История первая: Письмо Великого Князя

Глава 2. Фотографии

— Я сопровождаю его императорское высочество в Забол. Ты можешь остаться в Москве, если хочешь, — медленно проговаривая слова, оповестил Заболотин-Забольский. Он хоть и говорил «если хочешь», но хорошо понимал, что сейчас ответит его молодой ординарец — за шесть лет немудрено узнать друг друга близко.

— Могу ли я… — Сиф перевёл дух и, еле шевеля губами, тихо, но твёрдо закончил, — отправиться с вами?

Он и сам не знал, что умеет так цедить слова, словно удерживая за зубами внутренний страх, не давая ему просочиться в слова. А где-то с краю сознания промелькнула неприятная, но абсурдная в тот момент мысль: «Что же я скажу Расте…»

Полковник вздохнул, прикрыл на секунду глаза, потом кивнул, только и сказав, что поездка выпадет по большей части на Светлую Седмицу — а дальше видно будет. Сиф в ответ кивнул со всей серьёзностью, словно это было самым главным аргументом «за».

Великий князь улыбнулся, но глаза были грустными, и улыбка от этого тоже вышла далеко не весёлой:

— Ты уверен, что хочешь встретиться с прошлым?

— Так точно, ваше высокопревосходительство! — прищёлкнул каблуками юный офицер, посчитав сейчас в обход этикету военное звание генерала от инфантерии выше титула Великого князя.

— Вольно, фельдфебель, — по привычке откликнулся Иосиф Кириллович, затем оглядел обоих офицеров и подвёл итог: — Присутствие вас обоих в поездке утверждаю. Мне будет очень… спокойно видеть там вас рядом с собой.

Они переглянулись с полковником, чем-то смутно-похожие, внутренне, по-особому, родственные. Заболотин-Забольский коротко наклонил голову, молча благодаря за оказанное доверие.

Аудиенция подходила к концу. То, зачем полковник прибыл сюда, было уже сказано, информация — выдана, итог — подведён. Теперь офицер и князь просто стояли и молчали, как люди, которым есть, что сказать, но что-то не даёт нарушить молчание.

То ли время, то ли присутствие борющегося со своими чувствами Сифа…

Если Иосиф Кириллович хотел, то, начав с ним говорить, можно было легко забыть о его высочайшем титуле. Даже несмотря на то, что в движениях государева брата всегда сквозила та особая семейная царственность, человек подчинялся очарованию мягкого, доверительного тона князя. Заболотин испытал это в своё время на себе, но сейчас чувствовал, что иллюзия эта, ощущение «равности» — само собой прошло.

Может быть, его смёл уставной ответ «Так точно» Сифа, может, просто было не время.

— Разрешите уйти? — нарушил молчание полковник.

— Да, конечно, — с запинкой кивнул Великий князь. — Рад был вас повидать.

— Взаимно, — согласился Заболотин-Забольский и коротко поклонился.

… Обернувшись в конце полутёмного коридора, он ещё раз взглянул на освещённый дневным светом кабинет, потом вздохнул и быстро, совсем несолидно сбежал по лестнице. До мая было ещё далеко — множество схожих между собой дней в Управлении Лейб-гвардии. И, скорее всего, его снова попросят подменить в Академии, и придётся вдалбливать в головы курсантов хоть какие-то элементарные навыки логически мыслить в экстремальных условиях. Полковника уже давно звали в Академию на штатную должность, но Заболотин отнекивался, как мог, прекрасно понимая, что не потянет такой ответственности.

Но на просьбы старых знакомых: «Пожалуйста, подмени того-то, всего на денёк!» — по-прежнему не мог ответить отказом.

Так уж повелось, «исторически сложилось», далеко не первый год уже.

Словом, жизнь совершенно не поменяется… До мая. Словно кто-то провёл невидимую, но жирную черту, рассёкшую будущее надвое: до и после. Хотел ли этого Заболотин или не хотел — его так никто и не спросил. Князь решил — князь сказал. А ему не откажешь.

Следом за полковником, тоже молча, шагал и Сиф. Казалось, он двигался на автопилоте, слепо и не думая, куда идёт. Споткнулся о порог, но сам едва ли это заметил — и вышел во двор, так и не поглядев по сторонам.

Заболотин почему-то не решился его окликнуть, только сбавил шаг и теперь шёл рядом. Но Сиф не заметил и этого.

Волга их дожидалась в тени разлапистой голубой ели. Сиф подошёл к «штурманскому» сидению, подёргал дверцу за ручку, словно забыв, что машина заперта. Потом спохватился, полез в карман за ключами. Искал долго, наконец, машина пикнула. Распахнув злополучную дверцу, Сиф скорым шагом обошёл волгу, плюхнулся на шофёрское место и будто механически, на одной привычке завёл мотор. Всё так же безмолвно, хотя вряд ли бездумно уставился перед собой. Но видел ли он ворота императорской виллы? Или — колонну машин на грязной дороге, уставших солдат, которые даже во сне не убирали руки с автомата, хмурых офицеров?..

Полковник захлопнул за собой свою дверцу, искоса взглянул на ординарца и на всякий случай пристегнулся. Водительские вкусы Сифа он знал и пренебрегать ремнём безопасности — мало ли! — не хотел. На его памяти ещё не случилось ни одного ДТП, но вот сейчас почему-то всё казалось возможным.

— Ну, к Управлению.

— Есть.

И снова в машине тягостное молчание. Сиф ведёт молча, придерживая руль левой рукой, и остервенело грызёт ноготь на большом пальце правой. Полковник барабанит пальцами по колену. В машине словно повис запах войны — тот букет «ароматов», который ни с чем не спутаешь: порох, гарь, кровь. С каждым вдохом молчание казалось всё тягостнее, но ни Заболотин, ни его ординарец почему-то ничего не говорили. Воспоминания были реальнее того, что виделось за стеклом: реальнее покрытой слякотью улицы, реальнее спешащих прохожих и ещё более спешащих автомобилей, киоска с мороженным на углу и фонаря с яркими наклейками объявлений…

Небо хмурило тучи, дворник шаркал метлой — но всё это исчезало в тени воспоминаний, словно серебристая волга из обычной машины превратилась в машину времени. Её шофёр и пассажир молчали.

— Припаркуйся где-нибудь, — велел, наконец, Заболотин, словно очнувшись ото сна, когда они затормозили на светофоре. Красный огонёк плыл в воздухе маленьким закатным солнцем, небо, пока они ехали, затянулось облаками, из которых вот-вот должен был повалить снег. Март в этом году выдался холодный. Весна всё ещё колебалась.

Сиф молча выполнил указание, аккуратно пристроившись рядом со съездом. Полковник некоторое время бездумно глядел на дорогу, потом встряхнулся:

— А может… Давай лучше домой, Сиф. Если я буду нужен в Управлении — свяжутся. Надо привести мысли в порядок.

Достав маленький компьютер, «наладонник», как его называли, полковник невольно подумал, что сам недалеко ушёл от ошарашенного новостью Сифа. И воспоминания в нём столь же охотно всколыхнулись, выбивая из колеи привычной жизни. Раньше он думал об этой поездке, как о лишь предполагаемой. Просто просьба одного высокопоставленного человека, о которой можно подумать на досуге. Теперь же — не открутишься, не откажешься, и верный ординарец, застыв, глядит перед собой, не решаясь нарушить молчание. Ещё утром это была призрачная поездка в призрачную страну, а сейчас — без пяти минут официально задокументированный визит в собственное прошлое.

В таком состоянии ему, Заболотину, в Управлении сегодня делать нечего, окончательно решил полковник, по удалённому доступу оставляя нужную запись в отчётном журнале. И Сифу тем паче.

— Трогай, — кивнул он юному ординарцу, и тот резко стартовал, разворачиваясь, чтобы вернуться на проспект.

Насупленные тучи, наконец, просыпались белыми хлопьями. Снег успел залепить лобовое стекло за считанные мгновения, прежде чем Сиф включил дворники. Небеса прорвало, словно сизую наволочку, и всё вокруг внезапно стало совсем зимним: проспект, деревья, крыши домов, тротуар и спешащие прохожие, пытающиеся укрыться от нежданной снежной атаки под зонтиками.

Пришлось замедлить движение, и Сиф с отвращением пристроился в конце колонны машин. Полковник глядел в окно, как на земле появляется пушистый белый ковер. А ещё полчаса назад офицеру казалось, что весна, наконец, наступила… Погоде нельзя верить на слово.

— Не март это, — недовольно проговорил Заболотин и резюмировал с непонятным выражением: — Февраль!

— Февраль! Достать… АК и плакать, — тут же отозвался Сиф, не думая — вырвалось заученно, услышанное от кого-то.

— Не читал ты классики, — укоризненно вздохнул полковник.

— Так точно, ваше высокородие. Это… Найдоха любил декламировать, — и мальчик смолк, сжавшись.

Заболотин-Забольский решительно свернул эту тему. Если Сиф начинает говорить про автомат Калашникова — это дурной знак, а уж вспоминать разведвзвод — совсем не к добру. Нечего дальше портить и без того тягостный день.

Сиф резко вывернул руль, сворачивая с проспекта во дворы. «Огородами» добираться до дома ему на мгновенье показалось быстрее.

Мимо проносились дома и лавочки, припорошенные теперь снегом. Как бешеные работали на переднем стекле дворники, сметая белые хлопья прочь, в зимний хаос снегопада. Сиф, пользуясь отсутствием во дворах машин, гнал решительно и быстро, и полковнику оставалось лишь поглядывать в окно на детвору, пытающуюся налепить снежков — а снаряды как назло в руках рассыпались — и начать войнушку. В Империи детям всегда прививалась эта странная любовь к военным играм — будь то «казаки-разбойники» в школьных лагерях, дворовые «разборки» или даже «настольные» турниры со специальными карточками. В детстве каждый второй мальчишка мечтает о военной карьере… С возрастом это проходит, но в снежки готовы играть все.

Попытки снежных баталий остались позади, и вот уже наплыла громада высотки, застывшей посреди чёрных, будто тушью на японских картинах очерчённых деревьев.

— Приехали, ваше высокородие, — Сиф стремительно затормозил, развернулся и чуть подал назад. Парковался он мастерски: с первой попытки, без единого слова, не возясь туда-сюда, а как приехал — так и встал. И ни разу ещё не задевал соседних машин… Может, оттого что предусмотрительные водители всегда оставляли место с краю пошире?

… Впрочем, под обстрелом водить посложнее будет. А именно на войне начинал шофёрскую карьеру — в случайных и неожиданных ситуациях — его лихой ординарец.

— Надеюсь, ты никого не задавил, казак, — слегка недовольно, но ласково проворчал Заболотин, выбираясь из машины, и, заметив, как резко похолодало, добавил: — Куртку надень, а то простынешь.

Сиф захлопнул за ним дверь, подхватил свою школьную сумку и куртку, запер машину.

— Не казак я, — буркнул он.

— А гонишь, как казак, — Заболотин взъерошил ему волосы. И Бог с ним, с уставом. Как был Сиф его воспитанником, так и останется. А фельдфебели там всякие, полковники — это так, временное. Сегодняшнее звание, не более. О человеке мало что скажет. Об отношениях в семье — тем паче, даже если семья эта — вечно занятый полковник и его ординарец.

Под густым снегом они дошли до дома и зашарили по карманам в поисках ключей. Правда, Сиф хлопал по карманам безо всякого энтузиазма, так что открывать дверь пришлось Заболотину.

Домофон вежливым электронным голосом сказал «Добро пожаловать» и напомнил вслед, что категорически не рекомендуется мешать двери закрываться, подкладывая перед порогом различные предметы.

— Видимо, дети совсем консьержу надоели, — вывел полковник. — Ты ведь не мешаешь двери закрываться, Сиф?

— Никак нет, — исчёрпывающе ответил подросток.

Дожидаясь, пока на этаж спустится занятый кем-то лифт, Заболотин принялся изучать висящие на стене объявления. Объявлений было немного и все, в основном, адресовались «милым юношам с пятого этажа» и были подписаны консьержем. В объявлениях предлагалось не шуметь, не кататься в лифте вверх-вниз просто так и не собираться громко голосящей компанией между этажами.

— Поймать и выдрать пару раз, — предложил объявлениям своё простое и испытанное временем решение проблемы Заболотин. Потом подумал, прикинул что-то и добавил: — А особо шустрых — в кадеты. Пусть направят свою энергию в полезное русло.

— Круты вы с ними, ваше высокородие, — только и заметил тихонько Сиф. Это, пожалуй, была первая его фраза за всю поездку домой, в которой не было строгой необходимости, обусловленной прямым обращением к нему полковника.

Лифт, наконец, прибыл и распахнул двери. В кабине стояли трое хохочущих мальчишек лет восьми, упивающихся в равной степени скоростью движения лифта и осознанием, что кататься без взрослых им категорически запрещено.

Увидев перед собой на этаже одетого по полной форме офицера, ребята перестали смеяться и тут же потянулись к кнопке ускоренного закрытия дверей, но эта попытка скрыться «с места преступления» оказалось безуспешной: полковник поставил ногу, и двери вновь разъехались.

— Так-так, — строго произнёс Заболотин-Забольский, входя в лифт. — Катаемся?

— Мы… — дети переглянулись и решили, что если не получается сбежать вместе с лифтом, то пора делать ноги хотя бы без него. Но просочиться мимо полковника им не удалось. Дожидаясь развязки, перед лифтом стоял Сиф, так и не надевший куртку. А в форменной рубашке с погонами он показался ребятам почти таким же грозным, как и старший офицер.

— Вы с пятого этажа? — спросил Заболотин, давая войти Сифу в лифт.

— Ой… С пятого, — признались мальчишки, отводя глаза.

— Родители сейчас дома?

— Нет! — ответ прозвучал подозрительно поспешно и единодушно.

— Ну… через два часа моя мама вернётся, — один из мальчиков храбро выдвинулся вперёд. — Только, пожалуйста, господин офицер, не говорите ей. Она расстроится очень.

— Не говорить, значит, ей? — переспросил Заболотин, на этот раз не препятствуя двери закрыться. Так никто не помешает.

— Не говорить, — с грозным офицером мальчики были очень покладистыми.

— А почему это, интересно, не говорить ей, что она должна была вам объяснить: просто так на лифте кататься не следует? Это уже вина твоей мамы получается, разве не так?

Ребята переглянулись, видимо, проклиная тот час, когда им вздумалось сегодня покататься на лифте. На их физиономиях читалось если и не раскаяние, то уж по крайней мере — нежелание больше вот так вот нарываться. И это уже обнадёживало, потому что на самом деле полковник сомневался в своих педагогических способностях, хотя их результат безмолвно стоял, прислонившись к стене лифта и сложив руки на груди.

— Тётя Аня говорила, — со вздохом признал, наконец, один из мальчишек и даже, собравшись с силами, уточнил: — И не раз.

— И? — полковник облокотился спиной о двери. Правда, существовал риск, что кто-то снаружи откроет лифт, но он был незначителен в это время суток. — Почему же вы не слушали? Может, думали, что она просто так это говорит?

Мальчишки удручённо молчали. Тут решил подать голос Сиф, который прекрасно понимал: либо мальчишкам достанется сейчас, либо ещё лет пять всему подъезду придётся терпеть их выходки. В своё время полковник крепко вбил в него, что кататься на лифте для развлечения нельзя, причём вбил тем самым способом, который пару минут назад предлагал объявлениям от консьержа.

— Может, просто отправить их извиняться перед консьержем, ваше высокородие? — спросил он.

Мальчики приуныли ещё больше. Наверняка, консьерж тоже грозился рассказать всё родителям.

— Неплохая идея, Сиф, — и, внезапно решившись, Заболотин отстранился от дверей: — Но у меня есть идея ещё лучше. Идёмте-ка, милые юноши, к нам. Посидите эти два часа спокойно.

Сиф пожал плечами. Он не представлял, что на уме у полковника, но уже давно привык не спорить. Кому охота выслушивать при посторонних: «Решения старшего по званию обжалованию не подлежат!»

Мальчики хотели было что-то возразить, но не решились. Полковник нажал кнопку одиннадцатого этажа, и лифт стремительно взмыл вверх. Несколько секунд — и они уже на месте.

Потоптавшись на этаже, ребята последовали за офицерами.

— Добро пожаловать, — Заболотин открыл дверь в квартиру и зажёг в прихожей свет.

Под бдительным присмотром Сифа мальчишки разулись и отправились в ванную мыть руки, Заболотин же тем временем колдовал в прихожей с тапочками для неожиданных гостей. Когда все ноги были в тапки обуты, руки вымыты, а гости слегка пришли в себя, Сиф повлёк ребят в комнату — чего торчать в коридоре.

Мальчишки во все глаза разглядывали квартиру, разве что рты не развевая. И было, чему дивиться — за неполные шесть лет в комнатах скопилось много чего интересного. Полковник часто в шутку называл квартиру «Дом-музей рода Заболотиных».

большой комнате, куда провёл неожиданных гостей Сиф, всю стену покрывали фотографии. На самых древних степенно сидели в окружении семьи офицеры в мундирах времён правления Дома Романовых. Да и вообще среди запечатлённых людей преобладали военные — различных времён, с вековым разбросом. Рядом с каждой фотографией была прикреплена аккуратная белая бумажка — подпись: когда фотография была сделана и кто на ней запечатлён. Часть таким образом подписанных карточек принадлежала к дореставрационным, советским, временам, но из них лишь несколько датировались до 1940-ых, и бо?льшая их часть была взята, на самом деле, из личных дел арестованных за «антибольшевистскую пропаганду» — хотя как надо было выделиться, чтобы у закрывающего глаза аж на целую «белую» Сибирь государства, которое к каждому процессу относилось весьма щепетильно в силу пристального внимания ближайших соседей, лопнуло терпение?.. Впрочем, Заболотины испокон веков слыли людьми принципиальными, горячим и умели, если хотели, быть очень громкими.

Остальные кадры, за редкими исключениями, относились к военной хронике. А с портретов, сделанных после Реставрации, уже глядели на юных гостей офицеры новой Империи, и почти под каждой карточкой значилось: «19** (на последних — 200*) г. Заболотин тот-то вместе с…». Только под хроникой трёх лет Забол-Выринейского конфликта мелькали в подписях другие фамилии. Множество лиц, и почти все печально украшены чёрной ленточкой.

К военным фотографиям — что времён Великой Отечественной, что имперских «пограничных конфликтов» — ребята чуть не носами прилипли, поражённо разглядывая офицеров и простых солдат, запылённых, перевязанных, но решительных и заставляющих себя улыбаться фотографу — если, конечно, то был намеренный портрет. Когда же мальчишками, в процессе обхода «фотогалереи», была обнаружена дверь в следующую, меньшую, комнату, обставленную как кабинет, где фотографий было меньше, но зато на стене, под портретом Государя, висела настоящая наградная сабля в ножнах, — восторгу ребят не было предела. Они побаивались без спросу взять оружие, но глазами его прямо-таки поедали, тихо, но остро завидуя хозяевам квартиры, один из которых со скучающим видом застыл на пороге, разглядывая висящую у двери фотографию. Ничего интересного: сгрудились у стога сена голоногие деревенские ребята, среди них — черноволосый, кудрявый, ничем не выделяющийся из компании мальчик. Будущий герой Забол-Выринейского конфликта, а тогда — просто верный друг всех деревенских мальчишек, который никогда не кичился своим дворянством — и остальные ребята волей-неволей тоже об этом забывали. И никакие чины и звания дружбе не мешали…

— Сиф, чаем нас обеспечь, — послышался в коридоре голос Заболотина. Сиф вздрогнул и стремительно выскользнул из кабинета, оставляя гостей одних. Те изо всех сил боролись с соблазном снять со стены саблю, но рано или поздно обязательно бы ему уступили, если бы в это время в кабинет с другой стороны, из-за ограничивающего кабинет стеллажа с книгами, не вошёл сам полковник.

— Смо?трите? — только и спросил он.

— Это ваша? — выпалил кто-то из мальчишек, разумея саблю.

— Моя, — кивнул Заболотин и, под требовательно-умоляющим взглядом мальчишек, снял оружие со стены и аккуратно вынул из ножен. У эфеса, на котором белел «георгиевский» крестик и вилась дарственная надпись, золотился выгравированный императорский вензель.

Глаза мальчиков засверкали неудержимым любопытством. Настоящая Георгиевская сабля с вензелем! Такие не дают просто так. Такими даже не награждают за одну лишь верную службу. Георгиевский крестик и императорский вензель на оружие могли означать только одно: сабля была подарена офицеру самим Государем за самый настоящий подвиг.

— Что, глаза блестят, руки потрогать тянутся? — усмехнулся Заболотин-Забольский, делая несколько быстрых выпадов над головами мальчиков с искусством опытного фехтовальщика — ребята испуганно отпрянули от сверкающего клинка. — Ну, так уж и быть, смотри?те. Только не порежьтесь.

Он протянул саблю ребятам рукоятью вперед. Самый смелый — вихрастый и обсыпанный веснушками мальчуган аккуратно взялся за рукоять, и ребята столпились вокруг, восхищённо разглядывая оружие. Конечно, надпись на эфесе их немедленно заинтересовала, и как только она была прочтена, в кабинете стало тихо-тихо. Так тихо, что стало слышно, как набирающий на кухне воду в чайник Сиф что-то напевает себе под нос про город, детей цветов и ветер свободы.

На эфесе значилось не просто обычное «За храбрость»…

— Так вы — капитан Заболотин-Забольский? — выдохнул тот мальчик, что держал саблю, как только обрёл дар речи.

И всё сразу же встало на свои места. И смутно-знакомое лицо, и бесконечные военные фотографии, и лейб-гвардейская нашивка на шинели и рубашке…

— Я, — не стал отпираться герой и кумир великого множества детей по всей Империи, истории о чьих подвигах за шесть лет обросли совершенно невероятными подробностями и событиями. По счастью, «пик славы» давно прошёл, и в лицо полковника узнавали разве что сослуживцы, чего, признаться, и хотел Заболотин. Слава ему была не нужна. Свои подвиги он подвигами давно уже не считал. «Вырос уже», — как, посмеиваясь, он объяснял своим товарищам по Заболу.

Так и жил он, радуясь, что остаётся неузнанным, уже шесть лет в этом доме в тихом районе близ огромного Сетуньского парка.

— Так это вы спасли Великого князя? И Ижу взяли, да, — не потеряв ни одного солдата?! А когда ударную дивизию Равелецкого выводили из окружения — ведь это же тоже вы? — посыпались на полковника вопросы поражённых мальчишек. Всё подряд, безо всякой хронологии, единой изумлённой кучей…

Живая легенда! Герой Забол-Выринейской войны!

— Так, так, хватит! Стоп! Остановились, помолчали, а я пока постараюсь по порядку ответить, — сдался под их натиском Заболотин-Забольский. — Князя… Да, спас, но, разумеется, не в одиночку, — он бросил странный взгляд в сторону кухни, — «Один в поле воин», ребят, — это где угодно, но не в поле. Про Ижу — сложно сказать: убитых-то не было, но на ногах после боя осталось стоять человек двадцать из роты. «Уда» Равелецкого… Ну, там было несколько батальонов, в составе одного из них и моя рота тоже.

О том, что командование батальоном ему пришлось принять ещё до встречи с дивизией Равелецкого, как и о многом другом, он умолчал. Вместо этого только заметил:

— Да, к слову, я уже не капитан, а полковник.

Ребята были в полном восторге. Про историю с лифтом было забыто — да какой лифт? Здесь сам Заболотин-Забольский! Так что теперь они просто во все глаза глядели на живую легенду, и даже казавшийся нескончаемым поток вопросов потихоньку иссяк.

— А теперь идёмте на кухню, — решил Заболотин, забирая у мальчиков саблю, и, почтительно поцеловав государев вензель, убрал её в ножны. Ребята никак не сдвигались с места, пока полковник не повесил оружие на стену и не подтолкнул некоторых из них в спины.

И квартира преподнесла гостям очередной сюрприз: за стеллажом располагалась ещё одна комната, выходящая в коридор почти дверь в дверь с ванной. Вот такое вот кругосветное путешествие.

Комната эта, третья по счёту, по обстановке резко отличалась от двух предыдущих. Фотографий ни на стенах, ни на книжной полке не было, только стояла одна на почти пустом письменном столе. И, опять же, на ней не было людей: неизвестный фотограф запечатлел сентябрьский лес и недавно насыпанный, только-только успевший зарасти редкими кустиками травы холм с молодой, чудно? искривлённой сосенкой наверху, у которой был вкопан крест. Прямо на фотографии в углу маркером были записаны, по-видимому, координаты этого места: ряд чисел.

Сбоку от стола, у другой стены, стояла застеленная кровать. Ни единой складочки на покрывале, ни единой вещи, кроме какой-то книги, уголок которой виднелся из-под подушки.

А на стене над кроватью золотой краской был нарисован пацифик. Нарисован жирно, с размахом, краски художник не жалел, — диаметром символ пацифизма вышел около метра. И прямо на нём висел АКСО-3п — «внучок», «акса», калаш «третьего поколения». Оружие, которое под силу было «использовать по назначению» девятилетнему ребёнку…

А под пацификом всё той же золотой краской было написано: «Тот, кто действительно против войны, знает её в лицо».

Мальчики тут же застряли перед автоматом, слегка ошалело взирая на пацифик и надпись. Видимо, не знали ещё значения «птичьей лапки» в круге.

— Чай стынет, — в комнату вошёл Сиф, без восторга покосился на любопытствующих мальчишек и, как бы невзначай оказавшись рядом с кроватью, положил руку на автомат. В отличие от полковника, он не собирался давать играть с оружием.

— Ты же его только что заварил, — усмехнулся полковник. — Разве нет?

— Так точно, только что. Как залил чайник — так чай и стал потихоньку остывать, — последовал невозмутимый ответ. Сиф чувствовал себя рядом с мальчишками очень взрослым и серьёзным. В их уже, кажется, возрасте он начал спать в обнимку с пистолетом-пулемётом и впервые выстрелил в живого человека — насмерть. Поэтому сейчас он буркнул нетерпеливо: — Так что идёмте.

Ребята неохотно двинулись к дверям, за ними следом — Заболотин, обернувшись и понимающе кивнув ординарцу. Сиф мотнул головой: «Всё путём! Жалеть не стоит», — и остановился перед фотографией на столе, затем решительно перевернул её лицевой стороной вниз, дождался, пока дети выйдут, и только после этого вышел сам, бросив напоследок взгляд на полупустую комнату. Юный офицер не захламлял её вещами, оставляя лишь то, что соответствовало его странному понятию о красоте и удобстве. Данью красоте были пацифик и надпись под ним, ещё, возможно, автомат и фотография. Остальных исключительно эстетических вещей в комнате не было.

Кухня в квартире тоже была комнатой особенной. И не просто потому что она была типично холостяцкой, где всё лежало «на виду, чтобы не потерять». Здесь, на обеденном столе, вперемешку с вазочками с печеньем и чашками, скапливались книги. Книг было много, книги были разные и на совершенно различные, порою неожиданные темы. Философия, учебник по физике и сборники стихов, научная фантастика и уйма духовной литературы — мирно соседствовали представители самых различных направлений, тематик и жанров. На стене висел большой экран, рядом подмигивал синим огоньком системный блок, кажущийся по сравнению с лежащим рядом массивным томом «Сказок Северной Европы» просто миниатюрным.

Удивительное рядом: вопреки всему, места на столе для чаепития хватало. Заболотин-Забольский разлил чай по чашкам и предложил ребятам рассаживаться. Поскольку мест за столом изначально было ограниченное количество — три разномастных стула — сам полковник собирался остаться стоять, но Сиф, притащивший четвёртый стул из своей комнаты, решительно попросил «его высокородие» никого не смущать и сесть. А то, мол, всех совесть заест без хлеба и кефира.

Сам офицерик, к слову, уселся на подоконнике. Даже притащи он ещё один стул, тот просто не поместился бы на захламлённой кухне.

— А теперь вспомним о причине вашего здесь присутствия, — отхлебнув чай, сказал совершенно мирным тоном Заболотин, когда все уселись. Дети переглянулись и приуныли. Такие вещи им обсуждать совсем не хотелось, особенно сидя за чашкой чая с полковником Заболотиным-Забольским.

Повисло немного виноватое молчание, потом один из мальчиков — тот самый конопатый — поднял глаза на офицера:

— Может, там моя мама уже пришла, — с безнадёжным вздохом признался он. По тому, как неловко стали прятать глаза остальные ребята, ясно стало, что про два часа он тогда, в лифте, соврал, а сейчас не смог больше молчать.

Заболотин деликатно сделал вид, что ничего не заметил, согласно кивнул и предложил:

— Ну, если она пришла, то надо ей позвонить, и сказать, что вы у меня сидите. А то она будет волноваться. Только, чур, уговор: что я Заболотин-Забольский — никому ни слова. Не хочу никаких ко мне паломничеств, бесконечных любопытных гостей и всего в том же духе. Так что — просто офицер из сто тринадцатой квартиры. Понятно?

— Поня-ятно, — прокатился над столом красноречивый разочарованный вздох. Конечно, возможность прихвастнуть знакомством «с самим Заболотиным-Забольским» была для мальчишек притягательна, но раз он их попросил — будут молчать. Ведь они будут выполнять его просьбу! Они посвящены в его тайну!

— … И чтобы больше я не видел вас катающимся просто так на лифте, — строго окончил полковник по методу «куй железо…» и добавил для усиления: — Ни разу. И вообще, на пятый этаж можно и по лестнице бегать.

— На скорость, — встрял в разговор до этого момента молчащий Сиф.

— Ага, а потом из больницы на скорость выписываться, — отмёл эту идею Заболотин, но мальчишки переглянулись с интересом, в глазах вихрастого уже заблестела какая-то весёлая идея. Сиф знал, кому и что советует.

— А теперь диктуй телефон. Маме надо сообщить, где вы, — прервал их Заболотин.

Мальчик, заметно волнуясь, продиктовал, по нескольку раз повторяя цифры. Полковник позвонил, включив громкую связь, чтобы ребята тоже слышали разговор.

— Алло? — раздалось в телефоне.

— Здравствуйте. Я… из сто тринадцатой квартиры, — «представился» Заболотин, всей душой надеясь, что вопросы не последуют.

Его надежда оправдалась:

— Чем могу быть полезна? — только и спросила женщина удивлённо.

— Да я какое-то время назад столкнулся с вашим сыном, который в компании своих друзей совершенно не знал, чем заняться.

— Опять катались на лифте? — печально догадалась женщина. — Прошу за них прощения. Я…

— Неважно, — отмахнулся полковник. — Я просто решил, что не будет ничего плохого, если они немного посидят у меня в гостях, раз им нечем заняться.

— Правда? Вы очень добры… Они вам сильно мешают?

— Да нет, — заверил полковник. — Не мешают. Просто я решил, что лучше вам сообщить.

— Благодарю, — ответила женщина, затем вдруг спросила, что-то вспомнив: — Простите, а из сто тринадцатой… вы не тот офицер? — она замялась, поскольку не знала его имени.

— Тот, — согласился Заболотин. Имени он по-прежнему не назвал.

— Может, всё-таки они не будут вам мешать? — женщина постаралась скрыть резкость в голосе, но полковник лишь понимающе усмехнулся.

Это только в двадцать два, окончивший «офицерку» восторженный юнец, он не понимал, отчего некоторые люди неприязненно косятся на него. Не понимал фраз про «Нет, чтобы миром договориться!». Не догадывался, что Империя не просто защищает своих бедных и несчастных соседей — хотя на учёбе никто про «бедных и несчастных» не говорил, но как-то юные офицеры все сходились именно на этом мнении… А Империи порою просто-напросто нужны были мирные границы. Это означало — вмешиваться в половину чужих, пограничных военных конфликтов, не давая рядом образоваться большому и агрессивному государству.

Не знал тогда всего этого юный подпоручик Заболотин. И когда, отслужив положенную «трёшку» лет после учёбы, стал поручиком — тоже не знал… До тех пор, пока не был подписан рапорт, не поступил приказ, пока не загремели кругом взрывы под чужим забольским небом — взрывы, в которых гибли не чужие, неизвестные, а свои бойцы. Выринея хотела поспорить с Россией за влияние на юго-западных её границах, воспользовавшись сменой власти — на престол только-только взошёл Константин Кириллович… А Россия не хотела так рисковать своими землями и соседями, с которыми уже налажены было удовлетворяющие и тех, и других взаимоотношения.

Три года войны под чужим небом хорошо объяснили поручику, быстро ставшему штабс-капитаном, что такое военная политика безопасности границ и как она проводится. И с тех пор, получив вторую часть фамилии от самого Государя — «Забольский», попав в Лейб-гвардию и дослужившись, в конце концов, до полковника, Заболотин спокойно относился к косым взглядом и резким словам. В них есть правда. Но и в том, чем занимается Заболотин, правды не меньше. Только более жёсткой.

— Нет, что вы, ребята мне не мешают, — заверил он женщину. — Вам сына дать?

— Да, позовите Стёпу, пожалуйста.

Полковник сунул телефонную трубку мальчику и выключил громкую связь. Какое-то время в трубке раздавалось мамино «бу-бу-бу», изредка Стёпа произносил заученно, безнадёжно и тоскливо: «Ну, ма-ам!». Затем он раздражённо повесил трубку и хмуро буркнул:

— Уроки делать надо.

— Да, это важно, — согласился полковник. — Тогда, видимо, вам всем пора расходиться.

Мальчики грустно переглянулись и встали из-за стола. Заболотин пошёл их проводить в коридор, Сиф остался на кухне, допивать чай, доедать печенье.

… Когда в коридоре затихли голоса и щёлкнул дверной замок, окончательно возвращая квартиру в обычное, пустынное состояние, Сиф облегчённо вздохнул и не спеша, мелкими глотками, принялся допивать чай прямо из чайника. За этим не слишком культурным занятием его и застал Заболотин.

— Слушай, а пацифик в комнате ты… когда нарисовал? — спросил он, возвращаясь на кухню, увидел «бескультурие» и строго выговорил: — Сиф, ну что это такое? Ты офицер Лейб-гвардии или малолетний олух вроде наших гостей?

Сиф одним большим глотком влил остатки чая в себя и поставил опустевший чайник на стол, делая вид, что ничего и не было. Потом взял из вазочки овсяное печенье и немного невнятно оттого, что вгрызся в него, ответил на первый вопрос:

— В июне где-то нарисовал.

— Правда? — озадачился полковник. — В июне… Значит, я просто не обращал внимания… Точно, что-то у тебя там действительно было нарисовано.

— Пацифик. Ничего другого не рисовал, — пожал плечами Сиф. — И так краской полдня воняло.

— Понятно… — задумчиво кивнул Заболотин, постукивая пальцем по чашке, и сменил тему: — Ладно, уберёшь посуду?

— Ваша очередь, — возразил Сиф, не трогаясь с места.

— Не понял. А если это приказ старшего по званию? — скрыл своё удивление офицер.

— Приказы не обсуждают, — согласился мальчик с наигранно-тяжёлым вздохом. — Но вы же сами предложили убираться на кухне по очереди!

Заболотин покачал головой и принялся сгребать посуду в раковину. Сиф от греха подальше ретировался на это время в свою комнату.

Но вот перестала шуметь вода, стихло звяканье убираемых в шкаф чашек, и, на ходу развязывая фартук, через комнату прошёл к себе полковник. Требующий от Сифа порядка во всех мелочах, сам он то и дело оставлял фартук или хваталки в самых неожиданных местах, вроде кресла в кабинете или дверцы шкафа в большой комнате.

Сиф проводил своего командира внимательным взглядом, определяя настроение, дождался, пока Заболотин сядет за стол и включит свой компьютер, и только после этого вернулся на кухню.

— Я тут компьютер займу?! — крикнул хитрый офицерик в сторону кабинета, и ткнул локтём в кнопку на системном блоке.

Заболотин-Забольский что-то неразборчиво ответил, что Сиф истолковал, как согласие.

Он зажёг экран на стене, подождал, пока всё загрузится, лениво листая первую попавшуюся под руку книгу из той разномастной коллекции, что скопилась на столе, включил сетевой телефон и вызвал Кашу. Друг откликнулся почти сразу, но таким задумчивым голосом, будто его и вовсе здесь нет:

— Чего?

— Мог бы поздороваться, — Сиф с зевком потянулся и сел за стол, пододвинув к себе микрофон.

— Привет, — согласился Каша, по-прежнему думая о чём-то своём.

— Эй, што жа пощиделки беж меня? — в разговор ворвался весёлый, но совершенно неразборчивый голос Расты. — Нельжя даже на пять минут отойти расточки переплести!

Пока она говорила, речь стала разборчивее. Скорее всего, девочка завязала расточку и выпустила нитки изо рта. Но про пять минут Раста, конечно же, прихвастнула — даже с её сноровкой переплетение всех её расточек занимало несколько часов.

— Мы как раз тебя ждали, — поспешил заверить Сиф и, поймав краем глаза внимательный взгляд, оглянулся: в коридоре стоял полковник и слушал разговор.

— Ага, — подтвердил задумчивый Каша.

— Ну, раз ждали — тогда ладно, — великодушно произнесла Раста и тут же поинтересовалась: — Каша, почему у тебя голос такой отсутствующий?

— Я варю кашу, — отозвался Каша. — Мама опять ушла к деду, поэтому ужином занимаюсь я. А эти Кошмарики…

Раста хихикнула, Сиф пододвинул к себе томик стихов Гумилёва и принялся листать его без особой цели в ожидании, пока Каша перечислит все жалобы на своих «младших родственников», двойняшек Колю и Марфу с общим прозвищем «Кольмарики», что, видимо, было вольной интерпретацией слова «кальмар». Правда, Каша часто в этом прозвище менял «ль» на «ш», и получалось хоть и ласково, но обречённо — что поделаешь с дурными снами?..

Изредка поддакивая, Сиф вполуха выслушал, какие близняшки нехорошие, как они издеваются над старшим братом, пока мама не видит, и вообще, как же Каше не повезло.

— Они уже буянили, когда были в мамином животе. Пихались и спать ей не давали. С тех пор и не поменялись, только лезут теперь — ко мне, — подвёл обычный итог Каша. Сегодня он иссяк на удивление быстро, но Заболотин вернулся к себе в кабинет ещё раньше, потеряв интерес к разговору. Сиф поглядел ему вслед и недовольно подумал, что полковник слишком торопится делать выводы. Хоть бы раз поинтересовался, о чём речь пойдёт, когда друзья наболтаются о пустяках… Но нет, Заболотин-Забольский послушал пять минут шутки и расспросы о жизни и счёл, что ничего нового не услышит. А почему тогда именно на кухне скапливалась такая удивительная библиотека, он даже не задумывался. Сам читал попавшие на кухню книги, но никогда ни о чём не спрашивал.

Чтобы отвлечься от обиды на командира, Сиф поинтересовался у друзей:

— А кто-то математику на завтра делал?

— Сделаешь тут… Мне и кашу сварить, и мелких ею накормить, и спать вечером вовремя загнать… — немедленно принялся бурчать Каша. Всё-таки, жаловаться на Кольмариков он мог вечно.

Сиф вздохнул и снова уткнулся в книгу, листая тонкие, неровные страницы. Старое, советское «самоиздаиние», напечатанное на машинке и в самодельной обложке из картона.

… Когда Каша окончил перечисление жалоб, Раста шикнула на друзей и прислушалась к чему-то в своей квартире.

— О нет, — простонала она после нескольких секунд тишины, — деда сдержал своё обещание и притащил в гости целый батальон во главе с каким-то своим знакомым…

— Мотострелковый? В мотострелковом батальоне по штату около пятисот человек, так что ты уверена, что пришёл целый батальон? — выразил сомнение Сиф, хоть и не обладающий особенно цепкой памятью на цифры, но в том, что касалось армии, ориентирующийся неплохо. Он даже не поднял головы от книги: «заслышал знакомое слово», ляпнул и снова вернулся к стихам.

А те… словно поэт знал о том, что чувствует юный фельдфебель, даже общаясь с весёлыми «хипповыми» друзьями — всё равно чувствует…

… Забыли? — Нет! Ведь каждый час

Каким-то случаем прилежным

Туманит блеск спокойных глаз,

Напоминает им о прежнем.

— «Что с вами?» — «Так, нога болит».

— «Подагра?» — «Нет, сквозная рана». -

И сразу сердце защемит

Тоска по солнцу Туркестана…

Сиф глядел на жёлтые страницы с неровными строчками букв и не мог оторваться. Особенно — сегодня… В ушах звучали тоскливые песни Котомина — того самого Котяры, который одним своим видом напоминал о событиях шестилетней давности, — столь созвучные словам поэта.

… А если бы оторвался, заметил бы, как на мгновенье после его ответа «в сети» повисло напряжённое молчание.

— Молчи уж, Спец по мировому лиху. Я фигурально, — наконец отозвалась Раста, добавляя голосу легкомысленности, чтобы отвлечься от опасной темы. Мировым лихом звалась, понятное дело, война. — Я сейчас сбегаю, реверанс сделаю и вернусь.

Некоторое время друзья молчали, слушая, как от Расты доносятся громкие голоса, потом Расточка вернулась, шумно плюхнувшись в кресло и предсказала:

— Сейчас опять засядут на кухне и станут кушать и петь, причём отнюдь не про цветы или хотя бы лыжи у печки, — и, сама невольно возвращаясь к столь нелюбимой теме, пожаловалась: — Сам деда хоть и отслужил ещё давным-давно, но все знакомые по-прежнему с погонами…

— А ещё пить, — подсказал Каша.

— От службы много не побегаешь в нашей стране, всюду военные, — одновременно с ним подсказал Сиф. — Да и вообще, у тебя дед до сих пор… боевой. Я же видел.

Правда, мельком — Сиф редко появлялся у Расточки в гостях, если там был кто-то из взрослых.

Не выдержав такого «унисона», Раста хихикнула, очень задорно и заразно. Сделала глубокий вдох, чтобы что-то сказать, — и снова хихикнула.

— Нет уж, хорошо, что я девочка, — отхихикав, сообщила она. — Мне одного НВП — во как хватает. Выше крыши! Николай Палыч — такой зануда!

— Да ладно тебе, — заступился за учителя Сиф. — Вообще, Николай-волшебная палочка — он нормальный. И нас почти не дёргает! Просто предмет у него такой…

— И мозги набекрень повёрнуты, — вставил Каша. — Ты, Спец, может, и можешь всё это запомнить, но я — увольте! Мне это никогда не понадобится, и забивать себе голову этим военным бредом я не буду!

Сиф отложил книгу в сторону, понимая, что тема скользкая, но сдержаться был не в силах:

— Каш, ну как ты откосишь-то? Думаешь, потом тебе это не аукнется?

— Я служить не собираюсь, — отрезал Каша. — Уж найду способ. Целый год во всём этом вариться… Да я полтора урока в неделю — и то выдержать не могу! А если война? Если кто-нибудь где-нибудь её развяжет?

— А что война? — почему-то заинтересовался Сиф.

— А то, — обстоятельно и высокопарно, словно зачитывая наизусть по какой-то книжке, объяснил Каша, — что одно дело — защищать Родину от захватчиков. От этого уклонятся постыдно, даже если это против твоих взглядов. Но воевать в чужой стране ради того, чтобы ещё одна, тоже тебе совершенно чужая, страна проиграла и перестала даже в какой-то заоблачной теории Империи угрожать? Ну, как с Заболом было. Нет уж, какие могут быть причины мне в это ввязываться?.. А ты пойдёшь, что ли?

— Я не военнообязанный, — коротко бросил Сиф. Конечно, это ложь, но ведь дети, оставшиеся сиротами из-за войны, действительно могли сами выбирать, идти им служить или нет. А значит, если рассматривать его ситуацию теоретически, Сиф был не обязан…

Только «практически» — он почему-то до сих пор не переодел форменную рубашку.

Абсурд: фельдфебель в форме — и разговоры с убеждённым пацифистом вроде Каши!

— Ох, этот батальон принёс с собой гитару, — простонала Раста, перебивая сугубо мужской разговор про тяготы воинской повинности.

— Бедняга, — сочувственно сказал Каша. — Крепись. А лучше нарисуй пацифик над дверью в квартиру и повесь объявление: «Военным не входить».

— Деда тогда вообще здороваться перестанет, — с сожалением отмела предложение Раста. — Хотя… Кстати, люди-пиплы, кто ко мне в субботу заглянет? Деда с баб к кому-то в гости отправятся.

Сиф подумал про объявление, предложенное Кашей, про планы полковника на субботу и ответил как обычно:

— Я вечером определюсь, завтра скажу.

— Когда, интересно, в последний раз наш дорогой Спец отвечал иначе? — в притворном возмущении воскликнула Раста. — Напомните мне этот волнующий миг!

Никто не напомнил. А Каша продолжил гнуть своё:

— Живя в нашей стране, нельзя быть уверенным, что завтра где-нибудь на границе не начнётся война. Но, почему-то, в эти местные, чужие конфликты вмешивают ребят со всей Империи! Вот почему? Они же не имеют никакого отношения к тому, что происходит даже не в России — а вообще у её соседей!

Прежде чем ответить, Сиф взглянул в окно. Снег действовал на него успокаивающе. Можно было представить, как со снежными хлопьями, остывая на холоде, вниз, прочь, падает его злость, которая так некстати всколыхнулась. При Сифе нельзя было произносить слово «конфликт» и ожидать, что юный фельдфебель, а в быту — тихий хиппи, останется спокойным, как нельзя ждать спокойствия от пожарного, играя рядом с ним с зажигалкой, рождественской ёлкой и банкой керосина в древнюю игру: «Раз-два-три, ёлочка гори!»

— Может быть, — согласился, наконец, маленький офицер. — Местные конфликты должны решаться местными силами. Иногда, правда, местных сил не хватает. И что же тогда делать? — он повысил голос, не замечая этого. — К тому же — государству, на помощь которого местные силы вполне обоснованно рассчитывают, потому что это было обещано?

Каша надолго задумался. Сиф выдохнул и снова уставился в окно. Снег укутывал Москву плотным белым одеялом, словно укладывал спать. Реже, чем обычно, проносились по ближайшей улице машины, прохожих тоже стало меньше — город как будто замер. И только снег всё шёл и шёл, шёл и шёл, не зная пауз и остановок…

— Но такие войны — это неправильно, — заключил Каша после долгих раздумий, и Сиф с сожалением оторвал взгляд от зимнего города.

— Правильных войн вообще не бывает, — отрезал он. — Другое дело, что всегда найдутся те, кому это кажется самым простым решением проблемы. Но закрывать глаза и делать вид, что войн в мире вообще нет, — это глупо!

— Надо просто попытаться объяснить. Обычным людям! — встряла Раста. — Не мы же одни такие гениальные, что поняли это!

— Пацифисты были и до нас, — согласился Сиф. — Но войн меньше не стало.

— Я вообще не понимаю, как можно идти служить, — судя по звукам, окончательно потерявшая терпение с «батальоном» гостей, Раста захлопнула дверь в комнату. — Взявший меч — от меча и погибнет!

— Про автомат ничего не сказано. И вообще, если бы армия всем скопом подставляла левую щёку, мы жили бы не в столице Империи, а в захудалом городке на окраине великого Третьего Рейха, — парировал Сиф, привычно превращая серьёзное заявление, которое пугало и его, в абсурд. И весь предыдущий разговор тоже стал казаться абсурдной шуткой — не Сифу, так Расте. И это было главное — потому что иначе Сиф никак не смог бы скрыть, что он не такой, как друзья, хиппи, а офицер Лейб-гвардии.

Вернее, хиппи, разумеется, но странный. С погонами.

— Да ну тебя, — фыркнула Раста. — Я же не об этом.

— А о чём тогда? — спросил Сиф, пододвигая к себе «А зачем империя?» — редкую книгу, вышедшую незадолго до краха СССР. Автор, так и оставшийся в истории под каким-то нелепым псевдонимом, подробно разбирал возможность появления новой Российской Империи. Рассматривал влияние, набранное «белогвардейцами», никогда в СССР так и не исчезнувшими до конца, а во время войны только привлёкшими сторонников. Изучал личность Тихона Николаевича Куликовского, внука Александра III… Рассмотрев всё, автор однозначно делал вывод: не сможет Тихон, тогда ещё есаул казачьего войска, вернувшийся в Великую Отечественную войну из «белогвардейской» Сибири, претендовать на власть, пусть по всей стране Советов ходили о нём слухи. Все эти монархические взгляды — пережиток прошлого, для Империи в стране нету почвы — вон, и не преследует почти власть «белых», а значит — и не боится…

Насколько Сиф помнил из курса истории и вообще понимал, «умные люди» просто сочли, что преследовать их — бессмысленно. Лучше сотня обученных казаков на стороне СССР, чем сотня расстрелов. А «белых» было много больше сотни. И, вроде, ни на что они не претендовали, приказы выполняли…

Ведь с репрессиями можно подождать и до конца войны?..

Книгу эту Сиф нашёл на книжной полке в кабинете полковника случайно, но, проглотив за два дня, задумался надолго. Ведь, вопреки всему, Империя после окончания Великой Отечественной войны возродилась. Откуда же закончившие войну солдаты взяли эту самую почву? Отчего же Государь Тихон Николаевич вдруг оказался у престола, как некогда первый Романов — Михаил Фёдорович?..

И, главное, через двадцать два года правления, скончавшись от туберкулёза вопреки стараниям врачей, Государь оставил сыну крепкую, единую державу с большой сферой влияния, не хуже Советской, в общем-то, хоть и несколько меньше…

Нарушая молчание, зашуршал откладываемый Кашей в сторону микрофон, и «пацифист» принялся кому-то что-то с жаром втолковывать — слов слышно не было, но несложно было догадаться, что это к Каше наведались его «Кошмарики».

— Ой, Каша, что у тебя там происходит? — удивилась Раста. — Ты надолго?

— Сейчас, — откликнулся Каша. — Меня вздумали осаждать по всем правилам военного искусства и уточняли, на сколько времени у меня хватит продовольственных запасов.

— Скажи, что в таком случае весь ужин продовольственным запасом останется на осаждённой кухне, — посоветовал дальновидный Сиф.

— Уже сказал. Теперь осталось поймать Кошмариков за ухи и сказать ещё раз. Внушительнее, — кровожадно ответил молодой пацифист.

— Ну-ну, расскажешь потом о результатах, — Сиф представил себе кровожадного Кашу с Кольмариками за уши в каждой руке и фыркнул.

— Непременно, — пообещал Каша. — Не скучайте без меня!

— Ага. Подставь врагу левую щеку, — прокомментировал Сиф после того, как связь с Кашей оборвалась.

— Про уши ничего не сказано! — передразнила его недавние рассуждения Раста.

— Ну и пусть. Всё равно фиговый из Каши пацифист.

— А из тебя лучше, что ли, Спец по мировому лиху?

Сиф вспомнил свой пацифик над кроватью, неминуемо вспомнил и автомат, и признал:

— Не, из меня ещё хуже, — и вдруг спросил: — Сколько времени?

— Насколько я помню, у тебя на руке обычно часы, — откликнулась Раста немедленно.

— Там такие маленькие циферки… А у тебя часы прямо на столе стоят, я же знаю.

— А по-моему, большие там циферки… Семь с четвертью на моих часах, — недовольно сообщила Раста. — Ты вымогатель.

— Я даю тебе шанс совершить доброе дело! — парировал Сиф, радуясь смене темы с военной. Сегодня, он чувствовал, рано или поздно он не успеет вовремя прикусить язык, ляпнет что-то, чего не может знать даже «спец по мировому лиху», если спец этот — хиппи… И так уже слишком жарким вышел спор с Кашей. И бессмысленным.

Перекидываясь с Расточкой шутками и придираясь к словам, Сиф постарался забыть обо всём, что случилось сегодня на вилле в Сетуньском парке — казалось бы, совсем недалеко отсюда, а по ощущениям — где-то в другом мире. Но отчего-то не выходило: и Раста отвечала вяло, и Каша всё не возвращался.

Как-то само собой всегда получалось, что при исчезновении одного из их компании, разговор сбивался на простую болтовню и вскоре затихал. Так и сегодня — через четверть часа наступило полное молчание, и, разъединившись, Сиф полез в электронную почту: уже дня два он забывал проверить «почтовый ящик».

А там его, оказывается, ждало очередное письмо от Крёстного — Сиф всегда звал его именно так, не спрашивая имени, — ещё вчера поздно вечером пришедшее. Значит, надо было всё-таки проверить почту раньше, ещё в Управлении, когда была такая возможность. Сиф очень не любил отвечать с запозданием — как будто выкроил случайно свободную минутку и подумал: «А давай-ка я кому-нибудь напишу…»

«И снова привет, любезный мой Маугли…»

Сиф глядел на экран несколько минут, собирая мысли в кучу, а буквы привычного обращения, к которому раньше не присматривался, — в слова. Сегодня он уже слышал это прозвище по отношению к себе. От человека, которого видел на войне, как раз тогда, в октябре.

— Ваше высокородие! — крикнул Сиф, обернувшись в сторону двери.

— Чего тебе? — отозвался через какое-то время полковник.

Сиф вместо ответа встал и отправился в кабинет: кричать через полквартиры — не самый удобный способ вести серьёзный разговор, хотя в остальных случаях они частенько перекрикивались с командиром минут по десять, вполне довольные таким положением дел.

— Не маячь на пороге, входи уж, — Заболотин-Забольский нетерпеливо перевёл взгляд на облокотившегося о косяк подростка. Офицер сидел за столом и протирал клинок своей наградной сабли. Сиф подошёл к столу, прислонился к ножке коленом и пододвинул к себе одну из стоящих на столе фотографий. Долго разглядывал царственную осанку и полуулыбку позирующего.

— А кто мой крёстный?

— «А кто мой ближний?», как сказано в Евангелии, — откликнулся Заболотин. — Почему-то почти шесть лет ты этим вопросом не задавался.

— Так кто? — требовательно повторил вопрос Сиф.

Полковник пододвинул фотографию к себе, провёл пальцем по орнаменту рамки. У Сифа возникло твёрдое ощущение, что его командир прекрасно всё знает — но почему-то не хочет говорить.

— Может, спросишь это у него самого, а?

Сиф сердито пристукнул пальцами по столу. Он очень не любил, когда командир вот так переадресовывал вопросы.

— Не стучи, страшными бывают обычно сердитые генералы. Ну, может быть, полковники. Но точно не фельдфебели.

Юный фельдфебель поморщился, пробурчал: «Так точно», — и вышел. Конечно, их отношения с командиром, за редкими недолгими исключениями, всегда тяготели более к армейским, нежели чем к семейным. Армия была, в понимании Заболотина, той же семьёй, только большой. Таково уж его воспитание, офицера неизвестно в каком поколении, это понятно. А вот Сифу иногда хотелось чего-то другого. Обычного. Как у Каши с мамой. Или хотя бы как у Расты с дедом и «баб», у которых она чаще всего жила, поскольку родители-учёные колесили по всему свету и виделись с дочерью неделю в год. Больше везло её младшему братику — родители, если ехали вместе, брали его с собой. Два старших же брата давным-давно женились и теперь появлялись на горизонте лишь изредка… Раста никогда не унывала, несмотря на все эти проблемы. И всегда с удовольствием рассказывала о своей семье. О маленьком племяннике, живущем в Суздале. О том, что, вот, на днях обещается приехать Володя или Слава…

А Сифу, в общем-то, самой обычной семьи как раз иногда и не хватало. Со всеми своими неурядицами и проблемами. Но прилив семейных чувств у полковника случался только тогда, когда Заболотин-Забольский сильно уставал за день в Управлении, когда бесконечные офицеры надоедали ему паче горькой редьки. Самое обидное, что чаще всего в это время на семейный лад не был настроен сам Сиф.

— Сиф, ты чего, обиделся? — запоздало спохватился Заболотин. — Ну правда, спроси у него сам! Вдруг ему инкогнито остаться хочется?

— Вопрос — зачем? — буркнул Сиф, снова садясь на кухне перед компьютером.

С экрана на него укоризненно глядело всё ещё оставшееся «безответным» письмо от Крёстного. Сиф заново пробежал ровные строки глазами, против воли улыбнулся — но ответ на ум не приходил. Сиф не мог задать вопрос прямо — да, стеснялся и сам это прекрасно понимал. А без ответа на этот вопрос и писать не хотелось, что-то удерживало руки, неуверенно вытирающие пыль с клавиатуры.

Погасив экран, мальчик вернулся к полковнику в кабинет и молча сел в кресло рядом со столом. Заболотин уже убрал саблю на место и теперь тасовал в руках несколько фотокарточек, вглядываясь в лица на них.

— Кто это? — подал голос Сиф, чтобы только не молчать.

— Это Кром… в смысле, один мой товарищ, — зачем-то поправился Заболотин, — с которым мы вместе заканчивали училище. Потом мы как-то разошлись, потом встретились, потом вновь расстались, к слову, он был с нами… тогда. А теперь он вновь возник на горизонте, — он протянул мальчику одну из фотографий. Он видел, что Сиф в плохом настроении, и старался его не задеть случайной фразой — когда живешь вдвоём, ссоры становятся ну просто самым последним делом. А ещё осторожнее приходилось напоминать о войне — не только оттого, что это был теперь страшный призрак исчезнувшего детства, но и потому что Сиф очень не любил обнаруживать, что что-то забыл, а забывал он многое. Психостимуляторы в своё время сильно исковеркали детскую память, смешивая фантазии и образы прошлого, стирая лица и события…

Пока Сиф разглядывал фотографию, Заболотин взял ещё одну, подошёл к стене и аккуратно заменил на неё ту, старую и потёртую, времен его детства. Так постепенно обновлялась вся «экспозиция» в кабинете, в отличие от большой комнаты. Вернее, не обновлялась, а просто менялась, безо всякой хронологической зависимости. С новой фотографии глядели весёлые молодцеватые вояки — троица лихих друзей стояла, обнявшись, на фоне каких-то старинных руин. Ещё курсанты, о чём свидетельствовала литера на погонах. Портрет среднего как раз Заболотин и дал Сифу — пышно-курчавого и черноволосого, как Пушкин, с широко распахнутыми глазами. Он, как и его два товарища, еле сдерживал перед фотоаппаратом хохот.

«199*. Курсанты Л. Кунев, В. Кром, Н. Костин», — закрепил под фотографией Заболотин бумажку и залюбовался «К-К-Курсантами», как часто эти трое звались единым, ужасающим училище прозвищем. А ещё чаше их звали просто «гусарами» — и трое старались этому прозвищу во всём, не только, увы, в «положительном», соответствовать.

— Думаю его как-нибудь пригласить. Может, даже завтра, если у него планы не поменяются, — сообщил полковник, оборачиваясь к Сифу. — К слову, сегодня вечером у нас будет гость.

— И кто?

— Гавриил Валерьевич Итатин. Тот самый генерал, что сопровождал нас к Великому князю. Мы с ним сейчас переписывались какое-то время, и он решил вечером заглянуть. Вот так вот просто. На чашечку чаю, как говорится.

— Вечер уже наступил, — мальчик сделал вид, что полностью к этому известию равнодушен.

— Ну, значит, скоро приедет, — заключил Заболотин. — А раз так — не сгонять ли тебе за чем-нибудь к чаю?

Сиф со вздохом поднялся и положил фотографию на стол:

— В каком количестве?

— Чтобы хватило, — последовал краткий ответ.

— Хватило на батальон или трёх воробышков? — уточнил мальчик, невольно вспоминая Расту.

— На трёх человек. Самых обычных… Деньги в коридоре, у меня в бумажнике возьми, — во избежание следующих вопросов подробно проинструктировал Заболотин.

— Ладно, — согласился Сиф и пошёл одеваться. Любимой куртке с рыжим пацификом предстояло снова радовать собой мир.

— Да, чаю ещё купи! — крикнул вдогонку полковник. — Просто чёрного, желательно!

— Ладно, куплю… Кстати, так кто мой крёстный?! — иногда у Сифа срабатывал этот трюк, и, не успев спохватиться, командир отвечал.

— Давай уж, иди в магазин! — вместо ответа крикнул Заболотин.

— Ну ладно… — Сиф, ничуть не разочарованный, закрыл за собой дверь и бодро спустился по лестнице на первый этаж — где ногами, где по перилам. Лестница была старая, с отполированными множеством ног ступенями, по краям выкрашенная бледно-зелёной краской в тон стен. Перила, несмотря на возраст, стояли крепко и даже не шатались. «Высотность» дома превращала спуск в увлекательное путешествие по этажам, каждый из которых чем-то старался отличиться, выделиться. На одном мелкая квадратная плитка на полу чередовала бордовые и белые клеточки не в строгом шахматном порядке, а произвольным образом, как на душу легло строителям, на другом, кажется, седьмом или восьмом, жило целое семейство велосипедов: большой спортивный папа, мама — рыжая «кама» — и два четырёхколёсных сыночка. Это семейство заняло почти всю площадку этажа, и Сифу пришлось аккуратно пробираться через велосипедные дебри. Уже ближе к первому этажу кто-то неизвестный принялся старательно подписывать этажи: на третьем «три» готическим шрифтом красовалась точно напротив лифта от пола до потолка, на втором стена была испещрена всевозможными начертаниями соответствующей цифры — «арабская», «римская», «старославянская»… причём в половине случаев цифра получалась вверх ногами. Разглядывая все эти «крики художественной души», Сиф даже задержался на этаже и продолжил путь неохотно минуты через три.

… На улице было холодно и снежно. Снег всё падал и падал безо всякого намёка на возможное отступление, у земли, казалось, ещё более густо, чем это смотрелось с одиннадцатого этажа. Синоптики, которые забыли предупредить горожан об этом снегопаде, суетливо сгребали в кучку кофейную гущу и, смущённо прячась за зонтиками, бочком-бочком расходились по домам, кляня погоду, таинственные фронты и американскую кофейную фирму. Снег равнодушно выслушивал все их жалобы и продолжал всё так же степенно садиться на землю, машины и даже людей, если те по какой-то причине вышли в такой снегопад на улицу. Не успел Сиф дойти до магазина, как уже превратился в небольшой передвижной сугроб.

— Да здравствует первый месяц весны, — отряхиваясь на крыльце, пробормотал мальчик.

А в магазине было тепло и светло, и остатки снега стали быстро таять и стекать за шиворот. А ещё в кондитерский отдел была большая-пребольшая очередь — по ощущениям Сифа, половина Москвы собралась здесь закупить «что-нибудь к чаю». Почувствовав, что судьба делает всё возможное, чтобы он не покупал привычных конфет и привычной же пачки «Чайной империи», Сиф вновь вышел под снег, огляделся по сторонам и зашагал в сторону проспекта.

В подземном переходе неподалёку была ещё одна забегаловка, в которую троица друзей Раста-Каша-Спец любили заглянуть после школы — поболтать с продавцом, «затариться печеньками».

Под землёй дул ужасный сквозняк, зато он-то, наверное, и выдул всех желающих покупать сладкое. У ларька торчала, глубоко засунув руки в карманы, только одна девочка в тёмном пальто и о чем-то болтала с продавцом. Волос под цветастой кепкой видно не было, но Сиф не сомневался, что свитая в узел косичка пестрит яркими шнурами расточек. Вымыв голову и заплетя, если хотелось, расточки обратно — те, которые расплетала, — Раста всегда убирала волосы в узел до вечера. Фена она не признавала и сохнуть предпочитала ночью, лёжа в кровати.

— Раст?..

— О, привет Спецам! — девочка обернулась и одарила Сифа радостной улыбкой.

— Привет Расточкам, — улыбнулся Сиф в ответ. — Что, батальон прикончил все запасы?

— Именно. И ещё просят. А кто побежит любоваться снегом под открытым небом, кроме любящей внучки?

— Снег белый и холодный, — согласился Сиф. — Любоваться им… бр-р… Не-не-не…

Он не переносил снег. Слишком белый. Внезапный.

Потому что одним холодным ноябрьским днём этот внезапно выпавший снег подписал смертный приговор четверым разведчикам, и Сиф запомнил навсегда: камуфляж на снегу — смерть.

— Любоваться из окна — самое то! А вот бегать на всех порах, рискуя поскользнуться и свернуть себе шею — это хуже, — заверила Раста.

Сиф пожал плечами, разглядывая прилавок, и всё пытался прогнать из памяти невесть откуда всплывшую картину: на горелый остов машины оседает первый, неуверенный снежок…

Стараясь отвлечься, Сиф напомнил себе и всем окружающим, что собирался покупать печенье. Продавец, Игорь, и Раста тут же полезли давать зачастую противоположные советы, но Сиф попросту перепробовал всё, что глянулось, и купил — всего понемногу.

— А ещё чай, — уже потянувшись за кошельком, вспомнил он, поднимая взгляд на ряды чайных коробок. И на это у Расты был готов совет, да и продавец не преминул высказать своё мнение…

— А какой чай-то нужен? — спохватился Игорь где-то минут через пять активных обсуждений, есть ли цитрусовые нотки в одном из «оолонгов».

— Простой, желательно — чёрный, вкусный, — прилежно перечислил Сиф. Все трое снова поглядели на пресловутый «оолонг» и рассмеялись. На чёрный чай тот не тянул никак.

… В переходе появились трое молодых людей с музыкальными инструментами — две гитары и флейта — и быстро, со знанием дела устроились на сухом участке напротив ларьков. Расположившись, музыканты — аккуратностью музыкального училища в их внешнем виде и не пахло, зато длинные волосы подсказывали, что ребята весёлые, необычные — стали, негромко переговариваясь, подготавливаться к выступлению.

«Полвосьмого, скоро люди домой потянутся», — сообразил Сиф, отвлекаясь от чая. Раста немедленно отправилась знакомиться, но вернулась к ларьку разочарованной: эти люди к движению хиппи никакого отношения не имели.

— Простой, по вкусу — вполне чёрный, пусть им и не совсем является, вкусный — это, пожалуй, вот, — посоветовал тем временем продавец, указав на ряд плоских синих жестяных банок разного размера. — Забольский, попробуйте. Не совсем чай, да… но мне кажется, пойдёт.

Сиф будто вновь ощутил на языке мягкий, чуть молочный вкус, но, боясь разочароваться, скептично взял маленькую баночку, повертел в руках. Синяя с чёрным узором, самая обыкновенная банка с чаем. Закрыта плотно — чай внутри вряд ли промокнет. Только вот всё это исключительно банка, пусть даже и именно такая, какая должна быть. Никакой гарантии, что внутри настоящий забольский чай…

С другой стороны — никакой гарантии, что Сиф сейчас этот самый настоящий чай не проворонит. При любом раскладе риск велик.

А кто не рискует…

— Беру, — наконец решился он. — Посмотрим, насколько он к Заболу отношение имеет.

— Спец — он по всему спец, — хихикнула Раста. — Но чтобы по чаю — этого я не знала.

— Будешь знать, — важно ответил Сиф и полез за кошельком. Для этого понадобилось расстегнуть ворот куртки — кошелёк лежал во внутреннем кармане.

— Ты в рубашке? — полюбопытствовала зоркая Раста.

Сиф сглотнул, обзывая себя идиотом. Щеголять формой перед Расточкой — это надо же до такого додуматься!

— Да так, домашняя, старая, — соврал он неловко, поспешно застёгиваясь.

— Зелёная? А дай глянуть! — попросила Раста. — Ну, Спе-ец…

— Да ну, — мотнул головой Сиф, убирая чай и печенье в пакет. — Забей, Раст. Обычная зелёная рубашка… Ладно, извини, мне к… опекуну пора, он заждался уже. И твой дед, наверное, тоже.

— Деда? Это вряд ли, — подозрительно охотно сменила тему Расточка.

Неужели узнала? Но как узнать армейского кроя форменную рубашку — по воротнику да первым пуговицам?

Гоня от себя опасения, Сиф закинул пакет за спину и от души пожелал:

— Ладно, удачи с батальоном!

Раста помахала рукой и осталась дальше болтать с продавцом, а Сиф хмуро пошёл домой. Вслед ему раздались первые, ещё осторожные и немузыкальные звуки — молодые люди начали состраивать свои инструменты.

На улице уже зажглись фонари, яркими жёлтыми пятнами оттеняя синеву сумерек. Синим казался снег, синими были тени, синим же было и небо, с которого снег валил так же сильно, как и раньше… Сиф, обгоняя пока ещё редких прохожих, почти бегом направился к дому по двухцветному, сине-жёлтому, миру. По спине стукала банка, и на душе было гадостно и тревожно.

… Когда щёлкнул замок входной двери, и в коридоре затопал Сиф, отряхиваясь от снега, Заболотин как раз собирался ставить чайник. Рядом, за кухонным столом, сидел Гавриил Валерьевич Итатин, он же Гном, и с интересом листал «Сказки», тот самый огромный талмуд, что лежал рядом с компьютером.

— Это кто из вас читает? — спросил Гном, медленно поднимая голову.

— Сифка, — полковник кивнул в сторону коридора. — В принципе, всё, что тут навалено, — это он читает. А я так… почитываю.

— Ага, — принял к сведению Гном. И вновь замолчал, разглядывая книгу.

На кухне появился Сиф.

— Меня уверили, что это настоящий забольский, — с порога объявил он, демонстрируя банку с чаем. — Банка вроде бы правильная. Про чай не ручаюсь… Ой, простите, ваше высокопревосходительство, я забыл поздороваться.

— Прощаю, — с усилием кивнул Гном, слово на секунду его шея сломалась, а затем вновь срослась.

— Ну, давай сюда твой хвалёный чай. Продегустируем и посмотрим, — Заболотин придирчиво оглядел банку, но тоже счёл её с виду «правильной».

Гном отложил книгу в сторону и принялся наблюдать, как Заболотин, переводя взгляд с полки на присутствующих в кухне, выбирает чайник подходящего калибра. Задача оказалась отчего-то весьма сложной.

— Сиф, твои идеи? — наконец не выдержал полковник.

— Жёлтый, — даже не глядя, ответил Сиф. — Белый мал будет.

Заболотин пожал плечами и достал жёлтый заварочный чайник. Пока грелась вода, все, вразнобой перекрестившись, сели за стол, помолчали. Паровозом засвистела вскипевшая вода, Заболотин залил заварку, и через какое-то время по кухне поплыл густой, чуточку молочный чайный запах.

— Забольский, — уронил в тишину Сиф, признавая, что с чаем действительно не ошибся.

— Вы… заболец? — перевёл на него взгляд Гном.

— Шесть лет, как имею подданство Российской Империи, — уклончиво ответил Сиф, вертя в руках печенье-зайца и всё никак не решаясь откусить ему голову.

Получив ответ, глаз Гном не отвёл — он вообще избегал лишних движений. Через некоторое время мальчик под столь пристальным взглядом почувствовал себя неуютно, отложил нетронутое печенье, принялся вертеть в руках банку из-под чая.

Будто привет из прошлого. Только это самое прошлое больно часто стало приветы передавать.

— Выходит, на войне были? — вдруг вновь заговорил Гном.

— На войне не бывают. Там выживают, — Сиф глянул на Гнома исподлобья, но тот даже не моргнул. Не так уж и грозно выглядел мальчик, разве что зло. И растерянно — самую малость.

— И вы, я гляжу, выжили.

— Что за допрос, Гавриил Валерьевич, — укоризненно произнёс Заболотин, поднимаясь, чтобы разлить по чашкам чай.

— Мне просто любопытно, почему его императорское высочество так заинтересовался, помимо вас, ещё и им, — Гном произносил слова неторопливо, спокойно, почти без интонаций. Ему просто было любопытно — и чувства других людей здесь были неважны. Даже если им неприятны вопросы — Гном их всё равно задаст. И на вопросы эти ему всё равно ответят рано или поздно.

— Великий князь познакомился там с нами обоими, — ответил вместо Сифа Заболотин. — Отсюда и, как вы сказали, интерес — к обоим сразу.

Гном кивнул, приняв ответ. Отхлебнув чай, он помолчал некоторое время, глядя перед собой, затем вновь взглянул на Сифа, хотя прекрасно видел, что мальчик от этого заметно начинает нервничать. Ёрзает, беспокойно грызёт печенье… Шесть лет назад этому юному фельдфебелю было лет семь-восемь… ах, нет, девять, если исходить из мелькнувшей утром фразы про пятнадцать лет. Этот Сиф воевал совсем ребёнком. И воевал-то ещё как — поскольку теперь он фельдфебель, войну он должен был закончить хотя бы унтер-офицером… Что было, мягко говоря, сомнительно. Раз заинтересовавшись, Гном хотел выяснить про этого странного мальчика всё, что касалось его истории. И поэтому вновь задал вопрос:

— Унтера когда получили?

— Да, участвовал в одном… задании, — последовал неохотный ответ, добавленный, под взглядом Гнома, ещё более неохотным продолжением: — А фельдфебеля, чисто формально, уже после, когда в Лейб-гвардию приняли… Я пойду?

Сиф залпом выпил чай, почти не чувствуя того самого вкуса, о котором раньше так мечтал, резко вскочил и, не дожидаясь разрешения, вышел.

— Не понял. Сиф! — окрикнул недовольный таким поведением полковник. — Сиф, вернись!

Гном медленно поднялся и просто вышел следом. Мальчика он нашёл в большой комнате: Сиф стоял и водил пальцем по рамкам, заключая четыре фотографии в кольцо. Совсем разные, объединенные только временем съемки — последний год войны. Офицеры на секунду позволили себе расслабиться, никуда не торопиться, по возможности спокойно глядели в окуляр фотоаппарата. Среди них — белобрысый лохматый ребёнок в форме, висящей на нём мешком, в обнимку со своим неизменным спутником — автоматом-«внучком», тем самым, что располагался теперь поверх пацифика, наполняя «художественную композицию» двусмысленностью.

— Может, просто расскажете? — произнёс Гном, подходя ближе.

— Может, — слегка невнятно ответил мальчик, кусая верхнюю губу.

— Или вам так нравятся мои вопросы?

— Думаю, с чего начать.

— Начни с лирики. Это был последний год войны, сентябрь. Когда дивизию Равелецкого припёрли, — в комнату вошёл Заболотин-Забольский. — Батальон находился вдалеке от основных боевых действий. Перекрывали самый ожидаемый на той территории проход, поджидали «гостей», гоняли мелкие отряды. По слухам, аккурат через нас должны были «выри» идти к Равелецкому. По крайней мере, через Рату, город там один такой, как нам передали, их придётся пропустить, там затратно и неудобно обороняться. Ну, мы и ждали. Я частенько оставлял свою роту на помощника, Додо… Дотошина, а сам отправлялся в рейды с обычной группой. Вот и… тогда две группы — моя и ещё одна — гонялись… выдохлись. Далеко зашли, километров сорок до Раты всего оставалось. И, вроде, догнать должны были уже, а противник — как сквозь землю провалился. Такое на войне нередко случается. Знали бы, что уже ни к чему, — не преследовали бы, но ведь как догадаться. А потом мы однажды попали в засаду. В дурацкую, неумелую засаду.

Словно монолог в театре, словно рассказ из книжки…

— Которая засадой не была! — возразил Сиф, поворачиваясь к полковнику. — Вы просто наткнулись на… — он поменялся в лице и окончил с заметным акцентом: — Скалев… Которые не успели вовсе подготовиться. Такое на войне… нередко случается.