Гроза над Элладой

Афины выступают

Сладкий утренний сон был варварски разрушен громким голосом отца:

— Подъём, лежебоки!

Кан с величайшей неохотой раскрыл глаза и невольно распахнул их во всю мочь — Тенций Норит, глава семейства, один из лучших оружейников Аттики и лучший поединщик Афин, невзирая на раннее утро, был обряжён в полный доспех гоплита.

— Что случилось, отец? — не скрывая тревоги, поинтересовался Леон, спрыгивая с ложа и крепко отирая лицо ладонями.

— Умывайтесь, одевайтесь и следуйте за мной, — не вдаваясь в объяснения, распорядился Тенций.

Его младшие сыновья наскоро сполоснулись, полив друг другу из гидрии, утёрлись грубым холщовым полотенцем и, накинув хитоны, отправились за отцом. Он отпер дверь в святая святых своего дома — оружейную комнату, откинул крышки установленных там сундуков и широким взмахом руки указал на их содержимое:

— Выбирайте, что по душе придётся!

Парни, не чинясь, вытряхнули наружу всё, что хранилось в сундуках, и зарылись в доспехи и оружие по уши. Через десять минут перед отцом предстали два юных ахейских воина. Леон удостоился одобрительного хлопка по плечу — он надел на голову типичный шлем с тремя гребнями, утыканными конским волосом, и тремя конскими хвостами, опускавшимися на плечи и спину. Его не по-юношески атлетичное тело защищал цельный бронзовый панцирь, к нижнему краю которого были прикреплены кожаные полосы с нашитыми на них оловянными пластинками — они прикрывали бёдра до коленей. Голени Леон прикрыл оловянными поножами. Щит он выбрал большой, из турьей кожи, окованный по краю медной полосой, и украшенный пятью бронзовыми бляхами. Латы дополнялись кинжалом и ахейским мечом из чёрной бронзы.

Кан меч тоже выбрал из прочнейшей чёрной бронзы, только не ахейской, а атлантской формы — человеку, обладающему тяжёлым ударом, клинообразный атлантский меч был гораздо предпочтительней, поскольку им было можно не только эффективно рубить, но и колоть. Голову его украшал кожаный шлем с тяжёлым бронзовым гребнем. На тело младший из мужчин Норитов надел пластинчатый бронзовый доспех, щит на левую руку вздел небольшой, но целиком отлитый из бронзы, а правую прикрыл наручем. Поножа у него была одна — на левой ноге. А ещё он, не чинясь, и не смущаясь, привесил к поясу железный кинжал, по цене не уступающий половине своего снаряжения. Да, железный кинжал был в Допотопные времена баснословно дорог, но он пробивал любые доспехи. Тенций только крякнул в кулак.

— Идите за мной! — велел он.

В мегароне за столом Кан увидел своих старших братьев — воинов гарнизона крепостушки на границе с Мегарой. Каждый из афинских юношей, завершив обучение в гимнасии, почитал за честь два-три года отслужить на границе Аттики, чтобы обрести боевой опыт — времена были трудные, опытный воин мог рассчитывать на уважение друзей и опаску врагов.

Старший из пяти братьев — Фидий через месяц-другой собирался вернуться домой. Он отслужил три года, принял участие в отражении дюжины вражеских набегов, на его личном счету было четырнадцать мегарян, саламинцев и беотийцев. Рослый, широкоплечий, храбрый, но хладнокровный, он был родительской опорой и объектом гордости для младших братьев.

Двойняшки Торит и Гифон всем на изумление не походили друг на дружку ни внешне, ни характером. Правда, оба не отличались разговорчивостью, но когда Гифон открывал рот, многие предпочитали закрыть свой, чтобы не нарваться на язвительные реплики этого крупного, слегка похожего на медведя, смельчака и стойкого бойца. Они с Торитом служили второй год и заставили уважать себя всех, в том числе и хама десятника из личной дружины басилевса Эгея. Торит отмалчивался даже тогда, когда начинал говорить Гифон, зато его увесистые кулаки и каменно-твёрдые локти весьма красноречиво поддерживали словесные выпады близнеца. Он был беззаветно храбр и справедлив. Горе тому, кто пытался задеть его младших братьев, он не стеснялся противоречить даже отцу, если тот был излишне строг к «малышам», как любовно звал их Торит.

«Малыш» Леон семнадцати лет отроду был, к слову сказать, крупней и сильней своего заступника. Мать не раз говорила, что в молодости Тенций Норит один в один выглядел, как Леон. Молодого себя видел в нём и отец. Синеглазый юный богатырь, весёлый и добродушный, умеющий и песню спеть, и сложный танец исполнить с блеском, и дать достойный отпор толпе неприятелей из чужой филы — его любили и родители, и братья, и девушки, и молодая рабыня Барута, прислуживающая за столом. В трудные и кровавые Допотопные времена с такими людьми старались дружить, а не ссориться.

На фоне своих героических братьев Кан выглядел настоящим замухрышкой, хотя грудь его была обширна, а плечи широки. Природа сыграла с ним остроумную (с её точки зрения) шуточку — она лишила рельефности его основные мышцы, передав часть мощи бицепсов и трицепсов множеству других мускулов. У него были стальные связки. Но чудовищная сила, хранящаяся под упругой кожей младшего отпрыска достойного рода Норитов, внешне не проявлялась никак. Тренировки в гимнасии не приводили к особым результатам — бицепсы Канонеса (таково было его полное имя) упорно не желали увеличиваться в объёме, они просто становились крепче. Тигр больше и тяжелей царя зверей, но это внешнее впечатление — чтобы уравновесить реальную силу львов, в римских амфитеатрах против двух из них устроители выпускали не меньше трёх тигров.

Впервые эта скрытая львиная мощь проявилась у достойного потомка более чем достойного батюшки в возрасте четырнадцати лет. Преподаватель кулачного боя в гимнасии человеком был вспыльчивым и жестоким. Многие мальчики отведали увесистых затрещин и подзатыльников, которыми наедине угощал отстающих этот костолом. В число отстающих Кан попал сразу, едва появился на уроке. Не потому, что нерадиво исполнял упражнения. А потому, что обладал длинным и острым языком и посмел ответить хаму остротой на остроту. За что и был оставлен для примерного наказания.

Но когда здоровяк-учитель попытался влепить ему оглушительную пощёчину, гордая кровь Норитов вскипела в жилах юного остряка, и он ударил его в солнечное сплетение, как учил Торит, и с ужасом увидал, к чему приводят его вспышки ярости — бедолагу кулачника скрутило в жесточайшем удушье, от боли он сложился пополам. Хорошо, что под рукой оказалась вода, испуганный Кан побрызгал ею на сражённого врага и дал ему напиться. С той поры грубиян преподаватель относился к нему с превеликим почтением, и Канонес спокойно изучил приёмы древнего бокса и панкратеона — помеси борьбы с кулачным боем.

Другого бы собственная силища толкнула на использование её при каждом удобном случае, но впечатлительный и добросердечный Кан был так напуган собственной яростью и её последствиями, что старательно уменьшал мощь ударов и захватов в дружеских потасовках и уличных драках. Кроме того, рядом с ним всегда находился его погодок Леон, переполненный задором и готовый заступиться за младшенького ещё до того, как на него кто-нибудь нападёт. Третьим в их компании был красавец и атлет Кул Изолид — сын закадычного отцовского друга и коллеги Изолия, так что проявлять геройский потенциал Кану было крайне затруднительно. Кроме того, как по-настоящему сильный человек, он обладал спокойным, чуточку ленивым характером, спровоцировать его было практически невозможно.

Привычка держаться на вторых ролях, не светиться, сыграла с Каном дурную шутку — окружающие решили, что толку от него в их суровые Допотопные времена нет никакого. Работал он хорошо, старательно, только это и примиряло великого воина Тенция с младшим сыном, но выволочки, что словесные, что с раздачей подзатыльников, находили Кана безошибочно. Братья относились к нему хорошо, но с ноткой покровительства. Любила его только младшая сестрёнка Виса — единственная дочь Тенция. Она-то в отличие от остальных знала, каким героем был её братик Канонес.

Дело было в окрестностях загородного дома Норитов, прилепившегося к склону одной из гор. Кан и Виса ежедневно лазали по скалам, прячась от жгучего солнца в густых горных кустарниках. И добаловались — вздорная девчонка решила устроить братцу маленький оползень на склоне горы. И всё бы ничего, да оползень сдвинул с места здоровенный валун, покатившийся прямиком на Кана. Балансировать на стекающем вниз каменном потоке не было никакой возможности. Видя, как валун накатывается на мечущегося брата, девочка зарыдала в голос, и её страх и раскаяние придали Кану решимости. Покрепче упёршись ступнями в скальный выступ, он встретил каменюку страшным по мощи диагональным толчком и с радостным изумлением увидал, что валун, подпрыгнув, отлетел прочь.

— Родителям не проболтайся! — попросил он кинувшуюся ему на шею сестрёнку, опасаясь запрета на дальнейшие прогулки.

Виса с восторгом исполнила его просьбу. Тайна объединила их — будущего воина и вертлявую двенадцатилетнюю егозу. Сегодня Висе исполнилось четырнадцать, у неё отбоя не было от ухажёров.

Кан и Леон поздоровались с братьями и выжидательно уставились на отца.

— Беда пришла на землю Ахайи, — сказал Тенций. — Гонец принёс царю Эгею страшную весть — атланты взяли Микены и осадили Коринф. Если он падёт, через неделю чужеземцы будут под Элевсином, в двух переходах от Афин. Басилевс созывает ополчение. Мы выступаем сегодня. Подкрепитесь перед походом, как следует — обедать придётся нескоро.

Рабыня Барута — молоденькая темнокожая финикийка принесла двух испечённых на вертеле гусей, полдюжины хлебцев и головку козьего сыра. Горшок каши и кувшин с вином уже стояли на столе.

— Выпьем за успешный поход, за победу над имперскими ублюдками! — велел Тенций, поднимая чашу с разбавленным вином.

Все охотно последовали его примеру, понемногу плеснув вина в очаг — в жертву олимпийским богам. Ели быстро, с аппетитом. Старшие, потому, что уже успели повоевать и знали, что это такое. Младшие — потому, что войны не знали и рассчитывали, что она будет славной прогулкой, в которой они сумеют доказать окружающим своё бесстрашие и героизм.

Пока мужчины насыщались, Барута принесла шесть дорожных котомок, тёплых походных плащей и почти трёхметровых копий — сарисс, и напоследок с заметным трудом приволокла пять чехлов с дротиками. Тенций проговорил, как о чём-то незначительном, между делом, пережёвывая сыр:

— Наконечники у них железные, пробивают любой доспех, в каждой связке по десять штук. Метать дротики я учил вас сам, вот и посмотрим, какие из вас вышли ученики. К концу войны каждый дротик должен быть запачкан вражьей кровью. Каждый, кто потеряет хоть один дротик, под крышу моего дома больше не войдёт.

— Ничего себе! — воскликнул Кан. — А если я, допустим, или Леон, попадём в какого-нибудь атланта, а вокруг него скопились его приятели. И что тогда?

— Перестань задавать дурацкие вопросы! — укоризненно ответил Тенций. — Меч-то у тебя есть?

Кан вздохнул и прекратил задавать дурацкие вопросы. Торит подтолкнул его коленом под столом и тихо подбодрил:

— Не боись, малыш, я тебя в обиду не дам, что-нибудь придумаем.

— Я не понял, отец, — хмуро промолвил Гифон, — зачем мы берём Кана — ему же едва шестнадцать исполнилось.

— Эгей велел собрать всех, кто в силах носить доспех, — пояснил глава рода Норитов. — Канонес доспех носит легко. Пусть привыкает к войне. Чем раньше он это сделает, тем легче ему будет в жизни.

Тенций безбожно врал сыновьям — он не сомневался, что младший с войны не вернётся, но ему не было жалко обузы своего рода. Он хотел гордиться каждым своим сыном, а меньшой чаще доставлял отцу сплошные неприятности. Он был честен перед Канонесом — он снарядил его для войны наилучшим образом, пусть постарается выжить. Выживет — милости просим в дружную семью Норитов; не выживет — плакать не станем.

Братья были другого мнения, но держали его при себе. Они встали при входе в главный зал дома матери и сестры. Азалия Норит — мать шестерых детей и верная жена знаменитого бойца — поочерёдно обняла сыновей, расплакавшись в объятьях Леона. На Кана её лирических чувств осталось лишь самую малость, и это больно царапнуло его справедливую душу. Но тут ему на шею бросилась в голос зарыдавшая Виса, и сердце его растаяло от чистой сестринской любви.

— Приди в себя, глупая девчонка! — приказал отец. — Ему завтра с атлантами резаться, а ты ему весь хитон промочила. Ещё простудится, пожалуй!

— Не плачь, сестрёнка, — подал голос и Кан. — Да мы через неделю домой вернёмся. Мы ж Нориты, война — наша мать родная, что нам сделается?!

— На сердце тяжело, — будто в бреду, прошептала девочка, отстраняясь и глядя в лицо брата долгим запоминающим взором. — Вернись живым, братик, очень тебя прошу! Вернись живым!

Присутствующие были смущены состоянием девочки, в Допотопные времена таким словам придавали огромное значение.

— Да что ты его к смерти-то приговариваешь?! — выкрикнул Торит. — Пожелай нам удачи, сестрица! Пожелай нам удачи!

— Удачи тебе, братик! — улыбнулась сквозь слёзы Виса — записная вертихвостка и похитительница юношеских сердец. — Удачи, воины! Возвращайтесь с победой, и не сердитесь на свою глупую Вису.

Воины надели плащи и разобрали снаряжение. Окинув взглядом добрый отцовский дом, они вслед за Тенцием вышли на улицу. Улица была заполнена вооружёнными людьми — здесь жили кузнецы и оружейники, состоятельные горожане, традиционно служившие тяжёлыми пехотинцами — гоплитами. Соседи уважительно приветствовали этот маленький, но грозный отряд. Тенций шёл, сияя от гордости, словно его озолотили.

Центральная городская площадь Афин — агора — в Допотопные времена имела совершенно иной вид, нежели в античное время (да и сам город был гораздо крупней). Огромное пространство было огорожено крепостной стеной, храм Афины располагался в северной части площади, с одной стороны к нему примыкало здание гимнасия со спортивным двором, а с другой — дворец царя Эгея, на парадном крыльце которого обычно вершилось правосудие, со скотным двором. Всё остальное пространство занимал рынок.

Сегодня на месте рынка и пространства для спортивных упражнений молодёжи, отблёскивая на солнце оружием и доспехами, копошилась гигантская толпа вооружённых людей. Эта толпа и представляла собой победоносную афинскую армию, пятнадцатью годами ранее разгромившую коалицию государств центральной и северной Эллады.

Тенций и два его друга Изолий и Адамант были героями той войны — отправленные сотником Априксом навстречу обозу с продовольствием, посланному к их тысяче стратегом Якхиксом, молодые тогда оружейники были атакованы четырьмя сотнями фивян, и в ожесточённой схватке положили практически всех. Возницы обоза разогнали оставшуюся дюжину беотийцев и доставили израненных исполинов к врачу. Троица не только выжила, она поправилась и приняла активное участие в ночной битве, в которой тысяча афинских ремесленников под командой этера Ритатуя Брети в пух и прах разнесла четырёхтысячный отряд локрийцев и гнала его до самых границ Локриды.

Этим подвиги афинских умельцев не закончились. Управившись с отдельным подразделением локрийской армии, Ритатуй присоединил к своему отряду рассеянные толпы разбитых афинских отрядов на границе с Беотией, и вместе с ними ударил на этолийцев, обратив в бегство их авангард. Пока этолийское войско сплачивалось и смыкало ряды, афиняне заняли вершину довольно крутого холма и успешно отбивались на ней до ночи. А ночью тихонечко убрались восвояси, прихватив вражеский обоз и половину конского табуна.

Эгей, с изумлением узнав об успехах ремесленников, передал бразды правления войском молодому полководцу, и не прогадал. Ритатуй двинул армию на Фивы, но когда обрадованный этим басилевс Мелас выступил навстречу, афинская конница атаковала именно ту часть колонны, в которой имел несчастье передвигаться владыка вражеского войска. Басилевс дрогнул и обратился в бегство, войско последовало его примеру. Афиняне отрезали почти половину армии, частично её уничтожили, частично взяли в плен. Вечером того же дня конница появилась у ворот Фив, и деморализованный Мелас не просто подписал мирный договор, а выделил около десяти тысяч пехотинцев для похода на Этолию.

Этолийская армия после изнурительного перехода на соединение с беотийцами начала готовиться к ночлегу, воины разжигали костры, снимали доспехи, складывали оружие… И когда совсем было, расслабились, с ужасом обнаружили, что на их лагерь сомкнутым строем надвигаются афиняне и союзники-беотийцы, поджидавшие этолийцев буквально в пяти стадиях. Сопротивления практически не было — половина воинов Этолии кинулась бежать, а вторая половина запросила пощады.

Особый ужас афинская армия внушила своим врагам в эту войну тем, что, казалось, она всегда прячется там, где её не ждут, и прекрасно знает, где находится и что собирается делать её противник. По вражеским станам гуляли жуткие слухи о пророке Ритатуе, который, погружаясь в транс, общается с богами Олимпа и Аида, узнавая пути, численность и планы врагов. Локрида сдалась, не пытаясь в одиночку противостоять афинянам с их гениальным Ритатуем и бывшими союзниками.

После войны её герои получили достойные награды — троица великих воинов была освобождена от налогов в царскую казну, им вручили серебряные мечи с золотыми рукоятками; Ритатую пожаловали одно из загородных царских имений, лежащих на границе с Мегарой. Стратег понял, что ему подсунули опасный подарок, который не сегодня — завтра могут отнять. Или разграбить — граница-то совсем рядом. Но мегарцы даже не пытались присвоить имущество, принадлежащее загадочному полководцу. Поэтому имение процветало, там выращивали прекрасные оливы, дававшие щедрые урожаи, Ритатуй богател, прикупил себе парочку кораблей, которые возили оливковое масло не только на Крит, но и в Иберию, захваченную империей полвека назад. Он удачно женился, красавица жена родила ему мальчика, которого назвали Мариархом в честь прадеда, но вторая беременность проходила тяжело, Ритатуй остался вдовцом и запил. Да так запил, что не смог остановиться. Дня не проходило, чтобы к вечеру он не упивался в лёжку.

Все попытки Эгея привлечь талантливого алкоголика к командованию армией в войнах, которые вел усилившийся город Афины, не привели ни к чему — по утрам он был просто не способен отдавать внятные приказы, а те, которые удавалось расшифровать, исполнять никто не собирался, в виду их бредовости. Сегодня он присутствовал на крыльце храма Афины, где находились царь Эгей, его сын Тесей, верховные жрецы храмов Зевса, Посейдона, Афины и Ареса, известный дипломат Литапаст, сумевший внести раздор в союз государств центральной и северной Эллады, нынешний верховный стратег Якхикс и ещё какие-то незнакомые Кану люди.

Семья Норитов заняла место в рядах сотни Априкса, выстроившейся у самого подножия храма.

— Что-то поздненько ты сегодня! — так приветствовал Тенция его друг и коллега Адамант, внешне похожий на огромного рыжего ястреба. — Мы с Изолием уж было решили, что совсем не придёшь.

— Чтобы я, да отказался от славной потасовки?! — Тенций только головой покрутил. — Век тому не бывать! Просто подзаправиться решил покрепче, да сыновей подкормить. Помните, каково нам под Ферами пришлось? Если б мы накануне не отъелись впрок, натиска калидонцев могли и не сдюжить.

— Эгей велел приготовить добрый обоз, — сказал Изолий — статный атлет в позолоченных доспехах и пурпурном хитоне. — Так что недоедание нам не грозит. Сотник, рад тебя видеть!

Пятидесятилетний Априкс — старинный командир сотни оружейников и кузнецов радушно приветствовал своих грозных подчинённых. В отличие от них он не был великим бойцом, хотя рука у него была тяжела, а глаз верен. Зато он был идеальным сотником — слугой царю, отцом солдатам. Он умело командовал своим небольшим отрядом, и когда в разгар боя нужно было встать насмерть, сотня вставала насмерть, достаточно ей было услышать гордый клич Априкса:

— Кто отступит, тот — не афинянин! Умирать, где стоим!

Сыновья Тенция перемешались с сыновьями Изолия и Адаманта; Кан с Леоном приветствовали своего заядлого друга Кулиона Изолида — атлетически сложенного красавца с волосами цвета воронового крыла и синими, как небо, глазами. Кул — так его звали в быту — был записным сердцеедом и задавакой, но верным товарищем и дерзким смельчаком, непременным участником всех выходок младших сыновей достойного Тенция Норита. В преддверии смертельных сражений Кул облачился в кожаный панцирь и шлем с высоким гребнем и оловянным забралом.

— Ну, и куда вы запропастились, засони?! — насмешливо спросил друзей грозный Кулион Изолид. — Я уж думал, мне одному придётся имперскую сволочь на остров загонять!

— А ты что — никак на войну собрался?! — изумился Кан, локтём подпихивая Леона.

— Само собой! — гордо заявил Кул. — Куда ж ещё, по-твоему?!

— Судя по панцирю, на очередное свиданье, — улыбнулся меньшой Норит. — Такой панцирь хорошо служит только для того, чтобы девушки на части не разорвали.

— Это для тебя он нормально послужит, — развеселился и Леон. — Кулу для этого в чёрную бронзу облечься надо — у него девчонки совсем сумасшедшие!

— Мар! Эй, Мар! — крикнул Кул, решительно меняя тему разговора; когда его друзья начинали прикалываться, дискутировать с ними мог только насмешник Гермес. — Ты чего это от знакомых нос воротишь?!

Худой, как весло, подросток в золочёных доспехах молчком проталкивался к ступеням крыльца, куда уже взошла троица афинских героев, под глазом у него сочно налился сливовым цветом свежий синяк. Он явно не желал вступать в разговоры.

— Кто это его? — полюбопытствовал достойный сын Изолия.

— Я, — охотно удовлетворил любопытство друга Леон, скромно опустив очи долу. — А не будет к Висе с любезностями соваться. В следующий раз вообще голову набок сверну.

— Это ты правильно, дружище! — горячо поддержал грозного Леона свирепый Кул. — Вот наглости-то набрался, сморчок скрюченный! Я вот о чём хотел вас попросить, парни — когда с войны вернемся, помогите Вису похитить, я в долгу не останусь. Породнимся, подкрепим дружбу родственными связями…

— Отец всем троим головы оторвёт, — засомневался Кан. — Не знаю, как вам, а мне моя очень дорога.

— Зачем такой шлем лёгкий надел, если бестолковкой своей дорожишь? — хмыкнул Кул.

— А я свою бестолковку дома оставил, когда вернёмся, тогда и надену. Кто это?

К царю и его наследнику подвели огромного смуглого детину, конвоируемого личными телохранителями Эгея Нессом и Греантом, которые вдвоём могли запросто противостоять самому Тенцию. Царь задал ему пару вопросов, на которые не был удостоен ответа; детина презрительно ухмылялся даже тогда, когда ему хорошенько врезали по лицу.

— А надо меньше дрыхнуть, юноша! — хмыкнул Кул. — Все нормальные люди уже знают, что в Афины прибыл знаменитый аркадский флотоводец Тин, которого наш Эгей поставил над афинским флотом. И он привёз с собой пленного атланта. Вот этого самого. Говорят, что зовут его Петнафсом. Больше ничего о нём не известно. Здоровый, гад!

— Против отца всё равно не выстоит, — отмахнулся Леон. — Они с дядюшкой Изолием и не таких великанов на тот свет налаживали.

— Это верно, — охотно подтвердил Кул.

Царский совет между тем пришёл к определённому решению. Ритатуй, пошатываясь, остановился напротив пленника. И вдруг быстро спросил на имперском наречии:

— Кто таков?

— Сотник шестого когопула Первой имперской Петнафс! — отчеканил ибер прежде, чем понял, что проговорился.

Стратег с пьяной хитрецой погрозил ему пальцем:

— Первая имперская, значит… С каких это пор действующая армия Империи начала носить числовое обозначение? Она что — не единственная?! Не единственная, да?! Где расположена Вторая имперская, Петнафс?! Откуда она движется? Ты ведь в Македонию плыл? Отвечай, сы-ко-ти-на!

Вместо ответа, Петнафс с места прыгнул на не в меру проницательного пьянчугу, но промахнулся — Ритатуй молниеносно ушёл в сторону и, выхватив у Несса сариссу, упёр её наконечник в горло ибера. В следующую секунду охранники скрутили пленника, Ритатуй ухмыльнулся ему прямо в лицо и обернулся к толпе.

— Эй, все, у кого нет полного доспеха! Слушай меня! Те, у кого есть щиты и шлемы, отходят к гимнасию, у кого топоры и копья — сходятся на юношеском стадионе, а те, у кого нет ничего, кроме ножа и дубинки, скапливаются между храмом и гимнасием. Группироваться по филам, селениям и улицам. Десятников изберите сами. Ах, да! Если кто не знает, меня зовут Ритатуем Брети, я буду вами командовать. Выполняйте!

Толпа пришла в движение и начала стремительно редеть, перестраиваясь. С крыльца спустились Тенций, Изолий и Адамант.

— Сотник, — сказал первый из них, обращаясь к Априксу, — принимай нового начальника, я назначен твоим тысячником, а Адамант и Изолий получили под начало другие тысячи. Так что вместо десятка Тенция Норита, позволь представить тебе десяток Фидия Норита численностью в пять копий.

— Наш Фидий по справедливости должен вообще-то зваться полудесятником, — не преминул сострить Леон.

— Я бы сказал точнее — полудюжинником, — поправил друга Кул и повернулся к отцу. — Пап, разреши воевать рядом с друзьями. Ты ведь знаешь, что мы с Леоном и Каном неразлучная троица. Дядюшка Тенций, я буду хорошим гоплитом, и десяток не подведу.

— А что, я не против, — сказал Тенций — Рядом с друзьями и умирать веселей. Фидий за ним присмотрит; и зарываться не позволит, и приструнит, если что.

— Приструнит он, как же! — фыркнул Адамант. — Да дядюшка Априкс их к атлантам на сто шагов не подпустит! Они же соседи, над Норитами его Анастасия с детства сюсюкается. Если хочешь, чтоб парень воином стал, возьми с собой. Сам проследишь, сам доглядишь…

— Где я за ним доглядывать буду?! — удивился Изолий. — Я же тысячей командовать буду, то есть, буду в тылу, а не в сече.

— Кто тебе мешает в драку ввязаться? Ты же сам командир, а значит, делаешь, что левой пятке вздумается, — Адамант заговорщически подмигнул Тенцию, но тот поддержал Изолия:

— Пока ты в первом ряду геройствовать будешь, атланты твоему отряду в тыл зайдут или ещё какую-нибудь пакость подстроят. Я несказанно рад, что у меня есть Априкс. Если мне подраться захочется, будет, кому за тысячей приглядеть. Знаешь, Адам, сотня Априкса по-прежнему лучшая в городе Афины, независимо от того, есть мы в ней или нет.

Нориты дружески простились с Изолидами и Адамантидами, ушедшими вслед за своими отцами. Между тем, Ритатуй в сопровождении Мара спустился с крыльца и подошёл к маленькому отряду своего старого знакомого:

— Поздравляю тебя с новой должностью, Норит! — сказал он, хлопнув по плечу знаменитого поединщика. — Отличных воинов привёл на защиту Эллады, настоящих бойцов!

— Ритатуй, дружище, — пророкотал Тенций, — не могу ответить тебе такой же похвалой. Ты же наша надежда, мы на тебя так рассчитывали, отправляясь в поход! Брось пить, и Эгей отдаст тебе всю афинскую армию. Ты же можешь расколошматить атлантов, а сейчас ты руководишь какими-то голодранцами, оставив Якхикса командовать нами. Опомнись, ты погубишь нас!

— Зачем мне афинская армия, кузнец?! — хохотнул полководец, слегка пошатнувшись. — У атлантов, небось, на каждого из нас по трое солдат. Афинян мало. Очень мало. Я не хочу отвечать за гибель моих земляков. Вот если бы мне отдали союзную армию…

— Отличный фингал, — говорил меж тем Канонес Норит, с интересом рассматривая Мариарха Брети почти впритык. — Поздравляю!

— Отцепись, липучка, — огрызнулся Мар. — Я не сделал ничего дурного, за что мне по морде дали?!

— Было бы за что — Леон бы тебе вообще голову оторвал, — не выдержав важного тона эксперта по классификации синяков, Кан захохотал и, скорчив таинственную мину, добавил, — У нас на замужество Висы другие виды. Как добрый и преданный друг, советую — если будешь проходить мимо нашего дома, не стесняйся — проходи мимо.

— Я из знатного и знаменитого рода, — напомнил младшим Норитам младший Брети. — Породниться с нами большая честь для любой семьи.

— А я из рода великих воинов! — зарычал Кулион Изолид. — И всегда готов показать тебе дорогу, которая ведёт в обход дома Норитов! Ты меня понял?!

Несмотря на то, что Кул был старше его на два года и втрое сильней, Мар набычился и процедил сквозь зубы:

— Война покажет, кто из какого рода, и кто кого в обход пошлёт!

Ситуация становилась тупиковой — Мар не испугался угроз, а надавать ему по шеям, как вчера, при взрослых воинах было невозможным делом. Вывел мальчишек из этой глухой западни хрипловатый голос Ритатуя:

— Мар! Эй, Мар! Нас война ждёт, между прочим! Не отставай!

Проводив уходящих Брети недоброжелательными взорами, юные афинские герои встали в строй в колонну по трое и, повинуясь команде отца и тысячника, зашагали навстречу подвигам и бессмертной славе. Они шли между толп провожающих, салютуя девушкам, бросающим цветы, и старикам, остающимся для защиты городских стен — и те, и другие ни грана не сомневались в победе. Одна из множества поклонниц Кула выбежала на дорогу и принародно расцеловала Изолида в губы, вызвав в толпе взрыв восторга, а в рядах молодых воинов вздохи — иронические и не совсем. Несколько букетов прилетело и Леону, который каждый раз, когда дождь из цветов осыпал его шлем, раскланивался любезно и многообещающе.

Кан цветов не ждал, он просто парил в облаках общего душевного подъёма и безотчётно улыбался гордости окружающих за грозную армию сильнейшего государства Средней Ахайи.

— Лови, братик! — услышал он так неожиданно, что не успел поймать огромную белую розу, брошенную Висой из толпы. — Удачи тебе, Кан! Удачи! Возвращайся с победой!

Кул оказался более подготовлен к девичьим подаркам — он перехватил цветок на лету и радостно замахал им в воздухе, но Леон бесцеремонно забрал розу и сунул её брату.

— Не понял! — взъерошился Изолид.

— Виса Кану смерть напророчила, — хмуро ответствовал Леон. — Цветок с пожеланием удачи может снять морок. Не тебе он предназначен, красавчик. А ты, Кан, храни его до конца войны, авось живыми вернёмся.

Кан помахал Висе цветком и постарался улыбнуться как можно шире, а потом засунул розу под панцирь. Жизнь ему стала казаться значительно привлекательней, а война не такой страшной.

Когда тысяча Тенция вышла из городских стен, ей было велено податься в сторонку, чтобы пропустить лёгкую пехоту и обоз. Якхикс, назначенный временным главнокомандующим афинского войска, посчитал правильным ориентироваться в походе на скорость движения гружёных повозок и осадных орудий.

Первыми из ворот показалась колонна беднейших жителей Афин, вооружённых ножами и дубинками, они дружно тянули лямки осадных орудий и правили колесницами с продовольствием и необходимыми в походе припасами. Ритатуй присвоил им гордое имя «Джиты», что на псевдо-критянском языке, по его мнению, означало «Бесстрашные». За ними гнали стада овец и быков, а также вели вьючных ослов люди, вооружённые копьями и топорами. Этих Ритатуй удостоил названия «Баши», что, опять-таки по псевдо-критянски должно было означать «Удальцы». И наконец, мимо Норитов прошествовали две тысячи бедняков в шлемах и верёвочных панцирях, со щитами и копьями.

Они так самозабвенно маршировали, старательно равняя ряды, что Кул не выдержал, скорчил презрительную гримасу:

— Ну, надо же! Такая рвань, а строят из себя гоплитов!

Но сыновья Тенция Норита были не так воспитаны, чтобы дать в обиду своих сограждан.

— Грудь у них защищена верёвочным панцирем или просто тканью хитона, это правда, — сурово ответил Гифон нахальному юнцу. — Но тем смелее сердца, прикрытые этими хитонами. Я счастлив, что принадлежу к племени, в котором живёт столько храбрецов!

— А я горжусь тем, что дружу с человеком, который на войну выходит в охотничьем панцире, — сострил Кан, дружески подталкивая Кула в бок. — Куда ни посмотри, кругом одни герои, за свой щит просто стыдно становится… Гифон, не будь занудой.

— И не трогай маленьких, — Торит играючи перехватил руку Гифона, занесённую для отвешивания подзатыльника шибко умному Кану.

— Спаси тебя боги, братец Торит, — улыбнулся спасённый, не двигаясь с места, — но я вообще-то в шлеме…

Десяток Фидия дружно похихикал, напряжение отступило, Кан счастливо улыбался, ему польстило то, что старшие братья приняли его помощь. Кул рассказал анекдот и был прощён.

Стоять пришлось долго. Сначала вслед за обозом, обгоняя его, промчалась на рысях трёхтысячная конница. Потом прошла двухтысячная царская гвардия. И только за ней двинулась самая уважаемая из ополчения тысяча Тенция. Наступила самая тяжёлая часть войны — манёвры.

Впрочем, опытный Якхикс дал ополчению шанс постепенно втянуться в бесконечные марши военной тропы — первый переход составил всего около сорока стадий — чуть больше семи километров. Войско преодолело их за два часа, воины устали совсем немного. На привале разрешили сварить горячую пищу. Фидий направил к Априксу за дровами и продовольствием Торита с Гифоном и Кулом, Леона назначил поваром, а Кану сообщил, что ввиду его младшего возраста, он отвечает за обеспечение десятка водой.

— Эй, ты куда?! — услышал Кан, двинувшись к ручейку с амфорой наперевес.

— Сам же велел воды принести, — удивился он, пожимая плечами.

— А где твой меч? А где твой панцирь? — ехидно полюбопытствовал десятник. — Ты на войне, малыш. И без меча и панциря отныне ты от костра — ни шагу!

— А ты опасаешься, что кому-нибудь придёт в голову отнять амфору у сына Тенция Норита и брата грозного десятника Фидия? — сострил Кан в ответ.

— Налети внезапно атлантская конница, малыш, она о твоей родовой принадлежности спрашивать не станет, — любезно пояснил десятник и тут же гаркнул, как положено строевому командиру. — Отставить препирательства! Выполнять приказ!

— Есть! — дисциплинированно отозвался Кан и, вздохнув, влез в тяжкие объятия своего панциря, застегнул на талии боевой пояс с мечом и кинжалом. Война стала нравиться ему гораздо меньше.

Вернулся он не один — к разгорающемуся костру вместе с ним пришли двое парней в грубых хитонах с рукавами, в штанах, заправленных в короткие кожаные сапожки. В качестве доспехов им служили толстые кожаные панцири, укреплённые металлическими пластинами на груди и животе, и кожаные шлемы конической формы. Тот, который был постарше, выглядел не хуже Фидия — такой же высокий, плотный и широкоплечий. Кроме щита и копья у него на плече висела кифара, издали похожая на короткий лук.

Младший незнакомец смотрелся не столь внушительно. Был он высок, строен и красив, как Кул, но в глазах его гуляли дерзкие огоньки опытного воина. Копья у него не было, зато был лук из рогов горной антилопы и колчан, туго набитый стрелами.

— Познакомьтесь, ребята, это фракийцы! — представил незнакомцев Кан. — Их племена присоединились к нам, ими командует вождь Эллиот. Орфей и Эвридик отправились на войну вопреки воле родителей, они долго шли за своими соотечественниками по пятам, прячась от них. Но тут вынуждены были открыться, чтоб не нарваться на дротики дозоров. Эллиот родственник Орфея, и он разрешил им воевать в наших рядах. Отец в принципе согласился, но предоставил право окончательно решать дядюшке Априксу. А сотник сказал, что решать должен ты.

— Нам бойцы не помешают, — согласился Фидий. — Но именно бойцы, а не певцы.

Он вынул из ножен свой любимый меч, верно служивший ему в пограничных схватках, и кивнул тому, который постарше:

— Покажи, что умеешь!

Фракиец ловко избавился от лишнего груза и обнажил искривлённый на конце клинок. Двигался он уверенно и экономно, меч из бурой бронзы гудел в крепкой руке, точно шмель на лету. Он легко отразил первый натиск Фидия, сразу кинувшегося в атаку, и сам не остался в долгу. Поединок затянулся — фракиец оказался крепким орешком, прекрасно знакомым с приёмами фехтования на мечах.

Но Фидий был сильней и опытней, его обучал сам Тенций Норит. В тот момент, когда фракиец, отразив выпад противника, вскинул над головой меч, десятник выронил свой, крутанулся на месте и бросил соперника через плечо, зафиксировав его горло коленом.

Младший фракиец, с опаской наблюдавший за поединком, невольно вскрикнул и кинулся на помощь другу, но был перехвачен Леоном. Фидий поднялся на ноги и помог подняться сопернику.

— Если твой товарищ дерётся хотя бы вполовину твоего, можете оставаться, — сказал он.

— Эвридик не очень хорош в рукопашном бою, — ответил побеждённый, отдуваясь после падения, — но он за пятьдесят шагов попадает в глаз белке в четырёх случаях из пяти. Кстати, меня зовут Орфеем.

— Годится! — согласился десятник. — Кул, сгоняй к Априксу, пусть выдаст ещё два хлебца нашему десятку.

Кан первым поздравил новых членов десятка, обняв их по очереди — фракийцы ему понравились сразу. Тем более что Эвридик явно был слабей остальных, а значит, являлся ровней ему самому. Они были одного роста, оба имели покатые плечи, но у Кана они были значительно шире. Длинные волнистые волосы у Кана были каштанового цвета, у Эвридика — светло-русого. Глаза у обоих карие. Только у Эвридика лицо было чистое от морщин, а у Кана из-за привычки насмешливо щуриться появились тени будущих морщинок в уголках глаз.

— Тебе сколько лет? — спросил Кан.

— Пятнадцать, — сказал Эвридик, снимая перевязь с колчаном. — А что?

— А то, что есть с тобой будем из одного котелка, — радостно сообщил Кан. — У нас так положено, чтобы младшие питались отдельно от других, — скосил глаза на Кула, вернувшегося из обоза сотни, и ехидно добавил. — Это чтобы кое-кто не обделял самых меньших.

— Тебя обделишь! — фыркнул Кул. — Самому бы голодом не остаться. Ты, Эвридик, будь с этим балаболом осторожней — он жуёт ещё быстрей, чем тараторит. Я б на твоём месте ему правую руку перед едой к туловищу приматывал.

— Вот и я про то же, — подхватил Кан. — Он всегда другим перед едой руки вяжет! Я так рад, что вы будете служить в нашем десятке.

Пока молодёжь болтала и знакомилась, поспела ячневая жидкая каша, сдобренная копчёной свининой. Разбившись по парам, согласно возрасту, воины десятка разделили кулеш на четыре котелка, выщипали мякиш из половинки хлебца и стали черпать полученными «ложками», запивая основательно разведённым вином. Однокашником Эвридик и вправду оказался удивительно удобным — ел он медленно, после каждого засовывания «ложки» в рот, старательно облизывался, а когда справедливый Кан оставил часть кулеша на дне котелка, фракиец отказался доедать, а разрешил это сделать напарнику.

— Если бы Леон умел готовить, хоть чуточку, — вытирая котелок кусочком хлеба, блаженно улыбнулся Кан, — я бы сказал, что на войне жить можно. Можешь быть уверен, дружище Эвридик, пока Кул жив, я тебе погибнуть не дам! Рассчитывай на меня безоглядно. А ты, Орфей, если хочешь тоже оказаться под моей надёжной защитой, спой что-нибудь весёлое.

Орфей не заставил себя упрашивать, взял кифару и ударил по струнам. Дерзкая песенка про фавна, хромавшего на обе ноги, и поэтому вынужденного сексуально обслуживать не быстроногих нимф, а возмущенно блеющих овец, привела десяток и его соседей по сотне в самое весёлое расположение духа. Приказ о возобновлении марша сотня Априкса встретила спокойно, перебрасываясь шуточками сомнительного содержания.

На сей раз идти пришлось дольше, дорога вела на подъём. На десятом километре шутки закончились, началось ворчание, к пятнадцатому километру сменившееся сдержанной руганью.

На ночлег остановились в большой Элевсинской долине, на лугу, примыкающем к крупному полноводному ручью. Кан уже привычно сбегал за водой, прихватив для компании обоих фракийцев.

К костру, возле которого ужинал десяток Фидия Норита, прибрёл смертельно уставший Мар и к десятнику, сосредоточенно жующему кусок сыра, обратился с такими словами:

— Стратег Ритатуй Брети приглашает к себе Канонеса Норита, гоплита десятка Фидия, сотни Априкса, тысячи Тенция Норита.

— А что ему от меня надо? — поинтересовался Кан, который набил свой желудок едва наполовину.

Мар аристократически вскинул подбородок и, сверху вниз глядя на своих недобрых знакомцев, медленно процедил сквозь зубы:

— Ну и порядочки у вас тут! А ещё гоплитами назвались!

— Кто-то у меня сейчас второй фингал схлопочет, — проворчал Леон, а Фидий язвительно напомнил:

— Мы вообще-то в число щитоносцев не входим и стратегу Ритатую не подчиняемся.

Следующая фраза нахального потомка знаменитого полководца язвительностью легко могла поспорить со свободомыслием молодого десятника:

— Стратег Ритатуй Брети Канонеса Норита приглашает, а приказывает ему сотник Априкс. Этеры Брети службу знают в отличие от некоторых…

— Кан, подъём! — скрипнув зубами от унижения, распорядился Фидий.

— Да я ведь не отказываюсь, — недоуменно ответил Кан. — Сейчас доем и приду. Подождать нельзя, что ли?!

— Встать, тебе сказано, и марш к Ритатую! — гаркнул десятник. — А за разговорчики пойдёшь в ночной дозор! Сегодня же!

— Я же не знал… — заикнулся наказанный.

— И завтра тоже! — зарычал Фидий. — Марш!

Тяжело вздохнув, Кан заново облачился в осточертевшие к вечеру доспехи, привесил к поясу меч и кинжал…

— Щит-то хотя бы оставить можно? — полюбопытствовал он, застёгивая под подбородком ремень шлема.

— Если считаешь себя башем или джитом, к примеру, то конечно оставь, — хмуро разрешил Фидий, став в эту минуту удивительно похожим на отца. — А если полагаешь себя гоплитом, то будь любезен соответствовать форме одежды.

Кан обречённо накинул лямку щита на плечо и, приняв из рук Эвридика своё длинное копьё, зашагал следом за гонцом, едва перебиравшим ногами.

— Твоему отцу, похоже, заняться нечем, — буркнул ему в спину и замолчал.

Они прошли лагерь тяжёлой пехоты, миновали луг, отделяющий его от обоза…

Как выяснилось, Ритатую было чем заниматься — на собственные средства он скомплектовал ещё полутысячу щитоносцев и показывал им, как обращаться с тяжёлой сариссой гоплита:

— Смотрим внимательно! — командовал он новобранцам, выстроившимся перед ним в четыре ряда. — Это делается так, — и длинное копьё в его худых руках завертелось колесом, выполняя стремительные выпады, удары древком и тычки шипом, торчащим с другой стороны от наконечника. — А теперь проделаем это вместе, медленно и раздельно. И-и р-р-раз, и-и два, и-и тр-р-ри!

Погоняв новичков с полчаса и вымотав их до предела, стратег вошёл в шатёр и принял от Сарама кубок с очередной порцией своего любимого напитка, развалился в кресле и перевёл взор на вставших перед ним мальчиков.

— Ты звал меня, дядюшка Ритатуй? — спросил Кан, присаживаясь на скамейку, стоящую напротив кресла.

— Мариарх, ты кого ко мне привёл?! — обратился к сыну стратег, напрочь игнорируя Кана. — Кого тебе было велено привести?

— Канонеса Норита, стратег! — отрапортовал Мар, вытягиваясь в струнку. — Канонеса Норита, гоплита десятка Фидия, сотни Априкса, тысячи Тенция Норита.

— И ты хочешь меня уверить, что вот это вот и есть гоплит? Что это Норит?!

Мар подошёл поближе, внимательно осмотрел Кана и повернулся к отцу:

— На первый взгляд он выглядит, как гоплит…

— Выглядеть и быть — понятия разные, — отрезал Ритатуй. — Проваливайте отсюда, и чтоб через минуту мне представили гоплита Канонеса Норита.

До Кана наконец-то дошло, что от него требуется. Вскочив со скамьи, он вздел на руку щит, стукнул древком копья в землю и гаркнул в полный голос:

— Стратег, Канонес Норит, гоплит десятка Фидия, сотни Априкса, тысячи Тенция Норита прибыл по твоему приглашению!

— Вот теперь я узнаю младшего сына моего доброго друга Тенция! — воскликнул Ритатуй, хлопнув в ладоши. — Присаживайся, малыш, будь, как дома. Мар, марш из шатра, расставь охранников в дюжине шагов от стен и проследи, чтобы они не подходили близко, нам надо побеседовать наедине.

Он проводил сына мутным взглядом и повернулся к Кану:

— Доспехи, целый день таскать тяжело? — спросил участливо.

— Тяжеловато, — согласился Кан, и чуть не свалился со скамейки, услышав:

— За что Мару лицо набили?

— Кому? — переспросил он, чтобы выиграть время и придти в себя.

— Мару.

— Кто?

— Леон.

— Первый раз от тебя слышу, стратег.

— От меня — в первый, — подтвердил Ритатуй, в упор глядя на юного ловчилу. — А разве ты сам об этом не говорил?

— Кому?

— Кулиону — своему дружку и сынишке Изолия.

— Когда это?

— Сегодня утром.

— Где? — почти чистосердечно изумился Кан.

— На площади перед храмом.

— Ничего там такого я не говорил, стратег! — уже полностью чистосердечно воскликнул младший из братьев Норитов, поскольку на площади об этом инциденте рассказывал Леон.

— А кто говорил? — не отступал Ритатуй, пронзая юношу абсолютно чистым пристальным взором.

— Мне-то откуда знать, стратег? — с лицом невинного агнца отпёрся Кан. — Я, конечно, был на площади с Леоном и Кулом, но что-то не припомню, чтобы об этом был разговор. Мы больше о войне болтали.

— Может у тебя память слабая? — зловеще осведомился начальник обоза. — Может, дюжина-другая розг её освежат и усилят?

— Я воин армии великого города Афины, — улыбнувшись, напомнил о своих правах очень грамотный сын великого Тенция Норита. — Я гоплит десятка Фидия, сотни Априкса, тысячи Тенция. Меня всем желающим сечь нельзя — только по приговору суда сотников нашей тысячи…

— Это хорошо, что ты, наконец, уяснил, кто ты такой, — съехидничал Брети. — Но ты забыл о том, что твой тысячник — один из моих друзей и твой отец; так что выдеру я тебя, не как воина, а как сынишку моего друга. Он не будет против, я знаю! Эй, Сарам, розги подай! А ты, Канонес, чего расселся? Разоблачайся!

Тяжко вздохнув, Кан поднялся и стал расстёгивать пластинчатый воинский пояс.

— Жалеешь, что не сознался сразу? — посочувствовал Ритатуй. — Так ещё не поздно — сознавайся.

— Жалко безвинно розгам подвергаться, — отозвался стойкий сын сурового Тенция Норита. — Ну, да за правду пострадать не стыдно, потерплю, не впервой…

Ритатуй с изумлением и некоторым уважением покачал головой:

— Ну, ты и упрямец! — проговорил он и рассмеялся. — Весь в отца! Не трусь, малыш, никто тебя сечь не будет — пошутил я! Просто я запретил Мариарху ухаживать за вашей сестрой, а тут слышу от вашей троицы, что он нарушил мой приказ. Наказать бы, да доказательств нет. Думал, ты мне их представишь, а ты упёрся. Мар! Эй, Мар!

Полог шатра откинулся, и внутрь вошёл младший Брети.

— Ступай, малыш! — сказал Ритатуй и о чём-то заговорил с Мариархом и Сарамом.

Вынужденный притворяться Кан вдруг ощутил общее между своим поведением и поведением Ритатуя. «Да он же тоже притворяется!» — подумал он и, проходя мимо амфоры, из которой стратегу подливали в кубок, слегка наклонился, сделав вид, будто споткнулся, и глубоко втянул воздух носом. Так и есть — в ней была чистейшая родниковая вода.

Когда он отошёл от шатра на достаточное расстояние, Мар сказал озабоченно:

— Отец, он заметил.

— Я тоже заметил, — рассмеялся стратег. — Хитрый, упорный, внимательный, что хорошо владеет оружием, сомневаться не приходится — его учил отец. Завтра я проверю его на голую силу. И если он так же силён, как изворотлив, я возьму его к себе. А ты, шалопай, если не прекратишь к Висе таскаться, я тебя выпорю. Да так выпорю, что подзатыльники Леона тебе детской шалостью покажутся. Не пара она тебе. Ты эвпатрид, она — ремесленница; стратеги не должны жениться на дочерях своих подчинённых.

— Зачем тебя Ритатуй вызывал? — спросил Фидий, когда младший брат уселся возле костра и с благодарностью принял из рук Эвридика чашу с подогретым вином, заправленным тёртым сыром и мёдом.

Хлебец к напитку Кан взял сам, сделал большой глоток и ответил, пожав плечами:

— Допытывался, за что Леон Мару уши надрал. Я не выдал. Он меня за это похвалил. Ничего не понимаю, знаю только одно — Ритатуй прикидывается пьющим, а сам пьёт только воду, — он прикончил напиток и сказал Эвридику. — Пусть Арес сохранит тебе жизнь за твою доброту, дружище!

Десяток пустился в обсуждение странного поведения стратега, а Кан разлёгся на траве, подстелив толстый походный плащ и блаженно вытянув гудящие с непривычки ноги. Когда стало темнеть, Фидий поднял его и вместе с братом отправился в тысячу Адаманта, которая сегодня и завтра несла охранные функции в лагере тяжёлой пехоты. Там их встретил восторженный крик младшего из сыновей Адаманта — Алама:

— Кан, ты тоже напортачил?! Вот это здорово! Давай вместе караулить.

Алам был старше Кана всего на несколько месяцев, они частенько вместе забавлялись в гимнасии и после занятий; парень он был неунывающий и задиристый. Неоспоримый авторитет Леона в кулачных делах смирял Алама в присутствии младших Норитов — после пары взбучек, полученных им от любимого сына Тенция, он сделался их приятелем.

Поскольку юнцы не обладали достаточным опытом в караульной службе, их поставили в первую стражу — с наступления темноты до полуночи. Сторожить стан гоплитов им доверили, естественно, со стороны обоза, то есть, с тыльной стороны. Приятелям было о чём поболтать — общих тем у них хватало с избытком, так что время пролетело незаметно. Уговорившись встретиться и завтра, Кан попрощался с Аламом и вернулся к родному костру.

Расстилая плащ, он с завистью покосился на фракийцев — они улеглись на один из двух своих плащей, а вторым накрылись. «Умеют же люди устраиваться! — подумал Кан. — И тепло, и мягко»… — но, едва коснувшись расстеленного плаща головой, он выключился, словно упал во тьму.

А вот выспаться ему не дали — сигнал подъёма, разумеется, он не услышал, поэтому был безжалостно растолкан десятником.

Пробуждение удовольствия ему не доставило — тело буквально стонало от сна в походных условиях. «Будем надеяться, что это ненадолго, что война скоро закончится!» — помечтал он, разминая затёкшие мышцы. Если б он мог, хоть на миг представить себе насколько затянется этот поход, он, скорей всего, бросился бы на острие меча.

Завтрак готовил Эвридик, и у него это получилось гораздо лучше, чем у Леона, о чём Кан не постеснялся сообщить во всеуслышание:

— А Леона я предлагаю отдать под суд за порчу доброкачественных продуктов! — так завершил он свою тираду и запил её чашей вина, разведённого в соотношении один к шести.

— Может, ты и щит Эвридика готов в походе носить, если он всегда будет еду готовить? — подначил десятник младшенького, но Кан мастерски выкрутился, напомнив, что вкусно питаться будет весь десяток, поэтому щит должны носить все по очереди. А Леон в два раза чаще, если не хочет угодить под суд.

— Добрый ты… — хмыкнул Фидий.

— А уж благодарный-то, благодарный! — поддержал десятника Гифон. — Эвридик, ты тщательней к готовке относись, а то раз сплохуешь — наш младшенький и тебя под суд наладит.

— Для меня общее благо — превыше личного! — улыбнулся Кан. — Ведь я воин великого града Афины.

В этот день объединённая армия афинян и фракийцев достигла мегарской границы, отшагав около тридцати километров. Перерыв в этом стремительном марше был сделан всего один, чтобы воины смогли перекусить и переобуться. Все вымотались страшно. Исключение составляли нечеловечески выносливый Леон и распираемый внутренней силой Кан; их друга Кула поддерживало в пути только одно — дозволение прохаживаться по умственным способностям Якхикса. Детальное обсуждение старческого маразма командующего пехотой настолько увлекло Изолида, что он сумел преодолеть без стонов довольно затяжной подъём. Старшие члены десятка, жалея младших, попытались взять у них хотя бы узелки с продуктами, но друзья на корню пресекли эти оскорбительные для воинов потуги.

— Влезай в колесницу, надо поговорить, — приказал Мару его строгий папаша.

Мар не стал отказываться, охотно вскарабкался в повозку, скинул щит и прислонил к поручням тяжёлую сариссу. Он был так измотан, что возница Сарам протянул ему чистую тряпицу, чтоб утереть пот, и флягу с чистой ключевой водой.

— Ответь мне, Мариарх, правильно ли поступает Якхикс, устроив армии такую гонку?

— Я простой воин, и мне не положено обсуждать действия великого полководца афинской армии, — улыбнувшись, ответил Мар и присосался к горлышку фляги.

— А ты знаешь, Сарам, почему этот нахал расхрабрился на остроты?! — прокомментировал ответ сына опытный притворщик Ритатуй Брети. — Он просто надеется подольше проехаться на колеснице, а не мерить землю своими ногами.

— Твоему сыну, господин, нет ещё и пятнадцати, — напомнил мягкосердечный Сарам, выполняющий в доме Ритатуя роль матери для Мара, которого любящий папаша панически боялся распустить. — Ему тяжело нести трудности военного похода наравне с более старшими.

— Зато он будет знать, каково приходится гоплитам на марше, и не будет гонять воинов без крайней на то необходимости.

— Ты хочешь сказать, что стратег Якхикс напрасно изнуряет войско? — уточнил Мар. — Но ведь на совете у царя Эгея было принято решение опередить остальных союзников и на этом основании требовать старшинства в союзной армии. Иначе говоря, Якхикс просто выполняет решение совета, в котором ты принимал участие тоже.

Ритатуй досадливо покрутил головой и отнял у сына фляжку:

— Меньше пей, побольше думай, — попенял он ему и сделал из фляги большой глоток. — Ближайшая армия — это фиванцы, они вышли в одно время с нами, а идти им на четыреста стадий дальше. Мы бы спокойно дошли и завтра, и послезавтра. Я, по крайней мере, посоветовал Эгею отправить вперёд конницу, чтобы бивуак для пехоты обустроили, костры сложили. Воинов надо холить, тогда они за тебя драться станут, как за отца родного.

— А нельзя ли эту мудрость и ко мне применить? — полюбопытствовал Мар.

— Ты и так в меру сил драться будешь, ты ведь Брети. Или нет? — спросил Ритатуй с ехидцей.

— Конечно, Брети, стратег! — съязвил мальчик в ответ. — Конечно, буду.

— Вот и марш с колесницы, умник, — подытожил дискуссию стратег обозного войска.

Прибыв на место стоянки, Кан предупредительно схватил амфору и убежал за водой. Едва его фигура скрылась за скоплением воинов, Гифон окликнул десятника:

— Фидий, — сказал он твёрдо, — ты сегодня младшенького в дозор не пошлёшь. Если ты забыл, что ему нет и семнадцати, то мы об этом помним, и нам его жалко. Две ночи в дозоре подряд — это слишком. Сегодня он ляжет спать вместе со всеми.

Фидий обвёл глазами лица воинов своего десятка и наткнулся на хмурый взор Торита:

— Это наше общее решение, — сказал Торит. — И тебе лучше прислушаться к нему.

Голос Фидия прозвучал в ответ мягко и доверительно:

— Я обращаюсь к вам не как к родственникам и друзьям, гоплиты. Я обращаюсь к воинам союзной армии, которая вышла против самого страшного врага, какого себе только можно представить. Десяток Норитов в сотне Априкса всегда был лучшим, но сегодня в нём нет, ни отца, ни Изолия, ни дядюшки Адаманта. Нам досталась нелёгкая доля поддерживать славу великих воинов, составлявших костяк отряда. Скажите мне, воины, мы соответствуем своим предшественникам? Мы смеем называться гоплитами сотни Априкса? Чахлый Мар, сынишка вечно пьяного Ритатуя нахально смеётся нам в лицо. Почему? Ответьте мне, почему?

— Потому, что он эвпатрид и сын стратега, — подал голос Кул. — Он — эвпатрид, а мы дети ремесленников.

— Вовсе не поэтому, — горько сказал Фидий. — А потому, что он худой и чахлый, но — воин. Он — воин, а мы — могучие и заносчивые, не воины, а шантрапа. Мне стыдно за нас, гоплиты союзного войска, — он помолчал с минуту, глядя себе под ноги, потом упёрся взглядом в лицо Гифона. — Думаете, мне не жалко младшенького? Жалко! Но он пойдёт в дозор и сегодня. Десятник — а я ваш десятник — назначил ему наказание за разгильдяйство и длинный язык. Вы, как хотите, воины, но отменять свой приказ я не буду. Командир десятка Норитов свои приказы не должен отменять. Любой другой может, а он — нет!

Десяток молчал, молодые воины отворачивали взоры под взглядом командира. Сказать в ответ было нечего — они Нориты, с них спрос особый, это понимал каждый. Даже те, кто не имел чести принадлежать к роду Норитов.

Прибежавшему Кану Эвридик тихонько поведал о сражении за него и его провальном результате. И пообещал оставить для него кубок вина с сыром и мёдом — любимый напиток ахейцев. Кул предложил подточить острие сариссы. Леон помог стянуть панцирь. А Торит сочувственно похлопал младшего по плечу.

— Априкс сказал, что завтра войско останется на этой стоянке, — между прочим, сообщил Фидий, и, обернувшись к Кану, добавил. — Завтра отоспишься.

В расчёте на завтрашний отдых Кан слегка воспрянул духом и бодро принялся за ужин. Но ужин был прерван самым пренеприятным образом — появлением шатающегося от усталости Мариарха Брети.

— Стратег Ритатуй Брети приглашает к себе Канонеса Норита, гоплита десятка Фидия, сотни Априкса, тысячи Тенция Норита, — прохрипел он и навалился на древко копья, упёртого в землю.

Кан опустил взгляд в котелок с горячей похлёбкой, поиграл желваками на скулах, медленно поднялся и обречённо нырнул в мешок панциря, предупредительно поднятого Орфеем. Воины десятка помогли младшему Нориту облачиться в доспехи и вооружиться.

— Что нужно на этот раз? — полюбопытствовал Кан, когда костёр десятка скрылся за спинами тысячи Тенция.

— Не знаю, — ответил Мар. — Меня в известность не ставят — я посыльный, а не стратег.

— Хотелось бы верить, — Кан закинул копьё на плечо и принялся насвистывать одну из песенок Орфея, безбожно фальшивя при этом.

Ритатуя они обнаружили в компании нескольких старых крестьян, распивающих вино стратега и оживлённо беседующих с хозяином.

— А-а, здравствуй, здравствуй, малыш! — воскликнул он в ответ на приветствие Кана. — Присаживайся. Небось, удивляешься, зачем мне понадобился? Сейчас всё узнаешь. Мы тут поспорили с этими уважаемыми людьми, которые добровольно привезли продовольствие для нашего войска, вот о чём. Разговор зашёл о том, кто лучше годится для военной деятельности — потомки хорошей семьи, или любой человек, имеющий достаточно силы и выносливости, чтобы носить доспех.

— Если его обучить надлежащим образом! — уточнил кряжистый крупный старик, назидательно выставив указательный палец, толстый и мозолистый, похожий на отросток дубового корня.

— Как видишь, староста Пелагий исповедует второй взгляд на вещи. А я утверждаю обратное, — Ритатуй скрестил с пальцем крестьянина свой палец — худой, длинный и чистый, но к некоторому удивлению Кана, такой же мозолистый. — Для того чтобы разрешить наш спор, я и вызвал тебя. Ты потомок доброго рода, известного всей Аттике, твои предки — великолепные воины. Против тебя я выставляю очень серьёзного противника. Его зовут Медисом, он известный силач и борец; кулаком он сбивает с ног двухлетнего быка, при необходимости может перенести его на сотню шагов. Но он из обычной, ничем не примечательной семьи. И я не сомневаюсь, что ты одолеешь его. Медис! Эй, Медис!

«Ой, мама родная!», — подумал Кан, увидав, с кем ему придётся сражаться. Ростом Медис был не больно-то высок, пожалуй, что пониже Кана. При этом обладал он широченными плечами, чрезмерными для его роста, мускулистыми ручищами толщиной с ногу Мариарха Брети и телом с рельефной мускулатурой. На плечи была насажена круглая голова с толстыми носом и губами и угольно-чёрными глазами, обрамлённая вьющимися, чёрными, как смоль, волосами. Бороду Медис брил, усы чёрной скобкой опускались до углов губ.

— Вы проведёте три борцовских схватки, — пояснил Ритатуй. — Победителем считается тот, кто дважды уронит соперника на спину.

— Стратег, — нерешительно произнёс Кан, — я никогда не был хорошим борцом, тебе бы следовало вызвать Леона.

— Экий ты ловкий! — восхитился стратег. — Конечно, Леон наверняка одержал бы победу, но это расходится с условиями спора. Леон — уникум, он кого хошь завалит. А ты — обычный представитель достойного рода; характерный пример, если хочешь знать. Эксперимент должен быть проведён без подвоха, иначе это не эксперимент, а мухлёжь, и ничего больше.

Бороться Кану с каждой секундой хотелось всё меньше и меньше…

— Я очень устал, стратег, — сказал он уныло. — Я голоден и вечером отстоял смену в карауле. Может, отложим решение вашего вопроса до завтра?

Ритатуй отхлебнул из чаши, которую держал в правой руке, осторожно поставил её на стол, откинулся на спинку кресла и с полным изумлением вытаращился на Кана.

— Да ты просто струсил, малыш! — протянул он с неприкрытой издёвкой. — Впервые вижу струсившего Норита. Да ты вообще-то Норит ли?

И гордая кровь рода Норитов в очередной раз ударила в голову её младшего представителя.

— Это кто тут струсил?! Кто трусит, ты говоришь?! — прорычал он, судорожным движением расстегнув боевой пояс и бросив его на стол. — Среди Норитов трусов не водится!

Старцы переглянулись с превеликим почтением — медные крючки пояса юноша в запале не расстегнул, а разогнул. Оставшись в одной набедренной повязке, Кан вышел на свободное место и рявкнул на Медиса, точно котёнок леопарда:

— Ну, ты, чудище, долго тебя ждать?!

Медис аккуратно свернул хитон и передал его одному из крестьян, повернулся к сопернику и схватил его руки чуть выше локтей, сжал изо всех сил. У Кана возникло чувство, будто в его мышцы вонзаются бронзовые клещи, и он толкнул противника ладонями в грудь так, что Медиса швырнуло наземь.

Вскочив на ноги, силач с неожиданной стремительностью прыгнул на Кана, но тот автоматически применил свой любимый бросок через бедро, вторично свалив соперника наземь. Медис не был бы лучшим борцом энейской филы, если бы его могли смутить или обессилить два падения. Он стал осторожней, и после нескольких обманных движений ему удалось обхватить торс Кана. Попытку бросить его через грудь меньшой сын Тенция пресёк тем, что присел, понизив центр тяжести на две ладони. Он в свою очередь сцепил руки поверх рук Медиса и стал сводить его локти. Медис сопротивлялся, но чудовищный нажим свёл на нет все его попытки освободиться, в тот миг, когда локти противника сошлись, Кан присел ещё ниже и, подсекая правым бедром ноги Медиса, левой ногой оттолкнулся вверх и, прогнувшись, бросил его через грудь. А сам обрушился сверху на тело упавшего.

— Ну, что, уважаемые?! Видали?! — услышал он ликующий голос Ритатуя, и поднялся, помогая противнику встать.

— Ничего не повредил? — спросил Кан у Медиса.

— Вроде, нет, — отозвался поверженный соперник неожиданно приятным мягким баритоном. — Хотя грудная клетка слегка побаливает. Мог бы и помягче пихаться — не враги, чай!

— Скажи спасибо, что моего брата Леона не выставили, он бы тебе все рёбра переломал, — утешил побеждённого его победитель.

— Я боролся против Леона, — спокойно ответил Медис, надевая хитон. — Он лучше меня знаком с приёмами борьбы и выиграл только поэтому, а ты одолел голой силой. Ты даже представить не можешь, насколько ты силён! Тебя вместо катапульты использовать можно. Если будет свободное время, не мог бы ты потренировать меня в броске через бедро — уж очень ловко он у тебя отработан.

— Замётано, — согласился Кан, которому чрезвычайно польстила просьба силача. — Но мне кажется, ты ошибаешься насчёт моих физических данных — Леон со мной всегда справлялся одной левой.

Медис внимательно посмотрел в глаза своего победителя и сказал убеждённо:

— Это значит, что тебе его просто жалко. Если уж ты меня с ног одним толчком снёс, то Леона-то можешь вообще завязать в узел.

Видя, что борцы уже оделись, Сарам поднёс им по чаше превосходного критского вина, а Ритатуй пригласил за стол, чтобы они закусили чудесный напиток. Кан не заставил себя упрашивать, он обладал великолепным аппетитом в любое время суток, и постарался вознаградить себя за прерванный ужин.

— Ты бы не усердствовал так, — услышал он вдруг у самого уха и, обернувшись, увидел Мара.

— Еды жалко, что ли? — огрызнулся Кан, но Мар заметил без сарказма и вообще какого-либо недоброжелательства:

— Тебе в дозор идти. Не приведи, Арес, с имперцами столкнётесь — полный желудок мешать будет. Нас ведь учили, Норит, я не хочу быть причиной твоей смерти даже косвенно.

— Ладно, — сказал Кан. — Благодарю за напоминание. Стратег, я могу идти?

— Как хочешь, — ответил Ритатуй, — но мне хотелось бы, чтоб тебе понравилось в нашем лагере.

— У меня свой есть, — напомнил Кан и, пожав руку Медису, отправился к костру Фидия Норита.

— Ты ещё и не знаешь, какой лагерь твой на самом деле… — хмыкнул стратег и, кликнув Сарама, отправился на войсковой совет. Естественно, на колеснице.

На совете разгорелся жаркий спор о том, следует ли афинянам и присоединившимся к ним фракийцам атаковать атлантов, не дожидаясь подхода остальных союзников. Якхикс настаивал на том, чтобы ночью внезапно ударить на имперскую армию, которая понесла ощутимые потери в Южной Греции, и даже если не разгромить её, то, по крайней мере, деблокировать Коринф. Тогда благодарные коринфяне поддержат афинян на выборах архистратега союзной армии.

Литапаст, полагая, что старый и опытный полководец уверен в успехе, активно поддержал его, соблазняя басилевса выгодами от победы над Империей в одиночку.

Против выступал фракийский полководец Эллиот. Он справедливо указывал на то что его бойцы, невзирая на свою общеизвестную храбрость и выносливость, привыкли к сражениям в горных теснинах, а к правильному строю малопривычны, и могут дрогнуть под хорошо организованном натиском опытных имперских солдат. Против гоплитов нужны гоплиты, а не простые храбрецы.

Ритатуй, молча, наливался царским вином и делал вид, что его на совете нет вовсе. А, когда Эгей всё-таки поинтересовался его мнением, знаменитый полководец смиренно согласился с утверждениями Якхикса о том, что внезапное ночное нападение на вражескую армию очень эффективная штука, вот только какими силами коллеги хотят осуществить это мероприятие? Пятью тысячами? Десятью? Всеми сорока тысячами внезапно напасть не получится — от топота такой массы вооружённых людей всполошатся все дальние дозоры противника, атланты успеют построиться до удара. Да, деблокировать Коринф было бы превосходно, но невозможно без масштабной вылазки из города. У кого есть гарантия, что коринфяне полезут в темноту из-за криков и звона оружия? Он бы ни за что своих воинов из города в этом случае не выпустил. Да, в случае победы над атлантами афинское государство получит ещё большее влияние в Греции, обогатится трофеями. Это в случае победы. А в случае поражения? И кто готов ответить за поражение?

— Что касается меня, — с пьяным смехом заявил Ритатуй Брети, — то я всегда мечтал командовать двухсоттысячной армией. Особенно если биться предстоит с имперцами.

— Я от такого войска не отказался бы тоже, — проворчал Якхикс.

Литапаст был разочарован, он надеялся, что старик возьмёт на себя риски кампании. Поэтому он выразил полную уверенность в непобедимости афинских воинов, но добавил, что если более опытные полководцы сомневаются в возможности одолеть захватчиков без привлечения фивян и фессалийцев, то ему, как новичку в стратегии, не пристало самонадеянно брать ответственность на себя.

В итоге, было решено ждать подхода союзников в обустроенном лагере.

А Кан вновь встретился с Аламом и занял пост в четверти километра от лагеря гоплитов, примерно столько же было до парных пикетов справа и слева. Наученные опытными преподавателями гимнасия, оба юноши на костры не оглядывались, а внимательно смотрели в противоположном направлении. Разговор довольно быстро прекратился — Алам изрядно приустал и скоро начал подрёмывать, усевшись на выпуклый свой щит и опершись на копьё, — и Кан окунулся в глухой ропот воинской ночи.

Возможно, это и позволило ему засечь неуловимое движение в глухой темени, он толкнул Алама и предусмотрительно зажал ему рот.

— Позовём подмогу? — спросил тихонечко.

— А, если показалось? — ответил Алам. — Засмеют ведь… Давай, подпустим поближе, сцепимся, и уже тогда…

Они присели, чтобы не так ясно маячить на фоне костров. И, когда до двух двигающихся сгустков темноты остались не больше десяти шагов, сыновья афинских оружейников метнули в них копья с оглушительным криком:

— Афины! Тревога! Тревога!

Ответом боевому кличу афинян был болезненный вскрик, и вражеские лазутчики помчались обратно. Но быстро убавили свою скорость — одного из них копьё чувствительно поранило в ногу, он не мог бежать во всю мочь.

— Уходи, — сказал ему напарник. — Это мальчишки, я их уведу в сторону, а потом по-быстрому прирежу и догоню тебя. Встретимся у двух кипарисов.

Он встретил Алама и Кана с мечом в руке, отмахнул в сторону их первые выпады и пустился бежать, забирая в сторону от линии отхода товарища. При виде спины противника Кан почувствовал прилив азарта и забыл об осторожности.

— Обходи его слева! — крикнул он Аламу и атаковал развернувшегося к нему лазутчика лоб в лоб.

Нанеся свой первый удар мечом врагу, Кан почувствовал в ответ не осторожный блок условного противника, как это бывало на занятиях в гимнасии, а встречный сильный удар, едва не выбивший клинок из его руки. Покрепче ухватив рукоять пальцами, он встретил вражеский выпад отводящим движением щита и рубанул атланта по плечу. Враг ушёл в сторону и пинком ноги отшвырнул Алама.

Услышав тихий издевательский смешок лазутчика, весьма довольного своими успехами, Кан пришёл в дикую ярость.

— Ах, ты, тварь имперская! На, держи! — зарычал он и нанёс сокрушительный удар сверху.

Удар был настолько силён, что бронза вражеского клинка затрещала, а враг охнул и свалился от страшного пинка в грудь, последовавшего за богатырским ударом. Подоспевший Алам прыгнул сверху и дважды вонзил в поверженного атланта свой меч. За этим занятием и нашли его взрослые ополченцы, прибежавшие на боевой клич юной стражи.

— Молодцы, эфебы! — похвалил их Адамант, вызванный на место события. — Кто врага уложил?

— Это я, отец! — выступил вперёд Алам, но тут же добавил. — Кан мне очень помог, без него я справился бы с этим негодяем не сразу.

— Получишь лавровый венок, — пообещал тысячник сыну и, обращаясь к Кану, сказал извиняюще. — Постараюсь добыть его и тебе, но, боюсь, что может не получиться. Передай Фидию и отцу, что я благодарю тебя за службу. А теперь марш на пост — кто его за вас охранять будет…

Взволнованные событием юные воины обсудили его во всех подробностях. Алам, тщательно вымывший обагрённые вражеской кровью руки, клятвенно пообещал приятелю, что даст поносить ему свою награду, когда вернутся домой.

— Давай и дальше вместе в дозор ходить, — предложил Кану достойный сын тысячника Адаманта.

Но Кан отрицательно помотал головой:

— Не, впредь я намерен идеально соблюдать воинскую дисциплину. Нарушать себе дороже выходит…

Вернувшись к костру, он попытался уснуть, но это не получалось — стоило закрыть глаза, как перед мысленным взором тут же появлялось окровавленное тело атланта, бьющееся в агонии. Было не страшно, было противно. Кто бы мог подумать, что война такая грязная штука?! По рассказам отца и братьев, она представлялась Кану трудным, но славным делом. Что ж так мутит-то от этого славного дела?!

Он встал и пошёл искать себе собеседника. Все спали, как убитые, совсем, как убитые…

— Ты чего слоняешься, словно потерявшийся щенок? — донеслось вдруг с телеги сотенного обоза. — Подь сюда, эфеб.

На телеге обнаружился сотник Априкс, возлежавший на охапке травы, покрытой грубым шерстяным плащом. Он не спал, а просто лежал, щурясь на мерцающие угли костра.

— Что случилось, Кан? — спросил он, переводя добродушный взгляд на своего юного воина. — На тебе лица нет…

— Куда оно делось, интересно бы знать, — привычно сострил Кан, присаживаясь на телегу. — Мы с Аламом, дядюшка Априкс, сегодня в дозоре человека убили. Тошно мне.

— По-другому и быть не может, сынок, — сочувствующе проговорил опытный сотник. — Первый убитый запоминается навсегда. Ты мне вот что скажи, Канон, тебя что конкретно тревожит? Неприятное чувство того, что убил мыслящее существо, такого же человека, как мы с тобой? Или внезапно понял, что могли и тебя убить? Ты не пытайся изображать передо мной бестрепетного героя, сынок, подумай, прежде чем рот раскрывать. Помочь я тебе сумею только тогда, когда ты будешь со мной откровенным.

— Поверь, дядюшка Априкс, в мыслях не было тебя обманывать, — с тяжким вздохом ответил стремительно повзрослевший в эту ночь Канонес Норит. — Страха почему-то совсем нет, видно я весь в батюшку уродился. Гадостно мне, ощущение такое, будто в дерьме по самые локти вымазался. Я сегодня, дядюшка, войну возненавидел. Брезгую ей.

— Бывает, — помолчав, молвил мудрый Априкс, за долгие годы командования сотней навидавшийся всякого. — Ты прав, малыш, война и вправду грязное дело. Но необходимое. Чистка конюшни тоже не самое приятное занятие, но если хочешь, чтобы конь твой был здоров, делать это нужно регулярно. Ты скоро сам это поймёшь, когда посмотришь, что враг на твоей земле вытворяет. А пока просто поверь мне на слово — оборонительная война дело грязное, но святое, недаром её покровительницей считается дева Афина.

Они помолчали, глядя на крохотные язычки огня, пробегающие по углям.

— Какое у тебя впечатление от встречи с атлантами? — спросил Априкс минуту спустя. — Каковы они в бою?

— Их было двое, — Кан подбросил в костёр пару небольших хворостин. — Одного мы подранили — я его копьём зацепил. Так второй нас на себя взял, пытался увести в сторону. И это ему удалось. Бился он мастерски, мечом владел не хуже Кула. Просто он не ожидал, что я пинаюсь, как конь, — он нервно хохотнул и поперхнулся. — У меня до сих пор ступня от удара гудит — больно панцирь у него твёрдым был…

— В следующий раз легче будет, — напомнил сотник. — Победы вселяют уверенность. Смотри только, не зазнайся. Не считай врага глупей и слабей себя, он может прикинуться и дурачком, и дохляком — в бою все средства хороши, если позволяют одолеть противника.

Беседа с Априксом, добрым соседом и легендарным сотником притупила чувство гадливости, Кан постепенно пришёл в себя:

— Такому великому воину, как я, вражеские уловки по барабану! — улыбнулся он в ответ на советы Априкса. — Добрый замах и богатырский удар — вот на чём зиждется моя концепция рукопашного боя.

— Брысь отсюда, полуночная балаболка! — фыркнул сотник. — Да смотри у меня — если завтра, хоть пятнышко на клинке или доспехе увижу…

— Злой ты, дядюшка Априкс! — попенял развеселившийся мальчишка. — Уйду я от тебя! — и ушёл, отвесив короткий почтительный поклон.

Сон накинулся на него, едва он закрыл глаза… и тут прозвучала труба подъёма. «Когда же это кончится?!» — простонал он мысленно. Нориты старательно плескались под струйкой воды из гидрии. Фракийцы уже куда-то смылись. Вокруг ворочался, рокотал и бренчал лагерь афинских гоплитов…

— Вставай, лежебока! — подбодрил Кана Кул Изолид, уже чистенький и подтянутый всем на загляденье.

Поднявшись, Кан в свою очередь ополоснулся нагревшейся в амфоре водой и с опустевшей посудиной сгонял к ручью. Эвридик, похоже, всерьёз воспринял его предложение, потому что, вернувшись к костру, он обнаружил юного фракийца разрезающим на кусочки изрядный шмат мяса; его старший друг, отшучиваясь от подначек афинян, остатками воды промывал крупу.

— Я тут вот о чём подумал, — известил сослуживцев смышленый сын Тенция, с молодецким уханьем воткнув острое днище амфоры в специально вырытую ямку. — Раз уж мы с Эвридиком регулярно обеспечиваем отряд водой и едой, так, может, нас следовало бы поощрять дополнительной порцией? Ты как думаешь, Фидий?

Десятник задумался буквально на несколько секунд:

— Слушайте мой приказ, юные герои! — изрёк он своё решение. — Дозволяю Эвридику выделять дополнительный кусок сыра для себя на ужин, — выдержал короткую паузу и добавил. — А Канонесу разрешаю выпивать дополнительную чашку воды на завтрак, обед и ужин! Не благодари меня, брат, это самое малое, что я мог для тебя сделать, поилец ты наш!

— Восславим, воины, божественную справедливость десятника Фидия Норита! — возгласил Орфей, которому его младший соотечественник регулярно отламывал половину выделяемого сыра. — И его неизмеримую щедрость!

— Слава десятнику Фидию! — охотно поддержали его сослуживцы, хохоча во всю глотку и аплодируя со всей нерастраченной юношеской дури.

Со всех сторон понеслись смешки воинов сотни Априкса. Они хорошо знали детей Тенция и Изолия, многие на личном примере были знакомы с необузданной фантазией неразлучной троицы друзей-озорников. «Нориты дурачатся», — объясняли они тем, кого заинтересовал приступ веселья. Чтобы сегодняшние читатели лучше смогли оценить «неизмеримую щедрость» Фидия, достаточно сказать, что древнегреческая амфора вмещает от сорока шести до сорока восьми литров жидкости.

Посрамлённый Кан духом не пал, а вполголоса намекнул Эвридику, что теперь он может убедиться в том, что Канонес Норит умеет быть благодарным за заботу о его благополучии.

— Кстати, ты мне обещал вчера что-то оставить, — так завершил он свою высокопарную тираду.

— Раз обещал, значит, оставил, — улыбнулся в ответ юный фракиец и кивнул головой в сторону копейной пирамиды.

Между копьями обнаружилась чаша с вином, сыром и мёдом. Рядом с Каном немедленно возникли Кул и Леон, с которыми он и разделил напиток по-братски. Пока готовилась еда, Орфей услаждал слух воинов пением, даже выдержанный и серьёзный до мрачности Априкс не удержался — подсел в круг слушателей.

— Как спалось? — спросил он Кана, между делом.

— Как человеку с чистой совестью, — ответил Кан. — Благодаря тебе, дядюшка Априкс.

— Служба у меня такая — чтобы у воинов совесть чистой была.

Разговор о вчерашнем дозоре зашёл, когда первый голод был утолён. Леон предположил, что скука в дозоре ужасная.

— Мне так не показалось, — спокойно ответил Кан. — Кстати, Фидий, тысячник афинского войска Адамант приказал мне передать тебе и тысячнику Тенцию Нориту, что он объявил мне благодарность за службу. Спасибо, что напомнили, а то я в запарке забыл.

— За что благодарность-то? За то, что Аламу не уснуть помог? — ухмыльнулся Кул.

Кан с показным равнодушием сунул в рот кусок хлеба и старательно его пережевал, запил вином и ответил вполголоса:

— За то, что помог Аламу Адамантиду, гоплиту десятка Милона Адамантида тысячи Адаманта отразить вылазку вражеских лазутчиков. Их было двое. Одного я ранил, но он сумел сбежать. А другого сбил с ног, тут его Алам и зарезал.

— Ай, да малыш! Поздравляю! — Торит не поленился подняться, чтобы подойти и похлопать брата по плечу; он был простодушен как все очень сильные люди.

— Чем докажешь?! — не поверил Изолид; он, в отличие от Торита, знал насколько его друг-заединщик привержен искусству розыгрыша.

— Проверь наконечник моей сариссы, пока я его не отчистил, — посоветовал Кан, не отрываясь от котелка с кулешом. — Всё поймёшь сам.

— Ты что, кровь не стёр?! — обомлел Фидий. — Твоя сарисса всю ночь ржавела?!

— Стёр, конечно, — улыбнулся младший из братьев Норитов. — Но Кулу побегать полезно.

— Трепло! Что такого в твоей пике?! — Кул плюхнулся на свой плащ возле котелка, из которого они хлебали с Леоном. — Ты, наверно, червяка заколол — всё острие в земле.

— Ну, я ещё не настолько велик, чтобы оружие об трупы вытирать, — объяснил Кан, дожевав хлебную «ложку». — Поэтому воткнул лезвие в землю разок-другой. Но тебе этого не понять, юноша… — добавил с ехидцей.

Фидий слушал пересмешки младшего брата и удивлялся его хладнокровию — своего первого сражённого противника он помнил до сих пор, он часто являлся ему в кошмарах, пытался утащить за собой…

— Ну, если наш великий воин уже насытился, может, приступим к чистке снаряжения? — спросил он с усмешкой. — Сотник намеревается провести смотр ровно в полдень, мне не хотелось бы снова отряжать меньшого в дозор. А то он без нас всю имперскую нечисть повычистит. Подъём, лентяи!

«Лентяи» безропотно вооружились кусками войлока и принялись надраивать до блеска металлические части доспехов и оружия. Смотр прошёл буднично, Априкс остался доволен состоянием своего отряда и распустил его.

После обеда Фидий дал своим воинам отдохнуть с часок, потом приказал подниматься:

— Будем изучать приёмы фехтования, — сказал он. — Заняться-то всё равно больше нечем…

В этот день они изучали «двойную обманку» из богатейшей коллекции Тенция, тяжёлые бронзовые клинки с размаху сталкивались в знойном воздухе Мегариды. Молодые воины очень скоро усвоили простую, но полезную истину — если хочешь надёжно остановить вражеский клинок, направленный в твою голову человеком, значительно превосходящим тебя по весу, ты должен не просто подставить свой клинок, а нанести встречный удар.

Усталые, но довольные, они возвратились к костру, где близнецы, отпущенные Фидием раньше, ввиду того, что «двойную обманку» они знали не хуже десятника, встретили их очередным кулешом. В ожидании остывания горячего, как пламя, ужина десяток занялся правкой зазубренного оружия.

А когда они наконец-то расселись у котелков с кашей, к костру пожаловал сотник Априкс в сопровождении непременного Мариарха Брети. На этот раз сынишка Ритатуя выглядел полным энергии и сарказма.

— Фидий, гоплит твоего десятка Канонес Норит на неделю переводится в распоряжение стратега Ритатуя Брети, — хмуро сказал Априкс, который терпеть не мог, когда его сотня несла даже такие потери. — Кан, возьми свои вещи и забери дротики из обоза.

— Вот и отоспался… — проворчал Кан, влезая в панцирь.