Игрушка Двуликого

Глава 4 Баронесса Мэйнария д’Атерн

Шестой день второй десятины второго травника

То, что Кром думает о своем ниер’ва, я догадалась без всяких слов. И вдруг поняла, что безумно хочу знать все, что можно, о человеке, который делает из мальчишек ТАКИХ мужчин.

Меченый грустно пожал плечами:

– Справедливым, надежным, мудрым…

– А поподробнее?

…Спрашивать, зачем мне это надо, он не стал – почувствовал, что этот вопрос – лишь вершок[20], а корешок – мое желание узнать его, Крома, настолько хорошо, насколько это возможно. Поэтому дождался, пока я перестелю постель и лягу, устроился рядом со мной, зарылся носом в мои волосы и заговорил.

Удивительно, но я явственно видела все, что он рассказывает: его первую встречу с Роландом Кручей и первый лист, показавшийся бесконечным. Выматывающие тренировки, начинающиеся еще до рассвета и заканчивающиеся после заката, и ночные бдения в карауле. Первый дождливый жолтень[21], проведенный на каком-то постоялом дворе неподалеку от границы с Алатом и последовавший за ним бесконечный снежень[22], во время которого он умудрился объездить чуть ли не весь Горгот.

Жить его жизнью было жутковато: там, в прошлом, он смотрел на окружающий мир так, как будто не видел в нем ни одной светлой черты – равнодушно заступал в караул, равнодушно сменялся, равнодушно тратил заработанные деньги на оплату тренировок, постой, еду и одежду. Да, именно в таком порядке: в промежутках между листами он находил мастеров, способных научить его хотя бы одному новому движению, и покупал столько занятий, на сколько хватало денег, ночевал там, где останавливался его десяток, ел для того, чтобы выдерживать нагрузки, а вещи покупал только тогда, когда об этом напоминал Голова. Кстати, о том, что тренироваться можно не у одного Мастера Чекана, а у всех, у кого есть знания, ему подсказал именно Круча. И он же оплатил первую такую тренировку:

– …Собирайся! – в голосе Кручи звенит радость, яркая, как солнце в середине травника. Кром равнодушно оглядывает его с ног до головы и нехотя встает: раз пергамента, в котором отмечаются условия листа, не видать, значит, радость Головы вызвана не заключением нового договора.

– Бери чекан и пошли! – приказывает Роланд и по-дружески тыкает кулаком в плечо.

Кром привычно уворачивается и вопросительно выгибает бровь.

Круча морщится – видимо, еще не привык к тому, что его первач предпочитает молчать. Потом дергает себя за ус и кивает в сторону двери:

– Я договорился с мэтром Орчером, чтобы он на тебя посмотрел. Если ты ему понравишься, то он тебя погоняет десятины три-четыре…

– Зачем? – нехотя спрашивает Меченый.

– Ты – лучший ученик, который у меня когда-либо был… – объясняет Голова. – А мэтр Орчер – один из сильнейших Мастеров Чекана на всем Горготе. И способен дать тебе несравнимо больше меня…

– А лист?

– Пойдешь в следующий. Или через один – тогда, когда Мастер сочтет, что наш с ним договор выполнен…

Кром хмурит брови:

– Это, должно быть, дорого…

– Деньги приходят и уходят… – отмахивается Голова. – А друг, защищающий спину, остается…

Вообще, насколько я поняла, Голова относился к Крому, как к сыну, – учил всему, что знал сам, заставлял привыкать к ответственности и оказывался рядом именно тогда, когда тому требовалась помощь.

…На крыльях носа и лбу стоящего перед Кромом купца – капельки пота. Лицо – багровое, как закатное солнце. На шее – вздувшиеся вены и снующий вверх-вниз кадык. Пальцы правой руки, сжимающие кнутовище, мелко-мелко дрожат, а левая шарит по поясу, раз за разом ощупывая края ремешков, на которых еще недавно болтался кошель.

– Ты проклянешь миг, когда появился на свет! И ту, кто тебя родила…

Кром дергает левый кулак вместе с намотанной на нем косой[23] на себя и вбивает правый в дергающуюся куцую черную бороденку.

Хрустят ломающиеся кости. В глазах купца вспыхивает боль. А через мгновение гаснет. Вместе с сознанием.

– Ты – труп, парень! – шипит дородная баба, стоявшая одесную от чернобородого, тут же набирает в грудь воздуха и начинает верещать на всю рыночную площадь: – Грабят!!! Убивают!!! Стража!!!

Толпа мгновенно раздается в стороны и ощетинивается всем, что попадается под руку.

Меченый равнодушно оглядывается, натыкается взглядом на троицу широких, будто наковальня, дядек, от которых знакомо пахнет кузней, всматривается в их опаленные огнем лица, разводит руками, чтобы показать, что в них нет никакого кошелька, видит, как они сжимают кулаки, и мысленно усмехается – они верят не ему, а тетке!

Со стороны кожевенных рядов доносится стук сапог и отрывистые вопли «дорогу!» и «разойдись!».

Кром поднимает голову, вглядывается в море людских голов, видит несущихся к нему стражников и криво усмехается – поход за бурдюками определенно удался…

В это время толпа, стоящая ошуюю от него, раздается, и перед ним возникает слегка подвыпивший Роланд:

– Купил?

Меченый отрицательно мотает головой и показывает взглядом на лежащее у его ног тело.

Круча мгновенно трезвеет:

– Ты?

Кром кивает. И снова разводит руками, чтобы показать, что не виноват.

Голова прищуривается, одним взглядом охватывает болтающийся на левой кнут, алую полосу, перечеркнувшую лицо, и поворачивается к продолжающей орать тетке:

– Кто! Посмел! Ударить! Моего! Первача?!

Тетка прерывается на полуслове, непонимающе смотрит сначала на Крома, потом на Кручу и багровеет от возмущения:

– Он срезал у мужа кошель, а потом пытался юркнуть в толпу!!!

– Юркнуть?! Он?! – переспрашивает Роланд и начинает хохотать: – Уа-ха-ха! Юркнуть!! В толпу!!!

– Что тут смешного?! – возмущенно шипит тетка. – Я…

Тут к хохоту Кручи присоединяется сначала один из кузнецов, затем какой-то пожилой ворон[24], а через несколько ударов сердца смеется уже вся площадь.

Смех прерывается только тогда, когда к нам пробиваются городские стражники:

– Что тут происходит? Кого грабят и убивают?! Тихо!!!

– Ограбили – его… – дождавшись, пока толпа угомонится, веско роняет Роланд и кивает на бездыханное тело. Потом вытаскивает из-за нагрудника кожу[25] и показывает ее десятнику: – Перед тем как он начал возводить напраслину на моего первача и ни за что ни про что перетянул его кнутом…

У стражника округляются глаза:

– Достопочтенный Гирил? Что это с ним?

– Получил заслуженное наказание и теперь отдыхает…

В этот момент в разговор встревает тетка:

– Ваш-мл-сть, мы с моим мужем шли по площади, когда вот этот парень, – ее палец показывает на Крома, – срезал с его пояса кошель и пытался юркнуть в толпу. Муж пытался его остановить…

– Если бы мой первач пытался юркнуть в толпу, то удар кнута пришелся бы по спине… – перебивает ее Круча. – А у Крома рубец НА ЛИЦЕ! Кроме того, с его ростом прятаться в толпе несусветная глупость!!! Исходя из этого любой здравомыслящий человек придет к выводу, что, возводя напраслину на этого человека, ваш муж совершил преступление, описанное в Строке шестнадцатой четвертого Слова Права Крови. И тем самым в полной мере заслужил то, что получил.

В глазах десятника мелькает сначала растерянность, а потом злорадство:

– Госпожа Тивирия?

– Д-да?

– Кнут, зажатый в руке этого человека, действительно принадлежит вашему мужу?

– Да! То есть нет!!!

– Не-е-ет? – притворно удивляется стражник. – А почему на кнутовище вырезан трезубец?

– Ну… просто…

– Вы лжете еще и мне?! Что ж, вам придется пройти с нами…

А еще Роланд видел Горгот и живущих в нем людей не так, как большинство. И старался научить этому и своего ученика:

…Кром лежит на телеге, раскинув ноющие руки и ноги, смотрит на мерцающее полотнище Пути[26] и тонет в его бесконечной глубине. Мыслей – нет. Вместо них – одна дикая, всепоглощающая усталость.

Где-то на краю сознания – прерывистое дыхание Динты Пера, приказчика их нанимателя, сдуру подставившегося под удар ослопа и теперь пребывающего в блаженном небытии. Чуть дальше – если в том состоянии, в котором он находится, есть какие-то расстояния – пофыркивание чующих кровь лошадей, еле слышные перешептывания возниц и рык Кручи, все еще распекающего Нихха Писклю.

Слов не слышно. Да они и не нужны – щит, которому приказали опекать Меченого, отвлекся на одного из лесовиков и оставил его, Крома, без присмотра. Одного – против пары лесовиков, вооруженных рогатинами и ножами.

Нет, ничего страшного не произошло – эта парочка, явно взявшая в руки оружие не так давно, больше мешала друг другу, чем атаковала, поэтому Кром выстоял против них столько времени, сколько потребовалось Нихху, чтобы добить своего противника и вернуться. Но Роланд, по своему обыкновению отслеживавший все ошибки и промахи своих первачей, пытается выбить из Пискли дурь.

Губы Меченого кривятся в безумной усмешке – эти двое его даже не задели. А вот жилистый черноволосый дядька с окованной сталью дубинкой, лесовик, намеренно оставленный Роландом в живых, чуть не отправил его в чертоги Темной Половины Двуликого. Впрочем, что удивительного – ведь за победу над Кромом лесовику была обещана свобода!

Заново переживая тот поединок, Кром нервно сжимает рукоять лежащего рядом чекана и вдруг понимает, что его натаскивают, как бойцового пса.

В памяти тут же всплывают слова Кручи, сказанные им перед началом поединка:

– Он – мясо[27]. Для любого из нас. А для тебя – ступень. Перешагнешь – сделаешь первый шаг к своей цели. Не сумеешь – уйдешь в небытие…

Кром кривится в улыбке, приподнимается на локте, вглядывается в темноту – туда, куда должны были стащить тела незадачливых грабителей, – и вздрагивает от прикосновения широкой, как лопата, ладони:

– Сумел. Молодец. Я тобой горжусь…

Молодцом он себя не чувствует, так как в голове почти безостановочно звенят слова из Изумрудной скрижали: «Тот, кто отворил кровь единожды, подобен скакуну, вступившему на тонкий лед: любое движение, кроме шага назад, – суть путь в Небытие! Тот, кто отворил кровь дважды и более, воистину проклят: он никогда не найдет пути к Вседержителю…»

Видимо, его молчание достаточно красноречиво, так как Роланд усаживается рядом и негромко хмыкает:

– Переживаешь, что взял его жизнь? Зря! Он сам сделал свой выбор, решив, что ради наживы можно грабить, ссильничать и убивать… Кстати, оттуда, из кустов, видны не только дорога и телеги, но и мы – люди, защищающие чужое добро. Поэтому можешь считать, что он убил себя сам. В тот момент, когда выбежал на опушку с оружием в руках…

Мысль интересная. Даже очень – получается, что вины Крома в смерти лесовика почти нет… Или все-таки есть?

Круча вздыхает, с хрустом сжимает кулаки и продолжает. Так тихо, как будто беседует сам с собой:

– Таких уродов – много. И не только среди лесовиков. Они пользуются силой, для того чтобы забирать себе то, что им не принадлежит – деньги, здоровье, жизни…

– Жизни? – восклицает Меченый и успокаивается. Окончательно и сразу. Так как эта короткая фраза переворачивает его представление о Будущем…

…Жить его жизнью было безумно интересно, но в какой-то момент, почувствовав, что он ответит на любой мой вопрос, я заставила себя остановиться: там, в глубине его памяти, жила боль. И выпускать ее на свободу я не собиралась.

Перевести его внимание на себя удалось без особого труда – стоило мне начать накручивать на палец лахти, как Кром наткнулся взглядом на синюю ленточку и слегка помрачнел:

– Мэй, скажи, пожалуйста, почему Иттира и ее помощницы так странно смотрели на твой магас?

– Помнишь, Тарваз рассказывал нам про то, как Аютэ вошла в род?

Он утвердительно кивнул:

– Сбежала из своего сарти, явилась к нашему и спела Ваге свою Песнь, стоя перед воротами…[28]

– Ага! Так вот, после того как Крыло Бури согласился взять ее в жены, она жила на женской половине чуть ли не месяц. А его женой стала только в день свадьбы. Это – традиция…

Глаза Меченого потемнели.

– Ты – не хейсарка, поэтому их традиции тебя не касаются!

Я аж задохнулась от счастья – он был готов защищать меня даже от меня самой!

Потерлась щекой о его плечо, запустила руку под его нижнюю рубашку и пристроила ладонь на твердом, как доска, животе. Потом закрыла глаза и попробовала себя в роли хейсарского тэнто[29]:

– Во времена, когда в Земляничном ущелье еще били горячие ключи, а у Угети’ва было три вершины, а не две, у Кетила Сломанного Ножа, одного из лучших воинов рода Оноирэ, родилась девочка с волосами цвета пепла…

…Легенда, рассказанная мне Ситой, была красивой и очень романтичной. Поэтому я ушла в нее с головой и представила, как это было:

…Счастливый отец, которому до этого жена дарила одних сыновей, назвал дочь Биарой[30] и подарил Барсу три раза по десять белоснежных баранов. Дары, которым могли позавидовать аннары сильнейших родов, потрясли не только Шаргайл, но и Бога-Воина. Причем настолько, что он не только вдохнул в девочку несгибаемый характер и одарил ее ослепительной красотой, но и уговорил свою жену[31] наделить Биару способностью прозревать людские души.

Дары Бастарза дали о себе знать довольно рано – сначала женская, а потом и мужская половина рода поняла, что за яркой и запоминающейся внешностью Долгожданной скрывается нрав, который сделал бы честь любому воину. А вот искра Найтэ проявилась только тогда, когда девочка получила прозвище и начала заплетать лахти: Пепельноволосая видела души сватающихся к ней женихов и обрывала обращенные к ней Песни чуть ли не на первом слове.

Долгих три лиственя[32] отец Долгожданной проклинал день, когда вспорол горло первому барану. А на четвертый обрадовался – его дочь, Биара Пепельноволосая, сделала выбор и заплела в волосы черную ленту. Увы, оказалось, что ее избранник – не лам’наш’ги[33], не ори’шер[34] и даже не н’нар[35], а самый обычный айти’ар[36]. Причем из крайне малочисленного рода Ширвани!

Убедить Биару изменить свое решение не получилось – выслушав пылкую речь отца, девушка упрямо свела брови к переносице и заявила, что ее избранник может стать величайшим воином Шаргайла.

– Только лишь «может»? – вскричал расстроенный отец. – И все?

– Да! – сказала Пепельноволосая. – Может. Ибо уже обладает всем, что для этого надо.

А потом нахмурила брови и замолчала, давая понять, что сказала достаточно…

…Следующие два лиственя Сломанный Нож наведывался в сарти рода Ширвани чуть ли не каждую десятину – беседовал с воинами, присутствовал на тренировках и смотрел на того, кто посмел украсть сердце его дочери. А в день, когда мальчишка прошел Испытание Духа и получил имя, понял, что выбор Биары был не случаен – будущий великий воин взял жизнь не у медведя, а у пещерного льва.

Увы, радовался он рано: через три дня его дочь исчезла из своей комнаты, а сарти рода Ширвани разбудила звонкая Песнь, раздающаяся перед воротами. Те, кто смог покинуть чертоги Хэль[37] и спустился во двор, презрительно плевали себе под ноги – первая красавица Шаргайла стояла на улице простоволосой, босой и в араллухе без единого узора!

Такое попрание а’дар возмутило всех, кроме Ивира Львиной Гривы – избранник Долгожданной, не колеблясь ни мгновения, вышел к ней и принял ее Слово, Сердце и Жизнь. А в следующее мгновение удивленно вытаращил глаза – девушка вытащила из рукава синюю ленту и вплела ее в лахти!

– Что это значит, о латт’иара?[38] – вполголоса поинтересовался он.

– Через несколько дней ты уходишь в свой первый поход, не так ли? – звонко ответила Биара.

– Да, так и есть! – гордо кивнул Ширвани.

– Я не могу прозреть твое будущее, муж мой, но могу сделать так, чтобы каждый миг настоящего стал для тебя счастливым…

– И что с ними было дальше? – чуть слышно спросил Кром.

– Ивир погиб. То ли во втором, то ли в третьем бою… – смахнув со щеки слезинку, вздохнула я. – Поэтому синий цвет для хейсаров – символ самопожертвования и смерти…