История первая: Письмо Великого Князя

Глава 6. Перемены

Сначала Сиф, ещё сквозь сон, понял, что в комнате кто-то есть, затем уже расслышал шаги и разлепил глаза. В комнате было темно, за окном царила ещё ночная тишина, нарушаемая лишь изредка звуками проезжающей машины.

— Что такое? — завозившись, спросил Сиф в воздух.

— Это я, я, — невпопад отозвался из темноты полковник. — Христос воскресе, чуткий ты мой. Ты вещи собрал?

— Воистину воскресе… Да, у стола лежат, — Сиф откинул плед и рывком сел: — Вы что ищите-то?

— Ты наладонник куда сунул?

— Я не вернул? Извините. Он тогда в верхнем ящике стола лежит, — Сиф дёрнулся было, чтобы вскочить, но Заболотин отмахнулся и сам всё достал.

— Спи, отоспаться нам надо перед полётом. Я вещи в коридор вынесу, чтобы потом не метаться по квартире, — повертев наладонник в руках, он подошёл к кровати и сел рядом с Сифом. В халате, с влажными после душа волосами, Заболотин мало походил на офицера — просто обычный усталый человек. Мальчик подогнул под себя ноги и продолжил сидеть. Уже почти утро. А когда будет «совсем утро», они вместе с Великим князем отправятся в Забол, и от этой мысли в эти часы на грани ночи и дня совсем пропадал сон. Хотелось сидеть и молчать, глядя на синий прямоугольник окна, на несколько жёлтых крапинок в доме напротив — там тоже кто-то не спал, — сидеть и чувствовать странную близость с тем, кто сидит рядом с тобой. Словно вы — родственники, несмотря на то, что он — русский, а ты вырос в Заболе; словно вы — семья, несмотря на то, что он — просто твой командир, с детства, на всю жизнь, наверное, а ты — просто его вечный ординарец. Никакой крови… Но отчего-то всё равно чувство родства не пропадает.

Странные мысли и ощущения приходят — наверное, от недосыпа. Кто бы знал, какими долгими могут показаться три часа после пасхальной ночной службы, когда хочется заснуть… а напряжение не даёт. Когда привычная, из года в год приходящая радость — Христос воскресе! — не может вытеснить из сознания страха перед тем, что будет уже скоро, скоро…

— Ваше высокородие… Что нас там ждёт? — тихо спросил Сиф.

Заболотин обернулся к нему, обхватил рукой за плечи и так же негромко ответил:

— Ничего хорошего. Попытки разобраться, с кем же Забол хочет больше иметь дело: с опять стремительно набирающей силы Выринеей или с нами. По крайней мере, именно это предполагает генерал Итатин. А знаешь, — тихий смешок, — кто этот человек на самом деле, Сиф?

— Кто? — Сиф по-детски прислонил голову к тёплому боку Заболотина. Этот жест показался ему слишком полным «телячьей нежности», и в любое другое время Сиф себе такого не за что не позволил бы… но командир ничего не сказал. Это была странная ночь. Казалось, она переворачивала всё с ног на голову, а если вдуматься, не разумом, сердцем — выходило, что она лишь расставляла всё на свои места. Что же — это Пасха. Так положено. Теперь всё поменяется…

Ну, многое. Наверное. Сегодня — точно. Этой ночью Сиф верил в то, что у него всё получится.

— Генерал Итатин — это тот, чьи советы слушает министр иностранных дел. К кому прислушивается сам Государь. Генерал не занимает никакой высокой государственной должности, его слушают, как человека… И во многом именно его советы определяют внешнюю политику Империи, — Заболотин вспомнил, как несколько месяцев назад этот самый генерал сидел здесь, за стенкой, на кухне, вместе с Вадимом — однокурсником Заболотина — и пил вино, слушая рассказы об их учёбе и службе. А ещё Заболотин вспомнил несколько вечеров в апреле, которые он провёл в доме Итатиных. Тогда он впервые понял, что генерал — тот человек, чьи слова — это не пустые разглагольствования, потому что он знает всё. Или почти всё. Уж по крайней мере то, что нужно для принятия того или иного решения, — точно.

… И в то же время, милая, по-домашнему уютная жена и две тихие барышни-дочери — сразу же превращали Итатина в совершенно обычного человека. Реального. Обыденного. Просто чрезвычайно умного.

— Мало о ком можно с первого взгляда всё сказать, — после некоторого молчания сказал Сиф, думая не о генерале, но больше о себе и своих друзьях, а ещё и о столь любящем таинственность Крёстном. Ведь Сиф до сих пор так и не задал ему прямой вопрос. И прямого ответа не получил — а это связано…

— Спи, Сиф, — поднялся Заболотин. — Скоро уже выезжать. Спокойных снов, если успеешь.

— И вам, ваше-скородие… — сонно откликнулся Сиф, залезая обратно под плед.

Командир подхватил его рюкзак и вышел из комнаты. Сиф ещё какое-то время слышал, как полковник ходит по квартире, а затем мальчик заснул, продолжая во сне размышлять о «первом взгляде», Крёстном, генерале Итатине и своих друзьях… Спать и не следить, как медленно течёт время…

И проснуться, сердце подпрыгнуло в груди… Но снова темнота и тишина за окном. Нет, это только сон, что наступило утро. До утра ещё долго. Закрыть глаза и заснуть…

Заснуть…

И снова проснуться, чутко вслушиваясь в звуки. Вдруг — уже наступил этот день?

Нет, не наступил.

Снова с усилием нырнуть в сон — словно против течения плывёшь. Там, в деревне, у родителей командира…

В следующий раз на границу с явью сон выбросил мальчика за несколько минут до того, как в комнату заглянул Заболотин. За окном оголтело кричали всевозможные птицы — воробьи, сойки, курлычущие голуби и множество других непонятных пернатых. Все они шумно радовались наступлению нового дня — и это уже не было сном.

— Эй, ординарец, а себе ты рубашку погладить не забыл? — вместо приветствия деланно бодрым голосом спросил с порога Заболотин. Сиф издал несколько невразумительных звуков, которые означали пожелания доброго утра, потом пробормотал, с трудом ворочая непослушными губами:

— Да, вместе с вашей…

— О, значит, я напрасно волновался? Тогда просто: подъём! Что валяешься, как барышня на перинах?! — гаркнул над самым ухом у мальчика Заболотин.

Сиф недовольно заворочался, потом сел и стал отчаянно тереть глаза, которые всё норовили обратно слипнуться. Из распахнутой форточки дуло, но Сиф заставил себя встать и, побродив по комнате, натыкаясь на предметы, найти стул с разложенной и развешенной на нём парадной формой. Полковник наблюдал за подопечным без тени злорадства: минут десять назад он сам чувствовал себя не лучше… Позор, разумеется, поэтому Сифу об этом знать не следует.

Убедившись, что мальчик, если оставить его без присмотра, не свинтится обратно спать, Заболотин ушёл заваривать крепкий кудин, чтобы взбодрится. Кофе он не любил. А кудин бодрит не хуже, если хорошо его заварить — так, чтобы от одного глотка волосы дыбом вставали и хотелось пробежаться по потолку, но при этом мысли о яде не появлялись.

На кухне под ногами вертелся перепуганный Кот, которого ранний подъём хозяина совершенно сбил с толку, и тонкая звериная душа ощущала, что происходит что-то не то. Заболотин залил чайник, сел на стул и бесцеремонно отловил Кота за заднюю лапу. Кот вяло сопротивлялся попыткам подтащить себя поближе, но когда полковник гостеприимно пошебуршил пальцем по колену, зверь правильно истолковал приглашение и с разбегу вспрыгнул на колени.

— Ой, — сказал Заболотин. — Ты, кажется, опять потолстел.

Кот потёрся головой о подбородок хозяина и утробно мурлыкнул. Он не понимал, отчего у хозяина такая грустная интонация.

— Кош, я по тебе буду ужасно скучать. Уезжать мне кажется подло, но как этакого тебя брать с собой! К тебе в гости будет приходить Вадим. Если соседям надоест тебя подкармливать — покормит он, — проинструктировал Заболотин зверя, почёсывая ему лоб. В ванной послышался звук бегущей воды — это пытался смыть с себя сон Сиф.

— А вообще, ты облиняешь мне всю форму, — строго заметил полковник, не делая при этом ровно никаких попыток согнать Кота с колен. А зверь уже устраивался спать, несмотря на то, что на коленях целиком не помешался — приходилось свешиваться по краям. Вообще, он частенько любил менять своё агрегатное состояние, как и любой уважающий себя кот. Даже если выглядят эти звери твёрдым телом, как им, в общем-то, и положено, на самом деле они могут быть жидкими, а порою, когда хотят, чтобы их потаскали на руках, или если прыгнуть куда надо, даже газообразными…

— Что у нас на завтрак? — спросил с порога почти проснувшийся Сиф.

— Кошачья шерсть, кудин, молоко, если хочешь, где-то в холодильнике водились йогурты, масло и колбаса, а рядом холодильником обитают тостер и хлеб, — Заболотин стряхнул с себя особо крупный клок шерсти. Сиф подошёл, потрепал Кота по голове, приминая ему уши, и сел рядом. Со зверем хотелось попрощаться и ему.

— Ладно, чего мы рассиживаемся, — недовольно произнёс полковник, спихивая Кота вниз — удалось не с первой попытки. — Завтракаем и поехали к Великому князю, на Сетунь.

— А оттуда уже в аэропорт?

— В точку, — кивнул Заболотин. — Только опаздывать нехорошо, так что поторопимся… Эй, как в храме в трапезной говорится: «Восстаните!» — молимся и кушаем.

«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…» — тропарь звучал торжественно и как-то… обнадёживающе.

Не может же дело, начатое в Пасху, плохо закончиться!

Завтрак пролетел в сосредоточенном молчании — конец поста, обычно ознаменовываешься праздником чревоугодия с колбасой-мясом, вином и кефиром, теперь остался как-то без внимания, и бутерброды, о которых ещё вчера так мечталось, просто в горло не лезли. Кот не на шутку встревожился, даже не взглянул в сторону балконной двери, которую ему предусмотрительно открыл Сиф, принялся тереться о ноги Заболотина и жалобно заглядывать в глаза.

— Мы вернёмся, — как заклинание повторил полковник. — Мы вернёмся, Кошара, не волнуйся за нас. С нами будет всё хорошо, — а сам набрал отцовский номер и долго слушал гудки. С тяжёлым сердцем слушал — родители, безвылазно живя у себя «за болотом», как они звали родовую усадьбу, ещё не знали, что сын улетает сегодня, прямо в праздник.

Наконец, мама взяла трубку:

— Христос воскресе! — радостно провозгласила она.

— Воистину воскресе, — словно пароль-отзыв. — С праздником, мам, извини, если разбудил. А папа где?

— Спит, — понизила голос мама, хотя, насколько помнил офицер, телефон стоял не в спальне, так что папа вряд ли мог проснуться от разговора. — А я никак не могу. Знаешь, бывает после ночной службы…

— Передай тогда ему поздравления. И от меня, и от Сифки, — Заболотин взглянул в сторону своего воспитанника, но тот старательно делал вид, что не прислушивается к разговору. В который раз уже возникло чувство, что мальчик просто-напросто завидует своему командиру — за то, что у него есть и папа, и мама…

— А ты днём позвони, он…

— Не смогу, мам. Мы улетаем с Сифкой сегодня.

— Се… Сегодня уже? — и, чтобы скрыть извечную тревогу офицерской матери, поспешно добавила, словно ещё ничего не поняла: — Не приедете на Светлой Седмице?..

— Мам, — просто сказал Заболотин, всё прекрасно понимая и слыша за маминым голосом все её тревоги.

— Ну… С Богом тогда, — смирилась та.

… Сиф слушал разговор очень внимательно, на самом деле. Насколько его слышно было в трубку. Чтобы это было не столь явно, Сиф принялся наглаживать Кота, но тот чувствовал напряжение хозяев и мурлыкал тоже как-то напряжённо.

Как же всё у командира просто — и родители, и детство нормальное, и судьба, раз и навсегда определённая. Кадетский корпус, Академия, служба. И друзья — всё всегда понимающие. В том плане, что всё — военное — понимающие…

У Сифа так никогда не будет. Но всё же… может, стоит рискнуть? Отец Димитрий, на исповеди перед Причастием, благословил и сказал, что сто?ит, командира Сиф, понятное дело, не спрашивал, а с Крёстным посоветоваться не удалось — тот последнее время не писал почему-то.

Может, потому что у него не было времени перед полётом в Забол?..

В общем, из взрослых совет смог дать только отец Димитрий, и он был «за». Так что можно будет рискнуть как-нибудь. О том, что это «как-нибудь» может быть сегодня, Сиф малодушно думать не хотел, отбрасывая ночную уверенность, убеждая себя, что то был сон. Запрещал себе вспоминать об этом, по возможности оттягивая момент объяснения с Расточкой. Потому что — вдруг не поймёт? Ведь это будет крушение всего, всех надежд! Ведь тогда она перестанет с ним дружить… и никогда в него не влюбится, кстати, тоже. Он, в неё, понятное дело, уже почти влюбился. По крайней мере, всё было очень похоже на то, что описывалось в книжках: и внутри как-то жарко и странно, когда она дотрагивается до его руки, и если её долго нет — плохо на душе… И вообще: ну в кого ещё влюбляться?!

… Заболотин распрощался с мамой и повесил трубку.

Сиф безмолвно поднялся голову: уже пора? — и получил в ответ столь же молчаливый кивок.

Кот потёрся о ногу полковника и застыл рядом, обхватив её хвостом. Постоял так какое-то время, пока Заболотин не убрал решительно ногу:

— Ко-ош… Ну вот, все брюки облинял. Не переживай так, вернёмся ещё…

— Всё, мордастый, вали, — с напускной грубоватостью попросил Сиф, которому тоже было тяжело прощаться с ласковым гигантом. Кот не обиделся. Просто пошёл в коридор, обнюхал собранные вещи и обречённо сел под вешалкой.

— Мы вернемся быстро, — твёрдо пообещал Заболотин-Забольский, надевая шинель и подхватывая свой небольшой рюкзак — вещей-то ему надо было совсем немного.

Кот проводил их до лифта и понуро вернулся в квартиру. Сиф запер дверь, сглотнул и решительно нажал кнопку вызова кабины.

— Мы вернёмся, — повторил Заболотин. — Он дождётся.

Во дворе было пусто, если не считать птиц: даже дворник ещё не встал шаркать метлой по тротуару. Сиф отпер машину, завёлся, потарахтел недолго и выехал с места, чтобы Заболотин мог сложить вещи и сесть сам — машины стояли у подъезда очень тесно.

Солнце высунуло краешек из-за соседнего дома и с удивлением поглядело на офицеров, стоящих у машины. Что за ранние птахи, даже на людей не похожи! На всякий случай солнце отбросило облако, в которое завернулось для тепла — утро выдалось прохладным, и осветило людей, стараясь вернуть им на лица улыбки. Мало ли, на всякий случай. Вдруг случилось у них что.

— Солнце выглянуло нас проводить, — зажмурился Сиф.

— Это точно, — рассеянно отозвался Заболотин, глядя на часы. Времени ещё чуть-чуть оставалось. Можно было постоять вот так вот, прислонившись спиной к капоту, и, зажмурившись, подставлять лицо солнцу. Особому солнцу, пасхальному…

Сиф огляделся по сторонам и вдруг услышал вдалеке сердитое:

— Славка-а! Забери свою страхолюдину-у! — кричал знакомый, родной голос Расточки. Мальчик завертел головой, пытаясь сообразить, откуда во дворе она взялась, даже забыв, что он в форме, что Расточка может увидеть и узнать…

— Фу, Фугас! К ноге! — это, кажется, был Слава, один из Расточкиных братьев. По крайней мере, по голосу было очень похоже на него или Володю. Да и кричала Расточка ведь — Славе…

— Почему он на меня бросается?! — капризно вопрошала самая лучшая на свете девчонка, а её брат, теперь Сиф видел их на дорожке вдоль собачьей площадки, отвечал, с трудом удерживая на поводке прыткого дога:

— Да потому что Фугас побегать хочет, а одному ему скучно.

— Ты побегай!

— Это ты вызвалась с ним гулять!

— Я не выспалась и устала уже!

Слушая их перебранку, Сиф потихоньку пришёл в себя и начал соображать. Во-первых, он в форме, во-вторых, Слава… интересно, он служил или нет? — впрочем, неважно, всё равно делать его свидетелем «семейной сцены» не хотелось. В-третьих… Сиф на мгновенье замер, вопрошая самого себя: готовы, фельдфебель Бородин? Готовы за две минуты объяснить всё — совершенно всё — Расточке и уехать на две недели?.. Хотя, может, это не так уж и плохо было бы. Если она рассердится — то за две недели точно остынет…

Но фельдфебель понурил голову и уткнулся взглядом в асфальт.

Не готов! Совершенно! Не сейчас, чуть позже! Хоть чуть-чуть!

— Поехали, — вдруг прервал его мысли командир. — Пора.

Вот и всё. Времени нет. Можно не переживать — он просто не успел… Только вот отчего его так совесть грызёт, словно он — трус и предатель?

… А Расточка тем временем вместе с братом и его псом, хохоча и умудряясь на бегу что-то говорить, вприпрыжку неслась по дорожке. Ей было просто радостно — Пасха, брат, раннее-раннее утро… А потом, попозже, можно будет созвониться с Кашей и Спецом, и если Спец ещё не уехал — погулять, вручить друг другу подарки, похристосоваться ярко раскрашенными яичками…

— Сиф, — позвал Заболотин.

Юный офицер вздрогнул. И вдруг, мгновенно решившись перебороть себя, осознав, что либо сейчас, либо просто никогда он уже ничего Расточке не скажет, просто-напросто крикнул пробегающей, не видящей его девчонке с ярко-красными сегодня — пасхальными — расточками:

— Христос воскресе, Раст! — и плюхнулся на шофёрское сидение, не обращая внимания на удивлённый взгляд командира. Завёл мотор и плавно тронул машину с места.

Расточка завертела головой, но Спеца, чей голос взялся ниоткуда, не увидела. Только брат, что-то заметив, кивнул в сторону медленно проезжающей мимо волги-'пичуги' — но Расточка только и успела, что разглядеть какого-то офицера, сидящего на 'штурманском' месте. Девочка на мгновенье попыталась как-то соотнести машину, её пассажира и своего друга, но ничего не вышло, только душу царапнуло какое-то давно задавливаемое подозрение.

Но если бы Спец хотел что-то скрыть — он бы не крикнул, верно?

…— Сиф, мы уже опаздываем, — поторопил Заболотин. Лучше бы он этого не говорил.

— Мы мигом, — злорадно пообещал юный водитель, резко газуя. За окном замелькали сначала деревья, потом парковая ограда, потом, когда оказались на шоссе, вывески всевозможных, ещё в основной своей массе закрытых магазинов. Стрелка на спидометре уверенно подползла к цифре «100», а на совершенно пустынной улице и перевалила уверенно, словно горную гряду. Заболотин прикрыл глаза и вздохнул, призывая себя к терпению. Сам попросил побыстрее — вот и глядите теперь, полковник Заболотин-Забольский, на смазанные фонарные столбы. И надейтесь, что пасхальным утром постовые по большей части празднуют, а не на дорогу глядят.

Путь на Сетуньскую виллу, где вновь остановился Иосиф Кириллович, — на противоположный край парка, в общем-то, — действительно оказался не очень долгим. Дороги были пусты, и светофоры выглядели без привычной очереди машин на редкость бессмысленно. Солнце вспыхивало в окнах домов и бросало блики в глаза. Если опустить веки, мир начинал резко мигать — то ярко-алым полыхнёт, то темно станет. Впрочем, закрывать глаза мог только полковник, Сиф сосредоточенно глядел на дорогу: мало ли, откуда выскочит какая-нибудь машина. Скорость он довольно быстро сбросил до восьмидесяти, решив, что позлил командира и довольно, а то и вправду остановить постовые могут, пусть и праздник… Тем более в праздник!

К тому же командир, вон, так не и выказал своё недовольство, только глаза прикрыл, а без этого и неинтересно. Обгавкавшей слона моськой быть никому не хочется.

… Убаюканный солнечными вспышками и смазанным пейзажем за окном, Заболотин задремал, продолжая краем сознания всё контролировать на всякий случай. Так он научился дремать давно, ещё на войне, когда даже это было неслыханной роскошью. То на базу нападут как раз под утро, то на марше в засаду влетишь — вот они, превратности судьбы, которая любит отыгрываться на всех, кто в неё не верит.

Там осознаёшь всю ценность мимолётных мгновений отдыха. Потому что даже этого у тебя не бывает вдосталь — там, на войне…

На земли которой они с Сифом сегодня вернутся…

… Хотелось прилечь или хотя бы присесть и задремать на мгновенье, но капитану Заболотину было не до того. Да, атака на базу подняла его с кровати, но люди важнее зевков. Вертушки быстро отогнали «вырей», и в эфире или просто устно полетели по батальону печальные сообщения:

— У меня двое «двухсотых»!

— У нас трое.

— Чтоб всем вырям в аду гореть! Семеро у меня, семеро! Герои… придурки… — и сдавленный мат.

На мгновенье замереть, прикрыть глаза — упокой, Господи, они же ребят защищали, братьев своих.

— Вертушка спустится за «трёхсотыми»?

Заболотин поискал глазами своего Индейца, не нашёл, но не успел испугаться, потому что в эфире раздался нарочито бодрый голос подполковника Женича:

— Ребята, вертушка сейчас будет, а я вас ненадолго покину. Старшим оставляю Заболотина. Аркилов, надеюсь, что и ваши советы придутся к делу.

— Ва… Ваше высокоблагородие? — переспросил Заболотин в рацию. — Покидаете?!

— Пустяки, ненадолго, — беспечно ответил Женич, с трудом удерживая уплывающее сознание. Стараясь не глядеть на посечённый осколками бок, он резким голосом раздавал приказы. Да разве он «трёхсотый»? Ничего, полечится и вернётся. Мигом.

Опустился вертолёт, и парень в грязно-белом халате поверх камуфляжа, с чёрными кругами вокруг глаз от недосыпа, сделал бодрое лицо и тут же спросил:

— Где санинструкторы?

— Сейчас соберут «трёхсотых» и подойдут, — мрачно пообещал Заболотин, который потерял в роте раненными и убитыми одиннадцать человек. Из них двое вряд ли доживут даже до госпиталя, счёт уже на минуты пошёл, пятеро, к сожалению, не нуждаются ни в какой врачебной помощи, стеклянными глазами глядят в небо, в которое, верно, ушли их души, а ещё один, Краюха, мужественно держался и твёрдо обещал брату дожить до госпиталя в сознании, хотя от обезболивающего его уже вело. Брат вцепился ему в руку и никак не хотел отпускать.

— Пусти, Краюх. Я вернусь быстро-быстро, — прошептал раненый снайпер и всё же закрыл глаза, уносясь в тягостную темноту.

Остальные раненые кто тихо молился, кто стонал, кто лежал без сознания, но почему-то именно от взгляда на Краюх страшно щемило сердце. Как это — расстаются?!.

«Трёхсотых» осторожно погрузили, и вертолёт поднялся в воздух, а Заболотин, наконец, нашёл Индейца. Мальчик стоял изваяньем над телом выринейца, в которого, похоже, всадил весь магазин из «своей» винтовки. Сама СВК была тут же, оттягивала плечо мальчику. Такая большая и несуразная у ребёнка.

— Эй, — неуверенно позвал Заболотин и громче повторил: — Индеец! Ты цел?

И вдруг понял, что мальчик едва ли его слышит. Индеец зажимал в руках горсть белых капсул и чуть покачивался, не сводя глаз с убитого врага. Заболотин встряхнул мальчишку за плечи, тот заторможено мазанул по нему пустым взглядом… и осел на землю, невнятно всхлипывая, размазывая грязь и слёзы по лицу.

— Нет, нет, нет, — слышалось среди всхлипов, — откуда кровь… Почему он стрелял, он же человек!.. Так нельзя… Нельзя же, чтобы по людям… только по врагам…

Заболотин подхватил мальчика на руки, мельком подумав, что не отказался бы сейчас, чтобы его тоже кто-нибудь потаскал на руках. Четыре часа боя вымотали побольше, чем целый день марша.

— Говорил я: никаких наркотиков, — пробормотал он, поправляя винтовку у Индейца, чтобы не билась по бедру. Мальчишка затих, закрыл глаза и только изредка всхлипывал, уткнувшись горячим лбом в шею капитана.

«Хочу спать. А вместо этого мне надо собирать штаб и заниматься делами целого батальона…» — подумал Заболотин, укладывая мальчика на кровать в уцелевшей комнате. Страха перед ответственностью за весь батальон как будто и не было. Вот перед ответственностью за этого маленького Индейца — да, была, но кто его, капитана Заболотина, спрашивал?..

Индеец попытался сесть, но офицер его снова уложил. Иногда мальчика начинала бить дрожь, и он принимался что-то бормотать, невнятно и тихо, разговаривая сам с собой. Он был далеко отсюда — на волнах странного вещества он унёсся прочь от этого мира, но, кажется, уже сам был этому не рад.

— Кхм, — кашлянул кто-то за спиной Заболотина. Офицер резко обернулся и узрел Аркилова. — Нянькаетесь?

Заболотин проигнорировал выпад, разглядывая «трофейную» винтовку Индейца. Тогда Аркилов сказал прямо:

— Я хотел бы с вами поговорить.

— Весь во внимании, — учтиво ответил Заболотин, не отрывая взгляда от винтовки.

«Вот только тебя и не хватало», — гораздо менее учтиво, но зато более честно добавил он про себя.

Аркилов подошёл к окну, хрустя осколками стекла под ногами — от окна осталась одна рама — достал портсигар, зажигалку, закурил. Заболотину не предложил — то ли в силу их далеко не тёплых отношений, то ли просто помнил, что Заболотин не курит.

— Для вас, наверное, не секрет, что я не одобряю выбор Женича, — произнёс Акрилов, краем глаза наблюдая за вторым капитаном. Тот невозмутимо продолжал с преувеличенным вниманием разглядывать магазин СВК. Выщелкнул. Вставил обратно.

— Доказательство тому, что его выбор неверен — вот. Вы нянькаетесь с непонятным мальчишкой, в то время как ответственность за людей уже возложена на вас, — укорил Аркилов, и на этот раз Заболотин ответил, переводя на него усталый и всё столь же задумчивый взгляд:

— Эти четверть часа люди справятся и без меня. Не мне их учить собираться, Самсон Олегович. Продолжайте лучше. Женич одобрил моё желание приглядеть за мальчишкой.

«Вы, милый, сами должны понимать, что рискованное это дело. Но не мне учить ваше сердце. Дерзайте», — так сказал Женич, когда узнал об истинной причине того, почему Индеец-Сивый присоединился к роте. И больше они к этой теме в разговорах не возвращались.

— Хорошо, — кивнул Аркилов. — Я не одобряю его выбора. И он очень не вовремя оказался ранен.

— «И поэтому…» — подсказал Заболотин со вздохом. Ну, конечно же, чего ещё от него ждать.

— Но вопреки, — возразил неожиданно Аркилов, — вопреки всему этому, раз он так сказал — так и будет. Я бы хотел, чтобы наша неприязнь не помешала батальону.

Заболотин удивлённо вскинул глаза на второго капитана, помедлил, затем медленно протянул руку, невольно улыбаясь:

— Я плохо о вас думал, Самсон Олегович. Приношу свои извинения.

— Я тоже, — Аркилов крепко сжал ладонь. — Женич хотел, чтобы вы прислушивались к моим советам.

— Прислушаюсь, — пообещал Заболотин. Они были слишком разными с Аркиловым, чтобы сдружиться, но преодолеть неприязнь после этого разговора он был готов. Хотя бы попытаться преодолеть, если быть точным. — Мы должны сберечь батальон в лучшем виде до возвращения нашего любезного подполковника.

Аркилов согласно кивнул и затушил сигарету, которой толком не затянулся.

— Хорошо. Надеюсь, мы друг друга поняли. Четверть часа прошла, люди строятся. У нас уцелели пятнадцать БТРов, ещё, плюс, я разговаривал, нам вышлют навстречу.

— Я знаю. Ведь я теперь командую — мне положено всё знать, — Заболотин с трудом удержал зевок. — Идёмте. Эй, Индеец!

Ноль внимания. Впрочем, нет, не ноль, просто реакция замедлена. Мальчик поднялся, мог даже идти, только изредка его сознание уносилось куда-то за неведомую грань, в то время как тело могло продолжать двигаться.

«Хочу лечь и отрубиться. А ещё только утро, и впереди тяжёлый марш. Надо будет во время марша позаботиться, чтобы разбудили, если засну…» — с коротким зевком подумал Заболотин, слушая, как офицеры орут на подчинённых, чтобы те построились. Сознание прямо так, на ходу ускользало куда-то в мир снов.

…— Эй, ваше высокородие, мы на месте! — голос Сифа вытянул Заболотина-Забольского из дрёмы. Офицер сел ровнее и огляделся кругом. Действительно, приехали: Сиф, переговорив с дежурным и получив разрешение на въезд, остановил машину на небольшой стоянке и первый вылез — открыть полковнику дверцу.

— Машина останется ждать нас здесь до возвращения из Забола. Идём, — кивнул Заболотин, подхватив свой и сунув Сифу его рюкзак, и направился к крыльцу. Сиф — за ним, какой-то странно окрылённый, словно таскал-таскал тяжёлый мешок — и тут впервые его скинул с плеч.

На входе обоих встретил молчаливый мужчина в массивных очках, сразу делающих его взгляд проницательным и недовольным. Весь вид мужчины словно бы говорил: «Секретарь его императорского высочества, по мелочам не беспокоить».

— Пройдёмте, — немногословно кивнул он и провёл обоих в один из залов на втором этаже, который уже нетерпеливо мерил шагами Великий князь, в одной руке держа распечатку с какими-то материалами, в другой — искусно расписанную фарфоровую чашечку, из которой то и дело мелкими глотками отпивал кофе — крепкий аромат плыл в воздухе за князем, словно шлейф.

— Христос воскресе, друзья! — поприветствовал вошедших Иосиф Кириллович, на мгновенье останавливаясь. — Мой почётный эскорт, вы выглядите на редкость браво.

— Воистину воскресе, ваше высочество, — коротко поклонился Заболотин.

— Хорошо ещё, не «ваше императорское высочество», — усмехнулся князь и снова пригубил кофе. — Ненавижу этикет по праздникам. «Христос воскресе» — и больше никакие слова не нужны…

Иосиф Кириллович казался весёлым и беспечным, но, зная его обычное поведение, полковник понял, что сейчас всё это — проявление беспокойства. Впрочем, отчего же не беспокоиться дипломату перед важной поездкой…

— Ну ладно, — Великий князь решительно уронил скреплённые степлером листы на стол и поставил рядом опустевшую чашку. — Я готов, машина нас ждёт. Пойдёмте?

Молчаливый секретарь тут же оказался рядом и убрал распечатку в свой портфель всё с тем же нечитаемым выражением лица и сдержанным недовольством во взгляде. Иосиф Кириллович с улыбкой кивнул ему — мол, спасибо, на что секретарь ничего не ответил. Похоже, у них с Великим князем был устойчивый тандем, находящийся в некотором равновесии: энергичный разговорчивый князь, легко идущий на сближение и отбрасывающий этикет, если тот «мешался», — и церемонный, как дворецкий, неразговорчивый секретарь.

— Ну, прошу за мной, — всё с той же преувеличенной весёлостью пригласил Великий князь, поглядел на переминающегося с ноги на ногу Сифа и ободряюще ему улыбнулся: — Не волнуйся так, мой дорогой Маугли.

— Я не волнуюсь, — недовольно буркнул Сиф. И снова это киплинговское прозвище…

Как же задать прямой вопрос — ему?!

Решимость, набранная во дворе с Расточкой, постепенно улетучивалась. Убеждая себя, что сейчас не до этого, не время и вообще, Сиф шагал следом за командиром в сторону выхода. На лестнице к ним присоединился ещё один член предстоящей поездки, сухонький старичок монголоидной внешности, весь будто ушедший в себя. То был советник Великого князя — и уже второго Великого князя за свою жизнь. Он вышел в свет одновременно с Александром Тихоновичем, дядей нынешнего императора, и был тогда всего лет на пять старше человека, чьим советником считался. Они вместе взрослели, вместе постигали все премудрости дипломатии, ведь Великий князь — это второе лицо государства… А потом была страшная авиакатастрофа, Александр погиб, возвращаясь домой из Сербии, а советник… советнику не повезло остаться живым — а шрамы на теле, как известно, со временем зарастают, чего, конечно, не скажешь о сердце. Нет, разумеется, никто никого ни в чём не винил — но человек, не сумевший уберечь своего друга и князя, не выдержал и ушёл с политической сцены. Надолго, почти на двадцать лет… А потом его снова увидели, постаревшего, замкнутого и задумчивого — за плечом нового Великого князя, Иосифа Кирилловича.

Разумеется, нынешняя поездка не могла обойтись без бессмертного, как шутили в определённых кругах люди, Одихмантьева — того, кстати, и вправду ничто не брало: ни последствия той авиакатастрофы, ни годы, ни пять пережитых покушений на него самого и два — на нового Великого князя.

Теперь, с Одихмантьевым, по-видимому, все были в сборе. Иосиф Кириллович коротко обернулся, убеждаясь в этом, и первым вышел из виллы. Сопровождающие разного возраста, образования и имеющие совершенно разные в этой поездке задачи — следом.

Впятером они подошли к ожидающим их претенциозно-чёрным машинам, у которых стояли, переговариваясь, водители. Рядом застыли два мотоциклиста из охраны, чьей обязанностью было сопровождать Великого князя в поездке. Заболотин пригляделся и хмыкнул: подумаешь, одинаковая одежда и шлемы — но ещё отличить обоих бойцов было невозможно и по росту, и фигуре. Совпадали даже позы, даже манеры держаться и двигаться. Ну а то, что их уместнее было называть бойцами, чем мотоциклистами — и так было ясно, даже если не глядеть на более чем красноречивую нашивку на рукаве и пистолет под курткой, на наплечной «сбруе». Бойцом человека делает не АПС в кобуре — а что-то внутреннее, которое только чутьём и угадаешь…

Советник и секретарь коротко поклонились и заняли одну из машин, водители кивнули друг другу, и младший учтиво распахнул пассажирскую дверцу другой машины Великому князю.

— Садитесь со мной, — кивнул Иосиф Кириллович Заболотину. — А ты, Сиф, займёшь штурманское место.

— Так точно, — отозвался Сиф, с интересом разглядывая шофёра. Предупредительная поза, учтиво распахнутая перед князем дверца — всё это живо напомнило Сифу его собственное поведение. Шофёр тоже не скрывал любопытства, и, приглядевшись повнимательнее, Сиф с удивлением понял, что перед ним девушка лет двадцати, смуглая, черноглазая. Путали по-мальчишески коротко стриженые чёрные волосы, шофёрская форма да поза, в которой не разобрать было фигуры.

… А в мочке левого уха у девушки красовалась дырка со вставленным туда колечком-заклёпкой — вот уж чего Сиф точно не ожидал увидеть у шофёра самого Великого князя. Слишком вид от этого получался… хулиганистый.

— Что, проштурманишь мне дорогу до аэропорта? — весело спросила девушка у Сифа. Голос был низкий, слегка гортанный, но приятный. — А то вдруг заблужусь, а никто и не заметит!

— Постараюсь, — пожал плечами Сиф, испытывая странный, неожиданно жаркий интерес к девушке. Она была такая… необычная, выбивающаяся из любых представлений и непривычная, что у Сифа мурашки бежали по коже от мысли, что они с этой девушкой две недели рядом проведут.

… Девушка запрыгнула в машину, первый мотоцикл охраны выехал со двора виллы, за ним она и пристроилась. Следом стартовала вторая машина, и замыкал кавалькаду снова мотоцикл.

Дорога до аэропорта была пуста, изредка только виднелись терпеливо дожидающиеся своей очереди за поворотом обычные машины, остановленные строгими полицейскими. Девушка-шофёр ровно держала скорость, двигаясь за первым мотоциклом на одной постоянной дистанции, словно между ними был натянут невидимый канат. Великий князь вдруг произнёс:

— Забыл представить: Алёна, мой шофёр, она тоже отправляется с нами. А это… — он не договорил, потому что Алёна ухмыльнулась в зеркальце заднего вида:

— Знаменитый герой Заболотин-Забольский со своим ординарцем, как я полагаю.

— Да, — согласился князь. — Сиф — Алёна, Алёна — Сиф.

— Приятно, — отозвался Сиф.

— Взаимно, — Алёна вновь переключила своё внимание на дорогу: за время разговоров она успела отстать от мотоцикла почти на полметра. Сиф скосил на девушку глаза и обнаружил ещё одну интересную деталь: россыпь красных серёжек-«гвоздиков» по краю правого уха. Да уж, необычный шофёр у Великого князя… Сифу стало интересно, кто она вообще такая, но он не задал вопроса, напомнив себе, что не к спеху это. Не к спеху. Ровно как и другой вопрос к Иосифу Кирилловичу — тоже не к спеху…

Неожиданно быстро впереди показались здания аэропорта, и мотоцикл сбавил скорость. Алёна откинулась назад, отпустив одной рукой руль. Машина слушалась малейшего её движения — а иногда казалось, что и мысли, опережая движение. Наверное, Алёна знала автомобиль наизусть, а тот привык к ней — насколько машина может привыкнуть к человеку. Сиф знал это ощущение — сам шофёр, он настолько же сжился и с их с командиром серебристой волгой-«пичугой». Он на ней учился ездить, проводил за рулём — ну, сильно больше времени, чем любой из его ровесников, даже тех, кто сдал на так называемые «детские» права… Единственный раз, когда Сиф оказался за рулём другой машины, — это в деревне, когда дед, отец командира, дал ему порулить своим внедорожником. Ну и были, конечно, случаи и на войне, когда Сифке приходилось «крутить баранкой», но их он почти не помнил — так, обрывки воспоминаний во время сна приходили, не больше…

Грязь вместо дороги… огонь, взрывы… Сумасшедшая езда, сумасшедшая тряска, машина прыгает на ухабах так, что прикусываешь себе язык, сильно, до слёз…

— Вот мы и приехали, — аккуратно припарковавшись, оповестила Алёна, выдёргивая Сифа из полудрёмы. Пока мальчик озирался, вспоминая, где находится, она уже выскочила из машины открыть дверь Великому князю. Мотоциклисты, невозмутимые ребята в тёмных куртках с нашивками личной охраны Императорской Семьи и внимательным прищуром, словно они смотрели на мир через прицел снайперской винтовки, молча застыли по бокам. Тоже Лейб-гвардия, между прочим, только действующая её часть.

Заболотин-Забольский спокойно их потеснил. Он тоже в этой поездке был охраной — и более того, официально он был их командиром… Под шинелью в кобуре покоился, на всякий случай, привычный «грач», самозарядный пистолет с магазином на восемнадцать патронов. Маленький надёжный спутник Заболотина — впрочем, никакой опасности в поездке и не предполагалось.

Позабыв в самолёте про этикет и правила приличия, Сиф первым юркнул к иллюминатору, но сердитого окрика полковника не дождался.

— Он же так давно не летал, а уж на таком самолёте и вовсе, я думаю, никогда, — усмехнулся Иосиф Кириллович, жестом останавливая Заболотина. — В конце концов, хоть что-то я могу ему сейчас дать, кроме возвращения в прошлое.

— А к порядку потом его призывать — мне, — проворчал Заболотин с невольной улыбкой.

— Ну почему же… — ревниво возразил князь, садясь рядом с Сифом — тот в немом изумлении лишь похлопал глазами: не каждый день рядом сидит сам Великий князь!

Или не просто Великий князь?..

Русский офицер обязан быть правдив и решителен. Но спрашивать иногда так… сложно. Язык не ворочается. И краска явственно заливает лицо.

— … Я тоже могу его одёрнуть при случае. Как… человек, в полной мере ответственный за его воспитание, — закончил князь со странной интонацией. Как будто грустит — или винится.

Поймал взгляд Сифа, подмигнул, и тут земля мягко отошла куда-то вниз, и самолёт поднялся с правительственного аэропорта в столице Российской Империи, чтобы приземлиться уже в Заболе. Впереди было три часа никакими делами не заполненного времени.

Сифа захватила картина удаляющейся земли, и слова князя — ведь тоже прямо не сказал! — отошли на задний план. Пусть это было и по-детски, так восхищённо прилипать носом к иллюминатору, но дух захватывает от одного вида!

А насчёт князя… Не задал прямого вопроса — не получил прямой ответ. Всё честно, неправда ли?

Как там было в известном фильме?

«… Пrощайте, милый гrаф!..

Но всё-таки, я пrав или не пrав?»

Впрочем… почему, интересно, самому Сифу имя дали в честь Великого князя? Не в честь Государя-батюшки…

Так что — будем считать — «пrав». Но — нет сил спросить… Проще смотреть в окно, на потрясающую снежную равнину облаков и стараться вообще ни о чём не думать. Ни о Расточке, ни о собственном решении, ни об отце Димитрии с его благословением «спрашивать и отвечать».

Долгое бездействие под тихий гул мотора усыпляло, и вскоре Заболотин, взглянув на Сифа, обнаружил, что мальчик спит, прислонив голову к иллюминатору, и даже бьющее в глаза солнце не мешает.

Что же, пусть спит. Впереди ждёт мало приятного…

Заболотин вздохнул и откинулся в кресле. Пальцы привычно забарабанили по подлокотнику марш Московского Лейб-гвардейского полка.

— Вас беспокоит предстоящее путешествие? — поинтересовался Великий князь, обернувшись.

— Не сильно, — качнул головой полковник. — Разве что сама перспектива снова побывать в Заболе. Все эти… — неопределённый жест, — воспоминания…

— Это да, — Иосиф Кириллович вздохнул, вспоминая что-то своё. — Но ради этого мы и летим: чтобы не повторилось. Ну да ладно, — он достал портативный компьютер и погрузился в чтение каких-то документов. Спокойно и совершенно естественно — он весь такой был. Что дела, что жизнь. Что разговоры, что работа.

Заболотин снова огляделся и остановил взгляд на затылке одного из князевых телохранителей. Второй сел поодаль, через несколько сидений, и ещё зачем-то повернулся к напарнику спиной, словно первоклашки, ей-Богу… Правда, приглядевшись, Заболотин понял, в чём дело, и сравнение с первоклашками перестало казаться столь несуразным. Бойцы элитной части Лейб-гвардии, которая и сама по себе считалась элитой, азартно резались в морской бой. Впрочем, чем им ещё заняться, находясь на высоте десяти тысяч метров? От какой опасности защищать?.. Особенно если вспомнить, что и экипаж самолёта — специфический. Соответствующий.

— Как звать, бойцы? — поинтересовался полковник. Оба немедленно поглядели на него — а лица были смутно-знакомы. Вроде и узнаёшь, а кто — сказать не можешь. Может, даже просто обманулся… Хотя знакомых Заболотину близнецов было немного. А бойцы были именно что близнецами — не отличить почти, только у одного шрам убегал под короткую светлую чёлку. Вот и разгадка одинакового роста да одинаковых движений…

Но тут близнецы переглянулись, как Заболотину почудилось — слегка смущенно, и сидящий у иллюминатора вдруг отозвался:

— Да Филиппом Краюхиным, вашбродь. Хотя если перепутаете с Лёшей — не обижусь…

Полковник вгляделся в лица, столь схожие между собой, и невольно ахнул:

— Боже мой, и вправду Краюхи! Ребят, а ведь я вас, наверное, отличить теперь смогу… — он покосился на рваную полосу шрама на лбу Филиппа. Шрам шел от виска по брови и прятался в волосах. Задетая им бровь была неестественно изломана, видимо, разрез после операции неудачно стянулся, и создавала ощущение, что парень всё время недоверчиво удивлён.

— Вы нас всё равно путали, — усмехнулся Филипп, ничуть не обижаясь на взгляд. — И со шрамом, и без шрама.

— Ну как вам сказать… — Заболотин ещё раз вгляделся в лица близнецов.

— А как есть скажите! — отозвались те хором.

— Наверное, потому что никак не мог запомнить, кто был ранен, — с покаянным вздохом объяснил полковник под смех братьев. — Теперь постараюсь.

— А вы почти такой же, вашбродь, как и были, — заметил Алексей. — Поменялся Индеец, но не вы.

— Может… а вы — поменялись. Или мне это только кажется?

— Это всё шрам, вы его на войне просто не замечали, — подозрительно легко отмахнулся Филипп. — Как будто в госпитале мне его начисто залечили.

Объяснение мало походило на правду. Шрам Заболотин замечал, но не в этом было дело. А в том, что снайперы стали… телохранителями. Слишком резкая смена дистанции действия.

Изменения были и тогда — когда Филипп из госпиталя вернулся, и братья стали ещё более неразлучны, чем раньше. Алексей стал постоянным «первым номером», но, признаться, Заболотину было не до того. Поменялись масштабы, и вместо одной роты оказался целый батальон, как обычно, в общем-то, мотающийся с задания на задание с недолгими перерывами — так, вздохнуть, сжать зубы, взять себя за шкирку и дальше воевать. И где-то впереди — дивизия Равелецкого, чей выход из окружения надо будет обеспечивать, в Женич всё не возвращается, хотя обещал…

Потом уже пришло невесёлое известие: в отставку его отправили, в Россию — лечиться. С тех пор, кстати, о подполковнике ничего слышно не было, даже в Лейб-гвардии, где сходились все военные слухи. А тогда… тогда это просто означало, что выслушивать советы вечно раздражённого капитана Аркилова — безусловно, разумные, но произнесённые таким тоном, что больше хочется некультурно, по-солдатски так плюнуть в рожу, а не слушать, — а ещё, наряду со всеми этими рядовыми офицерскими проблемами оставался ещё и маленький бандит Сивкой и его оставшиеся попытки. Четыре, три… Две…

Когда Индеец оклемался после атаки на базу, несколько дней всё было тихо. Мальчик мучился какой-то мыслью внутри себя, и ему не было дела до ненавистного капитана. Но потом, когда марш-бросок был закончен и батальон оказался на новой укромной базе далеко от основной линии фронта, «всё вернулось на круги своя»: мальчик окончательно пришёл в себя, сориентировался, разобрался в обстановке — и снова пошли «покушения». Хотя, в общем-то, без кавычек покушения. Но, не слушая никаких возражений бойцов, Заболотин запретил им вмешиваться, сам затрудняясь объяснить, почему. Может, потому что не верил? Не хотел верить, что Индеец… всерьёз, не остановится?..

Впрочем, несмотря на запрет, бойцы регулярно притаскивали за шкирку мальчишку, который то мину спереть пытался, то гранату, то смастерить что-то этакое, своё, с убойной, с его точки зрения, силой — правда, с точки зрения маленько более опытного в этом деле Заболотина, самодельная мина была более опасна самому юному «убийце». Нет, солдаты уверяли, что не вмешивались в происходящее: Бог с вами, вашбродь, хотите помереть — помирайте, хотя, конечно, нам бы этого не хотелось. Просто вертелся, понимаете ли, под ногами, мешался… Да и опасно, вдруг подорвёт… да нет, не вас, что вы, вашбродь, мы помним, что вы запретили вмешиваться. Вдруг себя подорвёт? Вам же жаль ребёнка? Вот мы его и, это, спасли.

Или: да вот вертелся, попал Кондрату под руку… Так что я его спас прямо-таки, вы что! Кондрат ему руку сломать грозился, а я, вот…

И, главное, не поспоришь с этим. А слов пацан не понимал — или просто не хотел понимать и принимать. Поэтому если притаскивали его вместе с гранатой или чем ещё — «покушение» засчитывалось, как неудавшееся. Если вмешательство происходило до — попытка за покушение просто не считалась.

Что самое интересное — трофейная СВК у Индейца осталась. Вернее, она лежала у Заболотина в палатке — что называется, бери не хочу… Но тут, похоже, именно что «не хочу» было. Или Индеец не мог застрелить офицера вот так, глядя в прицел, — потому и возился с гранатами…

Но на всякий случай, конечно, патроны Заболотин держал подальше от своего юного убийцы. Хотя если он умудрялся гранаты всё-таки доставать, то и винтовочный 7,62 достать для него — не проблема…

Зачем Заболотин всё это допускал? Ведь бойцы правы были, тысячу раз правы! Тот же Кондрат, командир разведвзвода, несмотря на столь радикальное решение проблемы, был прав. Но что-то офицера удерживало, не давало взяться за мальчишку по-настоящему, как стоило: отправить в тыл при случае или на худой конец… ну да, хоть палец сломать. Просто и действенно. Вместо этого капитан всё ждал и ждал, ждал и ждал… А чего ждал — непонятно. Сам не знал.

… Через неделю после их встречи, усталый как собака Заболотин ввалился в палатку, костеря на чем свет стоит своих подчинённых, а ещё более соседей по новой базе — две отдельные мотострелковые роты. Уже привычным взглядом офицер обежал палатку на наличие подрывных устройств, не нашёл и устало сел, вытянув ноги. Хотелось не сесть, а лечь, но это состояние уже было постоянным, так что Заболотин не обращал на него внимания. Вообще, странно, что Индеец не подготовил никакого «сюрприза» к его приходу, да и отсутствие самого мальчика было подозрительным. Правда, подорвать Индеец уже пытался дважды — один раз Заболотин насилу его спас от обнаружившего это дело Алексея Краюхина, который решил одним тумаком и отобранной гранатой не ограничиться… В общем, дважды уже было, так что не исключено, что на сей раз капитана ожидает что-то новенькое. Но вот что?.. Нет, неспроста исчез мальчишка. Что-то здесь не так.

Заболотин ещё раз оглядел палатку. Конечно, если уж что-то должно было взорваться, оно бы уже взорвалось или иным чем выказало бы своё присутствие. Ни того, ни другого Заболотин пока не видел в упор.

И тут он пошевелил ногой и замер, почувствовав, как мгновенно накатился страх. В этот раз Индеец поступил иначе. Где он научился ставить гранаты на растяжки? Вернее, где он научился ставить гранаты — так ловко и незаметно? Что даже не заметишь, пока не заденешь, да и растяжка — не просто леска натянутая?..

А выпутаться оказалось задачей непростой. Такую бы изобретательность — да в мирное русло. В смысле — на общее дело, какое уж на войне «мирное русло»…

Но вот сердце перестало пропускать удары, и Заболотин уже разглядывал гранату с вынутыми запалом. Эфка. Умудряется же Индеец находить боеприпасы, хотя вся рота уже в курсе… С другой стороны — не весь батальон. И с одной стороны это было хорошо — ни к чему слухи, — а с другой чревато…

Что ж. Теперь пора идти и искать малолетнего бандита.

А так хотелось спокойно отдохнуть!

Одно утешало: он пережил уже четыре покушения. По их договору осталось только одно — если, конечно, мальчик считается с договором.

Полог палатки откинулся, и в проёме появилась мрачная физиономия мальчишки. Увидев гранату в руках Заболотина, целого и невредимого, который поманил его пальцем, Индеец залез целиком и сел на пол на корточки.

— Твоих рук дело? — мрачно поинтересовался офицер.

Пацан кивнул, не делая попыток отнекаться или удрать.

— Тогда знаешь, что за этим последует.

Мальчик ещё раз обречённо кивнул. Странно, он же издалека увидел, что палатка цела, зачем пришёл? Знал же, что раз покушение не удалось, его ждёт трёпка. Неужели явился, полностью это осознавая, просто потому что таков уж был уговор?

— Это была четвёртая попытка. Следующая будет последней, помнишь? — напомнил офицер, удивлённо поглядев на Индейца, а тот нетерпеливо встал и пробурчал:

— Чего базар разво?дите. Давайте уже, «воспитывайте», — но при этом Заболотин понял, что слова про последнюю попытку были услышаны. Слишком отчаянным стал взгляд маленького бандита — как у человека, чей единственный шанс абсурден, но кто отступать не намерен.

— Воспитание ремнём не ограничивается, — вздохнул Заболотин, медленно поднимаясь следом.

— И что? Типа, на холодную голову выпороть не можете? А если я скажу, что в палатку тот подпоручик заглянуть хотел, из штаба который? Ну, этот… Казанец или как его там.

— Что? — Заболотин сглотнул. Ему ни разу ещё в голову не приходило, что от «покушений» — как и безобидных, так и действительно опасных — Индейца может пострадать кто-то ещё. Он же обещал ведь…

— Правда, ему этот… Додо сказал, что ты свалил к соседям. А то я уж думал — он заместо тебя бабахнется, — говорить такое, кажется, доставляло пацану удовольствие. Щурился крысой, смотрел исподлобья и улыбался.

— А если бы Дотошина не было? — тихо спросил Заболотин, медленно закипая.

— Тогда был бы Казанец твой заместо тебя на небесах сегодня! Мне поп ваш говорил, что вы, как это… за других себя положившие — на небо попадёте. А уж если он заместо тебя — то точно на небо, — богословские рассуждения из уст маленького бандита и звучали соответствующе — странно. Особенно его словами. Впрочем, и отец Николай в своей речи частенько мешал стили, «сленги» и уровни, подбирая для каждого человека свой язык.

— А ты бы не предупредил? Ты же рядом был?

Пацан засопел, опуская взгляд, но дерзости и злости в голосе хватило бы на полбатальона:

— А чего говорить? Одним военным меньше… А тебе бы я ещё чего удумал.

— Мы же договаривались!

— А мне-то что?! — окрысился мальчишка. — А мне так только лучше! Ненавижу тебя и всех твоих солдат! Чем больше вас сдохнет — тем лучше, слышишь?!

— Слышу, — Заболотин ухватил пацана за руку. — Но ты обещал, что только я.

— А ты обещал просто выдрать, а не нотации читать! — Индеец, что ожидаемо, полез кусаться, но прокусить плотную ткань куртки не смог и невнятно замычал ещё что-тот — гневное и обиженное.

— Вот и выпорю, — пообещал капитан, свирепея. На себя ему было плевать, но то, что мог пострадать Казанцев… — Сидеть не сможешь! Может, хоть это тебя угомонит.

… Когда «воспитательные меры» были приняты, и оба малость подостыли, посидев — вернее, сидел только офицер, а мальчишка стоял — молча, делая вид, что друг друга не существует, Заболотин взглянул на пацана, красного, как след сигнальной ракеты, и, сжалившись и уже давно не сердясь на него — всё же обошлось, — потрепал по выгоревшим, почти белым волосам:

— Ну, Индеец, перестань дуться. Может, просто хватит покушений? Тебе же спокойнее.

Мальчишка долго не отвечал, напряженно глядя перед собой, затем всё же дёрнул головой из стороны в сторону, что означало несогласие:

— Не хватит.

Он развернулся на пятках и вышел из палатки, а Заболотин остался сидеть, размышляя о детях и солдатах сразу — ему некогда было окончательно забывать о делах батальона.

— Ваше высокоблагородие, вас в штаб, «Центр» на связь вышел! — заглянул в палатку Казанцев, виновато улыбаясь. Он, будучи адъютантом штаба, прекрасно знал, что Заболотин скрылся здесь, чтобы ему наконец-то дали отдохнуть — на фронте часто действовала система «Запариваю важным делом того, кого вижу, вне зависимости от звания и чина, а кого рядом нет — того, наверное, не существует. По крайней мере, сейчас». Увы, «Центр» долго ждать не станет, так что Заболотину пришлось заспешить к палатке-штабу, где сидел дежурный связист.

На поляне базы орали офицеры-соседи, строя свои роты и что-то им втолковывая. Ох, ну и буйные попались, хоть бы их услали поскорее…

Небо было чистым, ни самолёта, ни облачка — благодать! Рано начали желтеть листья деревьев, поверив холодным ночам, но днём по-прежнему было жарко, словно осень ленилась вступать в свои права насовсем, уступая светлую часть суток лету. Солнце прочно угнездилось над самой кромкой леса, и Заболотин с грустью подумал, что до темноты ещё далеко, не отдохнёшь по-настоящему. Правда, когда на войне вообще можно было отдохнуть?

— Ну, наконец-то, — выпрямился и обернулся капитан Аркилов, до этого через плечо глядящий, как связист записывает сообщение «сверху».

— Как позвали, так пришёл, — сдержанно ответил Заболотин, пробегая глазами торопливые закорючки скорописи, затем протянул руку за вторыми наушниками с микрофоном. Ну, раз требуют командира батальона, придётся отвечать.

— Заместитель командира батальона капитан Заболотин слушает, — дождавшись паузы, доложил он.

— А командир где, господин капитан? — на удивление терпеливым голосом спросил «центральный».

— Командир батальона подполковник Женич в госпитале, — отрапортовал Заболотин, размышляя, где же слышал этот голос.

— А, конечно. Я сообщил о ситуации с дивизией генерал-майора Равелецкого связисту. Ваш батальон требуется на участке… — пока «центральный» диктовал координаты квадрата, Заболотин потянулся за картой и разложил её перед собой. Далековато… Вслушиваясь в слова задания, капитан с тяжёлым вздохом осознал, что ждут их городские бои…

— … Завтра вечером прибудут вертолёты. Вопросы? — окончил «центральный».

— Вас понял. Ждём вертолётов и дальнейших распоряжений, — коротко ответил Заболотин.

— Отлично, — в голосе говорившего промелькнула странная гордость, словно ответ капитана был целиком и полностью личной заслугой «центрального», и связь прекратилась. А голос…

Ну конечно, голос знаком. Это же Нестор Сергеевич Щавель, один из любимых учителей Заболотина в «офицерке». Боже, как это давно было… уже с трудом узнаёшь. Почти шесть долгих лет назад.

В наступившей тишине капитан позволил себе с чувством выругаться. После этого стало чуть легче.

— И вечный бой, покой нам только снится…

— Не вижу романтики, — уведомил Аркилов.

— Я тоже, — грустно согласился Заболотин. — Идёмте, надо оповестить солдат, чтобы назавтра были уже полностью готовы. Эй, где там Казанцев, голова его садовая?!

— Я здесь, ваше высокоблагородие, — отозвался Казанцев, заглядывая в штаб. — Распоряжения?

— Распоряжения… — проворчал Заболотин. — Командирам рот передай, что завтра вечером за нами прибудут вертушки, вытащат из этой дыры и засунут совсем в… другую дыру.

— Есть, ваше высокоблагородие!

Казанцев исчез, и Заболотин повернулся к Аркилову:

— Не могли бы вы кратко проинструктировать командиров рот? Хотя… давайте Малуеву объясню я. Вы — остальным.

Аркилов без дальнейших вопросов тоже вышел. Заболотин ещё раз прочитал записанные связистом указания, вздохнул и отправился объяснять Боре, что относительно спокойной жизни, отгороженной от внешнего мира хитроумным минным полем, близится скорое завершение. Снова марши, перестрелки и засады — чаще всего, безо всякой базы за спиной.

Боря выслушал спокойно и торжественно произнёс:

— Прощайте, чудные деньки на тихой базе, мне будет вас не хватать.

Стоило ему это произнести, как неподалеку послышался пронзительный голос одного из соседей-офицеров, пытающихся кого-то из своих бойцов сподвигнуть на путешествие за водой. Единственный проход сквозь охраняющее их покой минное поле — старая, размытая множеством дождей сельская дорога, у которой регулярно, по очереди дежурили. Чтобы добраться по ней до воды, надо было делать громадный крюк, который занимал не меньше получаса, — а значит, по дороге предстояло обычно трястись все два, рискуя влететь в засаду выринейцев. Разумеется, пока вода не кончалась совсем, желающих за ней отправиться бойцов днём с огнём было не сыскать!

— Про тишину я фигурально, — печально и шумно вздохнул Малуев.

— Я понял, — не сдержал улыбки Заболотин, слушая выкрики одного из своих офицеров, пытающегося собрать всю роту. Ему активно возражали, что построение необязательно. Громче всех звучал голос Котомина, но прислушавшись, Заболотин разобрал, что Алексей-то как раз собирает свой взвод, разве что не пинками.

— Мы тоже не самые тихие соседи. Ну, иди, твои, я надеюсь, соберутся несколько быстрее, — кивнул Малуеву капитан и направился к более-менее начавшей строиться роте.

— А ну повзводно построиться, пока я никого в наряд не отправил! Две минуты на исполнение и о выполнении доложить! — строго гаркнул Заболотин, подходя. Все сразу же быстро задвигались, и не прошло и минуты, как рота застыла перед ним во всей красе, изрядно тусклой и грязной после долгих маршей.

Кивком головы показав, что докладывать не надо, сам всё видит, Заболотин внимательно оглядел солдат и уже спокойнее произнёс:

— Ну, здравствуйте, бойцы.

— Здра… желаем… ваше… родие! — бодрым хором отозвалась рота.

— Глотки драть будете как-нибудь после. А пока слушайте все: завтра мы покидаем эту навкину дыру. Чтобы отправится совсем уж в… в общем, совсем к навке на болото. Дивизия Равелецкого в окружении, и нам это кольцо придется порвать на тряпочки, чтобы вывести дивизию оттуда. Завтра вечером… нет, днём все должны быть в полной готовности. За нами прибудут вертолёты. Всё ясно?

— А почему на вертолётах? Мы же не десантники… и не двухсотые… — подал голос кто-то из фельдфебелей. Вчерашние глупые мальчишки, что они тут забыли, кто их сюда запихнул…

— УБОН должна уметь две вещи: окапываться в чистом поле и путешествовать по воздуху! Без первого помрёшь, не дослужившися до прапора, без второго по нашей необъятной Родине просто не попутешествуешь! — ответил Котомин, весело сверкая глазами. — И не по нашей Родине тоже!

Фельдфебель стушевался и больше так ничего и не спросил.

— Значит, вопросов нет. Отлично. Тогда попробуйте завтра сказать, что не поняли, поэтому не подготовились! — оборвал разговоры Заболотин, развернулся и ушёл. За его спиной суетились прапорщики.

Неподалёку собирались другие роты, и кто с руганью, кто с шутками примирялись с грядущим заданием. Так всегда на войне: спорить можешь, сколько влезет, но приказ всё равно выполнишь. Потому что ты солдат, и единственным проявлением твоей доброй воли была подача рапорта с просьбой перевестись на фронт. После этого тебе остаётся только выслушивать приказы, а если командуешь людьми — то ещё и думать, как выполнить приказ с наименьшими потерями. Именно этим Заболотин и собирался сейчас заняться: «медитировать» над приблизительным планом действий.

Он обошёл лагерь, лично позвал тех офицеров, которых хотел видеть. Когда все собрались, молчаливые, напряжённые, он дал им прочитать сообщение из Центра — его читал из присутствующих только Аркилов. После прочтения кто-то помрачнел ещё больше, а кто-то, наоборот, вздохнул свободнее. Заболотин никого не торопил, вертя в руках карандаш, Аркилов рядом разворачивал карту. Когда в штабе повисло внимательное молчание, Заболотин постучал карандашом по столу, выждал, пока все обернутся к нему, и начал короткими фразами обрисовывать ситуацию, давая время не согласиться или задать уточняющие вопросы, но остальные офицеры пока молчали. Перед их глазами произошла удивительная метаморфоза: капитан, обычно мягкий и весёлый человек, который ни на чём почти никогда не настаивал, превратился в требовательного боевого офицера-командира, заговорил словно бы голосом Женича — сухо и коротко. Он требовал, чтобы малейшее непонимание или возражение было немедленно высказано, требовал вместе с любым возражением привести альтернативу, требовал… Он просто требовал. Вскоре все офицеры так или иначе втянулись в обсуждение, и Заболотин замолчал. Теперь он лишь выслушивал, поправлял или возражал. Он вряд ли даже задумывался, что перенял манеру обсуждать у Женича, просто понимал, что каждому офицеру есть, что сказать. Кроме него молчал, пожалуй, один Аркилов — он был странной личностью, второй заместитель командира батальона. Иногда Заболотин ловил себя на мысли, что Аркилов в какой-то степени так же командует батальоном, как и он сам.

— Эй, о чем беспокоишься? — послышался негромкий голос Бори, который, пользуясь тем, что обсуждение разгорелось, перебрался поближе к другу.

— Я? — переспросил Заболотин, словно это было ему не очевидно, и удивлённо ответил: — Знаешь, наверное, о мальчишке, об Индейце моём.

— Ходят странные слухи… — задумчиво начал Малуев, но Заболотин его довольно резко оборвал, спросив:

— Где именно ходят эти слухи?..

— Да среди бойцов, — Боря ни капельки не обиделся. Он заранее прощал другу все его выходки и резкие фразы, которые случались нередко. — Что у него с тобой… какие-то счёты.

— Больше верь слухам, — недовольно отозвался Заболотин.

— Мне кажется, эти слухи имеют почву, — продолжил гнуть свое Боря и осторожно добавил: — Говорят, он несколько раз пытался тебя убить.

— Как видишь, я жив, — вместо ответа сказал Заболотин и, показывая, что разговор окончен, вернулся к столу. За Индейца он, конечно, переживал — и даже за себя переживал, не только за Индейца — но батальон важнее. Поэтому Заболотин на время выбросил все лишние мысли из головы и включился в обсуждение. А когда остальные примолкли, подвёл итог и закончил:

— Ни на кого надеяться нам там не придётся. Всё сами, как обычно. Если выживем после марша — честь нам и хвала. Но разомкнуть кольцо окружения после всего этого нам придётся в любом случае. Даже если для выполнения боевой задачи нам придётся вернуться с того света. Завтра с вертушками доставят подробности задания… А пока — проверить, насколько роты укомплектованы, выдать всё, что только осталось. Как минимум за два часа до прибытия вертолётов батальон должен быть в полной готовности. О состоянии рот доложить мне не позднее утра. Вопросы?

Вопросов отчего-то не оказалось. Кто-то глядел на Заболотина с удивлением, кто-то с одобрением, кто-то равнодушно, но никто не спорил.

— Хорошо, вопросов нет. Тогда предложения? Возражения? Что, неужели тоже нет?

Молчал даже Аркилов. Заболотин вздохнул и окончил:

— Героев всем не обещаю. Разве что посмертно. Но постарайтесь остаться в живых и сберечь бойцов. На этом пока — всё. До завтра все свободны, — он первым отвернулся от карты и вышел.

… На улице разгорелось закатное небо — то ли уютный костёр, то ли зарево пожара. На светло-синем востоке, где-то далеко за лесом, вспыхивали зарницы, налетающий изредка ветерок приносил грохот канонады. Заболотин поёжился, глубже натянул кепку и зашагал к своей палатке, гадая, вернулся ли Индеец или ещё не нагулялся.

В палатке было сумрачно и пусто. Мальчишка если и возвращался, то вновь бесследно исчез. Тщательно обследовав всю палатку на предмет новых сюрпризов от маленького бандита и ничего не обнаружив — неужели Индеец и вправду передумал? — Заболотин выглянул наружу и ещё раз оглядел притихший к вечеру лагерь. Солдаты скупо поливали друг другу на руки воды из бутылки — умывались. Кто-то собирал выстиранную днём одежду, которую развесил на ближайшем кусте для просушки и только сейчас о ней вспомнил. Кто-то сидел у небольшого костерка и курил — курить в армии рано или поздно начинали почти все. Заболотин до сих пор крепился, хотя неоднократно слышал, что лучшего средства для того, чтобы успокоить нервы, не сыскать. Ему отчего-то казалось, что если он сдастся общему влиянию, войне, то уже никогда не вернётся домой. Наверное, оттого что сдавшихся бойцов война не отпускает, поселяется в их разуме и мучает ночами. Заболотин видел таких раньше, в детстве — помешавшихся, для которых мирная жизнь перестала существовать.

Слышались негромкие разговоры, кто-то с чувством ругался на товарища. Жизнь шла, в общем-то, без особых перемен.

Потому что о приказе старались не думать.

Человек, подумалось Заболотину, приспосабливается к самым невероятным условиям и продолжает жить так, как привык. И лагерь становится маленьким мирком.

А ещё казалось Заболотину, что все, кто попал сюда, что-то здесь отрабатывают. Расплачиваются за что-то из прошлого, неизвестно порою, за что. И срок их пребывания тут зависит от нынешних поступков. Если сдашься и покоришься войне — не выйдешь отсюда никогда. Не выдержишь испытания — не вернёшься. Не достанешь ни перо Жар-Птицы, ни живую воду — ни приказа о переводе в запас. Пока не отработаешь, война имеет над тобой власть…

Возможно, попытка превратить Индейца в человека тоже была таким испытанием. Но справится ли он, капитан Заболотин, сейчас?

А мальчишка оказался тут как тут: руки в карманах драных брюк — где их тут починишь, особенно если шить не хочешь учиться, не капитан же за твоим внешним видом следить должен, — на плечах куртка, уже потерявшая свой цвет; на лице совершенно независимое выражение, из-под вечно нахмуренных белобрысых бровей по-крысиному блестят серые глаза. Пацан молча скинул ботинки, пролез мимо Заболотина в палатку и устроился на своём месте — неловко, боком, оберегая зад. Долго сидел так, неподвижно, напряжённо о чём-то думая и бросая изредка странный растерянный взгляд на офицера. Заболотин решил пока не спрашивать, в чём дело, только почувствовал, что ничего мальчишка не передумал. Просто в последний раз всё будет уже серьёзнее. Уже не игры с чужой смертью пятьдесят на пятьдесят. Последний шанс, последняя попытка — она будет гораздо продуманней… И гораздо более опасной для Заболотина.

Но капитан промолчал и ничего не спросил. А мальчик не торопился посвящать его в свои планы.

Быстро темнело — стремительно сгорало солнце на горизонте. Заболотин зажёг фонарик, подвесил его к потолку, и сразу в палатке стало по-особому уютно, словно она превратилась в маленький домик посреди огромного леса. Грохот канонады почти не доносился, только отдалённо что-то бухало, басовито и важно, почти неслышно.

… Заболотин, кажется, успел задремать. В салоне царило сонное оцепенение, Иосиф Кириллович вполголоса обсуждал что-то с советником — неразборчиво и чуть слышно. Тот вздыхал и отвечал коротко и ещё тише.

Краюхины уселись вместе, откинули головы и мирно похрапывали, соприкасаясь висками. Трогательная картина — и это охрана Великого князя?!

Впрочем, в Краюхах Заболотин не сомневался ни секунды — уж они-то точно никогда не подведут. И не спали бы они сейчас — будь хоть малейшая опасность…

Заворочался Сиф — кажется, его разбудил разговор Иосифа Кирилловича. Мальчик завозился, устраиваясь поудобнее, выронил фуражку из бессильно разжавшейся руки и, посапывая, привалился голову к плечу князя. Тот удивлённо замолчал, повернул голову и невольно улыбнулся — да так, что Заболотин на долю секунды даже испытал жгучую, не свойственную ему собственническую ревность: «мой ординарец!»

Иосиф Кириллович вздохнул и снова вернулся к разговору с советником. Старик отвечал ещё короче, прикрыв глаза и словно засыпая. А может и не словно — сколько уж ему лет-то было, устал, небось, за ночную службу да и потом вряд ли успел отоспаться.

Великий князь понял это и замолчал, покосившись на дремлющего мальчика. Тот зашарил рукой в поисках фуражки — вспомнил! — не нашёл и проснулся. Сел, очумело мотая головой, пытаясь понять, кого это вместо подушки так уютно использовал… Понял и молча захлопал глазами, медленно наливаясь краской. Уткнулся взглядом в свои неизменные часы и неловко расстегнул верхнюю пуговицу рубашки — в жар, видать, бросило.

— С добрым утром, — поприветствовал мальчика Иосиф Кириллович с коротким смешком. — Как спалось? Мы минут через двадцать уже на посадку пойдём.

— А… Нормально спалось, — сипло отозвался Сиф и всухую сглотнул.

— Ну вот и отлично, — улыбнулся князь, наклонился и поднял его фуражку. Сиф взял её, прямо-таки зарываясь взглядом в давно изученный до сетки мельчайших трещинок на стекле циферблат. Секундная стрелка неутомимо бежала вперёд, хотя порою Сифу казалось, что чем ближе к Заболу, тем медленнее она должна двигаться, а там, на той странной, опалённой в его памяти некогда родной земле — так вовсе пойти в другую сторону.

Нет, пока она бежала вперёд, не оставляя хозяину часов выбора: время уходит, причём, уходит только назад. Так что рано или поздно придёт и время «отвечать и спрашивать».

Может… уже сейчас?..

— Ваше… — голос совсем пропал, выдавая волнение, — ваше высочество…

— Ой, как я ненавижу церемонии, — закатил глаза Великий князь. — Давай просто… Иосиф Кириллович, хотя бы.

— Хорошо, — торопливо кивнул Сиф. Ему сейчас было без разницы, как обращаться к этому человеку. Совершенно без разницы. Главное — спросить, а дальше… дальше уже видно будет.

Время — спрашивать. А после — отвечать. Это тоже придётся.

— Иосиф Кириллович… — снова начал он и снова запнулся и замолчал.

— Ну чего? Сиф, не буксуй. Спросить чего хотел?

— Никак нет!.. То есть — да… спросить… А кто… мой…

— Твой — кто?

— Ну…

Князь положил руку мальчику на плечо:

— Спрашивай, Сиф. Не бойся. Что случится от твоего вопроса?

— Что-то… — не сумел лучше описать накатившее чувство юный фельдфебель.

— Ничего, ты у нас человек военный, с переменами уж как-нибудь справишься, — утешил Иосиф Кириллович. — Спрашивай. Вперёд, офицер.

Сиф невольно вытянулся, стискивая козырёк фуражки так, что пальцы побелели. Офицер. Да. Это просто тот, кто в ответе…

— Вы — мой крёстный? — поднял на князя испуганный взгляд, сглотнул, но глаз не отвёл. Сердце билось всё чаще и выше, приливая кровь к щекам, и, наконец, колотилось уже где-то в горле, мешая говорить. Глаза в глаза с самим Великим князем — непростое испытание даже для взрослого человека, а уж для пятнадцатилетнего мальчишки…

Губы Иосифа Кирилловича тронула мягкая улыбка, и князь прикрыл глаза — словно притушив пронзительный фамильный взгляд Куликовских. Сиф услышал собственный неприлично-громкий выдох, с сипом — оказывается, он не дышал последние несколько секунд.

— Ну а чей же ещё, любезный мой Маугли? — рассмеялся Великий князь. — Ты видишь здесь более достойного претендента?

Сиф опустил глаза, чувствуя, как постепенно, медленно сердце сползает на место, за рёбра.

— Ну что, так страшно? — слышал он голос князя над ухом. — Иосиф, я что, кусаюсь?

Сиф замотал головой, сползая в кресле и закрывая глаза. Говорить не хотел — да и не вышло бы, судя по тому, с каким сипом получалось дышать.

— Ну и то слава Богу… Ладно, крестник, хочешь спать — спи. Время ещё есть.

Сиф закивал и откинул голову на спинку кресла, моргая с закрытыми глазами — солнце било в глаза. Самолёт изредка покачивался, и свет становился то ярче, то глуше. Словно это не самолёт, а солнце покачивалось — как фонарик, который висит под потолком палатки. Тогда, на войне… На грани сна приходили какие-то воспоминания, щедро приправленные обычными сновидениями.

Рядом снова о чём-то говорили Великий князь и его советник. Вернее… Крёстный и его советник. Теперь можно думать именно так — ведь ответ был дан… Ответ — на вопрос…

Сиф зарывался всё глубже в дрёму — словно что-то отпустило его наконец, и ещё недавно тугая, скрученная пружина начала расправляться. До конца этого было ещё далеко, но процесс начался. И Сифу в кои-то веки стало хорошо.

… Но чем глубже в сон, тем больше напряжение — из воспоминаний, память тела и сердца, не более. И Сиф не знал, что и сидящий сзади командир тоже вспоминает те самые дни — столь трудно начинающееся знакомство капитана УБОНа и мальчишки-бандита. Эти воспоминания были с ними — такое не забывается.

Качает крылом самолёт. Покачивается солнце — как фонарик…

Фонарик качнулся. Капитан устало вытянул ноги, стараясь хоть на секунду остановить в голове круговорот напряжённых мыслей о предстоящих боях, но не получалось.

— Мы завтра вечером отправляемся отсюда, — сообщил он Индейцу. Тот поднял голову и кивнул, показывая, что понял. Он не любил говорить, как офицер ни старался его вывести на разговор.

— Не забудь броник, слышишь? — напомнил Заболотин на всякий случай.

— Сам знаю, — неохотно буркнул мальчишка. — Не маленький.

— Ну, раз знаешь — делай, как знаешь, — пожал плечами Заболотин, скрывая беспокойство. Мальчик дотянулся до своей трофейной винтовки, постелил на колени куртку и принялся разбирать оружие. Заболотин следил за ним вполглаза, сдерживая желание подсказать, как что сделать ловче, проще: Индеец не переносил советов под руку и тут же начинал огрызаться.

Вообще, СВК — снайперская винтовка Калашникова — была оружием, в общем-то, не совсем снайперским, вопреки названию. С виду — так вообще тот же калаш, только точнее да самозарядный, с магазином на десять патронов. На деле… Ну, винтовка как винтовка. «Драгунову» в точности уступает, конечно, но зато, как это в умных книжках пишут, «максимально унифицирована с основными образцами пехотного вооружения» — с АК и РПК. И потому использовалась обычно «вторыми номерами» снайперских пар.

— Мы отправляемся совсем в отвратное место, которое даже при большой фантазии тихим и спокойным не назовёшь. Учти это и… береги там себя. Не суйся в пекло, — всё-таки не удержался офицер и сразу же пожалел об этом. Во-первых, Индейцу никогда нельзя говорить, чего не надо делать, — немедленно примет к сведению и обязательно попробует, во-вторых, нельзя о Заболе говорить плохо.

— Это вы и ваша война сделали Забол таким, — зло проговорил Индеец, бросая на Заболотина очень нехороший взгляд, словно на секунду поглядел на мужчину сквозь прицел.

— А ты помнишь мирное время, Индеец?

— Не зови меня Индейцем! У меня есть нормальное прозвище, — тут же окрысился пацан. Норов у него был ещё тот. Дикие мустанги из вестернов отдыхают.

— Сивка-бурка, вещая каурка?

Если мальчишка и помнил сказку, шутки всё равно не оценил, сердито прошипев:

— Сивый я, — когда он злился, у него иногда срывался голос.

— Сивка — так Сивка… Но помнишь? — осторожно спросил Заболотин, словно хирург, осматривающий края раны, словно сапёр, идущий по минному полю. Он очень хотел понять этого мальчика — но получалось плохо.

— Помню слегка, — пробормотал Индеец-Сивка неохотно.

— А родителей? — всё так же аккуратно и осторожно продолжил спрашивать капитан.

— Они погибли, когда дом рухнул… — мальчик потемнел лицом и крепко прикусил губу. Разрыдаться боится?

— Они жили долго и счастливо и умерли в один день… — задумчиво процитировал какую-то сказку Заболотин, и желание задавать вопросы у него отпало. — Ладно, пойду, проверю караулы.

Он натянул сапоги и вылез из палатки. Лагерь укутал вечерний сумрак, где-то над лесом ещё тлели угли солнца, быстро остывая и тускнея. С караулами всё было в порядке, Заболотин это знал, но хотел оставить мальчишку одного: быть очевидцем переживаний — приобрести в лице юного бандита врага. Хотя, впрочем, он и есть враг. Неудачливый убийца. Только почему Заболотин не верит этому?..

В лагере было удивительно тихо. У костерка, который Заболотин заприметил, возвращаясь из штаба, сидели человек пять, и капитан не захотел их разгонять — последний спокойный вечер, кто знает, что ждёт их впереди. Но тут где-то далеко послышался мрачный рокот вертолёта, солдаты проворно вскочили и принялись поспешно забрасывать костер землей. Не стоило дразнить судьбу, уж слишком притягательной мишенью мог стать огонёк посреди военного лагеря в вечернем полумраке.

— Здравия желаем, ваше высокоблагородие! — негромко поприветствовали они подошедшего офицера.

Заболотин им кивнул, беспокойно косясь на небо, которое на горизонте ещё отсвечивало догоревшим солнцем. Вертолёт пролетел довольно далеко от них, и капитан приободрился, но ненадолго: внезапно послышался шум мотора. Солдаты нервно заозирались.

Тут из темноты появился Казанцев и, поприветствовав всех, сообщил:

— Ваше высокоблагородие, вам командиры соседних роты просил передать, что они этой ночью меняют свою дислокацию… Собственно, часть уже поехала. Я предупредил караульных, правильно?

— Да, — кивнул Заболотин, с досадой отмечая про себя, что вечно узнаёт обо всём не сразу. Аркилов-то, наверное, уже в курсе…

Шум постепенно затих в отдалении, и капитан сразу же выбросил всё это из головы. Ещё днём он мечтал, чтобы соседи свалили с навкиной бабушке, но теперь ему это не доставило ожидаемой радости. Все мысли были заняты предстоящей операцией.

— Кто караул сменяет? — спорил он, вглядываясь в лица солдат. Кажется, они и есть.

— Мы, вашбродь. Через полчаса наша смена, — подтвердили его догадку солдаты.

— Если что-то ночью случится — сразу же докладывайте мне, не взирая на время. Даже если меня для этого придётся разбудить пинками, — напутствовал бойцов Заболотин, поглядел на бывший костёр, который уже не дымил, и направился обратно к себе в палатку.

Индеец кончал собирать винтовку. Заболотин присел на свой спальник и качнул фонарик. По палатке заплясали в неведомом танце чудны?е тени, и мальчик недовольно поднял голову:

— Верни фонарик на место, слышь!

— Я и не трогаю, — показал пустые руки офицер. — И вообще, ты спать собираешься?

— Собираюсь. Позже, — неохотно ответил мальчишка и отложил винтовку. Про родителей он больше не вспоминал, но Заболотин и не торопился всё узнавать. Тот, кто ломится в чужую душу, рискует сослепу влететь головой в стену — лучше подождать, пока дверь сама откроется.

Мальчишка, не собираясь никаких дверей открывать, разлёгся на своем спальнике, о чем-то напряжённо думая. Какое-то время он лежал молча, затем судорожным, уже знакомым Заболотину движением принялся шарить по карманам. Не обнаружив, разумеется, искомого — коробочки с гранулами психостимулятора, — он глухо и коротко всхлипнул и отвернулся от Заболотина, чтобы тот не видел подозрительно мокрых глаз и закушенной губы. Не так давно они поспорили, насколько хватит у него сил обходиться без «песка» — и даже не пытаясь его нигде раздобыть, и пацан отчаянно хотел доказать, что он сильный. Он не знал только, что, когда его мысли захватывал голод-ломка, внимание к внешнему миру резко падало, так что, бывало, он мог минутами смотреть на один предмет, даже не осознавая, что происходит. Заболотин знал про ломку, но ничего не мог сделать, кроме как проследить, чтобы ПС никак к мальчишке не попал. Оставалось только ждать, а сколько — неделю, месяц — время покажет.

Заболотин потушил фонарик, видя, что Индеец ничего в этом мире не замечает, забрался в спальник и закрыл глаза, почти тут же забываясь по-звериному чутким сном. Он не раз просыпался от всхлипов пацана — тот думал, что его никто не слышит, или, может, просто не замечал, что плачет вслух. Заболотину стоило больших трудов не встать, не подойти к мальчику — знал, что всё равно не утешит.

Ночью ничего не случилось. Даже покушений не было — выплакавшись, пацан заснул до утра и почти не просыпался, только вздрагивал во сне и шарил рукой вокруг, словно ища заветную плоскую баночку из-под чая.

… Когда Заболотин, ёжась и позёвывая, вылез из палатки, лагерь уже начинал потихоньку шевелиться. От соседей не осталось ни следа, если не считать следом несколько бутылок водки, оставленных в знак дружбы. Знак этот, конечно, оценили, но не успели оприходовать — явился капитан и велел убрать до какого-нибудь экстренного случая. Причем проследил за этим лично — знал, что стоит отвернуться, как хотя бы одна бутылка таинственным образом отрастит себе лапки или крылья и исчезнет, чтобы оказаться потом у кого-то в личных вещах. В лапки и крылья Заболотину было сложно поверить, но конечный результат перелёта бутылки в сочетании с честными-честными глазами солдат всё же заставлял принять этот факт к сведению. Так что теперь Заболотин с подарка не спускал глаз, пока не убедился, что больше ничего бутылкам отрастить себе не удастся.

Бойцы приуныли и нехотя принялись собираться. У них было навалом времени до обеда, и Заболотин отрядил всё-таки несколько человек за водой — на случай.

Изредка Заболотин ловил себя на мысли, что сравнивает себя с Женичем и напряжённо думает, правильно ли поступает, так ли сделал бы старый подполковник. Без Женича было боязно: ведь теперь он, капитан Заболотин, в ответе не только за свою роту, но и за весь УБОН.

Батальон свернул лагерь удивительно быстро — солнце не успело заметно склониться в сторону горизонта, как стали появляться перед Заболотиным ординарцы штабс-капитанов с докладами: такая-то рота собрана, такая-то рота готова. В общей кутерьме не участвовали только несколько штабных офицеров, за исключением Аркилова — тот наравне с Заболотиным проверял состояние батальона.

Мельком помянув в уме Серёжу, своего покойного ординарца, Заболотин заставил себя забыть обо всём — кроме сбора батальона.

Когда по рации поступил сигнал, а далеко впереди зарокотали вертушки, батальон был уже полностью собран.

— С Богом, — вздохнул Заболотин, когда пилоты вертушек сообщили, что готовы принимать пассажиров. В последний момент рядом с капитаном объявился Индеец и с независимым видом устроился в недрах вертолёта вместе с офицером.

Признаться, Заболотин о своём юном убийце почти не вспоминал, не до того стало: ему передали, наконец, пакет с приказом и с объяснением положения вещей. И теперь офицер сидел, вчитываясь в каждое слово, и пытался предсказать хотя бы часть испытаний, ожидающих батальон впереди, на востоке. Вертолёт сделал крюк над лесом, повернулся хвостом к солнцу и полетел прочь.

… Заболотин-Забольский проснулся и огляделся по сторонам. Судя по еле заметному ощущению крена, самолёт заворачивал на посадку. Мрачный Сиф тоже не спал, глядя в иллюминатор. Внизу их ждал Забол.

— Нас ожидает торжественная встреча в столице, — предупредил Иосиф Кириллович, который, судя по всему, за весь полёт не сомкнул глаз.

— Тогда, Краюхи, как положено: я «а ля дипломат», вы шугаете взглядами толпу, — кивнул близнецам Заболотин. Краюхины ухмыльнулись, синхронно кивнули в ответ. За улыбками пряталась полная собранность. Как и раньше — снайпер всегда начеку.

Сиф не отрывал взгляда от иллюминатора — всё время, пока самолёт шёл на снижение. Он уже забыл о вопросах и ответах — прошлое оказалось сильнее.

Что ты там пытаешься разглядеть, Сиф? Давно заросший холм-курган, искривлённая сосенка на котором за шесть лет вымахала, наверное, большим деревом? Давно уже отстроенный город, который ты когда-то любил и считал центром мира?.. Или, может, излучину реки с полуразрушенным городком, который вы обороняли сутки, пока не пришла рота «Встречающих»? Ведь там, куда вас перебросили вертолёты, батальон распался на отдельные подразделения, координируемые Заболотиным и Аркиловым. Это был ваш первый бой там…

Хотя нет, вряд ли ты будешь вспоминать этот бой. Ведь тогда как раз провалилась твоя последняя, пятая попытка убить Заболотина, верно? Конец — конец всего, как ты тогда думал. Неужели будешь вспоминать это? Может, оттого что на самом деле провал стал не концом всего, а только началом…

Непросто выглядеть самим собой, когда ни о чём думать не можешь… Ползать, стрелять — и всё время ловить взглядом ненавистное лицо. И думать, что остался всего один, последний шанс обрести свободу. Свободу от этого странного офицера, который вздумал отчего-то поменять ему жизнь.

Сможешь обрести свободу? Убить, глядя прямо ему в глаза?

Не сможешь — тогда просто пусти себе пулю в лоб. Потому что это навкино противостояние длиться вечно не может. Ты сдохнешь без «песка». Не будет того, кому дал слово, — не будет и самого слова.

Ты докажешь, что ты сильный.

Только не тем, что выживешь. А тем, что он — не выживет. Тот, кто принёс войну в твой мир, вместе с остальными взрослыми.

Ты справишься. И победишь не только этого офицера, но и свои колебания. Глупые колебания.

«Я его убью», — твёрдо думал Сивый, нервно стискивая запасной магазин. А потом глядел на мужчину, который сидел так, чтобы прикрыть в случае чего его, своего убийцу, и решимость пропадала. Этот офицер вёл себя не так, как положено врагу. Не так, чтобы можно было легко его застрелить.

Необходимость выбора достигла своего пика случайно и неожиданно. Выринейцы — волей-неволей оказавшись на чьей-то одной стороне, Сивый научился различать, кто есть кто, — попытались силой, прямой атакой выбить с окраины города русских, заставить их отступить в центр. Завязался ожесточённый бой — русским отступление было не с руки. Выбираться из города стало бы слишком сложно.

… Так вышло случайно, и Сивый потом так и не сумел понять, как. Просто в какой-то момент они оказались вшестером, безо всех остальных: четыре выринейца, Сивый и офицер.

— Драпай, дурень, — толкнул вбок Сивого капитан, короткой очередью перечёркивая одного из противников. Сивый торопливо менял некстати кончившийся магазин автомата — винтовка уже давно куда-то потерялась.

— Да драпай, — зашипел снова мужчина. — Потом поменяешь! Догони ребят — они тебя защитят.

Сивый прекрасно осознал вдруг всю невыгодность положения офицера. Следующей очередью его прибьют. Но не прибьют самого Сивого, которого мужчина прикрывает собой. Прикрывает — зная, что у самого нету шансов выжить.

Надо просто подождать — и всё. Или даже уйти — не выживет этот человек, невозможно это.

Но это не станет точкой в их противостоянии. Осознанной.

И ты всегда будешь колебаться, вспоминать этого офицера.

Мальчик-Шакал, который по-прежнему причислял себя к Шакальей стаи, не задумываясь, что делает, перекатом выскочил из-за прикрывающей спины мужчины, вдавил курок и не отпускал уже до тех пор, пока не прекратились ответные выстрелы, потому что мёртвые уже не могли ответить — да и почему-то не могли они попасть по мальчишке. Только тогда Сивый встал, трясущимися руками принялся менять магазин, вынутый из разгрузочного жилета, который на нём держался только чудом — настолько был велик. Как и броник.

И то, и другое в своё время сунул ему офицер.

… Магазин встал на место, и Сивый торопливо поднялся с земли. Заболотин — так звали его врага — хотел было подойти, но увидел дуло автомата, направленное ему точно в грудь, и замер.

— Ты в порядке? — ещё успело сорваться с губ.

— В полном, — стараясь, чтобы голос не дрожал, сказал Сивый и прицелился. Оба — и Сивый, и офицер — знали, что с линии огня не убраться.

— Хорошо, ты меня сейчас убьёшь, — признаться, самообладание Заболотину не изменило. — А дальше? Что потом?

— А… Почему не бежишь? — вместо ответа спросил Сивый, медля отчего-то.

«Всё. Конец», — металась в голове рваная мысль. Сейчас — или никогда уже. Кого-то сейчас придётся застрелить — или офицера, или себя.

— Как я видел, ты неплохо попадаешь по движущимся целям, — мужчина ещё раз взглядом оценил расстояние до ближайшего укрытия. — А умереть от выстрела в спину — недостойно офицера. Я предпочитаю видеть убийцу… Так что будет после того, как ты меня сейчас убьёшь? Продолжишь убивать всех подряд?

Сивый не ответил, нервно стискивая автомат. «Выстрелить, выстрелить, срочно!» Пока ещё все эти размышления, колебания не достигли своего «пика» — как находит «пик» ПС, после которого уже ничего нет, темнота, равнодушие… ПС. Белые шарики, с которыми было бы всё так… легко.

А сейчас что-то внутри менялось, стоило снова прицелиться. Что-то, чего не знал Сивый, проживший два месяца в непрерывной погоне за военными — Шакальей стае было без разницы, какой стране те служили. Что-то, чего не понимал Сивый, даже проведя две недели рядом с этим странным Заболотиным. Военным, который не торопился уничтожать всё вокруг. Врагом, который переделывал своего будущего убийцу — и Сивый не мог противиться. Потому что этот офицер вёл себя, словно Сивый ему родственник, за которого он в ответе.

Глупец — ведь они же договорились. Пять попыток…

Ну что же ты медлишь? Ты же Шакал. Ты сильный. Ты прежний. Перемены только чудятся.

Вдави курок. Не медли.

«Не смогу дальше жить»? Что за ерунда, так герои в книжках говорят!.. Когда-то любимые герои любимых книжек…

А губы сами собой продолжают, всё так же, словно книжку читаешь:

— Я… уйду следом.

Мужчина стоял живым воплощением спокойствия. Голос Сивого же опять сорвался на шёпот. Несколько тягостных минут они стояли друг против друга, медленно привыкая к мысли о скорой смерти. И вдруг Сивому безумно, до сдавившего грудь крика, захотелось жить — дальше, без конца, как можно дольше! Жить, жить, не умирать, не исчезать из этого страшного, сумасшедшего мира, который оставил его без родных — безликой военной артиллерией! До боли в груди, до булькающего в горле, рвущего горло крика! И с этим самым криком он вдавил курок, перестав управлять своими руками.

Ему казалось, что выстрелов не слышно. Только мелькали перед глазами воспоминания — как много дней назад мужчина расталкивает его, натягивает броник — свой! Как закрывает собой, всегда, даже несколько минут назад. Как…

Пока всё это вспыхивало в голове, палец продолжал судорожно давить на курок.

И почему-то больше не вспоминалось, как рота Заболотина уничтожила почти всех ребят-Шакалов, как офицер забрал его с собой — силой, как предложил свою жизнь в обмен на то, что Шакалёнок останется в батальоне.

… А ствол ходил ходуном, как угодно — лишь бы…

Тишина. Магазин был пуст. Автомат молчал. Молчали и люди.

— Не буду, не буду! — выпустил, наконец, свой крик Сивый. — Не хочу тебя убива-ать!

Офицер, неловко прихрамывая, подошёл к нему и присел на одно колено рядом, крепко обняв, оградив руками. От куртки несло порохом и немного — кровью.

— Ты не убил, не убил, не переживай, — он обхватил мальчишку, словно желая спрятать от всего страшного горелого мира, которым правила война. — Всё позади, малыш. Мы живы.

— Ты броник тогда мне отдал, — всхлипывал мальчик, давясь слезами. — И потом закрывал всегда. А я-а… — и глухо заревел, уткнувшись в пахнущее потом и гарью плечо.

— Сивка ты мой бурка, вещая каурка, — офицер рукавом вытер ему слезы, отчего лицо пацана стало ещё более чумазым. — Индеец. Ну-ну, пошли, убираемся отсюда и догоняем наших. Ты ведь останешься?

Мальчик судорожно кивнул, ощутив вдруг пьянящее чувство, как к нему возвращается жизнь. Ждать смерти было слишком страшно, особенно если умереть предстояло от собственного выстрела.

Брошенный автомат с пустым магазином так и остался валяться среди бетонной крошки в безымянным дворе. Ни мужчина, ни мальчик не вспомнили о нём. Сивка, конечно, потом нашёл себе новый «ствол», но никогда, даже в шутку, даже на предохранителе, не направлял в капитана. На его капитана — потому что теперь мальчик твёрдо решил остаться с ротой.

Ведь больше не было необходимости делать тот самый выбор.

Ведь перемены бывают — но они не ко злу ведут. Когда рядом твой капитан — зла быть не может, ты отчаянно веришь в это.

Может, ты и не хотел никогда принимать на себя долг солдата, ненавидел само это слово… Но, может, солдат — это всего лишь тот, кто защищает тебя? А ты просто в своё время ничего не понял? И теперь этот долг не кажется таким страшным и ненавистным. И со?ит перемен.

Сиф глядел в иллюминатор до самого последнего момента, когда уже ничего нельзя было увидеть за зданиями аэропорта. Только тогда мальчик спохватился, очнулся от своих мыслей и вопросительно взглянул на полковника.

— Оправь рубашку, — добро усмехнулся тот. — Фуражку не забудь. Погоны поправь… Ну вот, теперь даже на офицера похож. Пошли.

Заболотин-Забольский приблизился к Великому князю и встал ровно в шаге от него, за правым плечом. Сиф занял привычное место рядом с полковником, Краюхи застыли с двух сторон со спокойными и доброжелательными лицами. Советник, секретарь и Алёна оказались бесцеремонно оттеснены назад.

— Только не делай зверских физиономий, когда увидишь, сколько нас поджидает репортёров, — предупредил ординарца Заболотин.

— Ваше высокородие, ну что вы как с маленьким ребенком, — обиделся Сиф. — Можно подумать, я не знаю, как себя вести, — а сам чуть подвинулся, словно прячась за спиной командира.

Заболотин улыбнулся и не ответил, потому что открылась дверь и опустился трап. Сиф вдруг ощутил, что Москва осталась далеко-далеко. Привычный и добрый город сменился чужой — уже чужой — землёй, и перемена страшила. Ох, если бы можно было закрыть глаза и не смотреть на всё это…

Но всё уже неотвратимо начало меняться — и там, в Москве, и здесь, и уже нельзя было остановить эти перемены — только принять. И шагнуть на эту странную, чужую землю.

— Добро пожаловать, ваше императорское высочество, на земли Забола — верного друга Российской Империи! — с пафосом провозгласил президент, окруженный невзрачными людьми из «совершенно незаметной» охраны, пожимая руку Великому князю. Застрекотали фотоаппараты, засверкали вспышки. Краюхины слегка подрастеряли свою дружелюбность, внимательно прочёсывая взглядом толпу у трапа. Сиф еле заметно поморщился, стараясь не думать про репортёров. Спокойными были только Иосиф Кириллович и Заболотин-Забольский, с кажущейся безучастностью тоже скользнувший взглядом по толпе.

Алёна старалась остаться незамеченной и скромно стояла сзади. Шофёру нечего делать было в этой кутерьме, зачем она вообще сюда отправилась? Зачем сменила привычную и наверняка любимую машину на общество дипломатических мужей и людей охраны?

Зачем-то сменила, говорил её уверенный вид. Затем, что надо было. Впрочем, этот вопрос «Зачем?» можно было задать почти каждому из присутствующих. И все они твёрдо знали, что «Затем, что надо было». Ты можешь не любить перемены, но долг всё равно поставишь выше этого — таков был принцип каждого: секретаря и советника, Заболотина, Сифа… И самого Великого князя, быть может, тоже.

Не любишь перемены. Но ведь — надо. Всегда. Как бы ни хотелось остаться в прошлом — оно уже прошлое, и перемены надо принимать.

… Чтобы не повторилось.

И Сиф почему-то улыбнулся.