Хозяйка «Волшебной флейты» (СИ)

Глава 16. Прощаюсь

Городищев помог мне сесть в коляску и забрался сам, сказал Порфирию:

– Трогай, – а потом мне: – Как вы, Татьяна Ивановна?

– Ужасно, – призналась я. – Зачем? Зачем вы это сделали, Платон Андреевич?!

– Сделал что именно? – жёстко спросил он. – Вас защитил? Потому что вы нуждаетесь в защите, Таня, но ни мужа, ни брата для этого у вас нет. Потому долг любого порядочного дворянина защитить вашу честь.

Мне хотелось сказать ему много чего – злого, обидного и жалобного, но я сказала только одно, тихо и грустно:

– Вы не знаете всего. Оскорбить меня словом почти невозможно, ибо сказал Черемсинов чистую правду. В моём мире, откуда я пришла сюда, я занималась именно тем, что здесь называется деликатно «профурсетка».

– Я знаю это, Татьяна Ивановна, – мягко ответил Городищев.

– Откуда?

– Я же полицейский, – улыбнулся он. – Я умею делать правильные выводы из того, что вижу собственными глазами.

– И вы вызвали Черемсинова на дуэль из-за такой женщины…

– Я вызвал Черемсинова на дуэль из-за любимой женщины.

И он припал губами к моей руке, так долго и так нежно, что я сразу забыла о дуэли. Он… он сказал, что я его любимая женщина! Он любит меня… О господи, ну вот почему так всегда? Вроде бы всё хорошо, и наши чувства взаимны, и тут бац – завтра его могут убить!

Дуэль, блин… Надо мирить противников! Надо хотя бы попытаться!

– Платон Андреевич, дорогой мой, быть может, есть способ помириться с графом Черемсиновым?

– Не трудитесь, Татьяна Ивановна, – усмехнулся Городищев. – Завтра на рассвете уговорами займутся секунданты. А я прослежу, чтобы вы добрались до дома, и займусь приведением в порядок своих дел.

– Каких ещё дел?!

– Мне нужно составить завещание, написать предсмертную записку, разобрать бумаги…

– Я вам сейчас как дам предсмертную записку! В лоб!

Он меня даже разозлил этим своим спокойствием. Я выпрямилась, отобрала у него руку и добавила:

– Фиг я вас отпущу этой ночью. Понятно?

Он улыбнулся:

– Но мне надо выспаться перед дуэлью, милая моя, любимая Татьяна! Мне нужны все мои силы и холодный разум, а вы… Вы будоражите меня!

– Я вам даже массаж сделаю, – пообещала кровожадно. – Порфирий! Поворачивай к дому господина Городищева.

Кучер только головой покачал, бурча под нос всякое непонятное, но послушно развернул лошадь в другую сторону. Платон тоже покачал головой, а сказал разборчиво:

– Вы из меня верёвки вьёте, Татьяна Ивановна. Кто бы мог подумать…

– Что я такая прилипучая?

– Что вы такая решительная.

– Это привилегии женщин моего мира… Мне очень нравится этот, старомодный, хоть и не всегда понятный, но иногда так хочется наплевать на условности и взять всё в свои руки!

Я взяла в руки.

Руку Платона. Он посмотрел на свои пальцы в моей ладони, а я прижала её к своей щеке и сказала:

– Вы мне понравились в первый же день, когда я вас увидела, Платон Андреевич. Вы тогда освободили меня из клетки. Такой были усталый…

Я подбоченилась, наклонила голову и посмотрела искоса, потом передразнила низким голосом:

– Хочу вам напомнить, Татьяна Ивановна, что не стоит делать работу полиции за полицию.

– Это был тяжёлый день, простите меня.

Он улыбался, глядя мне в глаза, а я добавила точно таким же голосом с примесью раздражения:

– Мне нет никакого дела до того, что вы считаете, Татьяна Ивановна!

– Я ведь уже извинился перед вами, – укорил он меня, но всё ещё с улыбкой.

– Нет, я прекрасно вас понимаю, Платон Андреевич, – сказала своим обычным тоном. – Появилась какая-то выскочка и принялась досаждать полицейскому дознавателю! Я вас раздражала, так?

– Слегка. Самую малость. К тому же… Если вы помните, я тогда получил пощёчину!

– Да? Простите меня, – фыркнула. – Согласитесь, вы это заслужили!

– Если помните, я также извинился за грубость.

– А ещё я помню, что вы сказали вчера.

– Что именно?

Лёгкий ветерок. Запах вишен. Вечерняя перекличка городских воробьёв. Цокот копыт по булыжнику мостовой. Скрип колеса… Песня такая есть, старая, как я. Я старушка, мне очень много лет. Мне, наверное, лет сто пятьдесят, я так устала…

– Вы сказали, что я способна осчастливить вас насильно. Это я и намерена сделать.

Он замер, глядя мне в глаза. А я смотрела в его глаза и желала только одного: чтобы эта дорога никогда не заканчивалась, чтобы мы остались навсегда вот так – очи в очах, сердце в сердце, рука в руке. Платон пошевелил губами, но ничего не сказал. Потом зажмурился, будто решился на что-то, и спросил:

– Вы любите меня, Татьяна?

– Люблю, – просто ответила я.

– Тогда… Кучер, поворачивай вон туда и езжай до выселок!

Порфирий оглянулся на меня. В его взгляде я прочитала удивление и вопрос. Кивнула. Куда Городищев намерен меня отвезти? Всё равно, ей-богу! Пусть везёт, пусть хоть на край света везёт…

Но на край света мы не поехали. Выселки начинались за последней улицей. Грязная ухабистая дорога, мало фонарей и редкие низкие домишки за шаткими оградами поразили меня. Как будто мы выехали за Урал и попали в обычную российскую деревеньку. Даже Порфирий впечатлился, вытащил хлыст из-за пояса, сжал в руке вместе с поводьями. Но я ничего и никого не боялась – ведь еду с полицейским, с главным дознавателем, с мужчиной, который может меня защитить.

Где-то залаяла собака, отозвалась вторая. Птицы совсем смолкли, а солнце почти целиком спряталось за лесом. Я хоть и хорохорилась, но ощутила в животе неясную тревогу. Нет-нет, не надо никаких больше предчувствий, не надо! И так завтра дуэль, а тут ещё бойся в этом криминальном районе всяких бандитов…

Хотя как раз бандитов я и не боюсь. Боюсь я знатных мерзавцев.

– Стой, – постучал Порфирия по спине Городищев. Я вскинулась. Нет, не может быть!

Мы остановились перед маленькой церковью.

Она, как и большая на площади Михайловска, походила одновременно на православную и на католическую. Купол, правда, был всего один и не золочёный, а деревянный. Крыльцо с тремя ступеньками вело к раскрытой двери. Внутри я неясно видела свет лампадок, который колебался от движения. Городищев сжал мою руку, заставив оторвать взгляд от церкви и посмотреть на него. Спросил:

– Таня, хотите ли вы стать моей женой?

– Чисто номинальный вопрос, – пробормотала я, – поскольку мы уже приехали, не гонять же лошадь туда-сюда зазря…

– Я не богат, и у меня нет какой-либо существенной власти, нет связей при дворе… Мне, в сущности, нечего вам предложить, Татьяна Ивановна, кроме жалования полицейского дознавателя и более чем скромного дохода от фамильного имения. Но я люблю вас, и всё моё желание – лишь защитить вас от тех, кто, как граф Черемсинов, захотят упрекнуть вас в отсутствии доброго имени.

– Платон…

– Не перебивайте, прошу! Если завтра на рассвете меня убьют, вы останетесь вдовой графиней Городищевой, а это, уверяю вас, лучше, чем быть незамужней госпожой Кленовской, которую всяк норовит обидеть. Ну, а если не убьют, вы свободны делать то, что пожелаете, безо всяких обязательств передо мной.

Мне захотелось стукнуть его. Просто стукнуть кулаком по дурной башке! Нет, ну как так можно?! Если меня убьют… Безо всяких обязательств… Вот засранец! И за что я только люблю его?

Выдержав мстительную паузу после его последних слов, я спросила вежливо:

– Теперь можно говорить?

– Я весь внимание и жду вашего ответа, Татьяна Ивановна, – сказал Платон, почти не дыша. Я хотела выдать что-нибудь ехидное, вроде: «Вы идиот, Городищев!», а потом обругать его за глупое самоедство, но в последний момент сдержалась и ответила только:

– Я согласна и на обязательства, Платон Андреевич. И на всю жизнь.

Он собирался возразить что-то, но я приложила пальцы к его губам и сказала:

– Молчите и ведите меня уже замуж, пока на мне такое красивое платье!

Он помог мне сойти на землю, и показалось, что пробормотал нечто вроде:

– Потрясающая женщина…

Но я решила не обращать на эти слова никакого внимания. У него ещё будет время убедиться в том, что потрясать я умею. А ещё сотрясать и вытрясать. Но это позже, намного позже, когда пройдёт первая эйфория от семейной жизни…

Если его не убьют завтра на рассвете.

Мы вошли в церковь рука об руку. Волнение охватило меня. Я замуж выхожу, и не просто выхожу, а венчаюсь! Мама дорогая! Как же я так? Да и можно ли? Я же по местной религии некрещёная…

Ожидая увидеть в церкви попа или как у них это называется, очень удивилась, когда от алтаря к нам повернулась женщина в рясе. Была она очень молодой, лет двадцати пяти, чуть постарше меня. Ряса и тёмный платок, скрывающий волосы – ну чисто монашенка! Однако Городищев обратился к ней почтительно, хоть и взволнованно:

– Матушка, обвенчайте нас.

«Матушка» совсем не вязалось со внешностью, но женщина благосклонно кивнула, спросила мелодичным голосом:

– Свидетелей-то привели с собой?

– Нет, матушка. Нет у нас свидетелей…

– Порфирий может, – заикнулась я. Платон сжал мою руку:

– Да, есть один свидетель!

Он позвал кучера, который появился в церкви и застыл на пороге, сняв шляпу, прижав её к животу. Видно было, что он жутко смущён и не знает, как себя вести. Но матушка улыбнулась ему, подбадривая, а потом спросила:

– Как звать вас, дети мои?

– Платон и Татьяна, – ответил Городищев.

– Дочь моя, не обещалась ли другому жениху?

– Нет, – сказала я, и голос мой дрогнул. Как будто этим ответом я перешагнула порог, отделявший меня от законного брака.

– Желаешь ли взять в мужья этого мужчину, именующего себя Платоном, искренне и с любовью?

– Да.

Ещё один шаг. В омут с головой…

– А ты, сын мой, не обещался ли другой невесте?

– Нет, – твёрдо ответил мой полицейский.

– Желаешь ли взять в жёны эту женщину, именующую себя Татьяной, искренне и с любовью?

– Да, матушка!

– При свидетеле да соединятся ваши души пред лицом Богини, вечной и всемогущей, дабы могли вы пред людьми быть мужем и женой в любви и преданности до самой смерти. Аминь, дети мои.

– Аминь, – повторил Платон, поворачиваясь ко мне. – Вот и свершилось. Вы моя жена, Татьяна Ивановна, а я ваш муж.

– Аминь, – сказала я, чувствуя, как внутри всё сжимается от предчувствия неотвратимого счастья и беды.

* * *

Мы вошли в маленькую комнату Платона Андреевича молча, держась за руки, как первоклассники на линейке. Старуха-консьержка выползла было квохтать, что нельзя, что только до одиннадцати, что выселит жильца, если он будет нарушать, но Платон Андреевич с поклоном объяснил, что женился и теперь его жена, то бишь я, останется жить здесь. На что бабка с ворчанием удалилась. Я поняла, что ей в принципе противны всяческие вселения, жена или не жена.

Обращать на неё внимание мы не стали. А когда за нами закрылась дверь, Платон сказал:

– Прошу прощения, что не могу предложить вам большего. Но всё изменится.

Я пожала плечами. Веер мешал мне, и я положила его на стол рядом с лечебными камнями. Посмотрела на аккуратно застеленную кровать, нервно усмехнулась:

– Наверное, мне нужно стесняться и бояться первой брачной ночи…

Платон подошёл сзади, его ладони легли на мои плечи, согревая, и он сказал тихо:

– Вчера ночью вы не боялись и не стеснялись, Таня.

Губы коснулись шеи, и я задрожала. Не от страха или стеснения – от нахлынувшего возбуждения! Повернулась к нему, оказавшись в кольце рук, и ответила:

– Да уж, я не люблю все эти ролевые игры.

Поцелуй, жаркие объятья – как будто мы были давними любовниками и только что встретились после многих лет разлуки… Освобождение от одежды – боже, сколько на нас этих капустных листов?! Шпильки вон из причёски – красиво, конечно, но так непрактично! И глаза Городищева – будто он видит меня впервые и ему очень нравится то, что он видит… И любовь, наша всепоглощающая любовь, заставившая забыть обо всём, даже о предстоящей на рассвете дуэли.

Была уже глубокая ночь, когда я проснулась и не обнаружила Платона рядом. Подняла голову – он сидел за столом в длинной ночной рубахе, лохматый и напряжённый, что-то писал скрипучим пером на желтоватой бумаге. Спросила сонным голосом:

– Что вы делаете?

– Пишу распоряжения для управляющего имением, – сказал он отвлечённо. – А вы спите, спите.

– Нет уж, выспалась, – пробурчала, выбираясь из-под одеяла. Поскольку на мне рубашки не было, Платон взглянул и смущённо порозовел, опустил глаза:

– Ваша непосредственность в некоторых вопросах ставит меня в неловкое положение, Татьяна Ивановна.

– Боже, вы краснеете, как юная девственница при виде мужского органа! – рассмеялась я. – Платон Андреевич, а можно вопрос? Мы долго с вами будем называть друг друга по имени-отчеству? Ведь вроде бы как женаты уже…

Он усмехнулся, подавая мне свой широченный халат, и, когда я завернулась в него, притянул меня к себе на колени, поцеловал в щёку и сказал мягко:

– Мои покойные родители всю жизнь любили друг друга нежной и трепетной любовью. Они часто беседовали на разные темы, включая политику, искусство, светские сплетни. Прожили вместе больше тридцати лет, но я никогда не слышал, чтобы они звали супруга просто по имени и на ты.

Ещё один поцелуй – на этот раз в губы, и Платон добавил:

– Вы можете звать меня так, как вам больше нравится, но для меня вы останетесь всегда Татьяной Ивановной.

– Платоша, да вы романтик!

– Что вы, я циник и грубый солдафон! – фыркнул он. – Но я думал о вас и, пока вы спали, сходил за горячим самоваром.

– В трактир?

– В трактир. Заодно посмотрел на ваших новых приятелей. Митьку Полуяна видел.

– Поболтали по-дружески?

– Слегка… Парой слов перекинулись, – и он потёр костяшки кулака, думая, что я не вижу. Но я не стала заострять на этом внимание, обняла Платона и заглянула в бумагу, которую он писал. Прочитала последнюю фразу: «Помимо двухсот рублей по осени отправить в школу две сажени дров и так каждый год». Удивилась:

– В школу?

Ладонь Платона прошлась по моему плечу, вызвав неконтролируемый озноб. Его тихий голос разнежил:

– Мне надо многое вам рассказать, милая моя. Но сначала…

В один миг я оказалась в воздухе, поднятая сильными руками, и на кровати. Сначала любовь, потом разговоры, всё правильно! И я растаяла под мускулистым телом, растворилась в нём, забылась…

– Я был молод, я был влюблён. Мне казалось, что мир у моих ног! Самая красивая девушка Алексбурга оказывала мне знаки внимания… Я был сыном не слишком богатого провинциального дворянина, а она фрейлиной государыни, однако мне удалось завоевать её расположение.

– А я уже ревную…

– Не к кому, Таня. Она умерла в родах. Родила мне сына и ушла к богине. Я же оставил армию, поступил на службу в полицию, попросил, чтобы меня перевели куда-нибудь, чтобы только не оставаться в столице, где всё напоминало о ней.

– И где теперь…

– В пансионе. Мой сын в пансионе. Если я могу просить вас, Таня, позаботиться о нём… Но вы, разумеется, не обязаны.

– Глупости, Платон, конечно, я сделаю всё, что нужно!

– Вы беспредельно добры.

– А вы, простите, просто идиот! Вы так уверены в своей смерти?

– Граф отличный стрелок, не стоит обольщаться по этому поводу. Он сделает всё, чтобы избавиться от меня навсегда.

– У вас с ним какие-то личные счёты?

– Да, но вам не нужно об этом знать. Это тянется из прошлого, мы были знакомы в Алексбурге. Впрочем, не будем о Черемсинове, расскажите лучше о себе.

– А что обо мне… У меня самая обычная история, как у всех.

– Про всех мне не интересно, мне интересно про вас.

– Ладно. Я родилась в маленьком городке, отца своего никогда не знала, мать растила меня одна. Потом у неё появился мужчина, потом другой мужчина, потом ещё один, и ещё…

– Ваша матушка работала… в доме терпимости?

– Нет, ты что! Просто… У неё всегда всё было сложно в отношениях с мужиками. Думаю, что это из-за меня. Она часто меня отправляла к бабушке с прабабушкой, пока они не умерли одна за другой. А потом… очередной мужик матери решил, что зачем ему старая тётка, когда есть молоденькая девчонка рядом. Ну и…

– Он над вами надругался?!

– Попробовал бы только! Я ему фингал под глаз поставила. А он сказал матери, что не намерен меня кормить, здоровую кобылу, и чтоб я валила из дома. Ну я и свалила. Уехала в Москву. А что там делать? Поработала курьером, уборщицей, флайеры на улице раздавала… На еду не хватало, только за комнату платить. Ну и моя соседка свела меня туда, где зарабатывала сама. Так всё и вышло…

– Татьяна Ивановна, теперь всё закончилось! Вы никогда не будете голодать! Доход от имения позволит вам жить без роскоши, но вполне комфортно.

– Ах, ах, Платон Андреич, как же вы меня осчастливили этой информацией! А как же мой музыкальный салон? Вы тоже не верите в его успех? Хотя… После того цирка, что устроил Черемсинов на балу, вряд ли кто-то решится заглянуть на премьеру! А пани Ядвига сшила мне совершенно «шкандальное» платье! Вы просто обязаны его увидеть!

Поцелуи, объятия, ласки и снова поцелуи…

И сон, спасительный сон, в котором не было видений и картинок, только тревога, только глухая томительная тревога любящей женщины за своего мужчину.

А потом наступил рассвет.