Гробница

Глава 44 Жертва

Холлорана ошеломила происшедшая с его клиентом перемена.

Из теней, отбрасываемых каменными статуями, выходил скрюченный старик, старик с сухой, потрескавшейся, чешуйчатой кожей; неровные, морщинистые складки мертвой ткани свисали вниз, маленькие хлопьеобразные чешуйки отпадали в такт его шаркающей медлительной походке. Поверх воспаленных язв, где в глубоких трещинах кожи показывалась темно-красная плоть, блестела какая-то мазь. Волосы низко спадали на лоб; меж черными прядями просвечивала мутновато-белая кожа. Руки Клина показались Холлорану сплошной раной — кожа с них почти полностью сошла. Клин хрипло, тяжело дышал, словно те несколько шагов, которые он сделал, дались ему немалым трудом.

Он остановился перед Холлораном, пошатываясь; кривая усмешка на его обезображенном лице была похожа на мертвый оскал гниющего черепа.

— Жутко, да? — спросил он все тем же высокомерным, чуть ироничным тоном. — Однако в конце концов это поправимо. Еще не поздно, Холлоран. Может быть, мне будет гораздо хуже, чем обычно, но теперь я по крайней мере знаю, в чем причина моего недомогания.

Отвратительное, ужасное лицо приблизилось к лицу Холлорана, и теперь он мог рассмотреть мельчайшие детали; налитые кровью глаза, не мигая, глядели из-под воспаленных век. Даад крепко натягивал свою гарроту, так что Холлоран не мог отшатнуться прочь от этого мерзкого и страшного чудовища, что стояло напротив него и обдавало его нестерпимым смрадом — тот же самый запах исходил от старика, которого Холлоран обнаружил в сторожке.

— Ты отнял у меня моего заместителя, моего двойника, — прошипел Клин, — ты разорвал связь и нарушил равновесие. Я меняю кожу лишь один-единственный раз в году — это одно из условий договора, такой ценой я расплачиваюсь за свое бессмертие. Как змея, ты видишь, Холлоран. Бел-Мардук сделал меня похожим на змия.

Он хрипло, протяжно вздохнул — и задержал дыхание, очевидно, почувствовав боль где-то внутри своего тела. Из глубокой трещины на его уродливом лице начала медленно сочиться темная кровь, смешанная с маслянистым гелем.

— Это может пройти, — наконец, выдавил из себя Клин. — Еще не поздно остановить распад. Вы сами увидите, Холлоран. Вы примете участие в обряде. Он отвернулся и заковылял по мокрому, грязному полу, опираясь на руку Кайеда; Кора и Палузинский пропустили вперед шаркающую фигуру — Холлоран заметил, что Палузинский отступил на шаг, когда Клин проходил мимо него, словно медиум был прокаженным. Кора застыла на месте, словно зачарованная. Умащенная кожа Клина поблескивала в лучах свеч.

Наконец он добрался до черной каменной плиты, лежащей на полу в другом конце комнаты, и, ухватившись за ее край, сделал несколько последних шагов без помощи своего слуги-араба. Обойдя вокруг каменной плиты, Клин повернулся лицом ко всем остальным и махнул им рукой, чтобы они подошли ближе.

Палузинский повел Кору вперед. Одного движения пальцев Даада, слегка натянувшего удавку, было достаточно, чтобы Холлоран послушно двинулся к черному камню, похожему на алтарь. Под конвоем араба он прошел мимо арок — по-видимому, здесь был сквозной проход в боковые коридоры — и его глаза забегали по сторонам в поисках какого-нибудь орудия, с помощью которого он смог бы освободиться от гарроты, сжимающей его горло. Но под арками царил непроглядный мрак, в котором ему удалось разглядеть лишь каменные плиты, испещренные клинописью и непонятными значками, которые он раньше замечал в росписи стен и убранстве некоторых комнат Нифа.

Наконец его взгляд упал на тучное тело, распростертое на черной каменной плите — они остановились в нескольких шагах от этой пародии на храмовый алтарь. Маленькие, глубоко посаженные глазки Монка глядели прямо на Холлорана, а его толстые пальцы судорожно подергивались, словно он хотел встать со своего каменного ложа. Глаза бывшего телохранителя Клина сверкали от гнева, но в них не было заметно страдания и боли.

Холлоран удивился тому, что американец до сих пор еще не лишился чувств. Он взглянул на Кору — девушка сдвинула брови; ее взгляд стал более осмысленным.

— Ты видишь его, Монк? — хрипота придавала гортанному голосу Клина еще более зловещие интонации. — Это сделал он, он превратил тебя в бесполезную, неподвижную груду костей и мяса. Как же должно тебе хотеться убить его! К сожалению, мой друг, ты не можешь этого сделать. Ты не можешь даже пальцем шевельнуть. Однако ты еще понадобишься мне.

Монк метнул в сторону Клина быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей, и его лицо исказилось от страха.

— Еще одно впрыскивание, Азиль, — приказал Клин своему слуге. — Я не хочу, чтобы он умер от боли. Он должен погибнуть от ножа.

Араб бесшумно выскользнул из комнаты.

— Необходимо точно рассчитать дозу, — произнес Клин, касаясь тела Монка своими изъязвленными руками — с них сошла уже почти вся кожа, местами обнажив живую плоть. — Чтобы он не почувствовал шока от удара ножом, но в то же время не покинул нас раньше времени, погрузившись в слишком глубокий сон. К счастью, Азиль неплохо разбирается в этих вещах. Холлоран почувствовал, как его охватывает гнев. — Вы сделали Кору наркоманкой, — сказал он.

— Ах, нет, все совсем не так, — ответил ему Клин. — Она стала бы совершенно бесполезной для меня, если бы пристрастилась к наркотикам. Я уже сказал вам — Азиль эксперт в делах подобного рода. Кора зависит от «меня», а не от наркотиков. Когда араб вернулся, вновь заняв свое место по правую руку Клина, пальцы его сжимали шприц. Склонившись над неподвижным телом, он пригладил волосы на руке Монка и ввел иглу в вену, впрыснув американцу половину содержимого шприца — желтоватой поблескивающей жидкости.

Через несколько секунд остекленевшие глаза Монка неподвижно уставились в потолок, а рот чуть приоткрылся.

— Что вы собираетесь делать с ним? — сердито спросил Холлоран.

Клин глубоко вздохнул и схватился за край каменной плиты, чтобы не потерять равновесие. Он снова попытался усмехнуться в лицо Холлорану; его кроваво-красные, потрескавшиеся губы разжались, обнажив желтые, испорченные зубы.

— Я собираюсь его поглотить, — ответил он.

Даже после всего, что он увидел в эту ужасную ночь, Холлоран почувствовал отвращение и страх.

Явно наслаждаясь эффектом, который произвели его слова, Клин медленно покачал головой:

— Нет. Не его плоть — ею позже полакомится Палузинский. Мне нужно нечто более важное, Холлоран, — но не материальное, не вещественное. Бесплотное. То, что освободится в момент его смерти, — в глубине темных глаз Клина блеснул странный, жутковатый свет. — Та незримая энергия, в которой заключена основа его существования. Его душа, Холлоран. Теперь вы поняли это?

Холлоран опять почувствовал, как ослабло натяжение тончайшей, но прочной петли на его горле. Очевидно, внимание Даада сейчас было чем-то отвлечено.

— Если бы я это понял и принял, я превратился бы в сумасшедшего, подобно вам, — сказал он Клину.

Клин выпрямился и уставился на оперативника своими огромными, неподвижными, немигающими глазами. Монк, распростертый на черном камне меж ними, тихо, невнятно стонал — то ли от удовольствия, то ли от страха.

— Я до сих пор не смог разгадать вас, — медленно произнес Клин, не сводя глаз с Холлорана. — Мои духовные силы ослабевают, когда вы находитесь рядом со мной. В чем же тут дело, Холлоран? Что вы из себя представляете...

— Я всего лишь наемный телохранитель, не более того.

Клин продолжал буравить Холлорана взором.

— Но вы представляете опасность для меня.

— Нет. Я здесь лишь для того, чтобы отвести от вас любую опасность, которая будет вам угрожать, — Холлоран напряг мышцы рук, собираясь с силами для борьбы, которой, похоже, было не миновать. — Скажите мне, Клин, объясните мне, наконец, что здесь происходит? Что все это значит?

— Я уже объяснял вам, и не один раз.

— Я хочу узнать гораздо больше. Каким образом вы можете... — он запнулся, не в силах подобрать слова — до того нелепым, бредовым ему представлялось все, что он слышал и видел.

— Овладеть чьей-либо душой? — закончил за него Клин. — Впитать в себя ее живительную силу? — он рассмеялся, и смех его был похож на приступ кашля. — Этот секрет достался мне, и я берегу его.

Глаза Клина закрылись — сомкнулись воспаленные, покрасневшие веки, и на лице медиума появилась блаженная улыбка.

— Я почерпнул это знание из старинных записей, оставленных самим Господином. Они были надежно спрятаны от людей и покоились там же, где и Его тело. Целая груда испещренных клинописью таблиц лежало над останками, очевидно, чтобы поддерживать Его в долгом, мучительном ожидании. Он привел меня туда, в эту потаенную гробницу, много лет тому назад. В те времена я был еще зеленым невеждой, пустой раковиной, ждущей, когда внутри нее не появится прекрасная жемчужина. Я обнаружил эти древние таблицы в одиночной комнате, в склепе, расположенном глубоко под самым нижним слоем могил Королевской Усыпальницы в Уре. С величайшей осторожностью я вынес все записи и постепенно, строку за строкой, расшифровал их. Я — единственный, кто прочитал все, что там было написано. Как только я сложил таблицы вместе, мне показалось, что знаках, их покрывающих, заключена какая-то древняя, таинственная и могучая сила. Они повествовали об удивительной мощи человеческого разума, о том, как некоторые естественные способности могут развиваться, если их направить в определенное русло, о колоссальном потенциале, заложенном в человеке, о возможности «творить»!

Он пошатнулся; его глаза все еще оставались закрытыми. Кайед нерешительно протянул руку, чтобы поддержать своего господина, но было видно, что араб боится прикоснуться к Клину.

Клин снова заговорил; теперь его голос стал более низким и звучным:

— Они учили порочным наслаждениям, учили искать и видеть величие в извращении и разложении. Как вы, наверное, уже догадались, я стал способным учеником; я впитывал в себя знания с той жадностью, с которой раскаленные пески пустыни поглощают влагу. Они научили меня жестокости, открыв ту власть, которую имеет страх над сердцами людей, и обучили искусству распознавать зло повсюду, под любой личиной, чтобы в конце концов использовать это зло в своих собственных целях. Из этих же источников я узнал, каким образом я могу избегнуть перерождения, в то же время сохраняя телесные и душевные силы, и как можно перенести свои собственные болезни и немощи на другой человеческий организм. Древние письмена повествовали о таинственной связи меж мозгом человека и скрытыми в земной коре источниками энергии. Я наслаждался этой древней мудростью, как самыми изысканными яствами!

Глаза Клина вдруг широко раскрылись; теперь они казались двумя темными маслинами, поблескивающими в глазницах.

— Цена, которую нужно платить за все это, не слишком высока, — прошептал он. — Вражда и раздоры повсюду, где только они смогут вспыхнуть. Жестокость — там, где ее поощряют. И семена зла — везде, где только они смогут прорасти; а научить людей злу — несложная задача, тут сразу найдется много талантливых учеников. Я научился сеять эти семена повсюду, чтобы они в свою очередь принесли плоды. Ибо это — «Его» путь, а я — «Его» апостол!

Клин поднял руки на уровень груди, ладонями вверх; пальцы его были скрючены наподобие когтей хищной птицы. Он дрожал всем телом — это могло быть признаком приближающегося коллапса. Однако у него хватило сил гордо выпрямиться и оглядеть своих молчаливых слушателей; рот Клина приоткрылся в усмешке, а глаза возбужденно блестели.

— Но есть и другая сторона в соглашении, заключенном меж мной и Бел-Мардуком, — Клин ссутулился, и взгляд его потух, словно он полностью ушел в себя. — Я обречен быть вечным хранителем Бел-Мардука, обязан поддерживать жизнь в его телесной оболочке.

Холлоран содрогнулся. Та тварь, в которую сейчас превратился Клин, не имела ничего общего с клиентом, которого он был обязан охранять. Неузнаваемо изменились голос, лицо и все тело Клина — если, конечно, перед ним действительно был Клин. Холлоран почувствовал, что слабеет.

— Вы увидите, — произнесла та тварь, что стояла перед ним. — Вы узнаете, каким образом мы дышим в одно дыхание.

Клин повернулся и, пошатываясь, побрел прочь; казалось, силы вот-вот оставят его, но Кайед не торопился протягивать ему руку, чтобы поддержать его. Клин неуклюже доковылял до алькова позади алтаря. Все оцепенело наблюдали за его действиями.

Клин шагнул вперед, и тень поглотила его.

Холлоран услышал звук открываемой дверцы.

Клин появился из алькова, обеими руками прижимая к груди какую-то ношу. Пламя свечей осветило его фигуру...