Хозяйка кафе при академии магии

Глава 2

Второй раз я просыпаюсь сама. Солнечный луч подобно шпаге пронизывает комнату от окна до двери, и с минуту я наблюдаю за танцем сверкающих пылинок. Никак не могу осознать, что в увиденной картине неправильно. Лепные завитки в углах потолка или деревянные панели, опоясывающие нижнюю половину стен? Может быть, полосатые тканевые обои?

Тесно. Комнатка похожа больше на каморку, чем на спальню. Я лежу на узкой кровати, кроме которой в крошечное пространство втиснуты несоразмеримо большой шкаф-великан и комод, судя по заваленной столешнице, выполняющий роль не только собственно комода, но и стола, и прикроватной тумбочки.

Комната не моя, и, что хуже, я не представляю, как я в ней очутилась. Ничего общего с квартирой Риты. Помню, она просила присмотреть за Дашей, и я около часа развлекала малышку, а потом… Я почти хватаюсь за лицо, в последний момент останавливаю движение — хотя боли я не ощущаю, ничего хорошего, если я потревожу ожог. Воспоминания бьют по голове увесистой кувалдой. Перед глазами вихрем проносятся слепяще-яркие вспышки. Вот Дашка тянется к чайнику, который я неосмотрительно поставила на край. Вот я выдёргиваю Дашу, и кипяток проливается на меня. Вот Саша возвращает мне ключи и мобильник, прощается навсегда. То есть я в больничной палате? Однако комната ни разу не больничная.

И чувствую я себя странно — слишком хорошо для наполовину обожжённой.

Хм…

Я решительно откидываю одеяло, встаю, пережидаю лёгкое головокружение и опускаю взгляд. Какая забавная ночнушка — рукава достают до самых пальцев, кончики ногтей едва торчат, а подол и вовсе будет волочиться по полу при каждом шаге. Ткань плотная, не просвечивает. Я не слишком разбираюсь, но вроде бы натуральный хлопок. Меня кто-то переодел? Чтобы не наступить, приподнимаю подол и… Здравствуйте, приехали. Я точно помню, что левой ноге досталось особенно сильно, но почему-то нет не только повязок, но и следов ожога. Даже намёка на шрам нет. И щиколотка тонкая, тоньше, чем моя. Форма стопы аккуратная, незнакомая.

Как это возможно?

Я задираю сорочку выше. Живот тоже чистый. Смотрю на руку и не узнаю. Ощупываю лицо. Ничего не понимаю. Предчувствия самые дурные. Я оглядываюсь в поисках зеркала, проверяю ящики комода. То ли не вижу, то ли зеркала нет.

— Что происходит? — говорю я, а голос звучит чужой.

Меня пробирает озноб.

К окну я практически бросаюсь. Штора задёрнута не до конца, и щели, в которую бьёт солнце, вполне хватает, чтобы рассмотреть зелёные верхушки деревьев. Я смотрю на них с высоты второго этажа. Ухоженный сад, в глубине белеет крыша беседки и блестит водная гладь пруда. Ещё дальше, за кованым забором, трёхэтажный особняк с островерхой черепичной крышей.

Увиденное окончательно вводит меня в ступор. Смутная догадка брезжит на краю сознания, но я от неё отмахиваюсь, как от неприемлемо-фантастической. Вообще, рассуждать следует логически. Где бы я ни была, я не связана верёвками, не скована цепью. Похитители наверняка бы озаботились решёткой на окне, а раз ничего подобного нет, то… Мысль пробуксовывает, и я сдаюсь. Бессмысленно гадать и предполагать. Надо получить объяснения. Раз мне оставили свободу передвижений — я проверяю дверь, и она легко открывается — значит, можно надеяться на лучшее.

Но прежде, чем выходить, явно стоит переодеться, потому что, если моя дикая догадка верна… Нет, невозможно!

Я возвращаюсь к комоду, заглядываю в шкаф. Вот даже не удивлена — я не нахожу ничего привычного. В шкафу висят платья, вполне соответствующие антуражу и… моему вчерашнему мысленному запросу. Все без исключения платья длинные, и из-за длины их можно было бы принять за вечерние, но нет, видно, что повседневные, довольно скромные, скупо отделанные.

Перебирая, я натыкаюсь на платье цвета спелой вишни. Меня привлекает не цвет. К подолу платья прицепилась веточка с зелёным листком. В платье бродили по саду? Скорее уж, через кусты продирались. Я снимаю его с вешалки, прикладываю к себе. Размер ожидаемо мой. И не мой одновременно, потому что ещё вчера я бы в это платье не влезла, даже выдохнув не только воздух, но и полный набор внутренних органов. Поколебавшись, вешаю вишнёвое платье обратно и выбираю соседнее, жемчужно-серое с серебристой вышивкой.

Трудность возникает с бельём, которого в привычном моём понимании в комоде тоже нет. Я не представляю, что надеть под платье. Допустим, в шортах на завязках я опознаю подобие панталон. С чулками, как и с поясом для чулок, проблем не возникает, а вот дальше… Я кручу в руках коротенькую маечку-топик с очень длинными «ушами», которые надо исхитриться обернуть вокруг себя и завязать. Как именно их оборачивать, ребус почище загадки моего внезапного перемещения.

А чего, собственно, я мучаюсь? Вряд ли кто-то полезет ко мне под платье. Заворачиваю крест-накрест, а поверх «ушастой» маечки натягиваю рубашку длиной до середины бедра. Вероятно, теперь можно и платье надеть.

Во что обуться? На выбор четыре пары тканевых туфель на мягкой подошве, привязываются к ноге лентами. Мда…

Про причёску я вспоминаю в последний момент. С одной стороны, нет никаких внятных причин подбирать лежащие свободной волной внезапно посветлевшие волосы — из тёмно-каштановых ставшие средне-русыми. С другой стороны, если моя нереальная догадка верна, то, появившись без причёски я, вероятно, рискую опозориться… Словом, хуже точно не будет. Я быстро собираю низкий пучок и для надёжности втыкаю два длиннозубых деревянных гребня. Справляться приходится исключительно на ощупь.

Готово!

Перед дверью я останавливаюсь, крепко зажмуриваюсь.

Можно предположить, что неведомый шутник, пока я спала, нарастил мне пряди и перекрасил, но… Шрамов нет, рост уменьшился, телосложение другое.

Я выхожу в коридор, оглядываюсь и не знаю, радоваться мне, что никого не вижу или огорчаться. Вдруг во всём доме никого? Или даже во всём мире. Глупости, конечно, хотя… Взгляд цепляется за картины: стены коридора украшают лесные пейзажи в настолько широких рамах, что создаётся впечатление, будто главная художественная ценность заключена не в полотнах, а в бронзовом окаймлении, и пейзажи висят исключительно с целью оправдать коллекцию рам. Я провожу пальцем по завитку — толщина слоя пыли покажет, как давно проводили капитальную уборку. Палец остаётся чистым, да и ковровая дорожка не выглядит затоптанной, скорее свежевычищенной.

Направо тупик и эркер, цветущая зелень в горшках на подоконнике. Я поворачиваю налево, и вскоре коридор выводит меня в холл, к парадной лестнице. Не обращая внимания на окружающую роскошь — что я, превращённых в музеи дворянских усадьб не видела? — я замираю на площадке перед верхней ступенькой и прислушиваюсь.

Страха почему-то нет, как будто мне его отключили. А может быть и вправду отключили или временно прикрутили на время перерождения. Я ведь дословно вспомнила, от какого сообщения отмахнулась ночью.

Внизу, откуда-то сбоку раздаются шаги.

Я отступаю за колонну. До конца сама не могу объяснить почему. Точнее, сперва я прячусь, а уже потом приходи понимание, что поступок верный — на людей сперва стоит посмотреть, незачем в лоб на них выскакивать, морально не подготовившись.

— Господин Феликс, — раздаётся густой бас, — мой дом в полном вашем распоряжении. Действуйте на ваше усмотрение, но, повторюсь, очень прошу избежать огласки. Я рассчитываю на вас.

Вот и приплыли.

То, что я подозревала, подтвердилось. Перерождение в другом мире само по себе фантастика, но перерождение в мире романа… В мире «Фаворитки герцога», если быть точной.

— Благодарю за высокое доверие, барон, — безразлично откликается господин Феликс.

И тут до меня начинает доходить.

Барон — это отец главной героини. Получается… Здравствуй, папочка?

Я выглядываю из своего укрытия, но смотрю отнюдь не на барона. Мой взгляд притягивает господин Феликс. Не выдуманный, а настоящий, живой, из плоти и крови! Тот самый господин Феликс, который понравился мне во сто крат больше предназначенного героине герцога.

Господин Феликс резко вскидывает голову. Его глаза излучают яркий зелёный свет. В романе героиню пугало сияние нечеловеческой магии, но меня его глаза завораживают. Я не пытаюсь спрятаться, знаю, что каменная колонна зрению господина Феликса не преграда.

Он смотрит прямо на меня и не спрашивает, нет, утверждает:

— Синьорина подслушивает.

Эх, господин дознаватель, зачем же так сразу подставлять девушку под отцовский гнев?