Гроза над Элладой

Крах Первой Имперской

Пока разведчики Ритатуя испытывали свою горестную судьбу, сам архистратег союзной армии тоже времени зря не терял. Ежедневно, ежечасно маневрируя крупными отрядами воинов, прощупывал он крепость фронта противника, в коротких разведывательных сшибках готовя свои войска к решительному столкновению с захватчиками.

Да, как это ни странно, афинский полководец ничуть не был смущён отсутствием в действующей армии её лучших бойцов. Его это мало интересовало: в подобном сражении один человек и даже десяток практически ничего не решают, даже если этот десяток будет сплошь состоять из Канов Норитов. Гораздо большую пользу, если не решающее значение, представляют монолитность, стойкость и взаимопомощь всего войска — выучка и физические данные абстрактного «среднего» солдата. В результате долгих прикидок и перетасовок Ритатую удалось повысить уровень боеспособности наименее организованных отрядов за счёт присоединения их к самым надёжным частям. Локрийцы и эпирское племя иритов находились в подчинении у Кэнта. Саламинцы держались рядом с беотийскими и афинскими гоплитами, а фессалийская пехота была усилена коринфийцами и этолянами.

В общем, для битвы всё было готово. Дело было за немногим — за разведчиками. Ритатуй не мог и не хотел ввязываться в большую драку с Виленом, не зная, сколько времени у него в запасе. Вполне могло случиться так, что на следующий же день уставшему от бойни ахейскому войску придётся отражать атаку Второй Имперской. Эта неожиданность могла плохо кончиться. Цари, жрецы и даже вожди небольших фракийских и македонских племён осаждали Ритатуя требованиями ускорить сражение или хотя бы назвать конкретную дату, но архистратег упорно отмалчивался, а в особо трудные минуты раздражался приступами малопонятных пророчеств. Он ждал донесений. Он умел ждать. У худого и щуплого Ритатуя были не нервы, а стальные канаты.

У рослого и могучего Фидия нервы оказались послабже. Впрочем, его собственный десяток подавал ему плохой пример: после отъезда Кана и Кэма Нориты и их ближайшие соратники забыли про веселье. Братья и Кул кстати и некстати вспоминали прежние проделки своего младшенького, у Венеты глаза были вечно на мокром месте, а Эвридика с Миданой грустили из солидарности с прекрасной коринфянкой.

Один Орфей, наперекор всему и всем, пытался развеять грусть-тоску овладевшую таким весёлым, в недавнем времени, десятком. Однако, надо сказать, это ему удавалось всё реже, поскольку запас озорных песенок, даже у него, был весьма ограничен. Конечно, Фидий старался держать марку: не бегал ежедневно на дорогу, ведущую в ставку Ритатуя, и не просиживал там до вечера, как Венета; не впивался взглядом в каждого воина, носящего чешуйчатый панцирь, как братья; зато заметно посуровел и стал плохо спать ночами. Ещё бы ему было не беспокоиться — срок генеральной битвы неумолимо приближался, а в десятке отсутствовали два лучших — в чём он никогда и никому не признался бы — воина.

И в один прекрасный день терпенье старшего из братьев Норитов истощилось окончательно. Прекратив обычные учения десятка, не доведя их и до половины обычного времени, он отправился к архистратегу, оставив у костра лишь щит и копьё с дротиками. Члены десятка оторопело смотрели ему вслед.

— Ты куда? — крикнул Торит, но Фидий не удостоил его ответа.

Через четверть часа он подошёл к шатру Ритатуя. Охранники молча скрестили копья, загородив вход. Десятник смерил их злобным взглядом:

— Мне нужен стратег Ритатуй, — сказал он холодно. — Доложите ему о том, что десятник Норит из сотни Априкса тысячи Норита хочет видеть главнокомандующего.

Заявление Фидия произвело впечатление на телохранителей полководца — они, разумеется, слышали о погроме, учинённом в шатре Литапаста.

— Архистратег занят, — извиняющимся тоном ответил один из сторожей.

— Я подожду.

— Ну, зачем же, — послышался из шатра озабоченный голос Ритатуя. — Входи, Фидий.

Главнокомандующий союзной армии сидел на походном стульчике возле небольшого стола, уставленного посудой. Напротив — на таком же сиденье расположился незнакомый Фидию парнишка в грязном изорванном хитоне, перетянутом в талии широким поясом из медных блях с двумя привешенными по бокам кинжалами. Лица Фидий не разглядел — его закрывали свесившиеся пряди слипшихся от пота и пыли волос — зато запах конского пота, которым так и разило от парнишки, он учуял сразу. «Гонец… Откуда? С какими вестями?» Впрочем, о том, что новости нерадостные, можно было прекрасно понять по хмурому лицу полководца.

— Рад видеть тебя, Фидий, — сказал он, хотя выражение его лица говорило о противоположных чувствах. — С чем пришёл?

— С жалобой.

— На кого? Говори, не бойся… хотя, что это я…

— Я хочу пожаловаться на тебя, архистратег, — отрезал Фидий.

— Потише, воин. Не видишь — спит человек? — Ритатуй кивнул на парнишку. — Ты, похоже, совсем рехнулся. Жаловаться мне на меня же! Мне что — себя в кандалы заковать?

— В кандалы никого заковывать я не прошу; я просто прошу тебя, стратег, встать на моё место.

— А что — я бы не отказался! Только хотелось бы знать, кто на моё встанет. Нельзя ли покороче, Норит, у меня дел невпроворот.

— Можно и покороче, — согласился Фидий. — У меня в десятке осталось девять человек, из них три девушки.

— Так, дальше!

— Вот я и хотел бы знать, что мне прикажешь делать с таким десятком?

— Ах, вон ты о чём! — Ритатуй с неожиданной яростью зашипел, как рассерженный кот. — А ну, пошёл прочь, паршивый молокосос, времени нет о тысячах позаботиться, а тут ты со всякой мелочью! Я кому сказал — проваливай!

— Мой десяток имеет две благодарности, — холодно ответил десятник. — Одну от тебя, стратег, другую — от Кэнта Аркадца. А поскольку больше ни один отряд не награждался дважды, я считал, что мы сражаемся лучше других. Скоро решающее сражение, и сотник Априкс надеется на нас, как прежде. Как прикажешь быть с этим, стратег?

— А как прикажешь быть тем, у кого после боёв в строю осталось по шесть-семь человек? — с гневной ехидцей поинтересовался Ритатуй. — Всем идти жаловаться к архистратегу?

Тут уже взъярился Норит — нашел, с чем сравнивать!

— Если бы нас покрошили атланты — я бы молчал в тряпочку! — рявкнул он. — Да только всё дело в том, что атланты с нами никак не могут управиться! Людей у меня взял ты — так дай кого-то взамен! Требование моё справедливо, и криков твоих я не боюсь — не так воспитан! У меня всё!

— Нет у меня людей, Фидий, — устало сказал Ритатуй. — К тебе ведь кого ни попадя не пошлёшь… Знаешь, что если хочешь, возьми вот этого малыша, — он коснулся склонённой головы гонца.

Парнишка с трудом поднял лицо от сложенных на столе рук, потускневшие от усталости синие глаза его уставились на Фидия с тупым равнодушием. «Хорош!» — подумал десятник, а вслух сказал:

— Только детей нам и не хватало. Девушек защищали, теперь ещё и этого придётся.

Парнишка в ответ презрительно скривил рот:

— Смотри, как бы самому помощи не запросить, — процедил он сквозь зубы. — Тоже мне — любимец Ареса! Без тебя обойдусь как-нибудь, мне бы только со сволотой имперской поближе встретиться.

Самоуверенность малыша Фидию понравилась.

— Ладно, — сказал он со вздохом, — раз больше никого нет… Как тебя зовут, гигант?

— Звать его Ликом, — поспешно сообщил Ритатуй. — И поверь, Фидий, он малый не промах, так что передай своим, чтобы не задирались, а то снова за пополнением заявишься.

— Пошли, что ли… — Фидий хлопнул эдейца по плечу. — У костра отоспишься.

— Кстати, — заметил стратег, когда Лик со своим новым командиром выходили из палатки, — будь добр передать Кэнту, чтобы пришёл ко мне. И срочно.

— Будет исполнено, — отозвался Норит, и добавил, прощаясь. — Хайре!

«Хайре… — подумал Ритатуй с горькой усмешкой. — Радоваться-то нечему — вот в чём беда!»

Всю дорогу от шатра полководца до бивуака правого фланга новые соратники протопали молча. Фидию, вместо двух отменных рубак получившему ободранного мальчугана, само собой было не до разговорчиков. Едва не падающий от усталости Лик был тоже не очень расположен к беседе.

Десяток встретил их настороженно, впрочем, Лик не обратил на это внимания. Пробормотав «Я малость вздремну», он рухнул возле костра на чей-то плащ, по-хозяйски завернулся в него и захрапел.

— Это кто? — спросил Торит, тыча пальцем в спящего.

— Пополнение. Не видишь что ли? — огрызнулся Фидий. — Мидана, слетай к Аркадцу и скажи, что их обоих с Гертом вызывает Ритатуй.

Мидана охотно кивнула и убежала.

— Ну, не знаю, как насчёт Кэма, — рассуждал между тем младший Изолид, задумчиво разглядывая Лика, — а Кану он совсем не уступит. По крайней мере, что касается возможности похрапеть.

— А что он вообще за фрукт? — поинтересовался Орфей.

— Откуда мне знать! — с досадой ответил десятник. — Ритатуй говорит, будто он себя неплохо проявил. А где — о том лишь двоим ведомо. Ну ладно, хватит трепаться! Венета, Эвридик… тьфу ты… Эвридика, варите ужин. Остальные, айда за мной!

Доведя учения до конца молодые воины вернулись к костру. Венета, Мидана и Эвридика уже поджидали их с ужином, Лик всё ещё спал.

— Во даёт! — с восхищением сказал Орфей.

— Подъём, старина! — Кул потряс нового товарища за плечо и тут же отшатнулся в сторону; мгновенно проснувшийся Лик вспрыгнул на ноги и схватился за рукояти ножей. — Сумасшедший какой-то, честное слово!

Лик озирался по сторонам с абсолютным непониманием:

— Э, приятели, где это я? — спросил он. — Ах да, вспомнил! Ведь ты мой командир Фидий.

— Совершенно верно, — подтвердил старший Норит. — А это твои товарищи: Леон, Торит, Гифон, Кул, Орфей, Эвридика, Мидана…

С каждым новым именем дугообразные брови Лика всё ближе сходились к переносице. Он хорошо помнил, что уже слышал их, но где — спросонья вспомнить было довольно трудно.

— … Венета, — закончил Фидий.

— Ве-не-та?! — Лик вздрогнул и повернулся к девушке. — Коринфянка?!

— Коринфянка, — подтвердила та и оглянулась на Фидия.

— А ты Фидий Норит? — глаза маленького фессалийца широко распахнулись.

— Верно! Откуда ты меня знаешь?

Ошеломление Лика было полным:

— Вот это да! — промолвил он и замер, как вкопанный, лицо его побледнело, словно у мертвеца. — Вот это да!

— Откуда тебе известно моё имя? — Фидий шагнул к оцепеневшему мальчику, встряхнул его за грудки.

— Так это, значит, меня вместо Кана и Кэма? — вопросом на вопрос ответил тот.

— Отвечай! — Фидий встряхнул его ещё сильней.

— Да убери ты лапы, бревно тебе в глотку! — заорал выведенный из зыбкого равновесия Лик. — Из Фессалии я, из Фессалии! С братом твоим за атлантской нечистью следил!

— Что, что с ними?! — это уже Венета схватила Лика за руку и трясёт его со всей силы. — Где они? Ну, говори же ты!

— А что я тебе скажу? — в свою очередь спросил эдеец, опуская голову. — Врать меня не научили… Я из Эдеи, город наш спалили атланты. Уцелел чудом, очнулся на закате, пошёл в погоню за врагами, чтобы за родных отомстить. По дороге встретил ваших, меня взяли к себе. Напали на обоз авангарда, потом прорвались сквозь стражу Оленьего прохода, чтобы основные силы разведать. На обратном пути в Оленьем проходе наткнулись на засаду… — малыш тяжело вздохнул и замолчал.

Девушки, плача, утешали рыдающую Венету. Плакал мужественный Леон, опустив плечи, замерли старшие братья Кана, Орфей тупо смотрел себе под ноги…

— Скотина! — гневно сказал Кул, хватаясь за рукоять меча; слова чёрным потоком хлынули из кривящихся губ Изолида со всё возрастающим бешенством. — Подонок! Сволочь фессалийская! Сам удрал, а товарищей бросил, подлюга! Своими руками удавлю!

Он бросился на Лика. Фидий и Торит перехватили его, Изолид бился в их могучих объятиях, стараясь вырваться, плакал навзрыд и поносил эдейца, на чём свет стоит. Десятой доли тех оскорблений, которым подвергся Лик, хватило бы для пяти смертельных поединков. Но Лик не двинулся с места, пока Кула не утихомирили. Только тогда он сделал шаг вперёд:

— Я не буду драться с тобой товарищ. Ты потерял друзей и ещё не знаешь меня. Не завтра-послезавтра будет решающее сражение, и ты увидишь, боюсь ли я смерти. И тебе будет стыдно за свои слова, я знаю. Виновным я себя не чувствую — я ничем не помог бы ребятам, атлантов было слишком много. Кроме того, уйти мне пришлось не по своей воле, по приказу. В нашем отряде приказы было принято выполнять без рассуждений — хороши они или плохи. Вот так.

У костра воцарилось неловкое молчание. Неизвестно, сколько бы длилось оно, если бы не Торит:

— Не обижайся, эфеб, — сказал он, обнимая за плечи маленького фессалийца, — Кул не ведал, что творил. Кан был его лучшим другом. Не таи зла, не лелей обиды. Ты полноправный воин нашего десятка, и если кто обидит тебя, тот будет иметь дело с нами. Садись, и помянем героев чашей вина.

Узнав о смерти младшего сына, Терций только плечами пожал: он давно знал, что мальчишке не суждена долгая жизнь — не приспособлен он к ней, слаб и вял. Чего такого жалеть? Судьба! Аиду и Персефоне принесли скромную жертву, чтобы впустили несчастную душу в свою подземную обитель. Устроили небольшой поминальный пир, на этом всё и кончилось.

Куда больше печалились фессалийцы. Они узнали о гибели Афинянина и торжественно поклялись отомстить за его смерть. Иолай, Эврит, Ясон и юный лапифский царевич Пейрифой насели на Ритатуя — требуя назначить срок генерального сражения, а в случае отказа или обычных увёрток пригрозили увести обратно свои войска.

— Это вы хорошо придумали, — спокойно ответил им Ритатуй. — Негоже оставлять Фессалию без защиты. Ты, Пейрифой, и ты, Ясон, завтра же двинетесь домой. В крупный бой с противником не вступайте, тревожьте его набегами, как привыкли. В помощь отдаю вам Якхикса и три тысячи гоплитов из личного своего резерва. Задержите Фермопила, хотя бы на месяц. За этот месяц мы разобьём Первую Имперскую и придём в Фессалию, я вам обещаю.

Ритатуй ошибся в расчётах, а это с ним случалось не часто. Война с Виленом затянулась на всю осень. Онесси сумел доказать, что каким бы плохим учеником ни был он сам, учитель-то у него был преотменный! Служить под командованием Ивена и ничему не научиться — это нужно быть вовсе умолишённым, а Вилен Онесси дураком не был. Из Империи прислали подкрепеление — полностью укомплектованный, хорошо обученный двадцать первый когопул под началом Герминия — тридцатилетнего полководца, который наводил порядок на севере будущей Италии. С помощью свежих сил Вилен сумел потеснить войска Аристарха и снова вплотную приблизиться к Коринфу.

Фессалия гибла под нажимом Фермопила. Ролоин брал город за городом, отряд Ясона нёс тяжёлые потери, ежедневно сшибаясь с имперской конницей. Пала Лариса, пожары гуляли по Фтии. Под Дельфами потерпело сокрушительное поражение эпирское ополчение. Сгорели Феры, на крепостных стенах Калидона выли одичавшие псы… Казалось, вся Эллада вот-вот захлебнётся в собственной крови. Медлить долее стало невозможно — был уже открыт путь на Фивы.

Холодным утром в начале дождливой зимы ахейская армия была поднята на ноги командирами за два часа до обычного срока. Плотно позавтракав и оправившись, воины с хмурыми лицами начали снаряжаться. Сотники, не скрываясь, предупредили бойцов на какое дело пойдут.

Звон доспехов по всей ширине Истмийского перешейка встревожил вражеские пикеты; к Вилену помчались конные гонцы. Не прошло и четырёх часов, как узкая полоска земли между двумя морями затряслась от тяжёлой поступи сотен тысяч ног, обутых в боевые сапожки, центры обеих армий, которыми, соответственно, командовали Мелас и Герминий, встретились раньше флангов.

Как и полагается по ритуалу подобных торжественных встреч вперёд вышли поединщики, чтобы перед всеми и своими, и чужими, продемонстрировать свою силу и искусство боя. Атланты громовым криком приветствовали двух знаменитых ветеранов — красу и гордость имперских армий — Ульф и Восен, потрясая поднятыми над головой мечами и щитами, горделиво прохаживались по ничейной земле, не выказывая ни волненья ни нетерпенья. Посмеивались, подзадоривая ахейских гоплитов, а сами нет-нет, да обменивались понимающим тревожным взглядом — эллины не кролики, просто так зарезать себя не позволят.

Зря ты убил Допа, — сокрушённо сказал перед боем Восен. — Лучшего напарника тебе не найти!

— И это я слышу от самого Восена?! — ободряюще улыбнулся Ульф. — Да Железный Палец — мальчишка рядом с тобой!

— Я уже стар, Великолепный, — покачал головой ветеран-поединщик. — Эта война для меня последняя; если останусь жив уйду на покой.

— Что же ты будешь делать на родине? Строевая лошадь гибнет в мирном труде.

— Денег до конца дней хватит, — старик гордо вскинул голову, — да к тому же Ивен приглашал в учителя к сыну: потомок Аяхти должен умело обращаться с оружием.

— Так зачем тебе этот поединок? — полюбопытствовал Бартоно. — Откажись.

Глаза старика блеснули негодованием:

— Отказаться? Когда ближний родич царей Империи оказывает мне честь, признавая мои заслуги и умение? Ты спятил, мальчишка!

— Ты куда? — Меласс крепко ухватил за плечо своего племянника, служащего у него сотником личной охраны.

Золотоволосый красавец Мелеагр мотнул головой в направлении вражеской фаланги…

— Хочу судьбу испытать.

Фиванский басилевс презрительно скривил губы.

— Никогда не думал, что сын Ойнея не уважает собственный род! Если выйдет кто-нибудь из Онесси, я первый вытолкну тебя ему навстречу, но драться с безродными псами — этого я не допущу! Я послал за Эвритом и Тенцием, они проучат атлантов. И это для них большущая честь. Не считаешь ли ты себя крепче Тенция?

— Мне не доводилось скрестить с ним клинка, — запальчиво возразил Ойнид, — но если придётся — рука не дрогнет!

Подчинённые Мелеагра с восхищением и гордостью слушали своего начальника. Мелеагра любили все, кого сводила с ним судьба. Во-первых, он был красив, как бог, сложен и развит с удивительной гармонией. В его прекрасных синих глазах светились ум и достоинство, даже незнакомые проникались к нему доверием с первого взгляда. Нравом он обладал открытым и простым, говорил, что думает, никогда не сквернословил и не тиранил окружающих. Его вежливость у фивян вошла в поговорку, как и его храбрость. И при всём при том он никогда не хвалился своими добродетелями и заслугами.

Впрочем, один недостаток за ним всё же водился: его легко было обидеть, и тогда… силы он был неимоверный, а ловкости его могла позавидовать любая кошка, поэтому, стоило ему завестись, как всё кругом превращалось в первобытный хаос. Только близкие друзья позволяли себе шутить с неистовым Мелеагром — друзьям он прощал многое. Вот и сейчас он обиделся на дядю, но постарался сдержаться по двум причинам. Во-первых, перед ним был пожилой человек, а кроме того — глава его рода. Поэтому, для порядка поворчав о том, что ближайшие родственники норовят превратить его в простое украшение фивского престола, он перенёс своё раздражение на врага и торжественно поклялся сложить свою голову, если войско потерпит поражение.

— Я запрещаю участвовать тебе в поединке! — резко сказал Кэнт.

Тенций засопел, как рассерженный бык:

— Никто не вправе запретить гоплиту схватиться в врагом! Мне сам Эгей вручал серебряный меч — я лучший поединщик Аттики.

— А мне плевать, как мои тысячники владеют мечом, лишь бы отрядами командовали, как следует! У тебя под началом три тысячи воинов, а ты за минуту перед боем, хочешь бросить их на произвол врага, лишь бы перед фивянами покрасоваться! Стыдно Норит! Совесть иметь надо!

— Правильно, — поддержал стратега Гивс. — Чем бы ни кончился поединок, ты к своим вернуться уже не успеешь. Будь ты простым тысячником, замену тебе бы нашли, но афиняне подчиняются только тебе.

Знаменитый поединщик в бешенстве плюнул на землю. Но сторону Кэнта приняли и Герд, и Изолий, и Эллиот…

— Я тебя заменю в поединке, — сочувственно сказал Адамант, — только не ставь над моей тысячей Априкса. Хорошо? Руководи ею сам.

Десяток Норитов проводил Адаманта завистливыми взглядами — любой из парней охотно поменялся бы местами с афинским тысячником.

— А вы не боитесь, что он может и не вернуться совсем? — тихо спросила Мидана.

— Кто? — засмеялся Кул. — Дядюшка Адамантес? Да он одной левой любому имперскому щенку голову напрочь оторвёт!

— Ты думаешь, только ахейцы умеют головы отрывать? — Мидана обожгла его гневным взглядом. — А ветераны, к твоему сведению, не барашки! И не щенки. Орит, например, хоть и покрепче некоторых дерётся, а с ветераном даже безоружным спасовал!

— Да ладно тебе! Чуть что, сразу: «Орит, Орит»! Нашла с кем Адаманта равнять!

— Лучше бы всё же отец пошёл, — заметил Гифон.

Через полчаса после брошенного вызова на нейтральную полосу вышли Адамант и Эврит. Они спокойно двинулись навстречу атлантским поединщикам. Сойдясь, остановились в нескольких шагах друг от друга.

— На вид, дохловаты, — оценил имперцев фессалийский боец.

Афинянин, как более опытный, покачал головой:

— Атлеты, оба. А то, что с виду — ничего особенного — так это ещё хуже. Стало быть, фехтование знают досконально. Поостерегись на всякий случай.

— Как поделим? — спросил Ульф.

Восен кивнул на Эврита:

— Этот наверняка силой берёт, а я ему не уступлю. Бери длинного — он порезвей.

— Беру старика, — сказал Адамант. — Тебя он обманет, битый лис. Да и выглядит покрепче.

Ахейцы поменялись местами. Атланты тоже.

— Не нравится им наш расклад, — отметил афинянин, — соображают. Начнём, как есть, переиграем по ходу.

Прикрывшись щитами, две пары бойцов решительно преодолели оставшееся расстояние, схлестнулись. В сыром пасмурном воздухе замелькали мечи, послышался гулкий звон бронзы.

Адамант приступил к делу осмотрительно, осторожно. Ульф тоже не торопился. А вот у Эврита с Восеном сразу завязался обмен тяжеленными ударами. Не сходя с места, точно матёрые быки, уставившие лоб в лоб соперника, они бились что есть сил, так, что бронза трещала. Эврит толкнул противника щитом, Восен не пошатнулся и тоже проверил его на крепость, с тем же успехом. Афинянин, тем временем, уводил Великолепного от второй пары, затем, когда счёл расстояние достаточным, резко повернул и со всех ног бросился назад. Ульф, слишком поздно разгадавший уловку ахейца, метнул ему вслед кинжал, но опытный Адамант предвидел подобную реакцию противника — заброшенный за спину щит отразил вражеский клинок.

Атланты взвыли от ярости и разочарования — Ульф явно не успевал на помощь Восену; старый поединщик на несколько секунд остался один против двух грознейших противников. Они ударили разом с разных сторон. Меч Эврита старик отразил щитом, но клинок Адаманта, встретившись с атлантским мечом, соскользнул вниз и распорол вражеский панцирь в области живота. Восену этот приём известен не был — во всей Ойкумене его знало полтора десятка человек; и все они принадлежали к семьям трёх афинских друзей.

Поединок можно было считать проигранным. Но Восен не даром считался гордостью Второй Имперской — понимая, что жизнь его утекает песком между пальцев судьбы, он бросился на Адаманта и обхватил его тело руками, тесно прилепившись к нему. Ошарашенный афинянин на секунду растерялся, а потом перехватил меч клинком вниз и несколькими ударами прикончил атланта, освободившись из его яростных объятий. Однако этого времени Ульфу вполне хватило для того, чтобы смертельно ранить Эврита.

Поединок Ульфа и Адаманта был долог и яростен. Длинным рукам и выносливости оружейника Бартоно противопоставил свой огромный опыт и чудовищную силу. Звон клинков и лязг щитов заполнил пространство между враждебными фалангами на сто шагов в обе стороны. Силы были почти равны, поэтому дело решила воинская уловка.

Подманив афинянина к телам павших бойцов, Великолепный несколькими перемещениями развернул его спиной к лежащим и ринулся в решающую атаку, осыпая врага ливнем ударов. Адамант попятился, и на секунду потерял равновесие, споткнувшись о тело Эврита. Этого мгновения, этой задержки атланту оказалось достаточно, чтобы проскользнуть афинянину за спину… Окровавленный кончик вражеского клинка выглянул из нагрудной пластины панциря знаменитого Адаманта. Он ещё несколько секунд стоял, не веря в своё поражение, потом, собрав остаток сил, зычно позвал: «Тенций, Тенций, ко мне!» — и повалился ничком.

Его победитель, высвободив клинок из тела поверженного ахейца, в свою очередь, издал оглушительный клич атлантского воинства: «Кетль сияет!» — и, прикрывшись щитом, медленно пошёл на вражескую фалангу.

— Кетль сияет! — ответили ему ряды Первой имперской и обрушились на эллинов.

Грохот столкнувшихся армий распугал даже орлов, барражировавших в небесах. Обескураженные поражением своих поединщиков, бойцы центра союзного войска невольно попятились, но свирепый Мелеагр во главе своей сотни с такой яростью набросился на атлантов, что свёл на нет первоначальное преимущество имперской солдатни.

— За Адаманта! За Адаманта! — загремели вслед за фиванским богатырём ахейские воины, разгораясь гневом и решимостью.

На правом фланге союзной армии сражение проходило в будничной обстановке — лучшие бойцы Ахайи, уже имевшие опыт схваток с Белыми Султанами, по привычке тесно сомкнули щиты, врезались во вражеский строй и принялись за дело с основательностью ветеранов. Десяток Фидия рассредоточился в третьей и четвёртой шеренгах своей сотни, построенной в десять рядов, так что в начале сражения лишь обе лучницы участвовали в схватке, экономно расходуя стрелы. Малыш Лик нервно облизывал сохнущие губы — облачённый в отцовский панцирь и прикрываясь не по росту большущим щитом, он опасался, что не сумеет удержать ряд в строю гоплитов. При всей храбрости и ловкости он всё-таки был слишком лёгким для столкновения грудь в грудь.

— Не трусь, Эдеец, — ободряюще подмигнул новичку добросердечный Торит. — Если что, мы тебе пособим, придержим слишком крупных. Твоё дело подменить Леона, пока он шлем поправит и пот вытрет; а это дело пары минут.

Массивный Леон, опора фаланги, согласно кивнул своим уникальным шлемом; часть конских волос с боковых гребней сползла на грудь любимого сына Тенция Норита:

— Двух минут мне вполне достаточно, — поддержал он своего «заступника». — Ты главное не забывай — с какой стороны вклиниваться.

Очередь скрестить клинки с атлантскими гвардейцами десятку Норитов пришла через полчаса после начала боя. Первыми за копья взялась основная линия десятка — Фидий, Эвридика, Леон, Мидана и Гифон; чуть погодя, они метнули свои копья в противника и обнажили мечи, поочерёдно заступив места выдохшихся бойцов первого ряда. Девушки стойко приняли тяжесть сражения в развёрнутом строю при активной поддержке Орфея и Торита, стоящих позади них.

Юный эдеец старательно тыкал копьём поверх плеча могучего Леона, что получалось у него не очень удачно, поскольку рослый Норит осыпал противостоящих ему атлантов настоящим градом ударов. Он размахивал тяжеленным своим клинком, словно спицей в катящемся колесе, и малышу было крайне сложно выбрать момент для того, чтобы провести выпад. А ещё он с трудом сдерживал ярость, вскипевшую в сердце при виде врага. Вот они — эти крысы, что в его отсутствии загрызли заботливую, самоотверженную матушку и смешливую сестрицу…

— А ну, пусти меня, афинянин! — зарычал он, не справившись с очередным всплеском злобы, и проскользнул в первый ряд со стороны щита, прикрыв им отступившего Леона.

Его буквально трясло от бешенства и ненависти. Швырнув щит в лицо своему противнику, он выхватил кинжалы и, упав на колено, вонзил один из них в пах атланту, стоящему перед ним, а второй — в бедро стоящему справа…

— Крысы! Крысы! Крысы! — вопил он, размахивая окровавленными клинками. — Всех зарежу, всех порву! Крысы!

Развёрнутый строй — вещь, не терпящая импульсивности, пока её держат. Гоплитов — тяжёлую панцирную пехоту не зря подбирали в стандартном облачении и неделями учили держать строй. Самый сильный, самый быстрый, самый ловкий атлет в одиночку бессилен против стены сомкнутых щитов, над которой видны лишь головы, облачённые в шлемы, а в промежутках торчат остро отточенные клинки. Пока эдеец устрашающе размахивал своими ножами, сразу три копья ударили ему в грудь и шлем, а противник, стоявший слева, саданул его щитом в бок. И отправиться бы Ликаону на встречу со своей потерянной семьёй, если бы не Леон.

Леон оказался быстрей всех атлантов — он сгрёб малыша за шиворот и отбросил его в третий ряд, заткнув образовавшуюся брешь своей внушительной особой. Ножи у Лика отняли, Эвридика несколькими звонкими пощёчинами привела его в чувство, а Фидий клятвенно пообещал, что если эта фессалийская истеричка ещё раз позволит себе что-то подобное, то она (в смысле эта фессалийская нервная баба) до конца войны будет драить доспехи всему десятку.

— Ты мне, гадёныш, не смей строй рушить! Пришибу, и никто не заступится! — так закончил свою исключительно экспрессивную тираду грозный десятник Фидий Норит.

Меж тем, троица гоплитов десятка в составе Леона, находящегося в центре, и Торита с Орфеем, примкнувших к нему с боков, выдвинулась вперёд на пару шагов, и Эвридика вручила Лику его потерянный щит.

Ритатуй расположился на насыпном холме в тылу возле того места, где смыкались войска центра и левого фланга. Согласно Допотопным греческим традициям, на левом краю размещались наименее обученные, наименее снаряжённые отряды. Здесь ожидался, поэтому прорыв вражеской армии. На военном совете обсуждались два варианта противодействия этой вероятности. Якхикс предлагал своевременно ввести в бой резервы, чтобы стабилизировать ситуацию. В этом случае лучшие войска Эллады рано или поздно сломают строй врага на правом фланге, и тогда вместе с конницей можно будет окончательно отрезать атлантов от Коринфа и нанести массированный удар в тыл центру.

Сам же архистратег союзной армии настаивал на втором варианте плана, более рискованном, но и менее ожидаемом со стороны вражеского командования. Военный совет к этой задумке отнёсся с опаской, поддержку Ритатуй нашёл лишь в Аркадце, Эллиоте да Эврите. Пришлось «включать пророка», давить на соратников заслуженным авторитетом. Конечно, этой выходкой он ставил под удар славу не только непобедимого полководца, но и ясновидца, однако он был твёрдо убеждён в правильности своего выбора и готов был рискнуть всем.

Десять самых опытных гонцов на самых быстрых скакунах терпеливо ожидали приказаний стратега, коротая томительное время за игрой в кости. А полководец не отрывал взгляда от картины разворачивающегося сражения. С высоты холма ему были прекрасно видны и бьющиеся войска, и резервные отряды, и командные пункты врага.

Судя по тому, что полоса фронта медленно, нехотя, но всё же удалялась от Ритатуя в том месте, где сражались лучшие силы союзного войска, а левый фланг упорно держался на месте, ахейские воины научились одолевать атлантов. И не только простых пехотинцев, но и отборные отряды Белых Султанов. Однако в запасе у Вилена стояли ветераны, которых Ритатуй опасался больше остальных. По мнению Аркадца, ветераны и в одиночку могли оказать сопротивление всей союзной армии, поэтому архистратег и не спешил, давал возможность осторожному Вилену пустить в ход резервы. А для этого должны были созреть весомые причины.

Одной из таких причин стал натиск правого фланга ахейцев. Единожды обратившись в бегство, воины шестого когопула Первой имперской внутренне надломились. Они вдруг поняли, что тоже хотят жить, и не намерены отдавать свои драгоценные жизни за государство, которое не даровало им — сиротам поневоле — и крупицы человеческого тепла, человеческого участия. Они вдруг вспомнили свои школы, в которых ничего, кроме тяжёлого труда и побоев для воспитанников не предусматривалось. Они вспомнили смерть своих друзей от рук преподавателей в предвыпускном сезоне и невозможность отомстить за них убийцам. Нет, Белые Султаны не разучились владеть оружием, не растеряли накопленных сил; просто из безукоризненных механизмов убийства они превратились в обычных солдат. И вместе с другими пятились под натиском южан, фракийцев и отборных отрядов афинского ополчения.

Опасаясь окружения, Флик бросил в бой шесть тысяч ветеранов, имевшихся в его распоряжении. Когда в передних рядах появились пожилые хмурые мужики в бронзовых обручах вместо шлемов, отступлению атлантов пришёл конец. Пелопонессцы и коринфяне были остановлены, а вот афиняне дрогнули, когда стали нести настоящие серьёзные потери. Ведь, как ни крути, они были всего лишь ремесленниками; дома у них остались семьи. И им сделалось страшно погибать на чужбине, оставив без поддержки родителей, жён и детей.

— Ветераны…

— Они ввели в бой ветеранов…

— Они спустили на нас ветеранов, — пошли гулять причитания по несокрушимым прежде рядам ополченцев.

Герт, заметив, что афиняне попятились, посоветовал Кэнту подкрепить их цепниками и Священным Фивским отрядом. Других резервов у них не было. Однако на сей раз появление фивян и гвардейцев-башей положения не спасло…

И тут над строем пятящегося ополчения поднялся сотник Априкс — известный всем и уважаемый всеми.

— Я что-то не понял вас, воины! — заорал этот уравновешенный и ироничный кузнец. — Они ветераны, сетуете вы. А мы-то кто?! Мы разве не ветераны?! Мне стыдно за нас соседи. Умирать где стоим! Кто отступит — тот больше не афинянин! Тенций, Изолий, хорош прятаться за спины мальчишек! Марш в первый ряд!

Пристыженные знаменитым Априксом, афиняне встали намертво. Фидий, Леон, Торит, Гифон и Орфей рубились практически бессменно, отрабатывая по два срока взамен менее сильных товарищей. Мидана и Эвридика расстреляли оба колчана и бились копьями. Лик поменял щит — первый был до неприличия изрублен свирепым точно кабан, ветераном, лицо которого пересекал страшный рваный шрам, а на правой руке не хватало двух пальцев. Этого зверюгу малышу ни за что бы не одолеть, если бы не дротик Леона, впившийся атланту под правую ключицу. Лишь на секунду замешкался раненный, но её вполне хватило, чтобы измотанный, казалось бы, Лик дотянулся до его шеи…

Центр союзной армии тоже держался прочно. Здесь бились царские дружины Аттики, Беотии, Этолии и Коринфа. Профессиональные воины успешно встретили и ветеранов, введённых в сражение Герминием, едва у ахейцев наметился прорыв. Мелеагр, вооружившийся оглоблей от колесницы, с молодецким уханьем принялся охаживать ею лучших бойцов Первой имперской. Под удар этого неотразимого снаряда угодил и Ульф Бартоно, получивший тяжёлую контузию. Ладно, верные товарищи вынесли Великолепного в тыл, а Вилен приказал вылечить его и сегодня в бой не пускать, даже если очнётся. Такие вояки Вилену были нужны живыми.

А вот левый фланг союзников на втором часу безумной резни дрогнул и начал пятиться. Плохо обученные ополченцы, составлявшие фалангу в этом месте, бились храбро, но уступали захватчикам в выучке. Потеряв треть наиболее упорных и азартных своих товарищей, они начали отступать, огрызаясь на врага и ропща на своё командование.

— Подмога! Нужна подмога! — кричали они, пятясь, сражаясь и умирая.

Тысячники слали гонцов к Якхиксу, командующему левым флангом, указывая на то, что удерживать подчинённых от бегства без пополнения становится всё проблемнее. И что они не могут гарантировать ничего. После длительных и отчаянных просьб Якхикс двинул в бой две тысячи щитоносцев — тот мизер, который был ему выделен Ритатуем.

Увидев, что вражеский полководец израсходовал последний резерв, Вилен, устроившийся на верхушке одной из маниол, велел бросить в атаку ветеранов и отправить конницу на прорыв. Через полчаса левый фланг союзников обратился в бегство. Атланты попытались зайти в тыл основной фаланге, но были остановлены дружинами мирмидонян, саламинцев, локров и мегарян, до поры, до времени примыкавших к войскам центра. А конницу Муроба встретили фессалийцы.

— Ерунда! — объяснил Вилен мудрецу Амо, сидящему рядом. — У ахейцев конница лёгкая, а у нас тяжёлая. Через полчасика, максимум, час Муроб сомнёт туземцев и ударит в тыл. Наливай, мудрый!

— Смотри, светлейший, из ставки туземцев куда-то поскакал верховой, — с тревогой отозвался учёный.

— Пустяки! Это у кого-то нервы не выдержали! Кто-то хочет вернуть беглецов, — хохотнул Онесси.

— Архистратег Ритатуй сказал «Можно»! — выкрикнул гонец, осаживая коня у ставки Литапаста.

— В сёдла! — приказал Литапаст, поднимаясь с кресла.

И пятнадцатитысячная конница, собранная из всех союзных государств, медленно стронулась с места, постепенно набирая скорость.

— Что это там за тучка образовалась? — поинтересовался Амо, с удовольствием отпивая из кубка превосходное вино Вилена Онесси.

— Тучка? — благодушно откликнулся командующий Первой имперской. — Какая ещё тучка?

Но благодушие его улетучилось без остатка, когда пыль, поднятая шестьюдесятью тысячами конских копыт, заволокла четверть горизонта. Провели! Провели, как лопушка-огородника в портовом притоне! Что делать?!

Учитывая полное отсутствие резервов, у Вилена было два выхода: погибнуть с честью или спастись с позором. И будь он не представителем имперского правящего дома, он, возможно, выбрал бы первый вариант…

Десяток гонцов разлетелся из ставки к командирам когопулов и командующим частями фаланги. И когда латная ахейская конница обрушилась на правый фланг атлантов, отшвырнула остатки вражеского конного когопула и зашла в тыл Первой имперской, ни Вилена Онесси, ни сорока тысяч наиболее боеспособной пехоты под Коринфом уже не было. Пока атлантские солдаты гибли под бронзой «туземцев», их блистательное командование ускоренным маршем двигалось к Микенам, где стоял многочисленный имперский гарнизон и хранились приличные запасы продовольствия. Прикрывали отход остатки некогда непобедимого когопула ветеранов.

Увлечённые расправой с туловищем дракона, ахейцы выпустили из внимания, что его голова осталась цела. Нет, от острого взора Ритатуя эта картинка не скрылась, но он не считал ликвидацию Вилена первоочередной задачей, его больше интересовала ликвидация армии. Куда он денется, этот Онесси с двумя когопулами?!

К вечеру от Первой имперской, кроме беглецов осталось около десяти тысяч пленных — атланты не имели привычки сдаваться. Десяток Фидия обошёлся без потерь, если не считать лёгких ранений Кула и Гифона. На ночёвку войско остановилось в покинутом хозяевами лагере.

— Завтра устроим погоню, — жадно хватая зубами с вертела куски мяса, прочавкал Эдеец, — и добьём этих скотов до последнего.

— Какой ты кровожадный, — усмехнулся бледный от потери крови остряк Гифон.

Малыш поперхнулся, а Мидана укоризненно покачала головой:

— Я бы посмотрела на тебя, Норит, если бы с твоей сестрой сделали то же, что и с его! — молвила она, стирая навернувшуюся слезу. — Крыс надо бить беспощадно.

— Ладно, был неправ, — отмахнулся Гифон. — Если надо, значит — хана крысам!

Но мечтам десятка сбыться было не суждено — вечером к Ритатую на до смерти загнанном коне примчался гонец от Ясона, а утром архистратег созвал военный совет.

— Вторая имперская вышла к Дельфам, — сказал он, входя в шатёр, где расположились басилевсы и стратеги. — Что будем делать?

После долгого и жаркого спора союзная армия разделилась. Южан и коринфийцев было решено оставить для полного освобождения Пелопонесса. Ириты остались тоже. Все остальные должны были скорым маршем выступить навстречу Фермопилу. Раненных приютили коринфские жители, вознаграждённые архистратегом. После выздоровления они должны были присоединиться к воюющим.

Первой под приветственные крики товарищей и горожан ушла гордая победой конница. Пехота последовала за ней, двое суток спустя, — надо было отойти после сражения. И собрать добычу, конечно. Благодаря победе, ахейская армия лишилась легковооружённой пехоты. Её сменили гоплиты, облачённые во вражеские доспехи.

А десяток Фидия лишился одной из своих лучниц — Мидана вернулась в отряд Кэнта. Было много слёз, клятв и объятий, за которыми нетерпеливо и празднично улыбаясь, наблюдал бывший сотник микенской армии Герт Щитоносец, нагружённый пожитками лучницы…