Игрушка Двуликого

Глава 9 Баронесса Мэйнария д’Атерн

Шестой день третьей десятины второго травника

…Кмоменту, когда мы вышли из бани, туман, укутавший Шаргайл, стал еще гуще. Увей, по своему обыкновению спустившийся во двор, чтобы попрощаться с баас’ори’те, предложил нам остаться и переночевать в обставленном для нас рейро, но Кром почему-то отказался. И, кивнув нашим тэнгэ[82], вышел на улицу. Мы с леди Этерией торопливо рванули следом и, выбежав из ворот, облегченно перевели дух – растворившийся было в сером мареве Меченый стоял и вслушивался в тишину.

«Что, опять?!» – раздраженно подумала я и завертела головой, пытаясь обнаружить Ночную Тишь. Но увидела лишь уплотняющиеся силуэты Хасии и Шарати.

– Пошли… – угрюмо буркнул Кром, поудобнее перехватил Посох Тьмы и уверенно двинулся в никуда. Довольно медленно – видимо, чтобы я успела занять место за его левым плечом.

Откровенно говоря, если бы он дал мне руку, я бы чувствовала себя увереннее – образы, рождающиеся на зыбкой границе Света и Тьмы, слегка пугали. И заставляли складывать пальцы в «зубило»[83]:

– …Ты – женщина. Маленькая, слабая и легкая. Значит, практически в любой ситуации у тебя будет время всего на одно движение… – споткнувшись на слове «будет», негромко сказал Кром.

Промелькнувшая перед моими глазами череда лиц – лесовика, тюремщика Зиги[84] и моего несостоявшегося убийцы – заставила меня поежиться:

– Угу…

Кром почувствовал, о чем я думаю, но прерывать объяснения не стал:

– Значит, это движение должно быть быстрым, сильным и своевременным, ибо удар, нанесенный чуть раньше или чуть позже необходимого, убивает не врага, а тебя…[85]

Это изречение я слышала, причем не раз и не два, поэтому кивнула:

– Понимаю…

– Времени у нас немного… – опустив взгляд, выдохнул он. – Поэтому тратить его на отработку силы и скорости нескольких ударов мы не будем. Ограничимся одним-единственным. Но прежде чем я покажу тебе, каким именно, хочу обратить твое внимание на слово «своевременный»…

– Когда отец тренировал Теобальда и Волода…

– Они – мужчины, а нас обычно просто убивают. С вами, женщинами, сложнее – вас или похищают, или ссильничают… – перебил меня Кром. – Этой «небольшой» разницей в поведении противников можно воспользоваться. Если знать, как…

…Первые несколько минут пути я пыталась успокоиться, прислушиваясь к жжению в костяшках пальцев, ободранных о мешок с песком и щедро смазанных лечебной мазью. А потом наконец сообразила, что в шаге от меня идет один из лучших воинов Шаргайла и, что бы там ни пряталось в окружающем нас мареве, он меня защитит.

Когда сквозь серую пелену протаяли стены сарти Аттарков, я настолько осмелела, что начала прислушиваться к щебетанию Шарати. И вскоре сообразила, что младшая тэнгэ, откуда-то узнавшая о переживаниях Ситы, спит и видит себя ори’дарр’иарой![86]

– Женщина должна дарить жизнь… – замедлив шаг, чтобы поравняться с дурехой, сказала я. – А славу пусть ищут мужчины…

– Кто бы говорил, ашиара! – девочка с вызовом посмотрела на меня. – Тебя знает весь Горгот!

То, что я, не думая ни мгновения, обменяла бы эту «славу» на лишний год жизни с Кромом, я говорить не стала – прибавила шагу, заняла свое место за плечом мужа, следом за ним вошла в калитку, предупредительно распахнутую часовым, и, унюхав аромат жарящегося мяса, поняла, что проголодалась.

Прикоснулась к руке Меченого, требовательно потянула за рукав араллуха и недовольно нахмурилась – прямо перед нами туман сгустился в фигуру Сломанного Шипа:

– Баас’ори’те? Аннар просит тебя подняться в зал Совета…

– Я тебя услышал… – негромко буркнул Кром и, жестом приказав мне следовать за ним, двинулся к высокой двери.

Мысленно хихикнув – вести себя так, как полагается хейсару, у мужа получалось все лучше и лучше, – я засеменила следом. И подала голос только тогда, когда увидела дверь в нашу комнату:

– Мне ждать тебя в рейро?

– Нет, ты идешь со мной!

Давир, тенью следовавший за нами, недовольно нахмурился. Но напоминать о том, что Тарваз приказал ему позвать одного Крома, побоялся. Видимо, уже наслышался, что Кром не отпускает меня от себя ни на шаг. И не изменяет этому правилу даже в бане – дожидается, пока освободится мужская половина, заводит меня туда и закрывает дверь…

…Каменная Длань моему появлению не обрадовался: заиграл желваками и гневно посмотрел на сына:

– Я сказал, что хочу видеть баас’ори’те!!!

– У меня нет тайн ни от жены, ни от гард’эйт… – холодно процедил Меченый. – Я тебя слушаю, ро’шер![87]

Аннар вспыхнул, как пересушенный трут: в первый раз с момента объявления шшат’или Занатара Седобородого Кром дал понять, что понимает свое место в иерархии рода.

Ударов десять сердца я думала, что ничем хорошим это не закончится. Но ошиблась – Каменная Длань все-таки взял себя в руки, жестом приказал сыну удалиться и, дождавшись хлопка закрывшейся двери, угрюмо уставился на Крома:

– Ты был в своем праве… Извини… Я просто расстроился, когда узнал, что ты отказался брать Унгара в ученики…

Обсуждать причины своего решения стоя мой муж не захотел – прошел к столу, отодвинул от него два стула, сел сам, удостоверился, что села я, и только тогда заговорил:

– Один ученик из рода Аттарк у меня уже есть. Если я возьму второго, то на следующий день мне придется тренировать не два, а четыре десятка человек…

Я мысленно хихикнула: объяснение было логичным, красивым, но… пустым. Ибо настоящая причина крылась не в этом!

– Уресс – айти’ар! А ты тренируешь воинов. Значит, он не в счет…

– Он – Аттарк! Да еще и первой крови… – усмехнулся Кром. – Этого достаточно…

Дураком Тарваз не был. Поэтому решил вынудить Меченого раскрыть истинные причины отказа:

– Что ж, тогда тренируй Унгара вместо Уресса…

– Я УЖЕ взял твоего младшего сына в ученики… Ты предлагаешь мне нарушить данное слово?

Аннар разозлился. Кажется, очень – скрипнул зубами и сжал правый кулак так, что побелели пальцы:

– Нет, не предлагаю! Просто пытаюсь понять, как связаны между собой два твоих решения. И чем для меня и рода может обернуться третье…

«Первое – запрет Унгару учиться у меня управлять леном. Второй – отказ ему в праве стать учеником…» – подумала я и прикоснулась к бедру Крома, чтобы попытаться почувствовать его эмоции.

Почувствовала. И похолодела: в нем пробудилась Тьма. Та самая, которую считали союзником Двуликого.

– Что ж, объясню! Если Унгар еще раз подойдет к Мэйнарии ближе чем на два шага, я вызову его на поединок. И убью как бешеную собаку…

– Что?!

– Твой сын смотрит на мою жену как на СВОЮ женщину! Если не хочешь его потерять, то найди ему дело ЗА ПРЕДЕЛАМИ сарти…

…Я лежала на кровати лицом вниз и завидовала самой себе: обычно твердые, как стальные прутья, и цепкие, как тиски, пальцы мужа дарили мне воистину безумное наслаждение. Ноющая боль и усталость, сковывавшие мышцы, измученные многократными повторениями одного и того же движения, постепенно уходили, уступая место сладкой, как мед, неге.

Шевелиться не хотелось. Думать – тоже: единственное, о чем я могла размышлять, – это чтобы меросс[88] не прекращался никогда. Хотя… нет, не единственное: где-то далеко-далеко, на самом краю сознания, изредка мелькала еще одна мысль. Вернее, желание воздать за подаренное удовольствие. Тем же.

«Вот сейчас он закончит с ногами – и я скажу, что теперь моя очередь. И тоже разомну ему плечи…»

Как говорил Игенор Мудрый, «намерения хороши лишь в том случае, если порождают действие» – когда пальцы Крома добрались до верхней части моих бедер, я поняла, что сделать меросс не смогу, так как воздам за полученное удовольствие по-другому. И легонечко прогнулась в пояснице.

Руки мужа дрогнули. Самую малость. А потом как ни в чем не бывало продолжили расслаблять мои измученные ноги.

Я шевельнула тазом вправо-влево и слегка развела колени.

Ритм меросса не изменился. Но в нем появились новые грани: сначала пальцы Крома размяли внутренние поверхности бедер, двигаясь не сверху вниз, а наоборот, потом прошлись по ягодицам, не проминая, а лаская, и наконец, словно случайно, легонечко прикоснулись к лону. У меня тут же закружилась голова, а в животе затлела маленькая, но до безумия яркая искорка.

– Я тебя хочу… – выдохнула я, переворачиваясь на спину. И тут же утонула в расширенных от желания глазах мужа.

Мои руки сами собой обвились вокруг его шеи, колени раздвинулись, а искорка в животе превратилась в пылающий костер.

Рука Крома уперлась в кровать рядом с моим плечом, твердый, как доска, живот коснулся бедра, а горячие, как угли, губы нежно поцеловали в правую грудь.

Я застонала от удовольствия. И потянула его на себя:

– Я тебя хочу, слышишь?!

Услышал. Посмотрел на меня пьяным от страсти взглядом. И сдался…

…Касание Эйдилии оказалось сильным до безумия: череда ослепительно-ярких вспышек, сотрясавшая мое тело и раз за разом сжигавшая в пепел душу, напрочь лишила меня способности соображать и вознесла на самый пик ярчайшего, ни с чем не сравнимого счастья.

Сколько времени на меня смотрела Богиня – не знаю. Но когда она отвела от меня взгляд, я почувствовала, что умерла: мир стал бесцветным и каким-то пустым, а способность ощущать эмоции Крома, давно ставшая неотъемлемой частью моего «я», вдруг куда-то исчезла!

Если бы не страх, что это навсегда, я бы, наверное, не смогла себя заставить не то что повернуть голову вправо, где, по моим представлениям, должен был лежать муж, но и просто открыть глаза – мое тело было настолько слабым, что казалось чужим!

Заставила. Кое-как сфокусировала взгляд на лице Крома – перед глазами все еще мельтешили яркие пятна, – увидела капельки пота, серебрящиеся на его лбу и крыльях носа, затем играющую на губах счастливую улыбку и настолько сильно захотела почувствовать эмоции своего мужа, что шевельнула пальцами и дотронулась до его предплечья.

О-о-о, как ему было хорошо – шквал хлынувших в меня ощущений вновь вернул миру цвета и заставил Эйдилию кинуть на меня еще один взгляд. На этот раз, кажется, удивленный…

– Я тебя люблю… – с трудом пошевелив непослушными губами, выдохнула я. И, не столько увидев, сколько почувствовав, что он переворачивается на бок и тянет ко мне руку, вдруг поняла, что, если он дотронется до моей груди или до лона, я умру на месте от остроты ощущений!

Прикоснулся. К предплечью. Потом нежно поцеловал меня в щеку. И улыбнулся. Так, что мое сердце, и без того пытавшееся проломить грудную клетку и вырваться на свободу, заколотилось вдвое быстрее.

– Я тебя тоже…

Следующее прикосновение – кончиком пальца к моим губам – и последовавший за ним вопрос вернули мне способность чувствовать свое тело.

– Воды принести?

Пить хотелось. И очень сильно – у меня, оказывается, пересохли не только губы, но и горло, небо и даже язык!

– Если тебя не затруднит… – виновато сказала я: если Эйдилия смотрела на Крома так же, как и на меня, то он должен был чувствовать нешуточную слабость в коленях!

Встал. Дошел до стола, ни разу не потеряв равновесие. Наполнил первый попавшийся под руку кубок водой из кувшина и повернулся ко мне.

Я оглядела мужа с ног до головы, почувствовала, что внизу живота снова загорается пламя, и поняла, что схожу с ума: жаждать ласки, будучи не в состоянии пошевелиться, было самым настоящим сумасшествием!

Скрипнула постель, зашуршала сминаемая локтем Крома подушка, а через мгновение моих губ коснулся край кубка.

– Пей… Только осторожно…

У меня екнуло сердце: он заботился обо мне так, как будто я была величайшим сокровищем на всем Горготе. Впрочем, почему «как будто»? Для него я была именно им…

…Эдак через полчаса, когда я нашла в себе силы, чтобы встать и приготовить свежий отвар ясноцвета, а Кром перестелил постель и, попросив закрыть за собой дверь, ушел за водой, я вдруг почувствовала себя одинокой. Поэтому завернулась в простыню, подошла к окну-бойнице и выглянула наружу.

Факел, горящий рядом с воротами, освещал лишь закрытые на ночь створки, боковые стены конюшни и гостевой пристройки и небольшой участок земли перед высокой дверью. А все остальное пряталось в густой, как патока, тьме.

Где-то в стороне Подворья Илгизов лениво брехали собаки, а тут, на Полуночном конце Шаргайла, ночную тишину нарушал лишь стрекот цикад да теньканье пересмешника[89]. Впрочем, стоило Крому выскользнуть во двор, как с надвратной башни раздался язвительный смешок часового:

– Пение твоей женщины делает ночь ярче, но удлиняет смену…[90]

– «Взмах Крыла» под подбородок дарит благословенную тьму и укорачивает не только смену, но и слишком длинный язык… – в унисон ему отозвался Меченый.

– Тэнто![91] – хмыкнул хейсар, увидел, что Кром остановился, и торопливо добавил: – Я хотел сказать, что твои слова можно увидеть. И принести извинения за неудачную шутку…

– Я тебя услышал… – негромко буркнул мой муж и скрылся за углом сарти.

Я прикоснулась тыльной стороной ладони к пылающей щеке, а затем гордо вскинула голову: стонала? Ну и ладно: кому не нравится – пусть не слушает!

Тем временем во двор выскользнула еще одна тень. И тоже удостоилась внимания часового:

– Унгар, ты?

– Угу…

– И куда ты собрался?

– На охоту…

– В ночь?!

Вместо ответа Ночная Тишь сорвался на бег, в два огромных прыжка добрался до боевого хода, птицей взлетел на стену и, протиснувшись между зубцов, исчез…

«Мое «пение» – страшная вещь… – покраснев еще гуще, подумала я. – Кому-то удлиняет смену, а кого-то выводит из себя, из сарти и из Шаргайла…»