Ход времени: Защита

Глава 18: Край пропасти

Раннее утро. Свет свечи дрожал, отбрасывая неровные тени на потрескавшиеся стены комнаты. Окно покрыто инеем, по стеклу ползли тонкие трещины холода. За окном — звон трамвая и голос громкоговорителя:

— Товарищи! Выполнение социалистических обязательств — долг каждого советского гражданина!

Анна сидела за столом в тёплом свитере, поверх — выцветший шарф, валенки натянуты до самых колен. Перед ней лежала папка с пометкой «дело Бабицкого». Пальцы дрожали не от холода — от предчувствия.

«Я спасла Богораз. Но спасу ли Бабицкого — если сама на грани?».

С потолка капала вода — конденсат собирался у трубы отопления. С кухни доносился запах жареной картошки и ворчание Лидии:

— Кто опять дрова не донёс? И что эта Коваленко ночами строчит — не иначе, как доносы.

Анна стиснула зубы. Аккуратно сдвинула коврик у кровати, отодвинула доску. Под ней — коробка из-под мужских ботинок. Внутри: часы, замотанные в марлю, и свёрток заметок, перевязанный тесёмкой.

— Вера Павловна тут ходила, — послышался голос с кухни. — К двери твоей подходила, щеколду трогала.

Анна застыла. Потом вернула коробку, доску поставила на место и прижала ковриком.

— Пусть трогает. У меня щеколда изнутри, — бросила в сторону кухни.

Села обратно. На коленях — потрёпанный том «Истории КПСС», в нём спрятаны её заметки по делу.

— 190-1, часть первая… распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский строй.

Она открыла папку. На первой странице — имя: Константин Бабицкий. 21 год. Студент. 25 августа 1968 года вышел с плакатом «За вашу и нашу свободу» на Красную площадь. Задержан, допрошен, подписал протокол. Под протоколом — его подпись, неровная, будто выведенная на бегу.

«Доказательства — только показания двух понятых и милиционера. Где плёнка с видеонаблюдения? Если она есть — её нужно».

Она достала журнал «Советская юстиция». Перелистала к нужной странице, подчеркнула фразу: «Дополнительные доказательства, исключающие сомнение, могут быть истребованы защитой через ходатайство».

— Только ходатайство им — как серпом по яйцам. Надо по-другому…

Анна вытащила конверт из сумки. Внутри — двести рублей. Деньги от Кравцова.

«Продолжение сделки с дьяволом. Только теперь — ради настоящего».

Она достала листок, написала аккуратно: «Григорий, нужно: запись задержания 25.08.68. Красная площадь. Константин Б. Милиционер, что был там, из отдела М-3. Срочно».

Свернула, вложила в другой конверт. Положила в сумку.

— Гриша поймёт. У него нюх — где выгодно, где опасно. Ему главное — чтоб я не забыла, кому обязана.

Дверь скрипнула. В коридоре — мягкие шаги. Анна встала, подойдя к двери, медленно повернула щеколду.

— Кто?

— Это я, Вера Павловна, — голос сладкий, тянущий. — Хотела спросить, у тебя соль осталась?

Анна приоткрыла, не убирая ногу с порога.

— Нет. У меня только сахар. Хочешь — насыплю.

— Да я… не буду. Слышала — ты опять до поздней ночи писала. Не заболей, Аннушка.

— Спасибо, Вера Павловна. Берегу себя.

Дверь закрылась. Анна вернулась к столу. Закрыла папку, встала и подошла к окну.

На улице шёл мужчина в полушубке и меховой шапке. Слишком медленно. Остановился у соседнего подъезда. Закурил.

«Тот же, что у суда. Опять».

Она прижала лоб к стеклу.

— Посмотри, — сказала сама себе вслух. — Я делаю это ради мальчишки, который не виноват. Ради Бабицкого. Ради того, чтобы хоть одна строка Конституции хоть раз сработала.

Повернулась. Подошла к тайнику. Вытащила часы. Зашептала:

— Четырнадцать минут до восьми. Восемь — я выхожу.

Взяла сумку. Надела пальто, завязала шарф. Глубоко вдохнула.

«Я в 1969-м. Я — адвокат. Я — Коваленко. И я ещё не закончила».

Погасила свечу. И ушла.

Сырой воздух заброшенного склада ударил в лицо, как только Анна открыла скрипучую железную дверь. Под валенками хрустели гвозди и мелкий мусор. Свет от единственного фонаря за воротами пробивался сквозь щель, отбрасывая на пол длинную тень Григория. Он стоял, прислонившись к балке, держа свёрток под мышкой, сигарета тлела в углу рта.

— Опаздываешь, — бросил он, не убирая сигарету.

— Я шла в обход, — коротко ответила Анна, шагнув внутрь. — Ты же сам сказал: хвост.

— Был?

— Был. Стоял у хлебного. Всё тот же в сером.

Григорий щёлкнул пеплом в сторону пустого ящика с надписью «Ярославский завод».

— Значит, и правда интерес к тебе пошёл. Ну что ж… — он вытащил из-за пазухи плоский свёрток, обёрнутый в газету «Известия». — Вот, как и просила. Фильм с Красной площади.

Анна молча протянула конверт. Деньги от Кравцова хрустнули в пальцах Григория.

— Аккуратнее с этим, Ань. Запись не вечная. И ты мне теперь должна.

— Я тебя не подводила, — резко сказала она. — И не собираюсь.

— Это радует. Но запомни: всё, что мы тут делаем, — это не суд. Это улица.

Он шагнул ближе, наклонился:

— И на улице долги не списывают.

Анна взяла свёрток, прижала к груди, ощущая дрожь в пальцах.

«Я спасаю парня, но вхожу всё глубже. Я искала правду в документах, а теперь — в чёрно-белой плёнке, добытой за бабки бандита».

— Если что — меня не знаешь, — добавил Григорий, туша сигарету о бетонную колонну. — И про ментов не вякай. Там человек нервный.

— Ясно.

Он исчез в темноте склада, как будто его и не было. Анна стояла секунду, потом выскользнула наружу, держа сумку прижатой к телу.

Через час она уже сидела за своим столом. Света не было — опять отключили. Свеча коптила, отбрасывая дрожащие блики на обои с облезшими ромбами.

Анна развернула свёрток. Внутри — узкая 8-миллиметровая катушка. Рядом — переносной кинопроектор, который ей дала Лариса Богораз.

Она надела плёнку, прокрутила. На стене замелькали силуэты: Красная площадь, август, жара. Люди в белых рубашках, плакаты.

— Не во имя анархии — за свободу! — Раздалось с экрана.

Анна прищурилась. Камера тряслась, но видно было: никто никого не толкает, не кидает листовки. Один из милиционеров что-то достаёт из кармана. Через минуту — листовки на земле.

— Вот оно, — Анна замерла. — Он сам подкинул.

Она перемотала, поставила снова. Стоп. Кадр с милиционером, руки в кадре, листок. Промотка. Момент задержания. Константин Бабицкий стоит спокойно, руки в карманах. Никакой агрессии.

— Это лазейка, — Она улыбнулась, хотя губы дрожали. — Нет состава. Нет провокации. Есть фальсификация.

Анна схватила блокнот, начала записывать.

— Ходатайство о приобщении видеозаписи… показания свидетелей… внимание на действия милиции…

На секунду остановилась, взглянув на сумку с остатками денег.

«Я купила это. Купила правду. Какое лицемерие — но если это спасёт мальчишку, я сделаю это снова».

За дверью скрипнули половицы.

— Кто там? — Крикнула она.

Молчание. Потом шаги удалились.

Анна подбежала, повернула щеколду. Вернулась к столу.

— Сначала запись, потом свидетели. Я успею. Я обязана успеть.

Плёнка ещё раз прокрутилась в проекторе. На стене снова появились фигуры. А она смотрела. И верила, что в этот раз — справедливость будет настоящей. Пусть даже купленной.

Зал Ярославского областного суда был холоден, как февральская плитка на кухне коммуналки. Публика сидела молча, кто в шапке, кто с натянутым шарфом, у кого глаза горели интересом, у кого — скукой, но в воздухе висело напряжение, как перед грозой. Пахло лаком, потом и, почему-то, железом. Тусклый свет ламп качался под потолком, отбрасывая на стены дрожащие тени.

Анна стояла у стола защиты, обмотанная серым шарфом, в простом синем платье и валенках. Её руки были спокойно сложены, но в животе всё сжалось — она чувствовала, как пот скатывается по позвоночнику.

«Сейчас — или получится, или накроет. Только бы он начал путаться».

На скамье подсудимых сидел Константин Бабицкий — молодой, худой, с ясным лицом. Он держался прямо, не пряча взгляда, будто не он, а весь зал находился под следствием.

— Свидетель, — раздался голос судьи Алексея Рябинина, низкий и глухой. — Будьте добры, представьтесь.

— Старший сержант милиции, участковый Зотов Николай Иванович, — отрапортовал свидетель, вставая.

Он поправил шинель, лицо у него было бледным, губы подрагивали.

Маркова, сидевшая у стола обвинения, наклонилась вперёд. В её руках заскрипело перо, и Анна заметила, как прокурор черкнула что-то в блокноте.

— Сержант Зотов, — начала Маркова. — Расскажите, в чём заключались действия обвиняемого в день третьего марта сего года, на Красной площади.

— Да, товарищ прокурор, — начал Зотов, теребя пуговицу. — Примерно в двенадцать дня мы с товарищем Климовым получили сигнал от прохожего… то есть, гражданина, что группа людей устраивает несанкционированную акцию. Мы выдвинулись, увидели гражданина Бабицкого с плакатом…

— Каким именно плакатом?

— Ну… э-э… — он закашлялся. — Плакат был с надписью на чешском языке, вроде… против ввода войск.

— Он раздавал листовки?

— Да. То есть… сначала нет. А потом, кажется, да.

Анна сделала шаг вперёд.

— Разрешите, товарищ судья, перейти к перекрёстному допросу?

— Пожалуйста, — кивнул Рябинин, не меняя выражения лица.

Анна приблизилась к свидетелю, раскрыла папку, вытащила стопку листов.

— Сержант Зотов, вы утверждаете, что видели, как Бабицкий раздавал листовки. Правильно?

— Ну… да.

— Ваша рапортная записка от четвёртого марта, строка третья: «При задержании листовок при обвиняемом не обнаружено». Вы можете это пояснить?

Он замер. В зале послышался еле слышный смешок. Маркова прищурилась.

— Возможно, он успел их выбросить, — выдавил Зотов.

— Где именно?

— Ну, на… на мостовой.

Анна кивнула, будто соглашаясь, а затем прижала к себе папку.

— Тогда почему на плёнке, сделанной сторонним гражданином, видно, как листовки появляются только после вашего приближения?

Сержант побледнел.

— Я не знаю про плёнку…

— На видеозаписи видно, как вы достаёте что-то из внутреннего кармана. Вы можете объяснить, что это было?

Маркова резко поднялась.

— Товарищ судья, свидетель не обязан комментировать материалы, происхождение которых не установлено официально!

Рябинин поднял руку.

— Продолжайте, защитник.

Анна кивнула.

— Вы достали бумагу. Затем на кадре видно, как эти листовки появляются на мостовой. До этого — ни в руках Бабицкого, ни рядом — ничего не было. Это как вы объясните?

Зотов отвёл глаза.

— Возможно, это… не та съёмка.

— То есть вы не уверены в своих словах?

— Ну…

— Повторите, пожалуйста, под присягой: вы лично видели, как обвиняемый раздавал листовки?

Молчание. Шёпот. Скрип скамьи.

— Нет. Не видел.

Зал взорвался гулом. Маркова вскочила:

— Товарищ судья, свидетель запутался, он под давлением!

Рябинин слегка качнул головой.

— Свидетелю сесть. Защите — сделать пометку.

Анна вернулась к столу, села, сжимая ручку. Глаза Бабицкого встретились с её глазами. Он чуть кивнул.

«Получилось. Пусть даже на один штрих — но получилось».

А в груди уже стучал страх. Не от провала — от того, что теперь на неё будут смотреть внимательнее. И Маркова, и те, что стоят у хлебного.

Молоток судьи стукнул по столу, как выстрел.

— Прошу тишины в зале! — Голос Рябинина прозвучал чётко, но без надрыва.

Он сидел, сложив руки на столе, в строгом тёмном костюме, воротничок рубашки слегка оттопыривался, будто мешал дышать.

Анна стояла у стола защиты, перед ней лежала видеозапись, аккуратно обёрнутая тканью, и протоколы, исписанные её почерком. Свечка за стеклом лампы отбрасывала дрожащую тень на её руку. Она глубоко вдохнула.

«Сейчас. Только без пафоса. Только по закону. Или, как они тут говорят — по букве и по совести».

— Товарищ судья, у защиты имеются основания полагать, что представленная стороной обвинения трактовка действий обвиняемого Бабицкого не соответствует фактическим обстоятельствам дела.

Маркова подняла голову.

— Протестую. Защита не может ссылаться на материалы, полученные вне установленных процедур.

— А если они доказывают невиновность? — Бросила Анна, не глядя на неё.

Рябинин поднял бровь.

— Покажите, на что вы ссылаетесь.

Анна осторожно достала из обёртки кассету.

— Видеозапись демонстрации, на которой запечатлён момент появления листовок. Защита утверждает: они не принадлежат обвиняемому.

— Откуда у вас эта плёнка? — Голос Марковой был сух, как наждак.

— Передана третьим лицом.

— То есть с улицы?

— Как и большинство свидетелей в этом зале, товарищ прокурор, — ответила Анна, прищурившись. — Но содержание плёнки проверяемо.

Рябинин протянул руку.

— Кассету сюда.

Анна подошла, передала свёрток. Пока техник подключал аппарат, зал гудел, как улей.

«Держись. Они не знают, откуда у тебя плёнка. И пусть не узнают».

Из громкоговорителя заскрипела лента. На экране замерцал тусклый чёрно-белый кадр: Красная площадь, пятна людей, тени зданий.

— Вот, — Анна указала ручкой. — Обратите внимание: Бабицкий стоит с плакатом. В руках — ничего.

Маркова перебила

— Возможно, он передал листовки ранее.

— Следующий кадр, — сказала Анна.

На экране двое в шинелях приближались к Бабицкому. Один из них сунул руку в карман. Через мгновение на земле появляются листовки.

— Прокурор, вы всё ещё считаете, что листовки были у обвиняемого?

— Это может быть монтаж!

Рябинин поднял руку.

— Достаточно. Вопрос — когда и где обнаружены листовки?

Анна вытащила протокол.

— Согласно акту осмотра от третьего марта, листовки найдены в радиусе метра от места задержания. Не при обвиняемом, не в его сумке, не в руках.

Рябинин листал папку. Молчал. Анна смотрела на него, чувствуя, как внутри всё горит — от адреналина, от страха, от веры.

«Скажи это. Скажи».

Она шагнула вперёд.

— Товарищ судья. Константин Бабицкий не совершал клеветы. Он вышел с плакатом, написанным от руки, на чешском языке. Он не выкрикивал лозунгов. Он не применял насилия. Он молча стоял с листом, выражая несогласие.

Рябинин не шевелился.

— Это не акт вражды. Это поступок человека, который верит в мир.

Маркова бросила:

— Это подрыв общественного порядка!

— Общественный порядок — это когда нет насилия. А его не было, — Анна смотрела только на судью. — Он защищал свободу, а не клеветал.

Тишина. Пахло лаком, потом, разогретой шерстью. За окнами кто-то гудел — трамвай, может быть.

— Позиция защиты принята к сведению, — сказал Рябинин и сложил руки на папке.

Зал затих, будто весь воздух вышел через трещину в оконной раме. Судья Алексей Рябинин склонился над папкой, пробегая взглядом по заключительным строкам. Его чёрный костюм, строгий и тяжёлый, будто поглощал свет ламп, а руки — спокойно сложенные перед ним — не дрогнули. Только тонкая улыбка в уголке губ выдавала живой интерес.

Анна стояла у стола защиты, не двигаясь. В пальцах сжата авторучка, бумага под ней слегка дрожит. На ней — протоколы, выписки, и лист с её последним выступлением, в котором каждое слово отполировано, как зеркало.

«Если он сейчас скажет "виновен"… всё было зря. Всё: плёнка, допрос, валенки с распоротым швом, ночи с Григорием, чернила на пальцах, страх у подъезда».

Рябинин поднял взгляд.

— Суд рассмотрел материалы дела и пришёл к следующему выводу.

Шорох в зале. Маркова напряглась — её блокнот всё ещё открыт, перо в руке, будто меч, готовый к последнему удару.

— Обвинение не предоставило достоверных доказательств того, что листовки принадлежали обвиняемому.

Анна замерла.

— На основании анализа видеозаписи, представленной стороной защиты, и показаний свидетелей, суд считает необходимым признать Константина Бабицкого невиновным.

Стол судьи отозвался глухим стуком — Рябинин опустил молоток.

— Подсудимый оправдан. Освободить из-под стражи в зале суда.

Секунда — и зал взорвался шёпотом, как рой пчёл. Бабицкий поднял голову, его лицо озарилось светом. Он посмотрел на Анну — в глазах искрилась благодарность, а губы едва заметно дрогнули.

— Спасибо, — шепнул он, проходя мимо.

Анна кивнула, стараясь сохранить внешнюю собранность.

«Я спасла невинного. А теперь сожгла себе мосты».

Маркова стояла, сжав блокнот так, будто хотела переломить его пополам. Её взгляд метнулся к Анне, и в нём уже не было презрения — только холодный гнев. Она молча вышла из зала, её шаги гулко отдавались по паркету.

Рябинин встал. Снял очки, протёр платком, медленно сложил и положил в карман. Анне показалось, что он вот-вот скажет что-то. Но он просто подошёл к своему столу, будто невзначай оставив раскрытую папку на краю.

Она подошла ближе. Внутри — распечатка телефонных прослушек, черновики следствия и список лиц, замеченных в связи с делом. В углу — пометка карандашом: «необоснованные данные — изъять».

Он не посмотрел на неё. Просто прошёл мимо, как ни в чём не бывало, и только на секунду — почти незаметно — коснулся её локтя.

— Удачи, товарищ адвокат, — бросил негромко он.

Анна посмотрела на спину уходящего судьи.

«Он понял. И помог. Это уже не просто везение. Это выбор. Его выбор».

Она убрала папку в сумку, спрятанную под книгой «Советское государство и право». За окнами трамвай проехал, оставив за собой вибрацию, похожую на отголосок гудка.

Выйдя в коридор, Анна на секунду остановилась. Серый силуэт мелькнул у выхода — Маркова. Стояла, закурив, наблюдая.

«Она не сдастся. Но и я тоже».

Анна поправила шарф, затянула ремень сумки и пошла вперёд, чувствуя, как в груди перекатывается и радость, и страх.

Оправдание — как победа на краю ножа. Но она знала: сегодня выиграли не деньги и не связи. Сегодня выиграл человек. И этого уже никто не отнимет.