Ход времени: Защита

Глава 19: Пламя протеста

Раннее утро окрасило потолок ярославской коммуналки в ледяной серо-голубой оттенок. Стены в комнате Анны дышали холодом: от обшарпанной краски местами отваливались слои, под которыми проглядывал довоенный известковый грунт. Треснула розетка у кровати, лампа моргнула и погасла в четвёртый раз за неделю.

Свеча, вставленная в пустую банку из-под майонеза «Провансаль», плясала дрожащим светом, отбрасывая на стену тень Анны — угловатую, сосредоточенную. Она сидела в старом свитере, обмотанная шарфом, с ногами в валенках, скрещёнными под табуретом.

На столе перед ней — толстая папка с делом Делоне. Красный герб на обложке казался насмешкой — поэт, демонстрант, семнадцать лет. Статья 190-1 и 190-3: антисоветская агитация и участие в несанкционированной акции.

Рядом — другая папка, тонкая, дешевая, в бумажной обложке.

«Кража дров. Мария Ивановна Я.».

Анна взяла перо, обмакнула в чернильницу, сделала пометку: «Протокол показаний отсутствует. Основание для возбуждения дела — донос соседки. Необходим очный опрос участкового».

Из кухни донёсся визг Лидии:

— Я же говорила — дрова МОИ! Сами и мерзните теперь, раз щепки жалко!

Анна усмехнулась.

«Московская выскочка ведёт дела о дровах. Прекрасно».

Соседка Вера Павловна скрипнула половицей за дверью. Тень прошла по щели, будто проверяя, дома ли Анна.

Она медленно встала, отставила свечу, приподняла край коврика. Половица, над которой когда-то в детстве наверняка прыгали босиком, поддалась. Из-под неё — коробка из-под обуви с надписью «Ярославский мехкомбинат». Внутри — аккуратная стопка заметок, конспекты выступлений Сахарова, выдержки из дела Богораз, собственные расчёты и… часы.

Анна поднесла часы к уху — шли.

«Значит, ещё не всё потеряно».

Она переложила в коробку пару листов с выписками по Делоне, прикрыла «Историей КПСС». Обложка книги порвалась на сгибе, но снаружи — никаких подозрений.

Послышался звон стекла — Вера Павловна наверняка задела вазу на подоконнике. Анна резко опустила половицу, коврик — на место.

Из кухни пахло жареной картошкой.

«Это уже пытка, а не запах», — подумала она и вернулась к столу.

На краю — конверт. Тот самый, что оставил Григорий, «курьер» от Кравцова. Внутри — рубли, аккуратно перевязанные ниткой.

«Я этим спасу Делоне. Всё остальное — детали», — подумала она и взяла бумагу.

Перо скрипело по листу:

«Товарищ Григорий. Срочно. Нужна запись демонстрации 25 августа. Версия, снятая вблизи мавзолея. Говорят, была такая. Действие — через милицейский архив, возможно — через водителя службы. Оплата — прежняя. Важность — максимальная. Срок — до среды. Дело срочное, фигурант — несовершеннолетний, давление прокуратуры — высокое».

Подписала: «А. К.».

Сверху — тонкой ниткой прикрутила записку к пустой пачке от сигарет «Космос».

— Анна Николаевна, вы не работаете с утра пораньше? — Раздался голос Марии Ивановны за дверью, кашлявшей и подолгу возившей ведро.

— Работаю. У вас сегодня допрос, не забудьте.

— Я-то приду. А вот Вера Павловна пусть своё враньё заберёт обратно, — ворчливо ответила та. — Я дрова сама колола. У меня рука — гляньте, вон синяк.

Анна вышла в коридор.

— Покажете на допросе, Мария Ивановна. Но, пожалуйста, не забудьте про сапоги. Суд у нас тёплым не бывает.

Соседка всхлипнула, но кивнула.

Анна вернулась, подхватила сумку, сунула туда обе папки.

«Поэт и дрова. Вот тебе и адвокатская практика».

Перед выходом бросила взгляд на своё отражение в потускневшем зеркале: волосы собраны в пучок, лицо уставшее, но глаза — живые.

«Я всё ещё вижу смысл. Это главное».

Она распахнула дверь, вышла в холодный коридор, где пахло щами, пылью и старыми валенками, и двинулась по направлению к суду, к Григорию, к Делоне — туда, где от её слов мог зависеть исход не только дела, но и чья-то юность.

Снег у Волги серел в уличной пыли, подтаивал, оголяя замёрзшие камни и рыжую ржавчину труб. Под мостом, в подворотне, пахло мокрой штукатуркой, железом и табаком. Анна шла быстро, шаг в валенках звучал глухо, сумка с заметками билась о бедро.

Григорий стоял у стены, ссутулившись, будто прятался от ветра. Потёртая кожанка блестела на плечах, в пальцах — тлеющая сигарета, от которой шёл терпкий дым.

— Долго, — буркнул он.

Анна остановилась на расстоянии вытянутой руки.

— Пробки. В коридоре, между двумя Верами. Пришлось врать, что иду за хлебом.

— Вера Павловна теперь в ЖЭК строчит. Видели тебя возле суда с судьёй, с пачкой. Надо аккуратней.

— У тебя есть запись? — Она не смотрела ему в глаза, только на свёрток у него под мышкой.

— Есть. Милицейский архив. Второй взвод, дежурный у мавзолея. Плёнка короткая, но видно: ни дубинок, ни камней. Стоят с плакатами, читают стихи. Дураки.

— Ты говорил, были листовки.

— Были. Но позднее. Подкинуты. Плёнка это покажет.

Анна протянула свёрток — плотная пачка денег, перевязанная ниткой.

— От Кравцова. Сказал: "Пусть работает, пока выгодна".

Григорий сунул деньги за пояс.

— А ты? Тоже пока выгодна?

— Пока закон ещё хоть где-то работает, — она перехватила свёрток, прижала к груди. — Я это использую.

— Ладно. Но учти, — он потушил сигарету о стену, перстень на пальце блеснул — если тебя возьмут с этой плёнкой, я тебя не знаю.

— Как и я тебя, Григорий. До завтра.

Она резко развернулась и пошла обратно, стараясь не ускоряться, хотя сердце било как сумасшедшее. У перекрёстка, под вывеской булочной, мелькнул силуэт в сером пальто. Анна не обернулась.

Комната встретила её холодом. Свет не включался, свеча в банке коптила на столе. Анна сняла валенки, шарф, положила свёрток рядом с «Историей КПСС».

Размотала. Узкая плёнка, намотанная на катушку, с карандашной подписью: «25.08.1968. Красная пл. 17:12».

Проигрыватель у соседей, но она заранее договорилась. Переносной, с кинозаслонкой. Придётся ждать до утра.

Она села, раскрыла блокнот.

«Мирная демонстрация. Листовки — после задержания. Основание для обжалования: отсутствие состава. Нарушен порядок задержания. Использовать как прецедент».

Пальцы дрожали. Не от холода.

«Я держу в руках свободу человека. И взятку от бандита. Добро пожаловать в Ярославль».

Она выдохнула, прикрыла глаза.

«Делоне будет на свободе. И я заодно. Пока».

Скрипнула половица. Анна метнулась к коврику, спрятала плёнку под половицей, накрыла книгой, задвинула табурет.

Стук в дверь.

— Анна Николаевна, картошку поджарила. Есть будете?

— Потом, Вера Павловна. Пишу.

— Всё пишете, пишете. А кто же у нас не дремлет?..

Анна усмехнулась, заперла дверь.

«Вот и я теперь не дремлю».

Зал Ярославского областного суда был полон. Скамьи скрипели под тяжестью напряжённой публики, пахло лаком, пылью и слегка — потом. Над столом судьи висел портрет Ленина, будто следящий за каждым участником. Тусклый свет ламп выделял лица: судья Михаил Орлов — сдержанно сосредоточенный, прокурор Соколов — с прищуром и ручкой наперевес, Анна — в сером платье, с шарфом на плечах, стояла, сжав пальцы в кулак. Внутри — холодный огонь.

«Сейчас или никогда».

Судья поднял взгляд.

— Свидетель, назовите фамилию, имя, звание.

— Милиционер Сафронов Сергей Иванович. Старшина.

— Прокурор, ваши вопросы.

Соколов поднялся, бумага шуршала в руках.

— Товарищ Сафронов, подтвердите: двадцать пятого августа шестьдесят восьмого года вы находились на Красной площади?

— Так точно.

— Объясните, какие действия предприняли участники демонстрации?

— Они… кричали. Нарушали порядок. Развернули транспарант против социалистического строя.

— Листовки у кого-то были?

— Да. Один из них… — Сафронов замялся, теребя пуговицу на шинели. — По-моему, вот тот, с длинными волосами…

— Уточните, обвиняемый Делоне держал листовку?

— Я… не могу точно сказать. Может, он и не держал, но стоял рядом.

Судья кивнул.

— Защита, ваши вопросы.

Анна сделала шаг вперёд.

— Товарищ Сафронов, вы сказали, что обвиняемый кричал. Можете точно повторить, что именно он кричал?

— Ну, они все там… что-то насчёт свободы…

— Процитируйте. Точно. Или, может быть, вы не слышали лично?

Сафронов поёрзал.

— Конкретно… не могу сказать. Там шум был, площадь…

— То есть вы не можете утверждать, что именно Делоне выкрикивал антисоветские лозунги?

— Ну, он в группе был…

— По уставу, товарищ старшина, свидетелем считается лицо, лично воспринявшее событие. Вы слышали именно его голос?

— Нет. Лично не слышал.

Анна прищурилась. Публика зашепталась. Соколов поднял голову.

— Ваша честь, свидетель имеет право на неточное воспоминание, если событие происходило в условиях стресса!

— Протест отклонён, — спокойно сказал Орлов. — Продолжайте.

Анна шагнула ближе к свидетельской скамье.

— Вы утверждали, что у обвиняемого была листовка. Однако, на видеозаписи, предоставленной в материалах дела, видно, что у него в руках — книга. Можете объяснить расхождение?

Сафронов покраснел.

— Мне… тогда показалось…

— Или вы действовали по приказу?

Соколов встал.

— Защита манипулирует! Эти вопросы провокационны!

— Я уточняю, — спокойно сказала Анна. — На основании закона: если свидетель не уверен в своих показаниях, суд обязан признать их недостоверными.

Михаил Орлов опустил взгляд в материалы.

— Свидетель, вы уверены, что лично видели в руках обвиняемого листовку?

Сафронов сглотнул.

— Нет. Не уверен.

— У меня нет больше вопросов, — Анна сделала шаг назад, лицо её оставалось спокойным, но внутри что-то дрожало.

«Он сломался. Один — ноль».

Соколов резко встал.

— Суду будет представлена экспертиза видеозаписи! Мы докажем участие Делоне в демонстрации с враждебными лозунгами!

— Экспертиза уже в деле, — ровно заметил Орлов. — И, согласно ей, обвиняемый не совершал действий, подпадающих под статью о массовых беспорядках.

Публика шумно выдохнула. На скамье подсудимых Делоне поднял голову, в глазах — смесь благодарности и упрямства.

Сафронов медленно сел. Шинель натянулась на плечах, пуговица отлетела и покатилась по полу.

«Добро пожаловать в правду, старшина, — подумала Анна. — А мне — ещё держаться».

Она перевела взгляд на Соколова. Тот молча записывал, не отрывая взгляда от её рук.

«Он не отступит. Теперь точно следит».

Но внутри — триумф. На короткий миг. И снова — напряжение.

Зал суда будто затаил дыхание. Тусклый свет ламп проливался на папку с делом Делоне, лежащую перед Анной на столе защиты. Её ладони были холодны от напряжения, но голос прозвучал ровно:

— Уважаемый суд, я прошу рассмотреть видеозапись, приобщённую к материалам дела.

Судья Орлов отложил ручку. Его глаза задержались на Анне чуть дольше, чем позволяла протокольная строгость, и он тихо стукнул молотком:

— Порядок в зале. Прошу включить запись.

Анна наклонилась, едва заметно поправляя коробку с кассетой на столе. Михаил, «случайно» не закрыв папку, дал ей увидеть протокол задержания — там не хватало подписи начальника отделения, подтверждающей срок ареста.

«Спасибо, Михаил. Ты всё понял».

На экране — чёрно-белое изображение Красной площади. В центре — семь человек, Делоне среди них. Ни криков, ни агрессии. Только стихи и молчание.

— На данной записи чётко видно: обвиняемый Делоне не совершает противоправных действий, — произнесла Анна. — Он стоит спокойно. Ни листовок, ни криков. Прошу суд обратить внимание: у него в руках — книга. Это не агитация, это поэзия.

Соколов вскочил, перо вылетело из его рук, упав на пол.

— Это постановка! Кассета могла быть подменена! У нас нет технической экспертизы её подлинности!

Анна сдержанно кивнула.

— Именно поэтому, товарищ прокурор, защита приобщила экспертное заключение из материалов дела. Эксперт Исаев подтвердил: запись сделана 25 августа 1968 года, без признаков монтажа. Вдобавок, в деле отсутствует надлежащая фиксация срока ареста. Согласно статье 122 УПК РСФСР, это является грубым нарушением процедуры.

— Попытка дискредитации органов, — процедил Соколов. — Построенная на формальностях!

— Это не формальность, — голос Анны звенел. — Это закон.

Михаил, сидя за столом судьи, скрестил пальцы, не поднимая глаз, но уголки его губ дрогнули — почти незаметно. Он уже слушал её не просто как судья — как человек.

Анна обернулась к залу. Там — лица. Запыхавшиеся, уставшие, но ждущие.

— Делоне — поэт. Не преступник. Не диверсант. Он не бросал камни, не поджигал машины. Он читал стихи. И за это оказался здесь, в клетке.

Пауза. Шёпот в зале затих.

— Суд должен смотреть не только на бумаги. Суд должен видеть человека. Его возраст, его намерения. Его слова.

Она положила ладонь на крышку папки. Под ней — фотографии задержания, где лицо Делоне спокойно, взгляд прям.

— Он не нарушал порядок. А вот порядок, кажется, нарушил кто-то другой. Без протокола. Без основания.

Михаил поднял взгляд.

— Прокурор, есть комментарии?

Соколов прищурился, блокнот в руках дрожал.

— Мы… ходатайствуем об исключении кассеты как недостоверного источника.

Анна шагнула вперёд.

— А защита ходатайствует об исключении показаний милиционера, поскольку они противоречат видеозаписи и не подтверждены фактами.

Судья кивнул.

— Принято к рассмотрению.

Делоне, всё это время сидевший в наручниках, едва заметно улыбнулся. Он опустил голову, шепча что-то себе под нос — строки стихов.

Анна снова почувствовала напряжение в плечах. За ней — Соколов, скрипящий пером. Где-то в коридоре суда — тень.

«Ты сделала шаг. Теперь назад не повернуть».

Судья закрыл папку.

— Заседание отложено до завтра.

Молоток ударил по дереву, публика загудела, словно выдохнула. Анна быстро собрала документы в сумку. Её пальцы дрожали, но лицо оставалось спокойным.

Она не глянула на Соколова. Но знала — он смотрит.

Мартовское солнце, приглушённое пыльными окнами зала суда, ложилось косыми полосами на пол. Тусклый свет ламп колыхался в полумраке, и даже ткань тёмного костюма судьи Орлова казалась мягче. Зал затих. Каждый вдох — как треск сухой ветки под сапогом. Анна стояла у стола защиты, её пальцы касались деревянной поверхности — будто черпала из неё силу. На столе лежала видеокассета, открытые протоколы, справки и пометки. В центре — молодой поэт Делоне. Его взгляд — ясный, спокойный, полон достоинства.

Судья наклонился вперёд, перевернул последний лист в папке и, не глядя на прокурора, поднял глаза к залу.

— Вынесение решения. Прошу соблюдать порядок.

Стук молотка прозвучал, как выстрел в тишине. Анна почувствовала, как всё её тело напряглось, будто сама стояла на скамье подсудимых.

— Суд, рассмотрев материалы дела в отношении гражданина Делоне, пришёл к следующему…

Соколов стиснул блокнот так, что его костяшки побелели. Его лицо перекосило от сдерживаемого гнева.

Анна подняла подбородок.

«Говори, Михаил. Дай ему свободу».

— …учитывая представленные доказательства, видеозапись событий 25 августа, нарушение сроков ареста, а также отсутствие прямых доказательств вины…

Пауза затянулась, как нота перед развязкой.

— …суд постановил: Делоне Вадима Леонидовича — оправдать. Уголовное дело — прекратить. Освободить из-под стражи немедленно в зале суда.

Молоток ударил.

Сначала — тишина. Как в грозе перед раскатом грома. Затем — сдержанный шёпот, еле слышный, словно дыхание огромного организма. Люди в зале зашевелились. Кто-то выдохнул. Кто-то вскинул брови. Кто-то — опустил глаза.

Анна почувствовала, как её ноги подкосились. Но она не позволила себе дрогнуть.

— Ты… ты не имеешь права! — Соколов шагнул вперёд. — Это подрыв основ! Это…

— Вы можете обжаловать решение в установленном порядке, товарищ Соколов, — ровно сказал Орлов. — Заседание окончено.

Он снова ударил молотком. Пауза. Затем — осторожное движение его руки. Папка с делом осталась приоткрытой, уголок одного документа торчал наружу — бланк из другого дела.

Анна встретилась с ним взглядом.

— Спасибо, — прошептала она, еле заметно кивнув.

Орлов чуть улыбнулся. На долю секунды. И тут же спрятал выражение за холодной маской судьи.

Делоне, освободившись от наручников, подошёл к ней. Его руки дрожали, но он держался прямо.

— Вы… спасли меня. Я не знаю…

— Пока что просто уйди спокойно, Вадим, — ответила Анна, стараясь говорить твёрдо. — И больше не сиди на мокром асфальте. Даже ради поэзии.

— Я больше писать не перестану, — улыбнулся он. — Но буду осторожней. Спасибо.

Он направился к выходу. Люди расступились. Некоторые — с уважением. Другие — с настороженностью.

Анна собрала документы в сумку. Слёзы стояли в глазах, но она моргнула — и убрала их.

«Один спасён. Один шаг сделан. Но ты знаешь цену. Ты уже чувствуешь взгляд в спину».

Соколов подошёл к ней вплотную.

— Это не конец, — прошипел он, его дыхание пахло мятой и табаком. — Я слежу. И я найду. Поверь, адвокат, ты ошиблась эпохой.

Анна улыбнулась одними губами.

— Может, это эпоха ошиблась делом. До свидания, товарищ Соколов.

Он ушёл, хлопнув дверью.

Она осталась в зале одна, кроме Михаила. Он медленно подошёл, положил руку на край её стола.

— Вы играете очень тонко, Анна Николаевна. Даже опасно.

— Я не играю. Я вытаскиваю тех, кого можно спасти.

Он кивнул.

— Документ, что вы видели… может пригодиться. Но будьте осторожны. Здесь долго не любят тех, кто идёт против течения. Особенно таких, как вы.

— Я не надолго, — пробормотала она.

— Тем более, — вздохнул он. — Тем более.

Анна вышла в коридор. Свет был ярче, чем казалось. За окнами — март. Всё ещё холодно, но в воздухе пахло капелью.

Она шла по лестнице вниз, прижимая сумку к себе. В ней — видеокассета, пометки, решения и страх.

Но в груди горело другое: тепло. Делоне свободен. Её дело сработало.

«Значит, не зря».