Хозяйка «Волшебной флейты» (СИ)

Глава 10. Пою и танцую

2 дня спустя

В салоне работали сразу трое. Настройщик рояля возился со своим молоточком возле струн, и инструмент издавал то жалобные, то возмущённые звуки. Зато звуки обойщика были проще, искреннее. Он уже сорвал старую ткань с кресел и диванов и теперь ругался на помощника – вихрастого мальчугана лет четырнадцати – за то, что тот плохо натянул в углу, а потом приколачивал её крохотными гвоздиками к деревянным рамам мебели.

Меня эти звуки не раздражали. Я радовалась, что движ наконец принял осмысленную форму, что все трудятся на благо будущего музыкального салона, что денег я потратила самый минимум! Ещё сегодня должна приехать пани Ядвига с первой примеркой моего сногсшибательного платья, но это попозже, вечером. И, наверное, ко мне домой. А пока рояль, мебель, инвентаризация алкоголя…

– Три бутыли вина, – сообщила Аглая, вытащив из-за стойки плетёную корзинку, в которой глухо звякнуло стекло. – Однако, мадам, думаю, что это из личных запасов Ксенофонта.

– Покажи, – велела я. – И сколько можно повторять: не мадам, а Татьяна Ивановна.

– Прощенья просим, – с достоинством откликнулась Аглая, подняв корзинку на стойку. – Привыкла я к «мадам».

– Отвыкай. В салоне не будет ни мадам, ни девочек. Я не желаю, чтобы все думали, что тут притон.

На бутылках были разные названия. В одной белое вино, в двух – красное. Пробки восковые, целые. Я записала бутылки в найденный гроссбух и махнула рукой:

– Выстави туда, к вину. Было ваше – станет наше.

Аглая неожиданно хихикнула, потащив корзинку к недавно доставленному вину из ренсковой лавки господина Сыромятникова, купца первой гильдии. Я перечитала всё, что написала – вино, муссат, шампанское, эль – и вздохнула. Наверняка не хватит на первый вечер. Надо будет дозаказать… Не дело, чтобы гости ушли недовольными.

– Татьяна Иванна, – голосок Катеньки колокольчиком прозвенел по салону, – тама до вас дама нека приехала!

– Катя, не до вас, а к вам, – поправила я её автоматически и продолжила: – Зови сюда.

– И Порфирий привёз вашу служанку с обедом.

– Пусть заносят в кабинетец.

Сложив гроссбух, я встала, одёрнув юбку, и приготовилась улыбаться гостье. Кто ко мне пожаловал, интересно знать? Вроде модистка позже обещалась.

Катя, как вышколенная горничная, ввела в салон полную женщину в туго затянутом платье цвета ночного неба и в парике. Парик был очень плохого качества – жёсткие локоны, слегка кривовато уложенные на висках и на затылке, выдавали чужие волосы. Дама склонила голову, приветствуя меня, и сказала великолепно поставленным глубоким грудным голосом:

– Татьяна Ивановна Кленовская? Моё имя – Варвара Степановна Харитонова. Меня к вам послала княжна Потоцкая.

– Очень приятно, располагайтесь, пожалуйста, – я радушно пригласила её присесть, но опомнилась, ибо вся мебель была в процессе обивки. – Ох, простите, у нас тут… Пойдёмте в кабинет. Вы, собственно, по какому вопросу?

– Я, собственно, певица, – с достоинством ответила она. – В настоящее время преподаю, даю частные уроки пения. Елизавета Кирилловна сказала, что у вас есть девушки, которых надо бы прослушать и скорректировать голос, это так?

– Да! Совершенно верно! Я рада, что вы нашли время и заглянули к нам!

Я и правда была рада. Настоящая певица, по голосу слышно сразу! Наверняка бывшая оперная дива. Вот это удача! Надо пользоваться протекцией княжны по максимуму. Поэтому Варвара Степановна была усажена на кресло в кабинете, Лесси, которая суетилась над горшками с обедом, была отогнана к краю стола, а я предложила певице:

– Желаете ли выпить вина?

– Не пью, милочка, – слегка снисходительно ответила дива. – Это дурно влияет на голос! Что же, давайте начнём. Я вижу, что рояль в настройке, пусть девушки по одной споют а капелла.

Я кивнула Лесси:

– Быстренько пригони мне девиц сюда!

Та юркнула в дверь, и через несколько секунд вошла Аглая, кутаясь в свою неизменную шаль.

– Здрасьте, – сказала немного растерянно Варваре Степановне.

– Добрый день, дорогуша. Будьте добры, спойте нам что-нибудь.

Аглая оглянулась на меня, я кивнула подбодряюще. Девушка повела плечами, словно освобождаясь от какого-то гнёта, вскинула голову повыше и неожиданно затянула:

– Выйду ночью в поле с конём,

Ночкой тёмной тихо пойдём.

Мы пойдём с конём по полю вдвоём,

Мы пойдём с конём по полю вдвоём…

Я попятилась и села на стул, едва не сшибла горшок с кашей, а в голове стало пусто. Только маленький тараканчик метался из стороны в сторону и вопил фальцетом: «Откуда?! Откуда?!» Откуда Аглая знает эту песню? Ладно, допустим, тут могут быть такие же песни, как у нас, но народные! «Ой, мороз, мороз», например. Или «Полным-полна моя коробочка»… Но «Конь»! Он же из наших девяностых! Я помнила, как папа любил напевать эту песню, когда брился по утрам…

– Хорошо, хорошо, – негромко пробормотала Варвара Степановна, и я очнулась, прогнала таракашку (потом разберусь!), прислушалась. Певица велела Аглае: – А ну, в полную силу! Покажи, на что ты способна.

– Сяду я верхом на коня! – заголосила Аглая, и я прикрыла уши. Нет, не вытягивает! Не Расторгуев, хотя голосище отличный.

– Стоп, стоп, – Варвара Степановна подняла руки. – Понятно. Следующую зови.

Я встала со своего стула и спросила:

– Ну как? Хорошо же поёт, правда?

– Мелко. Не загребает. Животом поёт, – поморщилась певица. – Но поработать есть с чем.

Ладно, пусть и так. Для музыкального салона сойдёт, не опера чай. Я встретила взглядом Пелагею, которая вошла, как и всегда, с вызывающе-кокетливым видом. Вот эта девица никого и ничего не боится. Мне бы её уверенность в себе!

– Спой, что знаешь, – велела ей Варвара Степановна. Пелагея подняла брови, скорчила жеманную гримаску и зачастила:

– Барыня-барыня, ты моя сударыня!

– Благодарю, следующую зови, – поморщившись, оборвала её певица. Пелагея фыркнула, пожала плечами и вышла. Варвара Степановна обратилась ко мне: – Никогда, слышите? Никогда не позволяйте этой девушке петь в обществе! Насмешка над песней… Будто кошка рожает, ей-Богине!

Я усмехнулась. Пелагее вообще бы рот не раскрывать, было бы прекрасно…

Настасью Варвара Степановна выслушала с удовольствием, про Авдотью сказала: «Слабоват голосок», а Аннушке даже сразу помогла с дыханием и потом долго качала головой: «Хорошая школа, а таланту почти нет». Что ж, у меня есть две звезды, остальные покажут себя в спектакле. Нельзя ждать от жизни многого…

– Стоп! – воскликнула Варвара Степановна, вскочив с кресла. – Кто поёт?!

Я оглянулась на Лесси. Моя служанка напевала себе под нос, раскладывая еду по тарелкам. Я спросила:

– Лесси, ты что, тоже поёшь?

– Прощенья просим у барынь, – испуганно сказала девочка, оборвав песню. Но Варвара Степановна нахмурилась, подходя ближе:

– А ну, спой ещё. Только погромче! Выпрямись.

Вытянувшись в струнку, Лесси стрельнула на меня глазами и послушно запела:

– Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…

Я не верила своим ушам. Да, у неё был приятный высокий голосок, но я никогда не подумала бы, что эта тростиночка способна ТАК петь! Чисто, звонко, кристально даже! Так поют хрустальные бокалы, так поют мальчики в церковном хоре, так поют соловьи… И моя служанка. Лесси самозабвенно выводила песню, карабкаясь голосом на невообразимую высоту, в полную силу, закрыв глаза и наслаждаясь самим процессом.

А Варвара Степановна прослезилась. Вытирая мокрые веки кончиком платка, пробормотала:

– Сподобила Богиня… – а потом прикрикнула на Лесси: – Замолчи!

Оборвав песню на высокой ноте, девочка захлопнула рот и даже рукой его прикрыла, со страхом глядя на строгую певицу. А та повернулась ко мне и сказала требовательно:

– Я буду работать с ней. Даже не спорьте! Такие голоса встречаются раз в столетие! Уникальное колоратурное сопрано! Она станет знаменитой оперной певицей, если вы не загубите талант на корню.

– Я не загублю, – торопливо отказалась я. – Помогите мне с остальными девушками, а Лесси пусть занимается с вами. Если надо, я заплачу за её занятия.

Лесси тихонько ахнула, ещё сильнее зажала рот. Варвара Степановна отмахнулась:

– Это я должна вам приплачивать, душечка… Каждый преподаватель мечтает встретить в своей жизни такой яркий и не огранённый талант!

Она повернулась к Лесси и сказала внушительно:

– Не петь без меня. Не пить холодную воду. Не есть острое и солёное! Беречь горло от сквозняков, понятно?

Девочка закивала, и я успокоила певицу:

– Я прослежу, не волнуйтесь.

– Занятия начнём завтра. Думаю, что смогу вывести на хороший уровень трёх из пяти девушек. Всего хорошего, Татьяна Ивановна.

Она ушла, а я повернулась к Лесси, вопросительно подняв брови. Девчонка бухнулась на колени и заломила руки:

– Барыня, не гневитесь! Не виноватая я! Простите меня, глупую, вообще больше никогда петь не стану, только не гневитесь!

– Станешь, милая моя, станешь, – почти с угрозой сказала я ей, поднимая за руки и помогая встать. – Ты, Лесси, станешь такой певицей, какой свет не видывал!

– Барыня ни за что не позволит, – грустно ответила служанка. И я поняла, что она говорит о мадам Корнелии.

– Барыню я беру на себя, – отмахнулась. – Что у нас сегодня на ужин?

– Капусточка, охотничьи колбаски и «дворцовый» супец. Барыня изволит откушать?

Она снова превратилась в вышколенную служанку, но я погрозила ей пальцем:

– Лесси, прекрати мне это! Представь только: ты станешь певицей! Настоящей, знаменитой! Толпы поклонников будут кричать твоё имя под окнами… А ты: «барыня изволит откушать»!

– Дак не стала ж ещё, барыня, – рассудительно ответила девочка. – А ну как и не стану? Что ж, службы лишаться зазря?

Усмехнувшись, я хотела потрепать её по плечу, но не стала этого делать. Всё же Лесси неожиданно очень умная и не по годам серьёзная, панибратство может её обидеть. Но я поклялась себе, что сделаю всё и ещё трошки, чтобы уникальный голос не пропал даром.

– Ладно, зови девиц ужинать, а я после домой поеду. Ты, пока ждёшь нас, можешь пробежаться по лавкам, купить себе что-нибудь…

– Что вы, барыня. Я ногами, сама как-нибудь побегу до дома, убираться-то надо!

– Жди меня, – велела я строго. Вот ведь… Сама она побежит через полгорода! А Порфирия гонять два раза не хочется. Подожду, пока настройщик закончит, а молоточки обойщика уже стихли вроде бы. Я вышла в салон и, проводив взглядом девушек, которые скрылись в кабинете, обратилась к обойщику:

– Готово?

– А як же, барыня! – солидно ответил он. – У нас контора сурьёзная. От! Прымай работу.

Осмотрев блестящие новой тканью сидения и спинки диванчиков и кресел, я, довольная, отпустила мастера, расплатившись. Поймала Захара за рукав и сказала озабоченно:

– Вывеска новая когда будет?

– Дак обещались за недельку сделать, – ответил мой вышибала.

– Неделька много. Сходи к ним, дай ещё денег и скажи, что заказ срочный.

Отсчитав несколько ассигнаций, сунула ему в руку. Позади кашлянул настройщик:

– Мадам, я вас убедительно умоляю проверить инструмент.

Я обернулась к щупленькому сморщенному дедуле, которого мне рекомендовали как лучшего специалиста в своей области. Старенький интеллигентный еврей щедрым жестом пригласил меня к роялю. Я подошла с умным видом, тронула несколько клавиш, и дед восхитился:

– Вы видите? Нет, вы видите этот прекрасный звук?

– Звук нельзя увидеть, – ляпнула я. Настройщик воздел руки к потолку:

– Богиня, за что мне это наказание?! Слышите ли вы, сударыня, каков звук на этом инструменте?!

– Я ничего в этом не понимаю, извините, – улыбнулась. – Сейчас позову Аннушку, она играет на рояле.

Аннушка, как всегда, совершенно не взволновалась, не обиделась, что я оторвала её от еды, не выказала ни единой эмоции. Зато села за рояль и преобразилась. После первых же нот лицо девушки стало вдохновенным, и она заиграла очень красивую мелодию, которая была мне смутно знакома. Я даже заслушалась. А тут и Лесси отозвалась мычанием за спиной. Видно, ей очень хотелось петь, но она не смела, помня о наказе Варвары Степановны. Я обернулась к девочке и шёпотом сказала:

– Один раз можно, Лесси, пой!

– Пылай, пылай, моя душа, – затянула негромко, но так чисто и страстно будущая оперная певица. – Душа моя заветная, ты у меня одна приветная, хоть и не стоишь ни гроша.

Я даже поперхнулась. Вот ведь как бывает! Музыка одна и та же, а слова другие. Звучит красиво, но так непривычно! Хмыкнув, я сказала:

– Всё, достаточно. Анна, как инструмент?

– Отлично настроен, – выдохнула девушка. – Давно не слышала такого звучания.

– Хорошо. Будешь играть этот романс, но я напишу вам другие слова. Подумаем, кто будет петь. Я уехала, а вы поужинайте и занимайтесь платьями, понятно? Лесси, пошли.

Она изобразила книксен и осторожно заметила:

– Акулина меня пришлёпнет, ежели я ей не принесу горшки!

– Не пришлёпнет. Порфирий позже съездит и заберёт. Пошли, ко мне модистка должна приехать.

Мы подъехали к дому как раз вовремя. Пани Ядвига расхаживала вдоль забора, яростно подметая юбкой тротуар. Увидев, как я выхожу из коляски, она всплеснула руками:

– Пани Кленовская, это невообразимо! Я ожидаю вас уже богиня знает сколько времени! Ведь я вам не провинциальная швея, представьте себе, я обшивала французскую королеву Маргариту!

– Пани Ядвига, – я заспешила к ней, нацепив на лицо самую приятную улыбку в тридцать два зуба, – простите меня великодушно! Дела в салоне, сами понимаете, за всеми нужен глаз да глаз.

– Понимаю, понимаю, – она процедила эти слова сквозь зубы и сделала знак по направлению к своему экипажу. Оттуда вылезла служанка, но уже без передника, зато с длинной коробкой в руках, и поспешила к нам. А я пошла к двери, которую предусмотрительно открыла Лесси.

– Прошу вас, пани Ядвига, проходите, чувствуйте себя как дома.

– Что вы, что вы, пани Кленовская, это же не светский визит, – отрезала модистка, – я всего лишь привезла вам платье на первую примерку!

Железная женщина, мне бы её уверенность в себе и непоколебимость в делах. Что ж, не светский визит, так не светский, не обязательно предлагать освежительные напитки. Я прошла сразу же в маленькую гостиную с портретом мадам Корнелии и жестом пригласила пани Ядвигу:

– Показывайте же мне скорее платье! Я жажду примерить его!

– О, пани Кленовская, это будет невероятный шкандаль, обещаю вам, – вздохнула модистка, пока девушка распаковывала будущий шкандальный шедевр. А затем скомандовала: – Танька, тащи сюда ширму, поможешь пани Кленовской разоблачиться.

– Я и сама могу, – фыркнула я, но модистка жестом укоротила моё рвение и заметила укоризненно:

– Вы бы, Татьяна Ивановна, не показывали всем, что принадлежите к суфражистскому движению! Мужчины этого не одобряют.

Я снова фыркнула, уже молча, и спряталась за ширмой. Служанка принялась ловко расстёгивать пуговички на спине, потом помогла мне освободиться от платья. Шуршащая золотая материя, как мне показалось, заполонила всю гостиную, и я вздохнула от счастья. Новое платье оказалось именно таким, как я его рисовала в своём воображении – струящимся, облегающим, длинным. У него даже имелся шлейф! Так, надо будет потренироваться ходить с таким чудом… А вот тут надо подшить, слишком широко в бёдрах.

Сказала это модистке, и она закачала головой:

– Шкандаль, шкандаль… Пани Кленовская, может быть, хоть фижмочки вот тут и вот тут приладим?

Голос пани Ядвиги был почти жалобным, но я решила стоять стеной за свой фасон. В конце концов, именно я буду носить это платье, именно я стану центром шкандаля и именно я соберу с него сливки. А пани Ядвига может и в сторонке постоять, если ей стрёмно.

– Никаких фижмочек, никаких кружавчиков и вставочек, никаких вторых юбок и никаких корсетов, пани Ядвига. Понятно?

– Без корсета?! – безмерно удивилась модистка. – Это невозможно! Даже падшие женщины носят корсет, а вы – не она!

– Я не она, – согласилась. – Но, может быть…

Пани Ядвига помахала пальцем перед моим носом:

– Нет, нет и нет! Я в этом не участвую! Только корсет, только корсет, дорогуша!

– Ну ладно… – ответила я ей с сожалением, и пани Ядвига облегчённо вздохнула:

– Ну и слава Богине!

Ага, слава. Отвлекла бедную женщину от фижмочек, и рада. Я усмехнулась так, чтобы модистка не заметила, и тут в гостиной появилась Лесси:

– К барыне пожаловал гость, пущать?

– Какой гость? – насторожилась я.

– Мужчина, важный чин какой-то, – аж присела в книксене Лесси от страха. – Так пущать, барыня, или отказать?

– Пущай, – решила я и поправилась: – Тьфу ты, проси! Пани Ядвига, давайте сворачиваться. Вы все замеры взяли?

– Да-да, не беспокойтесь! Ваше платье будет готово за четыре дня.

– Я помогу вам одеться? – пискнула служанка модистки, но я схватила с ширмы халат, который оставила утром:

– Не стоит, мне до смерти надоело это дурацкое горчичное недоразумение.

– В следующий раз я привезу вам одно из платьев из новой коллекции, – будто между прочим сообщила пани Ядвига. – Вам будет к лицу. И недорого.

– Хорошо, хорошо, – отмахнулась я, запахивая на груди шёлк шлафрока. – Идите уже. Гость… Что за гость такой?

– Всё же вы, пани Кленовская, весьма эксцентричная особа, – заметила модистка перед тем, как удалиться вместе со служанкой и недошитым платьем.

– На том и стоим, – пробормотала я, выходя из-за ширмы. А в гостиной появилась Лесси и своим кристальным голоском объявила:

– Господин Городищев.

– Кто? – удивилась я вслух. А упомянутый господин вошёл вслед за девочкой и протянул ей трость и шляпу. Ответил мне:

– Добрый вечер, госпожа Кленовская. Простите за поздний визит, я не вовремя?

– Добрый вечер, господин Городищев, – ему в тон ответила я. Подумала с секунду и продолжила с улыбкой: – Я даже не знаю, что сказать. Моя модистка была шокирована вашим, как вы изволили выразиться, поздним визитом.

– Но вы меня приняли, – он тоже улыбнулся, заразившись от меня.

– А я эксцентричная особа, – заявила, расправляя складки шлафрока. Городищев пробормотал себе под нос что-то вроде: «Да, вижу». Но я не стала переспрашивать, так ли это. Позвонила в колокольчик – это показалось мне очень уместным в данном случае. Лесси появилась с книксеном, её глазки любопытно блеснули. Я велела: – Принеси нам вина и что-нибудь перекусить. Господин Городищев очень занятой полицейский чин, он наверняка ещё не ужинал.

– Смею надеяться, что вами, Татьяна Ивановна, движет искренняя забота о ближнем.

– Платон Андреевич, а что движет вами?

Обожаю пикироваться с мужчинами! Это так весело! Можно ляпать, дерзить, можно посмеиваться и даже откровенно издеваться, но не слишком. Всё хорошо в меру. К тому же, здесь, в этом мире играть придётся гораздо тоньше, чем как я привыкла. Например, с Городищевым, потому что он воспринимает это не как игру.

Полицейский всё стоял посреди салона, и я спохватилась. Этикет, мать его за ногу… Жестом указала ему на кресло, сказала:

– Прошу вас, садитесь. И расскажите мне о цели вашего визита.

Вежливый до мозга костей Городищев всё же подождал, пока я не займу кресло напротив, и опустился в своё. Расправив полы сюртука, медленно ответил:

– Я пришёл, чтобы извиниться. Не знаю, что на меня нашло в тот день, я был… Груб.

– Да, немного, – сдержанно сказала я, а внутри возликовала. Он извиняется! С ума сойти! Но за что в точности? – Вы обвинили меня в убийстве бедной модистки.

– Я оскорбил вас сравнением с оборотнем.

– Даже не знаю, что страшнее, – улыбнулась я. – Но, думаю, на оборотня я обиделась меньше.

– Могу ли я надеяться на прощение?

Я не успела ответить, как вошла Лесси с подносом. Сервировала вино, бокалы и корзиночку с хлебом и сыром, присела и ушла. А Городищев смотрел на меня вопросительно. Как хорошая хозяйка, я взяла бутылку и наполнила его бокал. Белое сладкое вино, любимый напиток неизвестного мне господина Раковского, масляно обволокло стенки тонкого дымного стекла, Городищев взял его в пальцы, и мне страстно захотелось стать бокалом. Хоть на один вечер, хоть навсегда…

Боже, Татьяна! Держи себя в руках! Не хватало ещё растечься лужицей от созерцания мужчины, пьющего вино! Сколько мужчин я видела в своей жизни? Но, надо признаться, таких, как полицейский, видела очень редко. О-о-очень редко! Были, конечно, среди моих клиентов и глубоко положительные, и полицаи, и мало разговаривающие, но именно такого – почти аристократичного, умного и способного признать свою ошибку – никогда.

– Вы не ответили мне, Татьяна Ивановна, – сказал он голосом, который заворожил меня. Нет, нет! Очнись, детка, не теряй сознания! А что поделать, если всё во мне замирает, когда Городищев говорит со мной… Надо ответить хоть что-нибудь…

– Я не помню вопроса, – призналась, розовея от стыда. Что он спросил?

– Возможно ли надеяться, что вы меня простите? – повторил он с улыбкой и отпил ещё вина. Я ополовинила свой бокал и кивнула:

– Да, я подумаю над этим.

Чуть наклонила голову, заправила прядь волос за ухо, хотела ещё ногу на ногу положить, но передумала. Хватит с него, мы не Шерон Стоун. Впрочем, Городищев впечатлился. По глазам поняла. В них заиграли брызги шампанского, этот взгляд я прекрасно знала. У всех мужчин он практически одинаковый…

– Как идут дела в вашем новом… заведении? – спросил он. Мне показалось, что хотел спросить что-то другое и в последний момент спохватился. Что ж, можно поиграть и в такую игру.

– Потихонечку, черепашьим шагом, – ответила. – Вы даже представить себе не можете, сколько всего нужно приобрести и сделать… О, раз уж вы здесь! Когда мы можем подойти в полицейский участок, чтобы обменять жёлтые билеты девушек на паспорта?

– Завтра в любое удобное для вас время, Татьяна Ивановна.

Мне показалось, что он мог бы и сегодня наваять всем документ, даже вперёд подался, чтобы встать, но вовремя сдержался. Вместо этого отпил ещё немного вина и кивнул:

– Я сделаю это лично.

– Вы очень любезны, милейший Платон Андреевич! А как продвигается ваше расследование?

Он слегка напрягся, сжал зубы. Я пожалела о своём вопросе, но мне действительно было интересно, кто же убил модистку, а главное – за что? Модистка же, не наркоторговка!

– Видите ли, Татьяна Ивановна, мне несколько странно говорить с вами об убийстве… Это не тот разговор, который можно вести с юной барышней.

Я – юная барышня? О как. Мило. Но в корне не верно. Я улыбнулась и ответила:

– Полагаю, вы хотели сделать мне комплимент. Однако я не так уж и юна, а барышней меня назвать сложно. Если помните, я не упала в обморок при виде мёртвого тела, так что прошу вас, расскажите мне всё. Я обязуюсь хранить молчание!

– Что ж… – он нахмурился. – Если вы настаиваете… Наш доктор подтвердил мои подозрения. Это был оборотень. Слепки зубов, характер раны, понимаете?

Что-то снова царапнуло в душе. Какое-то ускользающее видение. Совершенно точно связанное с трупом модистки Лалы Ивлинской. Я даже глаза закрыла, вызвав образ тела и раны на горле. Клыки, да, там были клыки… Но очень странные следы от очень странных клыков. И ещё что-то. Но я никак не могла понять – что именно? Поэтому пробормотала упрямо:

– Оборотней не существует.

– Они существуют, госпожа Кленовская. Я видел одного из них собственными глазами.

Он вытянул руку, расстегнул запонку белоснежного рукава рубашки и засучил его по локоть. Два глубоких неровных шрама тянулись вдоль предплечья от локтя до запястья, а между них – ещё четыре, менее заметных. Я невольно поёжилась, представив, как это могло случиться. Как будто большая собака собиралась сожрать руку Городищева, но он выдернул её из пасти, оставив там несколько полосок кожи…

– Он почти достал меня, и его глаза светились адским пламенем, – сказал полицейский будничным тоном, раскатывая рукав обратно. – Никогда не забуду этот блеск. И запах… От него пахло гнилью.

– Быть может, это была просто очень большая собака? – с надеждой спросила я, одновременно пытаясь выцарапать из мозга то самое, непонятное нечто, но безрезультатно.

– Когда я убил эту очень большую собаку, она сбросила шерсть и превратилась в голого мужчину.

Я глянула ему в глаза пристальнее, подозревая, что Городищев смеётся надо мной, но он был серьёзен. Ладно, возможно, в этом мире оборотни – самое привычное дело. Однако Лалу Ивлинскую убил не перевёртыш в волка. Я знала это совершенно точно. Только доказать не могла.

– Вы убили человека? – вдруг осознала я, и стало жарко. Городищев улыбнулся слегка снисходительно:

– Не человека, оборотня. Это злобные, бездушные создания, которые могут только убивать. В них нет ничего человеческого, жажда крови и охоты затмевает всё.

Я покачала головой. Перед глазами стоял образ огромного волка, который пытается сожрать руку полицейского… А ведь волки в лесу были большими… И Порфирий сказал, что расплодилось их… Может, тоже оборотни? Ой нет, не хочу об этом! И так в этом мире мне не слишком уютно, а теперь ещё и оборотни…

– Давайте сменим тему, – воскликнула я жизнерадостным тоном. Слишком жизнерадостным, Городищев бог знает что подумает обо мне… – Вы любите музыку? Я приглашаю вас на премьеру музыкального салона! Вы придёте?

– Почту за честь, Татьяна Ивановна. – Он встал, поставив бокал, и склонил голову: – К сожалению, время позднее, мне стоит покинуть вас.

О нет! Нет, останься, Городищев! Ещё не всё вино выпито, ещё не все темы разговора найдены! Так я подумала, а сказала совершенно другое:

– Понимаю. Мне так не хочется вас отпускать! Но ваша репутация…

– Я думаю о вашей репутации, Татьяна Ивановна.

Городищев шагнул ко мне, взял мою кисть обеими руками и склонился, запечатлев на коже долгий поцелуй. Я снова растаяла, чуть было не превратившись в лужицу, проблеяла, собравшись с силами:

– Я была рада, что вы зашли. Мне… приятно быть в вашем обществе.

Выпрямившись, он оказался совсем близко, я взглянула в его тёмные глаза, похожие на безлунное ночное небо, и услышала:

– Вы не такая, как другие женщины, которых я знал. Вы интригуете меня. Позвольте мне заходить иногда, чтобы попытаться разгадать тайну вашего шарма!

О да! Разгадай меня целиком, Городищев! Обними меня, поцелуй, возьми так нежно и страстно, как ты умеешь, и разгадай!

Выдохнув, ответила слабо, не чувствуя ног:

– Заходите, Платон Андреевич. Домой или в салон… Я буду рада вас видеть…

Он снова поклонился и вышел из гостиной. А я выдохнула, ноги подкосились, и кресло жалобно скрипнуло под тяжестью моего тела. О боже, какой мужчина! Ради него я даже осталась бы в этом мире больше, чем на год…