История первая: Письмо Великого Князя

Это место было похоже на заброшенную стройку: та же бетонная крошка, скрипящая под ногами, те же раскиданные блоки, застывший в безлюдье дом — словно из альбома по черчению, в разрезе. Лестница, уходящая в никуда. Этаж, обрывающийся пропастью. Слепые оконные проёмы. Почти как на стройке…

Но стройка — это всегда обещание чего-то большего, будущего. А здесь не стройка.

Привычная картина — разбомбленный дом. В квартирах, когда-то тихих и уютных, гуляет холодный осенний ветер, поднимая чёрные хлопья сажи. Вокруг дома — воронки от взрывов. Спёкшаяся земля и вздыбившийся бетон.

Всё это краем сознания отмечал офицер, пробирающийся мимо домов. Такая картина уже давно не удивляла, хоть и вызывала где-то в глубине души сюрреалистичное чувство отвращения. И руки сами собой ложились на автомат: в этом городе отовсюду ждёшь засады. Особенно когда вас всего двое, а нога наливается ноющей, холодной болью. Офицер нахмурился, вслушиваясь в окружающие звуки, но пока всё было тихо, если не считать отдалённой перестрелки, отчего по неволе уходил из крови адреналин, даже если разум кричал, что идти здесь вдвоём, к тому же, когда автомат на двоих только один, — опасно.

— Где застрял, Сивка?! — окрикнул на всякий случай офицер через плечо. Судя по погонам, он носил звание капитана российской армии. На нарукавной нашивке под гербом значилось короткое «УБОН» — ударный батальон особого назначения. Не дождавшись ответа, капитан снова нетерпеливо оглянулся и остановился: — Ну?

— Тут я, — коротко отозвался его спутник, догоняя. Помимо воли обернулся, бросая взгляд в сторону двора, где остался лежать его автомат. В первый момент ни он, ни капитан об автомате не вспоминали. А сейчас… Не возвращаться же.

Без автомата Сивка чувствовал себя неуютно и озирался исподлобья, ожидая очередной засады. В общем-то, Сивка всегда ждал от жизни подвоха. А жизнь, в свою очередь, не скупилась на тычки и пинки. Может, именно оттого, что их ждали.

Споткнувшись о торчащую из земли гнутую арматуру, капитан вполголоса выругался, потирая взвывшую болью ногу. Перевёл дыхание — незаметно, чтобы спутник не обратил внимания, и заставил себя идти дальше. Сивка шёл рядом, изредка поднимая на капитана глаза. Происходящее казалось Сивке неестественно-реальным — до страха, сворачивающего нутро в тугой узел. Воспоминания неприятно царапали мысли, не оставляя возможности забыться.

Сбоку, за полуразрушенным домом, слышались редкие выстрелы.

— Наши, — прислушавшись, резюмировал офицер. — Надеюсь, нас с тобой ещё не похоронили мысленно. А то обидно было бы, возвращаешься — а все слёзы по тебе уже пролиты.

Сивка на реплику своего капитана промолчал — в словах ему чудился намёк, а намёки он не любил.

Офицер искоса поглядел на спутника и тоже замолчал. Вокруг было пустынно, и не верилось, что за несколькими домами всё ещё стреляют. Впрочем, всё реже и реже.

Капитан прокрутил в голове весь ход боя, который застал, и впервые пожалел, что батальон разделился, и здесь только две роты. Полным числом воевать было бы сподручнее. Ладно, вот подтянутся «Встречающие» — и подразделение двинется в темпе, дабы не отставать от дат, проставленных в приказе. А там и обратно сольётся батальон в единый, сильный организм… УБОНцы меньше других частей войск привыкли действовать большими подразделениями, но, всё же, батальон — сильнее двух отдельных рот, с этим не поспоришь.

…— Вашбродь, слава Те Господи! Мы уж думали, вы полегли вместе с… ребятами Хоббита, — как выяснилось, похоронить капитана ещё не совсем похоронили, но забеспокоились. От всех расспросов капитан отмахнулся со словами: «Главное — действия, я потом, Хоббит… Пашка… герой, кто из его ребят жив остался?» — и ещё с четверть часа выслушивал подробнейшие доклады. А потом загнал вину за то, что из Хоббитова взвода выжили лишь четверо, поглубже, в самый дальний угол души, и без этого заполненный подобной горечью, убедился, что всё в порядке, выринейцы «ушли на перекур», — и решил наконец-то сам отдохнуть. К тому же, нога слушалась всё хуже и хуже, появилось сосущее ощущение, что мир куда-то тихо плывёт… Дырка в ноге — не самое приятное, что может быть.

И не самое безопасное, но на войне до последнего не веришь, что ногу могут так просто отнять — всего лишь из-за того, что вовремя не обработал.

Пятиэтажка, занятая подразделением, была небольшой, да и подниматься надо было всего на второй этаж, но на лестничной площадке капитан тяжело прислонился к стене, переводя дыхание. Сивка вскинул на него глаза в немом вопросе, но получил в ответ вымученную улыбку, что всё в порядке. Собравшись, офицер отстранился от стены и по возможности быстро поднялся на этаж, стараясь отключиться от боли.

… Единственная комната квартирки, в которой они устроились, почти не пострадала от обстрела, даже оставалась цела кое-какая мебель, вроде старинного, покрывшегося гарью и пылью буфета с разбитыми стёклами и — вот уж чудны?е вкусы были у хозяев! — жёсткого дивана в модном техно-стиле. В углу комнаты притулился комод с подломившейся ножкой, вокруг него лежали фарфоровые осколки, бывшие когда-то то ли вазой, то ли блюдом, — и несколько картинок в разбитых рамках.

Первым делом заложив до половины окно — нечего светиться и приманивать пули возможного выринейского снайпера, — капитан сгрёб все разномастные осколки в угол и кое-как приладил ножку комода обратно. Когда горизонтальность восторжествовала, мужчина, повинуясь неведомому порыву, поднял с пола уцелевшие картинки, отряхнул от пыли и расставил снова на комоде.

Небольшие акварельки, на которых был изображён город — то дождливый и серый, то солнечно-яркий. Его жители, бредущие по своим делам, бездомные собаки и кошки на балконах. Зелёные деревья, лужи на дорогах. Мирный город.

Капитан сморщился, как от зубной боли, и опрокинул картинки лицом вниз. Видеть мирную жизнь было невыносимо, словно в щёлочку подглядываешь за сказкой, тебе неположенной.

— О чём ты думал?.. Ну, там… во дворе? — подал внезапно голос Сивка. До этого момента он сидел на диване так тихо, что о нём можно было попросту забыть.

— В смысле? — обернулся офицер и подхромал к Сивке. Нога, как странный кувшин, наполнилась тягучей болью до краёв, и терпеть уже не получалось, даже собрав все силы, — получалось только сипло и тихо ругаться при каждом шаге.

— В прямом, — немедленно окрысился Сивка. Характер у него был не просто «не сахарный», но и поперченный от души. Чуть что скажешь — сразу крыса, взгляд исподлобья — и поди пойми, чем обидел. — Спокойным был! Как?!

— Спокойным? Я? — офицер присел рядом, вытянув ногу, и невесело усмехнулся: — О нет, я не был спокойным, Сивка. Вот уж поверь.

Сивка недоверчиво хмыкнул.

— Все мы не хотим умирать. А уж подставлять батальон мне не хотелось и подавно. И вот что странно: о ребятах я просто в тот момент думал больше, чем о себе. Это ты и принял за спокойствие. Это знаешь… очень странное чувство. И оно становистя ценне жизни — понимаешь?

Ответ Сивку не удовлетворил. Упрямо дёрнув на затылке узел свёрнутой в жгут банданы, он постарался взглядом выразить полное неудовольствие словами Заболотина. Капитан стянул сапог, засучил штанину и принялся, ругаясь вполголоса, промывать и перевязывать ногу. Пуля прошила навылет, чуть выше сапога, не задев ни мышц, ни кости, ни нервов — большая удача. Авось удастся обойтись обычной перевязкой.

— Но с ребятами в любом случае остался бы Аркилов, — затягивая бинт, продолжил рассказывать капитан. — И это меня успокоило.

— Ты думал о них? — Сивка сделал неопределённый жест, имея в виду изредка перемещающихся по зданию бойцов.

— Ведь я за них в ответе. За каждого… Моя жизнь — мелочь, когда «на другой чаше весов» — жизни ребят, — объяснил Заболотин, не обращая внимания на то, что в ответ на «чаши весов» собеседник насмешливо скривился. — А потом, когда понял… остались только я и ты — мой непутёвый убийца.

— Я должен был!.. Понять должен был, кто ты, — срывающимся голосом ответил, почти выкрикнул Сивка, глядя перед собой — в никуда. — Не отвязывался, лез, заставлял… слушаться — и при этом враг!

— Я не заставлял…

Молчание, словно очерчённое грубыми штрихами Художника. Тишина — но условная, заполненная шагами, разговорами, редкими взрывами через несколько дворов отсюда…

— Я всего лишь хотел, чтобы ты перестал всех подряд убивать, — офицер привлёк Сивку к себе и взъерошил его выгоревшие почти до белого волосы. — Сколько тебе лет-то?

— Было восемь, — Сивка отстранился и задумался. — А теперь… Девять, наверное. Не помню.

Капитан беззвучно вздохнул. Тогда, глядя в эти злые серые глаза, он готов был поверить, что пацану перед ним не меньше тринадцати. Даже сейчас, расслабившись, Сивка выглядел… не ребёнком. Всего девять…

— Кажешься старше.

— А возраст неважен, — в отличие от многих своих ровесников, Сивка отнёсся к этим словам равнодушно. Только фраза звучала, будто кого-то другого, за кем Сивка повторял. И продолжил так же заученно: — Главное — сила.

— Сила в том, что ты убиваешь всех без конца?

Сивка молчал, кусая губы. Потом тихо, неуверенно бросил:

— А не всех теперь. Только… вырей. Как и вы все.

Словно в ответ на его слова, вдалеке взвизгнул выстрел выринейского снайпера — Заболотин разобрал этот смертельный посвист даже сквозь отвлекающую автоматную очередь.

— И не боишься убивать?

Сивка мотнул головой:

— Нет. Наверное. Когда мы с Шакалами вместе были — не боялся.

— Потому что торчал на… этих ваших психостимуляторах, — уточнил Заболотин, натягивая обратно сапог. — А без ПС?

— Не знаю. Никогда не боюсь… почти, — поник мальчишка. Память не обманешь — тогда было страшно, до дрожи и крика, до слёз и тумана в глазах. Хотелось жить — а смерть невыразимо страшила.

Правильно этот… поп, отец Николай говорил: иногда бывает слишком рано уходить отсюда. Это не решение проблем…

Сивка сглотнул и откинул волосы ото лба. Пальцы — ледяные. И дрожат.

«Слабак ты, Сив, всё-таки. Слабак. Дрожишь, как баба»…

— Не боюсь, — упрямо прошептал он, споря с самим собой и произошедшим. — Иначе как вырей бить?!

Мужчина почему-то не ответил ничего. Снял с пояса флягу, сделал осторожный глоток — с болью в ноге надо было что-то делать — и протянул мальчику:

— Крепко, — предупредил он. — Задержи дыхание, глотни и выдыхать не торопись.

Мальчик глотнул и закашлял, задохнувшись от жара. Из глаз брызнули слёзы. Внутри стало горячо и больно — и полегчало. Только слёзы всё не хотели высыхать.

— Сивка, Сивка, — погладил по белобрысым вихрам уткнувшегося ему в плечо пацана офицер. — Ну-ну, всё только впереди. Но впереди будет лучше. Не бойся, я тебя ни за что не брошу.

— Я глупый был. Думал, враги все. Каждый… И будто это — нормально. И смерть, не понимал, что это… так. Страшно!

— А теперь поумнел. И нашёл тех, кто не хочет быть тебе врагами, — Заболотин постарался говорить с улыбкой, выкинув из головы воспоминания. Те мгновенья, когда стоишь и понимаешь, что тот, кого ты успел полюбить, — сейчас тебя убьёт… И себя тоже. Маленький бандит, Шакалёнок… Враг. В это с самого начала не верилось, вопреки четырём попыткам убить. А вот пятая…

И страшнее мысль, навсегда отпечатавшаяся в те минуты где-то внутри: «Да, он больше не будет рваться убить всех без разбора. Ты этого хотел? Его смерти?!»

… И только боль в ноге напоминала, что всё случившееся — реально, и что всё наконец-то разрешилось, — а ещё уткнувшийся тебе в плечо горячий мальчишеский лоб.

— Что же… дальше? Я стольких убил… Чуть тебя не… — шептал Сивка.

— Дальше — жить. И верить, что будет только лучше. Мы ещё отпразднуем с тобой победу, — офицер потрепал мальчишку по вихрам. — Ну, всё, хватит сырость разводить, — он вслушался в тишину. Постепенно её заполнял треск выстрелов в соседнем доме. Перестрелка становилась всё ожесточённей, и офицер обеспокоенно поднялся, охнул, попытавшись наступить на ногу, сжал зубы и выпрямился. В такие моменты находиться в неизвестности он попросту не имел права.

— Пошли, Индеец! Скоро станет жарковато.

Мальчишка поднялся следом, даже не возразив против не больно-то жалуемого прозвища. Может, не заметил, может, просто не захотел говорить об этом.

Офицер и мальчик спустились этажом ниже — в штаб, и там Заболотину стало не до того. И даже не до простреленной ноги, боль в которой алкоголь лишь приглушил.

— От «Встречающих» нет вестей?

— Нет, ваше высокоблагородие!

— Скверно. Похоже, это уже мы их встречать будем… Что у соседей?

— Молчат. Рация сдохла, похоже.

Слышно было, как в соседнем дворе рвутся мины, сквозь этот грохот изредка прорывался треск автоматов. А рация всё молчала…

Сивка сидел в углу никем не замеченный и отстранённо слушал эти короткие торопливые фразы, которыми обменивались присутствующие. Жар внутри всё никак не хотел рассасываться, и, казалось, даже сердце бьётся с трудом.

Суетился Казанцев — штабной адъютант, изредка спотыкаясь о Сивкины ноги, моргал и с виноватой улыбкой извинялся. Сивка бормотал, что всё в порядке, поджимал ноги, но уже через несколько минут вытягивал обратно, и Казанцев спотыкался снова. Оба так делали ненамеренно, поэтому ни подпоручик, ни мальчишка не обижались.

— Надо послать связиста, — Аркилов, замкомбата, стоял совсем рядом с Сивкой, и тот невольно поднял голову. — Мало ли.

Заболотин взглянул на Аркилова и невольно остановил взгляд на сидящем рядом с ним пацанёнке. Маленький, шустрый и ужасно везучий — вот каким Заболотин его помнит по всем предыдущим событиям их столь насыщенной последнее время жизни.

— Надо послать, — он отогнал соблазн. Рисковать жизнью ребёнка?

Аркилов тоже поглядел на Сивку, но не сказал ничего. Так, скользнул взглядом — может, и случайно. Сивка тоже поднял голову и уставился на обоих капитанов, будто слыша их мысли. Отчего-то затихли выстрелы — и через несколько мгновений тишины завизжал миномёт с удвоенной силой. Звуки сливались в один нескончаемый гул, и Сивка прикрыл глаза, затылком прислоняясь к стене дома. Стена чуть ощутимо вздрагивала — а может, это было только в воображении мальчишки. Но становилось, честно говоря, страшновато.

— Индеец, — неожиданно позвал Заболотин. — Спишь?

— Ага, — скорее по привычке, чем действительно из желания нагрубить ухмыльнулся пацан, старательно растягивая губы в этой привычной своей ухмылке. — Прямо дрыхну. Чего тебе?

Заболотин присел рядом, изредка поглядывая на Аркилова, но тот увлечённо расспрашивал Казанцева и даже не глядел в их сторону. Заболотин помолчал, собираясь с духом, и спросил:

— Можно тебя попросить об одном… Нет, не так. Нам нужен кто-то, кто доберётся туда, — он кивнул в сторону соседнего дома. — Принесёт аккумулятор для рации или хотя бы просто узнает, в чём дело. Я тебя даже не прошу, просто вдруг… ты сможешь?

Сивка сглотнул, глядя в сторону окна. Всполохи и вздымающаяся к небу пыль у соседнего дома более всего напоминала в его представлении ад. Тот самый, из книжек.

Сможет ли он?

— Ты спрашивал, что же делать дальше, — капитан глядел почти так же виновато, как Казанцев. — Что делать после… всех тех смертей. Конечно, потом будет победа. Но сначала — вот такая вот война. В соседнем доме… рота моя, бывшая. Без связи. Нужно узнать, что там. Как они… Мы просто не понимаем, что там на самом деле происходит. А ребята мои погибают… Нет, нет, конечно, — он встряхнул головой, словно сбрасывая наваждение. — Я глупости говорю. Ты натерпелся всего на этой войне. И нечего тебя заставлять лезть туда снова.

— Я ещё не рассчитался с вырями, — зло сощурился Сивка. — И без победы… не хочу знать всякого там мира. Можешь дальше не говорить. Я пойду.

— Сивка…

— Сам же предложил, а теперь отговариваешь!

Заболотин вздохнул и опустил взгляд.

— Да, конечно. Это твоё право. Только… будь осторожен. Пожалуйста. Уцелей.

— А что? — философски усмехнулся Сивка — слишком по-взрослому. — Все когда-нибудь сдохнем, — и силой задавил в себе страх. — Давай, я потопал.

На пороге он обернулся, прижимая автомат, который ему сунул кто-то из бойцов — Сивка даже на запомнил, кто. Заболотин глядел ему вслед и что-то шептал.

… «Будь осторожен, ха», — думал пацан мрачно, прячась за остовом сгоревшей машины. До него мины почти не долетали, но лезть дальше было страшно и почти физически невозможно. Без ПС действительность выглядела совсем не такой… спокойной. И нельзя было плюнуть на свой страх, как прежде, рассмеяться от пьянящего чувства свободы и крутости.

Как же солдаты умудряются не бояться?

А, будь, что будет. Если ангелы, о которых болтали Заболотин и отец Николай, существуют — то пусть спасают, как могут. А он пошёл.

Словно в речку с обрыва. Мама!..

Страшно!

Ничего не слышно, даже взрывы скорее телом чувствуешь, чем ушами. Оглох, наверное. Чего кричит тот солдат? Он к нему обращается?

— Придурок, здесь же простреливается всё! — солдат втащил его в дом и сам привалился к стене. — Я чуть не об… короче, перепугался сильно, когда тебя увидел. Ты хоть соображаешь, где полз?

Сивка задумчиво поковырял в ухе и, услышав, наконец, последний вопрос, ответил хмуро:

— А что, на крылышках ангельских лететь предлагаешь?

Солдат отвернулся и махнул рукой в сторону пробитого взрывом проёма в стене, но слова его заглушил очередной разрыв.

— … направо! Там, типа, штаб! — постарался перекричать грохот солдат, понял, что это почти безуспешно и заорал прямо в ухо: — Прямо! И направо в третью квартиру! Там офицеры!

Сивка кивком показал, что понял, ещё поковырялся в ухе, поправил автомат на плече и отправился в указанном направлении. В третьей квартире действительно сидели офицеры, смутно знакомые Сивке. Изначально он шёл с этой ротой, но имён почти не запомнил. Разве что вон тот, странно, пьяно весёлый — это Кошара. Прапорщик.

— Котомин, харэ ржать, кто там? — нынешний командир роты не оторвал взгляда от карты города, чиркая по ней карандашом. — Где же он засел…

Кошара взглянул на мальчика и удивлённо доложил:

— Кобальта… в смысле, Дядьки, младшего, парень. Ну, мелкий.

— Не мелкий я, — буркнул Сивка себе под нос. Оказывается, раньше позывной Заболотина был «Кобальт», а не «Дядька» — Сивка и не знал этого. Да и откуда знать-то, не до того было.

— А-а, Индеец, — поднял-таки голову от бумаг поручик. — Ты насчёт связи? А рация у нас сдвухсотилась.

— Я аккумулятор принёс.

— Ну… Если Сева сумеет совместить аккумулятор с раздолбанными остатками и заставит их работать — будет здорово, — кивнул поручик и снова склонился над картой, словно сидел у себя в кабинете, а не в доме, который через несколько минут пойдут брать, по всей видимости, штурмом. — Где Сева, Кот?

Кошара выглянул, крикнул кому-то, и через минуту в комнату влетел тот самый солдат, который встретил Сивку.

— Ура, починять будем! — радостно провозгласил он, вертя в руках аккумулятор.

— Кот — ржёт. Василий тоже лыбится. Психдом, — заключил поручик и снова поднял взгляд на мальчишку: — Ну, чего ещё?

— Чего… Дядьке-то передать?

— А что видишь: сидим мы тут, закупоренные, отстреливаемся. А нас закидывают дерь… м-да, минами. А где-то по соседству с нами сидит снайпер и планово уменьшает нашу эту, популяцию. Из шести офицеров в роте остались я, Кот да Гагара. Зоопарк, одним словом.

Совсем рядом грохнул взрыв, так что все присутствующие в комнате вздрогнули. За исключением Василия Севашка, вдохновенно ковыряющегося в рации.

— Где сидит снайпер, Краюха вычислить не может. И я тоже. Хотя, вроде, все здания неподалёку вчера обследовали, всё там знаем.

Сивка сел на корточки, прислонив автомат к стене. Глядеть на мир снизу вверх был спокойнее — словно ты снова маленький, и тебе всегда придут на помощь взрослые. Раньше Сивка не замечал за собой такого стремления…

… Может, оттого что Кап и Тиль действительно всегда были готовы придти на помощь?.. Кроме той, последней стычки, когда Сивка навсегда потерял Шакалов.

Зато нашёл Заболотина. Конечно, тогда считая его врагом… Но всё равно нашёл.

Снова взрыв, дрожит стена. В ушах ещё долго звенит. В комнату заглянул один из унтер-офицеров с очередным «двухсотым» известием, и поручик помрачнел ещё больше. Потом застыл на секунду, переспросил, чиркнул что-то на карте… И улыбнулся — ожесточённо, зло, довольно.

— Передайте-ка Краюхе, — он сложил карту и взглянул на присутствующих, медлящих брать её. — Что, страшно топать к снайперу?

— Давайте пойду! — ухмыльнулся вдруг Кошара. — Помирать — так под мазурку.

За всем этим безбашенным весельем прятался страх. Это от него прапорщик пьянел и улыбался.

— Я… — вдруг подал голос Сивка, о котором все успели забыть. — Чего вам дохнуть? А меня не заметят.

Поручик покачал головой, не желая, не осознавая даже такого варианта — жертвовать мальчишкой. Сивка вскинул упрямо голову — в первую очередь, бросая вызов самому себе:

— А терять вам всё равно нечего! Или хотите сами помереть, чтобы рота без командира осталась?

— Если с тобой что-то случится, то рота точно останется без командира. Кобальт… Дядька, в смысле, ещё и надгробие мне закажет: «Здесь лежит поручик Дотошин, который не постыдился отправить на смерть ребёнка».

Упомянутый ребёнок сжал покрепче автомат и вскочил на ноги:

— Да давайте уж! А с надгробием разберётесь потом! Когда вырев снайпер сдохнет! — и, сердито выхватив карту из рук Дотошина, пошёл к выходу. На пороге обернулся: — Где хоть Краюха сейчас?

— На третьем этаже, — смирился Дотошин. В глазах его промелькнуло невольное облегчение и робкая надежда, что по ребёнку попасть действительно сложнее.

Сивка почти бегом рванул к лестнице, но у неё застыл в растерянности: огромные окна на лестничных пролётах давно разбились, и подниматься по лестнице означало просто пустить себе в лоб пулю. Ох, страшненько…

Выругавшись погрязней для храбрости, Сивка спрятал карту за пазуху и рванул вверх по ступенькам. Может, именно оттого, что лестница так легко простреливалась, не сразу противник сообразил, что по ней кто-то бежит. А Сивка не чувствовал под собой ног, взлетал, словно на крыльях. Добежал до второго этажа — прыжком влетел за спасительную стену и рухнул на пол, судорожно пытаясь глотнуть воздух, который застревал и никак не доходил до лёгких. Сивка скрючился от кашля, слушая, как по ступеням одна за другой влетают пули. Затихли…

«Кажется, ангелы Дядькины действительно существуют», — мальчишка, кое-как отдышавшись, ледяными руками поправил бандану на лбу. Его всего трясло, а предстояло снова броситься на лестницу. И пули не заставят себя ждать.

«Надо, надо. Заболотин говорил, что победу придётся завоевать, а значит, мне надо… Отнесу карту Краюхе — он и пришьёт снайпера. И ещё кого-нибудь. И мы победим…»

Он вскочил — и упал на четвереньки, запнувшись, ноги не держали. «Ничего», — Сивка стиснул зубы и снова встал. Вдохнул поглубже — и снова полетел по ступенькам, навстречу оконному проёму. Поскользнулся, порезав руку об осколок стекла, и помчался дальше, вверх, спиной чуя, как глядят враги через разбитое окно на него.

Пули крошили ступеньки, отставая на доли секунды. А когда оставалось совсем чуть-чуть — где-то под ногами грохнул взрыв. На самом деле, конечно, гораздо ниже, но Сивке казалось — прямо под ним. Мир завертелся, смазался, и чья-то рука за шиворот втащила его на этаж.

… Пришёл в себя Сивка уже в какой-то комнате. Наверное, до войны это была домашняя библиотека. Сейчас шкафы стояли черные от копоти, немногие уцелевшие книги были в таком состоянии, что было невозможно даже прочитать название на корешке. Рядом с Сивкой сидел солдат с винтовкой на коленях, и, увидев, что мальчик открыл глаза, поинтересовался без улыбки:

— Что, острых ощущений захотелось? Аттракцион «Полетай вдоль лестницы», навкину же… мамочку?

Сивка нашарил карту и сунул в руки снайперу. Подниматься с пола не хотелось. Он был блаженно ровный и надёжный, пока на нём лежишь.

— А-а, Додо решил поиграть в прорицателя? — Краюха тут же погрузился в изучение карты. — Надо же, выглядит реалистично. Додо у нас молодец. Но Кобальт всё равно был лучше. А я — слепой дурак, это да…

— Кстати, почему Кобальт? — поинтересовался Сивка, устраиваясь на полу поудобнее. Паркет был тёплый и приятный, даже наполовину сгоревший. Да и в голове было слишком мутно.

Краюха, прислонившись спиной к шкафу, бросил взгляд в сторону окна и с запозданием откликнулся:

— Да так, позывной такой у нашего капитана в роте был.

Сивка, сунув в рот порезанный палец, тоже поглядел в сторону окна. Но там было видно одно небо, белёсое, затянутое облаками. Где-то внизу грохотали взрывы.

— А потом он Дядьку-старшего заменил, подполкана Женича, то есть. А батальон так привык, что командует Дядька, что Заболотину пришлось взять этот позывной. Мы только в роте иногда сбиваемся, а вообще он теперь Дядька. Или Дядька-младший, чтобы не путаться.

— Ясно, — отозвался Сивка. — Ну что там с картой?

— Ну, сейчас увидим. Или… нет, не прямо сейчас. Здесь стоит мне высунуться — сразу начинают лупить. Есть ещё одно у меня местечко на примете. И оттуда видно должно быть лучше.

Он боком, старясь не маячить в окне, выскользнул прочь из квартиры. Сивка с трудом поднялся и нехотя последовал за ним, всё ещё временами промахиваясь мимо поворотов. В голове гудело, и хватало её только на то, чтобы понимать, что надо следовать за спиной снайпера.

Передвигался Краюха лёгким бегом — словно иначе просто не умел. Толкнулся в одну дверь — заперта, так он с ноги вышиб. И так еле держалась на петлях. Где-то за спинами снайпера и Сивки осыпалось стекло.

— Слишком высоко взял, — откомментировал Краюха, устраиваясь у нового окна. — Прямо в форточку. Неужели в ней во время прошлых обстрелов чудом уцелело стекло только для того, чтобы этот криворукий вырь его разбил?

— Снайпер? — уточнил Сивка.

Краюха не ответил, только сделал яростный жест рукой: «Отстань!». Сивка не обиделся, сползая на пол по стене рядом с окном. Сел, вытянул ноги и принялся искоса наблюдать за Краюхой, с вдохновлённым лицом прирожденного стрелка залёгшим в глубине комнаты и приникшим к прицелу. Минута, вторая — время неспешно текло, и всё как-то мимо. Потом вдруг Краюха подобрался, как кот перед прыжком, и выстрел — звук потонул в общем грохоте — ознаменовался вылетевшей гильзой.

… И почему-то время снова потекло мимо. Если Краюха попал — то что они тут сидят? А если промахнулся — то почему ещё живы?..

Сивке начало казаться, что они тут сидят уже несколько дней. В полном одиночестве, под грохот взрывов. Забытые всеми… А где-то там, впереди, в перекрестье Краюхиного прицела — так же лежит или сидит у окна выринейский снайпер, мимо которого тоже течёт время. Он похож на Краюху, отчего-то казалось Сивке. Очень-очень.

Спустя какое-то время мальчишка клюнул носом, раз, другой… зажал голову коленями и постарался отпустить сознание прочь, как всегда удавалось раньше…

Выходило плохо. Конечно, ведь ПС больше нет. Теперь ты сам здесь — и осознаёшь всю страшную реальность происходящего. И… смерть.

Там, где-то в прицеле Краюхи, — такой же человек.

«Какой же ты смаль! Тьфу, смешной, то есть! Ну какая вара может быть между нами, а?» — ворвался в воображение смеющийся голос, путающий забольские слова с выринейскими.

— Сам посуди, в Заболе столько наших! Куда мы денемся на варе, на войне, а?

Ян смеётся, скаля зубы, ярко-белые на загорелом дочерна лице. Друзья валяются у ручья, руками шаря по дну в поисках «чёртова пальца».

— А я слышал, когда к маме тётя Лиза приезжала, она говорила, что на границе неспокойно…

— Да странная она твоя, тётя Лиза! Краза, блаженная! И у всех про тебя расспрашивает, а с тобой никогда не говорит, сам же рассказывал!

— Верно, — мальчик, которого через два года назовут Сивым, поморщился. Думать о странной тёте Лизе не хотелось, «чёртов палец» всё никак не находился… — Какая может быть война…

Какая может быть война с Яном, который учит его читать по-выринейски?.. Яну двенадцать — а это в два раза больше, чем ему. Конечно же Ян всё знает, а тётя Лиза — ну она «краза», как это звучит по-выринейски. Сумасшедшая.

И никакой войны не будет…

Не будет…

«Не будет!..» — эхом отозвался сон в голове, и Сивка почувствовал, что его кто-то трясёт за плечо. Он с трудом разлепил глаза — в голове было мутно и пакостно. А мир вокруг отчего-то растерял все краски.

— Горазд ты дрыхнуть! — сердитый Краюха в очередной раз потряс мальчишку. — Всё, «груз двести» теперь снайпер, сообщи Додо!

«Груз двести» — звучало безлико и совсем не страшно. А Сивка со страхом представил себе, как в квартире какого-то другого дома лежит Ян с простреленной головой. Дочерна загорелый, смеющийся Ян. Единственное цветное пятно — а всё вокруг серое, серое, серое…

Не думать.

Встать, кивнуть Краюхе, который уже снова кого-то выцеливает, и побежать по серому, чужому миру. Отчитаться Дотошину… Как же здесь много офицеров — откуда? Неужели прорвалась вторая рота?..

И тут сквозь помехи в рацию ворвался ставший бесконечно родным голос:

— Жив, Индеец?! Ты герой, понимаешь это?

— Жив… — растерянно пробормотал Сивка, моргнул — и понял, что мир снова стал цветным.

И неважно, что будет потом.