История первая: Письмо Великого Князя

В школьном дворе было по-весеннему сыро. В огромной луже перед ступеньками таял серый мартовский снег, в лужах поменьше на дне ещё лежал ледок. Но весь это «акваторий» не мешал восьмиклассникам гонять драный футбольный мяч, поднимая тучи брызг, поскальзываясь, падая и роняя соседей. Все в школе знали, что до тех пор, пока не сойдёт окончательно снег, после большой переменки восьмиклассники будут возвращаться в кабинеты по колено мокрые, грязные, запыхавшиеся — но счастливые.

Потом на смену снегу придёт грязь — и всё будет так же, только ребята будут чуть менее мокрые, но более — грязные. Потом грязь высохнет, и все вздохнут с облегчением, среди прочих — Николай Павлович Станкевич, преподаватель «начальной военной подготовки», чей урок у половины восьмиклассников был хоть и «полторажды» в неделю, но все эти разы он приходился после той самой большой перемены: в четверг и, раз в две недели, в субботу.

Сегодня был четверг. Звонок только-только стих, а двор уже огласился весёлыми криками. Станкевич подошёл к окну, взглянул на разбивающихся по командам ребят и тяжело вздохнул. После футбола любые знания, как показал полугодовой опыт, в головах восьмиклассников не задерживались. «Сквозное ранение» наукой тут же зарастало здоровым склерозом. Дело могли поправить только регулярные контрольные, но Николай Павлович помнил себя в возрасте своих учеников и не любил зверствовать. В конце концов, рассуждал он, знания эти далеко не всем понадобятся, а к выпускному экзамену и обезьяну он сможет научить отличать звания и рода войск, ориентироваться на местности, кидать условную «гранату», разбирать-собирать АК и верно отвечать на экзаменационные вопросы. Но это если у самого Николая хватит времени — старая контузия всё чаще даёт о себе знать, мешая, как говорится, «учебному процессу».

— Что такой печальный, Николь? — обратился к учителю человек, подошедший и вставший рядом. Он был похож на Николая, только лет на десять младше. Тот же поворот головы, «греческий» нос, короткие волосы цвета корицы, но они, правда, не припорошены ещё сединой. Столь большая разница в возрасте была типична для многодетных семей, в общем-то…

Николай обернулся и не сдержал улыбки:

— Алик, не подкрадывайся со спины. А то напугаешь ещё…

— Прости, — невинно улыбнулся в ответ названный Аликом.

— Я не печальный, я просто гляжу во двор и понимаю, что на урок снова придёт толпа усталых, мокрых и грязных оболтусов, половине из которых мой предмет — это «Всего сорок пять минут — и снова мяч!», а с таким настроем что-то выучить…

— Ну-у… — повёл головой Алик, — признай, мы тоже любили мяч гонять.

— Мы хотя бы не купались при этом в лужах, — кивнул Николай в окно. Во дворе как раз образовалась куча-мала, когда кто-то поскользнулся и не успел вовремя подняться.

— Что поделать, — развёл руками Алик. — Детство — это особая пора. Ты мне лучше скажи… Это всё — твои?

— Нет, слава Богу, моя только половина. И поверь, Алик, мы с тобой — такими не были!

— Охотно верю, — кивнул Алик, не теряя улыбки. — А расскажи о них что-нибудь.

Николай пожал плечами, глядя во двор:

— Да что о них говорить… Подожди четверть часа — и увидишь их во всей красе.

— Нет, ну на уроке же ты мне не будешь о них рассказывать… Вот уедешь ты лечиться — как я с ними буду? Кого бояться, на кого рассчитывать? Вот, например… Ну, вон тот, белобрысый — твой?

Мальчишка, о котором шла речь, как раз обходил общую «свалку», ведя мяч к воротам — двум рюкзакам, бессердечно брошенным в талый снег. Юный футболист из окна был хорошо заметен — он один мог похвастаться не просто светлыми, но вовсе почти белыми волосами, потому-то, наверное, Алик и обратил на него внимание.

— Который с мячом? Мой. А тебе что, офицер Лейб-гвардии, досье на него полное давать?

— Не-е, — широко улыбнулся Алик. — Сам найду, если захочу. А ты что-нибудь такое, школьное.

Николай снова перевёл взгляд на окно и пожал плечами:

— Школьное ему подавай… Бородин… Иосиф, если не вру. Да, Иосиф — или, если короче, Сиф. А вон, видишь, за ним следом длинноволосый мальчик бежит в красной футболке? И вон ту девочку, что на заборчик с ногами забралась. Они всегда втроём: Сиф, Саша, Надя.

— Бородин Иосиф? Вот забавно… — что забавного, Алик пояснять не стал, вместо этого аккуратно присел прямо на учительский стол и попросил: — Ну и расскажи мне о них что-нибудь.

— Ну… Троица эта как раз из тех, кому мой предмет даром не нужен. Считают они себя, представь себе, хиппи. Урок то и дело прогуливают, а если не удалось — то сидят с таким тоскливым видом, будто принцессы, в башне заточённые.

Алик фыркнул, закидывая ногу на ногу. Сравнение его позабавило, и он прищурился, требуя взглядом продолжения.

— Так что лучше их и не спрашивать. Саша, длинноволосый который, — он на самый конкретный вопрос может ответить такой философией о том, что войны — зло, что впору цитаты собирать и книгу выпускать. А Надя честно повинится, что не знает. И спросит, зачем девочке это всё зубрить, коли служить она не собирается. Так что оставь в покое и нервы себе не трепи, — проинструктировал Николай, подходя к своему гостю.

— Понял, — кивнул Алик, поглубже задвигаясь на стол, и закинул голову, чтобы глядеть прямо на Николая, снизу вверх. Глаза у него были весёлые, но вот беспечности в них не было и в помине. Да и веселье было какое-то… очень внимательное, цепкое. Только на самом дне плескалось что-то умильное, таким взглядом младшие братья на старших глядят — смутное стремление к равенству и огромное уважение.

— Ты мне глазки, братец, не строй, — погрозил пальцем Николай.

— Хорошо, — покладисто кивнул Алик. Да, братское сходство их было очевидно, и Алик, видимо, любил играть роль «послушного младшего брата».

— Ну вот и не строй, — добродушно хмыкнул Николай и, когда Алик отвёл всё-таки взгляд, продолжил: — А вот у Сифа этого есть одна забавная особенность. Правда, его она неизменно огорчает, но как-нибудь тебе может пригодиться.

— Какая же?

— Подожди, пока он глубоко о чём-нибудь задумается… и спроси. Главное — быстро и чётко, а то он очнётся. Если успеешь — он тебе столь же быстро и чётко, не задумываясь, ответит. Похоже, когда-то он военным делом очень увлекался, а теперь вспоминать об этом не хочет.

— Ещё забавнее… — задумчиво протянул Алик. — Ну, точно пробью его по базе… Такое ощущение, что я где-то его имя слышал.

— Кто его знает, — пожал плечами Николай. — Сколько помню — они всегда втроём, «хиппуют». Ну, о ком-нибудь ещё тебе рассказать? Выбирай, — он широким жестом обвёл двор.

Алик вытянул руку, чтобы из-под рукава пиджака показались часы, и покачал головой:

— Об остальных байки расскажешь вечером. Скоро уже звонок, верно?

Николай взглянул на большой циферблат, что висел над входом в класс, и согласился:

— Да… Вон, и выкрики стихают. Значит, скоро явится сюда мокрое стадо. Ну, готовься знакомиться. На тебя вся моя надежда.

— Не волнуйся, Николь, — заверил Алик, вставая. — Сберегу ребят в лучшем виде… А ты поезжай, отдохни, полечись, — заботливо добавил он под звуки звонка.

В коридоре, словно отдалённый гул истребителя, послышался с каждым шагом нарастающий топот, и вот уже в кабинет ворвался цветной вихрь, состоящий из мельтешения футболок, волос, рюкзаков и весёлого гомона. Мальчишки промчались по классу, кидая рюкзаки под парты, и следом за ними, переждав эту бурю за дверью, степенно вошли девочки. Шум постепенно стихал, переходя из гомона в любопытные шепотки — кто это стоит у доски рядом с Николаем Павловичем.

Когда все разместились, Николай, по обычаю негромко, поздоровался. Волей-неволей все затихли, чтобы слышать, что говорит учитель.

— Добрый день, ребята. Садитесь. Гена, что с вами? Вы мыслею гуляете по пляжу?

Мальчик тут же вскочил под смешки класса, судорожно застёгивая рубашку:

— Извините, пожалуйста, просто мне жарко было…

— Тогда, может быть, у вас жар? Временное помутнение рассудка? И вы забыли, что в школе ученик обязан выглядеть опрятно? Тогда обратитесь в медкабинет…

Ребята захихикали, а смущённый Гена торопливо застегнул последнюю пуговицу. Дождавшись, пока он одёрнет рубашку, Николай Павлович кивнул:

— Садитесь, садитесь.

Обведя класс внимательным взглядом, он убедился, что остальные ребята тоже более-менее оправили одежду, и повернулся к брату:

— Представься, чтобы их вопросы не мучили, — предложил он. Брат кивнул и шагнул вперёд.

— Здравствуйте, бойцы… тьфу, ребята. Нет, вставать не надо. Зовут меня Александр Павлович. Станкевич Александр Павлович. Как я полагаю, фамилия и отчество мои вам более чем знакомы. Верно?

Нестройный хор подтвердил, что так и есть.

— Я заменю Николя… Николая Павловича, я имею в виду, — поспешно поправился он, подмигивая ребятам. Те неуверенно заулыбались. — Сегодня я ещё просто посижу на уроке, а со следующей недели вся власть в сем кабинете перейдёт мне. Абсолютная монархия, так сказать, пока Николай Павлович изволит поправлять здоровье на курортах…

— Ну, это уже было лишнее, — кашлянул Николай. — Тебя, Алик… То есть, простите, вас, Александр Павлович, иногда заносит. Болтун, знаете ли, находка для шпионов.

Класс прыснул. Братья-Станкевичи, впрочем, тоже забавлялись происходящим.

— В общем, нам с вами предстоит через многое пройти. Как подсохнут лужи — отправитесь заниматься строевой подготовкой… Впрочем, насколько я вижу, — Александр явно копировал манеры своего брата — вплоть до интонаций, — вас наличие луж не смущает. Так что можем начать и пораньше…

По кабинету пронёсся стон. Все видели, как маршируют старшеклассники, и присоединиться к ним мало кто мечтал. Тоскливее всего стон прозвучал у третьей парты в центральном ряду — где, как раз, сидели белобрысый Сиф и его длинноволосый товарищ.

Дождавшись, когда эмоции поутихнут, Александр оптимистично закончил:

— Уверен, когда Николай Павлович вернётся, он будет поражён вашими успехами в деле военной подготовки. За сим я умолкаю, Нико… лай Павлович пусть ведёт урок, а я понаблюдаю со стороны, — с этими словами он прошёл в конец кабинета.

Тут над притихшим классом взмыла рука:

— А можно вопрос, Александр Павлович?

— Да? — обернулся Александр. — Как вас зовут, юноша?

— Андрей, — отозвался мальчик.

— Хорошо, Андрей, спрашивай.

— А вы… ну, это, у вас все в семье — преподаватели?

Сосед Андрея — тот самый Гена — пихнул его вбок, но и сам любознательный уже смутился и уткнулся взглядом в пол.

— Отнюдь, — улыбнулся Александр, разглядывая класс. Почти все обернулись к нему, даже яркая троица «хиппи». Остановив взгляд на Иосифе, Александр весело сообщил: — Вообще-то, честь имею служить в Лейб-гвардии.

И офицер — в общем-то, даже бежевый «гражданский» костюм не мог скрыть армейской выправки — готов был поклясться, что Иосиф при этих словах вздрогнул.

— Но педагогическое образование по следам моего любезного брата получил, — добавил Александр уже спокойным тоном и сел на пустующую последнюю парту. Двинул рукой, высвобождая часы из-под рукава, и печально заметил: — Ну вот, я отнял у урока целых семь минут. Прошу прощения.

От одного вида этих часов по некоторой части класса пробежал завистливый шепоток — о таком офицерском хронографе мечтали многие.

Правда, Иосиф, на которого изредка поглядывал Александр, участия в общей зависти не принимал. У него самого на руке болтались покоцанные, тёртые, с сеточкой мелких трещин в углу циферблата часы — почти такие же. И Александру этот мальчик становился всё интереснее. Ну не мог офицер Лейб-гвардии пройти мимо ряда очевидных нелепиц: малолетний хиппи с офицерским хронографом, не любящий, но знающий теорию военного дела — многое в этом перечислении было взаимоисключающим. И ладно бы просто странный хиппи — в конце концов, может, у него отец служил, вот и нахватался мальчишка — но Александра не покидало ощущение, что сочетание «Иосиф Бородин» он где-то уже слышал. И это «где-то» прочно ассоциировалось с родной Лейб-гвардией.

Вот и думай после этого, что делать: то ли расслабиться и, как советует брат, не обращать на хиппи внимания, то ли, чего просит деятельная натура, устроить импровизированное «расследование», чтобы хоть чем-то разнообразить грядущие преподавательские будни.

… Урок размеренно и обыденно тёк к своему логическому завершению — звонку. Ребята большей частью глазели в окно, слушая учителя, дай Бог если в четверть уха. Троица хиппи — девочка сидела через проход от своих друзей — откровенно скучала, незаметно обмениваясь записками. Правда, Александр со своего места и со своей наблюдательностью видел эти «передачи» преотлично, но вмешиваться не торопился. Брата такое поведение учеников, кажется, ничуть не огорчало, ему было достаточно пятерых ребят, что слушали урок, и отсутствия шума. А вот Александру было скучно, потому-то он и забавлялся наблюдением.

И совсем не замечал, что Николай всё чаще прикладывает ладонь к боку и замолкает, переводя дыхание. Что посередине урока он изменил своей привычке расхаживать туда-сюда вдоль доски, изредка оставляя на ней небольшие пометки, по которым, если поднапрячься, можно было восстановить всё, сказанное на уроке. Что, рассказывая про различные способы подачи сигналов, Николай даже не удосуживается переспрашивать учеников — поспевают ли они за ним.

Только когда даже юные «хиппи» заметили перемену в поведении учителя и в беспокойстве заворочали головами, Александр поднял глаза на брата.

А потом вскочил с парты и в несколько широких шагов оказался рядом.

— Николь, — дождавшись паузы, позвал он тихо.

— А? — словно вынырнув из пучины размышлений, повернулся к нему Николай.

— Я сам закончу урок. Иди в медкабинет.

— Да что ты, Алик! Что ты со мной, как с инвалидом? — возмутился Николай — но вяло.

— Иди, — Александр был непреклонен. — Хватит терпеть, выпей обезболивающее. Или вколи. Сколько приступ уже идёт? Десять минут, полчаса?

Николай помедлил, растерянным взглядом обводя притихший класс, потом повинился:

— Да первый раз прихватило аккурат, когда ты закончил говорить…

— А сейчас? — с бесконечным терпением няньки уточнил Александр.

— Ну, с четверть часа, наверное… слабо…

Александр покачал головой, взял брата под локоть и не больно-то и вежливо потянул к дверям, на ходу пояснив растерянному классу:

— Сейчас вернёмся.

Когда за ними закрылась дверь, класс в едином порыве переглянулся и замер, стараясь даже не дышать. За стеной кабинета явственно слышались голоса: недовольный, но оправдывающийся — их учителя, и сердитый — его брата. Наконец, они до чего-то договорились, дверь открылась — от неё только успели отпрянуть самые любопытные — и в кабинет вернулся один Александр Павлович. Обвёл строгим взглядом класс и заметил:

— А подслушивать нехорошо.

— А что с Николаем Павловичем? — спросила кто-то из девочек.

— Отправился отдохнуть. Итак, как видите, моя преподавательская карьера началась на, — он уже знакомым всем жестом двинул рукой, глядя на часы, — пятнадцать минут раньше. Заодно и выясню, кто из вас наибольший Гай, Юлий Цезаревич, и способен не только заниматься своими делами, но и слушать учителя на уроке… Вот например. Сигналить можно ведь не только рукой соседке, чтобы записку забрала, но и как-то ещё. Бородин, ваши предложения?

Мальчик поднялся, на ходу забирая-таки и подружки записку, и, не стерпев, постарался незаметно её развернуть.

— Бородин! — окликнул его Александр. — Чем подаётся сигнал?

Мальчик мыслями всё ещё гулял около записки, поэтому от требовательного окрика вздрогнул и буркнул:

— Трассой. Трассирующим патроном из оружия, в смысле. Или сигнальной ракетой… Или…

— Вот с этого момента поподробнее. Например, сигнал бедствия, — попросил Александр Павлович, отвлекая мальчика от более чем характерной оговорки. Да и начал перечисление Иосиф с весьма специфического вида сигнальных средств…

— Ну… красной сигнальной ракетой, наверное, — предположил мальчик, оторвавшись от записки и теперь пытаясь вспомнить хоть что-то из урока.

— А если нет красной? Есть, допустим, зелёные. Как же в этом случае?

Мальчик вздрогнул, что-то вспомнив — вряд ли из рассказанного Николаем Павловичем на уроке.

— Огни другого цвета, выпускаемые с небольшим интервалом очередями по трое, так же являются сигналом бедствия… — проговорил он заученно.

И Александру показалось, что не ему одному, офицеру, вспомнилось, как тревожно взмывают над лесом эти «очереди по трое». На войне не знаешь, сигнал ли это бедствия — или ловушка. И мучаешься, понимая, что не придёшь на помощь в любом случае — нельзя подвергать твою разведгруппу опасности.

— Хорошо, — отвлекаясь от воспоминаний, кивнул офицер. — Какие у кого ещё будут предложения?

— Сигнальным зеркалом! — вспомнил кто-то.

— Дымовой шашкой!

— Да просто костёр побольше развести!

У ребят, скорее, заработала фантазия, а не память. Послушав пару минут различные предложения и на ходу отметая самые дурацкие, Александр, наконец, поднял руку:

— Достаточно. И я очень хочу, чтобы на следующем уроке вы напрягали при таком вопросе не только фантазию, но и память. А домашнее задание… — он заглянул в классный журнал, где Николай Павлович уже аккуратно прописал всё, потом с показной растерянностью поднял глаза на ребят: — А можно я эти буквы и цифры просто на доску срисую? Что такое Га… Гэ-А-Дэ страница пятнадцать точка два?

— Григорьев А. Д., — пояснил кто-то, прыснув. — Учебник такой.

— А… Любопытная аббревиатура… — Александр ещё раз взглянул в журнал, потом повернулся к доске и вывел, красиво и аккуратно: «ГАД». Класс захихикал, а Александр невозмутимо прибавил: «с. 15.2, 16–17,? в к. гл.»

— Если бы я сам ещё понимал, что пишу, — добавил он, откладывая мел в сторону. — Ну да ладно, спрошу вечером у… Николай Павловича. В общем, сейчас уже будет звонок, так что собирайтесь и валите отсюда, пока я добрый. И морально готовьтесь — теория кончилась. По идее, она только полгода идёт, вводная, так сказать, часть курса, но Николь вас пожалел. Я — не буду. Как только подсохнет — отправимся на улицу.

Класс зашумел, сгребая с парт вещи. Александр вышел из кабинета и остановился чуть в стороне от двери — ему стало любопытно послушать, что о нём будут говорить. А в том, что будут, он не сомневался.

Отзывы в целом были пока нейтральные. С чувством юмора, мол, у дядьки всё в порядке, а на обещания все горазды… Не верили пока дети, что влипли, влипли по самые уши — в лапы к стра-ашному офицеру Лейб-гвардии.

Впрочем, не все были такие беспечные.

— Вот помяните моё слово, нифига он не пошутил, и будем мы, как идиоты, маршировать по стадиону, — сердито ворчал Саша из хиппи, выходя первым и поджидая двух своих друзей.

— Да, это не Николай-волшебная палочка, отсидеться да смотаться не выйдет… — невесело подтвердила Надя. Сиф же помедлил в дверях — выходил последним из класса — и заметил проницательно:

— Не волшебная палочка. Станок…

— Токарный? — простодушно удивилась Надя.

— Пулемёт станковый, калибра двенадцать и семь, более сорока килограмм весом со станком и лентой на полсотни патронов. Предназначен для борьбы с… кхм, ладно. Именуется «станковым пулемётом Ходосова», СПХ, или же, в быту, просто «станком» или «без спешки». Ну чего уставились? По-моему, похож.

Александр Павлович Станкевич еле сдержал смех, развернулся и тихо ушёл. Тем самым «станком» его ещё в армии звали.

А друзья уже шли дальше, и Сиф, он же Спец, мысленно клял своё неуёмное военное воображение и слишком шустрый язык, за которым не поспеваешь с криком: «Стой, чего несёшь?!» — что, впрочем, делом было обычным.

— Спец по мировому лиху… — как всегда покачала головой Расточка. — Зачем ты всё это в голове держишь? Энциклопедии какие-то читаешь?

— Да так… книжки. Иногда. У опекуна скапливаются, — Сиф поглядел на друзей и со вздохом добавил: — Типа «детские»…

А про себя твердил заученно: «Это правда, это правда!»

… Обычно ему довольно легко удавалось переключить внимание — своё и друзей — на что-то другое, но сегодня все мысли как приклеенные вертелись вокруг Николая Павловича и его брата. Происшествие, по школьным меркам, весьма выдающееся — у их класса уже вовсю параллельный расспрашивал, что же за новый учитель, отчего, почему в середине четверти… Убедившись, что отвлечься не выходит, Сиф ушёл «в молчанку», крепко задумавшись, а на вопросы отвечая односложно и невпопад. Одно было хорошо — даже Расточка втянулась в обсуждение таинственного Александра Павловича, но при этом больше не вспоминала необычную «эрудицию» друга. В конце концов, друг — он подождёт, всегда же рядом, а учитель-то меняется редко…

Школа утихла только на следующей неделе. Сенсации — они везде недолговечны, но такая всё-таки подзадержалась в умах учеников: даже Расточка предложила в следующий четверг сходить, а не сказаться поголовно больными — всей тройкой.

Они стояли у окна в коридоре, на улице то ли мело, то ли капало — не разобрать, сыпался с неба дождь пополам со снегом. Было сыро, в окно задувало, зато батарея была горячая. По причине «осадков» восьмиклассники отменили свой обычный футбол, и на большой перемене стало решительно нечего делать. Школьники курсировали по холлам, уныло поглядывая в окна и пытаясь чем-нибудь себя занять, в том числе и разговорами. Вот Расточка и сказала, прямо так и предложила:

— А давайте пойдём сегодня к Александру Павловичу, а? Сказаться больными всегда успеем, хоть все трое разом!

— Одна уже есть, — без восторга откликнулся Каша. — На голову.

— Ах, та-ак! — немедля возмутилась Раста. — На голову, да?!

— На весь свой чудесный «хэд», — подтвердил Каша всё так же ворчливо. — Мы же уже решили, что валим!

Расточка нахмурилась и дёрнула себя за одну из расточек, выказывая раздражение:

— Ну почему нельзя пойти-то? Всё равно на улице погано, а перед новым учителем надо себя хоть как-то за-ре-ко-мен-до-вать!

— Да нас уже Николай-волшебная палочка отрекомендовал, небось. Волшебник, блин, — мотнул головой Каша и откинул с глаз волосы. — Уже представляю, как…

— Между прочим, он нас почти не спрашивал. Может, и новый не будет, — с надеждой предположила Раста.

— А Спеца в тот раз ведь спросил… — фыркнул Каша и выжидающе поглядел на друга, в молчании стоящего рядом. Тот ещё не высказал своё мнение, а оно было решающим.

Спец поглядел на Расточку, стоящую справа, потом куда-то налево и вздохнул:

— Пиплы, решайте вы, но в темпе. Если валим — то сейчас!.. А если тормозим — то с концами.

— Почему? — удивился Каша, вертя головой и ничего не понимая.

Спец ещё раз вздохнул, непроизвольным, случайным жестом одёргивая рубашку — обычную, в красно-белую клетку:

— Поздняк. Уже затормозили. Вон Станок идёт.

И верно, как раз в этот момент в холл вошёл Александр Павлович, оглядел дрейфующих школьников и как назло остановил свой взгляд именно на «хиппейской» компании. Теперь уже было не отвертеться — хочешь ли, не хочешь, а всё равно на урок придётся идти.

— Вот блин, — глубокомысленно изрёк Каша и добавил с раздражением: — Тормоза-а…

— Ты тоже, — весело отозвалась Расточка. — Ну что, выхода нет, так что погоуили!

Мальчики, мрачно зыркая друг на друга, некоторое время не отвечали. Первым отозвался Спец:

— Погоуили бодрым маршем, лайк осуждённые на казнь, — согласился он, смешно подчёркивая голосом «англонизмы». Словно его самого забавляли эти словечки, и он их употреблял не по привычке, перенятой «с Арбата», — а ради шутки.

— Ну, пошли, — с тяжёлым вздохом смирился Каша, первым, что характерно, двигая в сторону кабинету — с любым решением Расточки друг рано или поздно смирялся, так что она и не сомневалась, в общем-то, что не окажется со своим предложением в гордом одиночестве. Единственное, она не могла поручиться, что и Спец будет столь же покладистым — но тот после появления Александра Павловича стал странно задумчив и не соизволил объяснить, почему «воздержался» в споре.

Заметив, что учитель пришёл, в сторону кабинета потянулись и остальные восьмиклассники, переглядываясь и обмениваясь предположениями, что же будет. Погода была плохая — так что не погонит же он их на улицу, как грозился!

У двери Спец внезапно затормозил, заворачивая и прислоняясь к стене. Друзья повторили его манёвр, и в ответ на их вопросительные взгляды Спец пояснил:

— Да как представлю, что ещё сорок пять минут торчать в этом кабинете… Давайте со звонком, что ли?

— Если бы ты сразу сказал, что не хочешь идти, он бы нас не засёк, и мы бы не пошли! — попенял ему Каша.

— Ага… Безнаказанно прогуливать урок офицера Лейб-гвардии, как же, — со странной смесью вызова и нерешительности ответил Спец. Словно с радостью прогулял бы — но отчего-то нельзя. Что-то не даёт. Раста вздохнула и начала сплетать три расточки — красно-жёлтую и две зелёных — в косичку. Спеца она иногда не понимала — что же скрывается за его словами, что он имеет в виду, что подразумевает, а что сболтнул случайно, не думая. Она часто замечала за ним эту досаду — скажет что-то, а потом мучается, но старается виду не подать. Почему, что им движет — она, как ни старалась, не могла понять. В конце концов, устав от загадок, она мысленно махала рукой и больше уже не думала, но хватало такого «недуманья» обычно ненадолго.

Сейчас Спец шёл на урок будто против воли, и этим снова поставил Расточку в тупик. Ну что он за человек, со своей странной щепетильностью во всём, что касалось армии, офицеров, военного дела?!

— Так. До звонка ещё… — Раста глянула на часы Спеца — кстати, ведь тоже на офицерские похожи! — и вычислила: — Ну, не больше трёх минут, если твой «хрюнометр», Спец, не врёт. Так что пора бы и в кабинет, в любом случае.

— Не врёт он, — Спец отдёрнул руку, надвинул рукав рубашки на часы и первым вошёл в кабинет. Расточка скользнула следом, чуть не столкнувшись с ним в проходе плечами, Каша, немного помявшись, зашёл последним.

Раста, заглаживая вину за то, что притащила на урок, подсела к Каше, а Спец был вынужден устроиться через проход. Раскладывая вещи по парте, мальчик не удержался и поднял глаза на учителя. Александр Павлович сидел с мальчишеской непосредственностью прямо на учительском столе — и внимательно глядел на ученика. Сиф сморгнул, прогоняя навязчивый образ военных лет: командир допрашивает пленного, но при этом держится так, будто ему всё известно. Абсолютно всё из того, что скажет или о чём промолчит этот выринеец. И только потом, на удивлённый вопрос мальчика: «А зачем ты спрашивал, если и так знаешь?» — капитан ответил, устало проводя рукой по лицу: «Ничего я не знаю. Но рассказать то, что и так уже врагу известно, человеку психологически проще…»

Вот и сейчас Сифу казалось, что Александр Павлович говорит одними глазами: «А я всё знаю о тебе…»

«Чушь, — твёрдо сказал себе мальчик. — Если бы он обо мне что-то знал — он бы сказал, разве не так?» — но всё равно, стоило отвести глаза и как ни в чём не бывало вырвать лист из тетрадки для переписки с друзьями, лоб начал щекотать чужой взгляд. Чтобы блефовать с таким уверенным видом — надо что-то знать. Надо иметь причину блефовать…

«Я просто себя накручиваю. Из-за Расточки перенервничал, вот и мерещится всякое», — почти весь урок твердил себе Сиф, рассеянно слушая о сигналах, обозначениях и прочих символах, позволяющих ориентироваться, распознавать и обмениваться мнениями в условиях плохой видимости, слышимости, военной обстановки и прочих бедствий. С гораздо бо?льшим вниманием он параллельно с этим читал «карманного» формата книжку, захваченную из дома, — четвёртую из «Хроник Нарнии». Домашнее задание было сделано ещё в Управлении, так что опасаться было нечего…

С этим заданием тоже курьёз вышел. Честно говоря, Сиф не планировал его делать — нечего удивлять Расточку с Кашей подобным рвением, — но в итоге чуть просчитался со временем, и в какой-то момент в Управлении стало делать совершенно нечего. Вот Сиф и полез, пользуясь отсутствием командира, в компьютер — поиграть в тайком поставленную «войнушку». На самом деле, игры, особенно военные, Сиф не слишком любил, но в этой его прельщала необходимость контролировать действия целого подразделения, разведки. Быть командиром, отдавать приказы — и стараться избежать самой угрозы огневого контакта. Всё-таки, игры играми, взгляды взглядами, а то, с чего жизнь, можно сказать, началась — не забудешь. С разведвзвода. Ну, потом уже, когда официально…

И всё было бы хорошо, не вернись полковник так тихо, что увлечённый игрой мальчик заметил его слишком поздно. «Та-ак, — сказал командир, с интересом наблюдая, как Сиф поспешно „сохраняется“. — Военной подготовкой занимаемся? — и, дождавшись обречённого кивка, распорядился: — Значит так: игру — снести, вот эти бумаги — разобрать и разнести, а потом… тебе там по нормальной НВП ничего не задали? Или уже сделал?» — и, понятное дело, пришлось засесть с тоской за учебник, отвечать на вопросы после параграфа, грызть ручку, подбирая «хипповские» ответы. Чтобы Станок — Сиф уже привык так нового учителя в мыслях называть — раз и навсегда отстал.

… Так что резкого оклика: «Бородин, а можно взглянуть на вашу домашнюю работу?» Сиф не опасался. Гораздо больше его занимал вопрос Расточки: «Вечером на Арбате будет Костяник в „Дредноуте“ играть. Сольный концерт! Ты — угу?»

«Скорее ага, — приписал бисерным почерком Сиф в углу бумажки. — Если опекун даст». И сунул записку друзьям уже под звуки звонка, в который раз поражаясь, как быстро пролетает урок, если его не слушать. Даже страшно становится от проносящегося мимо со свистом времени.

Александр Павлович на сей раз, объявив окончание урока, не вышел первым, а присел на свой стол — точно так же, как сорок пять минут назад. Ребята расходились — и тройка хиппи в их числе. Уже спускаясь по лестнице, Сиф запустил руку в карман, остановился и хлопнул себя по лбу:

— Навкино болото! Забыл книжку в кабинете!

— А, то-то я гляжу на тебя на уроке — а ты глазом куда-то под парту косишь, — хихикнула Раста и на лестничной площадке, подпрыгнув, уселась на подоконник. — Ну, давай, беги, ждём!

Сиф кинул у окна торбу и через ступеньку, досадуя на малый рост — а то и через две бы побежал — взлетел обратно на этаж. Ворвался в кабинет, заозирался. Книжки ни на парте, ни под партой не было…

— Ты — это ищешь? — раздался голос от доски. Сиф вздрогнул и резво обернулся. Александр Павлович протягивал книжку, всё так же сидя на столе. — Тоже Льюиса любишь?

— Да… В смысле, нашёл — читаю. Интересно. Только… — тут Сиф прикусил себе язык, удерживая желание раскритиковать тактику войск Мираза.

— Только — что? Мне там Миразова тактика не нравится, — признался Александр Павлович, странно щурясь.

— А мне нравится, — буркнул Сиф, забирая книжку и засовывая её в задний карман джинсов. — До свиданья, — и бодрой рысцой двинулся к выходу, но у двери его остановил окрик учителя:

— Как говорилось в одном фильме: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться…»

— И почему у меня нехорошие ассоциации… — пробурчал Сиф, оборачиваясь.

— Да ладно… у меня только один вопрос: у тебя отец в Лейб-гвардии не служит?

Сиф мгновенно взмок и столь же мгновенно расслабился. Не знает, значит…

Тут в кабинет заглянул Каша:

— Эй, Спец, ты чего застрял?..

А у Сифа уже сорвалось с языка, необдуманно и глупо:

— Он мне не… отец…

Ползущие на лоб брови Каши. Мгновенно подобравшийся Станок — знает он, что-то точно знает! И тягостное ощущение, что ляпнул самую большую глупость в своей жизни. Ведь так легко было сказать простое: «Нет, не служит»… Но язык почему-то споткнулся на этом «не служит». Точно так же как и на «не» в прозвучавшей в итоге фразе.

Каша мялся на пороге, силясь осознать услышанное. Станок задумчиво вертел на пальце обручальное кольцо — жест нервный, но явно привычный, неосознанный.

Сиф разозлился, прикусил губу и исподлобья взглянул прямо в глаза Александра Павловича. Чего хочет этот человек — испортить, сломать ему жизнь?!

В этом наблюдается какая-то странная закономерность. Шесть лет назад будущий офицер Лейб-гвардии тоже ломал ему жизнь по своему желанию. И рассказывал потом иногда об этом — спокойно, ровно, не подозревая о своей вине… Впрочем, порою Сифу казалось — он сам это помнит, но раз за разом убеждался, что память — всего лишь его фантазии и рассказы командира.

… По возвращении из штаба в «родной угол» капитана Заболотина ждала не слишком тёплая встреча. Мальчишку ничему не научила утренняя стычка — он вновь полез в драку, прямо с порога, с голыми руками. Скрутив его через целую минуту напряжённой борьбы, Заболотин заметил:

— Это даже за попытку не считается.

Пацан захрипел и попытался вырваться. Как следовало из перемежающихся ругательствами слов, то не было попыткой убийства:

— Верни… коробочку, гад, — прошипел юный Индеец, отчаянно извиваясь в руках капитана, но у того хватка была железная.

— Не потерплю наркотиков в моей роте, — припечатал Заболотин, следя, чтобы пацан никоим образом не мог дотянуться ни до своего ножика, ни до кобуры или ножен — самого офицера.

— Я… не в твоей навкиной роте, — мальчишка извернулся и попытался хватануть руку офицера хоть зубами, но тот его быстро усмирил, заломив руки и пригнув к полу.

— Ты. Сам. Захотел. Остаться. С нами, — чётко проговаривая каждое слово, сообщил Заболотин, вместо точек нагибая мальчика всё ниже, пока тот не начал сдавленно скулить. — Вне зависимости от мотивов, которые тобой двигали.

— Верни, — мальчик обмяк в руках офицера, и тот наконец отпустил. Маленький бандит плюхнулся на четвереньки и некоторое время просто тяжело дышал, опираясь на подгибающиеся руки, потом приподнялся и повернул к Заболотину голову, впервые снизойдя до объяснения без дополнительных вопросов: — Без «песка» жить… не выживешь.

В голосе была бесцветная, глухая тоска.

— Ещё как выживешь, особенно от ремня, — пообещал Заболотин, поднимая мальчишку за шкирку — ворот футболки протестующе затрещал, но уцелел — и заставляя сесть на кровать. — Есть в мире ещё куча вещей помимо оружия, смертей и наркоты, — наткнувшись на почти пустой взгляд, в котором где-то в глубине плескалась тоска по «песку» — ПС — и редкими всполохами пробивалась наружу бессильная ненависть, офицер запнулся, но заставил себя говорить дальше, гоня мысль, что мальчик едва ли сквозь «голод» его слышит. — Война старается нами управлять, превратить нас в зверей, но нельзя ей так просто сдаваться. Даже ты должен ещё помнить мирное время. Когда у тебя был дом, друзья. Когда никто никого не убивал.

— Шёл бы ты к навке на болото и там с головой по… — дальше шло уже по-забольски, заковыристо и неприлично — но в целом равнодушно. Послав тусклым голосом офицера, пацан лёг и отвернулся к стенке. И никакие попытки Заболотина его расшевелить не увенчались успехом. Максимум — длинный посыл по не всегда приличным адресам к навке и её родственникам, а обычно — апатичное молчание.

А ещё отсутствие аппетита и плохой сон по ночам, со сдавленными то ли ругательствами, то ли рыданиями, с кошмарами, с криком, замирающим на губах и так там и остающимся, не проглоченным и не выпущенным.

Это молчание — единственное, чем мальчик пытался защититься от влияния офицера. Словно отрезая себя от поблёкшего, растерявшего цвета — без «песка» — мира и от этого странного капитана, пытающегося его научить… жить. Без Скалев, без Капа, Тиля… Забыв про подорвавшегося Люка, не вернув ножик Рыже. Мальчик не хотел этому учиться и проваливался в равнодушие ко всему миру.

И Заболотину оставалось только ощущение, что так продолжаться долго не сможет, и молчание дрогнет — от чего, правда, капитан не знал…

Отбросив смутные образы полувоспоминаний-полуфантазий, Сиф не отводил глаз от Александра Павловича — далёкий от дружелюбия взгляд. Офицер, несколько удивлённый таким отпором, пожал плечами:

— Гляжу, друзья тебя заждались… Ладно, на той неделе поговорим ещё. До встречи… Иосиф.

— До свиданья, — Сиф проскользнул мимо Каши и захлопнул дверь в кабинет — тихо, вежливо, но именно захлопнул.

— Слушай… это чего было? — всё ещё выпадая из реальности, поинтересовался друг. Сиф остановился и обернулся к нему:

— Значит, Каш… Ты не спрашивай пока ни о чём, ладно? Я расскажу всё — и тебе, и Расте. Но потом. Сейчас — никак, — он провёл рукой по лицу. — Ох уж этот Станок…

— Как хочешь, — после некоторой заминки согласился Каша. — Да я и не настаиваю…

Сиф облегчённо выдохнул и выпрямил спину, до того устало сутулясь.

— Спасибо, — зачем-то сказал он Каше. Потом вымученно улыбнулся: — Пошли к Расте?

— Пошли, — согласился товарищ, всё ещё бросая на Сифа странный взгляд, но тот, успокоенный своим обещанием всё когда-нибудь рассказать, бодро сбежал по лестнице и подхватил торбу:

— Какие планы, пиплы?

Расточка спрыгнула с подоконника, одёрнула вручную расписанную кем-то из множества её знакомых блузку и жизнерадостно напомнила:

— Как куда — Кальмариков забирать! Или ты передумал, Каш?

— Страшного Кра-акена в двух лицах! — охотно подхватил Сиф, дополняя сказанное подвыванием замогильного голоса. И только Каша промолчал, задумчиво кивнув, словно они со Спецом поменялись ролями…

Друзья спустились в раздевалку, оделись — на улице всё никак не прекращался «дождеснег» — и вышли из школы, вежливо попрощавшись с охранником, рассеянно грызущим яблоко.

— Ух, ну и кака с неба падает, — поёжилась Расточка, натягивая капюшон куртки поглубже. — А я-то надеялась, что за урок распогодится…

— Ага, двадцать раз распогодится, — фыркнул Спец, поднимая лицо к небу. — Ладно, авось не простынем…

До корпуса младшей школы было недалеко — всего-то пересечь школьный стадион. Расточка шла, весело болтая то о Костянике, то о Крезе, то ещё о ком-то из арбатских друзей. Спец шёл рядом, изредка поглядываю на Кашу. Больше всего он опасался, что Каша всё же решится и начнёт расспрашивать… Но то ли друг не решался, то ли просто счёл, что обещание нарушать нехорошо, — и ни единого слова о произошедшем в кабинете сказано не было.

Коля с Марфой ждали брата на ступеньках, коротая время за спорами. Рядом с ними примостились ещё ребята, наверное, из их же класса, активно участвуя в разговоре. Приход «старших», разумеется, некоторое время оставался без внимания — до тех пор, пока Сиф не поднялся к ним и не поднял рюкзак Марфы:

— А домой — не?

Ребята тут же задрали головы, разглядывая «незваного гостя», и тот от неожиданности сделал шаг назад, чуть не споткнулся и в последний момент спрыгнул через две ступеньки на асфальт.

На него глядел Стёпка, тот самый, из его подъезда. Который на лифте катался, а потом…

Мальчишка был изумлён не меньше. Даже рот приоткрыл, хлопая глазами, застыл в движении — хотел встать, но замер, потом поколебался и сел обратно. Как это: тот самый молодой, подтянутый офицер, что был с капитаном… то есть, полковником Заболотиным-Забольским — разгуливает в какой-то обычной, «дворовой» одежде, а ещё и в компании с хиппи из старшей школы?!

— Ой, Сашка! — Марфа спохватилась и быстро сбежала к брату. — Чего так долго?

— Марька, не шуми, — немедленно встрял Коля. — Саша был невозможно как занят неизвестно чем.

— Неправда, — возмутился Каша, отвешивая брату лёгкий воспитательный подзатыльник. — Нас… учитель по НВП задержал.

— Это который новый? — уточнила девочка.

— Он, — с тяжким вздохом подтвердил Каша. — Ну чего, пошли?

— Ага! Стёп, ты с нами? Тебе ведь по пути?

Стёпа тут же вскочил:

— Давайте! — и как-то странно поглядел на Сифа.

Тот сунул рюкзак Марфы Каше и кивнул Стёпе:

— Ладно уж, раз в одном доме живём — провожу.

— Ой, так вы в одном доме живёте? — тут же влезла в разговор Марфа. — Здорово! А то Стёпа говорит, ему одному скучно ходить…

— А товарищи твои где? — удивился Сиф, припоминая ещё двоих «лифтовиков».

— Они из другой школы, из гимназии этой, — Стёпа неопределённо мотнул головой, разумея под этим жестов, видимо, близлежащее «элитное» учебное заведение.

— Ясно, — неопределённо кивнул Сиф. — Ну, пошли, что ли?

— Что ли, — согласился Каша, и всей большой компанией они двинулись от школы — впереди Каша с близняшками, рядом Расточка, Сиф и Стёпа чуть поодаль. Разговор всё не завязывался — младшие капельку стеснялись старших, старшие не знали, о чём говорить с младшими. Сиф косился на Стёпу, Стёпа косился на Сифа, но оба напряжённо молчали.

Мокрая холодная каша продолжала сыпать откуда-то с серого, недружелюбного «сверху», а когда поднялся ветер — то и не только строго сверху, попадая то за шиворот, то в глаза. Расточка надвинула капюшон так, что тот сполз к самым бровям, Кашина «грива» быстро промокла, и мальчик стал похож на мокрого, несуразного львёнка. Только Сиф шёл прямо, не кутаясь, будто и не было «дождеснега». Маленькому офицеру, неудачливому хиппи и без того было холодно и до дрожи неуютно — внутри теснились тревога, обида на Станка, тяжёлый осадок после разговора с Кашей, а больнее всего резал беспечный вид Расточки, которая ничегошеньки не знала. На младших Сиф не смотрел — они были не «в его сфере интересов» — ну, за исключением напряжённо шагающего рядом Стёпки.

Оживилась столь разномастная компания только на дороге, когда Каша решил не дожидаться «зелёного человечка» и рванул, увлекая за собой остальных, прямо на красный свет — благо, машин мимо школы в это время ездило мало.

Завопив от неожиданности, за Кашей помчались его близнецы, Расточка со смехом — следом. Сиф и Стёпка впервые переглянулись, даже улыбнулись друг другу неуверенно — и, не сговариваясь, припустили следом, чуть не попав под ту единственную машину, что вздумала аккурат сейчас проехать мимо школы.

Отдышавшись после неожиданной пробежки, ребята уже веселее поглядели друг на друга, и Марфа даже что-то начала рассказывать из школьных весёлых случаев, как у Сифа затрезвонил телефон, недовольно и требовательно.

— Алло? — конечно же, Сиф прекрасно узнал звонок. И заранее начал огорчаться. Как выяснилось несколько секунд спустя — не зря.

— Ты когда ко мне собираешься? Вообще-то, мне машина уже нужна, — уведомил командир без всяких «привет, как дела, как школа». Значит, торопится…

— Я от школы иду… Хорошо, бегу, — тут же поправился Сиф. — Через полчаса буду!

— Вот и беги, — и Заболотин сбросил звонок.

Сиф убрал телефон в карман брюк, вздохнул и повернулся к Стёпке:

— Значит так. Обо мне друзьям — не рассказывай. О звании. Считай это такой же тайной, как и имя моего командира. Понял?

— А… ага. А что, это задание у тебя такое, да?

Сиф поколебался, но затем отрицательно качнул головой:

— Просто другая жизнь. Ну что, ни слова — уговор?

— Уговор! — торжественно пообещал Стёпа.

— Тогда я побежал. Раст, Каш! — окликнул юный фельдфебель друзей. — Проводите Стёпку, а я побежал, опекуну я срочно понадобился зачем-то.

— Ой, — только и сказала Расточка, а Сиф вскинул торбу на плечо и сорвался с места в бег. Неторопливая, беззаботная «гражданская» жизнь обесценилась, сжалась до маленького пятнышка и задвинулась на окраину сознания.

Через десять минут Сиф уже переводил дыхание, дожидаясь лифта. Потом влетел в квартиру, пронёсся метеором по коридору, кинул торбу в комнате, на кухне сунул в карман яблоко и горсть печенья, вернулся в прихожую, схватил с полки ключи от машины, выскочил из квартиры, запнувшись о порожек, и чуть не полетел носом в кафель. Потом рывок до лифта, рывок до машины, завести мотор — и вперёд, вперёд. Командир ждать не любит… да и не может.

«Навкино молоко, а он же предупреждал, чтобы я сегодня после школы не задерживался! — вспомнил Сиф, уже выруливая на проспект. — Из-за Станка всё из головы повылетало…»

Ровно через полчаса после звонка офицерик влетел без стука в кабинет и отрапортовал, что машина готова.

Заболотин-Забольский перевёл взгляд с экрана на мальчика и недовольно качнул головой:

— А ты — ещё нет…

— А я уже почти! — выпалил Сиф, украдкой переводя дыхание. — Вот прямо уже совсем!

— Ураганчик, — улыбнулся полковник уже в спину ординарцу, который подхватил форму и унёсся переодеваться.

… В следующий раз Сиф вошёл в кабинет уже культурнее: постучался, спросил, дождался разрешения. Скользнул внутрь, присел на стул и поинтересовался:

— А куда едем?

— Я еду, — вдруг «обрадовал» Заболотин. — Вернусь вечером, так что тебе имеет смысл меня тут не ждать.

— А куда вы? — ляпнул Сиф и спохватился, что вопрос этот задавать глупо. Надо будет знать — сообщит…

Полковник погасил экран и взглянул на воспитанника устало и совершенно не строго:

— Да не, никаких секретных заседаний. Просто далеко мотаться. Дорога долгая, устанешь — а завтра в школу… Я лучше сам как-нибудь поезжу, «не обломаюсь» или как ты там говоришь.

— Угу… — вздохнул офицерик.

— Да чего ты такой грустный-то? Мне за город ехать и, к тому же, часа на четыре. И ещё дорога туда-обратно. Сам подумай, тебе оно надо? Сначала ехать, а потом четыре часа изнывать от безделья? А потом тащиться по пробкам обратно?

— Да понял я, понял… Ладно, я тут посижу, а потом домой. Может, Кот подкинет, если на колёсах.

— Кот?.. А, Котомин. Сиф, — Заболотин укоризненно покачал головой, — он тебя лет на десять старше, а ты — «Кот». Хорошо ещё, что не «Кошак» или «Котяра», но всё-таки это неуважение по отношению к Алексашке, — тут он смущённо кашлянул и быстро поправился: — В смысле, по отношению к старшему по званию.

— Хорошо, хорошо, — Сиф поднял руки в знак того, что не хочет спорить. — Его благородие Александр Васильевич Котомин, если будет на колё… если на машине поедет отсюда, может меня подбро… подвезти. А нет — дойду пешком.

Заболотин хотел ещё что-то сказать, затем поглядел на часы и поднялся:

— Ладно, надеюсь на твоё благоразумие и не буду спрашивать, сделал ли ты уроки. А мне пора, засим раскланиваюсь. Будут спрашивать — шли лесом.

— А болотом можно? — немедленно заинтересовался Сиф. Полковник рассмеялся, хлопнул мальчика по плечу и вышел, на пороге обернувшись и подмигнув. Через несколько секунд вернулся и протянул руку:

— А ключи?

Сиф отдал ключи от машины. Заболотин подхватил шинель, ноутбук, вынул из большого компьютера флэшку и, махнув рукой воспитаннику, окончательно ушёл. Сиф вздохнул, достал из кармана яблоко и пересел за стол командира. Зажёг экран компьютера, пошевелил мышкой…

На него укоризненно глядел открытый текстовый файл: «Сиф, я ОЧЕНЬ надеюсь на твоё благоразумие. Не ставь больше игры, а то я огорчусь».

Вот так вот. «Я огорчусь», что в переводе на нормальный язык означает проблемы и воспитательную беседу при обнаружении следов игр на компьютере.

Сиф проблемы и беседы не любил, поэтому закрыл файл, потушил экран и, откинувшись на спинку кресла, уставился на дверь без каких-либо умных мыслей, просто так.

Дверь шевельнулась, приоткрылась, кто-то постучал…

— Да? — важным тоном поинтересовался Сиф, вспоминая наказ посылать всех ищущихся командира лесом. Правда, вот, старших по званию посылать очень не хотелось. Чревато…

— А его высокородие… — спросил голос из-за двери.

Мимолётное ощущение, что этот голос Сифу знаком, побудило желание чуть-чуть понаглеть, и офицерик весело отозвался:

— Я за него!

— Вот даже… как? — Александр Павлович Станкевич в мундире поручика Лейб-гвардии вошёл в кабинет и в некотором изумлении уставился на Сифа. Тот на мгновенье задохнулся, но заставил себя неторопливо встать, вытянуться и ответить нейтрально, не глядя на преподавателя-офицера:

— Так точно.

— Фельдфебель? — брови Станкевича поднялись вверх.

— Так точно, — всё так же глядя куда-то мимо, подтвердил Сиф.

— А его высокородие, получается, ваш… командир?

— Так точно.

— И вы служите в Лейб-гвардии.

— Так точно.

— Иосиф, а, может, прекратите пялиться на дверной косяк и повторять, как попугай: «Так точно»? Вольно. Сядьте…

Сиф молча сел, продолжая глядеть куда угодно, но только не на преподавателя.

Александр тоже сел, в некоторой растерянности поглядел сначала на свои часы, затем на большие, что висели над столом, и неуверенно произнёс:

— А я всё думал, почему же мне ваше имя знакомо. И с Лейб-гвардией… ассоциируется. Прочесал списки, нашёл какого-то Иосифа Бородина, ординарца полковника Заболотина-Забольского, подумал — вдруг отец? Ну или там родственник… Просто ваши часы, ну, и, скажем так, некоторые знания — всё это навевало такую мысль. А сегодня ещё ваш ответ… Почему вы так странно ответили?

— Ответил, как думал.

Дрожь внутри и бешено заходящееся сердце скрыть от нежданного гостя, видимо, удалось. Но предательские связки отказывались выдавать что-то звонкое и только сипели.

Александр поглядел через плечо, словно пытаясь понять, на что же так пристально глядит мальчик, потом пожал плечами:

— Воля ваша. В общем, я счёл это знаком, что визит его высокородию стоит нанести сегодня. Узнал у дежурного, что полковник уехал, но всё-таки заглянул. А тут вы…

Сиф промолчал, впиваясь ногтями в руку. А что тут говорить, как объяснить этому человеку, что его в данный момент один пятнадцатилетний фельдфебель тихо ненавидит?

Хотя недочёты и «проколы» этот поручик-преподаватель подметил точно. И ляпнет Сиф то и дело что не то, и часы на руке, и вообще…

Но почему?! Почему именно сейчас? Зачем появился этот Станок в его жизни?

Если бы можно было проснуться утром сегодняшнего дня заново — Сиф бы, не задумываясь, так и сделал. Всё бы исправил. Не забыл бы книжку. Ничего не сказал бы Станку. Свалил бы сейчас из кабинета к Коту.

Каша бы не узнал. Станок бы не узнал. Стёпка бы не узнал… ну, или Сиф как-нибудь выкрутился бы.

Ничего бы не было. Всё как прежде. И тайна осталась бы тайной, которая никого не волнует…

Зачем, зачем, ну заче-ем?! Хотелось тихо завыть от досады и непонимания. А Станок всё такой же спокойный и капельку удивлённый сидел и глядел на него.

— Вы мне только скажите — зачем это всё? — спросил Станкевич. — Этот… маскарад со школой?

— Это не маскарад!

Голос никак не возвращался. Ну, оно и понятно, когда тебя колотит крупная дрожь — и связки съедут неизвестно куда.

Тревожно закололо колено — памятка с войны, в навкино болото её.

— А что же?

— Жизнь. Моя. Только и исключительно!

Станкевич покачал головой:

— Это не жизнь, а обман…

— Почему?! Я что, не хиппи? Не, навкино молоко, пацифист? — сердито вопрошал мальчик в форме фельдфебеля. — Или вы думаете, что я — люблю войну?!

— Почему же, не думаю…

— Вот и не думайте! А Каша с Расточкой… Ну, ещё три года — и всё равно мы расстанемся. Я в училище, Раста в театралку или мед, она не решила, Каша… в художку, наверное… И всё. А пока — три года я буду жить так, как хочу. Дружить с теми, с кем хочу, и думать то, что хочу.

— «Хипповать» или изображать из себя хиппи? — уточнил Александр.

— Хипповать, — отрезал Сиф. — С некоторыми перерывами.

— Скорее уж, служить с некоторыми перерывами на хиппи. А потом бросить, забыть — и всё? Как будто и не было друзей?

Сиф сглотнул и резко, даже слишком резко ответил:

— Мой духовник — отец Димитрий из Ильинского храма, а не вы. Да и вообще, вы — не священник.

— А не-священнику ты ничего не скажешь? — усмехнулся Станкевич.

— Да, — отрезал Сиф. В мире существовали только трое, кому он мог рассказать всё, о чём думает и переживает: командир, отец Димитрий… и отец Николай, из батальона. Правда, тому пришлось приложить немало усилий, чтобы мальчик его начал воспринимать нормально. Первые попытки разговорить игнорировались вчистую.

И удивительно, но отец Николай был одним из немногих, кого Сиф достаточно хорошо помнил даже без чужих рассказов. Не только и не столько священник — а не по возрасту понимающий и… мудрый какой-то человек. Потому что священник? Или это всё потому же, почему отец Николай просил направить его в один из ударных батальонов? Только вот причины этого-то Сиф не знал и по сю пору…

Пацан лежал на спине, глядел в потолок и даже не пошевелился, когда в комнату заглянул священник. Отец Николай ничуть этому не смутился, вошёл и присел на край кровати.

— Всё хандришь? — спросил он тихо — но, уже далеко не первый раз, остался без ответа. Пожав плечами, отец Николай уведомил: — Бесполезно это. Ты же не так глуп, чтобы думать, что вот так, лёжа и плюя в потолок, пересилишь весь свет?

— Шёл бы ты, поп… Вместе со своими нравоучениями.

— Да и пошёл бы, — не растерялся священник. — Да вот беда — не могу батальон оставить.

— Едино са батальонем идяй, — по-забольски послал мальчик. — Едино са кома?ндиром.

— С капитаном Заболотиным или подполковником Женичем? — уточнил отец Николай.

— Обема.

— Юношеский максимализм, — вывел священник. — Ясно. Слушай, отрок, ты вообще-то не думал, что прёшь против собственной судьбы?

Если пацан и думал так, он оставил это при себе.

— Друзья тебя бросили. Капитан спас и пристроил в батальоне.

— Не бросили! Я бы их догнал! — голос у мальчишки сорвался куда-то в дискант, а потом резко, без перехода, сел до шёпота: — Так всегда поступают. Целые важнее. А я бы догнал.

— Не успел бы. Через пару дней здесь будет столько солдат, что тебя и так, и сяк пришили бы. На всякий случай. Не мы — так выринейцы. И были бы в своём праве, между прочим, потому что иначе ты бы кого застрелил. Пойми, мы, конечно, хозяева своей судьбы, но иногда чудеса накладываются на чудеса — и хотим мы того или нет, но судьба нас куда-то ведёт сама. Сам подумай, какие у тебя были шансы уцелеть, какие — очнуться вовремя, чтобы тебя заметили, и какие — чтобы сначала Заболотин, а потом и Женич согласились оставить тебя в батальоне.

Пацан, в общем-то, не знал, какие, но признаваться в этом не собирался, и отец Николай ответил вместо него:

— Почти никаких. Тем не менее, это случилось. И в таком случае не разумнее ли принять это, как данность, а не отказываться от всего мира в бесполезной попытке вернуть всё назад? Не вернёшь. Не воскресишь ни тех мальчишек, которых я отпевал, ни Никиту Мокринского.

— Я сам решу, что разумнее!

И вот тут отец Николай улыбнулся:

— Наконец-то я слышу что-то конструктивное! Решай, конечно. Судьба — она только твоя. И если куда и приведёт, то только туда, куда ты сам себя вёл.

Впервые за разговор мальчик повернулся на бок и взглянул на священника c толикой удивления:

— А ты только что говорил…

— Ну, я постарался сгустить краски. Чтобы один молодой человек хоть как-то на это среагировал и захотел хотя бы возразить. Судьба — это твой выбор. А свобода выбора нам дана изначально.

— Кем дана? — напрягся мальчишка.

— Тем, Кого, как я помню, даже ты звал в бою. Ну, по крайней мере, ты мне сам это сказал тогда.

— А… — неопределённо ответил мальчик и снова повернулся на спину. — Идяй, поп. Мне и так… фигово, — и в порыве внезапной откровенности к этому человеку, ни к чему, в принципе, не обязывающей, добавил: — Мир… будто краски теряет. Без «песка».

— Краски? — отец Николай встал. — А ты попробуй быть сильнее тяги к твоему… ПС.

— Я и так сильный…

— Тогда, значит, пересилишь.

— А зачем?

— Хороший вопрос. Чтобы оставаться сильным и ни от чего не зависеть…

Пацан вздохнул и не ответил. Хотел даже сказать что-то про этого их Заболотина, про то, что он его убьёт — и бороться с самим собой не придётся… но передумал. Закрыл глаза, чтобы не видеть бесцветный мир, и услышал, что священник вышел. Странный человек… Хочется ему доверять.

Александр Павлович и Сиф довольно долго сидели в молчании и неизвестно, кто бы первым его нарушил, если бы не решил всё стук в дверь. Сиф вздрогнул и поднял голову:

— Да?

— О, Индеец! А его-скородие ты куда дел? — в кабинет заглянул Котомин, крутящий на пальце брелок-ключ от машины.

— Его высокородие отнял у меня авто и смылся, — печально сообщил Сиф, которого в присутствии поручика тянуло хохмить вне зависимости от собственного настроения. — А чего спрашиваешь?

— Да, в общем-то, просто так, незачем. Я и сам это знаю, — поручик зашёл, удивлённо поглядел на Станкевича и спохватился: — А я помешал?

— Ты всегда вовремя, Кот, — утешил Сиф, который был действительно рад Котомину, прервавшему тягостное молчание. Потом вспомнил, что «Кот» — это не уважительно, и поправился: — То есть, вы всегда вовремя, вашбродь.

Котомин расхохотался:

— Это чего за этикет? Его-скородие на тебя наругался?

— Ага, — весело согласился юный фельдфебель. — Ну так ты чего зашёл-то?

— Да, собственно… — Котомин присел на стоящий у вешалки стул и вытянул ноги, перегородив дверь. Что-то было в поручике такое, соответствующее прозвищу — Котомин, как положено коту, мгновенно находил себе уютное место, не заботясь, удобно ли это другим. — Собственно, я с вопросом, не нужны ли тебе мои колёса. Я, как видишь, сегодня пораньше смываюсь, и его-скородие попросил тебя захватить с собой, — он закинул ногу на ногу и некоторое время глядел в потолок, потом резко подался вперёд и сел ровно: — Ну так ты чего, идёшь?

— Иду, — тут же вскочил Сиф и, повинуясь неожиданной мысли попросил: — А к метро подкинешь?

— А чего ты в метро забыл? — заинтересовался поручик и подошёл к Сифу.

Сиф отмахнулся и не ответил, наизусть набирая Расточкин номер.

— Раст? — спросил он, только девочка взяла трубку. — Так как там насчёт «Дредноута»? Что? Ага. Да, давай в метро. Ага! До встречи!

— Девушка? — полюбопытствовал Котомин и схлопотал меткий удар кулаком в бок.

— Друг, — с напором сообщил Сиф. — Ладно, я кабинет закрою, переоденусь — и внизу встречаемся, ага?

— Вообще-то, девушки любят людей в мундире, — не унимался поручик.

— Котяра! — не сдержался Сиф. — Не твоё кошачье дело!

— Понял-понял, сейчас я получу по почкам от рассерженного Индейца. Хорошо, через десять минут у моей машины, — и Котомин со смехом ретировался.

Сиф взглянул на Станкевича, о котором как-то за перепалкой забыл, и помрачнел, но тот поднялся и пожал плечами:

— Решай, конечно, сам. Но мой тебе совет — не затягивать с объяснениями. А то последствия разгребать будет… сложно. Это как в конце четверти обнаружить, что у тебя куча долгов по предмету.

— Уроки я учу вовремя, — закусил губу Сиф. — И не люблю, когда мне кто-то помогает там, где я не просил. Так что… вы ведь не скажете никому?

— Тайна не моя, так что буду молчать, — пообещал Александр Павлович. — Хотя, ей Богу, смысла в этом не вижу. Ладно, я пойду. Не забудь НВП выучить к следующему уроку. Если, конечно, тебе надо там что-то учить.

Сиф не ответил, наводя порядок на заваленном бумагами столе, и преподаватель-офицер, помедлив, всё же вышел из кабинета.

Его советы Сиф, конечно, запомнил, но следовать им не собирался — пока. Пока всё и так в порядке.

… Правда, полчаса спустя он уже так не думал, когда на глазах у друзей прощался с вылезшим следом за ним из машины Котоминым.

— Ну, бывай, Индеец, — улыбнулся поручик. — Гляжу, тебя уже деву… друзья ждут.

— Угу, — напряжённо согласился Сиф, понимая, что снова надо как-то изворачиваться и объясняться. — Удачи, — и, задавив в себе сомнения, крепко пожал протянутую руку. Котомин не виноват.

Поручик улыбнулся и закурил, прислоняясь к машине, а Сиф махнул ему рукой и поспешил к друзьям.

— Знакомый опекуна, — пояснил он, опережая расспросы. — Подкинуть предложил.

— Ничего себе знакомые у твоего опекуна… — присвистнул Каша и вдруг вспомнил странные слова в кабинете НВП и запнулся.

— Пойдёмте, пойдёмте, — потянула друзей за руки Расточка, которая то ли ничего не заметила, то ли сделала вид, что не заметила. — А то опоздаем. Костяник огорчится…

Расточка вообще была мудрой девчонкой.