани.

Вечерело. Уже многие месяцы капитан не высаживался на французский берег. Однако совершенно необходимо было побывать на Таити, хотя бы несколько часов. Главное — увидеть одного старого знакомого, хранителя имущества Соваля, человека честного, который, хоть и присутствовал на мерзком процессе, всегда верил в невиновность бретонца и оставался его другом. У Соваля хранились важные документы. Кроме того, он знал всех капитанов судов, плававших в Полинезийских водах[849]. Только он мог сказать, что стало с Ником Портером, пока жертва его деяний прозябала на каторге. И Марион решился. Чего, собственно, бояться? Его давно забыли… Кто сможет его узнать или вспомнить? К тому же он теперь — американец, гражданин Соединенных Штатов! Кто осмелится нарушить международное право и оскорбить флаг великой страны?

Тем не менее, будучи человеком предусмотрительным, капитан не стал до конца спускать паруса, а якорь лишь погрузил в воду, оставив висеть на тросе.

Ночь прошла спокойно. Легкий ветерок приносил с берега пьянящие запахи цветущих растений.

На следующее утро, пройдя карантинный контроль[850], Марион собирался осуществить задуманные визиты сначала в американское консульство, находящееся в ста метрах от берега, а затем к Совалю. Татуэ и он сели в шлюпку с двумя матросами и подплыли к берегу. Едва они коснулись ногами земли, как два огромных жандарма, в полной униформе: в белых касках, с пистолетами и саблями подошли к ним. Сложилось впечатление, что путешественников ждали. Силач наморщил лоб и прорычал, как собака:

— Только этого не хватало… Жандармы с саблями! Не очень-то нас дружелюбно встречают!

— Помолчи или говори по-английски, — приказал Марион.

За время шестимесячного пребывания в Тринидаде и плавания на «Лиззи» дети и Татуэ научились неплохо болтать на иностранном языке.

Подчинившись приказу, силач продолжал молча рассматривать отряд местных полицейских, этаких бронзовых гигантов, которые, казалось, в любую минуту готовы были прийти на помощь жандармам.

— За ними четыре жандарма, честное слово, как будто из Кайенны! — не выдержал Татуэ.

Один из жандармов, козырнув в знак приветствия, обратился к капитану:

— Ваши документы!

— Пожалуйста, вот бумаги, касающиеся корабля, которым я командую, вы видите, под американским флагом.

— Это не то, что я вас спрашиваю. У вас есть паспорт, свидетельство о рождении… карточка избирателя?

— Почему бы не спросить справку о прививках? — вставил Татуэ, закипая от ярости.

Марион, сохранив спокойствие, ответил:

— У меня есть документы, подтверждающие личность и принадлежность корабля. Но я представлю их только тому, кто имеет на то право, а именно — консулу[851] и капитану порта[852].

— Значит, вы отказываетесь мне их дать?

— Точно. То, что вы требуете от меня, — незаконно. Я иностранный моряк, занимающийся торговлей, попал на французскую территорию. Я не совершил никакого преступления, а вы превышаете свои полномочия.

Жандарм, привыкший выполнять приказы командира, остался глух к доводам иностранца. Тоном, не терпящим возражений, он произнес:

— Это меня не касается. У меня приказ доставить вас к господину прокурору Республики, который ждет в кабинете.

— Меня ждут?.. Меня?.. Я приехал из Сан-Франциско! Это какая-то ошибка!

— Ошибка или не ошибка, — проворчал Татуэ, — но, когда вмешивается правосудие, не жди ничего хорошего… Капитан, прошу вас, давайте смоемся, и дело с концом!

Отряд местной полиции бесшумно подходил к разговаривающим. Марион с Татуэ оказались окруженными со всех сторон. Однако близость полицейских не испугала двух храбрых борцов. При случае они вполне могли бы врезать неграм как следует и сбросить их в воду. Но момент еще не наступил. Единственное, что насторожило Мариона, были слова «прокурор вас ждет». Решив до конца разобраться с возникшим недоразумением, капитан согласился:

— Хорошо. Проводите меня к прокурору.

Здание суда находилось прямо напротив пристани и утопало в зелени. На первом этаже находился просторный холл, через открытые окна которого проникал свежий воздух, принося запахи цветущих бананов, хлебных деревьев[853] и фикусов. Поистине, в этом логове правосудия не было ничего отталкивающего. Колониальный судья заседал в своем кабинете.

Тук!.. Тук!..

— Войдите!

Дверь отворилась, и вновь прибывшие увидели молодого человека, лет тридцати, одетого по последней моде с разноцветным галстуком на шее и огромной сигарой в руках. Необыкновенная белизна манжет и воротника подчеркивала слишком темную кожу мулата, сидевшего за столом и изучавшего какие-то бумаги.

— Господин прокурор, я привел человека.

— Хорошо. Подождите дальнейших приказаний за дверью.

Прокурор не ведал ни о каких правилах приличия, поэтому, даже не предложив капитану присесть, грубо начал допрос:

— Ваше имя, фамилия, возраст и занятие?

Постепенно теряя хладнокровие, Марион, глядя чернокожему в глаза, произнес:

— У вас нет оснований ни для моего ареста, ни для допроса. Я имею право отказаться отвечать до прибытия консула. Но из уважения к великой стране, на чью землю я ступил, скажу. Я Пьер-Андре Марион, мне тридцать пять лет, капитан дальнего плавания, американский подданный…

Прокурор качал головой, глядя в какой-то документ, и бормотал:

— Все правильно…

Однако при словах «американский подданный» он присвистнул и резко прервал говорящего:

— Вы лжете!

Бретонец побледнел и сжал кулаки.

— Вы лжете, — продолжал мулат, выдыхая облако дыма на посетителей, — вы действительно Пьер-Андре Марион тридцати пяти лет, но француз, уроженец Сен-Мало. Вы были приговорены к смертной казни трибуналом Рошфора и переведены в Гвиану, где, будучи заключенным, имели номер двести двенадцать. Девять месяцев назад вы совершили побег при обстоятельствах, которые я могу вам подробно рассказать, вместе со здесь присутствующим Франсуа Бушу, известным под кличкой Татуэ.

Тут силач не выдержал и с дерзостью бывшего каторжника проорал хриплым голосом:

— Ты врешь, вонючий негр!

Колониальный судья, привыкший, чтобы все трепетали перед ним, опешил от такой выходки. Сначала он посерел, потом пожелтел, как будто вся желчь его печени разлилась по коже. Нервно перекусив сигару, он прошипел сквозь зубы:

— Это мы еще посмотрим! Что касается вас, господин Марион Пьер-Андре, то, покинув голландский берег, вы вместе с детьми жили около шести месяцев в Тринидаде… Не так ли?

Марион, отлично владея собой, выдержал паузу и, с интересом посмотрев на судью, спросил:

— Кто, черт побери, мог вас информировать?

— Вы не ответили на мой вопрос. Но и так все ясно. Я продолжаю. Из Тринидада вы переехали в Сан-Франциско, купили корабль, без сомнения, для того, чтобы снова заняться прибыльным делом морского пирата.

Прокурор, казалось, смаковал каждую фразу, все более распаляясь.

— Да, мы отлично осведомлены. Мы знаем, что шхуна везет оружие, артиллерию, контрабанду… Могу даже назвать поименно всех негодяев, которые вам подчиняются.

— Вы хотите сказать, матросов, — съязвил капитан.

— Вы еще насмехаетесь надо мной! — брызгая слюной, вскричал служащий. — Ничего, скоро я буду смеяться!

Он нажал на кнопку — раздалось дребезжание звонка. Дверь открылась, и, как «Двое молодцов из сумы», появились два жандарма.

— Арестуйте этих и отправьте в карцер!

Марион, не теряя хладнокровия, тихо по-английски сказал Татуэ:

— Мне — черномазый, тебе — охранник.

Сокрушительный удар в лицо свалил прокурора с ног. Не успев даже охнуть, он рухнул на стол и остался лежать там без сознания с разбитым носом и выбитыми зубами.

— Готов! — радостно воскликнул Татуэ. И, прежде чем жандармы успели хоть что-нибудь сообразить и броситься на помощь начальнику, силач стукнул их головами друг о друга и сжимал шеи до тех пор, пока полицейские с красно-синими лицами и выпученными глазами не остались лежать на полу без движений.

— У нас есть десять минут, — проговорил капитан.

— Пятнадцать. Я хорошо поработал.

— Надеюсь, ты не придушил их окончательно.

— Мерзкие обезьяны, они вполне могли бы убить нас…

— Уходим! Быстро, но без спешки… к шлюпке! Если нам помешают, постараемся добраться до корабля вплавь.

Марион и Татуэ вышли из кабинета, заперев дверь на два оборота, и направились к пристани. Около здания суда дежурили еще четверо полицейских. Увидев спокойно идущих преступников, старший по званию имел неосторожность схватить Мариона за воротник. Не успев пожалеть о безрассудном поступке, он получил такой силы удар ногой в живот, что отлетел шагов на десять. Татуэ, приняв боксерскую стойку, с проворностью фокусника отбивался от остальных. Хук[854] справа, хук слева, хруст сломанных костей — и двое полицейских уже валялись на земле один на другом.

— Чья очередь?

Вот и четвертый великан, скуля как собака, покатился по высокой траве.

— На помощь! Убийцы! К оружию! Я умираю…

Стараясь поднять тревогу, он вопил как сумасшедший. На его крики из здания суда прибежали другие жандармы, артиллеристы из бара, патрульные, собрались испуганные прохожие. Толпа сначала любопытных, но вскоре враждебно настроенных людей росла. Марион шепнул Татуэ:

— Быстро сматываемся!

Силач ответил с сожалением:

— Неужели хватит? Прокурор… охранники… теперь эти ублюдки… Я бы еще добавил…

— Не медли! Бежим направо, к шлюпке…

И они стремглав пустились наутек, проскочив, как тигры, сквозь толпу зевак. Со всех сторон послышались крики: «Воры! Убийцы! Задержите их!» Но куда там… Раздались запоздалые пистолетные выстрелы. Беглецы уже достигли берега, где их ждала шлюпка. Матросы издали заметили своих и приготовили весла, чтобы сразу отчалить.

— Гребите скорее к кораблю! — приказал капитан, прыгая в шлюпку.

К несчастью, рядом стояла лодка таможни с четырьмя вооруженными солдатами на борту. Они тоже видели бегущих путешественников, слышали крики и выстрелы и непременно хотели принять участие в захвате. В тот момент, когда Марион прыгнул в шлюпку, старший по званию таможенник, направив на него карабин, крикнул:

— Сдавайтесь, или я стреляю!

Подчиненные также достали оружие и прицелились. Вдруг над их головами раздался возглас: «Полундра!»[855] — и что-то большое и тяжелое плюхнулось прямо в середину лодки. В днище образовалась пробоина, суденышко перевернулось, и все четверо оказались в воде. Неожиданно свалившимся предметом послужила полная винная бочка весом пятьсот ливров.

— Разбушевавшиеся черти! — закричал полицейский комиссар, размахивая солнечным зонтиком.

К берегу со всех сторон бежали разъяренные люди, не знавшие, в чем дело, но готовые утопить и разорвать любого. Ох уж эта безумная трусливая толпа!

— Татуэ! Ты где? — беспокоился капитан. Он не понял, что произошло, но, увидев барахтавшихся в воде солдат, рассмеялся. Гениальная шутка силача удалась. Конечно же это он, изобретательный бродяга, заметив на берегу стоявшие в ряд бочки с вином, запустил одну из них в неприятелей. Пятьсот ливров одной рукой — неплохое силовое упражнение!

— Так вам и надо, проклятые таможенные крысы! — ругался великан, запрыгивая в шлюпку.

— Отчаливайте! Дьявол! Отчаливайте и гребите скорее!

Матросы склонились над веслами, а на шхуне уже поднимали паруса. Четыреста метров считается небольшим расстоянием для хороших гребцов. Шлюпка буквально летела по волнам. Но с берега продолжали стрелять. Одна из пуль разбила лопасть весла, лишив беглецов возможности продвигаться вперед. Использовать кормовое весло? Слишком поздно!

— Всем в воду! — скомандовал капитан, и четверо одновременно покинули лодку.

Со скоростью дельфинов пловцы приближались к паруснику, уже готовому к отплытию. Помощник стоял на мостике и руководил действиями команды. «Охота на человека» набирала силу — стрельба не прекращалась. Ветер дул с острова, и стоило чуть повернуть паруса, как шхуна помчалась бы из бухты прочь.

В порту объявили тревогу, и батарея, получив приказ открыть огонь, разворачивала за пристанью артиллерию.

Наконец беглецы доплыли до корабля. Гектор и Элиза, все время следившие за ужасной погоней, бросились к благополучно влезшим на палубу морякам.

— Папа! Папочка! Слава Богу, все спасены! И ты, Татуэ!

— Ребятишки, не волнуйтесь! — обнимая их на ходу, сказал Марион и, схватив топор, побежал на корму. Одним ударом он перерубил трос, на котором держался якорь.

В это мгновение за расщелиной, образованной речушкой Типаере, появилось огромное облако белого дыма.

— Пушки! — крикнул Татуэ и бросился к детям, заслоняя их своим телом.

Раздался взрыв. По счастливой случайности, снаряд пролетел мимо.

— Скоты! — выругался силач. — Ведь у нас ребятишки!

Матросы находились на своих местах и беспрекословно выполняли приказы уже стоявшего у штурвала[856] капитана. Расправив паруса, шхуна набирала ход.

На берегу разочарованная плохой стрельбой бесновалась толпа: «Утопить их! Утопить!»

— И это якобы французы! — возмущался силач. — Безмозглые болваны! Людоеды!

Прозвучал второй выстрел. Слава Богу, снаряд, подняв фонтан брызг, разорвался позади судна. Парусник двигался все быстрее и быстрее и вскоре стал недосягаем. Третий и четвертый выстрелы не дали результатов.

— Стреляют как сапожники! — смеялся помощник.

— Безмозглые дураки! — добавил любитель крепкого словца Татуэ.

Наконец «Лиззи» миновала узкий выход из бухты и оказалась в открытом море. Теперь она двигалась со скоростью хорошего парохода, и никто не смог бы ее догнать. Марион передал руль вахтенному и подошел к сидящим на палубе сыну, дочери, помощнику и Татуэ.

— Неудачный заход, капитан, — обратился к нему помощник.

— Грустная встреча с родной землей!

— Стрельба из ружей… пушек… Как это они нас не подбили?

— Очень просто. У батареи есть зарядные картузы[857], но порох заперт на ключ, а ключ — у старшего, который в этот момент ловил рыбу…

— Убедительно, но не верится… Во всяком случае, они наделали больше шума, чем вреда.

Наморщив лоб, капитан задумчиво произнес:

— Во всем этом есть одна загадочная вещь, с которой мне еще предстоит разобраться. Потом обсудим!

Глава 15

Тревожный разговор. — Тайна. — Подозрения. — Жизнь на борту. — Матрос Тотор. — Бушприт. — Непослушание. — Человек за бортом. — Спасение. — Смертельный страх. — Спасен. — Корявый. — Признание. — Благодарность. — Подрезанный перт. — Несчастный случай или убийство.

* * *

Помощник был единственным человеком из экипажа, кто знал печальное прошлое капитана. Как только парусник покинул пределы Таити и оказался вне опасности, он и Татуэ подошли к Мариону. Капитан подробно рассказал помощнику о странном приеме, который оказали им французские власти, и спросил:

— Что ты об этом думаешь?

— О причинах или о последствиях?

— И о том, и о другом.

— Теперь, когда инцидент исчерпан, можно не принимать срочных мер. Пока пошлют рапорт в министерство, составят протокол допроса и уладят прочие формальности, пройдет не один месяц, и остальные французские колонии, расположенные в океане, узнают о нас не раньше, чем через год.

— Не имеет значения! Я второй раз не полезу волку в пасть.

— Не зарекайтесь, мало ли какие возникнут обстоятельства… И то правда… А что касается причин?

— Чем больше я думаю, тем меньше ясности. Единственное, что я могу констатировать, что этот из ряда вон выходящий случай был заранее подготовлен.

— Нас ждали…

— Да. Странно, однако.

— Не понимаю, кто мог предупредить таитянские власти, полицию, жандармерию и суд, что мы вышли из Сан-Франциско и направляемся именно на Таити. Кроме меня, об этом никто не знал.

— И еще, — вмешался силач. — Я просто обалдел, когда прокурор назвал меня моим настоящим именем. Я и сам-то его почти забыл. Вы, капитан, наверное, даже не знали, что меня зовут Франсуа Бушу. Только администрации колонии «Бан-де-Пье» было известно, что Франсуа Бушу и Татуэ — одно и то же лицо.

— А наши досье…[858] В них все оказалось очень подробно написано, и что я пять лет был номером двести двенадцать, и все остальное…

— Куда вы клоните? — поинтересовался помощник.

— Одно из двух: либо о нашем побеге послали циркулярное письмо из Кайенны во все колонии, либо на борту есть предатель.

— Но заметьте, капитан, никто на шхуне не знает вашего прошлого, кроме меня и кока Галипота, к тому же никто не имеет контактов с землей. И уж тем более никто из экипажа не знает подробностей вашей жизни…

Татуэ второй раз прервал разговаривающих:

— Если бы я мог увидеть настоящее лицо уродца, чей гнусный образ преследует меня повсюду…

— Корявый? — воскликнул помощник.

— Точно! Кто он? — продолжал бродяга. — Откуда? Чего хочет? Я боюсь, он стал не просто тринадцатым, а предателем, настоящим Иудой…

— Но несчастный, — заступился Марион, — образцовый матрос, исполнительный, внимательный, послушный. Пьет только воду, не надоедает никому, детишки его любят…

— Я первый воздам ему должное, капитан. Именно его безупречное поведение меня настораживает и раздражает. Ведь все мы люди, нам свойственны слабости и ошибки. А человек, играющий чью-то роль, думает о ней постоянно. Я видел страшных людей, которые исполняли роль добропорядочных, что в общем-то не очень трудно… Они не расслаблялись ни на минуту, ни во сне, ни в бреду… И им удавалось на протяжении многих лет обманывать командиров, надсмотрщиков, врачей, монахинь, сокамерников, не выдавая себя ни словом, ни жестом. Не знаю, почему, но мне кажется, что Корявый из таких. Иногда он нагоняет на меня страх, хоть вы знаете, я плевал на все… На всем белом свете я люблю только вас, капитан, да детишек. Я сердцем чую, что Корявый принесет вам беду…

Марион положил руку на плечо великана и, ласково похлопав, сказал:

— Друг мой, я признателен тебе. Надеюсь все же, что твое предчувствие не сбудется.

— Будем смотреть в оба!

— Как бы то ни было, теперь — прощай покой! Надо доплыть до архипелага Кука[859], чтобы сделать запасы продовольствия, — заключил помощник.

— Оттуда я смогу написать Совалю и попросить его приехать на Фиджи… Черт знает, что за напасть! Сколько времени потеряно…

Экспедиция благополучно продолжалась. На всех парусах шхуна проплыла мыс Раротонга, расположенный на одном из островов архипелага Кука. Восемь дней прошли без приключений. Тотору все больше нравилось управлять кораблем. Под руководством опытного боцмана Вилла маленький горбун делал поразительные успехи. Не ведая усталости, мальчуган с проворностью белки лазил на мачты. Мышцы его укрепились, кожа рук огрубела, он становился настоящим матросом. А боцман, видя плоды своего труда, повторял ему гнусавым голосом янки:

— Господин Гектор, к концу путешествия вы станете «марсовы́м[860] бушприта»… «стариком трюма»…

— Вы считаете, боцман? — улыбался «господин Гектор».

— Уверен. Никогда еще я не встречал такого способного ученика.

«Старик трюма»! «Марсово́й бушприта»! Чтобы оценить эти образные морские выражения по достоинству и понять все, что в них заключено, надо быть тем, к кому они относились. В них заключалось все уважение старого морского волка к молодому матросу.

В глубине души Тотор гордился тем, что его хвалили, и изо всех сил старался оправдать мнение старика Вилла. Вот почему он без устали трудился над бушпритом — вещью сложной и ответственной, требовавшей как ловкости, так и силы. Надо уточнить, что бушпритом называлась мачта, расположенная наклонно впереди носа корабля под углом приблизительно в 20°. Длина ее обычно равнялась ширине судна. Бушприт служил опорой другим мачтам, а во время шторма разрезал волну выступавшим концом.

Однажды мальчуган обратился к отцу, специально назвав его по званию, во-первых, чтобы доставить тому удовольствие, а во-вторых, чтобы получить положительный ответ:

— Капитан, разреши мне пойти с боцманом и растянуть шкотом[861] фок?[862]

Марион улыбнулся, отвел глаза и серьезно произнес:

— Иди, матрос, и будь внимателен!

Вместе с боцманом Гектор удалился. Они направились к носу шхуны, которая то поднималась, то опускалась на волнах. Очень довольный мальчуган, зажав в руке веревку, полез на бушприт. Осторожно продвигаясь к концу бруса, он спрашивал:

— Так, боцман?

— Отлично! Я не ошибусь, если скажу, что из вас получится замечательный моряк.

Шкот был успешно привязан. Капитан облегченно вздохнул, он ни на минуту не сводил глаз с сына. Тот вновь подошел к отцу. Марион пожал ему руку и добавил:

— Молодец, матрос! Так держать!

С этого момента маленький горбун стал постоянно совершать путешествия над глубиной в три тысячи лье. Сноровка его все возрастала. Да как быстро! Гектор ходил до конца бруса и обратно, словно по твердой земле. Тем не менее отец счел нужным предупредить его:

— Знаешь, матрос, никогда не лазай на бушприт один, без подстраховки.

Хоть совет и показался сыну несерьезным, он поначалу следовал ему. Но как-то раз Тотору ужасно захотелось влезть на бушприт одному. Не то чтобы он желал досадить отцу, а просто, как известно, запретный плод сладок. Мальчуган решил проверить свою силу, доказать себе, что уже стал самостоятельным.

Однажды рано утром, переодевшись в форму матроса, чтобы никто не узнал его, маленький горбун направился к мачте. Он очень волновался, так как боялся ослушаться отца, но в то же время сердце замирало от предстоящего риска.

На море было неспокойно. Гектор благополучно добрался до конца бруса. Ему нравилось раскачиваться в такт кораблю. Вдруг послышался звук лопнувшей веревки, и перт[863] оборвался, как сухой лист. Потеряв равновесие, мальчик попытался ухватиться за мачту, но пальцы соскользнули, и он, пронзительно крикнув, упал в воду. Тут же раздался сигнал тревоги: «Человек за бортом!» Несколько секунд спустя послышался всплеск нырнувшего человека. Затем снова: «Человек за бортом!»

На вахте стоял помощник. Резкий гудок наполнил воздух. Все бросились на палубу к своим постам, хорошо зная, что надо делать в экстремальной ситуации. В море полетели спасательный круг и рангоутное[864] дерево. В одно мгновение четверо матросов спустили шлюпку и уже плыли к месту падения. Остальные, опережая команды, останавливали корабль. Капитан, отдыхавший в это время в каюте, вскочил и побежал на мостик, крича на ходу:

— Кто за бортом?

Лизет, зная, что брат переоделся, должно быть, видела его падение. Дрожа от страха, бледная, с испуганными глазами, она не могла вымолвить ни слова, а только указывала рукой вдаль. Наконец сквозь рыдания девочка вымолвила:

— Там Гектор! Братишка! Он погибнет… Папа!

И девочка лишилась чувств. Марион подхватил ее на руки и расстегнул ворот блузы.

— Мой малыш в море, тысяча чертей! Я спасу его или умру!

Капитан уже собрался прыгнуть в воду, но что делать с дочкой? Там — его сын борется с волнами, здесь — дочь, почти бездыханная…

— Господи! Что же делать? Неужели я потеряю их обоих… — простонал мужчина, стараясь взять себя в руки.

Как не везло этому мужественному человеку! Сколько несчастий обрушилось на его голову за совсем недолгую жизнь!

Матросы навалились на весла. Шхуна медленно продвигалась за шлюпкой. Галипот, Бой и все, кто не был занят с парусами, в тревоге наблюдали за морем. Никого. Однако каждый надеялся на благополучный исход, зная, что маленький горбун был хорошим пловцом. Да и два человека нырнули вслед за ним: Татуэ и еще кто-то. Но кто?

— Корявый! — произнес боцман, заметив, что изуродованного матроса нет на посту. Все одобрительно подумали о тринадцатом. Капитану стало стыдно за свои прежние мысли. Он был благодарен храброму парню за то, что тот, рискуя жизнью, бросился спасать его сына.

Галипот радостно воскликнул:

— Вижу человека по левому борту!

Почти одновременно с ним Бой прокричал:

— Обломок по левому борту… На нем двое…


Татуэ плавал как рыба, его мощный торс то целиком уходил, то вновь появлялся на поверхности. Иногда он останавливался и звал Гектора. Он тоже заметил рангоутное дерево с людьми, которое качалось на волнах, переворачивалось и крутилось на месте. На одном его конце висел человек, поддерживающий тело другого, который то и дело погружался под воду. Великан узнал Корявого и мальчугана, который показался ему мертвым, и он гневно заорал:

— Побойтесь Бога! Он его спасает, как будто хочет утопить!

Несколько гребков — и Татуэ оказался рядом. Силач, буквально вырвав ребенка из рук матроса, приподнял голову Гектора над водой и позвал:

— Друзья! Сюда! Скорее! Малыш умирает!

Корявый, казалось, терял сознание. Он висел недвижно на обломке дерева и ждал приближения шлюпки. Матросы гребли изо всех сил и через несколько минут оказались рядом. Старший матрос подхватил мальчугана и уложил около себя. Затем Татуэ проворно взобрался в лодку и втащил обессилевшего пловца.

Операция по спасению закончилась.

Пока лодка плыла к шхуне, Франсуа Бушу пытался привести Гектора в чувство. Расстегнув ему ворот, он массировал грудь и повторял без конца:

— Малыш мой! Мальчик мой дорогой! Посмотри на меня! Скажи хоть словечко! Уже все позади… Ты спасен… Мы плывем к папе… Упаси Господь нас от новых несчастий! Наш ангел не сделал ничего плохого, не забирай его…

Матросы обожали маленького горбуна и вместе с солеными брызгами молча глотали слезы. Корявый, лежа без сил на дне лодки, задыхаясь, шептал:

— Бедный малыш! Он будет жить, да?

Не без труда удалось поднять лодку на борт шхуны. Марион схватил сына на руки и, ни слова не говоря, унес к себе в каюту. Татуэ последовал за ним. Не теряя головы капитан тут же принялся за дело. Татуэ помогал ему. Они раздели ребенка и хорошенько растерли. Никаких признаков жизни. Тогда они снова принялись растирать, массировать грудь, отводить руки назад, потом вперед. Безрезультатно! Видя тщетность прилагаемых усилий, несчастный отец вспомнил еще один способ искусственного дыхания. Он достал носовой платок, раздвинул челюсти мальчика и стал ритмично выдыхать воздух через платок в рот. Татуэ одновременно надавливал на ребра.

Прошел час. Двое друзей отчаянно боролись за жизнь маленького человечка. Наконец румянец показался на щеках ребенка.

— Он жив, капитан! Жив! — закричал силач. — Мы спасли его! Иначе и быть не может!

Мужчины продолжали трудиться еще минут пятнадцать, пока грудь малыша не стала подниматься и опускаться самостоятельно.

Маленький горбун дышал. Татуэ, потеряв голову от счастья, прыгал, бил себя в грудь и нес всякую ерунду. Потом он, как мячик, выскочил на палубу, взобрался на мостик и принялся орать во все горло:

— Друзья! Наш маленький матрос жив! Мы еще проплывем с ним не одну морскую милю!

Моряки радостно зааплодировали и закричали:

— Ура! Да здравствует отважный Тотор!

Силач заметил Корявого, стоявшего у перил. Тот был еще очень бледен и еле держался на ногах. Татуэ подошел к нему, пожал руку и произнес:

— Дружище, ты спас нашего малыша… Благодарю тебя от всей души! Пойдем, посмотришь на него, думаю, что и он и отец будут рады тебя видеть.

Корявый силился улыбнуться, пробормотал какие-то слова и проследовал за силачом в каюту капитана.

Несмотря на чувство благодарности, которое испытывал теперь Татуэ по отношению к матросу, Корявый не стал ему более приятен. Но справедливость есть справедливость!

Мужчины появились в каюте и услышали шепот Гектора:

— Папа! Папочка! Прости меня, прости за то, что доставил тебе столько волнений!

— Не говори ничего, малыш! Все уже позади! Забудь об этом! — отвечал счастливый отец.

Тут мальчуган заметил вошедших.

— Тотор, любимый мой, я привел тебе человека, который тебя спас… — радостно произнес Татуэ.

Маленький горбун приподнялся, а Марион, обняв матроса за плечи, сказал:

— Благодарю вас от всего сердца, вы избавили меня от самого страшного несчастья. Да хранит вас Господь! Отныне вы член нашей семьи.

На обожженных глазах появились слезы, рот исказился в улыбке:

— Капитан… Любой на моем месте поступил бы точно так же… Просто в момент падения мальчика я оказался ближе всех… Это самое малое, что я мог сделать для вас, ведь вы дали мне кусок хлеба и поддержали в трудную минуту. Я счастлив, если был вам полезен.

В каюту с озабоченным видом вошел боцман. Татуэ встретил его радостными возгласами, а Корявый скромно попросил разрешения удалиться.

Капитан заметил наморщенный лоб и обеспокоенный взгляд и понял, что произошло что-то серьезное.

— Что случилось, Вилл?

Боцман увлек Мариона в столовую и, убедившись, что они одни и никто их не слышит, вытащил из кармана два куска пенькового троса и показал капитану. Тот внимательно рассмотрел и спросил:

— Что это значит, Вилл?

— Это обрывки перта с бушприта. Я только что заменил его и принес вам.

— Но… он совершенно новый!

— Да, абсолютно, и тем не менее разорвался как нитка под ногой мистера Тотора. Потому и произошло это ужасное падение, которое чуть было не стоило жизни нашему маленькому матросу.

— Но тогда… — задумался капитан, бледнея на глазах и боясь продолжить.

— Перт был аккуратно подрезан. Оставались лишь две нитки, что невозможно было заметить. Но при первом же нажатии они лопнули под ногой ребенка, и тот полетел в воду. Я считаю, капитан, что ваш сын стал вовсе не жертвой несчастного случая. Речь идет о покушении на убийство.

Глава 16

Новый друг. — На островах Фиджи. — Лесная школа. — Дети пьют молоко. — Приятная встреча. — Отец Прадель. — Что стало с Ником Портером. — Путь на Новую Гвинею. — Вор. — Документы украдены. — Земля. — Пушечный выстрел. — Пираты.

* * *

Жизнь на «Лиззи» снова вошла в свою колею. Маленький горбун быстро поправился и с новым рвением принялся за любимые занятия.

Никто из экипажа, кроме капитана, помощника, боцмана и Татуэ, не подозревал о настоящей причине падения. Матросы, веря в версию несчастного случая, стали внимательнее относиться к маленькому матросу. Лишь четверо мужчин, зная о покушении, мучительно наблюдали за командой.

Капитан дрожал за сына и дочь, которых любил безмерно и представить себе не мог, как это вдруг он бы их лишился. Но кто же, кто покушался на жизнь Тотора?! Не зная, на кого подумать, он подозревал всех. Марион стал мрачным, молчаливым, замкнутым, постоянно думая о том, что кто-то наблюдает за ним, смеется над его тревогами, замышляя новые злодеяния.

Единственным человеком, кто остался в выигрыше, был Корявый. Хоть насмешливое прозвище и прикрепилось к нему навсегда, но уродливого матроса перестали презирать. Моряки хорошо знали, что значило броситься в штормовое море, рискуя жизнью, и спасти тонущего. Они ценили смелость и отвагу. Все до единого в команде стали его друзьями. А что говорить о ребятишках! И Тотор и Лизет полюбили своего спасителя еще больше, как когда-то Татуэ. Сам бедняга, казалось, совсем не изменился и почти не реагировал на дружеские похлопывания и хвалебные слова. Считалось, что Корявый не умел выражать свои чувства. Его любовь и нежность были такими же несчастными, как и он сам. Только Татуэ так и не проникся доверием к матросу. Он смотрел на Корявого исподлобья, слушал хриплый говор и с упорством бывшего каторжника пытался разгадать его настоящее лицо, спрятанное под ужасной маской. Но старания силача оказались напрасны: Корявый, похоже, ничего не скрывал.

Несмотря на волнения и подозрения, «Лиззи» благополучно доплыла до островов Фиджи. На месте также не возникло никаких поводов для беспокойства. На английской территории Марион чувствовал себя свободным как ветер. Шхуна остановилась недалеко от Гранд-Вити, около небольшого острова Овалау, где находился красивейший порт — центр европейской колонии с губернатором, консулом, миссионерами[865] и негоциантами.

Стоянка предполагалась длительной. Необходимо было сделать запасы пресной воды и продовольствия, подремонтировать корабль, который в некоторых местах оказался поцарапан о коралловые рифы, и постараться получить информацию о Нике Портере.

Первый день Марион посвятил прогулке с детьми по острову. Даже самый закоренелый морской волк все-таки бывает рад встрече с землей. Всем троим было приятно побродить по суше. Повсюду чувствовалась весна: молодая зелень, цветущие деревья, бабочки. Пробуждавшаяся природа радовала глаз и душу.

Беззаботно слоняясь по берегу, дети и отец наслаждались жизнью. Во время прогулки они наткнулись на католическую миссию. Неподалеку ребятишки заметили старца с длинной седой бородой, который держал на привязи двух хорошеньких резвых козочек, щипавших листья апельсиновых и хлебных деревьев.

— Козочки! — воскликнула Лизет. Девочка обожала животных. — Какие прелестные! Я хочу их погладить!

— У коз такое вкусное молоко, — серьезно рассуждал Тотор, — потому что они ближе к земле. Гораздо вкуснее, чем из бутылки, теплое и с пеной…

— Вон! Вон! Они смотрят на нас… Они признали нас за своих…

— Папа! Давай подойдем к ним! Может быть, нам продадут молочка…

Брат и сестра болтали по-французски, не задумываясь, что кто-то мог их понять. Старик, улыбаясь, обернулся и без всякого вступления произнес:

— Я дам вам сколько хотите… и с пеной, которая пощекочет кончик носа и останется на ваших очаровательных губках…

— Как хорошо! Здравствуйте, господин! Добрый день!

Капитан подошел ближе и, с должным уважением поприветствовав миссионера, спросил:

— Вы, должно быть, француз, раз так прекрасно говорите на нашем языке. Какая приятная неожиданность — встретить в этих краях соотечественника.

— Да, я старый священник, жил на плодородных землях древней Руссильоны[866], но вот уже сорок лет путешествую по островам Океании. Меня зовут аббат Прадель из Арль-сюр-Тex.

— А я капитан дальнего плавания Марион из Сен-Мало. Благословляю случай, который свел двух славных французов из Каталони и из Бретани.

Услышав слова Мариона, старик всплеснул руками и воскликнул:

— Не может быть! Марион… Невиновный каторжник на свободе! Сын мой, не просто случай помог нам встретиться, а само Провидение!

Капитан, смутившись, пробормотал:

— Вы меня знаете? Вы знаете, кто я?..

— Ваши усилия… безрезультатная борьба… незаслуженные страдания. Я знаю все, даже имя того злоумышленника, из-за которого вы попали за решетку…

— Ник Портер… трагедия на «Пинтадине»…

— Да, да… Я служил миссионером на острове Понапе и присутствовал при смерти одного из соучастников преступления. Покинув Каролинские острова, я переехал на Фиджи… Что же мы стоим? Пройдемте в дом, нам есть о чем поговорить.

Аббат что-то громко крикнул по-полинезийски, и появился слуга, которому старик тут же дал какие-то распоряжения.

— Дорогие мои, Винсент подоит козочек и напоит вас молоком. Добро пожаловать, капитан!

Крепкий высокий юноша кое-как изъяснялся по-английски. Лизет и Тотор быстро познакомились и уже щебетали с ним, прекрасно понимая друг друга. Не прошло И четверти часа, как кувшин наполнился. Брат галантно предложил молоко сестре. Девочка пила не торопясь, смакуя каждый глоток.

— Очень вкусно! Твоя очередь, братишка!

Маленький горбун залпом проглотил добрую половину кувшина. Молодой слуга широко улыбался, довольный, что детям понравилось угощение. Они выпили еще немного и стали гладить козочек, которые принялись играть и скакать по огромному лугу, принадлежавшему лесной школе при миссии.

Тем временем священник и моряк спокойно беседовали в доме. Как когда-то Редону, капитан поведал миссионеру свою печальную историю и поделился планами. Аббат, хорошо зная все, что происходило на островах Океании, подробно рассказал новому другу о Нике Портере.

Гнусный ворюга неслыханно разбогател, конечно же нечестным путем. Негодяй являлся владельцем целой флотилии, куда входили парусники и пароходы с многочисленным малайским персоналом. Он монополизировал часть торговли и занимался в основном пиратством. Равнодушный и жестокий, бандит окружил себя соучастниками преступлений, до смерти преданными ему. Еще никому не удавалось взять шайку с поличным. Обычно преступники действовали у берегов Новой Гвинеи, с дьявольской ловкостью избегая военных кораблей, и грабили голландские владения, нагоняя страх на весь регион вплоть до острова Борнео.

Будучи дерзким и хитрым, Ник Портер слыл неуловимым преступником и являл собою классический пример современного авантюриста.

Не скрывая опасений, миссионер в заключение сказал.

— На опасного преступника вы замахнулись. Вас ведь всего восемнадцать человек, из них один еще ребенок.

— Но правда на моей стороне, — возразил капитан. — Я не из трусливых и надеюсь на Провидение, которое свело нас с вами и защитит и на этот раз. Сначала я собираюсь напасть на бандита в его логове на Новой Гвинее.

— Я не сомневаюсь в вашей смелости, но все же очень опасаюсь, поэтому повторяю: будьте осторожны!

Поблагодарив за совет и за полученные сведения, капитан распрощался с миссионером.

Вернувшись на корабль, Марион собрал все имеющиеся документы, составил досье, переписал его и одну папку отнес миссионеру, а вторую запер в сейф. Теперь он спокойно мог заняться ремонтом шхуны и провизией.

Прошел месяц. «Лиззи» была готова к новому плаванию. Однако накануне отплытия капитан вдруг стал сомневаться в правильности своих планов. Путешествие обещало быть неспокойным. Имел ли он право подвергать предстоящему риску экипаж, набранный исключительно для мирных торговых рейсов? Ведь бандит не будет церемониться… Надо ли предупредить ничего не подозревавших людей об опасности, которая им угрожает? Может быть, стоило спросить, кто хочет следовать за ним, несмотря ни на что, а кто желает оставаться на берегу, пока не поздно… Долг капитана — поставить в известность подчиненных. И Марион решил незамедлительно раскрыть свою тайну. Мужественный моряк собрал всех на палубе и, не долго думая, сказал следующее:

— Друзья мои, завтра мы отправляемся в плавание в один из самых опасных регионов Тихого океана… Это пиратское логово, настоящее змеиное гнездо, где морские разбойники — люди без долга и чести, без стыда и совести, без родины в душе — грабят и убивают всех, кто попадается на их пути. Главарь у них белый… редкий негодяй, который держит в страхе многие моря. Он не просто бесчестный человек, он — мой заклятый враг. Я хочу расквитаться с ним, уничтожить его поганую флотилию и заставить сознаться во всех совершенных преступлениях. Один из нас должен исчезнуть: он или я. Это будет битва не на жизнь, а на смерть! Кто-нибудь хочет плыть со мной и принять участие в безжалостной войне против злодея?

Раздались аплодисменты и восторженные возгласы. Марион жестом успокоил матросов и продолжал:

— Если кто-то сомневается, у вас есть время сегодня до конца дня подумать. Мы расторгнем контракт, и вы останетесь на земле. Я помогу вам добраться до родных берегов и заплачу за шесть месяцев. Вам достаточно сообщить свое решение боцману.

— Это все, капитан? — раздался голос одного из матросов.

— Да, все, Боб.

Тогда гигант из Пенсильвании подошел к Мариону и, крепко пожав ему руку, произнес:

— Не стоило так долго говорить! Все понятно! Вы очень смелый человек, капитан, но и мы не из робкого десятка! Мы пойдем с вами в огонь и воду, пока не уничтожим этого морского прохвоста. Это так же верно, как то, что меня зовут Роберт Хариссон! Я правильно говорю?

— Да, да! Смерть пиратам! Да здравствует наш капитан!

Неудержимый энтузиазм охватил команду. Ряды матросов и офицеров смешались, мозолистые руки потянулись к Мариону. Его обнимали, похлопывали, подбадривали. Юнга Бой залез на плечи одному из матросов и звонким голосом кричал громче всех:

— Да здравствует капитан! Вперед! Смерть бандитам!

Марион был доволен, он не ошибся, набирая экипаж. С такими отважными моряками ему все было нипочем. Последним подошел Корявый.

— Я с вами. Можете рассчитывать на меня.


Вечером Андре организовал потрясающий ужин для добровольцев. Не стоило говорить, что Галипот превзошел самого себя. Его кулинарный талант заслуживал тех похвал, которые расточали ему матросы и офицеры команды. На следующий день «Лиззи» отправилась к берегам Новой Гвинеи.

Через три дня, когда шхуна была в открытом море, капитан решил посмотреть заветную папку с досье на Ника Портера. Он вставил ключ в замок сейфа и с удивлением обнаружил, что его заклинило. Марион позвал Татуэ.

— Ты ведь был слесарем, посмотри, что бы это значило?

Силач повертел замок, вытащил ключ и, покачав головой, сказал:

— Здесь без сомнения побывал вор.

— Невозможно! Но кто?

— Какой-то проходимец. Топорная работа! Разве можно так уродовать замок, который открывается при одном прикосновении зубочистки.

Бродяга извлек из кармана складной нож с шилом, вставил острие в замок и покрутил немного.

— Раз, два, и готово! Ваш сейф — секрет Полишинеля![867] Надо бы сделать его менее доступным, — сказал геркулес, осторожно открывая дверцу. Из шкафчика выпал маленький кусочек металла. Татуэ подобрал его и торжествующе воскликнул:

— Посмотрите! Я оказался прав, этот неумеха сломал тут одну железную штучку.

Почти не слушая силача, капитан искал глазами большой конверт, в котором хранилось досье.

— Украли! Его нет, тысяча чертей! — закричал он, бледнея.

— Значит, на борту действительно есть вор… Но кто? Кто же он, черт возьми?

— Деньги не тронули, — с горечью в голосе продолжал Марион. — Взяли только бесценные документы, копии которых остались на Овалау у отца Праделя.

— Кто же он, в конце концов? — не унимался силач.

— Тот негодяй, кто выдал нас таитянским властям, организовал покушение на моего сына, предатель, который скрывается среди моряков «Лиззи».

— Да, и это самое страшное! Документы, Бог с ними, в крайнем случае вы сможете вернуться за копией на Фиджи… А вот подлец, который их стащил, заслуживает самого сурового наказания. Если бы он мне только попался, я задушил бы его собственноручно. Эх, Корявый, Корявый! Как твое настоящее имя?.. Лишь дьявол, давший тебе маску, ведает об этом!

— Опять подозрения! — упрекнул Марион.

— Да, капитан, это засело в моей голове, как татуировка на теле, на всю жизнь…

— Ладно! Как бы там ни было, никому ни слова! Будем начеку!

— Стану смотреть в оба!


Плавание успешно продолжалось. Через две недели появились высоченные вершины гор, что означало приближение шхуны к острову Новая Гвинея[868]. Вскоре можно было разглядеть пик Овен-Стенлей, находившийся на высоте более четырех тысяч метров над уровнем моря. Капитан приказал обойти его справа и взять курс на пролив Папу к дельте самой большой реки материка Флай.

Подгоняемая сильным ветром, «Лиззи» неслась на всех парусах. Все шло хорошо, пока не послышался сигнал:

— Впереди по правому борту судно!

Капитан приложил бинокль к глазам. Странный корабль! Почти без мачт, без единого паруса, он с большой скоростью продвигался против ветра и волн наперерез шхуне.

Теперь его можно было разглядеть и невооруженным глазом. Вся команда с удивлением наблюдала за приближающимся кораблем. Вдалеке раздался пушечный выстрел, и над судном поднялось облако черного дыма. Все вопросительно посмотрели на Мариона.

— Да, это то, что мы ищем! Друзья мои, он сам плывет к нам в руки. Сократим его путь! Вперед! Полная боевая готовность.

Глава 17

Что такое «боанга». — Сто пятьдесят против двадцати. — Неожиданное сопротивление. — Битва. — Абордаж. — Резня. — Татуэ в беде. — Тотор спасает друга. — Подвиг Галипота. — Пушечные выстрелы. — Пожар. — Бегство. — Преследование невозможно. — «До скорого!»

* * *

Своеобразный корабль, названный «боанга», встречался только у берегов Малайзии. Легкий, маневренный, быстроходный, он имел удлиненную форму, как тело у акулы. На двух-трех мачтах с бамбуковыми реями держались огромные прямоугольные паруса. Подгоняемый бризом, боанга мог развивать огромную скорость. Если море было спокойно или же дул встречный ветер, корабль шел на веслах. Как и на древних галерах, на боанга, сменяя друг друга, работало три смены гребцов. Многочисленный экипаж не соответствовал грузоподъемности судна. Но что отличало боанга от всех других судов и придавало странный вид, так это специальные сооружения, выступавшие с боков корабля и служившие для поддержания равновесия. Судно обладало потрясающей остойчивостью. На некотором расстоянии по всей его длине крепились бамбуковые платформы, напоминавшие пирс. Ничто не могло остановить или перевернуть боанга. Плавучий дом с черным флагом пиратов наводил страх и ужас на все торговые суда региона.

На «Лиззи» не теряли времени даром. После команды «полная боевая готовность» все мужчины поспешили в трюм за оружием. Боцман выдал каждому по винчестеру[869], сабле, револьверу и штыку. Гигант Хариссон, ласково поглаживая ствол пистолета, приговаривал:

— Вот теперь я вооружен!

Тотор в сопровождении Татуэ также подошел к Виллу и попросил:

— Боцман, дайте мне, пожалуйста, револьвер.

— Бог мой! Как же я мог забыть! Конечно, мистер Тотор, вы ведь теперь матрос. Я вижу, вам по вкусу запах пороха.

— Да, у нашего малыша, — рассуждал силач, — нюх волчонка, скоро вы сами увидите… А вас, боцман, я попрошу дать мне секиру, единственное подходящее для меня оружие.

— Все что пожелаете!

За пять минут команда была вооружена до зубов. Затем боцман наполнил порохом запасные патроны. Получилось по двести штук на человека и еще осталось несколько сот незаполненных.

Все стояли на палубе. Тотор сунул пистолет за пояс и поискал глазами отца. Тот увидел сына, улыбнулся и сказал:

— Отлично, матрос! Выполняй свой долг!

А Татуэ полушутя-полусерьезно добавил:

— Послушай, не отходи от меня ни на шаг… Стреляй, если надо, но сам под пули не лезь. Не беспокойтесь, капитан, я за ним пригляжу.

— Спасибо, старик! А я пригляжу за всеми.

— А Лизет?

— В моей каюте… Я все ей объяснил…

— Боцман, пушки готовы?

— Да, капитан, я зарядил их… будут классно стрелять. Они под гудроновыми чехлами[870]. Можно подумать, что это тюки или пожарные насосы.

— Отлично! Откроете их только по моей команде.

Затем Марион обратился к морякам:

— Полностью зарядите оружие, прикрепите штыки, займите удобные места за релингами[871] для коечных сеток и спрячьтесь, как охотники в засаде.

Все это отважный бретонец произнес спокойным уверенным тоном, как будто речь шла об учебной стрельбе по мишеням или в крайнем случае по морским свинкам.

Боанга летел по волнам. Круглые лопасти бамбуковых весел одновременно поднимались и опускались, оставляя на волнах пену. С приближавшегося судна до «Лиззи» доносились дикие воинственные выкрики.

Капитан продолжал командовать:

— Подпустить поближе… Стрелять только по моей команде и не упускать из виду ни одного матроса.

Новое облако дыма окутало боанга, послышался выстрел. Снаряд разорвался в трех метрах от борта шхуны. Татуэ посмотрел на маленького горбуна. Мальчик побледнел немного, но не повел и бровью.

— Не страшно? — спросил силач. — Ничего! Хлопушки для воробьев!

— Я не боюсь, Татуэ, — твердо ответил ребенок. — Я хочу быть смелым.

Угрозы с пиратского корабля стали громче. Теперь можно было отчетливо разглядеть смуглых бандитов, сновавших по кораблю.

На шхуне никто не шелохнулся, и пираты считали, что захват «Лиззи» не составит труда.

На капитанском мостике боанга Марион заметил одетого по-европейски человека в кепке яхтсмена на голове, который, покуривая короткую трубку, отдавал команды. По всей видимости, это и был главарь банды. Наведя бинокль, отважный моряк узнал бывшего матроса с «Пинтадины». Мужественное лицо капитана заметно помрачнело. Он прекрасно помнил, как сурово наказал бандита за непослушание, как тот убил несчастного капитана, свалив всю вину на него. Желание рассчитаться с Ником Портером за разбитую жизнь захватило моряка. Он вытащил свой карабин и прицелился. Будучи непревзойденным стрелком, капитан мог без труда убить бандита. Но нет! Надо взять его живым, чтобы заставить признаться в страшных преступлениях и чтобы все наконец узнали правду.

С каждым гребком расстояние между судами уменьшалось. На боанга готовили цепи, веревки и крючья. Марион прикинул расстояние: оставалось метров сто. Еще слишком много.

— Внимание! — скомандовал он матросам. — Видите главаря? Его надо взять живым!..

Все, кто не знал отважного бретонца, счел бы такое условие безрассудным. На пиратском корабле сто восемьдесят человек, а на «Лиззи» нет и двадцати. Для корсаров[872] захват шхуны казался детской игрой, так уверены они были в успехе.

— Внимание! — вторично произнес Марион. — Каждому следить за своим противником! Огонь!

Раздались выстрелы, и несколько гребцов, скорчившись от боли, упали в воду.

— Разрешаю стрелять без команды! — крикнул Марион громовым голосом.

Началась беспорядочная стрельба. «Лиззи» заволокло дымом. Вокруг свистели пули, море кипело от взрывов. Флибустьеры[873], не ожидавшие такой встречи, отчаянно сопротивлялись. Несмотря на то, что ряды их поредели, они упорно продолжали готовиться к захвату судна. Пользуясь превосходством в численности, некоторые корсары уже бросали крюки на борт «Лиззи». Отчаянная борьба продолжалась.

Вскоре магазины винчестеров бравых моряков шхуны оказались пусты, а времени, чтобы их наполнить, уже не было. Тогда матросы вытащили револьверы. Маленький горбун не отходил от Татуэ. Стоя на палубе, ребенок внешне спокойно смотрел на ужасную бойню. Не каждый взрослый смог бы, не дрогнув, вынести такое зрелище! Татуэ, воспользовавшись минутой затишья, восхищенно сказал другу:

— Черт побери, старичок, ты настоящий волк… Я не шучу… Тебе нравится запах пороха? Хорошо пахнет и пьянит, как бутылка пунша… Минутку! Хватит смеяться!

В это время корабли столкнулись бортами, и малайцы с воинственными криками бросились на абордаж[874]. Тотор получил боевое крещение, подстрелив двоих из огромного кольта[875]. Татуэ взялся за секиру двумя руками и приготовился к нападению. Боцман подбежал к пушкам и, сняв с них чехлы, направил дула на вражеский корабль.

Пираты с ножами в зубах достаточно ловко взбирались по веревкам на шхуну. Один из них оказался на уровне порта[876]. Лишь только он собрался заглянуть в него, как порт открылся и на голову вылилась целая кастрюля кипящего масла. Не хуже, чем раскаленный свинец! А находчивый провансалец — «автор» этого «замечательного блюда» — прокричал:

— Если вы любите суп из масла, надо сказать мне, тысяча чертей!

Конечно же, это Галипот приготовил непрошеным гостям кое-что на свой лад. Затем кок закрыл порт, взял ружье, саблю, револьвер и, одев белый пиджак и шапочку, выскочил в таком виде на палубу. Флибустьеры, естественно, не знали, в какую форму одевался капитан американского судна и, приняв кока за главного на корабле, устремились к нему.

В какой-то момент можно было подумать, что пираты сдались. Но вместо одного убитого малайца немедленно возникала целая дюжина других головорезов! Бандиты предприняли уже несколько атак. Татуэ размахивал секирой как заведенный, и каждый раз его удар достигал цели.

Мясорубка крутилась все быстрее. Силач то колол острием, то рубил четырехгранным лезвием всех без разбора нападавших. Внезапно он почувствовал удар по плечу и рука онемела. Лицо оказалось в крови — кто-то раскроил ему лицо от виска до подбородка. В ответ геркулес нанес удар такой сокрушительной силы, что секира застряла в черепе пирата, как топор в сучке полена. Татуэ дернул. Безрезультатно. Силач хотел оставить секиру и взяться за саблю. Он дернул изо всей силы еще раз, и тут петля рукава зацепилась за рукоятку. Атлет оказался в ловушке — мертвец прочно «держал» его! Ситуация складывалась ужасная, если не сказать безнадежная. Несколько бандитов набросились на смельчака. Татуэ оборонялся, как мог, свободной левой рукой. Ему удалось убить нескольких пиратов, но к нему уже бежали другие. Один из негодяев, угрожая силачу малайским кинжалом, — потрясающим оружием, чья зигзагообразная форма напоминала вымпел[877],— уже замахнулся и издал победный клич. Но Тотор, зорко следивший за другом, с удивительным хладнокровием поднял револьвер обеими руками, прицелился и выстрелил. Пуля попала прямо в голову и раскроила череп корсару.

— Браво, матрос, в самое яблочко! — похвалил Татуэ.

Волоча за собой труп пирата, Татуэ отошел от борта. Мальчик последовал за ним.

— Малыш, отрежь эту чертову петлю.

Гектор тотчас перерубил ткань саблей.

— Спасибо! Ты второй раз спасаешь меня от смерти.


Тем временем резня продолжалась. Повсюду лилась кровь. Матросы «Лиззи» отважно сражались, не уступая пиратам. Многие были ранены, но битва, похоже, подходила к концу.

Капитан Марион стоял недалеко от пушек и внимательно следил за происходящим.

— Боцман! Огонь!

Вилл только и ждал приказа. Он нагнулся к орудию, и через несколько секунд раздался оглушительный выстрел. Снаряд угодил в центр неприятельского корабля.

— Отлично, боцман! Продолжайте обстрел!

Вдруг послышался душераздирающий крик:

— Капитан! На помощь! Меня убивают!

Галипот дрался как настоящий дьявол с полудюжиной бандитов. Окровавленный китель разорвался. Пираты обступили кока сплошным кольцом, сумели ранить — бандитское лезвие задело его по щеке. Чувствовалось: молодой человек устал и сражается из последних сил.

В одно мгновение Андре оказался среди нападавших. Замечательный фехтовальщик за минуту расправился с бандитами. Истекая кровью на палубе, ни один из них уже не смог подняться.

Второй пушечный выстрел потряс шхуну от киля до кончика мачты. Это с бака стрелял Боб Хариссон. Его первый в жизни выстрел оказался очень точным: снаряд разорвался справа от фок-мачты и поразил около двадцати флибустьеров, собиравшихся залезть на «Лиззи». На боанга возникла страшная паника, усилившаяся из-за дыма, который заволакивал все пространство вокруг.

— Огонь по пиратам! — веселился боцман Вилл, вновь заряжая пушку.

— Что там? — спросил вернувшийся на свое место капитан.

— Дело принимает неплохой оборот. Из наших двух пушек я накормил бандитов по горло. Смотрите скорее, там начинается пожар!

На боанга забили в гонг[878]. Без сомнения, это был сигнал к отступлению.

— Похоже, мы выигрываем! — вытирая с лица пот, произнес Татуэ.

В гонг били все сильнее. Пираты быстро покидали палубу и бежали тушить пожар, который грозил уничтожить их корабль. Пользуясь передышкой, матросы заряжали карабины и стреляли вдогонку. Устав от нежданного и упорного сопротивления экипажа шхуны, флибустьеры были рады прекратить сражение. Однако такой поворот событий совсем не устраивал отважного бретонца. Он собрал вокруг себя матросов и скомандовал:

— На абордаж, друзья! Победа будет за нами!

И первый хотел прыгнуть на неприятельское судно. Но пираты уже сняли крючья, отвязали веревки и цепи. Уцелевшие после этой бойни гребцы навалились на весла, и боанга начал удаляться. Разгневанный Марион, приказав зарядить пушки, решил преследовать заклятого врага:

— Полный вперед!

Необходимо было развернуть шхуну по ветру, и капитан отдал новую команду:

— Лево руля!

Рулевой взялся за руль, но тот прокручивался. Матрос забеспокоился:

— Капитан! Руль не слушается, наверное, порван штуртрос[879].

Шхуна не двигалась с места, покачиваясь, как обломок на волнах. С отплывавшего боанга до Мариона донесся ироничный голос, который с жутким акцентом прокричал:

— До свидания, Марион… Первый раунд[880] за тобой, но скоро мы встретимся снова!

Глава 18

Снова предательство. — На реке Флай. — Пираты и людоеды. — Шестьсот против девятнадцати. — Лизет. — Нападение. — Оборона. — Гранаты. — Слишком много бандитов. — Отступление. — Трагедия. — Увечье артиллериста. — Подвиг человека-пушки. — Пожар на борту. — Загадочное исчезновение детей.

* * *

Цепь, пеньковый или кожаный канаты и штуртрос — все это жизненно важные органы корабля. Именно они приводили в движение рулевое управление. Штуртрос крепился двойным узлом за середину колеса. Концы его, проходя через различные блоки, тянулись к бортам. Таким образом с помощью штурвала судно могло принимать любые положения. Разрыв штуртроса тут же лишал корабль управления, и он, став игрушкой ветра и волн, мог в любой момент перевернуться, налететь на рифы или сесть на мель.

Именно такое несчастье грозило «Лиззи». Когда капитан приказал преследовать объятый пламенем боанга, вахтенный крикнул рулевому:

— Штуртрос порван!..

Единственным желанием для распалившихся в бою моряков было догнать и разгромить неприятеля. Можно понять, какое разочарование они испытали, узнав о собственном бессилии. Но еще сильнее оказалась их ярость, когда боцман возмущенно крикнул на весь корабль:

— Штуртрос не порван, а перерублен… да, просто разрезан! На «Лиззи» есть предатель, который хотел отнять у нас победу!

— Не может быть! Здесь все честные моряки! Это несправедливо!

Но доказательство было налицо.

Капитан, еще бледнее Вилла, вслушивался в каждое слово матросов, стараясь подметить косой взгляд, подозрительный жест, хоть что-нибудь, что могло бы навести на след скрытого врага. Этот невидимый предатель вызывал его смертельную ненависть. Увы, — ничего, что помогло бы обнаружить преступника!

Время торопило. «Лиззи» относило в море. Необходимо было как можно скорее починить рулевое управление и пуститься вдогонку. На море подобная процедура занимала около четырех часов. Наконец с большим трудом штуртрос заменили. Но, когда шхуна была готова к отплытию, наступила ночь.

Марион предполагал, что боанга, сильно пострадав от пожара, должен был направиться в устье реки Флай. При впадении в океан она разливалась на множество рукавов, образуя огромную дельту с островами и островками.

Пираты выбрали удачное для них, труднодоступное место, чтобы скрыться от посторонних глаз и зализать раны. К счастью, капитан прекрасно знал эти места и надеялся найти бандитов.

Через двадцать четыре часа «Лиззи» стояла у малой земли. Продвигаясь по возможности бесшумно, чтобы не потревожить птичий базар[881] в прибрежных зарослях, парусник смело вошел в узкий длинный рукав. Рукав вел к большому острову Кивай, сплошь поросшему коричными[882] и мускатными[883] деревьями и саговыми пальмами[884]. Впереди виднелось около сотни лодок местных жителей. Как и в те далекие времена, когда Луи д’Альбертис предпринял научную экспедицию в эти края, доброжелательные туземцы с удовольствием торговали с белыми.

Однако на этот раз все было не так. Моряки встретили несколько небольших судов с пятью-шестью гребцами, вооруженными копьями, луками, дротиками[885] и дубинами. Красные перья, воткнутые в нечесаные кудрявые волосы, придавали им воинственный вид. Чистокровные папуасы[886] оказались высокими мускулистыми людьми с шоколадным цветом кожи, большими выразительными глазами, расширявшимся книзу носом формы банана и превосходными зубами. Некоторые подплыли к «Лиззи» совсем близко. Им предложили обычный набор товаров, который мог бы заинтересовать туземцев. Те отказались, размахивая копьями и грозя не пропустить судно.

— Папа, — спросил маленький горбун, — это людоеды?

— Да, мой мальчик, они едят военнопленных.

— Почему они не приняли наших подарков?

— Меня это тоже удивляет… Раньше туземцы были более гостеприимными и лучше относились к белым.

— Не собираются ли они напасть на нас?

— Не думаю.

В глубине души Марион вовсе не был уверен в своих словах. Ник Портер, без сомнения, находился поблизости. Кто знает, чему он научил этих жадных, ленивых и жестоких дикарей. Возможно, пираты покровительствовали им, приучили к алкоголю или заставляли грабить и убивать ради наживы.

Необходимо было срочно принять все меры предосторожности, чтобы, в случае неожиданного нападения дикарей, отразить атаку. Обороняться предстояло лишь с одного борта, так как другим шхуна стояла к топи, в которую не заплывали лодки. Матросы зарядили пушки и мушкетоны, подготовили гранаты и зажигательные смеси, разложили на палубе ловушки и стали ждать.

Ночь прошла спокойно. Правда, вдалеке слышалось какое-то хлюпанье и чувствовалось, что что-то происходило вокруг. Когда рассвело, моряки увидели, что положение стало ужасным, можно сказать, безнадежным. Три ряда пирог стояли полукругом в пятистах метрах от «Лиззи». Порядок поддерживали главари с красными перьями на головах. Они дали команду, и лодки начали быстро приближаться. К шхуне плыло приблизительно сто суденышек, а значит, около шестисот головорезов собирались напасть на корабль. Среди них были и туземцы[887], но больше двух третей — малайцы[888]. Таким образом ситуация прояснилась — местные жители стали союзниками пиратов. Как и накануне, экипаж «Лиззи» мог рассчитывать только на победу или гибель.

Вдруг с пирог раздались воинственные крики и улюлюканье.

— Это официальное объявление войны, — сказал помощник и посмотрел на матросов.

Все спокойно и решительно готовились к новому сражению. Даже раненые не покидали своих постов, чтобы по мере возможности участвовать в битве, помогая товарищам.

Тотор стоял рядом с Татуэ. Он зарядил пистолет и хладнокровно наблюдал за приближением флотилии. На палубе появилась бледная взволнованная Элиза. Брат сказал ей:

— Лизет, сестренка, иди к папе в каюту! Здесь опасно… Тебя могут убить.

А капитан ласково добавил:

— Твой брат прав, малышка, тебе лучше вернуться.

Но девочка упрямилась.

— Папа, прошу тебя, разреши мне остаться. Когда я сижу там одна взаперти, слышу кошмарные звуки и ничего не вижу, не понимаю… Мне еще страшнее. Гораздо лучше встретить опасность глаза в глаза.

— Может быть, ты и права, — ответил Марион. — Оставайся с нами.

— Спасибо, папочка, ты такой хороший!

— Послушайте, капитан, — произнес силач, — я присмотрю за ней. Тотор уже достаточно понюхал пороху и сможет разобраться сам.

Девочка уселась у грот-мачты[889] и замерла.

— Я потом обниму тебя, мой любимый Татуэ. Хочу посидеть тут.

Бродяга прослезился, наблюдая за маленьким нежным созданием, грустно прислонившимся к круглому стволу дерева. Но остальные-то плакать не собирались! Перед предстоящим боем члены экипажа шутили и подбадривали друг друга.

Полукруг пирог сужался. Слышался нарастающий шум, отдельные воинственные выкрики и угрозы.

Марион скомандовал:

— Приготовиться! Гранатами! Огонь!

Тотчас круглые наполненные порохом снаряды с легким жужжанием полетели в неприятеля. Некоторые достигли цели, другие упали в воду и разорвались вблизи лодок, раня гребцов осколками. Последовала новая команда, затем еще и еще. Повсюду, как удары колоколов, гремели выстрелы, залив заволокло дымом, ливнем сыпались кусочки металла. Туземцы кричали и визжали что было мочи. Распотрошенные пироги шли ко дну, смуглолицые плавали в красных от крови волнах.

Но их было много, слишком много… Моряки с трудом оборонялись. Даже Тотор неумелой детской рукой бросал одну гранату за другой. Но силы, увы, были слишком неравные.

Пять или шесть пирог приближались группой. Удачный момент для пушечного удара. Боцман Вилл, стоя около орудий, вопросительно посмотрел на капитана. Тот понимающе кивнул.

— Давайте!

Боцман дернул взрыватель. Раздался выстрел, и тут произошла странная и ужасная вещь: снаряд, вместо того чтобы полететь в неприятеля, разорвался прямо на палубе. Закрыв опаленное лицо руками, Вилл упал навзничь. Лизет подбежала к нему, обняла несчастного и прошептала:

— Боцман! Мой добрый Вилл! Ничего, все пройдет!

Старый моряк вращал ослепшими глазами и бормотал что-то нечленораздельное. Девочка, заметив чан с водой, намочила платок, протерла раненому лицо, да так и осталась сидеть рядом, положив его голову к себе на колени.

Капитан сразу догадался, что произошло, и бросился к сломанному лафету[890]. «Так и есть — новое предательство!» Издав крик ярости и негодования, Марион побежал к другому артиллеристу, ведь тот мог пострадать так же, как Вилл.

— Не стрелять! — кричал он на ходу. Подскочив к Бобу, моряк успел схватить гиганта за рукав.

Стало ясно, что подлая рука провокатора вынула из пушек два центральных цилиндра. Заметить дефект можно было лишь в момент стрельбы. Пушка откатилась с такой силой, что сломался лафет. Теперь одно орудие было выведено из строя, а полуживой боцман лежал возле маленькой Лизет. Еще секунда — и Боб Хариссон подвергся бы такому же риску. Вне себя бретонец сжал кулаки и прошипел:

— Ох, мерзавец! Ну, я до тебя доберусь! Посмотрите, Боб, какой опасности вы избежали…

— Но как же так? — вскричал гигант. — Они наступают! Что делать?

— За карабины, Боб! Друзья! Огонь! Разрешаю стрелять без команды! Огонь!

Воспользовавшись замешательством моряков, бандиты бросились на абордаж. С помощью длинных бамбуковых палок с металлическими крючьями на концах они лихо влезали на шхуну. Одни с отрубленными руками или проломленными черепами падали в воду, их заменяли другие, еще более разъяренные и злобные. Как во время прилива, каждая новая волна приносила новых кровожадных чудовищ.

Под натиском пиратов отважным бойцам пришлось отступить. Команда их поредела, многие были ранены и истекали кровью, но боролись до конца. С лодок озверевшие туземцы бросали копья и стреляли из луков. Татуэ тоже отступил назад, прикрывая своим могучим телом ребятишек. Он видел, что произошло с пушками, и весь кипел от возмущения. Но тут силачу пришла в голову одна оригинальная идея.

Пираты наступали живой стеной. Оставшиеся в строю матросы сражались с ними из последних сил.

— Тотор, — обратился Татуэ к маленькому горбуну. — Надо спасать наших! Помоги-ка мне!

— Конечно! Если я на что-то сгожусь…

— Послушай, ты будешь главным артиллеристом.

— Не понимаю!

— Не важно! А я — вместо лафета! Сам все увидишь.

Силач подошел к сломанному орудию и зарядил его. Бандиты орали как сумасшедшие, предвкушая победу.

— Погодите! Я вам сейчас заткну глотку! — бормотал Татуэ.

Он склонился над стволом, прижался подбородком, обхватил двумя руками и, сделав нечеловеческое усилие, оторвал пушку от лафета. Тотор замер от удивления и восхищения.

— Она раздавит тебя!

— Не бойся! Человек-пушка… был такой номер в цирке… Та пушка весила тысячу пятьсот килограммов! А эта просто картонка!

Сильно сказано — «картонка». На самом деле мышцы силача напряглись до предела, но он рывком взгромоздил пушку на спину. Покачиваясь, Татуэ направил орудие в сторону пиратов, крича на ходу:

— Матросы! Пригнитесь! Друзья, всем лечь!

Капитан и помощник услышали голос бродяги и, догадавшись, что тот задумал что-то грандиозное, прокричали в свою очередь еще громче:

— Слушайте команду! Всем лечь!

Матросы без промедления выполнили приказ и залегли там, где находились. Татуэ обратился к Гектору:

— Ты готов?

— Да.

— Отвяжи веревку и по моей команде дерни изо всей силы!

Мальчик зажал взрыватель в руках и приготовился.

— Пора?

— Давай! — выдохнул силач и напрягся как мог, чтобы противостоять удару.

Из жерла пушки вырвалось пламя и облако дыма. Раздался оглушительный выстрел, и тут же послышались душераздирающие вопли неприятеля. Непоколебимый, как скала, Татуэ даже не дрогнул. Замечательный атлет осторожно поставил орудие на палубу и, облегченно вздохнув, улыбнулся. Еще мгновение — и он приложил бы руку к сердцу и поклонился, сорвав аплодисменты. Но криками «браво» стали ему стоны пиратов. Никогда еще пушечный выстрел, произведенный с десяти метров, не производил такого ужасающего эффекта. На палубе образовалась гора человеческого мяса. Те, кто хоть как-то мог передвигаться, прыгали за борт.

Матросы тем временем поднимались, выражая свое восхищение силачу. Довольный Татуэ повернулся к маленькому горбуну и сказал:

— Думаю, мы отлично сработали!

Тотор пожал ему руку и ответил:

— Хорошо быть таким сильным, как ты!

— А еще лучше быть такими храбрыми, как вы, мои маленькие ангелы! Оба вы молоды — и ты, любимый Тотор, и, конечно же, моя дорогая Лизет!

Капитан и помощник, с трудом веря в реальность произошедшего, подошли к атлету.

— Спасибо, спасибо, мой смелый друг, — произнес Марион, обнимая силача.

А помощник добавил:

— Бог мой! Вот настоящий человек! Я не просто восхищен, а глубоко уважаю вас.

— Благодарю за честь, — смущенно произнес Татуэ. — Но должен заметить, что половину дела исполнил наш юный матрос. Тотор действовал как настоящий артиллерист!

Палуба была разрушена. Матросы подходили поздравить и поблагодарить силача. Вдруг раздались вопли, заставившие вздрогнуть даже самых выдержанных:

— Пожар! Горим! Пожар на борту!

Огонь и дым вырывались из всех отверстий и подбирались к мачтам. Теперь морякам, из которых большинство оказались ранеными, предстояло новое сражение — с врагом, еще более страшным, чем пираты, — пожаром. Напрасно они старались проникнуть внутрь корабля — густой дым остановил их, грозя удушьем. Пираты больше не осмеливались атаковать и кружили вокруг «Лиззи» на лодках. Устав от изнурительной борьбы, туземцы дико кричали от радости, видя, как трехмачтовая шхуна погибает в огне.

Дым становился гуще. Уже невозможно стало различить ни кормы, ни палуб, ни парусов, ни капитанского мостика. Парусник погрузился в красно-фиолетовое облако, сквозь которое с трудом проглядывались мечущиеся силуэты людей.

Поздно, да и рук не хватило бы развернуть насосы. Огонь бушевал повсюду. Еще одно новое предательство беспощадного врага. Да, на этот раз он попал в точку: капитану «Лиззи», отважному экипажу и двум прекрасным малышам грозило сразу три несчастья — пожар, водная стихия и пираты!

Но где же ребятишки? В суматохе о них позабыли. Может быть, они задохнулись или упали в пылающий костер… На зов Мариона никто не отозвался. Капитан забеспокоился. Татуэ вторил ему голосом, полным тревоги:

— Тотор! Лизет! Где вы? Вы слышите? Ответьте!

Матросы дружно звали своих любимцев, бегали по палубе, пробирались на ощупь в самые труднодоступные места, кричали, но, увы, никого не обнаружили.

Капитан оцепенел от ужаса. Не видя и не слыша ничего вокруг, Марион сосредоточенно думал, куда же исчезли дети. Одно было ясно — на шхуне их нет. Страшные рыдания вырвались из груди бретонца, и он рухнул на палубу:

— Мои ребятишки! Потерялись… Их украли… Может быть, они уже мертвы… Это слишком… Я не выдержу!

Часть III. ТАБУ

Глава 19

В воде. — На волосок от смерти. — Пытка каленым железом. — Заложники. — Ник Портер. — Корявый раскрывает себя. — Избитые, оскорбленные, но достойные восхищения. — Плевать на все! — Куплет. — Укрощение палача. — Перед тюрьмой.

* * *

Что же произошло на борту горящего корабля?

Огонь распространялся с головокружительной быстротой. Дымом заволокло палубу. Испуганные брат с сестрой стояли, прижавшись друг к другу. Будучи очень дисциплинированными, они не решались двинуться с места и ждали, пока кто-нибудь придет на помощь. Дети не кричали, не метались, не сражались с огнем. Уверенные, что о них позаботятся, они старались сохранить спокойствие и не впадать в панику.

Сквозь черный едкий дым мальчик и девочка вдруг заметили отделившийся от кормы темный силуэт. Человек приближался, и Тотор и Лизет узнали Корявого. На матросе была шапка, натянутая до самых глаз, а рот и нос завязаны платком. Дети решили, что его ранило во время сражения, но без сомнения то был несчастный уродец. Корявый, стянув с лица платок, сказал вполголоса:

— Господин Тотор! Мадемуазель Лизет! Вас-то я и ищу. Капитан, то есть ваш отец, послал меня за вами.

— Как хорошо, что вы пришли, — кашляя, произнес маленький горбун.

— Я знала, что папа не забудет о нас, — радостно добавила Лизет. — Что нужно делать, господин Корявый?

— Слушайте внимательно, сейчас вы влезете на стрингер[891], а оттуда подниметесь в лодку… Там вы сможете уберечься от пламени и не будете так страдать от дыма.

— Это идея! — согласился Тотор и без промедления ловко вскочил на релинг, пока матрос говорил сестре:

— Я помогу вам, мадемуазель… Поставьте ногу мне на руку и обопритесь о плечо.

Несколько секунд дети стояли вместе, держась друг за друга, и ждали, когда Корявый подсадит их на шлюпку, качавшуюся на шлюп-балке. Вдруг ноги обоих одновременно потеряли опору, и брат с сестрой полетели вниз. Их крик затерялся во всеобщем гаме, и никто, увы, его не услышал. В мгновение ока матрос перешагнул через релинг и прыгнул в воду вслед за детьми.

Вся драма разыгралась с того борта шхуны, где находилась топь и куда не заплывала ни одна лодка. Спокойствие и безмолвие царили вокруг. Инстинктивно мальчик и девочка вцепились друг в друга, как хватаются утопающие за спасательный круг. Но трясина, сковав движения, крутила, затягивала, не давая возможности ни плыть, ни дышать. Все смешалось в детском сознании. Потеряв ощущение реальности и времени, малыши почувствовали приближение смерти. Мир погрузился во тьму.

Так продолжалось довольно долго. Внезапно дети открыли глаза. Не помня ничего, не ведая, где находятся, оба сначала слабо застонали, а затем пронзительно закричали от боли:

— Я горю… Папа! На помощь… Горю! — верещала Лизет.

— Помогите! Горю! — вторил ей маленький горбун.

Мальчик и девочка лежали на расстеленной прямо на земле циновке в ярко раскрашенной и увешанной оружием хижине. Они чувствовали острую боль в ногах и неприятный запах паленой кожи и мяса. Над ними склонилось лицо малайца, с раскаленным металлическим прутом в руках, и грубый голос произнес по-английски:

— Смотри-ка! Я знал, что они живы! Только так и можно вернуть утопающих к жизни.

Человек снова собрался приложить ужасную железяку к покрасневшим и распухшим пяткам девочки. Лизет заерзала, задвигалась и стала всхлипывать. Гектор, не видя человека, но слыша вопли сестры, взмолился:

— Господин, прошу вас, оставьте мою сестру в покое… Ведь вы же мужчина, зачем вам воевать с детьми?

— В покое, говоришь… Заткни лучше свою пасть, дьяволенок, иначе я заткну ее тебе сам!

Тем не менее приказ прекратить пытки поступил. Лизет, с дрожащими губами и глазами, полными слез, прижалась к брату. Гектор огляделся: вокруг были дикари — малайцы и папуасы — человек приблизительно пятьдесят. Среди них затесалось несколько белых в очень странной полуевропейской-полувосточной одежде. Сидя или лежа, бандиты пили, ели, курили и болтали. Детские стоны вызвали у них грубый смех, и они хохотали, не переставая жевать и бросая на детей злобные взгляды.

Тотор узнал пиратов, дважды нападавших на «Лиззи», и с ужасом думал, что они с сестрой оказались в логове своих заклятых врагов, что остались одни, безо всякой поддержки, ослабевшие после неудачного падения в море. «Где же отец? Жив ли он? Что с ним сталось?» — пронеслось в голове маленького горбуна. «А Татуэ, помощник и боцман Вилл? — с тревогой вспоминал мальчик. — А мужественные матросы, которых мы любили всем сердцем… А бедный Корявый… он хотел сделать как лучше, но мы свалились в воду… Но что это? Наверное, мне показалось… Нет, не может быть! Не могу поверить своим глазам. Да ведь это же он! Точно! Не теряя времени даром, ест и пьет! Как же! Проголодался после сражения!»

Тотор и Лизет узнали матроса одновременно. Они вскочили на израненные ослабшие ноги и радостно закричали, протягивая к нему руки:

— Корявый! Дорогой наш друг! Это мы! Мы здесь!

Услышав свое прозвище, матрос поднялся. У него было странное выражение лица, радостное, но в то же время зловещее. Глаза горели, а рот растянулся в пьяной улыбке, похожей на гримасу обезьяны. Теперь Корявый совсем не напоминал того скромного, дисциплинированного и мрачноватого матроса с «Лиззи». Это был он и в то же время не он. Казалось, алкоголь изменил его не в лучшую сторону.

Покачиваясь, Корявый подошел к брату с сестрой и, не произнеся ни слова, ударил каждого по лицу. Едва не потеряв сознания, малыши разлетелись в разные стороны. Сидевшие рядом бандиты покатились со смеху, а бывший матрос осыпал градом ругательств ни в чем не повинных ребятишек.

— Сволочи, бандитские отродья, дети каторжника… Прошло то время, когда я был послушной собакой, которой бросали подачки… Корявый! Они меня называли Корявым из-за моего уродливого лица… Тоже мне «голубая кровь»! Я и раньше вас ненавидел и теперь. Наконец-то наступил день, когда я могу в этом признаться. С каким наслаждением я съем ваши сердца и заставлю до конца дней страдать вашего каналью-отца!

Маленький горбун, не дав ему договорить, поднялся на ноги, держась за покрасневшую щеку, пошел на предателя. Взъерошенный, как бойцовский петух, Гектор подошел вплотную к Корявому и… плюнул ему в лицо! А затем звонким металлическим голосом крикнул изо всех сил:

— Предатель! Ты ударил мою сестру, она ведь еще ребенок! Ты оскорбил моего отца в его отсутствие… Вдвойне предатель и негодяй! Это ты — каналья, потому что под насмешливым прозвищем скрываешь настоящее имя, а под шрамом — подлинное лицо. Наш отец снимет твою проклятую маску вместе с кожей!

В это время Лизет также подошла к матросу и, глядя на него огромными полными ненависти и презрения глазами, ткнула ему пальцем в грудь и холодно произнесла:

— Корявый! Ты — мерзавец!

Потеряв над собой контроль, бандит с пеной на губах изрыгал страшные проклятия. Он сжал кулаки и собрался наброситься на детей. Тотор встал впереди сестры и, защищая ее своим телом, приготовился к удару.

— Негодяй! За нас отомстят!

Лизет закрыла глаза. Однако бандит не успел нанести удар. Чья-то железная рука схватила его и согнула, как тростинку. Корявый пытался сопротивляться, беззвучно хватая губами воздух.

— Я запрещаю тебе прикасаться к ним! — услышал он у самого уха.

Матрос обернулся и увидел одного из тех необычно одетых белых.

— Почему же? Именно я притащил их сюда, значит, они принадлежат мне, и я имею право издеваться над ними.

— У тебя нет никаких прав, здесь командую я, запомни! Если ты не согласен, то я пущу тебе пулю промеж глаз. Это так же верно, как то, что меня зовут Ник Портер.

Услышав хорошо знакомое имя, дети вздрогнули. Человек, который заступился за них, — палач! Ведь именно он засадил за решетку отца и стал причиной смерти матери! Именно против него капитан Марион затеял беспощадную войну, в которой на карту было поставлено благополучие и счастье их семьи. Кровожадный пират, чье имя приводило в содрогание всех вокруг! Бандит, не знавший, что такое жалость, проливавший чужую кровь ради удовольствия! Человеческие жизни — к ним он относился так же безразлично, как к существованию насекомых! И вот — он стоял перед ними.

Но пьяному море по колено, и Корявый продолжал возражать бородатому гиганту с серо-желтыми глазами тигра:

— Ты не убьешь меня. Это глупо, а ведь ты практичный человек… Я нужен тебе, и ты разрешишь мне делать с этими маленькими негодяями все, что мне заблагорассудится. Я не прошу большего вознаграждения, чем заставить их страдать, чтобы проучить их отца.

— Заставить страдать! Пожалуйста, если это тебя забавляет. Но ведь ты собрался их убить, не так ли? А мне они нужны живыми! Это мои заложники! Только так я смогу разделаться с моим смертельным врагом!

— И моим тоже!

— Стало быть, никакого насилия! Ни одного неосторожного движения! Ты головой отвечаешь за их жизнь до тех пор, пока я не сведу счеты с Марионом! Если с ними что-нибудь случится, я распилю тебя живым, поджарю твое мясо в пальмовом масле, как кусочки ананаса, и дам отведать моим корсарам.

— Угрозы! Опять угрозы! Похоже, ты меня не знаешь! Думаешь этим меня запугать? С таким лицом мне нечего терять, меня и так все ненавидят и презирают. Единственное чувство, которое осталось еще в моей душе, так это ненависть. Она заставляет меня жить, думать и действовать. Я предлагаю тебе ею воспользоваться.

— Мы прекрасно обо всем договорились, хватит болтать! Не люблю ни трепотни, ни фамильярности! Согласен, я беру тебя к себе на службу, как всех, кто здесь присутствует, но отныне я буду иметь право распоряжаться твоей жизнью, как любой другой. Ты будешь охранять чертовых отродий. Делай с ними что хочешь, но при условии, чтобы они остались живы… Мы укроем вас в надежном месте, а ты глаз с них не спускай!

— Я буду лучшим надзирателем. Клянусь тебе не столько жизнью, сколько ненавистью!

— Звериной злобой, я бы сказал…

— Пусть гаденыши живут вечно, чтобы не лишать меня удовольствия помучить их.

— Замечательно! Я вижу, малыши будут в надежных руках!

С этими словами Портер ударил в гонг, и появились четыре малайца со шпагами. Пират дал им какой-то приказ. Змеиные глаза слуг заблестели яростью. Ни слова не говоря, корсары повернулись и сделали знак детям следовать за ними.

Умирая от жажды, голода и усталости, Тотор и Лизет едва передвигали ноги. Такое поведение не понравилось злодеям, и один из них, решив, что брат и сестра таким образом выражают свой протест, уколол Лизет стальным острием. Девочка вскрикнула от неожиданной боли. На платье выступила кровь. И тут же Корявый подскочил к Гектору и с размаху ударил его палкой.

— Получай, проклятый горбун!

Прут оказался гибким и прочным, как хлыст. На глазах у мальчика выступили две огромные слезы, но он сдержался и не заплакал. Мужество маленького горбуна только разъярило матроса.

— Я заставлю тебя кричать! Что ты пожираешь меня глазами? Я тебе не зеркало! А прутик? Прутик не убивает, он делает больно, очень больно! Ты закричишь или нет? — надрывался Корявый.

Слезы градом текли по лицу ребенка, но ни единого стона не вырвалось из его груди. Лизет, забыв о своей ране и не обращая внимания на новые уколы конвоира, обняла, поцеловала брата и нежно сказала:

— Родной мой! Мы так несчастны… но я… очень-очень люблю тебя! Не вечно нам страдать!

— Сестренка! Любимая! — отвечал мальчик, стараясь придать голосу больше уверенности. — Тебе больнее, чем мне… Этот урод с вареной физиономией ничего мне не сделал… А ты, наверное, ранена?

— Ты подаешь мне пример. Ты такой же смелый, как папа, как Татуэ… как наши матросы! Я хочу быть достойна тебя, их. Меня можно сколько хочешь колоть саблей, я не закричу… не произнесу ни слова, вот увидишь!

Девочка снова поцеловала брата, и они, обнявшись, зашагали дальше.

Корявый был настолько ошеломлен твердостью детских характеров, что перестал хлестать маленького горбуна. Постояв немного, он двинулся вслед за ними, со свистом рассекая воздух прутиком и ворча на ходу:

— Я буду пороть тебя, как упрямого осла… противный мальчишка. Видали, он не боится… Ты у меня узнаешь, где раки зимуют… Улитка проклятая!

Услышав такое сравнение, Тотор расхохотался. Его смех был немного нервный, но настолько оскорбительный и ироничный, что Корявый остановился как вкопанный, не понимая, во сне это или наяву. А Тотор, расхрабрившись, продолжал:

— Так ты еще здесь? У тебя только и хватает мозгов, чтобы поиздеваться над моим горбом… Ты глуп… К тому же ты опоздал, несчастный урод! Подумаешь, горб! Да я первый смеялся и шутил над ним, причем вместе с другими, с теми, у кого, конечно, есть мозги и чувство юмора. Я люблю свое уродство и не стыжусь его! А доказательством служит песенка, которую ты прекрасно знаешь. Она называется «Неси свой горб». Хочешь, я спою тебе еще куплетик, а заодно скажу, что не боюсь ни тебя, ни твоего хлыста. Слушай!

Мальчик встал в позу исполнителя, покашлял немного, попробовал голос, презрительным жестом отодвинул малайцев и, не обращая внимания на матроса, стал выщелкивать пальцами ритм и притоптывать ногой.

Смелее, мальчуган! Не унывай!

Мужчиной будь, не бойся смерти.

Жить — это значит заплывать за край

И снова выплывать из круговерти.

Ты не боишься ничего, малыш,

Тебя не может поглотить пучина,

Ты никогда от страха не дрожишь

И боль ты презираешь, как мужчина.

Неси свой чертов горб,

Прославь свой род.

Мой старичок-горбун,

Вперед!

Вперед!

Малайцы, большие любители музыки, завороженно слушали чистый высокий голос мальчика. Звуки проникли в их сердца и затронули самые сокровенные струны души. На какой-то момент пираты забыли о своей свирепости и смотрели на маленького певца завороженно, как змеи на дрессировщика. К тому же исполнителем был ребенок, израненный, исколотый, несчастный заложник, чье героическое поведение оказалось достойным взрослого мужчины. Корявый почувствовал молчаливый протест конвоиров. Он топнул ногой и сжал зубы, тогда как Тотор спокойно сказал:

— Вот видишь, бедняга, надо поискать другое сравнение.

— Поищу, — только и смог выдавить матрос.

Наконец заложники с конвоирами добрались до удивительной лачуги, которая должна была служить им тюрьмой.

Глава 20

Тюрьма. — Паром. — Фруктовый обед. — «Негодяй!» — Предложение тюремщика. — Бравада Тотора. — Признание Корявого. — Расправа. — Избитые. — Тяжелая ночь. — План маленького горбуна. — Свобода или смерть.

* * *

Странность тюрьмы состояла в том, что она находилась одновременно на воде и на воздухе. Симпатичная легкопродуваемая хижина с крышей, покрытой банановыми листьями, и стенами из бамбука стояла на мощных столбах метрах в пятидесяти от берега в живописной лагуне[892], образованной рекой Флай. От порога до воды было метров пять, а вглубь опоры уходили метра на четыре.

Как же добраться до места?

Четверо вооруженных слуг, как по команде, остановились у воды. То же сделали дети и Корявый. Около берега перед ними плавал паром, размером семь на пять метров, окантованный со всех сторон веревкой. Один из малайцев встал на него и сделал приглашающий жест юным заключенным. Брат с сестрой осторожно ступили на плавающую платформу. Затем остальные охранники и матрос по очереди взобрались на плот. Весел у парома не было, но конвоир нащупал в воде трос, приподнял и подтянул его. Паром сдвинулся с места и стал плавно продвигаться.

Через несколько минут плот пришвартовался к дому на сваях. В полу оказалось квадратное отверстие, из которого свисала веревочная лестница с бамбуковыми перекладинами, похожая на те, что делали в клетках для попугаев. С проворством обезьяны охранник забрался в хижину и посмотрел на маленького горбуна. Тотору, который лазил по бушприту, как ходил по земле, не составило труда последовать примеру конвоира.

— Лизет, давай теперь ты, не бойся! — подбодрил мальчик сестру.

Подражая движениям брата, девочка уверенно залезла по качавшейся лестнице. За ними поднялся Корявый, оставив остальных на пароме. Слуга показал вновь прибывшим помещение: две комнаты с двумя ротанговыми[893] кроватями каждая. Внутри так же, как, впрочем, и снаружи все было сделано из бамбука или пальм — коврики, стены, потолок и пол. Последний оказался с просветами, в которые виднелась вода.

— Как рустер[894],— заключил маленький матрос.

В каждой комнате на полу лежали глиняные плиты, служившие очагом для приготовления пищи и покрытые теплым слоем теплой золы, от которой, если дунуть, можно было легко избавиться. Тут же стояли кувшины с питьевой водой. Снаружи на солнце висели гирлянды сушеной рыбы, а на полу были расставлены блюда со свежими бананами, апельсинами и саго — необходимый минимум, которого должно было хватить заключенным на первое время.

«Новоселье» узников состоялось, и малайцы приготовились отплыть, увозя с собой веревочную лестницу. Какой-либо связи с берегом больше не предвиделось. Спуститься по столбам? Но все они были утыканы гвоздями и иглами… Слуга тем временем взялся за трос, и вскоре все четверо провожатых оказались на берегу. Они отвязали канат, что не составляло никакого труда, и удалились.

Тотор, Лизет и Корявый остались в полном одиночестве. Теперь несчастные заключенные были один на один со злобным тюремщиком, который мог делать с ними все что угодно.

Маленький горбун осмотрел помещения и заключил:

— На земле сейчас ужасная жара, а в хижине нам будет хорошо. Тут так продувает! К тому же есть чем питаться.

— Да, — согласилась девочка. — Мы могли бы пообедать. Давай расположимся здесь… Это будет наша комната.

— Хорошо, а… тюремщик пусть живет в другой.

— Кто тут командует? — перебил их Корявый, свирепея на глазах.

Брат с сестрой переглянулись и, ничего не ответив, перешли в другую комнату, чтобы шепотом продолжить разговор. Лизет вдруг загрустила, вспомнив об отце, и вся твердость ее духа мгновенно улетучилась.

— Ох! Если бы я знала хоть что-нибудь о папе, — произнесла она дрожащим голосом. — Господи, защити его! Мы оставили его там, на горящем корабле, с ранеными друзьями…

— Надо надеяться!.. Надеяться, несмотря ни на что, — стараясь придать голосу больше уверенности, ответил маленький горбун. — Мы переживали и худшие времена. Вспомни, какие препятствия нам уже пришлось преодолеть… Как мы сбежали из Гвианы…

— Конечно, я помню, но ведь на борту случился пожар… Причем мне кажется, что он возник не просто так…

— Да, чуть-чуть помогли спалить эту вонючую посудину с не менее вонючим капитаном… Лично я, Корявый, был автором этого фарса[895].

— Мерзавец! — вскричал Тотор, сжимая кулаки. — Ты поджег «Лиззи»?

— Ага, господин Горбатый, вот, оказывается, что задело тебя больше, чем побои прутом! Твоя душа более ранима, чем горб… Надо запомнить, — оскалил зубы матрос.

Пока дети разговаривали, тюремщик тихонько подошел к комнатушке и слушал. Видя их негодование, он прекрасно понял, что попал в самое больное место: моральные страдания оказались гораздо сильнее физических. Но никакие переживания не могли заглушить чувства голода. Брат и сестра сидели на низкой кровати, рядом с которой стояло блюдо с фруктами. Они взяли по спелому ароматному банану, почистили и начали жевать. Корявый, злобно ухмыляясь, произнес:

— На закуску я расскажу вам кое-что приятное. Я знаю массу замечательных историй специально для малышей.

— Я не любопытен, — ответил Гектор, беря второй банан.

— И все же некоторые факты испортят тебе аппетит. Так вот, это я выдал твоего отца и Татуэ французским властям на Таити.

— Ты врешь! — возразил маленький горбун, вскакивая с места.

— Никогда! Особенно, когда хочу досадить кому-нибудь. Пока «Лиззи» стояла на рейде, я на шлюпке ночью доплыл до берега, пошел прямехонько к прокурору Республики и поведал ему вашу маленькую тайну. Правда, двое моих корсаров чуть не погибли.

— Ну и что… — Мальчик презрительно пожал плечами.

— Потом я подрезал перт на бушприте… — язвительно продолжал Корявый.

— Вы еще и убийца! Вы хотели убить моего брата! — возмутилась Лизет.

— Да. Я даже пытался его утопить, сделав вид, что спасаю. Я был бы счастлив притащить труп отцу… Но, к сожалению, появился Татуэ…

— Еще немного — и я бы умер, — съехидничал маленький горбун. — Странно, что мы здесь и живы…

— А на Фиджи я выкрал секретную папку у капитана из сейфа и все документы послал Нику Портеру с курьером с «Батавиа», которая проходила через Торресов пролив. Ник Портер вовремя получил их, потому и атаковал «Лиззи»…

— Однако храбрые моряки неплохо потрепали бандитов, — перебил Тотор.

— Нет веселья без похмелья, — продолжал предатель, — на следующий день я вывел из строя две пушки, но так как это мало помогло, я поджег шхуну, чтобы мне легче было вас поймать и увести, «мои маленькие ангелы», как говорит грубиян Татуэ. Когда огонь бушевал от киля до мачты, я пробрался к вам и сбросил в воду. Правда, перед этим я принял некоторые меры предосторожности, вывесив на корме черный флаг — знак, который понимают пираты, а потом уже бросился за вами. Нас немедленно подобрали и доставили к Нику Портеру как заложников. А что сталось с «Лиззи»? Надеюсь, она сгорела или завязла в топи, а экипаж, наверное, съеден моими добрыми знакомыми людоедами, которые сожрут любого, от капитана до юнги… с гарниром из бататов[896].

Дети с ужасом слушали признания Корявого. Матрос, которого из жалости взяли на корабль! Ему дали работу, крышу над головой, еду и одежду — словом, все. Отнеслись с пониманием и состраданием. И он предал их! Как Татуэ оказался прав, подозревая урода во всех несчастьях, происходивших на шхуне. Откровения негодяя дошли наконец до детских сердец, причинив им боль в сто раз более сильную, чем удары кнута.

Лизет перестала есть. Слезы градом текли по щекам, комок подступил к горлу. Тотор тоже ужасно страдал. Он пытался взять себя в руки, как настоящий мужчина, но на самом деле он был еще ребенок.

— А мы вас любили, Корявый! — сквозь рыдания вспоминала девочка. — Сначала боялись немного вашего лица, а потом жалели… Мне казалось, что вы добрый… Хотелось, чтобы вам было хорошо, и я делала для этого что могла… Брат считал вас своим другом и спасителем, таким же, как Татуэ. А вы следили за Гектором каждую минуту — расчетливый убийца. Как это ужасно!

— А я, — подхватил маленький горбун с обидой в голосе, — видел в вас смелого, порядочного и несчастного матроса. Я открыл вам свое сердце, хотел помочь пережить душевные муки… Вы предали мою дружбу, как моего отца и весь экипаж. Предательство — самая гнусная и самая подлая вещь, какую только может совершить человек. А вы сделали это просто так… из-за злобы… по…

— Заткнись! Тоже мне проповедник! Моя ненависть горяча, как экваториальное солнце. И корни у нее длинные… Вы узнаете о них позже…

— Но ведь мы не сделали вам ничего плохого… Мы даже раньше не видели вас никогда… Разве не так?

— Это моя тайна! Если ваш отец не утонул, не сгорел и не съеден пиратами, я только ему раскрою свое инкогнито. А теперь хватит болтать! Вы закончили обедать?

— Да, что из этого? — с поникшим видом спросил Тотор.

— Ничего… Только то, что я терпеть вас не могу, господин Горбун.

— Черт побери, если наше присутствие вам мешает — уходите!

— Мешает, конечно, но не до такой степени, поэтому я останусь здесь, один на один с вами… поскольку я отвечаю перед Ником Портером. Начнем с того, что я свяжу вас. Приближается ночь, неизвестно, что с вами может случиться.

— Как свяжете? — возмутилась Лизет.

— Силой, разумеется, если вы будете сопротивляться… Привыкайте, знаете ли, к тому, что вы заключенные и должны подчиняться охраннику с первого слова, не переча, как вы это делали до сих пор… В противном случае я кнутом заставлю вас танцевать ригодон[897].

Естественно, Тотор не собирался уступать тирану. Подумать только, какой-то матрос командует ими! У маленького горбуна было свое понятие о гордости, чести и достоинстве.

— Прежде чем связать, тебе придется убить меня! — вызывающе произнес мальчик.

Но не успел он договорить, как неожиданно получил сильный удар палкой прямо по лицу и с криком упал на пол. Щека мгновенно распухла и покраснела. Но едва ребенок поднял руки, чтобы закрыть лицо, как новый удар обрушился на него, задев ухо и нос. Затем удары последовали один за другим то по рукам, то по плечам. Сдавленные стоны вырывались у несчастного. Лизет пыталась помешать палачу истязать свою жертву, но Корявый пнул ее ногой, и девочка отлетела в угол комнаты. Однако она быстро поднялась, подбежала, прихрамывая, к бандиту, который продолжал лупить брата, и вцепилась Корявому в ноги.

Лицо Гектора было неузнаваемо все опухшее от синяков, из губы и носа сочилась кровь. Мальчик едва шевелил руками. Увидев, что стало с братом, Лизет ужаснулась. Корявый вошел в раж и наслаждался побоями. Скрежеща зубами и с пеной на губах, он все сильнее избивал ребенка.

— Ну, теперь ты дашь себя связать? — рычал бандит.

— Нет! — стонал в ответ маленький горбун.

— Ах, так! Упорствуешь… Изображаешь из себя мужественного… Ладно, тогда я побью твою сестру.

И, чтобы подкрепить угрозы делом, негодяй плашмя ударил саблей по лицу девочки. Лизет, не обладая таким сильным характером, как у брата, закричала и заплакала. Но Корявого это не остановило, и он ударил ее снова. После третьего удара малышка лишилась чувств. Тогда Тотор с трудом поднялся и, сохранив достоинство солдата, проигравшего битву, произнес:

— Я сдаюсь! Делайте со мной что хотите, только оставьте Лизет.

Сам еле держась на ногах, мальчик поднял сестру, уложил ка кровать и побрызгал на лицо водой. Девочка пришла в себя, посмотрела на брата и, протянув к нему руки для объятий, выдохнула:

— Господи! Какой кошмар! Как нам не везет… За что все эти несчастья? Мы ведь не злее наших сверстников… Почему все время достается нам?

Чтобы не кричать от боли, маленький горбун приложил к губам платок и, сжав его, прошептал сквозь зубы, стараясь придать голосу больше уверенности:

— Терпение! Придет и наш черед радоваться. Наступит справедливое возмездие. Пусть будут несчастны все те, кто заставил нас страдать и желает зла.

— А пока вы ждете, мои маленькие ягнята, я свяжу вас по рукам и ногам! — закричал Корявый, которому надоело слушать разговор малышей.

Теперь дети не сопротивлялись, и матрос, насвистывая, стал скручивать беспомощные тела. Закончив работу, он уложил их, как туши животных, на решетчатый пол.

Наступила ночь. Уставшие брат с сестрой заснули. Однако тюремщику не спалось. Он то и дело вставал, ходил, скрипя половицами, чем нарушал и без того беспокойный сон детей. Хриплый голос в темноте изрыгал проклятья. Лизет вздрагивала, а Тотор тяжело вздыхал, мучаясь от боли и мечтая об отмщении. Если бы у него был пистолет, как тогда, когда он убил малайцев, напавших на Татуэ, он безжалостно прострелил бы бандиту голову.

После почти бессонной ночи Корявый разбудил маленьких заключенных пинками. Шли долгие часы ожидания. Узники устали, хотели есть и пить. Наконец палач развязал веревки, и Тотор, освобождая руки и потягиваясь, шепотом сказал сестре:

— Сегодня вечером он нас не свяжет! И мы сбежим… у меня есть план, надо рискнуть. Лучше умереть, чем жить в неволе! Ты согласна?

— Да, — твердо ответила девочка. — Свобода или смерть!

Глава 21

На горящем корабле. — Безнадежная ситуация. — Дерзкое решение. — Последний пушечный выстрел. — Пробоина. — Пожар захлебнулся. — Скафандр. — Испуг дикарей при виде монстра. — Парламентарий. — Письмо. — Предложения Ника Портера. — Страшные угрозы Татуэ.

* * *

На палубе «Лиззи» царило страшное возбуждение. Огонь неистовствовал. Моряки метались в поисках исчезнувших детей. Капитан неподвижно стоял на капитанском мостике с Татуэ и Галипотом, которые заботились о нем, защищая от огня. Необходимо было действовать, и немедленно. Матросам и кораблю грозило полное уничтожение. Помощник предпринимал все возможное, чтобы спасти шхуну. Не стоило разворачивать насосы, лучше задраить все люки и порты, чтобы прекратить доступ воздуха и остановить волну огня, что и было мгновенно сделано. Однако парусник представлял собой спящий вулкан. В его трюмах в большом количестве хранился порох, спирт, химикаты и две торпеды. Если туда попадет хоть искра, взрыв будет колоссальной силы. Спустить шлюпки на воду и покинуть корабль являлось единственным разумным решением. Приказ уже был отдан, но тут капитан неожиданно пришел в себя. Услышав «Шлюпки на воду!», он вздрогнул и закричал:

— Нет, нет! Отставить!

Марион не мог принести в жертву «Лиззи», к которой был сильно привязан. И что будет с экипажем, если шхуна погибнет? На время он забыл о своей боли и думал только об общем несчастье. Дерзкий план зародился в его изобретательной голове: сделать подводную пробоину и притопить нос, таким образом пожар захлебнется водой. «Главное — успеть! — думал бывалый моряк. — А какова глубина? Кажется, не очень большая, несколько морских саженей. То, что рядом топь, нам только на руку. Все условия за мой план!»

Увидев, что с командиром все в порядке и он собирается даже что-то предпринять, Татуэ вновь бросился на поиски Тотора и Лизет. В дымящейся одежде, с обгоревшими волосами, грудь нараспашку, преданный друг все кричал как безумный и звал своих маленьких ангелов.

— То-тор! Лизет! Ау! Ребятишки! Где вы?

Вдруг страшное подозрение закралось в его сердце.

— Корявый?.. Где Корявый?

Теперь он уже искал повсюду уродливого матроса. Кое-кто его видел, но довольно давно. С тех пор Корявый бесследно исчез, и никто не знал, где он.

— Я подозревал! Я чувствовал, — кричал бродяга, хватаясь за голову. — Бог мой, я должен был проследить за ним, держать на привязи, как дикое животное, и, уж по крайней мере, знать, где он пропадал.

Силач вяло перешагивал через связанные канаты, плача и причитая:

— Бедные мои малютки, это я во всем виноват! Вы попали в руки негодяя, он убьет вас! Я чувствовал, что он предатель…

Вдруг он услышал свое имя:

— Татуэ! Иди сюда! Скорее!

Вспыхнула надежда — может быть, малыши нашлись, а Корявый вовсе не бандит? Вытерев глаза, силач со всех ног бросился на зов.

Рядом с капитаном стояли помощник, раненый боцман и плотник. По грустному виду Мариона Татуэ понял, что ошибся.

— Я нужен вам, капитан?

— Да, друг мой…

— К вашим услугам!

Чтобы потопить корабль, делалась пробоина в подводном отсеке, но так, чтобы основная часть судна оставалась на поверхности. Если бы ничто не мешало свободному доступу во внутренние помещения и имелись необходимые инструменты, провести операцию не составило бы труда. Но обстоятельства, в которых находилась «Лиззи», не позволяли сделать дыру обычными средствами. Именно поэтому командир собрал помощников и объявил, что собирается пробить нос шхуны пушечным выстрелом.

— Татуэ, — обратился Марион к другу. — Совсем недавно ты уже спас нас…

— Вы правы, черт побери, я сделал все, что мог.

— Не хотел бы ты еще раз продемонстрировать свою силу?

— Конечно! Пустячное дело!.. Пушка легка, как игрушка, всего двенадцать сотен…

— Благодарю! Я рассчитывал на это. Вилл, зарядите поскорее, пожалуйста.

Боцман прочистил жерло, заменил какие-то детали и вставил снаряд.

— Готово, капитан!

— Отлично, будете стрелять по моей команде.

Огонь на палубе продолжал бушевать, доски дымили, как труба парохода во время плавания. Матросы с минуту на минуту ждали взрыва, но не покидали парусника.

Силач взгромоздил пушку на спину и встал на колени, подперев подбородок руками.

— Боцман, прицельтесь! — кричал капитан. — Возьмите ниже!

— Приподнимитесь немного и опустите плечи, — сказал Вилл человеку-пушке. — Так?

— Отлично! — одобрил капитан. — Открыть крышку люка!

Люк тут же открыли, и из него вырвался столб пламени.

— Держись, Татуэ, — подбодрил Марион друга.

— Я не боюсь, все нормально, — ответил тот.

— Вилл, огонь!

Снаряд попал прямехонько в открытый люк. Глухо, как выхлоп газа из трубы, прозвучал выстрел. Сначала показалось, что отверстие образовалось чуть выше ватерлинии[898], но через некоторое время сомнения рассеялись — вода начала заполнять трюмы. Послышалось бульканье и шипение, характерные для борьбы огня с водой.

Как и в первый раз, Татуэ не шелохнулся. Дерзкая, почти безнадежная попытка спасти шхуну удалась.

— Повторить? — спокойно спросил силач.

— Нет, дружище, этого достаточно. Благодарю!

Тогда геркулес, ласково поглаживая орудие, произнес:

— Отдыхай пока, пушка-подружка!.. Эх, если бы здесь был наш маленький герой, бедный Тотор…

— Мы найдем его! — уверенно ответил капитан.

Несмотря на бесконечную боль в сердце, он бдительно следил за всем происходящим на корабле. Отважный моряк не имел права, да и времени, думать о своих личных бедах, ведь он нес ответственность за подчиненных ему матросов. Позднее он непременно займется своими проблемами.

В это время несколько лодок собрались вокруг парусника. Пираты опять воинственно кричали, угрожали и потрясали оружием. Матросам пришлось сделать по ним несколько выстрелов, чтобы хоть как-то охладить пыл бандитов.

На борту, однако, борьба двух стихий заканчивалась в пользу воды, которая превращала черный дым в белый пар. Корабль постепенно погружался, становясь из факела головешкой. С помощью парусов капитану удалось направить шхуну как можно ближе к топи.

Вскоре пожар на «Лиззи» совсем утих, и судно зависло в тине на небольшой глубине.

— Ура! Спасены! Ура капитану! — ликовала команда.

Конечно, с огнем экипаж справился. Но что теперь делать с двумястами пятьюдесятью тоннами воды в трюмах? Малейший порыв ветра в любую минуту мог завалить судно. Сначала необходимо заделать огромную пробоину. К счастью, скафандры находились под полуютом[899]. Марион тут же распорядился достать их и приступить к работе.

Увидев, что белые справились с огнем, пираты подплывали все ближе к шхуне. Вид монстра в металлической каске с огромными стеклянными глазами произвел на них очень сильное впечатление. А уж когда странное существо стало погружаться в воду по маленькой веревочной лестнице, бандитская флотилия бросилась врассыпную. Малайцы в страхе схватились за весла, стараясь отплыть как можно дальше от неизвестного хищника.

Через некоторое время плотник в скафандре вынырнул. Изумленные пираты наблюдали за ним издалека, не осмеливаясь приблизиться.

Теперь морякам предстояло наладить насосы и выкачать воду, заполнившую корабль. Работа не столько трудная, сколько утомительная и долгая. Прежде чем приступить, капитан предпринял все меры предосторожности на случай возможного возвращения противника. Пушки поставили на лафеты и зарядили. Все действовавшее оружие обтерли и подготовили к стрельбе. Экипаж, умиравший от усталости, смог наконец воспользоваться долгожданной передышкой, доставшейся столь дорогой ценой.

До сих пор Марион не позволял себе думать о сыне и дочери. Но тем сильнее горе вновь навалилось на него. Татуэ не оставлял друга ни на минуту, стараясь предугадать желания. Капитан не жаловался, а лишь размышлял про себя: «Что делать?» Ужасный ответ напрашивался сам собой.

Появился матрос и доложил:

— Капитан! Пираты возвращаются.

— Много?

— Нет. Двенадцать пирог. В первой лодке человек с белым флагом.

— Парламентарий. Пропустите!

Капитан поднялся на мостик и увидел, что по водной глади к ним, как птица, летела пирога с двумя гребцами. Обогнув парусник, она оказалась среди дикарей. Один из бандитов, стоявших рядом с парламентарием, держал какой-то предмет, похожий на письмо.

— Для капитана! Для капитана! — крикнул он по-английски, бросив пакет на палубу.

Марион взял конверт, распечатал и сказал, обращаясь к Татуэ:

— Как ты думаешь, что от меня хотят? Страшно читать!

Матросы были готовы в случае провокации начать стрельбу. Андре спустился в свою каюту. Ему казалось, письмо жжет руки. На конверте он прочитал: «Капитану Мариону» — и вытащил сложенный вчетверо лист.

«Капитан Марион!

Долгое время я о вас ничего не знал. Мы расстались при обстоятельствах, о которых я предпочитаю не вспоминать. Насколько мне известно, у вас были проблемы с правосудием. Совершив побег с каторги, вы избежали смертной казни и обрели свободу, что вовсе не так просто и доказывает, что вы так же, как и я, можете бороться и побеждать в смертельной схватке.

Не понимаю, как вам пришла в голову безумная идея явиться сюда и развязать войну против меня. Неужели нам не хватило бы места в бескрайних морских просторах, чтобы не встречаться и зарабатывать на хлеб, не мешая друг другу.

Начиная с удивительного побега, я осведомлен обо всех ваших действиях, которые, скажу без лести, оцениваю очень высоко. Похоже, вы проделали огромную работу, чтобы добиться реабилитации. Однако мне смешна эта дурацкая мысль. Реабилитация? Что для человека вашего размаха она означает? Неужели мнение толпы в вашей маленькой стране что-то значит для вас?

Европа не в счет. Но посмотрите, какие огромные территории занимает океан. Будучи человеком энергичным и предприимчивым, вы могли бы удовлетворить здесь любой каприз, любое желание, реализовать любую фантазию из «Тысячи и одной ночи».

Реабилитация — значит официальное признание невиновности, признание, что вы не совершали преступления. Спрашиваю еще раз: что вы от этого получите?

Послушайте, давайте будем откровенны… лояльны и великодушны. Здесь хватит места нам двоим, мы оба непобедимы! Хотите разделить со мной водную империю? Вы можете стать полуварварским-полуцивилизованным властелином, не боясь и не рискуя, что вас упрекнут в чем-нибудь. Скажите «да»! Забудем прошлое, протянем друг другу руки. Будьте моим компаньоном. У вас есть все, чтобы командовать: мощь, отвага, холодный рассудок, жизненный опыт и превосходная профессиональная подготовка — то, чего мне больше всего не хватает, так как силы и храбрости мне не занимать.

Видите, я признаю ваши достоинства и не скуплюсь на похвалы. Я предлагаю вам больше, чем мирное сосуществование, в то время, как вы находитесь полностью в моих руках, и я могу в любую минуту навязать вам более тяжкие условия.

Предоставляю вам двадцать четыре часа для размышлений. Если ответ будет тот, которого я желаю, сообщите мне лично. Дайте три пушечных залпа, и мой эскорт приплывет и проводит вас ко мне.

Если же вы будете иметь глупость отказаться, то станете моим самым непримиримым, самым заклятым врагом, какого я когда-либо знал. Отныне наша борьба будет не на жизнь, а на смерть.

Кроме того, я требую вашей и экипажа безоговорочной капитуляции. По истечении двадцати четырех часов я приказываю погрузиться в шлюпки без оружия и стоять в двух кабельтовых от корабля. Мои люди придут за вами.

Если же вы не подчинитесь и этому приказу, я убью вашего замечательного проказника-сына, а также очаровательную дочь, которые в настоящее время являются моими пленными.

Я разрежу маленького горбуна живьем вдоль туловища, как тушу поросенка, заверну одну часть в банановый лист и пришлю вам. Другая часть будет съедена моими дикарями, которые особенно любят полакомиться мясом белых со свежими бататами. То же самое ожидает и вашу прелестную девочку.

Подумайте хорошенько и не доводите до крайности бандита, для которого пролитая кровь — вода, а жизнь человека не ценнее, чем существование муравья, и который станет в зависимости от вашего решения либо другом, либо палачом.

Ник ПОРТЕР»

Татуэ, слушая письмо, еле сдерживался, чтобы не взорваться. Лицо покраснело, вены вздулись, глаза сверкали. Стон вырвался из его груди. Силач, теряя терпение, гневно закричал:

— Тысяча чертей! Этот бандит хочет зарезать наших ребятишек… маленьких ангелов… саму добродетель, очарование и преданность. Но прежде ему придется расправиться с нами… Капитан! Начинаем сражение! Я спущу с этих головорезов их черную шкуру! Проклятые людоеды!

Побледнев, Марион смял письмо. Чем больше распалялся силач, тем мрачнее и сосредоточеннее становился капитан. Снова на лбу бретонца появилась глубокая морщина. Положив руку на плечо друга, он тихо произнес:

— Дети! Мои любимые крошки! Я спасу их, или мы все погибнем.

Глава 22

Новые угрозы. — Бунт. — Смелое решение. — Оружие слабых. — Корявый выведен из строя. — «Убей его!» — Шерстяной пояс. — Прыжок в воду. — На плоту. — Бегство. — Вдоль берега по малой воде. — Обед найден. — Прекрасный сон.

* * *

Свобода! Или смерть! Не существовало другого выбора ни для детей, ни для Мариона. О! Если бы им удалось соединиться и вести священную войну бок о бок или погибнуть одновременно, если удача отвернется… Но подлый предатель разлучил их, выдав малышей самому безжалостному из врагов. Угрожая смертью любимых созданий, злодей перечеркнул все старания несчастного отца.

Что же касается сына и дочери, ситуация складывалась ужасная. Их часы были сочтены. Ничто не могло разжалобить страшного палача.

После отвратительной ночи, которую малыши провели связанные, как скотина, Корявому пришла в голову новая идея — морить их голодом, так как ни оскорбления, ни побои, ни бессонная ночь не принесли удовлетворения ненасытному тюремщику.

Утром появились четверо малайцев, чтобы проведать пленников и охранника. Все повторилось, как и в первый раз. Пираты привязали трос, подплыли на пароме, взобрались по веревочной лестнице, молча убедились, что все на месте, и удалились.

Тотор, однако, очень внимательно наблюдал за действиями слуг. Особенно его заинтересовало то, как крепился канат. Глубину воды маленький матрос определил по стоявшим в иле столбам. По его мнению, она была небольшой. Затем мальчуган проследил, как темнокожие расположились недалеко от берега в какой-то хижине, из которой хорошо просматривалась тюрьма. Серьезно склонив голову, маленький горбун смотрел, как Корявый разгребал золу, покрывавшую глиняную плиту, и разводил из сухих веток огонь. Бандит принялся печь в золе бананы, которые издавали приятный запах свежего хлеба.

Вскоре кушанье было готово. Корявый подождал немного, пока бананы остынут, и, откусив, обратился к Тотору:

— Ты не хочешь попробовать?

— Нет, — равнодушно ответил маленький горбун.

— А ты, девчушка?

Не удостоив его ответом, Лизет гордо отвернулась.

— Значит, ты не голодна, мадемуазель Воображала? Ну что ж, я сегодня же посажу тебя на диету, как, впрочем, и твоего братца, господина Горбатого. Пусть у вас до завтрашнего утра сведет желудки.

Лизет бросилась на шею брату.

— Извини, родной, все из-за меня… Этот злобный человек лишил нас еды…

— Не беспокойся! Мне даже лучше быть голодным.

— Это еще зачем? — подозрительно спросил охранник.

— Я не должен перед тобой отчитываться, — глядя матросу прямо в глаза, смело произнес мальчуган.

— Огрызаешься, змееныш! Сейчас я свяжу тебя, как вчера…

— Попробуй, гнусный предатель! — вызывающе бросил Тотор и, приняв боксерскую стойку, предстал перед бандитом.

Корявый разразился гомерическим хохотом и собрался было схватить отважного мальчугана, чтобы скрутить, смять, связать… Лизет вскрикнула.

— Не шевелись! — не отступая ни на шаг, зловеще прошептал Тотор. Неожиданно он выбросил вперед сначала правый кулак, разжав пальцы, затем левый. Как по волшебству, два облака серой пыли образовались в воздухе. То была зола, собранная смышленым мальчиком с глиняной плиты. Она залепила нос, рот и глаза Корявого. Порыв злодея был остановлен. Инстинктивно он поднес руки к лицу и стоял, как слепой, боясь двинуться с места, чтобы не упасть. А мальчуган быстро набрал еще горсть горячей золы, поднялся на цыпочки и с силой бросил ее в лицо бандиту. Бо́льшая часть попала в открытый рот, а затем в горло и легкие.

Палач упал на решетчатый пол и катался, задыхаясь от приступа кашля. Теперь уже Тотор смеялся и приговаривал:

— Это не опасно, старик! От этого не умирают! Смешно, не правда ли, Лизет?

— Да, но когда зола кончится… — ответила девочка, опасаясь за последствия смелой выходки.

— Во-первых, что касается золы, не бойся, я сделаю так, что она не кончится, и буду время от времени подбрасывать еще. А во-вторых, как говорит Татуэ, у меня есть одна гениальная идея. Скоро увидишь!

На краю глиняной плиты среди наполовину очищенного ямса Лизет заметила большой матросский нож с костяной ручкой, принадлежащий Корявому. «Вот оно — наше освобождение!» — подумала девочка и, схватив нож, протянула брату.

— Убей его! — указывая на лежавшего, тихо произнесла малышка. Она вспомнила все обиды, все несчастья, которые принес им проклятый урод.

— Ножом… Я не решусь, — засомневался Тотор. — Если пистолетом… я бы смог. Он действует на расстоянии, раз — и все!

— А если он убьет нас… и папу!

— Конечно, я знаю… Может быть, ты попробуешь?

— Никогда! — в ужасе закричала Лизет. — Лучше я умру сто раз… Но ты-то мужчина… моряк!

— Да, правда. Он наш враг, он предал нас и хочет нашей смерти… У меня есть право его убить.

Мальчуган взял нож, подкрался к Корявому, который все еще лежал и стонал, пытаясь избавиться от золы, и ударил со всей силы в грудь. Однако нож лишь скользнул по одежде, слегка задев тело. Тем не менее матрос почувствовал удар и машинально схватился за больное место. Тотор быстро отдернул руку и произнес:

— Я не могу… Видишь, это слишком сложно для меня!

— Смотри, у него кровь… Может быть, он умрет?

Пытаясь выхватить нож, Корявый задел за лезвие и поранил руку. Теперь из пальцев текла кровь. Оказавшись в столь безнадежном положении, бандит испугался.

— Не убивайте меня, — сквозь кашель молил он. — Прошу вас…

— Еще чего! Ты предатель! — возразил маленький горбун. — Убить! Да я бы с удовольствием, только сил не хватает. Но зато я могу выколоть тебе глаза, тогда ты ослепнешь и уже никому не сможешь причинить зло.

— Ослепну!.. Я! Это ужасно! Я и так уже ничего не вижу!

— Тем лучше! Именно то, что я хотел. Ведь ты сделал нам столько гадостей… Ладно, я не злой, предлагаю тебе поторговаться.

— Что ты хочешь?

— Я соглашусь не выкалывать тебе глаза, если ты дашь мне твой шерстяной пояс… Он ведь длинный, метров пять.

— Да, конечно, — с готовностью произнес урод. — Но зачем?

— Это тебя не касается! Поторапливайся!

Не имея возможности встать, Корявый извивался, как червяк. Наконец он размотал пояс и протянул руку наугад. Мальчуган ловко выхватил веревку и сказал сестре:

— Теперь я уверен в успехе! Уходим!

— Когда?

— Немедленно! Надо торопиться!

— Воды, дайте мне воды, — стонал Корявый. — Умоляю, сжальтесь, я не сделаю вам больше ничего плохого. Обещаю… Вы ведь знаете, как я страдаю, как жжет глаза! Мне больно, мне плохо! Я уже наказан… Простите меня! Пощадите!

— Как бы не так, — ответил маленький горбун. — В следующий раз, обязательно. Если встретимся, можешь рассчитывать, а сейчас — до свидания! И всего наилучшего тем господам!

— Ты уходишь?

— «Ты нас покидаешь, ты нас покидаешь, ты уходишь», — весело пропел мальчуган.

Он обошел воздушную тюрьму и вернулся к открытому люку. Привязав один конец пояса к краю, Тотор спустил другой вниз и посмотрел на сестру, которая внимательно следила за всеми манипуляциями[900] брата.

— Не бойся, сестренка!

— Что ты собираешься делать?

— Тихо! Не шевелись и не говори ни слова, а то Корявый догадается, где мы. Я спущусь, доберусь до парома и притащу его сюда. Когда он будет под домом, ты спрыгнешь… А теперь обними меня!

Дети обнялись, и Тотор, схватившись за пояс, бесшумно спустился в воду. Он плыл без единого всплеска. Плот находился метрах в пятидесяти от тюрьмы. Мальчуган без труда отыскал его и нащупал трос. Стояла малая вода, что способствовало смелому плану мальчугана, так как плот не был виден с берега. Иначе охранники, днем и ночью следившие за хижиной на сваях, немедленно подняли бы тревогу.

Тотор возвращался, а Корявый тем временем поднял в доме невообразимый шум. Глаза жгло так, как будто их залепили расплавленным свинцом, горло сдавило. Не слыша больше голоса маленького горбуна, матрос изрыгал страшные проклятья и угрозы в его адрес. Лизет дрожала от страха, но, помня наказ брата, стояла не шелохнувшись и ждала.

Наконец Тотор появился внизу. Именно в этот момент Корявый на ощупь добрался до люка. Девочка крепко схватилась за пояс, закрыла глаза и соскользнула вниз. Как только ее ноги коснулись мокрых досок, Тотор потянул трос в обратную сторону, и паром стал удаляться от проклятой обители. Маленький горбун действовал уверенно, как настоящий матрос. Лизет восхищалась братом.

— Ты до нитки промок, — с нежностью в голосе произнесла девочка.

— Ничего, сейчас жарко, я скоро высохну, — беззаботно ответил Тотор.

— Как ты отлично плаваешь, — добавила она.

— Это мне горб помогает, он — как пробка! — смеялся мальчуган.

Вскоре дети добрались до берега. Тотор спрыгнул на песок и помог сестре.

— Пригнись, сейчас пойдем вдоль берега.

— Куда?

— Не знаю… Как можно дальше отсюда. Главное, чтобы нас не нашли… Надо добраться до зарослей.

— Да, правильно… И все же мы свободны… благодаря тебе, мой дорогой братишка. Знаешь, мне кажется, что все это происходит не с нами. Так бывает только в приключенческих романах!

— Всякое случается и в жизни…

Быстрыми шагами мальчик и девочка удалялись от злосчастного места. Никто не заметил их исчезновения. Патрульные, как обычно на Востоке, курили, играли в карты и дремали.

На берегу было пустынно. Большей частью детям приходилось идти по илистому дну под прикрытием плотного зеленого бордюра[901].

Сначала все шло хорошо. Решение идти по воде было очень мудрым, так как исключало всякое преследование из-за отсутствия следов. Но наступало время прилива. Плюх! Тотор провалился по колено.

— Осторожно, Лизет!

Девочка хотела обойти опасное место, но поскользнулась и упала. Она быстро встала, как будто ее мог кто-нибудь увидеть в столь смешной ситуации. Одежда, лицо, волосы, руки и ноги — все оказалось в грязи.

— Черт побери, не все гладко в жизни беглецов! — рассудительно произнес Тотор, оглядев сестру.

Солнце поднялось и припекало все сильнее. Прошло уже больше суток, как во рту у малышей не было и маковой росинки. В песке попадались различные ракушки, на которые голодные ребятишки обратили внимание. Они подобрали несколько штук, не зная даже, съедобные они или нет, полезные или вредные. Тотор ножом Корявого открывал их, и брат с сестрой по очереди ели. Вскоре, однако, они лишились этого удовольствия, так как вода все прибывала и доходила уже до колен.

Пришло время оставить топкий берег и продвигаться по другому пути в глубь материка, где риск быть пойманным возрастал. К счастью, места стали лесистыми и на первый взгляд казались безлюдными.

Беглецы шли уже четыре часа и ужасно устали. Несколько раз им попадались крупные светлые деревья, какие росли обычно у берега моря, и наконец дети вышли к настоящей цветочной клумбе, состоявшей из разнообразной тропической флоры[902]. Хлебные, лимонные и апельсиновые деревья! Кокосовые пальмы, да еще вперемежку с ананасовыми плантациями! Восторгу детей не было предела.

— Это настоящий райский уголок! — заметила Лизет. — Как, наверное, хорошо здесь было бы жить вместе с папой, Татуэ и матросами с «Лиззи»!

— Да, мы стали бы робинзонами.

— Тут, конечно, есть дикие звери?

— Может быть, они не злобные, ведь у них есть все, что они хотят. Послушай, мы проголодались и устали. Давай поедим и поспим немного, а там посмотрим.

— Правильно! Такие замечательные фрукты, а трава как ковер!

Хорошо, что Тотор сохранил нож, иначе детям пришлось бы срывать плоды руками и ногтями, как обезьянам. Собрав достаточное количество, они отнесли фрукты под сандаловое дерево[903], тень которого хорошо защищала от палящих солнечных лучей. Полулежа на траве, брат и сестра принялись за обед. Усталость не мешала юным существам есть с аппетитом, как и подобало в их возрасте.

Вокруг благоухали цветы, летали яркие бабочки, щебетали птицы. Бог мой, жизнь казалась удивительной. Если бы не обстоятельства, которые привели беглецов в это чудесное место! Наевшись досыта и забыв обо всем, дети заснули.

Наступили сумерки, а за ними — ночь, принесшая немного свежести и прохлады. Утром все оставалось спокойно. Брат и сестра безмятежно спали, опьяненные запахами растений. Солнце ласкало макушки деревьев, на ветках которых важно сидели попугаи и зеленые голуби. Природа пробуждалась. «Мои прекрасные маленькие ангелы!» — сказал бы Татуэ, если бы видел спящих любимцев в этом раю.

Глава 23

Два маленьких папуаса. — Завтрак на четверых. — Снова пойманы. — Обитатели питомника. — Искусственный откорм. — Каннибалы собираются съесть малышей.

* * *

Послышались легкие шаги, ветки кустарника раздвинулись, и друг за другом на поляне появились два маленьких человечка. Темнокожие, с мелко вьющимися волосами, некрасивые с точки зрения европейца, мальчик и девочка были похожи как две капли воды. Они казались того же возраста, что Лизет и Тотор.

Любопытство взяло верх над страхом — незнакомцы осторожно подкрались к спящим и молча уставились на них огромными глазами. Очевидно, маленькие папуасы не подозревали, что на земле, кроме темнокожих, как они и их родственники, существовали и белые люди. Дикарятам захотелось проверить, живы ли лежавшие на земле, могут ли они разговаривать, видеть, чувствовать.

Темнокожий мальчик, подумав немного, сорвал травинку, подошел к Тотору и пощекотал ему нос. Маленький горбун, резко мотнув головой, привстал: «Апчхи! Апчхи!» Сон был нарушен. Тотчас проснулась Лизет и вскрикнула. Тотор вскочил на ноги, а смуглолицые отпрыгнули в сторону, как лягушки.

Первый страх прошел, и брат с сестрой рассмеялись.

— Смотри, они такие забавные, — сказала девочка. — Наверное, вот таких и называют непосредственными…

— Да, это настоящие аборигены[904], жители Новой Гвинеи, папуасы…

— Как ты думаешь, чего они хотят?

— Познакомиться, может быть…

Дикарята стояли поодаль, открыв рты от удивления, и не сводили глаз с ровесников. Мелодичная французская речь казалась им красивой песней.

— Господи, какие они грязные! — заметила Лизет.

— А пухленькие и толстенькие, как колобки, — добавил Тотор.

Маленький горбун, не зная, на каком языке обратиться, жестом пригласил дикарей познакомиться. Те стояли как вкопанные, размышляя, что лучше — остаться или убежать.

И на этот раз любопытство, а может быть, голод, как считал Тотор, оказались сильнее страха.

Брат с сестрой прекрасно выспались, отдохнули и теперь были не прочь подкрепиться. Так как от ужина остались лишь одни воспоминания, необходимо было снова лезть на деревья за фруктами.

— Не позавтракать ли нам? — предложил маленький горбун, чувствуя, как слюнки текут при виде аппетитных плодов.

— Позавтракать! — как эхо, повторила Лизет.

И, не обращая внимания на пришельцев, Тотор принялся за дело, как настоящий сборщик урожая на плантации. Он набрал бананов, инжира, спелых лимонов и все это разделил с сестрой. Потом они сорвали несколько початков молодой кукурузы, из зерен которой сочилось молочко, а на закуску срезали ломтики сахарного тростника.

На протяжении всей трапезы маленькие папуасы молча стояли и во все глаза смотрели в рот белокожим сверстникам, напоминая голодных бедняков, наблюдающих за праздничным ужином богачей в шикарном ресторане. Глотая слюнки, они не смели прикоснуться к фруктам. Наконец, не выдержав, дикари с протянутыми руками и бормоча что-то под нос, как нищие во всем мире, приблизились к Тотору и Лизет.

— Странно, что они просят у нас, — сказал маленький горбун. — Ведь в этой стране все принадлежит всем.

— И не удивляются, что белые их обслуживают! — добавила девочка.

— Думаю, здесь дело в чем-то другом.

Маленький горбун махнул рукой в сторону деревьев, усыпанных плодами.

— Надо только залезть и взять все, что хотите!

Но папуасы отрицательно замотали головами и отчаянно замахали руками, показывая на различные предметы, висевшие на ветках, которые ни Тотор, ни Лизет не заметили ранее. Это оказались разноцветные перья, обломки стрел и копий, кости животных, то воткнутые в ствол, то привязанные к кустам, то просто лежавшие на земле.

— Похоже, знаки говорят, что это чье-то владение, — предположил мальчуган.

— Табу![905] — произнес вдруг незнакомец, как будто поняв смысл сказанного Тотором.

— Плевал я на него! Но раз уж вы голодны и не решаетесь нарушить запрет, то я, Гектор Марион, властью французского матроса дам вам поесть.

И, не мешкая, маленький горбун снабдил дикарят всеми имевшимися плодами, на которые те смотрели, словно голодные крокодилы. Они набросились на еду, как будто год ничего не ели, и поглощали ее с огромным аппетитом, время от времени поглядывая на бесчисленные «табу», которые ничуть не устрашили белокожих пришельцев.

Наконец с трапезой было покончено, папуасы вытерли чумазые рожицы тыльной стороной ладони и довольно улыбнулись.

— Что будем делать? — спросила Лизет брата.

— У меня есть план. Корявый уже не страшен. Малайцы, наверное, потеряли наш след. Нам надо во что бы то ни стало добраться до реки.

— А они! — указывая на незнакомцев, продолжала девочка.

— Думаю, они оставят нас и вернутся домой.

— Возможно. А когда дойдем до реки?..

— Спрячемся и подождем, пока папа, Татуэ и матросы пойдут нас освобождать. Понимаешь, отец думает, что мы в руках Ника Портера, и поплывет вверх по течению, чтобы напасть на бандитов.

— А где находится река?

— Там, где садится солнце.

— Хорошо. Если хочешь, мы можем пойти прямо сейчас.

— Конечно.

Сказано — сделано. И беглецы отправились в путь. Двое маленьких папуасов последовали за ними, как прирученные животные. Тотор рассмеялся:

— Смотри, как забавно! Настоящая семья: я — отец, ты — мать, а это — наши дети… Ишь как топают за нами — родителями!

— Да! Здорово! Смотри-ка, что они делают!

— Не так уж глупо! Они быстро стирают следы… Да, но таким образом они не смогут идти за нами…

Дети шли уже полчаса. Тотор во главе, остальные за ним. Маленький горбун держал путь строго на запад, но дикаренок остановил его и указал на восток, где виднелись горы, покрытые лесом. Тотор снова повернул в сторону заходящего солнца, но маленькие папуасы заупрямились.

— Если вы не согласны идти с нами, пусть каждый идет в свою сторону, — решил мальчуган и в сопровождении Лизет зашагал дальше.

Некоторое время дикарята колебались, затем, обменявшись несколькими словами на непонятном европейцам языке, оба изобразили на лицах ужас. Девочка заплакала и задрожала, а мальчик протянул руки к небу, как будто хотел сказать: «Умоляю! Не ходите туда!..» Но все-таки маленькие папуасы продолжали следовать за новыми знакомыми.

— Там произошло что-то из ряда вон выходящее, — вполголоса произнес Тотор.

— И кошмарное! — добавила Лизет.

— Но что?

Вскоре детям предстояло это узнать. Все четверо продвигались дальше. Брат с сестрой радовались, что скоро выйдут к реке, а маленькие папуасы становились с каждым шагом все мрачнее.

Вдруг раздался топот и знакомые воинственные крики океанских каннибалов. Спрятаться оказалось некуда — вокруг была лишь высокая трава с изредка встречавшимися кустами. От страха Лизет прижалась к брату, а дикарята попытались скрыться в ветвях. Но напрасно! Два по пояс голых черных гиганта бросились на них. Один — со страшной гримасой на лице, с неслыханной грубостью схватил малышей, прижал их друг к другу и связал в мгновение ока так, что те и пикнуть не успели. Другой с немного озадаченным видом смотрел на белых детей. Затем, издав несколько гортанных звуков, набросился на маленького горбуна, вцепился в волосы и поднял. Тотор изловчился и лягнул великана в подбородок. Лизет пронзительно закричала. Однако папуас не обратил на это никакого внимания и бросил девочку на неподвижно лежавшее тело брата. Затем снял с себя льняную веревку, служившую поясом, и связал детей вместе, нисколько не заботясь о том, живы они или нет.

Оба бандита легко взвалили свой груз на плечи и зашагали прочь. Лизет сначала тихо стонала, потом, потеряв сознание, перестала. Монстры шли на запад, куда так хотел попасть Тотор и чему так сопротивлялись маленькие папуасы. Кто были эти милые негритята? Тоже сбежавшие… но откуда… и зачем?

Прошел примерно час. Охотники с добычей добрались до просторной хижины, покрытой тройным слоем банановых листьев. Крыша переходила в навес, земля на метр вокруг была сильно утоптана, и сам дом, казалось, врос в землю.

Пленников бросили на пол и быстро развязали. Веревки так глубоко врезались в тела, что никто из детей не смог пошевелиться. Они испуганно смотрели по сторонам, чувствуя, что бегство невозможно, сопротивление бесполезно, а помощи ждать неоткуда.

Один из дикарей снова схватил за волосы дикарят — одного в правую руку, другого в левую и куда-то поволок безжизненные тела. Другой злодей запустил пальцы в светлую шевелюру Тотора и черные кудри Лизет. Дети, почувствовав ужасную боль, закричали.

— Гектор, братишка! На помощь! Я умираю!

Лицо маленького горбуна покраснело. Он пытался укусить или поцарапать палача.

— Мужайся, сестренка! Нас спасут!.. Скотина! Он оторвет мне голову!.. Мерзавец! Я отомщу!

Первый великан пнул ногой дверь какого-то помещения и втащил туда маленьких папуасов. Следом за ним вошел другой, волоча стонущую Лизет и выкрикивающего проклятия и угрозы Тотора.

Палачи и жертвы оказались в просторной комнате, где царили полумрак и приятная прохлада. Правда, обстановка ее была весьма странной и состояла из дюжины полутораметровых квадратных клеток, в которых могли свободно расположиться крупные звери. Сквозь деревянные решетки некоторых клеток маленький горбун краем глаза заметил темные лениво передвигавшиеся силуэты животных. «Неужели нас отдадут на съедение этим зверюгам!» — подумал мальчик, услышав различные звуки, походившие на стоны, плач и вой одновременно. «Боже, да я слышу человеческие голоса! Детский плач! Какой кошмар!»

Только теперь Тотор и Лизет догадались, откуда сбежали их новые знакомые, о чем пытались предупредить и кто развесил «табу» на деревьях. Конечно же, обладая звериным чутьем, охотники за людьми быстро нашли беглецов, несмотря на то, что те тщательно стирали следы. Каннибалам повезло, так как они вернули не только свою добычу, но заодно прихватили еще и двоих белых ребятишек. Теперь четверым пленникам предстояло сидеть вместе с другими несчастными в клетках, как птицам на откорме. Двери некоторых камер были открыты, а пустые клетки ждали узников. Замками служили сплетенные из ротанговой пальмы веревки, менее прочные, чем железные крюки и засовы, но помогавшие держать детей взаперти.

Сначала дикари бросили в клетки молчаливых и пассивных маленьких папуасов, затем кричащих, кусающихся и сопротивляющихся белых детей. Дверцы бесшумно закрылись, и несчастные оказались каждый в своей клетке, разделенные прочными деревянными решетками. Крики и стоны утихли, и наступила тишина. Однако вскоре она была нарушена голосом смелого мальчугана, который, несмотря ни на что, не терял надежды на спасение.

— Лизет, сестренка! Не бойся! — стараясь придать голосу больше уверенности, произнес Тотор.

Девочка тихо плакала.

— Мы убежим отсюда! Обещаю! — утешал ее брат.

— Да? Правда? — пробормотала Лизет.

В мрачной тишине ее прерывистый голос был хорошо слышен, хоть и несколько удален от Тотора.

— Господи! Что они собираются сделать с нами?

— Пока не знаю, — отозвался маленький горбун. — Немного терпения. Уж если мы избавились от когтей Корявого, то, думаю, нам удастся сбежать и отсюда.

— Но нас заперли!.. Да и эти черные люди ходят вокруг дома… Я видела…

— Я тоже. Будь спокойна, дикари не всегда на страже. Когда-то они ведь спят и едят, и мы останемся одни… Посмотрим, что можно сделать.

— Если бы я оказалась рядом с тобой, мне не было бы так страшно.

— Будь смелее, родная! Я уверен, что мы их победим, я чувствую это! Ты хоть и девочка, но сестра матроса и должна быть твердой.

— Ладно, я буду храброй и твердой!

— Вот и отлично! А теперь давай отдохнем. Конечно, это не лучшее место. Руки и ноги так болят от веревок.

— А у меня еще и кожа на голове! Он так запустил свои ногтищи в волосы, все горит!

В некоторых местах веревки до крови порезали кожу девочки.

— Да, знаю, — продолжала Лизет, — иногда искатели приключений испытывают некоторые неудобства… Но все равно я считаю, что мы должны все претерпеть и достичь своего. Ладно, хватит болтать! Свернись калачиком, Тотор, и поспи!

В какой-то миг маленький горбун подумал, что не все так плохо. Изнутри клетка была обита ватой, чем напоминала мягкое гнездо птицы. Тишина и полумрак помогали уснуть и не просыпаться в течение всех суток. «Да, но надо когда-то и поесть!» — подумал голодный мальчуган, вспомнив, как они объедались ягодами и фруктами. Гектор опасался, что их с сестрой снова приговорят к голодной смерти. Увы, их ждала другая участь.

Время шло. Маленькому горбуну казалось, что прошла вечность. Он нервничал, придумывая планы побега один смелее другого. Вскоре его ухо уловило медленные приглушенные шаги, легкий щелчок, сопровождаемый стоном и икотой. Затем все стихло.

«Пока ничего страшного не произошло», — размышлял Тотор.

Раздалось шлепанье босых ног по утрамбованной земле, мальчуган узнал мучителей. Щелчок над головой — и наверху клетки открылось небольшое отверстие, через которое протянулась длиннющая черная рука. Когтистые пальцы вцепились в волосы Тотору, приподняли голову и потянули наружу. Маленький горбун вскрикнул и стал отбиваться. Но его усилия оказались напрасны. Отверстие было настолько маленьким, что пролезла лишь голова. Тотор стоял на цыпочках, высунув голову наружу. Он пытался кричать, но в рот запихнули что-то полое и круглое. Твердый, как железо, предмет невозможно было ни раскусить, ни выплюнуть. Великаны, бесстрастные, как бронзовые статуи, выполняли свою странную работу. Один держал голову, другой отработанным движением вставлял в горло гибкую трубку и вливал сладкую тягучую жидкость. Тотора тошнило, глаза вылезали из орбит. Волей-неволей пища попадала в желудок. Когда он наполнился до такой степени, что месиво пошло обратно, палачи отпустили маленького горбуна, и тот упал на мягкую подстилку. Во рту ощущался приятный вкус вязкой патоки, слеплявшей зубы и щеки. От переедания юный матрос не мог пошевелить и пальцем. Пронзительный крик сестры заставил его вздрогнуть. С Лизет проделали ту же процедуру, которой подвергались все обитатели этого ужасного места. Владельцы питомника называли ее искусственным откормом. Каждый день каннибалы варили питательную смесь из инжира, кукурузы, муки и других полезных продуктов, чтобы дети потолстели. Затем они будут приготовлены и съедены людоедами Новой Гвинеи, которые слыли в мире большими гурманами.

Глава 24

«Лиззи» снова на плаву. — Одиннадцать против тысячи. — Воспоминание о героях Тонкина. — Одним выстрелом двоих. — Подвиг Галипота. — Горящий флот. — Смертельно пьяный городок. — Резиденция Ника Портера. — Бойня. — Последняя угроза.

* * *

А что же происходило тем временем в одном из рукавов реки Флай? С первого взгляда казалось, что «Лиззи» погибла. Парусник стоял неподвижно и имел плачевный вид. С трудом верилось, что он сможет снова бороздить океанские просторы. Однако во флоте нет ничего невозможного.

Оказалось мало заделать большую пробоину — теперь вода сочилась из всех имевшихся отверстий. Задраивание дырок под водой требовало времени, умения и сноровки. Плотник в скафандре то и дело выныривал, брал доску и опускался снова на глубину.

Наконец работа была завершена. Матросы — среди них было немало раненых — падали от усталости и с трудом передвигались, но никто не покидал свои посты. Пустили в ход насосы. Этого оказалось недостаточно: вода не убывала. Предстояло положить непромокаемую ткань на всю поверхность судна. Паруса и промасленные канаты прекрасно подходили для этой цели и вскоре, аккуратно уложенные, сделали свое дело. Вода перестала сочиться, постепенно шхуна поднялась, выпрямилась и держалась на плаву.

Закончив с внешними работами, экипаж принялся за внутренние. Чинили все, что оказалось сломано, тщательнее, чем обычно, замазывали пробоины, как будто хотели оживить смертельно больного. Каким же терпением и волей обладали моряки, чтобы в столь тяжких условиях продолжать бороться за жизнь любимого корабля.

О! Если б Тотор и Лизет были на борту… Но время подгоняло. Надо было отчаливать и плыть в бой за освобождение любимых малышей, находившихся, как явствовало из письма, в руках Ника Портера.

О! Если бы несчастный отец мог угадать, что произошло в тюрьме на сваях, где, как считал пиратский главарь, ребятишки находились под бдительным оком предателя-матроса!

Если бы капитан Марион знал, какой дерзкий и удивительный побег совершил его маленький герой со своей сестренкой, он мог бы не торопиться. Но отважный бретонец уже все продумал и решил. Он нападет на бандитов и захватит Ника Портера в его собственном логове.

Капитан вызвал помощника и сказал:

— Дорогой Гранжан, к моему великому сожалению, я вынужден оставить вас здесь, когда мы пойдем атаковать пиратов.

— Капитан, приказы командира не обсуждаются, и я должен беспрекословно вам подчиниться. Но я был бы счастлив сражаться рядом с вами, чтобы доказать, чего стоит наша дружба… чтобы помочь освобождению ребятишек, которых я люблю всем сердцем.

Слова друга взволновали Мариона. Энергично пожав руку помощнику, Андре произнес:

— Я очень признателен вам и, поверьте, высоко ценю нашу дружбу. Но поймите, на корабле должен остаться кто-то опытный, чтобы в случае необходимости принять на себя командование. Я оставлю с вами всего человек пять, а остальные десять пойдут со мной. Мы постараемся сделать невозможное, а у вас в это время будет очень трудная задача — подготовить «Лиззи» к плаванию, отбиваться в случае нападения от пиратов и сохранить шхуну во что бы то ни стало.

— Капитан, можете рассчитывать на меня, я выполню все приказы до единого.

— Благодарю! Подберите себе тех, кто останется на корабле.

— Плотник и раненые. А вы берите здоровых, их и так немного.

Десять бойцов во главе с отважным капитаном собирались расправиться с многочисленной пиратской бандой, терроризировавшей не только местный регион, но и все тихоокеанские острова.

Матросы запаслись оружием, каждый взял два пистолета, секиру, автоматический винчестер и двести запасных патронов. Шлюпку спустили на воду, и команда, дружно навалившись на весла, поплыла вверх по течению реки Флай.

Одиннадцать бойцов против целой армии бандитов! Если не брать в расчет веру в победу смелых моряков, идущих в бой, как на праздник, то такое предприятие казалось верхом безумия, верхом безрассудства, не имевшем аналогов в славной истории военного дела Франции, во всяком случае — в ее далеком прошлом.

Конечно, уже во времена завоевания Тонкина[906] появились герои, о подвигах которых сложены легенды. Вспомним хотя бы имена славных французов, некоторые из них еще были живы и могли с гордостью сказать: «Я там был». Например, капитан-лейтенант Франсис Гарнье и лейтенант Бални д’Аврикур, оба погибли на поле брани. Или младший лейтенант Третиньян, ставший генералом, и гардемарин Хотфей, ныне капитан-лейтенант. Можем назвать еще доктора Армана, назначенного полномочным министром, и адъютанта морского министерства Дюбарда, повышенного в должности до главного инспектора.

Франсис Гарнье командовал всего лишь ста восемьюдесятью солдатами. 19 ноября он послал вице-королю в Нгуен[907] ультиматум: если через двадцать четыре часа не будет принесено извинение за оскорбление Франции, он, Гарнье, объявляет вице-королю войну и атакует Ханой[908]. История знала такой эпизод. 20 ноября 1873 года сто восемьдесят бойцов пошли на штурм города, который обороняли семь тысяч аннамских[909] солдат, и в тот же день взяли его приступом. Надо заметить, что Ханой вовсе не был открытым. Обнесенный стеной, он представлял собой неприступную крепость. На следующий день лейтенант Бални д’Аврикур с сорока двумя солдатами захватил редут Фу-Хай. А через несколько дней цитадель Нин-Бин сдалась Хотфейю, которому было всего лишь 19 лет и он стоял во главе отряда из восьми человек. А еще через месяц Гарнье полностью завоевал Тонкин.

Все эти события происходили на Востоке, где время текло неторопливо и не предполагало бурных перемен. Обитатели тех мест казались замкнутыми и верили в судьбу, желтолицые солдаты, казалось, не имели нервов и не боялись боли и смерти. И все-таки белые с их великолепным оружием, безграничной смелостью и изобретательным умом смогли посеять панику в рядах столь невозмутимой армии и одним ударом завоевать целый народ.


Шлюпка проплывала вдоль берега, покрытого водой во время прилива. Матросов встретили залпы двух пушек.

— Промазали! — радостно закричал Галипот, предусмотрительно стягивая с себя белый китель. — Разрешите ответить им хотя бы одним выстрелом?

— Давай, мой мальчик, но только одним.

Кок прицелился с плеча и выстрелил в группу артиллеристов. Двое малайцев упали, сраженные одной пулей. Галипот счел это вполне естественным и гордо произнес:

— Вот как стреляют в Марселе! Знай наших!

Матросы хотели продолжить стрельбу, мечтая об артиллерийском салюте, но у капитана был другой план, как обезвредить противника.

На берегу поднялся страшный переполох. Растерявшиеся пираты поспешно удирали, направляясь вверх по течению к соломенным хижинам.

Шлюпка продолжала свой путь.

В соломенных хижинах, однако, не оказалось ни души. Вдалеке на правом берегу виднелась большая деревня или скорее городок, в котором располагалась резиденция Ника Портера. У пристани на приколе стояло около сотни лодок и несколько плотов. Знаменитый боанга покачивался на волнах. Пиратов на борту не было. Выстрелы пушек не подняли тревоги, и бандиты отдыхали, лежа на земле и покуривая трубки. Они и представить себе не могли, что десяток белых бойцов осмелится напасть на тысячу головорезов.

Капитан, увидев боанга, сказал командиру шлюпки:

— Причаль… тихонько!

Перед выездом в лодку погрузили несколько бидонов с горючим. Когда оба судна встали борт к борту, капитан сказал:

— Нужен один матрос, чтобы подняться на судно. Кто возьмется?

— Я, капитан, если не возражаете, — тотчас отозвался Галипот.

— Хорошо. Тебе передадут бидон с горючим, ты обольешь боанга и подожжешь. Будь осторожен!

— Не бойтесь, капитан, что касается жарки, это мне знакомо.

— Быстрее!

Татуэ подсадил юношу, и тот оказался на палубе пиратского корабля. Затем Галипот проворно взобрался на мостик и крикнул:

— Масло, пожалуйста!

Кок на лету поймал бидон и исчез в глубине судна.

Прошло две минуты. Сначала матросы почувствовали запах паленого, затем появился дым, а за ним и пламя. Откуда-то выпрыгнул Галипот, балансируя руками, прошелся по релингам и спрыгнул в шлюпку.

— Внутри сухо, как в печке! Все полыхает! Я узнал кое-кого, и, клянусь, он скоро изжарится от макушки до кончиков пальцев!

— Кто же это, сын мой? — с интересом спросил Татуэ.

— Хм, кое-кто из экипажа дрыхнет там. Это все, что я могу вам ответить.

— Смерть змее, смерть ублюдку! Все средства хороши против подобных злодеев! — с мрачным удовлетворением добавил силач, впервые высказавшись после похищения детей. До сих пор он был нем как могила.

Нача́ло было положено. Боанга полыхал, как факел. Огонь перебросился на соседние пироги, а затем и на всю флотилию.

— Отлично, — бормотал командир шлюпки, — так им и надо!

А капитан уже командовал гребцам:

— Отплываем!

На некотором расстоянии от берега стояли хижины на сваях, похожие на ту, что служила тюрьмой Тотору и Лизет. В этих так называемых продвинутых наблюдательных постах находились часовые, большей частью дремавшие. Тем не менее некоторые из них пробили тревогу, выстрелили из ружей и подняли черный флаг, на что абсолютно никто не обратил внимания.

За постами показались просторные дома, служившие жилищем пиратам, когда те возвращались на землю, чтобы повеселиться и отдохнуть. Тут же были и магазины, ломившиеся от товаров, провизии, и все это пестрое изобилие продавалось за баснословные деньги. Здесь охрана была чуть надежнее, несмотря на витавший повсюду алкогольный дух.

Жители Азии и Океании слыли никудышными едоками: немного риса или рыбы, несколько фруктов — и этого бывало им достаточно для пропитания. Но такая воздержанность не касалась выпивки. Стоило лишь показать бутылку с ароматным ликером и можно было увидеть, как непреодолимое желание испробовать его делало человека невменяемым. Рисовая водка стала пагубной страстью этих людей. Пили они вовсе не из любви к напиткам или чтобы усладить свой вкус. Нет, они быстро заглатывали большую порцию огненной воды, чтобы потерять ощущение реальности, чтобы хмель сковал тело, а душа улетела путешествовать по дальним странам.

Поселок был полностью во власти пиратов. Однако бандиты настолько привыкли к легко достававшимся победам, что несколько расслабились. Никто не оказывал им достойного сопротивления, негодяи всегда имели дело со слабым и малочисленным противником. Стоило пригрозить — и добыча легко попадала в руки грабителей.

— Причаливаем! — скомандовал Марион.

Шлюпка поравнялась с деревянной пристанью, и матросы высадились на берег, удивленные, что без единого выстрела попали в этот «смертельно пьяный городок».

— Как тут все будет отлично гореть! — воскликнул Галипот, который вошел во вкус, спалив дотла вражескую флотилию.

Все постройки в поселке оказались из дерева, бамбука или ротанговой пальмы. Достаточно было бросить спичку, и в одно мгновение мог разразиться грандиозный пожар.

— Терпение, — ответил Марион. — Не сейчас, чуть позже, я скажу.

Сначала капитан хотел узнать, где находились Ник Портер и Корявый, а главное — сын и дочь. Чтобы добыть необходимые сведения, моряк решил захватить одного-двух пиратов. С пистолетом в руке он подошел к хижине, резко толкнул ногой дверь и увидел четверых бандитов. Трое, в стельку пьяные, лежали на полу. Четвертый стоял на коленях и пытался поднести к губам бутылку, возможно с рисовой водкой. Марион ногой выбил сосуд, держа в одной руке оружие, другой за волосы поднял голову бандита и прокричал:

— Я хочу знать, где Ник Портер? Ты слышишь, Ник Портер!

Малаец пробормотал что-то невразумительное. Капитан встряхнул его как следует и крикнул снова:

— Отвечай, или я тебя пристрелю! Где хозяин?

Пьянчуга понял слово «хозяин» и предложил проводить белого господина, который так хорошо умел подчинять себе людей.

Команда матросов пошла за пиратом, который дрожал всем телом и лязгал зубами, то ли от белой горячки, то ли от страха. По мере продвижения в глубь поселка шум голосов нарастал. Послышались крики и улюлюканье. Появились бандиты, вооруженные чем попало. Некоторые, пошатываясь, держали в руках бутылки, остатки съестного, одежду. Вся процессия направлялась к огромному строению, выделявшемуся среди остальных, как кафедральный собор[910].

— Это там, — указал провожатый, дрожа еще сильнее.

Моряки, насадив штыки на ружья, приблизились к двери и оттолкнули стоявших там часовых. Капитан настежь распахнул дверь и первым вошел в зал, где за столом со своими приятелями сидел Ник Портер. Матросы последовали за командиром. Со всех сторон послышались возмущенные возгласы: «Враги! К оружию!»

Пиратский главарь узнал Мариона и побледнел. Выхватив из-за пояса пистолет, бандит выстрелил. Однако он промахнулся, и пуля попала в стену. Моряки подняли ружья, направив их в разные стороны.

— Огонь! — скомандовал капитан.

Десять выстрелов из винчестеров прозвучали как раскат грома. Ряды застигнутых врасплох бандитов поредели. Оставшиеся повскакивали с мест и бросились за висевшим на стенах оружием.

— Огонь! Беглый огонь! — повторил команду Марион.

Матросы сделали по второму залпу, затем по третьему, четвертому, и началась настоящая бойня. Пираты устремились к маленькой группе отважных моряков. Предсмертные хрипы и стоны смешались с проклятиями. Хрупкое строение сотрясалось от выстрелов. Едким удушающим дымом заволокло все пространство вокруг. Повсюду лежали раненые, агонизирующие или уже мертвые пираты. Кровь лилась рекой.

Слава Богу, ни один из матросов не получил ни царапины.

На какой-то момент наступила трагическая пауза.

— Ник Портер, ты меня слышишь? — нарушив тишину, угрожающе проговорил капитан Марион.

— Слышу, будь ты проклят, — отозвался бандит.

— Я спалил твой флот… захватил твой город… и собираюсь превратить его в пепел, а также перерезать всех твоих сообщников. Ник, ты был моим палачом… Но я прощу все твои злодеяния, если ты вернешь моих детей живыми и здоровыми.

Бандит нагло рассмеялся в ответ.

— Ты меня простишь?.. Ты мне угрожаешь?.. Скажите пожалуйста, он считает себя хозяином положения. Это ты у меня на крючке, и я тебя зарежу. Увидишь!

Глава 25

В полумраке. — Мысли о побеге. — Выход хорошо охраняется. — Смелость и осторожность прежде всего. — Стрелы в глаза. — Слепой! — Первая победа. — Бегство. — Пожар. — Свобода поневоле. — Полночь. — Пленники разбежались. — Тотор играет роль строителя и капитана экипажа.

* * *

Пока мужественные моряки экипажа «Лиззи» прилагали нечеловеческие усилия, чтобы освободить маленьких заложников, положение детей капитана Мариона ухудшалось. Запертые в клетках, обреченные на неподвижность, они валялись на мягких подстилках, будучи не в силах ни на что реагировать. Искусственный откорм осуществлялся четыре раза в сутки. Еда просто лезла из ушей. Дети ели и спали, снова ели и снова спали. Изредка они переговаривались.

Тотор предчувствовал беду. С каждым часом тело становилось тяжелее. «Неужели я потолстел?» — с тревогой думал мальчуган. Вдруг его осенило. У маленького проказника всегда возникали простые по исполнению, но эффективные по результату идеи. «Поскольку в меня вливают в десять раз больше, чем я могу переварить, надо избавить мой бедный желудок от лишней работы», — решил он и без промедления засунул два пальца в рот. Результат сказался немедленно, Тотор почувствовал облегчение. Мысли стали яснее, появилось желание действовать, которое всегда отличало маленького матроса, не зря боцман называл его «марсовым бушприта».

«Если маленьким папуасам удалось сбежать отсюда, — рассуждал мальчуган, — то почему бы и нам не попробовать. Нас охраняют двое верзил, те, что приносят корм. Как их обмануть? Как выйти из клетки?»

С первого взгляда побег казался неосуществимым. Тем временем глаза мальчугана уже привыкли к полумраку, царившему в помещении, и различали предметы и людей. И мысль его заработала…

Для начала маленький горбун отметил, что охранники отправились спать. Один из хищников ушел еще на закате, другой остался в хижине. Тотор слышал его мерный храп в противоположном конце помещения. Значит, предстояло уйти только от одного охотника либо каким-то образом избавиться от него. У мальчугана в запасе оказалась не одна злая шутка, но он был так слаб по сравнению с гигантом. Правда, в кармане остался нож Корявого. Если бы у маленького горбуна хватило сил, а человеческая кожа не была такой толстой, он бы незамедлительно пустил оружие в ход и прикончил ненавистных каннибалов, как поступали во времена освоения этих земель с 1616 по 1770-е годы известные путешественники Шутен, Лемар[911], Абел Тасман[912], Дампье[913], Бугенвиль[914] и Кук.

Теперь папуасы еще больше, чем когда бы то ни было, обожали человеческое мясо. До настоящего времени ничто не мешало им заниматься людоедством. В странах райских птиц существовала и торговля человеческим мясом. Целая индустрия, включавшая поиск и воровство детей, откорм и продажу, была на службе у богатых каннибалов.

Исследователи островов Океании много и подробно писали о таких ужасных фактах, подтвержденных действительностью.

В библиотеке отца Тотор читал рассказы бывших и современных путешественников и догадывался, к чему вела интенсивная кормежка. Ничего не оставалось, как бежать, прихватив с собой сестру. Но как?

Маленький горбун вытащил из кармана нож и собрался перерезать ротанговые веревки, служившие одновременно и щеколдой и замком. Да, но если убрать их до конца, охранник сразу же заметит это. Значит, надо действовать осмотрительнее и сделать так, чтобы из клетки можно было беспрепятственно выходить и возвращаться, не оставляя следов. Кроме того, необходимо подумать о том, как избежать преследования. «Ладно, начнем, — скомандовал себе мальчуган. — Пусть Лизет поспит, пока я все подготовлю…»

Тотор встал и сделал самую простую вещь, о которой уже думал. Схватившись двумя руками за решетки, он потряс их, попробовал повернуть. Но, увы, все они находились в прекрасном состоянии и хорошо держались как сверху, так и снизу.

Плохое начало. Не за что было даже зацепиться. Хотя нет, одна балка чуть-чуть поддалась усилиям мальчика, что уже внушало надежду. Тотор закончил осмотр и, снова нащупав расшатавшуюся балку, принялся крутить ее изо всех сил. Деревяшка нехотя уступала, но все же через некоторое время отверстия, куда она была вставлена, стали чуть больше. Маленький горбун почувствовал, как сердце забилось чаще. «Хорошо! Хорошо! Терпение и труд все перетрут», — мысленно подбадривал он себя.

Некоторое время спустя мальчуган уже мог свободно вращать, а затем и приподнять балку так, что внизу у подстилки образовалось небольшое отверстие. Ощупав его, Тотор подумал: «Голова, пожалуй, пройдет, но горб, черт бы его побрал, вряд ли…» Действительно, голова пролезла без труда, а плечи зажало. Малыш изгибался и так и сяк и наконец вылез из вонючей клетки. Сделав несколько шагов, Тотор понял, что надо снять ботинки, иначе будут слышны шаги. Быстро разувшись, мальчуган тихо, как мышка, крался по коридору.

Беглецу повезло — светила полная луна. Ее лучи проникали через плетеные стены, слегка освещая внутренние помещения хижины. Затаив дыхание, он пробирался почти на ощупь вдоль клеток в поисках выхода из проклятого дома. Неожиданно до его уха донесся громкий храп, и мальчуган уловил запах алкоголя. Он приблизился еще и узнал охранника, который, развалившись на толстой циновке, крепко спал. Около головы черного бандита лежала бутылочная тыква, наполовину наполненная рисовой водкой, а справа и слева валялось оружие: палица, дротики и лук со стрелами. Тотор все это отчетливо видел. Вдруг он вздрогнул: охранник спал прямо поперек двери. Его распластавшееся тело полностью закрывало выход. Юный матрос чуть не расплакался, но, взяв себя в руки, продолжал размышлять: «Нельзя же оставаться здесь, ничего не предпринимать и ждать, когда тебя сожрут…» Он снова вспомнил про маленьких папуасов. «Надо сделать что-то решительное, смелое, ужасное, если придется!» Слезы высохли. «Раз этот глупый и жестокий великан может безнаказанно подвергать нас с сестрой пыткам, чтобы потом, может быть, продать, раз этот пьяный дикарь помешал нам встретиться с отцом, сотворив такую несправедливость, то он не человек, а бесчувственное животное и его надо убить без угрызений совести!»

Возмущение подогревало кровь. Маленький горбун почувствовал себя уверенным, смелым, решительным, готовым на все. Папуас спокойно спал. Тотор приблизился вплотную, наклонился, стараясь не дышать, и взял одну из стрел. Медленно поднял и переложил в другую руку. Затем взял вторую. На это ушло минут десять. Тотор действовал медленно и осторожно. Пот струился по лицу, сердце бешено колотилось. Теперь он стоял со стрелой в каждой руке. Бог мой, что он собрался совершить! Дикарь не шевелился, отдавшись спокойному сну сытого и много выпившего человека. Тотор поднес стрелы к закрытым векам злодея и, с силой вонзив их в его глаза, быстро отпрыгнул в сторону. Великан взревел от боли и тут же вскочил на ноги. Машинально поднеся руки к лицу, он вырвал стрелы вместе с глазами. Каннибал крутился на одном месте, рычал, потом упал и стал кататься по земле, издавая страшные вопли.

Из всех клеток послышались громкие возгласы. Бедные малыши закричали от страха и затрясли решетки. Тотор узнал голос Лизет. К счастью, девочка находилась на другом конце хижины и не видела, что произошло. Маленький горбун побежал к сестре. Прислонившись к двери клетки, он сказал:

— Это я, сестренка, не бойся!

— Братишка, любимый! Вытащи меня скорее отсюда! Я больше не могу… Такие ужасные стоны…

— Это наш мучитель… Я обошелся с ним еще хуже, чем с Корявым…

Тотор торопился. Он быстро перерезал все ротанговые веревки, и дверь наконец открылась. Лизет бросилась в объятья брата.

— Спасены! Ты меня освободил! Родной мой! Бежим!.. Скорее!.. Скорее отсюда! Этот черный человек… Я его боюсь!

— Он больше не опасен, — произнес мальчуган, чувствуя себя защитником.

— Пошли скорее, прошу тебя! — настаивала девочка. Она не могла подавить страх.

— Одну минуту!

Лизет повисла на шее брата и никак не хотела отпускать.

Мальчуган шел от клетки к клетке и открывал их так, чтобы малыши смогли вылезти. Ему казалось, что маленькие пленники должны радоваться внезапному освобождению. Но странная вещь — они почти не шевелились. То ли их сковал страх перед ревущим охотником, то ли они смирились со своей участью, то ли дикарята настолько отупели, что не могли бороться. Так или иначе, все они продолжали лежать неподвижно.

— Уходи́те, черт побери! Свобода для всех! — кричал юный француз, раскачивая стены клеток.

Маленькие заключенные лишь тихо постанывали, оставляя призывы без внимания.

— Бежим! — умоляла Лизет.

— Нет, я должен их освободить! Необходимо, чтобы все они бежали тоже.

— Зачем?

— Они помчатся в разные стороны, и наши следы затеряются среди остальных. Понимаешь, это шанс для нас не оказаться снова пойманными. Уверен, будет погоня.

— И что ты собираешься сделать?

В каждой местной хижине бережно хранился огонь, на котором готовили пищу. Несмотря на то, что существовали различные способы разжигания, туземцы предпочитали просто не гасить очаг. Этим и решил воспользоваться Тотор.

Недалеко от выхода на глиняной плите тлело несколько головешек. Мальчуган сгреб их в кучу, набросал сверху стружек, приготовленных кем-то заранее, встал на колени и принялся раздувать огонь. Вскоре появилось пламя и костер разгорелся.

— А вот что я сделаю, — только теперь ответил Тотор сестре.

Маленький горбун собрал все горючее, какое только смог найти. Заметив бутылочную тыкву, он поднес и к ней головешку. Рисовая водка мгновенно вспыхнула. Без колебаний мальчуган стал разбрызгивать по клеткам горящую жидкость и разбрасывать полыхающие ветки. От огненного дождя дети резко вскрикивали и нехотя выползали. Теперь все они толкались в проходе, не зная, кому первому выходить. Француз настежь распахнул дверь, и толпа маленьких толстяков высыпала наружу.

— Теперь наша очередь! Быстрее, а то становится жарко!

Огонь распространялся с головокружительной быстротой, так как материал, из которого был сделан ненавистный курятник, горел, как спички.

Стояла полночь. Огонь освещал окрестности, и было видно как днем. Чумазые, со слипшимися волосами, маленькие пленники стояли и удивленно смотрели на своего освободителя. Вдруг, напуганные видом светлых волос и белой кожей незнакомцев, ребятишки бросились врассыпную. Произошло именно то, чего добивался Тотор.

Дети капитана Мариона, взявшись за руки, удирали со всех ног, в то время как мерзкий палач, дико завывая, погибал в пламени барака.

Теперь, когда брат с сестрой остались одни, Тотор попытался сориентироваться. Из-за облаков дыма появилась луна, и мальчуган, определив стороны света, сказал:

— Пойдем снова на запад! Будем шагать до восхода солнца, а когда наступит рассвет, спрячемся.

— Пошли! — решительно отозвалась Лизет.

— Ты сможешь идти так долго?

— Конечно, я хорошо отдохнула… даже слишком хорошо. Только и делала, что лежала неподвижно или спала.

— Ты не голодна? — улыбнулся Тотор. Теперь, когда опасность миновала, он мог и пошутить.

— Нет, — уверенно ответила девочка. — Мне кажется, я неделю могу ничего не есть. До сих пор живот болит от обжорства.


Кого только не встречали беглецы на своем пути: и ядовитых змей, и насекомых, чьи укусы могли бы быть смертельными, и хищников, притаившихся в зарослях в ожидании добычи.

Наконец дети вышли на покрытую высокой густой травой равнину. Тропинка вилась под небольшим уклоном. Появились огромные кокосовые пальмы. Чувствовалась близость реки.

— Может быть, здесь протекает один из рукавов Флай? — предположил Тотор. Он ни на минуту не переставал думать о правильности выбранного маршрута.

— И что тогда? — с интересом спросила Лизет.

— Постараемся спуститься вниз по течению.

— Но у нас нет лодки!

— Построим плот, — уверенно ответил брат.

— И он отвезет нас… — задумчиво произнесла Лизет, уже представляя себе увлекательное путешествие.

— Конечно! Но мы еще не пришли. Воды-то не видно!

И дети продолжали идти, пробираясь через заросли мокрой травы. Они вымокли до нитки, но радовались неожиданной бане, освежавшей тело. Во время интенсивной кормежки им не давали пить, и они умирали от жажды. Теперь это испытание закончилось.

Склон становился все более крутым, влажность увеличивалась. Вода хлюпала под ногами. Через несколько секунд брат с сестрой оказались на берегу широкой живописной реки. Во́ды ее текли на запад. Тотор и Лизет запрыгали и закричали от радости, как будто достигли уже всего, чего хотели.

Было, наверное, около четырех часов утра. Через два часа наступит рассвет.

— Ты устала, сестренка? — заботливо спросил маленький горбун.

— Не очень. А ты?

— Нет. Я мог бы идти еще целый день.

— Раз мы вышли к реке, что будем делать?

— Строить плот, а потом поплывем на нем по течению.

— Плот! Но из чего?

На крутом берегу среди прочих цветущих растений встречался тростник, названный ботаниками «канна гаганта». Его-то и собирался использовать Тотор. Огромные листья, а главное полый, длинный и ровный, гладкий ствол вполне подходил для этой цели. Прежде чем ответить сестре, мальчик вытащил из кармана бережно хранимый нож и срезал у самой земли одно из высоких растений.

— Режется легко! — довольно произнес он.

Взявшись за ствол двумя руками, Тотор подтащил тростник к реке и опустил в воду.

— Плавает, как пробка, — радовался маленький горбун. — А ты спрашивала — из чего. Если не устала и не хочешь спать, за дело!

— Давай! За работой обсохнем. Как это должно быть здорово путешествовать на плоту вдвоем!

— Надо разработать методику, — важно заметил Тотор, который теперь играл роль инженера-строителя.

Сначала мальчуган решил измерить глубину реки и исследовать дно. Он осторожно вошел в воду, прошелся вдоль берега, зашел поглубже, постоял немного и вышел с видом узнавшего все специалиста.

— Хорошо!

Затем юный кораблестроитель срезал четыре самых толстых тростника, и вместе с Лизет подтащил их к берегу, чтобы потом скрепить под прямым углом. Тотор отправился на поиски растения, которое могло бы послужить веревкой. Это оказалось довольно трудно. Маленький горбун наклонялся, пытаясь найти на земле что-нибудь подходящее, или поднимал голову, всматриваясь в гущу зелени. Срезав на пробу несколько длинных и узких листьев, мальчуган разделил их на волокна, подергал и радостно воскликнул:

— Ура! Нашел! Прочное, как ремень, и гибкое, как струна… Эти волокна свяжут наш плот лучше, чем пеньковый трос.

Маленький горбун не знал название «новозеландского льна»[915], но по достоинству оценил его качества.

Стоя по колено в воде, дети, помогая друг другу, связывали стволы. Вскоре рама была готова. Течение, хоть и слабое, грозило отнести будущий плот. Тогда Тотор не теряя времени срезал еще один лист чудесного растения и быстро привязал к раме. Получилась якорная цепь.

Лизет держала каркас, а Тотор ряд за рядом плел решетку. Девочка оказалась умелой помощницей. Дети работали быстро и с удовольствием. Маленький горбун старался подбодрить сестру, которая уже немного устала.

— Вот наша игрушка почти готова. Мы ведь играем в путешествие на плоту, не так ли?

— Да. Надеюсь, оно будет удачным, — тихо ответила девочка.

— Без сомнения! И очень веселым!

Ребятишкам осталось покрыть каркас слоем плотных листьев.

— Все! — Тотор облегченно вытер пот с лица и сел на зеленую конструкцию. — Плавает! Плавает! Садись рядом, Лизет!

Девочка подсела к брату. Плот не погрузился в воду ни на сантиметр. Победа была полной!

— Поплывем, братишка! Скорее к папе!

Однако Тотор, который теперь играл роль капитана, считал, что еще не все сделано. Чтобы управлять плотом и не налетать на препятствия, необходим был легкий и длинный шест. На его выбор ушло довольно много времени. Маленький горбун решил использовать молодой бамбук. Перепробовав множество стволов, мальчик нашел то, что хотел, обрезал с двух сторон, освободил от листьев, и вот шест был готов.

Солнце давно поднялось и сильно припекало. Тотор и Лизет соорудили из листьев нечто вроде кепок, чтобы уберечься от палящих лучей.

Несмотря на то, что дети очень устали, мысль об отце гнала их в дорогу. Они уселись на плот, и юный капитан произнес:

— Прощай, земля! Отдать швартовы!

Мальчуган шестом оттолкнулся от берега, и плот медленно поплыл к середине реки, где его подхватило и понесло вниз по течению.

Глава 26

На плоту вниз по течению. — Капитан «Горбунка-путешественника». — Кто такие головорезы. — Новая встреча с каннибалами. — Подойдут ли дети для употребления в пищу? — Бедная Лизет, а Тотор никуда не годится. — Одна штуковина. — Взрыв. — Главарь убит наповал. — Табу.

* * *

Беглецы медленно плыли по протоке. Управлять плотом было легко и просто. Маленький горбун то табанил с одного борта, то греб с другого, направляя самодельное судно в нужном направлении и благополучно минуя прибрежные заросли. Такая навигация казалась детям увлекательной игрой, и они наслаждались путешествием. Слишком медленный ход примитивной конструкции, приблизительно пол-лье в час, не удручал их. Тише едешь — дальше будешь, и брат с сестрой мечтали о встрече с любимой «Лиззи».

Дети были счастливы: ноги в прохладной воде, спины под солнцем — гораздо лучше, чем сидеть в тюрьме с Корявым или в бараке с людоедами. Однако, несмотря на усиленное питание предыдущих дней, Лизет проголодалась и сообщила об этом брату.

— А я нет, — рассмеялся тот в ответ. — Я и вспоминать не хочу о еде. Мне кажется, я теперь могу не питаться полгода или даже больше.

— Согласна, та кормежка была ужасна. Но я бы с удовольствием съела банан.

— Но банана у нас нет.

— Тем хуже.

— Тем лучше. Есть особенно вредно, когда ноги в воде, как у нас.

— Да, правда. Значит, пока мы на плоту, то обедать не будем?

— Черт побери, если встретим ягоды или овощи, растущие у берега, или заметим издалека фруктовые деревья, тогда, может быть, остановимся.

— И высадимся? Скажи, братишка?

— Точно. И запасемся свежими продуктами. Ты веришь мне? А пока надо двигаться вперед!

— Командуй! Разве ты не капитан?

— Капитан безымянного обломка.

— Скажешь тоже, обломка… Он — как большой букет цветов. А что касается имени, что нам мешает назвать наш дорогой плотик, который так хорошо нас везет?

— Хорошо. Давай назовем его «Горбунок-путешественник», — предложил Тотор и рассмеялся.

Девочка тоже прыснула со смеху и воскликнула:

— Бог мой! Какое забавное название! Братишка, ты такой умный и такой изобретательный!

— Ты мне льстишь, дорогая! В честь крещения корабля я бы спел куплет из моей любимой песенки, но обстоятельства не позволяют. Не хочу привлекать внимания посторонних. Нам не надо лишнего шума.


Необычное плавание продолжалось. Река петляла, как змея. Течение, к счастью, оставалось медленным. Будь оно хоть чуть сильнее, от плота не осталось бы и листочка.

Путешествие, однако, становилось утомительным. Солнце стояло высоко и палило нещадно. Вода прогрелась, земля раскалилась, а горячим воздухом было трудно дышать. К тому же бедные ребятишки не спали всю ночь и буквально падали от усталости. Легкое покачивание плота убаюкивало, и Лизет заснула прямо на плаву. Глаза Тотора слипались, голова то и дело падала на грудь. Мальчик едва держал шест в руках. Потеряв управление, «Горбунок-путешественник» застрял среди высоких папирусов[916] с колючими зонтичными листьями.

— Боже мой, куда нас занесло, — очнулся маленький капитан. — Ладно, раз так, останемся здесь. Пойдем поищем каких-нибудь фруктов и тень, чтобы поспать, а потом поплывем снова.

— Да, — вяло отозвалась Лизет. У девочки был усталый вид и покрасневшие от недосыпания глаза. — Отдохнем, поедим немного и вволю поспим. А то я больше не могу.

Тотор предусмотрительно привязал плот к стволу папируса, спрыгнул на берег и протянул руку сестре.

— Как капитан, — добавил он, — я должен покидать судно последним. Таково правило, таков долг. Но как галантный кавалер и как брат, я должен подать тебе руку. Что ж, придется нарушить капитанский долг.

Все это было сказано таким ласковым голосом и выглядело так умилительно, что девочка, ступив на берег, бросилась на шею брату и, крепко обнимая, произнесла:

— Родной мой, ты такой хороший, веселый, смелый. Глядя на тебя, мне ничего не страшно. Ты придаешь мне силы и уверенность!

Тотор обнял сестру за талию и повел сквозь заросли к банановой плантации, которую давно заприметил.

Бедная девочка так устала, что едва переставляла ноги.

— Смотри, что я тебе покажу, — сказал маленький горбун.

— Это восхитительно! — прошептала Лизет, увидев спелые плоды.

Кое-как дети добрели до бананового дерева. Тотор постучал по корням, оплетенным мягкой, мокрой от росы травой, считая, что в ней могли прятаться ядовитые змеи или вредные насекомые. Обо всем на свете приходилось заботиться отважному путешественнику.

Лизет растянулась у подножия, а брат полез на дерево. Не зря старый боцман учил юношу взбираться на мачты. Обдирая руки и напрягаясь изо всех сил, Тотор карабкался по стволу. Добравшись до плодов, висевших довольно высоко над землей, он достал нож и срезал целую гроздь. Плюх! Теперь будет чем питаться хоть неделю. Вслед за фруктами мальчуган слетел вниз, разбудив сестру.

Оба быстро проглотили по паре бананов и отправились искать подходящее место, чтобы вздремнуть. Укрывшись в тени больших атласных листьев, они тут же заснули.

…Дети спали долго и проспали бы еще, но несчастье снова обрушилось на них.

Услышав устрашающие крики дикарей, Тотор и Лизет мгновенно проснулись. Руки, ноги, черные тела, взлохмаченные волосы — все перемешалось в их глазах.

— Бог мой! Дикари! — в страхе прошептала девочка.

— Точно! Они! — как эхо повторил маленький горбун.

Пока дети спали, райский пейзаж изменился. Около двадцати папуасов, одетых в одни набедренные повязки, но разукрашенные и вооруженные, как для войны, появились на берегу.

У каждого мужчины имелась связка острых дротиков, лук со стрелами, сабля за поясом, за плечами мешок, куда складывали отрубленные головы.

Страшный обычай существовал у папуасов: кого бы они ни встретили — врага или просто незнакомца, — тут же возникало непреодолимое желание обезглавить его. Тело съедали с гарниром из пасленов[917], по-научному названных «соланум антропофагорум», а головы относили в дом и украшали ими фасад. На некоторых уже имелось по две или три дюжины черепов с пустыми глазницами и высохшей кожей. Чем больше висело черепов на хижине, тем больше чести было хозяину.

Однако встречи с людьми в этих краях были случайны: сами понимаете, никто не спешил быть съеденным. Проще всего считалось откормить пойманных детей, хотя дикари не брезговали никем.

Тотор и Лизет оказались в руках папуасов, которые давно и безуспешно охотились, пока неожиданно не наткнулись на спящих малышей. Глаза головорезов жадно загорелись.

Брат и сестра проворно вскочили на ноги. Чем ближе подходили охотники, тем воинственней становился маленький горбун. Он выставил вперед кулаки и закричал во все горло:

— Руки прочь!

Дикари рассмеялись, обнажая ослепительно белые и острые, как у хищников, зубы. Они тряслись от хохота, заранее радуясь удачной добыче.

— Ржут как лошади! — побледнев, прошептала Лизет.

Насмеявшись вволю, аборигены стали что-то бурно обсуждать, ожесточенно жестикулируя. Похоже, они спорили, указывая пальцами то на брата, то на сестру. Некоторые подошли к детям и принялись осматривать и ощупывать их.

— Они хотят знать, насколько мы толстые, — простонала Лизет, которая беспокоилась все больше и не без причины.

Девочка сомнений не вызывала. Нежного мяса вполне достаточно, из нее выйдет прелестное рагу. Теперь опытные эксперты принялись за мальчика. Его вид не внушал им доверия. Очевидно, сколиоз[918] не являлся распространенной болезнью среди аборигенов.

Тотор, не зная, смеяться или плакать, обратился к папуасам, как будто те могли его понять.

— Я что, амулет[919] или будущее жаркое? Что вы ощупываете мой горб, хотел бы я знать?

Выпуклость на спине сильно заинтересовала дикарей, и они снова принялись за обсуждение. Затем один из них попытался неумело и грубо снять с мальчика рубашку. Тотор понял и добавил:

— Они хотят знать, естественного ли происхождения мой горб. Увы, самый настоящий! Не верите? Сейчас увидите!

Одним движением мальчуган скинул одежду и оказался голым по пояс. Каннибалы обступили его и во все глаза разглядывали твердый нарост. Одни прищелкивали от удивления языком, другие что-то восклицали и отходили в сторону. Некоторые побросали свои дротики и луки, чтобы двумя руками обхватить неизвестное образование под нежной кожей. Другие прыгали на месте, размахивали руками и дрыгали ногами в бешеном танце. Третьи упали на землю и катались с боку на бок, давясь от нервного смеха.

Тотор оделся и сказал сестре, которая, опасливо озираясь, подошла к нему поближе:

— Какой у них, однако, веселый нрав…

— Не нравится мне все это… Посмотри, как они глядят на меня!

Действительно, когда дикари смотрели на девочку, в их глазах появлялся зловещий блеск, значение которого было, увы, ясно. И напротив, когда папуасы поворачивались к маленькому горбуну, то пренебрежительно плевали в его сторону.

— Понятно, — прошептал Тотор, — я им не нравлюсь. Тем лучше.

По отношению к мальчику дикари испытывали одновременно страх, неприязнь и уважение. Когда Тотор приближался, они быстро ретировались, как дети при виде пугала. Они избегали прикосновений и даже взглядов горбуна и, если бы не присутствие Лизет, давно бы оставили его в покое. Но девочка, являясь объектом добычи, привлекала их внимание. Людоедам не хотелось, чтобы их ненаглядная исчезла или с ней что-нибудь произошло. В них жил дух животноводов, кулинаров и гурманов.

Малышка молила брата о спасении. Тотор, готовый умереть, защищая любимую сестру, утешал, прижимал к себе и подбадривал ее как мог.

Положение становилось угрожающим.

И тут один из папуасов, по манерам поведения похожий на главаря, разрешил проблему. Он подбежал к стоявшим в обнимку детям и схватил Лизет. Тотор пытался удержать сестру, но тщетно. Бандит уносил ее в заросли бананов к местам, где папуасы обычно осуществляли свой дикий ритуал.

Маленький горбун со слезами на глазах преследовал бандита. Сильный удар по голове остановил его. Мальчик, потеряв сознание, упал на землю. Лизет в ужасе закричала:

— Братишка! Помоги мне! Меня убьют!

Однако людоеды не сразу собирались убить девочку. Сначала они связали ее легкой и мягкой, как шелк, тканью, чтобы не повредить хрупкое белое тело. Малышка продолжала страшно кричать, что производило на папуасов не больше впечатления, чем куриное кудахтанье на птичьем дворе.

Охрипнув от крика, девочка перестала плакать и звать на помощь и впала в состояние полного безразличия.

Каннибалы тем временем готовились к трапезе. Они принесли специальные ароматические дрова, которые хорошо горели и издавали приятный запах, клубни, похожие на картофель, и принялись жарить их на пальмовом масле, положив на большую глиняную плиту. У каждого головореза имелась плотно закупоренная бутылочная тыква с необходимыми для обеда специями, состоявшими из высушенных муравьиных яиц, смешанных со стручковым перцем, и куркумой[920]. Над костром был прикреплен вертел из сасафраса[921], на который должна быть насажена жертва, когда бататы поджарятся. Это обычный способ приготовления человеческого мяса, которым пользовались людоеды, когда им удавалось захватить кого-нибудь в плен.


Удар, полученный Тотором по голове, оказался не сильным, и вскоре маленький горбун пришел в себя. Он услышал совсем рядом стоны сестры, увидел дикарей, разводивших костер, почувствовал запах жареных бататов и быстро сообразил, что дело плохо. В нем проснулось желание бороться изо всех сил, драться до победного конца. О! Если бы у мальчугана был пистолет! Но папуасы отобрали даже нож Корявого. Машинально мальчик стал рыться в карманах. Но что это? Патрон? Какая находка! Возможно, от винчестера, о котором он так мечтал. В голове юного моряка тотчас родилась опасная идея. Появилась хоть маленькая, но надежда на спасение.

Тотор медленно поднялся и шепнул обессилевшей Лизет:

— Мужайся, сестренка, и пожелай мне удачи!

Пользуясь тем, что все каннибалы были увлечены приготовлением обеда, маленький горбун незаметно подошел к очагу и словно невзначай бросил патрон в огонь, а затем небрежной походкой вернулся на прежнее место. Все это он проделал с удивительным хладнокровием и так естественно, что никто ничего не заподозрил. В ожидании взрыва Тотор делал невообразимые жесты, прыгал на месте, дергал руками, тряс златокудрой головой и дико орал, стараясь напугать людоедов.

«Как долго нет взрыва», — подумал про себя Тотор, уже выдыхаясь.

Вождю племени показалось, что костер затухает, и он, подбросив полено в огонь, встал на колени и стал раздувать пламя. «Бах!» Тут-то и прозвучал взрыв. Горящие головешки, пепел, кусочки бататов полетели в разные стороны. Дикарь отпрыгнул, но тут же упал и остался лежать на спине без движений, как марионетка, у которой оторвали веревки.

Невозможно описать изумление и ужас папуасского клана[922]. Взрыв произвел на людоедов впечатление грома среди ясного неба. Они вспомнили поведение маленького горбуна и поверили в дурное предзнаменование.

Как все первобытные люди, папуасы верили в сверхъестественные силы и считали, что вожак был убит неизвестным духом. На самом деле патрон, разогревшись в огне, взорвался и поразил голову аборигена. Удивительная случайность сыграла роковую роль.

Вид мертвого предводителя племени произвел на папуасов жуткое впечатление. Они пали перед Тотором на колени, склонили головы к земле, выражая полную покорность. Никто не хотел новых взрывов.

Не теряя ни минуты, мальчуган бросился к трупу, выхватил свой нож, вернулся к Лизет и перерезал веревки, связывавшие ее тело. Воинственно потрясая оружием над головой, он крикнул:

— А теперь, берегитесь! Первый, кто приблизится ко мне, будет убит!

Папуасы замерли на месте и не поднимали глаз от земли. Наконец один из них, вероятно самый решительный и имевший отношение к потусторонним силам, прошептал:

— Табу!

Остальные тихо повторили за ним по слогам священное слово:

— Та-бу! Та-бу! Та-бу!

Начитавшись книг о приключениях и путешествиях, Тотор прекрасно понял его смысл. Ошибки быть не могло! Всемогущий бог, защищая маленького горбуна, показал свою волшебную силу. И чтобы подтвердить его святость, людоеды объявили Тотора табу. Отныне мальчуган становился священным и неприкосновенным для жителей всей страны. Теперь никто не имел права даже притронуться к нему, иначе смертная казнь. Зато горбун мог требовать исполнения любого желания. Его должны уважать, любить и защищать.

Хотя Тотор ожидал другого эффекта, но пришлось воспользоваться сложившейся ситуацией.

Взяв саблю покойного, маленький «король» крикнул снова:

— Табу!

И оружие тотчас превратилось в священный символ. В этих местах с запретами не шутили. Нарушителю вмиг отрубят голову и прикрепят на фасад хижины. Но Тотор хотел, чтобы и его сестра стала неприкосновенной. Мальчуган не ведал ничего о церемониях, он знал лишь одно слово, которого, как ему казалось, будет достаточно.

Маленький горбун изобразил фехтовальный прием, сверкая сталью клинка, затем положил саблю у головы Лизет и произнес три раза:

— Табу! Табу! Табу!

И добавил шепотом:

— Надеюсь, этого хватит.

Дикари как эхо повторили заклинание.

— Все! — произнес Тотор и эффектным жестом завзятого дуэлянта засунул шпагу за пояс.

Лизет все это время безучастно наблюдала за происходящим. Она была так напугана, что не осознавала случившегося: мертвый темнокожий, брат, командующий стоявшими на коленях папуасами, — все это показалось ей очень странным. Тотор бросился к сестре:

— Любимая! Мы спасены! Теперь мы — «табу», неприкосновенны, мы — полубоги или даже боги и можем делать что хотим.

— Не понимаю!

— Не важно, потом увидишь! Радуйся, смейся. Знаешь, у меня желание петь, плясать, прыгать и веселиться.

— Значит, опасности больше нет? — спросила девочка, постепенно приходя в себя.

— Нам нечего бояться. Как говорится, ты стояла на краю пропасти, вернее, была на острие вертела.

— Ты еще можешь шутить! — вздрогнула Лизет.

— Черт побери, худшее уже позади. Жизнь как рулетка… Если б не судьба отца и всех наших, я сейчас был бы самым счастливым человеком на земле.

— Так что будем делать?

— Пока не знаю. Надо подумать, как использовать неожиданных союзников, которых предоставил нам случай.

Глава 27

Бегство Ника Портера. — Аварийная ситуация. — Резня. — Баррикады. — «Вперед!» — В ловушке. — Первая жертва. — Пират хочет, чтобы все безоговорочно сдались. — Матросы остаются верны своему долгу.

* * *

Вернемся в пиратский городок, куда ворвался экипаж «Лиззи».

Марион и Ник Портер стояли друг против друга. Отважный капитан, считая, что победа у него в руках, диктовал свои условия. Но пират лишь рассмеялся в ответ, пригрозив немедленно расправиться с ненавистным французом.

Вдруг раздался резкий свист, затем несколько глухих звуков, сопровождаемых треском, и в тот же миг кусок стены, к которому прислонялся Ник Портер, закачался и упал назад.

— Полундра! — заорал бандит.

И вместе со своими приятелями выскочил из хижины.

— Не стрелять! Его надо взять живым! — крикнул капитан.

Моряки бросились вдогонку со штыками наперевес. И тотчас все вновь пришло в движение. Пьяные пираты, те, кто еще мог держаться на ногах, ринулись к выходу, а те, кто был вооружен, пытались оказать сопротивление. Обезумевшая, орущая толпа остановила порыв моряков.

Строение трещало и разваливалось на глазах, рискуя похоронить под обломками и друзей и врагов. Марион понял опасность и поспешил увести подчиненных.

— В штыковую! — скомандовал он.

Отталкивая, отпихивая и нанося уколы направо и налево, матросы пытались пробраться сквозь толпу, готовую смять, разорвать и растоптать их.

— Черт побери, — ругался Татуэ, — с этими вязальными спицами у нас ничего не получится. Если бы у меня была хорошая дубина…

И силач нашел ее. Один малаец как раз тащил такую. Для низкорослого бандита палица[923] была явно тяжеловата. Страшным ударом Татуэ повалил противника на землю и, вырывая дубину, произнес:

— Дай-ка мне! Тебе она ни к чему.

В могучих руках атлета палица представляла собой отличное оружие для рукопашного боя. Силач орудовал ею, как Геркулес, раздавая удары направо и налево. Слышались только ритмичные глухие звуки, напоминавшие работу копра[924]. Пираты с проломленными черепами и сломанными ключицами разлетались в стороны, освобождая проход. Татуэ работал без устали. Теперь он находился во главе отряда. Глаза блестели, пот струился по бледному лицу. Силач шумно дышал, сражаясь за целую команду. Матросы восхищенно смотрели, как падали поверженные малайцы. В него летели рогатины, копья и дротики. Один удар достиг цели, но силач только рассмеялся:

— Они только что попали в глаз президенту!

Другой удар пришелся в грудь, где у великана был изображен обстрел Фу-Чеу французской флотилией.

— Мне это начинает надоедать! Они хотят искалечить адмирала Курбе… разрушить штаб… потопить «Вольту», самый прославленный корабль… Надо же думать немножко!

Удары участились, хоть и не такие опасные, но тем не менее болезненные, особенно для человека, который очень бережно относился к своей коже. Такая забота о собственном теле и других обстоятельствах вызвала бы смех.

Татуэ продолжал сражаться. Удар — и череп бандита раскололся, как орех. Пираты, однако, сопротивлялись.

— Ну вот еще одна дырка, — проворчал силач. — Попали в адмиральский штаб… Мерзавцы! Вы испортили мне произведение искусства! Изуродовали картинную галерею! Вы хотите, наверное, чтобы я вас всех истребил?

И Татуэ с новой силой принялся размахивать дубиной, расшвыривая в стороны полупьяных бандитов.

Бойня продолжалась минут пять. Долгие пять минут силач работал как заведенный, считая в уме удары: «Двадцать пять в минуту, неплохой результат! И что они так упираются? Почему не хотят вернуть ребятишек?»

Пока Татуэ сражался, матросы не теряли времени даром. Несмотря на все ожидания, постройка не рухнула. Теперь она была полна трупов. Марион взял верх над неприятелем. Угрозы Ника Портера оказались всего лишь пустым бахвальством.

Наконец сопротивление прекратилось. Можно было покинуть дом и начать преследование. Но как избежать погони? Существовал только один способ: не оставлять за собой ничего живого.

— Галипот!

— Я, капитан!

— У тебя есть спички?

— Конечно.

— Смотри, везде осталась рисовая водка. Облей ею стены и подожги.

— Слушаюсь.

Моряки пробирались к выходу, заряжая на ходу ружья. Кок собрал по столам кувшины и бутылки с алкоголем и пробежался вдоль стен, разбрызгивая огнеопасную жидкость. Через пару минут все полыхало.

Маленький отряд двигался по улице, которая выходила к тенистой аллее. Неожиданно раздалось несколько оглушительных взрывов. Стреляли из орудий большого калибра. Снаряды, разрывая воздух, проносились мимо.

— Вперед! — скомандовал Марион.

Моряки укрылись за деревьями.

Вдалеке появилось войско пестро одетых пиратов. Среди малайцев Марион заметил несколько белых. Во главе шел высокий человек в колониальной шляпе[925]. Перед ним возвышалась баррикада. Главарь воткнул черный флаг в бамбуковое древко на вершине сооружения и скрестил руки на груди. Ник Портер! Это был, конечно, он. Побег оказался не чем иным, как уловкой, и теперь негодяй ждал, когда его начнут атаковать. Что ж, ему не придется долго стоять.

Короткими перебежками моряки продвигались по улице и остановились передохнуть перед последним броском. Пираты с баррикад открыли огонь. Восточные люди не очень умело пользовались огнестрельным оружием белых и редко попадали в цель. Снаряды падали либо слишком близко, либо слишком далеко.

— Вперед! — крикнул Марион.

Не обращая внимания на все усиливавшуюся стрельбу, бойцы бросились вслед за командиром.

В конце улицы стояли два дома, опиравшиеся на гигантские кокосовые пальмы. По краям участка лежали огромные камни и, образуя свод, были вбиты в землю бамбуковые стволы. Чтобы до них добраться, предстояло пересечь совершенно открытую площадку приблизительно метров в сорок. Матросы слушали распоряжения. Андре считал, что бежать надо в два ряда и очень быстро.

Стрельба вдруг прекратилась, как будто пираты хотели освободить путь. На самом деле они выжидали, когда противник обнаружит себя. Стояла обманчивая тишина.

Моряки со скоростью молнии бросились к хижинам, но не успели в них ворваться: у самого входа земля вдруг ушла из-под ног, и все провалились в глубокую яму, замаскированную под газон с цветами и кустарниками. Падение было не из приятных. Хорошо еще, что никто не напоролся на штыки.

Матросы поднялись на ноги и услышали свист и хохот корсаров. Оглядевшись, они поняли, что попались в специально вырытую западню, глубиной не менее четырех метров с абсолютно гладкими каменными стенами. Напрасно смельчаки пытались выбраться, ломая ногти, — зацепиться оказалось не за что.

Возникла идея. Что, если воткнуть в землю штык и воспользоваться ружьем, как ступенькой? Ничего не получилось. Тогда Татуэ предложил кое-что получше:

— Я прислонюсь к стене… Смотрите, вот так. Вы, капитан, извините, что командую, встанете мне на плечи… Хорошо? А потом, вы ведь такой же сильный, как я, поднимем всех по очереди. Идет?

— Попробуем!

— Вот что называется пирамидой из людей, — сказал, сгибаясь, Татуэ.

Марион легко вспрыгнул на спину, а затем встал на плечи силачу. Первый матрос, закрепив на себе оружие, предстал перед атлетом.

Татуэ взял его под мышки и поднял над головой, где капитан, балансируя на плечах, подхватил матроса и помог ему взобраться на собственные плечи. Раздался возглас восхищения и удивления силой и ловкостью командира.

— Все в порядке? — спросил он матроса.

— Да, капитан!

Пока один взбирался, остальные стояли, готовые открыть огонь по любому, кто сунется в яму или помешает операции, и, затаив дыхание, следили за происходящим. Матрос зацепился за край стены, подтянулся и собрался уже вылезти, как вдруг, громко вскрикнув от боли, сорвался вниз. Тело стукнулось о землю и осталось лежать неподвижно. Моряки бросились на помощь товарищу и в ужасе отпрянули — у несчастного оказалось перерезано горло от уха до уха. Он лежал в луже крови.

— Бандиты! — воскликнул капитан и быстро спрыгнул на землю.

Татуэ сжал кулаки и произнес:

— Тысяча чертей! Мы здесь как медведи в клетке. Не можем даже отомстить за друга. Мало я уничтожил негодяев.

Сверху послышался смех и кто-то ехидным голосом сказал:

— Ну что, капитан Марион, ты ведь совсем недавно считал себя сильнее… По-моему, ты оказался не прав…

— Ник Портер! — закричал капитан. — Негодяй! Но мы еще не в твоих руках.

— В моих! Вы попались! Предлагаю вам сдаться на милость победителя.

Первой мыслью несчастного командира было ответить «нет». Но, подумав несколько секунд, он понял, что положение безвыходное. Десять человек и один труп находились на дне колодца. Ни малейшей возможности выбраться на свободу! Через два, максимум три дня они могут умереть от жажды и голода, поэтому, пожалуй, стоило принять предложение безжалостного пирата. Марион осознал, что недооценил силы противника, и теперь ему ничего не оставалось, как подчиниться.

— Если я сдамся, — ответил дрожащим от ярости и негодования голосом капитан, — то требую, чтобы ты оставил в живых моих детей и моих товарищей!

— У тебя есть скверная привычка: ты любишь командовать, я терпеть не могу подчиняться. Попробуем договориться. Во-первых, дети… Им уже никто не поможет, так что для них я ничего не могу сделать…

Возмущенные возгласы послышались из ямы.

— Мерзавец! — кричал Татуэ. — Ты убил наших малюток! Лучше не выпускай меня отсюда, иначе я перегрызу тебе глотку… Я хочу умереть здесь.

— Ничего подобного, — отвечал все тот же ироничный голос бандита. — Я вовсе не убивал их. Они служили приманкой, на которую я рассчитывал поймать моего единственного врага — их отца. Я спрятал детей в миле отсюда и считал, что все будет в порядке, так как поручил присмотреть за ними одному очень надежному человеку. Но они сбежали, чуть не сделав совершенно слепым охранника.

Матросы, Татуэ и Марион облегченно вздохнули.

— Молодцы ребятишки! Браво!

— Не радуйтесь заранее, — прервал их пират, который все еще не появлялся над ямой, а говорил откуда-то издалека. — Я почти уверен, что дети попали в лапы каннибалов и в настоящее время находятся в их желудках.

Страшные слова не произвели на пленников того впечатления, которого ожидал бандит. Он рассчитывал поразить этой новостью моряков, но все почему-то обрадовались, что Тотор и Лизет на свободе.

Капитан и Татуэ были так счастливы, что на мгновение забыли о своем бедственном положении. Голос Ника Портера вернул их к действительности:

— Посмотрим, может быть, я сохраню жизнь твоим матросам, но при условии, скажем, что они согласятся «работать» вместе с моими людьми под черным флагом и подчиняться мне. Все зависит от них. Ты согласен?

— Каналья! — прорычал артиллерист Боб Хариссон.

— Что касается тебя, Марион, — бесстрастно продолжал пират, — тебя ждет смерть. Неизбежная смерть! Ты слишком опасен для меня на этой земле. Я тебя приговариваю… Ты погибнешь от моей руки.

— Лучше заткни свою глотку, сучий сын, грязный ублюдок! — не выдержал гигант Боб. — Мы честные моряки и презираем пиратов. Мы любим и уважаем капитана и останемся преданы ему до смерти. Не так ли, ребята?

— Да, да! Клянемся! Верность долгу, капитану и флагу!

— Как вам будет угодно. Когда станете подыхать от голода и жажды, попросите о пощаде, но будет слишком поздно. Мы всех вас повесим!

Глава 28

Пир людоедов. — Жареные мозги. — Лизет испытывает отвращение. — Да здравствует вегетарианство! — Обед все же состоялся. — Генерал Тотор. — Войско. — Походный марш. — Сметая все на своем пути. — Песня маленького горбуна.

* * *

Тотор и Лизет сидели в тени большого дерева, красный ствол и распускавшиеся цветы которого приятно пахли. Стояла страшная жара. Каннибалы, ставшие волей случая преданными друзьями, теперь почитали детей как богов.

Маленький горбун делился своими впечатлениями с сестрой:

— Смотри, какие они стали милые, предупредительные и доброжелательные. А ведь совсем недавно эти злобные уроды собирались насадить тебя на вертел.

— Знаешь, — отвечала девочка, — мне страшно, у них такие огромные белые глазищи, острые зубы, а движения как у горилл.

— Уверяю тебя, опасности больше нет.

— Я не доверяю им… и боюсь, что они снова меня схватят. Давай уйдем.

— Нет. Так забавно быть кем-то вроде святого. Мне нравится командовать целым племенем. Я могу стать героем такого приключения, о котором, когда будут читать, скажут: «Этого не могло быть!» Чего только не случается в жизни! И вот доказательство!

— Не возражаю. Но, в конце концов, что ты собираешься делать?

— Во-первых, поесть. От всех переживаний у меня живот подвело, а у тебя?

— Я бы тоже с удовольствием перекусила. А потом?

— Не оставляю мысли вернуться на корабль, но сначала было бы неплохо пощипать мерзкого Корявого. Он ведь, кажется, хотел свести счеты с нами и папой.

— Ладно. Давай лучше поедим, — предложила Лизет, которой надоело хождение дикарей взад и вперед.

Тотор поднялся, изображая божество, властным жестом остановил одного из папуасов. Тот почтительно склонил голову и замер с открытым ртом, чтобы внимать речам повелителя. Мальчуган широко открыл рот и несколько раз ткнул в него пальцем, одновременно поглаживая живот. Пантомима называлась «Я голоден». Абориген понял, утвердительно кивнул и отправился к соплеменникам. Возникла бурная дискуссия на тему: «Бог хочет есть, как простой смертный». «Надо дать ему что-нибудь», — решил клан. Но что? Может быть, излюбленное блюдо самих дикарей — мясо? Все взгляды устремились на погибшего вождя. Мужчина был молод, лет около тридцати, то, что надо, и тело в самом соку. Вместо аппетитной белой девочки, ставшей табу, они съедят огромного папуаса. Это будет неплохой компенсацией[926], и воины организуют замечательное пиршество.

И каннибалы принялись за дело. По сравнению с ногами, руками и печенью мозги считались деликатесом, и, так как череп жертвы оказался пробит, они осторожно, стараясь не уронить на землю, извлекли бесценный продукт. Затем аборигены развели огонь, собрали разбросанные бататы и, обтерев с них золу и пыль, снова положили на плиту. Будет немного скрипеть на зубах, но на войне как на войне! Бог хотел есть, и дикарям предстояло сначала приготовить мозги.

В бататы налили большую порцию пальмового масла и, когда оно достаточно разогрелось, бросили мозги со специями. Жаркое зашипело.

Тотор внимательно следил за всеми приготовлениями. Стараясь не терять самообладания, он задумчиво произнес:

— Надеюсь, у них хватит ума не предлагать нам это жуткое блюдо.

Лизет закрыла глаза руками, чтобы не смотреть на леденящий кровь спектакль. Каннибалы отрезали ноги и руки у трупа, вскрывали грудную клетку, сдирали кожу…

— Мужайся, сестренка, — шептал новоявленный бог дикарей. — Надо вести себя прилично, не показывать неприязни и сохранять спокойствие, чтобы ничем не провоцировать черных злодеев.

— Все это ужасно, — бормотала бедная девочка, пытаясь сдержать рыдания. — Я хочу убежать отсюда подальше, чтобы не видеть этот кошмар.

— Я тоже, — ответил брат, — но одни мы бессильны. Давай подождем, а потом отведем дикарей туда, где находится «Лиззи».

Прошло минут пять, мозги подрумянились и неплохо пахли. Повар кончиком дротика вытащил жаркое из кипящего масла, переложил на чистый банановый лист и добавил четыре лучших батата, специально припасенных для вожака. Потом подошел к детям, встал на колени, выражая тем самым свое уважение, и протянул блюдо.

Лизет побледнела и, плотно сжав губы, отвернулась. Тотор, который уже приобрел некоторый боевой опыт, понимал, что так поступать нельзя. Когда ищешь приключений, надо быть готовым к встрече с самим дьяволом. Маленький горбун вел себя как настоящий мужчина, он уже видел смерть, сам убил одного бандита, значит, он не должен показывать свою слабость перед этими странными человеческими существами. Он останется твердым и сумеет справиться со своими нервами, чтобы стать достойным звания Бог-Табу.

Мальчуган посмотрел на папуаса и сделал вежливый жест отказа.

— Благодарю. — Он приложил руку к сердцу. — Но ни я, ни моя сестра не можем принять этого.

Людоед очень удивился, пробормотал что-то по-папуасски и стал настаивать, сунув жареный паслен, который сам пожирал глазами, в лицо мальчику. Тотор отвел его руку и закричал:

— Мы не хотим, неужели не ясно? Я, Тотор-Табу, и моя сестра, Лизет-Табу, мы ненавидим вашу кухню и вольны отказаться!

Человек закивал головой и повторил под нос:

— Табу!.. Табу!..

Ничего страшного не произошло, но поесть детям не удалось.

К счастью, вокруг росли кокосовые пальмы и фруктовые деревья, усыпанные сочными плодами: апельсинами, сладкими лимонами и разными другими, названия которых были неизвестны европейцу. Все плоды выглядели очень аппетитными. Тотор указал пальцем на них и сказал, подкрепляя слова выразительной пантомимой:

— Смотрите! Вот что нужно есть, а не убивать своего ближнего. К тому же, если бы вы знали, насколько полезнее быть вегетарианцем.

Дикари вращали глазами, крутили головами по сторонам и слушали мелодичную французскую речь. Потом с проворством обезьян взобрались на деревья и, собрав хороший урожай, принесли юным друзьям. Тотор и Лизет принялись уплетать за обе щеки спелые плоды, а папуасы тем временем глотали, почти не жуя, куски человеческого тела со сладкими бататами.

Вдруг маленький горбун, от бдительного ока которого ничто не ускользало, обнаружил, что число аборигенов заметно увеличилось. Если совсем недавно, когда они напали на Лизет, их не насчитывалось и тридцати, то теперь оказалось около ста. И подходили еще, такие же ярко разукрашенные и вооруженные.

Вид белого горбуна произвел неслыханное впечатление. Каждый вновь прибывший подходил к мальчику, долго смотрел, размахивал руками и что-то говорил. Однако мало было созерцать, папуасам хотелось потрогать неизвестное образование. Тотор, усмехнувшись, уступил этой фантазии.

Со стороны происходившее выглядело очень странно: дикари осторожно щупали твердый нарост на спине мальчика и удивленно качали головами.

Новость распространилась с удивительной скоростью. Уже соседние племена со своим скарбом и вооружением двигались в сторону новоявленного Табу. Любопытные, как дети, папуасы могли, не задумываясь, перемещаться куда угодно и когда угодно. Такое часто с ними случалось.

Что говорить, Тотор мог вертеть жестокими каннибалами как хотел. И у юного героя, как всегда, родилась простая и гениальная идея.

— Смотри, как их много, все хорошо вооружены и сильные, как Татуэ. Просто геркулесы! Я думаю, что они…

— Скажи, что ты задумал? — перебила Лизет.

— Слушай! Я — Табу. У меня войско людей с очень нелегким характером, прямо скажем. Я встану во главе и отведу их сражаться с бандой Ника Портера.

— Каким образом?

— Очень просто! Я назовусь генералом Тотором и стану воякой, как Мальборо[927].

— Отлично, братишка, действуй. Плохо только, что ты не говоришь на местном языке.

— Это самая большая трудность. Но все равно, я доведу дело до конца. Я так хочу, и так будет.

— Тогда поторапливайся! Хорошо бы, чтобы папа, Татуэ и остальные не попали в беду.

— Скорее, вперед! Сейчас или никогда надо проверить силу моего авторитета. Разыграю-ка я одну сцену.

И с этими словами маленький горбун подошел к папуасу, который приносил ему жареные мозги. Темнокожий не сводил с него глаз, выражая что-то вроде симпатии. Сабля у мальчугана уже имелась, и теперь он решил позаимствовать у нового друга дротик. Тот с радостью отдал его. Тотор, помахав дротиком, произнес:

— Не очень удобный и длинный, как шест для сбора яблок. Но раз это национальное оружие, то, значит, полезно для моего престижа[928].

Чтобы выглядеть как папуасы, отправляющиеся на охоту, мальчику нужен был пучок из красных перьев, которые втыкались в шевелюру — точь-в-точь такие, как на гусарских меховых шапках. Тотор наклонил голову дикаря, вытащил перья и разделил на две части. Половину пучка он воткнул в черные кудри Лизет, а другую засунул себе за правое ухо.

— Хорошо!

Каннибал повторил за ним, как магическое заклинание, три слога:

— Ка-ра-шо.

Услышав такое, маленький горбун расхохотался. Он смеялся до слез и никак не мог остановиться. Тогда папуасы, теперь считая его своим вожаком, тоже начали смеяться вместе с ним.

— Ты видишь!.. Видишь! — сказал Тотор заразившейся смехом сестре. — Они повторяют за мной, они подражают мне… Немедленно в путь!

Маленький герой поступил очень мудро, вооружившись дротиком и воткнув перья в волосы. Папуасы догадались, что белокожий Табу поведет их на войну. Успокоившись, они издали долгий призывный клич и стали быстро собирать свое обычное вооружение: дротики, луки со стрелами и копья.

Генерал Тотор, как и полагалось главнокомандующему армией, выступал во главе вместе с Лизет, которая старалась идти в ногу с братом. Ярко разукрашенное войско темнокожих следовало за командиром. Не имея возможности произнести речь, мальчуган время от времени делал красноречивые жесты, благосклонно встреченные подчиненными. Они означали обещание есть и пить вдоволь, глотать мясо большими кусками до полного насыщения. Папуасы считали, что вожак ведет их на великий пир, которому будет предшествовать битва.

Чтобы не заблудиться и прийти точно во владения Ника Портера, Тотор считал, что нужно подняться вверх по течению и пересечь старое русло. Путь долгий, но верный. И войско все шло и шло вперед.

Дети уже падали с ног от усталости. По сравнению с длинноногими крепкими папуасами они выглядели очень хрупкими и нежными. Дикари быстро нашли выход из положения — носилки. Бамбук и ротанговая пальма служили прекрасным строительным материалом, а темнокожие оказались превосходными мастерами.

Через десять минут пара носилок с крышами из банановых листьев была готова. Тотор и Лизет влезли каждый в свою карету, и могучие руки подняли и понесли их дальше.

Походный марш продолжался. Мальчуган хорошо ориентировался на местности и кончиком дротика указывал нужное направление. Папуасы, движимые голодом и жаждой, уверенно шагали туда, где они найдут море огненной воды и горы еды.

Ни единого признака усталости не появилось на их лицах. Как дети, готовые следовать за взрослыми, племя следовало за своим предводителем. Иногда они останавливались только для того, чтобы сменить носильщиков и снова продолжить путь.

Вскоре войско миновало дом, от которого остались одни головешки, затем тюрьму на сваях, где брата с сестрой мучил Корявый. Хижина оказалась пуста — ни запасов провизии, ни охранника. Жестом Тотор приказал немедленно уничтожить ненавистное сооружение. Несколько папуасов бросились в реку, как крокодилы, и через пять минут из воды остались торчать только четыре сваи. Мальчуган просиял. Теперь была очередь за постами. В них также не оказалось ни одного малайца, и хижины пали, как по мановению палочки. Войско проходило, как ураган, сметая все на своем пути.

Шествие приближалось к пиратскому городку. Вдалеке послышались крики и выстрелы, появились облака черного дыма, нависшие над рекой. Тотор вздрогнул от дурного предчувствия: «Только бы папа и Татуэ с матросами были там. Вижу следы битвы с пиратами…» Лизет, думая о том же, произнесла:

— Конечно, они пытались нас освободить!

— Кажется, теперь наступил момент, когда мы сможем им помочь.

— Надо предупредить их, что мы идем.

— Да, но как? О! Идея! Песня будет сигналом.

Мальчуган встал на носилках, набрал в легкие побольше воздуха и громко запел:

Кто веселится — тот богат,

И ты поешь повсюду!

Старинной песне каждый рад,

Напев бретонский — чудо!

На мгновение маленький горбун замолчал и приложил руку к уху. Никто не отзывался. Чернокожие слушали пение, околдованные чудесным высоким голосом мальчика, Бог-Табу продолжал:

Пой, мальчуган! Пускай твой смех

Развеселит нас всех!

Какое счастье жить! Ты прав,

Когда тоску лишаешь прав!

Твой смех, который я люблю,—

Попутный ветер кораблю!

Смелей!

Неси свой чертов горб,

И нас никто не вгонит в гроб,

Нас всех победа ждет,

Вперед же, мой горбун-малыш,

Ты — лев, а не трусишка-мышь,

Вперед!

Войско воодушевилось. Папуасы, похоже, говорили: «Еще, еще!» Но Тотор нахмурил брови. Внимательное ухо уловило звуки, заставившие его побледнеть. Мальчик спрыгнул на землю, зажав в левой руке дротик, правой указал на дома и, произнеся лишь одно слово: «Вперед!», побежал. Армия каннибалов бросилась за ним.

Глава 29

Ник Портер и Корявый. — Хитрость бандита. — Удушье. — Кто такой Корявый? — Лучше умереть, чем вернуться в тюрьму. — Матросы будут повешены. — Подготовка к казни. — «К оружию!» — Неожиданная надежда. — Как пираты собирались сражаться с дикарями.

* * *

Несколько часов подряд ослепший Корявый кричал, стонал и звал на помощь. Малайцы, занятые своими делами, ничего не слышали. На Востоке не любят, когда мужчин отвлекают от игры, попойки или отдыха.

Наконец наступило время проверки, и охранники отправились в тюрьму на сваях. Тут-то и обнаружилось, что маленькие заложники сбежали, а охранник чуть не лишился зрения.

Корявого немедленно доставили к Нику Портеру, который хотел было сразу перерезать тому глотку, даже не выслушав объяснений. Но матрос, едва не потеряв зрение, не потерял, однако, дара речи и убедил пирата выслушать его.

— Ты будешь неправ, если убьешь меня, хорошего моряка, тебе ведь нужны опытные люди. Я еще пригожусь. Понимаю, конечно, горбун оставил меня в дураках. Бросил горячей золы в глаза и смылся, прихватив девчонку. Ну и что из этого? В настоящий момент они наверняка пойманы и съедены дикарями.

— Дети были самой лучшей приманкой.

— Но ведь капитан не знает о том, что произошло. Скоро он пожалует сюда и попадет к тебе в руки.

— Я его не боюсь.

— И все-таки подготовься к жестокой битве. Я хоть и ненавижу его всей душой, но должен признать, Марион — необычный человек, экипаж фанатично[929] обожает его и будет драться до победы.

— Значит, ты не любишь его так же, как и я?

— В сто раз сильнее! Ты желаешь видеть его мертвым, а я хочу, чтобы он жил долго-долго, чтобы я мог издеваться над ним сколько угодно.

Слова были произнесены с такой яростью в голосе, что заставили Ника Портера содрогнуться.

Общая ненависть к капитану Мариону спасла жизнь Корявого. Пират решил использовать злобную энергию урода. Матроса отвели к старому малайцу, который промыл и смазал какой-то настойкой опухшие и покрасневшие глаза, и через несколько часов он вновь мог видеть.

Как и предполагал Корявый, атака состоялась. Матрос активно сражался в обороне, чем снискал уважение пиратского главаря.

Марион желал одного — поражения Ника Портера. Корявый в свою очередь хотел победить капитана и Татуэ. При этом каждый старался взять противника живым. Восторжествовало, увы, неправое дело. Благодаря хитрости бандита экипаж «Лиззи» попал в ловушку, из которой невозможно было выбраться. Теперь отважные моряки сидели в глубокой яме, не надеясь на спасение.

Пиратский главарь тем временем размышлял, что будет лучше — оставить матросов подыхать с голоду или потопить их, направив в яму воду ручья, протекавшего через поселок.

— Умоляю тебя, — просил Корявый, — разреши мне распорядиться жизнью Мариона и его дружка по кличке Татуэ.

— Посмотрим, когда они будут в наших руках. А сейчас хватит болтать! За дело!

Негодяй придумал несколько способов захвата отряда. Первые два он отбросил сразу. Если просто оставить людей в западне, то пройдет слишком много времени, пока они умрут. Если затопить, то, во-первых, это довольно трудно осуществить, а во-вторых, можно случайно утопить и тех, кого он собирался оставить в живых. И Ник остановился на третьем варианте: матросов ждало частичное удушье. Бандит уже представлял эпилог этой слишком затянувшейся драмы. На яму положат бамбуковые шесты, на них набросят брезент, солому и землю так, чтобы не осталось отверстий. Корявый заинтересованно слушал, куда клонил пират.

— Очень просто, — продолжал тот. — С четырех углов поставим пушки и будем стрелять так, чтобы пороховой дым шел в яму, попадал в горло, проникал в легкие, щипал глаза. Таким образом все задохнутся. Палить надо до тех пор, пока не смолкнут крики и стоны. Потом откроем яму, дым испарится — и бери их голыми руками! Вместе с оружием. Мои люди с помощью бамбуковых лестниц и веревок поднимут наверх наших ненавистных врагов.

— Надеюсь, они будут еще живы, — злорадно усмехнулся Корявый.

Да, так и случилось. По завершении этой варварской операции отважные сердца все-таки слабо бились, легкие кое-как дышали. Мерзавец, упиваясь ненавистью, ждал, когда жертвы очнутся. Моряков перенесли в большой дом, служивший складом для оружия и запасов провизии, и положили на циновки. Вокруг тотчас образовалось тройное кольцо вооруженных пиратов. Со всех сторон бежали любопытные малайцы, чтобы не пропустить ни одной детали предстоящего спектакля.

Ник Портер, лейтенанты и Корявый сидели перед захваченными в плен матросами, к которым постепенно возвращалось сознание. Чтобы ускорить события, принесли раскаленные прутья. Палачи-добровольцы поспешили продемонстрировать свое усердие перед хозяином и бросились прикладывать орудия пыток к ногам несчастных.

Кожа распухала и лопалась. Послышались стоны. Вместе с чувствительностью возвращались жизнь и разум. Моряки поняли, что пропали.

Однако отважные люди, не раз видевшие смерть в лицо, оставались спокойными и невозмутимыми, чем сильно раздражали пиратов. Ни крика, ни жалобы не сорвалось с их уст. Гордые и непреклонные, моряки прямо и открыто смотрели на врагов. Казалось, их не волновала драма, участниками которой им предстояло стать.

Корявый сказал Нику Портеру:

— Баста! Я могу одним словом лишить их этой уверенности.

Урод посмотрел на своего прежнего командира и товарищей с выражением жуткой ненависти, которая сделала его лицо еще более безобразным.

— Похоже, — добавил пират, — у тебя есть, что им рассказать. Давай! Результат будет интересным!

Корявый больше не мог сидеть на месте. Он вскочил, стал жестикулировать, потом сложил руки на груди, побледнел, покраснел и, наконец, произнес:

— Капитан Марион, ты узнаешь меня… и, конечно, ты, Татуэ?

Ответа не последовало. Никто даже не взглянул в его сторону.

— Похоже, нет. Сейчас я назову имена, которые теперь уже не ваши, а беглых каторжников из Гвианы. Ты, Марион Пьер-Андре, был номером двести двенадцатым, а ты, Франсуа Бушу, по кличке Татуэ, номером двести четырнадцатым для всей славной администрации колонии. Ну что, узнали меня?

— Нет! Не может быть!

— Да, это я, господин Перно. Уважаемый замечательный господин Перно, ваш бывший охранник, который шаг за шагом преследовал вас с самого побега и который привел вас сюда.

Марион побледнел и закачался, как будто получил пулю в сердце. Татуэ поддержал друга за локоть и прохрипел:

— Я подозревал, тысяча чертей! Эх, Корявый, Корявый! Твоя отвратительная физиономия не могла принадлежать никому, кроме грязного пьянчужки из Сен-Лорана, которого презирали даже каторжники.

На губах негодяя появилась злобная усмешка, и он продолжал:

— Я знал, что заставлю тебя заговорить. Правда глаза колет!

Вдруг высокий голос юноши перебил его.

— Ты лжешь, мерзавец. — Кок Галипот вступился за друга. — Капитан Марион невиновен. И ты это прекрасно знаешь. Я был юнгой на «Пинтадине», когда свершилось ужасное преступление, и виновный находится здесь. Вот он, Ник Портер! Клянусь Богом и честью!

— Правильно, матрос! — закричал Боб Хариссон. — Капитан, мы вас знаем и уважаем! Не унижайтесь, не отвечайте им! Теперь мы поняли, чего стоит Корявый. Он — дважды предатель!

— Говорите, говорите, господа правдолюбцы! Не стесняйтесь!

— Повторяю, — продолжал артиллерист, — ты предатель, потому что предал своего командира, и трус, потому что хотел выместить злобу на детях, а сейчас оскорбляешь пленных.

— И так далее, и тому подобное… — рассмеялся бандит. — А не хотите ли узнать, как же мне удалось установить такую превосходную слежку на всем пространстве, которое занимает половину земного шара?

Матросы замолчали и презрительно отвернулись.

— Эй, приятель, мне кажется, получается не тот эффект! — усмехнулся Ник Портер.

— Что же, посмотрим! Я был надзирателем в колонии Сен-Лоран. Примерным служащим, хоть и любил немного выпить. Но это не мешало службе. Твой первый побег, номер двести двенадцатый, испортил мою карьеру, меня понизили в должности. С этого момента началась наша дуэль. В отместку я добился, чтобы тебя приговорили к смерти. Но накануне казни вы вдвоем сыграли со мной злую шутку. Побег двоих, да еще и закованных в кандалы. Это было слишком. Кроме того, вы меня связали, засунули в рот кляп и бросили, как мешок, в траву за камерами. Считайте, что моя служба бесславно закончилась. Меня должны были бы выслать как непригодного. Впереди ждали крах и полная нищета. В довершение ко всем несчастьям какой-то прохожий зажег трубку и бросил спичку. Трава загорелась, и я поджарился, как на сковородке. Сами видите, что стало с лицом. Месяц я провел в госпитале, потом меня выгнали на улицу. Ни гроша за душой, ни корки хлеба в кармане! Я потерял работу, положение, осталась только ненависть к вам двоим, виновникам моих бед. Тогда я твердо решил вернуть вас в тюрьму. Хорошая мысль, а? Не было ничего проще, чем обнаружить ваши следы от Суринама до Сан-Франциско. Не буду терять времени, пересказывая подробности. Как мне не терпелось увидеть вас повешенными! Благодаря изуродованному лицу меня не узнавали, но я не мог и никуда устроиться. Однако, мой бедный двести двенадцатый, ты взял меня в путешествие, целью которого являлась твоя реабилитация. Все милые шутки, происходившие на борту «Лиззи», — дело моих рук. Это расплата наличными, как говорится. Донос на Таити, кража документов на Фиджи, поломка перта на бушприте и пушек, пожар на борту, похищение капитанского отродья — это еще цветочки. Но главное, что может пролить бальзам на сердце[930],— это ваше возвращение в колонию. Скоро вы туда непременно попадете. И вот каким образом. В качестве компенсации за оказанные услуги, Ник Портер, мой должник, навсегда отдает вас мне, не так ли, патрон?[931] Эти двое отныне — мои?

— Да, болтун!

— Отлично! Завтра, ты, Марион Пьер-Андре, номер двести двенадцатый, и ты, Франсуа Бушу, номер двести четырнадцатый, возьмете шхуну, и мы поедем на Новую Каледонию, что в двух шагах отсюда. Вам ведь все равно в каком лагере сидеть? И мне плевать! Приговоренный к смерти будет повешен, если только казнь не заменят на пожизненное заключение. Как весело мне будет видеть вас в арестантской робе! Вам придется снова соблюдать режим, есть протухшее сало, заплесневелые лепешки и мертвечину. Таким образом моя месть свершится, я не буду ни о чем сожалеть: ни о моем увольнении, ни об уродстве, ни о нищете.

Ни единой жалобы, стона или проклятия не вырвалось у несчастных. Воспоминания о лагерных страданиях сковали их тела. В ушах, как колокольный звон, звучало одно только слово «каторга». Друзья предпочитали сто раз умереть, чем снова попасть в этот ад. Прощай свободная жизнь, прощай надежда вернуться на родину с гордо поднятой головой. Прощай будущее, дети, все! Пусть лучше повесят сразу. За всю жизнь моряки не видели более злобного ликования чудовища, не слышали более противного голоса, продолжавшего оскорблять их. Но сейчас они думали только о смерти, которая станет избавлением от всех мучений.

— Принесите веревки, — распорядился Ник Портер, — и повесьте всех этих. Сколько их там? Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, двое не в счет, их заберет Корявый.

— Да, я с них глаз не спущу.

— Их ведь вроде было девять? — удивился главарь.

— Одного убили. А теперь — черед остальных. Приступайте!

Пленным надели веревки на шеи и потащили на площадь, посреди которой росло огромное развесистое дерево с пурпурными цветами. Пираты принесли бамбуковые лестницы и привязали веревки повыше на самые толстые ветви. Толпа кричала, улюлюкала, свистела, бурно радуясь прологу страшного спектакля.

Капитан и Татуэ лежали на земле, связанные по рукам и ногам. Корявый за волосы приподнимал их головы, заставляя смотреть, как будут погибать товарищи. Но они закрывали глаза, и тогда негодяй бил их по лицу и кричал:

— Смотрите! Смотрите, черт бы вас побрал!

— Поднимай! — приказал Ник Портер.

Палачи-добровольцы взялись за веревки и стали подавать их тем, кто сидел на лестницах. Ужасное преступление вот-вот должно было свершиться, как вдруг вдалеке послышались воинственные крики. Шум усиливался. Корсарам показалось, что приближается многочисленное войско.

— К оружию! К оружию! — заорали перепуганные малайцы.

Возникла паника. Палачи побросали веревки и спрыгнули с лестниц, а у смертников радостно забились сердца, забрезжила надежда.

— Что бы это могло значить? — забеспокоился Ник Портер.

Ответ не заставил себя ждать. Один из часовых подбежал к нему и, задыхаясь, произнес:

— Хозяин!.. Дикари!.. Целая армия!.. Войско!

— Всего лишь, — облегченно вздохнул пират.

— Но они вооружены и очень воинственно настроены. Дайте приказ «к оружию».

— Не надо, болван! Мы так их возьмем.

И громко добавил:

— Пусть каждый выставит у дома всю провизию и водку! Все, что есть! А главное — водку! Кувшины, бутылки, бочки — все на улицу и чтобы были полны до краев. Скорее! Можете взять в магазинах!

Пираты бросились выполнять приказ, а Ник Портер, потирая руки, приговаривал:

— Эти безмозглые набросятся на алкоголь и в нем погибнут.

Глава 30

Огненная вода. — Табу! — Браво, Тотор! — Столкновение. — Священная битва. — Освобождение пленных. — Бесславная кончина Корявого. — Подвиг Галипота. — Выстрел. — Шкатулка. — Документы и драгоценности.

* * *

С двух сторон улицы вдоль деревянных заборов тянулась бесконечная вереница различных сосудов и емкостей. Большие и малые, все полные до краев, они издавали такой сильный запах, что люди, до безумия любившие выпить, не смогли бы пройти мимо. Когда опустошатся мелкие сосуды, ими будут черпать из глубоких, что облегчит доступ к горячительным напиткам.

Папуасское войско с маленьким генералом во главе проносилось по улице. Дикари потрясали оружием и воинственно кричали на ходу. Тотор продолжал петь. Его голос донесся до пленных, узнавших любимую мелодию. Восхищение, радость и надежда наполнили их сердца. На глазах у Мариона появились слезы: «Господи, неужели мой маленький герой идет к нам на помощь?» Моряки закричали что было сил:

— Тотор, мы здесь! К нам! Сюда, мистер Тотор, на помощь!

— Сынок, скорее! — присоединился капитан. — Помоги нам, мы в беде!

Папуасы врезались в кольцо пиратов, окружавших площадь, чтобы начать сражение, но вдруг резко остановились. Алкогольные пары, как туман, заполнившие все пространство, достигли чутких носов аборигенов. Воинственный клич превратился в вожделенное урчание, и дикари бросились к огненной воде. Ничто не могло остановить каннибалов, почувствовавших запах водки, как ничто не может остановить дикого зверя, почуявшего кровь.

Носильщики поставили карету Лизет на землю, подбежали к сосудам и стали быстро заглатывать содержимое. Тотор остановился. Он понял последствия злой уловки. Все пропало! Но отважный мальчуган не потерял головы. Его энергия и предприимчивость росли с каждой минутой. С саблей в одной руке и дротиком в другой юный вояка, опережая дикарей, подбежал к бочке и дотронулся до нее лезвием.

— Табу!

Потом вручил Лизет саблю и объяснил:

— Стучи по всем сосудам и кричи: «Табу».

Девочка смело бросилась на другую сторону улицы, крича изо всех сил: «Табу! Табу!» В это мгновение дети услышали призывы о помощи.

— Папа! Татуэ! Это наши! — вздрогнул Тотор.

— Да, надо их спасать!

Брат с сестрой, на ходу прикасаясь к полным и пустым кувшинам и бутылкам и без конца повторяя магическое слово, бежали на знакомые голоса.

Мальчик размахивал дротиком, как гладиатор на арене, вдребезги разбивая глиняную посуду. Малышка не уступала ему. Папуасы прекратили пить, не осмеливаясь нарушить священный запрет. Суеверие оказалось сильнее пристрастия к дьявольскому напитку. Однако большая часть дикарей за десять минут успела хлебнуть как следует и жаждала продолжения. Каннибалы не желали останавливаться на полпути. Генерал Тотор, как умелый командир, повел армию вперед. Уму и злости мальчугана мог бы позавидовать и бывалый генерал.

Маленький горбун снова стоял во главе отряда. Папуасы поняли наконец, что должны как можно лучше сражаться, чтобы в награду получить то, за чем пришли. «Что ж, вперед за нашим замечательным златокудрым Табу, который даст нам реки огненной воды», — решили людоеды и бросились вслед за вожаком.

Тотор и Лизет бежали со всех ног в поисках отца и Татуэ с матросами. Тут-то и произошло столкновение пиратской братии с гигантами Новой Гвинеи. Разгоряченные алкоголем дикари набросились на неприятеля, и началась кровавая битва. Вскоре бандиты, уступив каннибалам, великолепно владевшим ножами, дротиками и копьями, обратились в бегство, за исключением одной группы, которая охраняла пленных.

Брат с сестрой смело врезались в самую гущу сражения. Вокруг шла ожесточенная борьба, лежали убитые, истекали кровью раненые. Единственной мыслью детей было помочь отцу и его товарищам. Папуасы следовали за ними. Увидев веревки на шеях людей и на дереве, дикари догадались, что это друзья. Лестницы с хрустом полетели вниз вместе с отрубленными головами малайцев. Ник Портер и самые преданные ему корсары рвались все-таки совершить казнь. Но лавина головорезов хлынула им навстречу. Поняв, что теперь их собственная жизнь в опасности, пираты растерялись. Все, кроме Корявого. Охранник выхватил малайский кинжал, склонился над Марионом и прошипел:

— Тебя придется убить!

Но тут подоспела Лизет. Девочка в ужасе закричала и упала на тело отца, защищая его от смертельного удара.

— Папа! Любимый! Нет! — рыдала малышка.

Нож чуть было не вонзился в нее, теперь уже взмолился капитан.

— Убей меня! Пощади дочурку!

Обезумевший от ненависти бандит злобно усмехнулся в ответ:

— Вы умрете от одного удара!

Только он успел произнести эти слова, как вдруг тяжело охнул и рухнул на тела несчастных. При падении он все же задел лезвием плечо Лизет и голову капитана. Отец и дочь услышали над собой задиристый юный голос Тотора:

— Ах, ты хотел убить папу и сестру! Так тебе и надо, предатель!

Пару секунд тому назад мальчуган увидел, как Корявый замахнулся. Тогда юный матрос, не раздумывая, прыгнул и вонзил свой нож под колено негодяю. Мышцы оказались перерезаны, ноги подкосились, урод упал. Однако малайский кинжал все еще был у бандита в руках, и он снова взмахнул им. Но маленький горбун опередил противника. Все более распаляясь, подросток бил лежащего куда попало — по окровавленному лицу, по руке, которая инстинктивно сжимала рукоятку ножа, но потом разжалась.

— Браво, Тотор, молодец! — подбадривал Татуэ.

Силач пытался зубами перегрызть веревки. Лизет, увидев, что и отец, и она сама окровавлены, жалобно застонала.

Бойня продолжалась. Головорезы как одержимые кололи поочередно то одной рукой, то другой. Стоны, яростные выкрики, жалобы и проклятья — все смешалось в общий гам. Где друзья, где враги, было не понять!

Вдруг Татуэ закричал от радости. Неимоверным усилием ему удалось разорвать веревки на руках. Тогда он схватил валявшийся рядом кинжал, освободил ноги и вскочил. Нанеся сокрушительный удар по телу тюремщика, великан произнес:

— Сейчас я займусь тобой!

Силач хотел доставить мальчугану удовольствие освободить родного человека.

— Иди скорее развяжи отца!

Корявый уже не мог пошевелиться. Ник Портер понял, что проиграл сражение, и, убегая, прокричал:

— Мы еще увидимся!

С малайским кинжалом в руке Татуэ добрался до матросов и быстро разрезал веревки, связывавшие им руки и ноги. Первым, кого он освободил, оказался Галипот. Юноша вскочил на ноги и исполнил победный кульбит.

Капитан, подхватив на руки бледную, истекающую кровью дочь, устремился к матросам. Моряки вставали, подбирали попавшееся под руки оружие и обнимались, с трудом поверив в чудо своего освобождения.

Пираты удирали. На поле брани оставались лежать убитые и раненые, которых добивали дикари. Папуасское войско закружилось в победном танце. Но каннибалы не забыли о заветном напитке и хотели во что бы то ни стало заполучить его. Надо признать, они заслужили награду. Генерал Тотор, видя бегство малайцев, считал, что должен дать своим солдатам то, что они заслужили. Мальчуган подошел к отцу, обнял его за шею и сказал:

— Папа! Я так счастлив, просто с ума схожу от радости… Я люблю тебя всей душой…

Считая себя человеком военным, маленький генерал думал, что надо иметь железное сердце и не давать волю чувствам. Поэтому он оторвался от отца, пожал руку Татуэ, саблей поприветствовал матросов и отправился к верному племени аборигенов.

Кое-кто бросился в погоню за Ником Портером, но тот бесследно исчез. Из живых врагов остался только Корявый. Папуасы, заметив белую кожу, не решались добить его. Кроме того, дикари видели, как вожак мутузил жертву, и посчитали, что пленник принадлежит Табу.

Несколько папуасов подхватили и потащили Корявого. Татуэ покачал головой и произнес:

— Смотри-ка! Разве они не собираются сделать из него жаркое или рагу? Ладно. Честно говоря, мне только лучше, а то пришлось бы марать руки.

Кровь из плеча Лизет сочилась довольно сильно. Напуганная ее видом, девочка плакала. Отец старался успокоить дочь:

— Не бойся, моя маленькая, ничего страшного. Я сделаю тебе повязку.

— Папа, но ты тоже ранен…

— Это не важно.

Андре оторвал рукав от своей рубашки и перевязал дочери плечо.

— Папа, умоляю тебя, давай вернемся на корабль, — сквозь слезы просила девочка. — Здесь так страшно. С нами в любой момент может еще что-нибудь случиться. Мы и так натерпелись за последние дни. Нас спасло Провидение. Пожалуйста, давай уйдем!

Марион понимал, что дочь совершенно права. Но сразу же уйти было невозможно, ведь капитан собирался найти и взять в плен главного пирата, иначе экспедиция теряла смысл.

Папуасы, уже хлебнувшие рисовой водки, кричали как бешеные и требовали снять запрет. Тотор немного научился понимать язык жестов. Кроме того, аборигены захватили в плен Корявого, на которого бросали кровожадные взгляды. К несчастью для него, тюремщик все время стонал, что раздражало каннибалов. Один из них воткнул саблю в рот несчастного и отрезал язык. Тотор вздрогнул, взмахнул руками и лишился чувств. Дикари расценили этот жест, как «нет табу», и ринулись к уцелевшим сосудам. Насыщение было быстрым и полным. Одни пили стоя, другие сидя, третьи на четвереньках. Папуасам хватило и пяти минут, чтобы выпить все.

Пьяные пары́ поднимались, внутри все горело. Некоторые падали замертво с полным ртом, обняв кувшин, другие принялись бегать кругами, дергать руками и ногами, но в конце концов валились на землю. Вид лежавших повсюду темнокожих был одновременно смешным и удручающим — от огромного войска не осталось и следа. Лишь одна небольшая группа еще могла с трудом передвигаться. Темнокожие заметили лежавшего в луже крови Корявого. Один из них, вспомнив о древнем обычае, поспешил перерезать тому глотку, чтобы положить голову в специально приготовленный мешок. Пьяными глазами дикарь посмотрел на жуткую маску тюремщика и в ужасе отпрянул, до того отвратительным показалось ему лицо белокожего. Затем он грубо и презрительно пнул ногой по телу и ушел прочь.


Марион горел желанием догнать Ника Портера. Но как? Пираты отобрали у моряков оружие, да и вряд ли кто-нибудь захочет вновь испытать судьбу. Матросы чувствовали себя счастливыми — они чудом избежали смерти.

Командир решил сначала вернуться на шлюпку. Генералу Тотору придется оставить свое смертельно пьяное войско и уйти по-английски — не прощаясь. Капитан скомандовал сбор своего небольшого отряда. Когда все подошли, то оказалось, что не хватает двоих: того бойца, что остался лежать в яме — моряки собирались перенести его на корабль и похоронить с почестями, — и Галипота. Куда, черт побери, мог подеваться главный кок? Только что он прыгал здесь, живой и невредимый. Юношу искали повсюду, но тщетно.

Вдруг в нескольких сотнях метров раздался выстрел. И тотчас вслед за ним появился человек, который что-то нес в руках. Его преследовали три-четыре малайца, но вскоре отстали.

— Галипот! Это Галипот! Откуда он? — радостно закричали капитан, матросы и дети.

Запыхавшись, кок подбежал к командиру и вручил превосходной работы шкатулку, которую, без сомнения, стащил у пиратов.

— Капитан, посмотрите скорее, что там внутри. Мне кажется, это может вас заинтересовать.

Пока Марион рассматривал большую тяжелую вещицу, Галипот добавил:

— Когда я увидел, что Ник Портер удирает, я побежал за ним.

— Без оружия?

— Мне удалось сохранить револьвер. Я преследовал человека, которого слишком хорошо знал еще с тех пор, как он чуть было не зарезал меня на «Пинтадине». Ник вошел в хижину, — я наблюдал за ним, — схватил какой-то ящик и вышел. Тут он увидел меня, узнал и сказал: «А, юнга!» Тут я всадил ему пулю в грудь и ответил: «Это тебе, собака, мой ответный удар». Негодяй упал навзничь, а я схватил коробку и очутился здесь.

Татуэ, как главный специалист по замкам, немного повозился и открыл ящичек. В нем оказались бумаги, мемуары, бортовой журнал и обрывки рукописи, которую Марион узнал с первого взгляда. На дне лежали драгоценные камни невиданной величины. Рубины, алмазы, сапфиры и топазы[932] переливались на солнце.

— Да тут целое состояние! — воскликнул силач, зачерпнув горсть. Он рассмотрел их внимательно и добавил: — Это трофей и принадлежит тебе, сын мой! Ты теперь станешь сказочно богат!

— Вы хотите сказать, мы богаты, — запротестовал марселец. — Трофей принадлежит всему экипажу, предлагаю разделить его с товарищами. Не возражаете, капитан?

Марион просмотрел бумаги и улыбнулся. Затем пожал руку юноше и дрогнувшим от волнения голосом произнес:

— Ты не просто обогатил своих товарищей, мой славный мальчик, ты принес мне больше чем удачу, больше чем жизнь! Ты вернул мне честь! А теперь, друзья, на корабль! На нашу добрую «Лиззи». Мы возвращаемся к далеким родным берегам.

Эпилог

Морской трибунал города Шербура[933] только что единогласно признал невиновным капитана дальнего плавания господина Мариона, чье дело уже рассматривалось ранее во Франции и получило широкую огласку.

Выходец из известной семьи бретонских мореплавателей, капитан Марион был приговорен трибуналом Рошфора к смертной казни за пиратство и убийство. Ни возмущенные протесты, ни безупречное прошлое обвиняемого, ни странные условия совершения преступления, ни подозрительное поведение свидетелей не насторожило судей. Однако здравомыслящая общественность не пошла у них на поводу. Нашлись люди, которые с самого начала и до конца не верили в виновность капитана.

К счастью, смертная казнь была заменена на пожизненные принудительные работы. Лишь после пяти лет страданий появились неоспоримые факты, доказывавшие невиновность господина Мариона. Кассационный суд[934] отменил решение первой инстанции и направил дело в Шербурский трибунал.

Оправдательный документ весь состоял из лестных выражений в адрес отважного моряка, и реабилитация состоялась. Сможет ли капитан Марион забыть те моральные и физические страдания, которые принесли ему долгие годы несправедливого лишения свободы?

То, что казалось невероятным и невыполнимым, делали два французских хирурга — господин Кало из Берк-сюрмер и Шипот из Парижа. Смелые врачи исправляли самые большие, самые уродливые горбы, которые их пациенты должны были бы носить до конца дней. Они вытягивали, сглаживали кости — и в конце концов спина становилась совершенно ровной. Разве не чудо?

Надо воздать должное специалистам, которые избавляли несчастных от физических и моральных страданий. Методы господина Кало и господина Шипота отличались от традиционных, но результат превосходил ожидания — ужасный нарост бесследно исчезал.

Некоторые газеты опубликовали статьи об удивительном открытии, и капитан Марион доверил доктору Шипоту своего сына. Вскоре легендарный герой «Приключений маленького горбуна» избавился от выпуклости на спине. Сейчас Гектор высокий, стройный, крепкий и… счастливый. Он усердно изучает науки, чтобы поступить в Высшее Мореходное училище. Кто знает, возможно, генерал Тотор станет адмиралом.



Загрузка...