Инопланетянин

ЧАРЛЬЗ УОТСОН

За липами и кленами, окружавшими коттедж, располагалась небольшая спортивная зона: бассейн с трехметровым трамплином, травяной теннисный корт, в глубь рощи уходила широкая ухоженная тропа для прогулок и пробежек. На корте шла игра. По зеленому полю двигались две фигуры в белоснежной одежде, негромко звучал женский грудной смех, слышались азартные выкрики и тугие удары ракеток по мячу.

Подойдя ближе, Мейседон обнаружил, что играют мужчина и женщина — смуглая стройная красавица, гибкая, подвижная, но отнюдь не тонкая и уж вовсе не изнеженная. Этакая современная Артемида, получившая отличное физическое воспитание и тренировку. Она непринужденно скользила, будто танцевала, по коротко стриженной пружинистой траве, ракетка казалась естественным продолжением ее руки. Играла она с улыбкой и явно не в полную силу. По другую сторону сетки по полю сердито катался забавный взмыленный человечек, размахивая ракеткой так, словно он пытался отбиться от кучи разъяренных ос. У него было маленькое, хлипкое, но какое-то кругленькое туловище и длинные жилистые руки и ноги. Он неутомимо, как челнок, сновал по всему полю, ухитрялся доставать по-настоящему трудные, правда, не очень сильно посланные мячи и азартно покрикивал резким тенорком. Кого-то он напоминал Мейседону, но кого? Как будто бы в его арсенале не было знакомых с такой оригинальной фигурой и повадками. Хмуря брови, Мейседон внимательно вгляделся в происходящее на корте… и вдруг рассмеялся! Он понял, кого напоминает ему этот забавный упрямый теннисист — паучка, азартно снующего по своей сети вокруг крупной добычи, к которой не так-то легко подступиться. Кейсуэлл, который стоял рядом, держась пальцами левой руки за тончайшую, почти невидимую нейлоновую сеть, окружавшую корт, усмехнулся и указал глазами на мужчину.

— Это и есть Чарльз Уотсон.

Мейседон недоверчиво взглянул на него.

— Не будем им мешать. — Кейсуэлл отошел в густую тень дуба, сел на скамью и жестом пригласил полковника. — Партия подходит к концу, а Чарльз страшно азартен и бывает просто вне себя, когда прерывают игру.

— А кто с ним играет? — стараясь не выдать своей заинтересованности, спросил Мейседон

Девушка определенно произвела на него впечатление, хотя несколько не укладывалась в голливудские и телевизионные стандарты. Не хватало ей изнеженности, этакой капризности фигуры и стати, которая была модной вот уже несколько сезонов и которую старательно «носили» даже те женщины, которым для этого явно не хватало природных данных.

— Это наша общая знакомая, — неопределенно ответил Кейсуэлл, и было в его ответе нечто, давшее полковнику понять, что от дальнейших вопросов на эту тему лучше воздержаться.

Надо полагать, что девушка заметила прибывших, она, почти не прибавляя темпа, резко прибавила в силе ударов и быстро закончила партию в свою пользу, выиграв подряд два гейма.

— Я жду! — крикнула она Кейсуэллу, направляясь в Душ, располагавшийся возле бассейна.

Уотсон подошел очень сердитый, вытирая разгоряченное лицо большим махровым полотенцем, висевшим у него через плечо. Ему было лет сорок, он был невысок но все-таки повыше, чем это показалось Мейседону сначала. Уотсон был рыжеват, веснушчат не только лицом но и телом; кожа его от пребывания на солнце не столько загорела, сколько покраснела. Он вполне мог сойти за представителя славного племени делаваров или ирокезов тем более что глаза у него оказались неожиданно темными, почти черными.

— Не дали вволю поиграть? — с улыбкой спросил Кейсуэлл.

— Наигрался, — пропел Уотсон, — ваша Доллорес кого угодно доведет до седьмого пота.

— Это Генри Мейседон, Чарльз. Он не обижается, — Кейсуэлл легонько сжал предплечье полковника, — когда его называют просто Генри.

Мейседон счел нужным утвердительно склонить голову.

— Очень приятно. А я в восторге, когда меня называют просто Чарльзом. Именем, которое носил этот великий и неповторимый актер-коротышка. — Уотсон еще раз прошелся полотенцем по лицу, шее и полюбопытствовал: — А где же этот меднолобый солдафон из Пентагона, которого вам приспичило ввести в дело?

Кейсуэлл тихонько, почти беззвучно рассмеялся и снова легонько сжал предплечье Мейседона.

— Генри Мейседон и есть тот самый полковник, Чарльз.

Мейседон еще раз поклонился, теперь уже с очевидной насмешкой. Уотсон удивился, но ничуть не смутился. Бесцеремонно оглядывая Мейседона с головы до ног, он спросил:

— Вы и правда полковник? Черт знает что! А где же ваш мундир? Где ваши аксельбанты, эполеты и ордена? Где ваш кольт, из которого вы без промаха попадаете в подброшенную десятицентовую монету?

— Чтобы удовлетворить ваше любопытство, я в следующий раз захвачу его с собой.

— Ради Бога не надо! Вдруг я рассержу вас ненароком, и вы мигом превратите меня в решето. Вам приходилось убивать людей, полковник?

— Я боевой офицер, мистер Уотсон.

— Надо же! Первый раз вижу живого боевого полковника. И все-таки отсутствие мундира сбивает меня с толку, шокирует, что ли, не пойму. Мне почему-то представлялось, что полковники даже спят в форме, застегнутые на все пуговицы и затянутые в ремни. И это обстоятельство наводило меня на серьезнейшие размышления об особенностях их интимной семейной жизни!

Покачивая головой, Кейсуэлл положил руку на плечо Уотсона, прикрытое полотенцем.

— Хватит паясничать, Чарльз. Генри может подумать о вас черт знает что.

— Завидую вам, Джон. Вы называете полковника запросто — Генри, как будто перед вами не пентагоновский офицер, а простой смертный. У меня язык не повернется сказать такое!

— А вы попробуйте, — мягко посоветовал Мейседон.

— Как? Вы не сердитесь на меня? Или все это тонкая ловушка, а стоит нашему патрону удалиться, как вы придушите меня каким-нибудь изощренным приемом каратэ или джиу-джитсу?

Кейсуэлл поморщился.

— Хватит, Чарльз, — в его голосе прозвучали холодноватые нотки, — надо же знать меру! Введите, пожалуйста, Генри в курс дела, как вы это умеете — коротко, ясно, сообщите о самой сути наших затруднений. К сожалению, я должен ненадолго отлучиться. Надеюсь, вы не подеретесь?

Провожая взглядом статную фигуру советника, Уотсон тяжело вздохнул и завистливо пропел тенорком:

— Отправился к своей Долли.

— А кто она, эта Долли? — не удержался от вопроса Мейседон.

Уотсон внимательно взглянул на него.

— Прежде всего это женщина, полковник. Молодая, здоровая, красивая самка. Вы видели ее на корте и не могли не обратить внимания на ее несомненные женские достоинства. Кроме того, Долли — подружка Джона, в известном смысле на нее наложено табу, поэтому я не рекомендовал бы вам смотреть на нее слишком жадными глазами.

Мейседон закусил губу — этот книжный червь не был лишен наблюдательности. Впрочем, в этой специфической области человеческих взаимоотношений многие обнаруживают совершенно неожиданную наблюдательность. Тем не менее, следуя своему правилу всегда доводить до конца начатое дело, Мейседон спросил:

— А что это значит — подружка?

— Это значит — подружка, — сварливо пропел Уотсон. — Иначе говоря, дорогой генштабист, потаскушка

Он покосился на медальное лицо Мейседона, на котором вместе с тенью огорчения появилась этакая снисходительная барская надменность, я очень довольный, злорадно расхохотался. И тут же вздохнул.

— Не надо думать о ней плохо, полковник — Долли — вполне приличная девка. Она учится в университете и мечтает стать археологом, помимо тенниса вполне при лично играет в крикет и гольф, отлично стреляет. Если бы она занимала в обществе более весомое место, то и называлась бы более благопристойно — любовница, возлюбленная, а может быть, и невеста. Равно, спустись она по общественной лестнице пониже, как получила бы романтичную кличку галл, бар-герл или что-нибудь в этом роде. А ныне Долли именно подружка! — И, резко меняя тему спросил: — Вы не страдаете водобоязнью полковник?

Мейседон взглянул на него удивленно.

— Я имею в виду не бешенство, — снисходительно и ехидно пояснил Уотсон, — а самую заурядную воду, точнее говоря — бассейн. В конце концов, какая разница, где решать дела — на суше или на море? Германия подписала капитуляцию на суше, Япония — на море а что от этого изменилось? И белокурые бестии и косоглазые камикадзе заново вооружаются и во всех смыслах наступают нам на пятки.

— Насколько я понял, вы предлагаете выкупаться в бассейне, а заодно и поговорить о делах? — вежливо уточнил Мейседон.

— Вы удивительно догадливы, полковник!

— Я не против. — И уже на ходу Мейседон полюбопытствовал: — Скажите, мистер Уотсон, а вы всегда выражаете свои мысли столь сложным образом?

Уотсон одобрительно мотнул своей рыжей башкой.

— А с вами можно иметь дело, полковник. — Он по молчал и сердито, с резкими, писклявыми нотками в голосе добавил: — Я говорю заумно, когда сержусь!

— Вы считаете, что Долли заслуживает лучшей участи, — Уотсон поморщился.

— Не пытайтесь строить из себя Порфирия Порфирьевича.

— Простите?

— Это один из героев произведения Достоевского, судебный следователь. — Ученый покосился на идущего рядом собеседника. — Большой любитель копаться в чужих душах.

— Упаси Бог! Я и в своей-то боюсь копаться.

— Естественно Вы же боевой офицер, вам есть что вспомнить. — Уотсон еще раз скользнул взглядом по лицу Мейседона и круто сменил тему разговора: — Кстати, вы напрасно думаете, что Долли мечтает о лучшей доле. Она прекрасно чувствует себя в своем нынешнем положении и вряд ли согласится променять его на какое-либо другое.

Мейседон взглянул на него недоверчиво. Уотсон усмехнулся.

— Уверяю вас! Время белолилейных скромниц кануло в Лету. Нынешние девы мечтают не о нежной любви и не о детях, а о сногсшибательных нарядах, дорогих машинах и экзотических развлечениях. Вообще-то женщины лучше мужчин! Они добрее, терпимее, многограннее, сбалансированнее. Они более люди, ближе к будущему! — Уотсон покосился на Мейседона. — Да-да! Что из того, что женщины в своей массе глуповаты? Развитый интеллект — болезнь вроде флюса, калечащая человеческую душу. Уродство вроде отвислого брюха штангиста-тяжеловеса или рекордных титек какой-нибудь там мисс Вселенной! Развитый интеллект подминает под себя все христианские идеалы, на которых с трудом балансирует наша ублюдочная цивилизация. Остается голый расчет — дело, деньги, власть. Тьфу! Вспомните Гиммлера и сразу поймете, куда может завести человека голый интеллект.

— Мистер Уотсон, — проговорил наконец Мейседон, — вы говорите любопытные вещи, но, по-моему, вы сами себе противоречите.

Ученый остановился, явно оскорбленный.

— Это почему же? Извольте объяснить!

Мейседон улыбнулся.

— Очень просто. Говоря о Долли, вы утверждали одно, а о женщинах вообще — нечто совсем другое.

Уотсон с очевидной снисходительностью взглянул на полковника.

— Разве Долли женщина? Она же потаскушка! Я и начал с констатации этого очевидного факта. А возвеличивал я женщину, понимаете? Женщину!

— Понимаю. Но, простите, как вы отличаете презираемых потаскушек от уважаемых женщин?

— Как? — Пожалуй, впервые за время общения с полковником Уотсон несколько растерялся, но уже через секунду на его лице появилась хитроватая улыбочка. — А как наши доблестные воины отличают свои самолеты от вражеских?

Мейседон пожал плечами.

— Существует масса самых разнородных признаков.,

— Вот-вот, — с торжеством перебил Уотсон. — Масса самых разнородных признаков! Опознание самолетов возможно лишь при тщательном изучении техники и длительной кропотливой тренировке, не так ли? Ну, а самый процесс опознания происходит подсознательно, и говорить о нем нет никакого смысла.

Плавал Уотсон примерно в том же стиле, что играл в теннис. Словно мельница крыльями, размахивая руками и подымая тучи брызг, он с каким-то остервенением плавал плохо поставленным кролем до тех пор, пока совершенно не выбился из сил. Настоящих поворотов он, видимо, делать не умел. Уотсон предпочитал попросту хвататься руками за край бассейна и изо всех сил толкаться ногами, выполняя в воздухе нечто вроде полувинта. С трамплина Уотсон прыгать отказался, сказав, что презирает обезьянье занятие. Мейседону подумалось, что позиция эта определяется прежде всего тем, что Уотсон и без прыжков напоминает обезьяну — гиббона, несколько укоротившего передние конечности и научившегося довольно ловко ходить на задних. В пику этому зазнайке-ученому Мейседон несколько раз прыгнул, и довольно удачно, хотя каждый его прыжок вызывал серию язвительных и довольно остроумных замечаний Уотсона. Но замечания замечаниями, а поглядывал Уотсон на полковника явно одобрительно. Мейседон, решив, так сказать, окончательно «добить» его, попытался выполнить полуторное сальто с винтом, но перекрутил и смачно хлопнулся на плечи и спину, хорошо еще, не плашмя. Уотсон пришел в восторг — и расхохотался и развеселился так, что чуть не захлебнулся. В его радости по поводу неудачи коллеги было столько ребяческой непосредственности, что Мейседон не обиделся, а поэтому отшучивался добродушно и довольно ловко.

На территории бассейна была небольшая зона отдыха, прикрытая высоко расположенным тентом, а в этой зоне — бар с секретом, который был известен Уотсону. Было приятно, развалясь в прогретом, теплом шезлонге, тянуть понемногу прохладный грейпфрутовый сок, в который Уотсон добавил немного джина.

— Приступим к делам, полковник?

— Приступим, мистер Уотсон.

— С меморандумом, разумеется, вы познакомиться не удосужились?

— Просто не успел, — мягко поправил Мейседон.

— Узнаю стиль Джона, — вздохнул Уотсон, — сразу в седло и в дорогу, не проверив, хорошо ли подкован конь и крепко ли затянута подпруга. Ну да ладно, это не боль тая беда. Но впоследствии вы непременно должны познакомиться с меморандумом основательно, не пропуская ни страниц, ни параграфов — программу разрабатывала очень авторитетная комиссия: физики, химики, математики, инженеры, экономисты, политики, криминалисты, даже служители церкви. И все это ученые с именами.

Привлечение в комиссию профессиональных разведчиков Мейседона не удивило, но служители церкви? Какой прок от священников или кардиналов? Он не постеснялся высказать свое недоумение вслух. Уотсон взглянул на него с сожалением.

— Церковь, в особенности католическая, давным-давно не чурается серьезной науки. Аббат Леметр был фактическим отцом современной теории горячей, расширяющейся Вселенной. Гамов лишь математически обработал его идеи — биг-банг, файрбол, слышали?

Мейседон скромно кивнул. Разглядывая его энергичное, но интеллигентное лицо, Уотсон неопределенно хмыкнул. Он никак не мог выработать определенного отношения к этому несколько загадочному пентагоновцу, а поэтому и не торопился устанавливать более простые отношения.

Содержание программы «Инвазия» Уотсон изложил очень сухо, добавив немного к тому, что Мейседон узнал от Кейсуэлла. И сразу перешел к проблемам, напомнив об основном требовании: реализовав программу «Инвазия», в то же время похоронить ее так, чтобы невозможно было отыскать могилу и эксгумировать!

— Кстати, догадываетесь, откуда президент узнал об этой инопланетной мине, которую под него подложили?

Мейседон на секунду задумался.

— Кейсуэлл? Да неужели?

Уотсон одобрительно кивнул.

— Эта догадка делает вам честь, полковник. Он самый. Хитер, бестия! Он работал еще с Джоном Кеннеди, у него старые связи в самых высоких сферах. Умен, ничего не скажешь. Но мыслитель он крупноблочный — Гумбольдт, а отнюдь не Максвелл. Из тех, кто хорошо ориентируется в лесу, но не разбирается в отдельных деревьях. Для таких частностей он нанимает негров вроде меня или вас. Кстати, сколько он вам положил за успех?

В голосе Уотсона прозвучали ноты искреннего интереса, и Мейседон, поколебавшись, честно сказал, что об этом разговора еще не было.

— Так заведите этот разговор сами! Не будьте дураком не стройте из себя ультрапатриота и не стесняйтесь. Кстати, жадность не значится в числе пороков Кейсуэлла. Он делец-эстет, делец-любитель, состояние позволяет ему искать в делах не только труд, но и удовольствие.

— Учту.

— Догадываюсь. Вы хоть и тихоня, а своего не упустите. — Уотсон захохотал, бесцеремонно разглядывая полковника, но поскольку тот никак не отреагировал на эту шуточку, продолжил рассказ: — Признаюсь честно, я изрядно поломал голову над проблемой нон-эксгумации программы, пока не набрел на идею мимикрии.

— А это что за зверь?

Очень довольный тем, что озадачил полковника, Уотсон многозначительно кивнул.

— Прелюбопытное явление! Я познакомился с ним случайно, когда вместе с биониками работал над одним вариантом головки самонаведения. Мимикрия — вариант маскировки, распространенный в мире насекомых. Например, безобидная муха маскируется под ядовитую осу и за счет этого пользуется всеми правами и привилегиями последней. Вспомнив о мимикрии, я предложил Джону замаскировать оперативную часть программы «Инвазия», нарядив ее в более респектабельные одежды. И мистер советник с радостью ухватился за мою идею. Ныне она реализована и воплощена в конкретную машинную программу, которая может быть в любой момент введена в действие на достаточно мощном компьютере. По предварительным наметкам нам дадут канал в разведцентре военно-воздушных сил.

— Там превосходные компьютеры. И далеко не перегружены.

— Вам виднее, полковник. — Уотсон зажмурился от удовольствия, как кот на солнышке. — Представьте, однако, как бы полезли глаза на лоб у работников этого почтеннейшего учреждения, если бы им предложили обрабатывать данные по вторжению на континент инопланетян и по слежению за космической аппаратурой!

Мейседон представил и не мог сдержать ухмылки, а Уотсон захохотал, по-щенячьи повизгивая от восторга.

— Так вот, — в голосе ученого послышались те самые нотки горделивости и самодовольства, которые можно услышать в голосе шеф-повара, лично подающего на стол фирменное блюдо, — чтобы избежать ненужных толков, а заодно лишить президентскую оппозицию львиной доли материалов для политического скандала, я заменил инопланетян явлением трансцендентности. Что, может быть, и не понятно для профанов, но вполне удовлетворяет специалистов.