Институт благородных чародеек

ГЛАВА 4, В КОТОРОЙ ПРИСУТСТВУЕТ ГРЕБЛЯ НА ГРОБАХ

Зима 1860, Санкт-Петербург

Очнулась от того, что кто-то тащит меня, закинув через плечо. Руки связаны. Нос щекотала мешковина. Назойливая пыль проникала в горло, нещадно садня так, что хотелось чихать. Увы, рот, заткнутый кляпом, не позволил сделать и этого.

— А ты, Пахом, уверен, шо ту девку умыкнули? Уж больно бедно одета… — этот пропитой голос я слышала впервые.

— Да, ту, ту, не брехай понапрасну. Барин чаво сказал: чернявая, молодая. Будет стоять у господской беседки аккурат к обеду. Мы когда пришли — там, окромя этой, далече никого не было. Значит, она и есть.

К ощущению беспомощности начало прибавляться еще одно — холода. Я чувствовала, что на улице — морозец. Причем хороший такой.

— Дак чёт не похоже, щоб княжна ента на прогулку в беседку вышла: ни тулупчика на ней, ни даже шальки какой. Вона, в одном платьице… — продолжал сомневаться любитель первача.

— А хто этих господских баб разберет? Мож, книжек каких начиталась о романтишных ентих, как их… воздыханиях, — последнее слово второй тать (а кто еще так буднично таскает через плечо благородных дев с явно похитительскими намерениями?) презрительно выплюнул, — вот и мечтает подхватить чахотку.

— Не понял? А связь? — уточнил первый.

— Да мне Фроська, краля моя, пересказывала про модный нонече роман. А ей — служанка в доме Шереметьевых, а той — господская дочка, читавшая эту ересь. Так вот, в той книжонке графинька чахоточная помирала, а упырь увидел ее на смертном ложе, обомлел от такой красы и решил тяпнуть, чтобы, значится, себе подругу сердечную сварганить. Вот, может, и энта княжна книжонку такую же читала и чахоткой захотела обзавестись в надежде на жениха, вечно живущего. — Он на мгновение замолчал, а потом добавил: — Хотя, по мне, упырь этот, хоть и книжный, а ненормальный. Чем ему нормальная, румяная баба в теле не приглянулась? Позарился на тощую, зеленую, чахоточную… мертвяк и есть мертвяк, в девках ничего не понимающий…

— А… тады понятно. Но ничего… наш-то барин мужик живой, быстро девке мозги вправит.

Качка и скрип снега прекратились. Судя по всему, похитители остановились.

— Пахом, дверцу кареты открывай, щас ее уложим.

Я почувствовала, как меня сгрузили на сиденье. Дверца захлопнулась, и карета тронулась с места. Мешок с головы похитители так и не сняли, зато на плечи накинули что-то, по ощущениям подозрительно похожее на кожух.

— И все ж — вдруг энто не она, а другая девка. Она же без сознания валялась… — опять всполошился пропитой голос.

— Ну валялася, и что с того? Других-то больше все равно не было. А эта, мож, с обмороком свалилась. Так что считай, мы ее от смерти спасли. Замерзнуть ведь дура могла…

— И то верно. А морозец нонеча совсем как крещенский, хоть и Блинная неделя на носу.

— Шо правда, то правда. Морозец знатен, — добавил второй и с мечтательными интонациями произнес: — А как думаешь, нам барин сверху доплатит аль нет?

— Не знаю, — протянул первый. Его слова сопровождались характерным звуком пятерни, скребущей затылок. — Джулиман-оглы у нас человек восточный, с Кавказу, из знатного рода, герой сражений с имаматом и Большой Кабардой орды… И почему ему в сватовстве к этой княжне отказали?

— Если бы не отказали, мы бы ее сейчас не воровали.

Я сидела, прикидываясь дохлой мышью, которой не страшно не то что шуршание веника, а грохот бронепоезда. Лучше уж внимательно подслушать разговор, чем бесполезно брыкаться. Значит, меня перепутали и сейчас тащат к этому оглы домой. Что же, подождем.

Ждать пришлось долго. Насторожиться заставил колокольный звон.

— Все, приехали. Пахом, сымай мешок. Щас дадим девке макового молока, чтоб вела себя спокойно, и в церковку ее. Жаль только, что настойка хоть и зело сильная, но недолгая. Отпущает быстро. Ну да ничё, на службу должно хватить. А опосля венчания князю ужо смириться придется с кавказским зятем.

С головы стянули мешок, и я смогла увидеть своих похитителей: двух бородатых мужиков. У одного были выбиты передние зубы, второй щеголял шрамом во все лицо.

— Давай не дури, выпей, — меченный шрамом оказался тем самым любителем браги.

После этого он убрал кляп. Я молча отчаянно замотала головой, понимая, что, если заору, они лишь быстрее вольют в меня это пойло. Второй, беззубый, схватил меня сзади за волосы, запрокинув голову, и надавил на щеки, насильно открывая рот.

После того, как в меня влили эту дрянь, тело стало жить своей собственной, сомнамбулической жизнью. Эмоции тоже притупились: не было страха и паники, одно отстраненное безразличие. Руки мне тоже развязали.

— Щас только на нее фату надену, — донеслось до слуха сквозь дурман уже осточертевший мне пропитой голос. — Ведь не положено девке в церковь с непокрытой головой идти.

На макушку мне нахлобучили какую-то плотную белую тряпку и под рученьки повели в церковь.

Запах ладана, сумрак, пламя свечей и лампад. Перед аналоем стоял чернорясный батюшка с книгой в руках. Напротив него — высокий статный мужчина в парадном мундире восемнадцатого века.

«Судя по всему, это и есть тот самый отчаянный оглы, решивший заполучить княжескую зазнобу любой ценой», — мысль была отстраненная и словно не моя.

Как только меня подвели к «жениху», дьякон вынес на подносе кольца. Священник подошел к нам с зажженными венчальными свечами и вручил мне и оглы по одной. Я взяла свою горящую витую восковую, даже не осознавая, что делаю. Словно в немом кино видела, как священнослужитель берет венец жениха и крестообразно знаменует им оглы, как кавказец целует образ Спасителя. Как на мою голову опускается такой же венец.

«Словно мы становимся на всю жизнь друг для друга царем и царицей», — пришло сравнение на затуманенный дурманом ум. Кубок с вином, которое нам обоим предложили выпить со словами: «Горести и радости вы поделите отныне на двоих».

Зычный голос батюшки провозгласил:

— Прежде чем окончательно соединить вас, молодые, прежде чем жених обведет свою избранную вокруг аналоя, ответьте мне, чада мои, перед Богом и собравшимися здесь людьми. Джулиман, вверяешь ли ты свою судьбу Наталье, будешь ли заботиться о ней, любить ее до конца своих дней?

— Да, — раскатистым эхом понеслось под церковные своды.

— А ты, Наталья, урожденная Горчакова, согласна ли почитать Джулиман-оглы своим царем и супругом?

Мой взгляд упал на пол. Тень бесновалась, словно запертая в клетке. Эта ее безумная пляска не столько отрезвила, сколько оживила мысль.

Почему-то при сочетании «Наталья Горчакова» невольно возникла ассоциация со столыпинскими реформами. Во мне начали просыпаться отголоски эмоций, безразличие к происходящему схлынуло откатной волной, и я впервые подняла глаза на священника. Фата была плотной, подозреваю, что стоящему рядом оглы были видны лишь черты моего лица.

Я понимала, что сейчас, еще мгновение, и после моего «нет» нужно будет бежать. Потому как узнать реакцию на обман у горячего кавказского парня опытным путем не хотелось. Вон сабля на боку висит, да и раз решился он на воровство и то, чтобы его избранницу опоили… В общем, вместо того, чтобы эффектно откинуть фату и уставиться на веддингнеппера обличающим взглядом, я чуть приподняла юбки, чтобы не мешали бежать. А потом, пискнув: «Не согласная я!» — резко развернулась на каблуках и со всей возможной прытью ринулась вон из церкви. Судя по запоздавшей реакции никто (и даже отчасти я сама) не ожидал от меня такой прыти. Я выскочила на улицу.

Перед воротами стояла темная длинная карета, запряженная четверкой лошадей. Кучер, слезший с козел, открывал дверцу мрачного экипажа.

Топот позади становился все громче. Я поняла, если догонят, мне несдобровать, княжна я там или нет. Уже не суть важно. Оскорбленное мужское самолюбие во все века было весьма опасно для дам.

— Прыгай на козлы, быстро, и гони, — подсказал тень.

Я буквально взлетела на скамью кучера. Вожжи были услужливо оставлены на крюке. Я не сильно задумалась, что делаю, подхватила их и хлестнула по крупам со всей дури.

— Но, пошла! — прокричала на волне эйфории.

Прямо мы неслись недолго. Впереди маячила развилка.

— Поворачивай! Или тормози! — провизжал тень.

— Как? У меня категория «В», и то по вождению автомобиля. А по лошади… я даже инструкции в руках не держала. У этого чертового экипажа ни руля, ни ручника нет. Не то что сцепления.

— Тяни сильнее вожжи с той стороны, куда хочешь повернуть, дура!

Я так и сделала. Правда, нечаянно оглянулась. За мной неслась толпа. Причем она была значительно больше, чем ожидалось.

— Почему за нами столько… — я не договорила. Тень метнулся в карету, а через мгновение оповестил:

— Потому что ты умудрилась угнать не просто карету. Это катафалк! И с пассажиром, — поведала тень. — Старичку, конечно, уже все равно, но, полагаю, родственники против того, чтобы прах покойного резво скакал по ухабам в компании малознакомой девицы легкого поведения…

«Теперь я точно труп!» — успела подумать, прежде чем увидела посреди дороги фигуру мужчины весьма респектабельного вида.

Я хотела крикнуть: «С дороги», — но было поздно.

Лошади неслись вперед и вперед, с каждой минутой все ускоряя бег. Я едва удерживала вожжи.

Господин в заячьем тулупе в последний момент обернулся и, распахнув руки на манер ветряной мельницы, успел схватить под уздцы двух передних коней. По инерции его потащило спиной вперед по дороге, и он оказался висящим под дышлом. Конец здоровенной оглобли, служащей для поворота пар лошадей, то и дело норовил заехать по лбу случайному прохожему, не успевшему ретироваться с пути взбесившегося катафалка.

Гроб, к слову, радостно подпрыгивал в карете. Звуки, доносившиеся при каждом его подскоке на ухабах, вторили улюлюканью и матюгам бежавшей сзади толпы.

Плюнув на попытки хоть как-то обуздать почуявшую волю подкованную скотину, я бросила вожжи и ухватилась за края козел обеими руками. Голова, из которой уходили остатки дурмана, начала работать с какой-то дикой быстротой, подмечая детали, анализируя.

Перед глазами замелькали дома. Я видела их впервые, но в самой слободке, по которой я так лихо катила, было что-то неуловимо-знакомое. Лишь когда впереди замаячила набережная Фонтанки, сообразила: я только что убежала с венчания из Владимирской церкви. Старой, еще деревянной. Не к месту пришла в голову мысль: ее перестроили в каменную только в конце девятнадцатого века.

Память тут же услужливо выкинула фразу из диалога татей, про Кавказскую войну, героем которой и был мой несостоявшийся супруг оглы.

Осознание нереальности того, где я нахожусь и, главное, когда, накрыло с головой. Если до этого момента все воспринималось абстрактно и не взаправду, то теперь…

— Тень! Пиксель ты битый, мы что, в Питере времен Александра Второго Освободителя, а то и раньше? — с нотками истерики спросила я, клацая зубами.

— Ага, похоже на то, — озадаченно протянул плясавший на снегу бестелесный спутник. — Но думать тебе стоит не об этом. Нас догоняют и, судя по стонам мужика, висящего между лошадей, скоро число трупов увеличится ров…

Он не успел договорить. Катафалк основательно тряхнуло на выбоине.

Лошади, чувствуя приближение открытой воды в полынье реки, еще только начавшей подмерзать с краев, отчего-то решили, что мост слишком убог для них — возвышенных парнокопытных, — и резко повели вправо. В результате этих маневров задняя дверца катафалка открылась, и гроб на бреющем полете приземлился прямо по центру течения.

Я тоже не удержалась на козлах и повторила (правда, не столь величественно, а размахивая руками-ногами и голося как ошалелая) полет деревянного бушлата.

В воду буквально провалилась, сразу уйдя с головой. Судорожные гребки в попытке выбраться из вмиг пробирающей до костей свинцовой жижи привели к тому, что рука наткнулась на что-то твердое и плавучее. Уцепилась и попробовала подтянуться.

Когда я всплыла и смогла разлепить глаза, оказалось, что я держусь за ручку злополучного гроба, с которого слетела крышка. Покойник, мирно почивавший на бархатной обивке и прикрытый саваном, был островком вселенского спокойствия в этом мире, сошедшем с ума.

Повернув голову, я увидела, как с того берега мне ожесточенно машет толпа. Понимая, что хуже уже не будет, я подпихнула покойника с законного места со словами:

— Простите, уважаемый, но вам все равно, а мне в такой воде светят и цистит, и мастит, а если чуть подольше задержусь в плавучем состоянии, то и свидание с обитателями речного дна.

После чего начала забираться в импровизированную лодку. Прохожий с другой стороны реки, увидев то, чем я занимаюсь, перекрестился и выронил ведро.

Как только я влезла в гроб, зубы тотчас стали отбивать дробь, плечи — дрожать, а платье — покрываться коркой льда. В общем, обстановка была располагающей, совсем как в криокамере. Вот только одна беда: я не хотела становиться клиенткой паромщика легендарного Стикса. Хотя реальность явственно намекала мне об этой почетной роли в скором будущем.

Покойник был безмятежен, неудавшаяся погребальная, а ныне догоняльная процессия напоминала группу черлидеров-эмо, экспрессивно что-то выкрикивая и маша руками, а я, чувствуя себя мародером-некрофилом, начала дрожащими руками стаскивать с покойного саван, чтобы хоть как-то укрыться.

Гроб, влекомый неспешным течением Фонтанки, оставил позади Летний дворец Петра Первого и поплыл между усадебными домами (у некоторых из них были даже гавани и причалы). Набережная местами щеголяла гранитной облицовкой. Были даже спуски и подъезды к реке.

Моя «лодка» периодически разворачивалась «носом» то к берегу, вдоль которого бежала чернофрачная группа поддержки «Последний путь», то к противоположному.

Впереди замаячил мост. Лишь по бронзовому юноше, ведущему коня под уздцы, поняла: это же Аничков! Сейчас преследующие меня разделятся, и все. К какому берегу я бы ни причалила, меня поймают. Хотя в голове забилась мысль: пусть уж лучше поймают, чем умереть от холода.

Идея, пришедшая в голову в тот миг, когда надо мной нависла арка моста, была абсурдной, и все же…

Я раскачала гроб, и мы вместе с покойником дружно упали в воду. Ложе покойника перевернулось днищем вверх.

Мой молчаливый почтенный спутник тоже не пожелал идти на дно камнем, а начал неспешное погружение. Я набросила на него саван, добавив от себя институтскую пелеринку, а сама ухватилась за одну из подпор моста.

В результате зрителям после торжественного выплыва «усыпальницы» из-под арки Аничкова моста предстала картина: перевернутый гроб и силуэт в белом саване, неспешно уходящий на дно вниз по течению. Пелеринка все же не удержалась на покойнике и на несколько мгновений всплыла на поверхность, словно намекнув собравшимся, что в гости к рыбам все же отправилась девица, а не их почтенный родственник.

— Чу, девка утопла! А он там, под гробом небось, лови его! — послышалось в отдалении.

Я уже не чувствовала ног, руки почти не слушались. Как в бреду, увидела один из спусков рядом с мостом и, то выныривая, то уходя под воду, судорожными гребками поплыла к нему.

— Ты это, только держись давай, не тони, они дальше за гробом побежали. Все, даже этот оглы, — подбадривал меня тень, не давая окончательно соскользнуть в небытие. — Хотя я вот думаю, на кой ему покойник? Не иначе поддался эффекту толпы?

Безудержная стрекотня тени не то чтобы помогала, но лучше уж она, чем ничего.

Казалось бы — десяток метров. Что их стоит проплыть? Оказалось, что это расстояние — как та пресловутая «зеленая миля». И все же я ее преодолела.

Не чувствуя собственного тела, все-таки выбралась из воды.

— Что встала, давай беги! — приказал тень, — или в ледышку превратиться хочешь? Пока плыли, я заприметил тут недалеко трактиришко. Судя по вывеске, заведеньице самого низкого пошиба, но там хотя бы должно быть тепло. — Так что ноги в руки и пошла, пошла! Давай, кому сказал.

Я одеревеневшими пальцами выкрутила подол, отжимая воду и спотыкаясь на каждой ступеньке, и начала подниматься.

При каждом движении было чувство, что я сама себе выворачиваю суставы. Холод, казалось, проник до самого костного мозга, сцементировав мышцы. Но я была еще жива.

«Переохлаждение, возможен некроз», — недобитый медик во мне отстраненно вынес диагноз.

Однако, похоже, я настолько сильно хотела жить, что недодипломированная медицина была бессильна. Я начала бежать, сначала через боль, а потом почувствовала… сначала ладони, в которые словно вонзились тысячи раскаленных игл, затем и ступни ног.

Когда я, открыв иссеченную зарубками низенькую массивную дверь, вошла в сумрак, в нос сразу же ударил запах перебродившей браги и немытого тела. Но главное — здесь было тепло. Подавальщик лишь мазнул взглядом: дескать, эка невидаль, мокрая курица заглянула, и не таких видывали. Вот если порядок нарушит, тогда… Посетители зыркали, но пока никто ничего не говорил. И тут мой взгляд наткнулся на девицу, которая с интересом меня изучала. Рябая, в грязном, засаленном платье, с не по погоде откровенным вырезом, она напоминала мне представительницу древнейшей профессии, вышедшую в тираж.

Я не торопилась присаживаться (да и свободных мест, к слову, не было), а встала у стенки, согреваясь. Профурсетка изучала меня минут пятнадцать, а потом, подойдя развязной походкой, бросила:

— Эй, желтобилетница, пшла вон!

Я сначала не поняла, что она имела в виду. Помог тень, едко прошипев:

— Похоже, эта мадемуазель приняла тебя за конкурентку… Раньше же проституткам выдавали желтый билет — справку о том, что она не больна сифилисом и может честно работать…

Я не успела ей ничего ответить, как чья-то пятерня звонко шлепнула меня по бедру, а потом простуженный бас проворчал:

— Жонинка, отстань! Тебя-то здесь каждый поимел, и не по разу, а тут, смотри-ка, свеженькая заглянула… Я первый ее опробую…

У говорившего слова не расходились с делом. Я почувствовала, как меня резко схватили за талию и с силой усадили на колено. В нос ударил запах чеснока с селедкой. Но даже эти ароматы не смогли перебить явный гнилостный душок, что бывает от больных зубов.

Попыталась дернуться, но не тут-то было. Хватка у того, кто заявил на меня права, была стальная. Лишь добилась того, что над моими потугами захохотала дюжина луженых глоток.

Та, которую волосатый громила окрестил Жонинкой, злорадно хмыкнула и, виляя бедрами, ретировалась на свое место.

— Поцелуй-ка меня, краля, да приласкай… — протянул обладатель гнилых и кариозных зубов, выдыхая фразу мне в лицо.

Я непроизвольно скривилась.

— Че, не нравлюсь? — мигом, как это бывает только у пьяных, переменился он. — А мне плевать, отдеру тебя как Сидорову козу.

Его рука задрала мокрый подол. Я отчаянно закричала и забилась. Улюлюкающая толпа жаждала зрелища.

Тихо открывшейся двери почти никто не заметил, зато громовой раскат: «Отпусти ее!» — услышали все.

Я повернула голову и увидела… Аарона. В мокром до нитки, изгвазданном, со следами ила на плечах драконе невозможно было узнать того щеголеватого повесу, что предстал перед институтками в актовом зале.

— Эк какого же барина к нам-то да и занесло… — глумливо протянул гнилым ртом все гак же продолжавший держать меня здоровяк.

Дракон был спокоен, и это его спокойствие заставило меня испугаться гораздо сильнее, чем все то, что я до этого пережила. Не напрасно. Аарон буквально в долю секунды метнулся к нам и без разговоров резко двинул основанием ладони под подбородок здоровяка. Голову громилы мотнуло назад, и он ударился затылком о стену, разжав руку. Приходя в себя, он ошалело помотал башкой.

Пользуясь тем, что гнилозубый дезориентирован, следопыт дернул меня на себя, словно я была трофеем, и буквально задвинул себе за спину. Я оказалась прижата грудью к его спине.

Помотала головой и ошалело оглядела трактир: как с насиженных мест поднимаются те, что еще недавно улюлюкали и стучали щербатыми кружками о грязные столешницы, как трактирщик доставал что-то из-под стойки, как, подобрав юбки, в самый дальний угол забивается Жонинка. В голове мысли устроили чехарду. Как Аарон вообще здесь оказался? Что теперь делать? Как выбраться?

Звук стали, встретившийся со сталью же, ни с чем не перепутаешь. Именно он заставил меня оглянуться через плечо. Аарон и громила скрестили ножи. И если у бандита в руках был почти тесак (не иначе как всегда составлявший компанию этому здоровяку на променадах), то у дракона в ладони лежал «последний шанс» — небольшой армейский нож, что в ходу у спецназовцев, носящих его с собой за голенищем.

Я понимала, что бой на ножах — это не дуэль на шпагах. Здесь нет места благородству. Побеждает лишь мастерство, в котором нет запрещенных приемов. Никогда не видела, как дерутся на ножах, и надеюсь, больше не увижу, но то, что происходило сейчас, завораживало. Такое ощущение, что сцепились благородная кобра и уродливый, но не менее опасный тайпан.

Замелькали лезвия. Аарон сначала пытался блокировать выпады, а потом, устав от уверток, оступился и сделал шаг вперед, опрометчиво подставляясь.

Я едва сдержала крик, умом понимая: вот сейчас здоровенный тесак пропорет дракона.

Бандит предвкушающе оскалился, делая замах, но так и не завершил удара. Аарон, уйдя вбок и открыв меня, оказался к громиле гораздо ближе и сумел его достать. Короткий, точный удар в печень. Как студент меда, я могла сказать: не выживет. Кровь, хлестанувшая фонтаном говорила сама за себя: прободение стенки артерии. Бандит захрипел, оседая, а Аарон, повернувшись лицом к оторопевшим зрителям, прорычал:

— Она — моя добыча, кто сунется — пойдет следом.

Я видела, как изменились черты лица дракона, как сквозь привычное, человеческое начало проглядывать что-то с той, теневой стороны.

— Свят, свят… — донесся до моего уха чей-то шепоток.

— Никак сам диавол… — вторил ему другой.

— Пресвятая, защити!

Меня же преследовало чувство, что Аарон балансирует на грани.

— Мне. Нужна. Комната. Где? — дракон был немногословен, чувствовалось, что речь дается ему тяжело.

— Ттттам, — подрагивающим пальцем указал трактирщик.

Аарон, не говоря ни слова, закинул меня на плечо и двинулся в указанном направлении.

Я не смела и пикнуть. Мы миновали темный коридор, и дракон, пнув дверь ногой, внес меня в какую-то комнатушку.

Низкий потолок, серые стены, запах плесени и спертый воздух. Толком осмотреться я не успела, поскольку, как только оказалась в вертикальном положении, тут же была прижата спиной к одной из стен.

Он навалился, отрезав пути к отступлению. Его вертикальный зрачок в желтой радужке сфокусировался на мне. Аарон наклонился к моей шее и с наслаждением втянул воздух рядом с мочкой уха.

— Моя… моя добыча, — голос лишь отдаленно напоминал человеческий.

Его длинный, раздвоенный, как у змеи, шершавый язык прошелся меж моих ключиц.

— Твоя, твоя. Все хорошо, — я старалась говорить ровно и спокойно, так, словно передо мной шахид-смертник, в последний момент задумавшийся: «А стоит ли дергать чеку?»

В голове была лишь одна мысль: «Не волнуйся, только не волнуйся, а то опять этот чертов дар занесет нас неизвестно куда, или ты его убьешь, состарив…» Однако самовнушение помогло мало, и самообладание, на котором держалась все последнее время, дало трещину: плечи начали вздрагивать, и я буквально физически почувствовала, что начинаю гореть.

Как ни странно, такое мое состояние отчасти отрезвило Аарона. Его зрачок стал медленно перетекать из змеиного в обычный, человеческий, лицо из маски постепенно превращалось в то, которое я увидела впервые в актовом зале института.

Я закрыла глаза с надеждой, что когда в следующий раз их открою, то все метаморфозы уже закончатся.

Слезы — извечное женское оружие и лекарство от любых душевных переживаний — предательски покатились из-под ресниц, прокладывая мокрые дорожки.

— Все. Я рядом. Я с тобой, — прошептал он.

Моих волос коснулись руки дракона. Он гладил меня, как маленькую, по голове.

Зря Аарон начал меня жалеть. Если до этого я еще как-то пыталась бороться с эмоциями, то сейчас слезы хлынули селевым потоком. Я ревела. Дракон стоически терпел, осознав свою ошибку. Правда, по голове больше не гладил и успокоительных слов на ухо не шептал. Просто молчаливо ждал окончания женской душевной бури. Судя по тому, как он ее переносил, у него имелся немалый опыт не только по части покорения дамских сердец, но и женских истерик. Хотя все же положительное в моем хлюпанье носом было: гореть я перестала и чувствовала себя вполне сносно.

— А почему ты весь в иле? — краснея, задала я дурацкий вопрос ради того, чтобы хоть что-то сказать.

Сложившаяся ситуация была уж очень щекотливой: слишком близко, слишком недвусмысленно, с одним дыханием на двоих…

Дракон утробно хохотнул. Именно по этому его непроизвольному хохоту я и поняла: он тоже изрядно перенервничал.

— Потому что пробороздил дно реки, выискивая одну утопленницу, которая на поверку оказалась и не утопленницей вовсе, а весьма живой и активно ищущей приключения на все свои части тела девицей, — и он хитро посмотрел на меня.

То, что дракон при этом ни капли не смущался, уже нахально приобнимая, начало меня напрягать.

— А как вы вообще здесь оказались? — я постаралась дистанцироваться хотя бы словесно.

— Ты, — беспрекословно поправил он. — После того, как я ради тебя пропахал хребтом, судя по всему, пару столетий, вынюхал пуд снега, разыскивая след, нырял в стылую воду, дрался на ножах и едва совладал со своей второй ипостасью, которой ты чем-то сильно понравилась… извини, но «вы» — это просто оскорбление.

— Хорошо. Как ты тут оказался?

— Пытался тебя заякорить, когда началось создание стихийного временного портала, и как результат — затянуло нас обоих…

— А…

— Знаешь, наша беседа очень занимательна, но давай все же ее отложим. Там, в зале, шакалы хоть и притихли, но это ненадолго. Нам стоит убираться отсюда, и желательно в наше время. Сможешь еще раз преобразовать временной поток?

Попроси он меня спрыгнуть с истребителя на сверхзвуковой без парашюта и выжить — и то задачка была бы проще, а тут…

— Я не знаю, как это получилось…

— То есть ты хочешь сказать, что у тебя дикий дар?

— Да, — отчего-то столь короткое слово далось мне чрезвычайно тяжело. Может, оттого, что признавалась законнику в том, что я опять, пусть и не по своей воле, но нарушила эти их правила.

В отдалении послышались гул голосов и топот. Аарон среагировал первым:

— Стой и не шевелись. Мне мороки никогда особо не удавались, я нас сейчас спрячу.

— А почему бы их просто магией не обезвредить? — подала я, как мне казалось, здравую мысль.

— И точно, ты дикая: первого правила сосуществования с людьми не знаешь. Нам нельзя напрямую применять магию по отношению к обычным людям. Это строжайше запрещено, а тем, кто принял присягу перед верховном инквизитором, невозможно физически. Клятва крови не позволит.

Делать нечего. Я вжалась спиной в стенку, приготовившись не только не шевелиться, но и не дышать.

Аарон накрыл меня собой, придавив к заплесневелой штукатурке еще сильнее. Его подбородок упирался мне в макушку. Нас обоих на пару мгновений окутало сияние, а потом мы исчезли. Я почувствовала себя каким-то бесплотным духом, который видит все, кроме себя самого. Вот только ощущения никуда не делись. Я чувствовала лопатками холод камня, обмазанного известкой, горячее дыхание дракона над головой.

Дверь распахнулась, и в комнату ввалилась толпа. Судя по кольям, распятьям, топорам и кофейнику, из которого валил пар (не иначе подогретая святая вода? — иных объяснений этому атрибутному феномену у меня не было), эти бородатые ребята ко встрече подготовились.

— Убёгли! Как есть утекли, собаки! — разочарованно выдохнул какой-то щуплый, с оспинами, щедро расписавшими лицо, мужичонка в истрепанной кацавейке.

— И вправду — нетути. — Другой оратор почесал обухом топора затылок, а потом уже без опаски прошелся по комнате с видом покорителя Арктики. При этом он едва не задел нас: еще бы чуть-чуть, и отерся своим плечом об Аарона.

— Ас Бубновым-то чё теперь делать будем? Статских выгуливать уж больно тут не хочется… — подал голос трактирщик.

Он в истинных традициях черлидеров стоял позади основного состава. Правда, в отличие от группы поддержки, у него были не помпоны, а засаленное полотенце, перекинутое через плечо.

— Чё-чё. Вода нонеча холодная да открытая. А Бубновому ужо все равно, где хорониться — на речном ли дне али за кладбищенской оградой. Душегубов же только там и хоронють.

— И то ж верно. Нам лишние с сыскного не надобны, — поддержал трактирщик и добавил: — По чекушке тем, кто Бубнового вынесет.

Желающих набралось много. Столько, что мужицкую толпу как ветром сдуло.

Мне представилась картина: орава небритых пропойц перетягивает этого самого Козырного на манер каната. Каждый пытается в одиночку первым дотащить покойного до Фонтанки в расчете на единоличный удвоенный приз.

Захотелось даже помотать головой от сюрреалистичное™ картины.

Дверь аккуратно закрылась, и над самым ухом прозвучало:

— А вот теперь нам стоит подумать: как мы будем отсюда выбираться.

— А есть варианты? — я с надеждой уставилась на своего спасителя.

Дракон критически меня осмотрел. Под его взглядом я почувствовала себя серой вымокшей мышью, ощутила, наверное, каждую неказистую ниточку суконного институтского платья, колтун на голове. Возникло безотчетное желание хотя бы пригладить волосы и расправить юбку, хотя умом понимала — этот бесполезный, типично-женский жест выдаст меня с маковкой.

Аарон лишь хмыкнул, словно прочел мои мысли, но озвучил совершенно иное:

— Вижу, у тебя резерв почти полный. Хорошо, что ты не выгорела, совершив такой прыжок во времени, да еще и взяв меня буксиром. Это отрадно. Давай тогда я постараюсь построить матрицу переноса, а ты наполни ее своей энергией, должно сработать. Только насчет точности места — это уж извини. Я все же следопыт, а не теоретик временных потоков.

Его логичная и спокойная речь должна была, по идее, меня успокоить. Ан нет.

— Понимаешь, есть одна проблема… я не знаю, как вообще управлять своей силой. Меня скрутило в судороге боли, и все произошло само собой.

По тому, как нехорошо блеснули глаза Аарона, я поняла — зря заикнулась про судороги.

— Боли, говоришь…

— А в первый раз от испуга, — на всякий случай уточнила я. — Все же между шоком и той невыносимой агонией я выбрала бы первое.

— Так, тогда давай вкратце и по порядку. Как инициировалась.

Пришлось еще раз рассказывать про мой позорный первый недоопыт, суд и приговор.

Пока я пересказывала Аарону свою историю, он пальцем, на котором словно зажегся фитилек пламени, выжигал на полу пентаграмму. Она получалась на удивление корявой и больше всего похожей на рисунок детсадовца. Но я крепилась, про себя повторяя как мантру: «Он знает, что делает, он знает… Ну, в крайнем случае занесет во времена Семибоярщины, до эпохи динозавров у меня сил не хватит, а это уже хорошо…»

— Приступы боли, я так понимаю, у тебя из-за Ника? — для проформы уточнил дракон после того, как закончил свою напольную живопись.

— Да.

— Что же, тогда становись в центр, — приказал дракон, для верности тыча пальцем в свои художества.

Как только я заняла указанное место, он тут же оказался рядом. А потом резко притянул меня к себе и… укусил в шею. Боль, оттого, что она была резкой, неожиданной, всплеском прошла по всему телу.

— Всегда мечтал попробовать девственницу, — протянул Аарон и языком, который вновь стал раздвоенным, начал слизывать выступившую кровь.

В этом его жесте было что-то дикое, животное, находящееся за гранью рационального, контролируемого страха. Я хотела закричать, но вместо этого почувствовала, как вокруг нас вновь закручивается жгучая спиральная воронка.