Госпожа ворон

ГЛАВА 7

Астахирский хребет изогнулся вдоль далеких северных рубежей Пурпурного танаара, как могучий дракон древности, вспарывая небо шипами белоснежных вершин. На крайнем северо-западе Яса дракон переговаривался с грохочущим, как молот судьбы, Ласковым морем, отверзая пасть высоких укреплений из черного камня. На крайнем северо-востоке Яса Северное море било дракону в роговины хвоста — и рассыпалось от ударов об него миллионами ледяных обжигающих искр.

Астахирский хребет был живым обликом божественного величия. Он был недостижим, не знал ни пощады, ни милосердия, был равно суров летом и зимой, не давал и намека на возможность договориться с ним или сторговаться — как всякий истинный Бог.

Все ясовцы знали, что Загробные Залы Нанданы лежат далеко на севере. Сова видит в ночи и делает скрытое явным, и это — Глаза Нанданы. Конь несется за душой умершего быстрее света по узкой дороге сквозь жестокие ветры, и это — Крылья Нанданы. Волк указывает дорогу по ту сторону жизни и охраняет Врата Возрождения, и это — Страж Нанданы.

Так верил весь Яс, но только на севере знали наверняка: у Хозяйки Ночи есть еще один священный зверь, воплощающий силу Матери Мудрости — великий Снежный Змей Астахир, чей грозный рык заставляет лавинами сходить снег и держит в узде демонов ночи. И это — Голос Нанданы.

Девятнадцатый день рождения Бану прошел торжественно и шумно — с подарками от родичей, подчиненных, союзников и танов, заинтересованных в ее руке. И как только праздничный день минул, Бансабира велела собираться в дорогу — Лигдаму, Гистаспу и первой десятке охраны, которую когда-то выбрала сама. Правда вместо Раду, который остался за старшего с остальными, женщина взяла с собой Шухрана.

Пробираясь сначала к крепости, пожалованной некогда Бугуту, а потом и дальше, Бану ощущала безграничную радость всем сердцем. Почему-то именно так, именно с этими людьми и в подобном месте, она чувствовала себя дома в кругу семьи. Так, будто не сугробы лежали вокруг и не заросшие щетиной северяне стояли за спиной, а укутанные пледами мать и отец сидели рядом, позволяя Бану припасть головой к коленям.

Бугут принял делегацию со всем теплом, какое было только возможно в этих краях в середине декабря. Бансабира бросила затею поселиться в отдельном доме в окрестностях замка и расположилась под кровом подчиненного, но настояла — ей нужно взобраться на одну из вершин. Ей нужно подняться туда, где воздух чище всего, а ветры беспощаднее, чем где бы то ни было.

Гора красовалась, выставляя напоказ роскошные меха снегов.

Гора была высокомерна, упираясь в небеса блестящей короной чистоты.

Гора призывала смотреть на нее — и бросала вызов осмелиться оседлать великого Змея.

Когда Бансабира неотвратимо и неуклонно взобралась на вершину одного из утесов на этой горе, стало ясно, о чем прежде говорил Ном-Корабел.

Здесь не было никакой поэзии. От холода коченели руки и ноги. Безудержный ледяной ветер обдирал щеки и выстуживал до хрипоты голос. Глаза стекленели, а легкие жгло от морозного воздуха.

И только до слуха по-прежнему доносился скрипучий скрежет снега под сапогами.

Укутанная поверх теплых одежд в плащ из цельной шкуры белого медведя, Бансабира стояла на вершине и смотрела в воющую даль, одинаково белую и безразличную на многие мили. Тропы, хвойные леса, озера — все было занесено снегом вплотную, и мало какие очертания угадывались под панцирем Снежного Дракона. Только другие вершины вокруг иногда блестели до того нещадно, что, преломляя солнечный свет, приобретали даже не оранжевый или красный, а лиловый оттенок.

Вот почему ее владения называют Пурпурным танааром.

Никогда прежде ей не приходило в голову подобное откровение. Да и откуда, если в такой близи в сознательном возрасте она видела Астахир впервые?

По легенде Астахир действительно был дракон, и там, далеко на западе, где у змея голова, в давние времена часто слышали грохот и рев, видели, как из беспощадной пасти вырывается жидкий огонь. Он заливал все вокруг и застывал под жгучими северными ветрами. Бансабира могла разглядеть даже отсюда, как в той стороне еще собирался густой дым, вырывавшийся из ноздрей стародавнего чудовища.

На белоснежных боках Астахира чернели пятна безродных скал. Словно бы дракон пошевелился во сне, и припорошивший его снег немного спал, оголяя чешуйки панциря. Местами, чуть ближе к ней, застывшей на высоком утесе где-то в восточной половине хребта, рокоча, будто духи гор, били водопады подтаявших ледников. Они уходили по обе стороны круч — на север и на юг — нестынущими быстринами, срывались в долы и разветвлялись там, как голубые вены под самой тонкой белой кожей.

Бансабира закрыла глаза и сглотнула. Облизала губы совсем непроизвольно — и тут же ощутила, как их сковала ледяная корка. Вдохнула, прислушиваясь, и почуяла дремлющую силу севера. Она спала где-то глубоко внутри, под ногами, перетекая огнем, который однажды снова вырвется из могучей пасти, и была готова однажды высвободиться и захватить весь мир. Снежный змей жил, и не был известен никому уготованный час его пробуждения.

Сопровождавшие, включая Бугута и несколько человек из его крепости, остановились от госпожи чуть поодаль. Никто не говорил.

Бану стояла прямо. Она была высокомерна, как самый сияющий ледник среди шипов Снежного Змея. Она призывала служить ей — верой и правдой, как только можно служить человеку, оседлавшему Дракона Нанданы. Она была, как гора — и больше ни в чем не сомневалась.

Не ведая никаких причин, Гистасп глядел на Бансабиру и понимал, что гордится. Чем или кем, за что или за кого — затруднялся ответить. Понимал только, что чувство гордости заполняет его целиком.

Бану гостила у Бугута, покуда Праматерь не родила Акаба в черные дни солнцестояния, и вернулась в фамильный чертог уже на исходе декабря. Только оказавшись за письменным столом кабинета, молодая танша позвала Гистаспа говорить о делах.

— Кто бы мог подумать, что такое путешествие пойдет вам на пользу. Вы похорошели, — заявил тот, располагаясь.

Бансабира реагировала удивительно спокойно:

— Ты тоже. Есть какие-нибудь новости о происшествиях в наше отсутствие?

— Нет, — спокойно солгал Гистасп. Рассказывать о мешке перебитых птиц, обнаруженном на кровати по возвращению, генерал не счел нужным. Как и о записке, затерявшейся среди тушек.

"Не приближайся к моей сестре" — гласила надпись, прочитав которую Гистасп озадачился всерьез. Со сколькими важными сестрами он имел дело с момента возвращения из похода? Бансабира, Ниильтах, Иттая — всего трое.

Остерегаться быть подле сестры, если бы разговор шел о тану Яввуз, мог требовать, разве что Адар, и то — по наущению отстраненного Отана. Ибо все происходящее напоминает больше всего детское мелкое пакостничество, но никак не серьезный настрой взрослого человека с намеченной целью. А уж если исходить из того, что выходки недоброжелателя настигают Гистаспа исключительно в стенах чертога, то вовсе выходит, что негодник живет здесь и особо часто за стенами не показывается.

С другой стороны, размышлял Гистасп, пока шел к Бансабире, его неприятности начались с того момента, как танша наказала ему тренировать дочерей Тахбира, и, если вспомнить, какими злющими глазами смотрел на него Тал на собрании, когда отстраняли Отана, версия не кажется такой уж бессмысленной. Вероятнее всего, дело именно в Иттае, решил генерал. Она… если предположить, что она стала проявлять к нему, Гистаспу, интерес, все становится на свои места. Неважно, чем происходящее было на самом деле (вполне возможно, девчонке и впрямь требовались его советы), Тал мог воспринять события в лирическом ключе. Особенно, если каким-нибудь случаем видел ту сцену на тренировочной площадке. Вдруг, приметив таншу с Валом, Гистасп настолько растерялся, что не заметил еще парочки зрителей?

Словом, пока эта версия была наиболее правдоподобной, но без доказательств Гистасп не торопился озвучивать подозрения. Один раз бездоказательно он уже обвинил родственника Бансабиры, и окончание того диалога помнил хорошо. Как бы Бану ни относилась к родственникам сама, безопасность и интересы клана Яввуз в спорах со сторонними она отстаивала отчаянно.

— Уверен? — уточнила танша.

— Да, все, как и до нашего отбытия. У вас будут какие-то указания? — альбинос заторопился сменить тему.

— Да ты прозорлив, — без усмешки усмехнулась Бану, и Гистасп повеселел. — Скажи, ты ведь понимаешь, почему я назначила именно тебя тренировать кузин?

— Потому что я не задаю вопросов? — отозвался Гистасп с таким выражением лица, что было ясно: опять подшучивает.

— А смысл их тебе задавать? Я же сама все рассказываю, — буркнула танша совсем по-свойски.

— Ну, я полагаю, дело в сознательности? — Гистасп вернулся к нужному руслу. Бансабира кивнула едва заметно:

— Именно. Я всегда считала, что ты осознаешь разницу между должностью и титулом.

Гистасп предпринял героические усилия, но не подал виду, что существенно напрягся каждой клеткой. Неужто это и правда Тал пытался намекнуть ему держаться подальше от сестры-близняшки? И уже успел нажаловаться? Да уму не постижимо. Взрослый мужчина в первую очередь поговорил бы с самим Гистаспом, имей он к нему дело.

Тем не менее, сдаваться было рано, решил Гистасп. К тому же, танша, кажется, говорит совершенно спокойно…

Но когда и кого спасало ее спокойствие?

— Поэтому сейчас ты особенно ценен.

Хм. Все же не похоже на предвестие катастрофы.

— Дело в Иттае.

Или похоже?

— Мы с Тахбиром обговорили ее брак.

Слава Праматери.

— В отличие от Ниильтах, она довольно враждебно настроена к Каамалам. И, мне кажется, ты имеешь на нее некоторое влияние. Поэтому за оставшиеся до годовщины отца два месяца тебе надо сделать из нее хоть немного уверенного бойца, особо преданного нашей семье. Постарайся, насколько сможешь.

В мыслях Гистасп только что выклянчал у Старухи Нанданы обратно свою душу. Вот оно что. Иттая выходит замуж за Этера. Незавидная участь, зато почетная роль, рассудил генерал.

— Сделаю, что смогу.

— Единственная сложность в том, что тебе надо подобрать доверенного человека, который, в случае чего, мог быть подменить тебя на какое-то время. Непродолжительное.

Гистасп состроил замученную физиономию:

— Мы что, опять куда-то едем? Вы издеваетесь? — добавил он, не дожидаясь ответа.

Бансабира усмехнулась краешком губ и показала альбиносу сверток бумаги:

— Раман Кхазар Четвертый и раману Тахивран собирают всех действующих танов Яса на юбилей государя. Думаю, даже такой безразличный ехидина, как ты, не отпустит меня в логово этой старой стервы в одиночестве.

Гистасп развел руками:

— Как же я могу? — притворно ужаснулся он и тут же стал самим собой. — Там ведь будет столько интересного.

Бансабира негромко рассмеялась.

— И когда нам выдвигаться? — Гистасп улыбался, не теряя серьезности в тоне.

— О, время пока есть. Через три недели.

— Ну хоть какая-то передышка, — посетовал генерал.

— Да ты стал неженкой, — заметила с подколом Бану.

— Я окоченел в сугробах Бугута, — оправдательно буркнул Гистасп.

— Вот и отогреешься на югах.

— Лучше бы мне отогреваться в объятиях какой-нибудь красотки. Но знаете, у меня столько дел, столько дел, что совсем не остается возможности. Моя госпожа страшно не любит отдыхать сама и другим не дает.

Бансабира окончательно расхохоталась. А Гистасп, улыбаясь, почему-то подумал, что здорово заставить ее вот так посмеяться.

— Кстати об Иттае и путешествиях. Слышал, она вернулась?

— Сегодня утром, — подтвердила тану. — С полным ворохом вестей. Осталось правильно использовать их и все-таки убедить весь Алый танаар том, что в обмен на Ранди Шаута его семья пообещала мне восемь тысяч невольников.

— Праматерь. Чего?

Бансабира, не колеблясь, объяснила, чего. Гистасп слушал, недоумевая и хлопая глазами.

— А откуда они возьмутся на самом деле? — спросил мужчина по итогу.

Бану рассказала и это.

— Но почему именно Орс? — осведомился генерал в конце. И лишь тогда, не теряя благожелательности во взгляде, Бану заметно посерьезнела.

— Потому что в Орсе Гор. И он служит Алаю, который заслал в наши земли какого-то священника. Который хочет получить Ласбарн. Который неспроста добивался того, чтобы усадить на наш трон свою безмозглую дочь.

— Думаете, в один прекрасный день, Змей будет вашим противником?

— Этого не избежать. И поединком мы ничего не решим. Поэтому, когда время настанет, на доске с его стороны не должно быть фигур, кроме короля.

— Короля, говорите? Почему мы с вами не играем в шахматы, тану? Я весьма неплох, знаете ли.

— Серьезно? Надо как-нибудь попробовать, — поддержала Бансабира затею и, задумавшись, потерла подбородок.

— Так что насчет короля? — напомнил альбинос.

— Ничего. Ты и сам знаешь, как велика его значимость и как ничтожна сила.

— Я знаю, что у бессильных королей всесильные королевы, — заметил мужчина.

Бану усмехнулась:

— Именно. Но одну Алай похоронил, а вторую, по глупости, отдал Яасдурам.

— Так что теперь в Ясе сразу две ферзи, — разумно подытожил альбинос.

— О, не беспокойся на этот счет, Гистасп, — самодовольно оскалилась Бану, сделав благоволящий жест. — Я одна — стою тысячи.

И впрямь, в мыслях отозвался генерал и оскалился в ответ.

Желтые горящие глаза окружали их. Шиада попыталась отступить в перелесок, но сугробы были столь глубоки, что ноги почти не слушались. И как бы ни старались они идти быстрее, лишь глубже утопали в снегах. Краем глаза Шиада заметила, как за спину ей зашла еще одно кровожадная, с оскаленными клыками волчица. Легкие свело судорогой — от ледяного воздуха и безумного неконтролируемого страха быть сожранной заживо. Жрице казалось, что сердце сейчас выскочит через горло. Кто вообще может жить в такой дремучей непроглядной северной мгле? Праматерь Всеблагая. Надо возвращаться. Немедленно.

Тропа… где-то справа должна быть тропа. Шиада оглянулась, но справа были только желтые горящие глаза и оскаленные клыки неминуемо приближавшейся пасти. Как и слева, и спереди, и сзади… отовсюду…

В следующий миг до Шиады донесся отвратительный хруст собственных разрываемых мышц, клацанье клыков, собственный ужасающий крик.

Шиада вздернула голову, оперевшись на плечо Артмаэля, задыхаясь. Вскинула огромные глаза. Взгляд был полон безысходности и застывшего ужаса. Она схватилась за перекушенное горло и сипло пыталась поймать ртом воздух. И хотя пещера полнилась им, жрице так и не удавалось сделать вдох.

— Тише, — позвал Артмаэль. — Тише, — он положил ладонь женщине на грудь. Сердце Шиады колотилось едва-едва. — Ну же, Шиада, — шептал друид. — Вдыхай.

Наконец, с хрипом продрав легкие, Шиада вдохнула, и едва легкие заполнились, жрица обрела способность закричать от ужаса так, что дрогнули стены грота.

Артмаэль поцеловал жрицу в лоб, и указав жестом, пригласил сесть на расстеленную шкуру оленя. Шиада тряслась всем телом, обхватывая себя руками, разминая плечи, чтобы хоть как-то вернуть реальность происходящего. Артмаэль сел рядом и больше не трогал жрицу, давая ей время прийти в себя.

— Как? — наконец, выдохнула женщина.

— Я вытащил тебя за мгновение до того, как они бросились.

— Но откуда они вообще взялись? — не своим голосом крикнула Шиада, вспоминая пережитый кошмар.

— Отсюда, — жрец снова коснулся женской груди. — И отсюда тоже, — переложила ладонь на женский затылок.

Кусая дрожащие губы, уже шершавые от постоянных покусываний, Шиада отвернулась.

— Я никогда не научусь.

— И это оттуда же, — отозвался Артмаэль терпеливо. — Отчаяние из сердца, а страх проиграть — из головы.

Шиада, прикрывая ладошкой рот, кивнула, стараясь взять себя в руки.

На другой день, начиная очередное путешествие по Тропам Нанданы, Артмаэль подал руку и сказал:

— Не забудь посох. Сегодня я пойду с тобой.

Шиада заметно приободрилась. Прошлая неудача залегла меж бровей глубокой складкой собранности и решимости справиться. Артмаэль глядел на жрицу и сильнее сжимал вверенную ему руку.

Друид провел свободной ладонью перед собой, на мгновение задержал руку вытянутой, прикрыв глаза, а когда отодвинул, от контура ладони до пола и потолка расползлась мерцающая золотистая завеса. Не спрашивая, он шагнул, и повел за собой Шиаду.

Тропы Нанданы не напоминали Шиаде ничего. У нее не было ни одной ассоциации, где бы она видела нечто подобное. У переходов междумирья не было стен, тоннелей, не было никаких ориентиров и не было даже никаких дорог. Они просто шагали в мерцающую Завесу, и под ногами оказывался только тот материал, какой приходило в голову создать себе под ногами. Как при переходе топей, под стопами возникали и исчезали островки опоры, а выход из троп оказывался с той стороны, с какой жрица успевала его придумать и тогда, когда она готова была встретиться с тем, что находится по ту, другую сторону Завесы.

Тропы редко выглядели одинаково: за первые два дня Шиада встретила множество духов и призраков людей, которые когда-то были ей дороги и которых она не знала никогда. На четвертый Артмаэль пошел с ней и весь день они простояли на Тропах Нанданы, не выходя никуда. Лишь наблюдая, как проходят из одного мира в другой души тех, кто скончался и шел теперь дальше, искать мудрости или угла.

Потом Артмаэль сказал, что ей не следует отвлекаться, и тропы очистились, опустели. Стали безвременным и бесконечным вместилищем Ничего. Теперь Артмаэль заставлял Шиаду пребывать на Тропах-из-Ничего и Тропах-из-Тени, и мало-помалу, Шиада начинала понимать смысл слов, заученных с раннего детства: окружающий нас мир мы создаем помыслами — мечтами и страхами. Когда мысли все-таки одолевали жрицу, ее неизменно настигало напоминание, которое она привыкла считать зовом Праматери о таинственной северной танше Яса. И тогда воображение вело ее неконтролируемо: надо найти Бансабиру Яввуз, надо найти ее. Настойчивое, неутолимое желание превращалось в назойливую идею, в мгновение ока Шиада оказывалась окруженной северными холмами. Следом накатывался страх, что она сделала что-то не то. Шиада оглядывалась, видела леса и холмы, из которых надо выбраться. Но ведь можно и не выбраться, не суметь. Так поднимались выше сугробы, так приходили волки. И хотя в жизни Шиада могла бы усмирить почти любое животное, там, на Тропах не удавалось ничего.

Как если бы на Хозяйку Ночи вовсе не действовало никакое на свете чародейство.

Сегодня, на шестой день, Артмаэль решил пойти снова вместе с Шиадой, напомнить несколько моментов, способных прояснить природу вещей.

Пока Шиада шла вместе с друидом, тропы под их ногами были устланы облетелой хвоей. Это его тропы, поняла жрицы, Артмаэля.

— Точно, — улыбнулся жрец, и Шиада поняла, что здесь никому из служителей Праматери невозможны скрыть помыслы, и всякая мысль звучит вслух.

— И это тоже правильно. Именно здесь мы слышим чужие мысли, не зная этого. — Здесь пространство не создано, Шиада, — размеренно шел друид, ни на секунду не выпуская женской руки. — Здесь его можно творить. Я — глава храма Матери Сумерек, мой удел — перемены. Моя чаща — смешанная, но там много сосен и елей. Мне спокойно среди них, и они — здесь.

Шиада кивнула.

Они вышли совсем скоро, и перед ними раскинулся знакомый Шиаде до комка в горле зал.

— Помнишь это? — спросил Артмаэль.

Как же ей забыть? — с горечью подумала Шиада. Если бы в тот день она не предложила свою помощь Бераду Лигару, может, всего того, что случилось позже, не произошло бы вовсе.

Артмаэль с силой дернул за руку

— Не смей думать так. Ты прошлая всегда чувствуешь себя будущую. Это и есть таинство интуиции. И сейчас твоя интуиция не должна подсказать тебе передумывать.

— Прости, — только и нашлась жрица.

Перед ней раскинулась столовая родового замка Лигар, где во главе длинного стола сидел Ганселер, а она, в образе бесплотного призрака, висела над столом и предупреждала об опасности на всех дорогах Иландара, захваченных дикими племенами.

— Ты тогда передала им кольцо Берада. Как ты это сделала?

— Перенесла за Завесой мира, — тут же отозвалась Шиада.

— Правильно. Так что мешало тебе воспользоваться тем, что ты уже умела, чтобы найти Пурпурную таншу в обличии призрака?

Вопрос застал Шиаду врасплох. Она нахмурилась, уставившись на Артмаэля, будто впервые видела.

— У меня нет ответа.

— Ты его найдешь, — пообещал жрец. — Пойдем дальше.

Шиада собранно кивнула, спросив:

— Могу на этот раз я попробовать создать Тропы такими, какими их вижу.

— Не в этот раз.

— Почему?

— Сейчас они просто нам не нужны, — мягко отозвался друид и повел в воздухе рукой.

Краски смешались, закружившись вокруг пары неразберимым вихрем пестроцветья. Шиада на миг задохнулась — она никогда не привыкнет, — и вдруг равновесие вокруг снова восстановилось, а Шиада и Артмаэль опять очутились посреди чащи при храме Матери Воздаяния в день их первой прогулки.

— Зачем мы здесь? — Шиада огляделась.

— За правдой.

Артмаэль больше ничего не сказал и последовал по тропе сквозь чащу вслед за их прошлым. Шиада из настоящего поглядела на проводника с интересом: казалось, будто Артмаэль намерено перенес их сюда, чтобы подольше погреться в лучах зародившейся меж ними в тот день приязни. Сейчас жрица была уверена, что спутник слышал ее домыслы, но намеренно молчал.

Они следили за действиями жрица и друида в собственном прошлом, будто проживая заново ту осеннюю встречу. До тех самых пор, пока жрецы не уединились в ремесленной. Артмаэль-из-прошлого наблюдал за работой Шиады-из-прошлого, а его будущее обращалось к спутнице:

— Ты спросила меня в тот день, что я делал на той же дороге, что и ты. Я сказал, что пришел проверить, все ли в порядке и можно ли начинать готовить состязания для юношей. Я не соврал тогда, Шиада. Но и не сказал всей правды. Я искал тебя тогда намерено. Вряд ли был на Ангорате друид, который, наблюдая, как ты расцветаешь, не тосковал о тебе. Я ничем не отличался от других…

— Артма…

— Дослушай, — он твердо дернул за руку, и Шиада притихла. — Ты вошла в храм Шиады служительницей в четырнадцать лет. Невиданно ранний срок, и о том, чтобы просить твоего участия в священной свадьбе Нэлейма я не мог и помыслить. Слишком юный и слишком ранимый возраст. Сколь бы талантливой жрицей ты ни была, ты все равно оставалась девушкой, и все твои знания не могли помочь тебе повзрослеть быстрее, чем требует время.

— Но ведь Нэлейм принимает дев и более раннего возраста.

— Конечно, — согласился Артмаэль-из-настоящего. — Но я ведь был главой храма Шиады уже тогда, и знал, какая радикальная перемена тебя ждет. Мог ли я позволить себе стать причиной этой перемены в создании, к которому питал слабость? Я долго говорил, что время все изменит, и все забудется, ведь тебе всегда будет назначен тот, кого выберет Нелла. И мне нет места рядом, это не согласно воли Праматери. Но время проходило, и ничего не менялось. Когда ты отправилась в Этан на свадьбу кузена, я решил, что в день твоего возвращения я поговорю с Неллой о праве на тебя.

— Что? — удивилась Шиада, отвлекшись от картины перед собой и уставившись на друида.

— Впрочем, — хохотнул Артмаэль, — Нелла опередила меня. Она сама сказала, что предпочла бы видеть твоим первым мужчиной Агравейна Архонского — молодого короля. Но увы, Удгару уготована долгая жизнь, а Агравейн рожден в ночь Ангела Удачи и вершит сам свой путь, так что ему не отпущено предначертания, и прочесть его судьбу невозможно. А раз нет никаких гарантий и шансов, я был бы идеальным вариантом. Таланар приходился мне двоюродным братом по линии Тайи через мать, а Агравейн — троюродным по линии Тандарионов через отца. Я был достоин тебя в любом случае, насколько можно быть достойным любой из дочерей династии Сирин, будь это даже храмовницы.

Артмаэль закинул голову назад, прикрыв глаза и поджав губы.

— В тот день я был счастлив. И даже когда ты вернулась Второй среди жриц, я был спокоен на свой счет. Я все еще был достойным тебя мужчиной. Нелла сказала, что отныне ты не принадлежишь храму Воздаяния и сначала должна преобразиться, как положено Второй из жриц. Ибо отдать щит первой крови можно лишь единожды, и он должен быть отдан сообразно ритуалу, означенному для наследницы Сирин. Я не противился ничему: ты по-прежнему приходила в храм, и я мог наблюдать за тобой, иногда помогая и подшучивая.

— Мне нравилось это время, — не смогла скрыть Шиада.

— Я знаю, — отозвался Артмаэль. — Я чувствовал, и это придавало мне решимости. В день этой встречи, — друид снова подбородком указал на картину, в которой они находились, — я говорил с Неллой. В любой из Нэлеймов или даже вне его, сказала мне храмовница, но только на прибывающую луну. Я был окрылен. Видишь?

Артмаэль-из-прошлого, наконец, поднялся со скамьи и приблизился к жрице. Их разговор тогда был коротким. Друид поцеловал символ змей на лбу Шиады, а потом и наклонился к губам — и замер.

— Я сказал тогда, что пока ты не позволишь, я не дотянусь до тебя.

— И был верен слову, — вдруг поняла жрица. Артмаэль отозвался добродушным смешком.

— Точно. Ты была со мной аккуратна и учтива, но едва ли что-то большее. Я решил, что смогу расположить тебя к себе, и это случилось, не так ли?

Боясь ответа, Шиада чуть отстранилась. Картина снова сменилась, и Шиада увидела их с друидом на какой-то другой прогулке в чаще Матери Сумерек, и вздрогнула: кажется, впервые на Тропах Нанданы она создала что-то, что не грозило ее сожрать или раздавить.

— В тот день ты сказал, что уедешь и, скорее всего, пропустишь Нэлейм зимнего солнцестояния, — пробормотала женщина, чтобы как-то скрыть неловкость и смущение. Всеблагая. Она думала, что уже никогда не вспомнит, что эта за чувства такие. Неловкость и смущение.

Артмаэль расхохотался от души, наблюдая за метаниями женщины.

— Пойдем отсюда, — он протянул руку. — Тебя явно тревожат эти события.

Едва Шиада коснулась пальцами руки друида, и вокруг снова воздвиглась молчаливая пещера. Покойная Нилиана, окруженная звездной дымкой, так что сама казалась прозрачной, бездвижно сидела у разожженного очага. Наконец, Шиада увидела в пещере двух других женщин, одну — старицу, вторую — едва ли преодолевшую порог сорока лет. Было странно встретить нечто столь молодое здесь.

Услышав мысль, женщина обернулась, поглядев на Шиаду, и улыбнулась:

— Ты все еще веришь, что здесь можно состариться?

— Но Нилиана…

— А вот умереть можно, — низко усмехнулась женщина. — На любой из Троп мирозданья тебе поджидаешь ты — самый опасный враг, клянусь головой Этана.

— Митаба, хватит ее пугать, — посмеялся Артмаэль.

— Она Сирин, не так ли?

Шиада кивнула. Кажется, здесь она только это могла делать с успехом.

Женщина, названная Митабой, расхохоталась.

— Покажи мне ту, которая могла с первого дня ступать по Дорогам Нанданы и не дрожать при этом, как осиные крылья. Аха-ха-ха.

Шиада так и не поняла, что развеселило старшую жрицу, но предпочла смолчать.

— Присядь, — попросил Артмаэль, указав на знакомую оленью шкуру. Шиада мотнула головой.

— Хорошо, я пока поговорю с остальными, — ответил друид.

Во второй из дней Шиада обнаружила, что пещера больше всего напоминает гигантского червя или змея, хвост которого выходит к песчаной косе на берегу Летнего моря. А, значит, здесь можно сделать те вещи, которые жрица бы никогда не рискнула делать в присутствии друида. В том числе, и помыться.

Прежде ей не приходило в голову, отчего Летнее море называют Летним, ведь едва ли оно в стуженную пору отличалось от других водоемов. Говорили, что нередко теплые течения врываются в него из-под земли, перечеркивая стынь, как кометы небо. Здесь, на Ангорате в любую из зим вода Летнего моря была теплой, и даже местами горячей, как если бы ее нагревали в жаровнях, и байки про теплые течения становились Шиаде ясны.

Когда дневные скитания по Тропам Нанданы не только выматывали, но и разочаровывали в себе, жрица приходила сюда и садилась у берега, опуская голые ноги в воду. Потом вставала, снимала одежду, и пряталась в море вся — от собственных неудач и воспоминаний, которые находила в путешествиях по тропам и которые всеми силами старалась забыть.

— Ты в порядке? — спросил Артмаэль, когда жрица вернулась. Никого, кроме Нилианы, в пещере снова не было.

Шиада улыбнулась и присела к очагу. За дни пребывания здесь она перестала побаиваться своей покойницы-бабки, чей морок, кажется, вообще никогда не шевелился.

— Да нет, иногда она встает, ходит и даже колдует, — Артмаэль протянул лепешку из цельного зерна и пару кусочков вяленой рыбы. Еду, как обычно принесли Митаба и та, другая жрица, имени которой Шиада так и не узнала. Встретившись глазами с Артмаэлем, Шиада поняла, что он мог бы назвать второе имя, но смысла делать этого не находит.

Шиада принялась за еду.

— Нелла говорила, мужчины здесь редкие гости. Отчего ты так легко управляешься с Тропами?

Артмаэль прошелся взглядом по лицу женщины: давно хотела спросить.

— Потому что мужчины отличаются от женщин, — улыбнулся Артмаэль такой очевидной истине. — Мужчины приходят и уходят быстрее и чаще, чем женщины. Мужчины добиваются, воюют, стремятся и все, что они делают, они делают, чтобы сохранить женщин. Мужчина стабилен и неизменен. В этом — мужская суть. Женщины — создают: и порядок, и хаос. Женщины изменяют все. Женщина творит великую перемену в балансе сил мира, проводя душу из мира духов в мир людей, и необратимо меняется при этом сама. Поэтому тропами То'он Надара чаще всего ходят именно женщины. Из мужчин здесь действительно бывают лишь те, кто постиг изменение Шиады, Ее оборотистость и Непостоянство.

— Но значит ли это, что есть огромное множество женщин, кому недоступна эта тропа? — спросила Шиада.

Артмаэль довольно кивнул.

— Значит. Жрицы храма Тинар, избравшие путь вечных дев, никогда не претерпевают изменений и не могут оказаться там, где все состоит из перемен. Посвященные Иллане преображаются в родах, посвященные Шиаде преобразуют себя и мир вокруг. Но Тинар неизменна, как навсегда застывший ручей, и нет момента, когда она встречается с итогом изменения в лице Нанданы.

— И впрямь, — только шепнула жрица.

— Когда Тинар отвергает себя и плодоносит, она становится Илланой. Когда Иллана преображается, увядая, она становится Нанданой. Чтобы Тинар отвергла себя, Шиада проливает ее кровь, чтобы Иллана плодоносила, Шиада проливает ее кровь, чтобы Нандана смогла взойти на трон Ночи, Шиада гасит день Илланы, а чтобы Тинар могла возродиться в заре, Шиада разгоняет тьму Нанданы. Нет часа, когда бы Тинар и Нандана встречались рука в руку. Между жизнью и Смертью всегда неотвратимо стоит перемена, и тот, кому недоступно изменение, не способен создать что-либо.

Шиада только молча выдохнула.

Когда они закончили, Артмаэль отправил ее снова изучать Тропы Нанданы самостоятельно. Конечная цель Шиады хорошо известна друиду — место обитания неведомой северной танши из Яса по имени Бансабира. Насколько могла, нахрабрившись, Шиада протянула руку ладонью вперед. Чувство, будто ладонь насквозь пронзали тысячи невидимых молний до самых кончиков пальцев, потрясало Шиаду до глубины сердца. Она задержалась так, а когда отняла руку, по силуэту ладони вверх и вниз расползлась мерцающая Завеса.

Что ж, усмехнулась над собой жрица, по крайней мере, этому она и впрямь научилась быстро.

— У меня никогда не выйдет пройти туда, — закричала жрица в ярости. Который уж день ее обучения угасал закатом.

Свирепая, как никогда прежде, Шиада отошла от Артмаэля который в очередной раз выдернул ее из глубин ужаса перед смертью в десятке волчьих пастей.

— Никогда, Артмаэль. Никогда, — жрица обхватила свои запястья в каком-то непонятном желании не то выкрутить, не то сломать.

— Всеблагая.

— Шиада, успокойся, — Артмаэль протянул руки в стремлении обнять женщину. Шиада отмахнулась, и Артмаэлю пришлось быть настойчивей. Он поймал женщину и сжал крепко. — Послушай, тебе надо поспа…

— Я не могу спать. Я не смогу пройти этих волков. С какой бы стороны я не зашла, все всегда одинаково. Они приходят из ниоткуда, и их всегда десятки. И эти сугробы, и…

Шиада не нашла слов.

— Завтра ты попробуешь еще.

— Чем больше я пробую, тем страшнее мне становится, а чем страшнее мне становится, тем больше волков приходит. Я же никогда не боялась волков, Артмаэль, никогда даже не думала, что буду их бояться.

Артмаэль сжал женщину еще крепче и попытался медленно и осторожно подвести к оленьим шкурам, на которых они если, спали, разговаривали.

— Я не буду сейчас спать, — снова выкрикнула Шиада, сама не своя. — Я просто не смогу сей…

Артмаэль чуть передвинул одну из обнимавших рук и повернул голову женщины в сторону, чтобы поймать ее губы было возможно.

Шиада осеклась посреди слова, потрясенная и обескураженная. Артмаэль замер тоже. Он не шевелился, не углублял поцелуй и даже немного ослабил объятие. И только когда почувствовал, что Шиада, кажется, немного остыла, отступил.

Жрица отступила, прошла вперед, застыла, обернулась. Происходящее никак не укладывалось в голове. Артмаэль был само терпение: он тоже когда-то постигал таинство Троп Духов и ему было, пожалуй, не менее страшно и непонятно все вокруг.

— Почему ты остановился тогда и сейчас? — спросила женщина, наконец.

Артмаэль присел.

— Что ты хочешь услышать?

— Ответ.

Не правду, а ответ, подумал друид, зная, что соврать в этом месте все равно невозможно.

— Сядь рядом, Вторая из жриц, я покажу тебе ответ.

Шиада с опаской покосилась на мужчину, неуверенно приблизилась и села. Артмаэль тут же схватил ее ладонь. Жрица хорошо знала этот способ передать видение, но здесь, в святая святых Царицы Погребений, видение непременно восставало вокруг. К этому она тоже уже привыкла.

Однако сейчас пещера почему-то почти не изменилась. Вот только огней стало намного больше, Нилиана как будто исчезла, а издалека донеслась ритуальная дробь котлобарабанов. С болота сильнее запахло белоснежными цветками подбела, и стало ясно, что происходящее скорее случалось насыщенным средним летом.

Перед ними на расстеленных оленьих шкурах в любовном объятии сплелись двое, в которых Шиада, разинув рот признавала себя и Артмаэля.

Наблюдать за самой собой в такой момент, видеть в удовольствии лица — и свое, и мужчины, которого держала за руку, ощущать ее блаженство, как собственное — это все оказалось чересчур. А то, что и Артмаэль видел происходящее, окончательно вгоняло в краску.

— Что это? — она обернулась к друиду, попытавшись вырвать ладонь. Артмаэль не пустил и безотрывно смотрел на соитие.

— Прошлое, которое так и не случилось. Все варианты событий, которые произошли, произойдут или могли бы случиться, но не случились, можно найти на тропах.

— Прекрати это, — Шиада, стирая пространство, махнула рукой, но видение отказывалось исчезать.

— Ты еще не способна развеять чары, который наложил я. Во всяком случае здесь, Шиада, — спокойно возразил друид. — Я хочу, чтобы ты досмотрела, к чему это приведет.

Шиада сделала еще один отчаянный жест, разгоняя магию друида, но ничего не вышло. Смирившись, жрица снова уставилась на пару, к происходящему меж которой чувствовала себя причастной. Артмаэль усмехнулся:

— Жизнь с христианином не пошла тебе на пользу, если ты краснеешь от того, что составляет силу человеческого рода.

Шиада ничего не ответила, чувствуя, как огонь, наполняющий женщину в видении, тугим узлом затягивает в ее собственной утробе. И, когда, наконец, блаженство достигло предела, Шиада испытала облегчение — хвала Всеблагой, эта пытка закончилась. Она оглянулась на друида, но тот продолжал сосредоточено смотреть на пару. Шиада перевела взгляд на влюбленных, картина начала стремительно меняться. В кружащихся вокруг красках до нее донесся голос Артмаэля.

— Для верных Праматери священные свадьбы Нэлейма — это жреческий долг. Иногда приятный, иногда не очень. Когда я получал благословение храмовницы, я знал, что меньше всего хочу быть для тебя долгом. От долга ты бы не уклонилась: Вторая среди жриц знает, куда ее ведут, и следует. Но я желал быть для тебя не жрецом, который воплотит Бога, а мужчиной, который преобразит твой мир.

— Этого не могло быть, — не слишком уверенно отозвалась жрица.

— Ты знаешь историю Илланы и Мельхасара, ты помнишь свою прошлую связь с Агравейном…

— Откуда ты…

Друид не стал отвечать.

— И ты только что видела себя. Не сказать, что ты вела себя как женщина, которой движет долг. К тому же…

Цветной вихрь вокруг, наконец, остановился, и в открывшейся картине Шиада снова признала себя: лежащую навзничь, с раздвинутыми ногами и нестерпимой болью во всем теле. Вокруг собрались старшие жрицы, Нелла и Таланар молились. А девочку, появившуюся на свет, держал за крохотную ручку беспримерно высокий призрак в темном одеянии.

Восемь других фантомов ростом выше всякого из людей, кто в светлом, кто в темном, стояли в комнате, встречая дитя.

— Ты помнишь их, Шиада, — настоял друид.

Жрица мотнула головой, хотя уже доподлинно знала, что жрец прав.

— Ты помнишь их, — требовал Артмаэль. — Ну же, вспомни. Вспомни, откуда ты их знаешь.

И, все пронзительнее, насквозь вглядываясь в незнакомые и незримые другим фигуры, Шиада чувствовала, как преобразуется картина вокруг, и девочкой, которую встречали духи, теперь была она сама.

— Ну же, Шиада, — раздался шепот Артмаэля так близко, что ухо опалило дыханием и царапнуло недельной щетиной.

Будто не по своей воле и не своим голосом, слыша себя издалека, Шиада заговорила:

— Страж плодородия, Страж исцеления, Страж силы, Страж милосердия, Страж убеждения, Страж всеведения, Страж мудрости, Страж баланса и Страж перемен.

Последний названный подавал руку родившейся девочке и, услышав свое имя, обернулся к зовущим. В его глазах, обсидианово-черных, плескалась безмятежность и странная, необъяснимая любовь.

— Нелла любила Таланара, а Иллана Мельхасара, — голос Артмаэля, казалось, раздался в самом центре женского сердца. — Да, мы жрецы, друиды и жрицы, и несем культ Праматери. Мы живем в мире пограничном между мирами живых и мертвых, знающих и неведающих. Мы вершим недоступное простому человеку, но мы все-таки люди, нам не чуждо ничего из человеческой природы.

Шиада положила ладонь на грудь.

— Что вообще может дать вера, в которой нет места любви? — спросил друид.

Жрица обернулась. Лицо мужчины было слишком близко, и травяного цвета глаза горели колдовским пламенем. У Шиады не было ответа.

— Этот ребенок, наша дочь, — с трудом выговорила жрица, и друид подхватил:

— Была благословлена теми же Небесными Стражами, что и ты. Но если ты рождена под луной Ангела Мудрости, то она была бы рождена под луной Ангела Совести, разгоняющего мрак. Того, кого христиане назвали Архангелом Михаилом.

— Если бы я попала сюда раньше, — Шиада облизала губы в непостижимом отчаянии. Скольких ошибок можно было избежать… — она закусила губу. Положив руку на женское плечо, друид ободряюще шепнул:

— Мы служим Праматери и можем многое: знать, уметь, создавать. Но мы все-таки люди, и ошибаться мы можем тоже.

Артмаэль в очередной раз стер видение, замешав краски незримого, и Шиада содрогнулась всем телом.

— Включая, — еще тише шепнул Артмаэль, — самые роковые ошибки.

Еще до того, как вокруг воцарилась картина очередного воспоминания, Шиада уже поняла, куда повел ее друид.

— Нет, — закричала жрица, пытаясь вырваться. — Я не хочу, — однако мужская рука лежала на плече неумолимо твердо и не давала дернуться. — Пусти меня, Артма…

В глазах друида высветилось темное торжество, когда Шиаду скрутило неуправляемой судорогой агонии. Женский вопль настиг жрицу до того, как она признала в очередной роженице себя, а в девочке, которая появлялась — Тайрис.

— Прекрати, — заплакала Шиада. Видеть дочь, измученную, изувеченную скорой хворью, сожженную собственной рукой, было невыносимо. Но Артмаэль даже не думал отпускать. Напротив, он крепче обхватил Шиаду обеими руками, требуя, чтобы она видела последствия собственного выбора.

Шиада вырывалась, но Артмаэль двумя руками скручивал сильнее, чем целое гнездовье огромных удушающих змей. И выбора не оставалось. Шиада смотрела, корчась в родовых муках, как ее прошлое сейчас, и терзаясь безудержной болью матери.

Наконец, девочка оказалась на руках у повитух. Малышку не встречал никто.

Шиада задрожала: нет, невозможно. Таланар рассказывал ей когда-то, что всех храмовниц Сирин, приводят Небесные Стражи. Если Тайрис осталась одна, значит, она не была нужна Праматери, так выходит?

— Тайрис могла жить дольше и стать образцовой христианской женой какого-нибудь иландарского лорда, если бы судьба этой страны была иной, чем она есть, — отозвался Артмаэль. — Но Ангорат не принял бы ее никогда. Сила династии Сирин в том, что жрицы и друиды, рожденные в ней, всегда зачинаются меж теми, кому покровительствуют Небесные Стражи. Даже обычный старовер не годится для продолжения династии. Разве твой брат Тирант, рожденный от старовера Клиона Хорнтелла, не был тебе примером?

Шиада едва слышала друида: в обновившемся видении она видела себя с фатальным факелом в руке у погребального костра девочки.

— Благословение Древних Духов, — продолжал Артмаэль, — обязательная плата за ваше могущество. Человек — то, во что он верит, Шиада.

Шиада замотала головой, наблюдая, как пламя прошлого охватывает тело горячо любимой и безвременно ушедшей дочери.

— Замолчи, Артмаэль, — Шиада рыдала навзрыд.

— Поэтому, — размеренно продолжал друид, сдерживая метущуюся женщины, — нарушить чистоту единственной в своем роде династии верховных жриц примесью любой другой религии — проступок, заслуживающий наказания.

— Замолчи, я прошу, — в конец разрыдалась жрица, пав на колени. Артмаэль, не выпуская женщину из рук, осел с ней вместе и, теперь сочувственно наблюдая за Шиадой, ослабил хватку.

Видение вокруг рассеялось, но Шиада, раскачиваясь, стенала, разрываемая надвое болью, которой не нашлось выхода в Этане.

Артмаэль больше ничего не говорил и не просил успокоиться, как бывало обычно. Но Шиада сама завалилась к нему на грудь, содрогаясь всем телом от утраты.

— Зачем? — рыдала женщина. — Зачем ты потащил меня туда? Зачем вытащил это? Зачем? — она с силой ударила в грудь мужчины обоими кулаками, потом еще и еще, пока Артмаэль не поймал ее, сжав до полной неподвижности.

"Затем, чтобы ты поняла, что волки — не страшные".

Друид не извинялся и молчал, не обращая внимания на затекшие ноги, он дождался, пока жрица хоть немного успокоится, а потом положил ладонь на затылок и шепнул какое-то слово.

Проснулась жрица только утром.

Когда она открыла глаза, вокруг не было никого, а от выхода из пещеры тянуло теплым бризом. Шиада поняла, что находится у того выхода из пещеры, который вел к теплому водоему. Шиада подобралась на ложе, провела по волосам — сегодня их пора была вымыть. Поднялась и вышла к берегу. Дул ветер.

— Зачем ты перенес меня сюда?

Артмаэль оглянулся: она осунулась и похудела за минувшие дни. Она больше не сияла, как драгоценный камень под солнцем, а тускло поблескивала, как дымчатый кварц, тронутый лунным светом. И, пожалуй, именно сейчас, черное смотрелось на ней, как положено ведуньям.

— Нилиана была недовольна шумом, — ответил друид, оборачиваясь назад к морю.

Шиада, ничего не сказав, подошла к береговой линии, встав поодаль от мужчины. И хотя она ни о чем не спрашивала, Артмаэль снова начал говорить. Ей казалось, ее вывернет от одного голоса друида, который издевался над ней. Но отчего-то, услышав голос жреца, Шиада испытала облегчение, как если бы после серьезной ссоры ей было сказано, что все позади и все хорошо.

— Одна из опасностей Троп Нанданы в том, — проговорил Артмаэль, — что, проходя по ним раз за разом, я имею в виду, по самым драгоценным воспоминаниям, ты забываешь дорогу назад, — друид говорил так, будто делился чем-то сокровенным и даже постыдным, и Шиада безошибочно поняла, что тот говорит о себе. — Ты теряешься на этих тропах, и исчезаешь навсегда. Ты хватаешься за воздух, надеясь разверсть Завесу, но ничего не происходит, — будто в доказательство слов Артмаэль повел в воздухе рукой, как всегда — левой, и лишь рассек пустоту.

Он замолчал, опустив руку, и не сводя глаз с моря.

— Это был твой страх? — Шиада осторожно подошла к друиду.

"Да".

— Когда Митаба вела меня по Тропам, я все время не мог вернуться. На меня нападали стаи кондоров, и я не мог отбиться. Мне выклевывали печень, глаза, сердце, и я не знал, как выбраться назад. А иногда на меня никто не нападал, иногда я вообще никого и ничего не видел, и только шел к выходу, которого, как мне казалось, не было. И чем больше я боялся, что мне не открыть Завесу, тем сложнее было открыть ее на самом деле. На десятый день я застрял окончательно, и Митаба сказала, что больше не станет вытаскивать меня. Было решено, что я неспособен к управлению Завесой и зря полез.

— Как ты справился? — спросила Шиада.

— Я подумал, что самое страшное уже случилось: я застрял на Тропе Нанданы и не могу выбраться. Больше боятся нечего.

— И вышел?

— Совершенно случайно. Просто подумав, что было бы здорово поболтать с Митабой. Она очень любит насмешничать, знаешь?

— То есть, ты подумал и оказался там, где надо?

Артмаэль улыбнулся.

— Вроде того. Потом я пристрастился путешествовать здесь. Когда ты уехала в Этан во второй раз, я пришел сюда и несколько недель раз за разом погружался в будущее, которое так и не наступило, наблюдая наше с тобой воссоединение. И вскоре я снова начал утрачивать чувство реальности и чувство Завесы. Тогда мне помогли в последний раз. Нилиана выдернула меня сучковатой рукой, сказала, что я дурень, а через пару дней умерла.

Шиада не знала, что сказать на это.

— Я… я думала, Нилиана умерла раньше.

Хоть Нилиана и приходилось Шиаде бабкой, родственной связи меж ними жрица не могла чувствовать. Она ведь не видела ее никогда, думала молодая женщина.

— Но всегда знала, — добавил Артмаэль. — Шиада, то, где мы находимся — это Тропы Нанданы, Дороги Умерших, Дороги Духов. Об этом следует помнить всегда. И то, чего мы боимся здесь больше всего, это смерть. Там, в Этане, страх смерти отринуть легко. Но здесь ты можешь увидеть мир, который найдешь после смерти, и пугает именно он. Мир, которым не знаешь и не можешь управлять. Единственный способ, который я нашел, чтобы преодолеть этот страх — уступить ему.

— Я не понимаю, — шепнула женщина.

— Застрять на Дорогах Старицы — значит умереть для всех остальных. Быть съеденной волками на Дорогах Старицы — значит умереть для остальных. Чтобы ходить Тропами Духов надо испытать то, что испытывает всякий человек перед тем, как становится духом, и в конце концов, научиться быть им, — Артмаэль, наконец, обернулся к жрице и взял за руку.

— Все здесь, все, Шиада, до последней песчинки и капли, принадлежит Нандане. И то, что мы находим на Тропах, может и должно вести нас к ней, к Хозяйке Ночи и Царице Мудрости. Запомни это.

— Так мне надо позволить им сожрать меня? — запаниковала Шиада, видя, как Артмаэль снова приоткрывает Завесу между мирами.

— Тебе надо найти путь к танше Пурпурного дома, Вторая среди жриц, — он чуточку подтолкнул Шиаду вперед, в мерцающее зеркало между небом и землей, и отпустил. Жрица вздрогнула, обернулась, надеясь успеть сказать, что не справится одна, но светящаяся, как звездная пыль, Завеса уже заклубилась золотистым дымком, скрывая друида.

Впереди раскинулся бескрайний север, хотя все, чего хотела Шиада — найти Бансабиру Яввуз. Она не могла знать, что Пурпурный дом — один из северных домов Яса, но, если Тропы Нанданы всегда приводили ее в снег, значит, так должно было быть.

Слова друида стояли в ушах всю дорогу, и Шиада твердила их про себя раз за разом. Все здесь, в междумирье принадлежит Нандане. Владения Нанданы беспредельны и велики, и чтобы управлять ими Всеблагая Старица возлагает обязанность на тех, кто верен только ей. Совы и филины приносят ей вести о том, что творится в беспросветный час ночи, и это Глаза, или Мудрость Нанданы, — вспоминала жрица уроки из времен, когда была еще ребенком. Этими глазами Она находит тех, чей час настал. Кони — это сила и неодолимая волна, приносящая во все уголки мира волю Старицы, согласно которой приходит час сменить жизнь смертью, и это — Крылья, или Вестники Нанданы. Чтобы никто из тех, чей срок совершился, не сбился с пути, угодив в лапы демонам, чью добычу Нандана и Шиада определяют вместе, умерших, остерегая от бед, ведут волки, указывая дорогу далеко на север, сквозь ветра, холод и сумрак, туда, где, восстав по обе стороны, два Великих Волка с красными глазами стерегут врата Загробных Залов. И это — Проводники, или Стражи Нанданы.

Шиада огляделась: все, как всегда. Волчица уже зашла ей за спину, оскалив голодную пасть. Что ж, сегодня Артмаэль тоже не будет ее вытаскивать, он дал понять. А самое страшное случилось еще раньше, поняла жрица. Когда в воздух, влекомый ветром, взвился пепел ее дочери. Протянув в мольбе руку, она шагнула вперед, к десятку оскаленных морд, голодных и жадных до еще одной души. В конце концов, если это Стражи Нанданы, они все делают верно: стерегут царство мертвых от посягательства живых, к которым жрица принадлежала по сей день.

Оценив серьезность поручения, Гистасп пришел к мысли, что тренировки Иттаи с этого дня должны приобрести особо зверский характер. Хотя, судя по тому, что он мог видеть в Орсе между Змеем и таншей, до подлинного зверства ему далеко. Поэтому на следующий день после возвращения Иттаи в чертог принялся за дело.

— Пожалуйста, танин, — взывал альбинос, нанося удары, — соберитесь.

Иттая старалась, как могла. Но в мыслях настойчиво бились ненужные мысли:

"Он… так внимательно смотрит".

"Он слишком близко".

"Праматерь, отчего так стыдно".

"Сосредоточься же ты, дура".

Но сосредоточиться как раз не удавалось. Пропустив очередной удар, Иттая свалилась на землю, и Гистасп не выдержал.

— Это невозможно, танин, — бросил он, швырнув на землю деревянный меч. — Ладно, перед отъездом вы оправдывали собственную неуклюжесть тревогой за предстоящую кампанию, но теперь-то что?

Иттая сконфуженно отвела глаза, принимая сидячее положение.

— Переживаете, что не справились? — продолжал злиться Гистасп.

Не зная, как оправдаться, Иттая все еще прятала глаза и молчала. И ее молчание раздражало генерала все сильнее.

— Тану довольна вами, она же сказала. Возьмите себя в руки уже.

Да с какой стати она вообще оправдывается? Она — госпожа танской крови, и вообще.

Иттая поднялась:

— Гист… Генерал, — как бы она ни надеялась перехватить в споре инициативу, смелости произнести его имя не нашлось. — Вы не можете повышать на меня голос, — прикрикнула девушка. — Не забывайте разницу между нами.

Гистасп не смутился ни капли:

— Знаете, может, я и перейду допустимые границы, но я обещал госпоже, что смогу научить вас защищать себя. Так что, если придется пару раз наорать на вас, я рискну, — мужчина уставился на девушку, глядя прямо, сверху вниз.

Вспоминая тренировки Бансабиры и Змея, Гистасп справедливо полагал, что, даже если до тану дойдет, что он позволил себе некоторые словесные вольности в обращении с Иттаей, госпожа не придаст значения. Сила не рождается из обходительности.

— Обещал госпоже? — тупо переспросила Иттая, ощущая, как глаза заволакивает от ревности. — Неужели весь мир для тебя сходится на моей сестре?

Гистасп скрипнул зубами.

— Думайте, что говорите, госпожа, — он нервно улыбнулся, стараясь смягчить назидательный тон.

— Смеешь мне указывать?

— Ну, видите ли…

Ох уж этот острый угол. Как бы обойти?

— Мать лагерей не терпит сплетен на свой счет, особенно среди близ…

Иттая взбесилась окончательно, встав вплотную и вскинув голову:

— Чем я хуже? — она внезапно толкнула генерала в грудь.

Гистасп открыл, было, рот, чтобы ответить, но тут внимание его привлек кто-то за плечом девушки. Альбинос прикусил язык, сдержанно поклонился и, подобрав меч, отправил в ножны и пошел в сторону оружейной. Иттая сжалась, всеми силами стараясь казаться меньше, чем она есть.

— Посмотри на меня, — раздался суровый голос. Девушка только сильнее зажмурилась и поджала плечи. Тогда за одно из них схватилась твердая мужская рука.

— Ты что творишь? — Тал, брат-близнец, развернул сестру к себе, возвышаясь на полголовы.

Иттая вскинула голову, надеясь, что в ее лице брат прочтет все ответы. Но наткнулась на такой уж упрямый, как собственный, взгляд и высокомерно отвернулась.

— Не твое дело.

Тал встряхнул девушку:

— Не мое дело? Ты из ума выжила, Иттая. Если Бану узнает?

— Ты ведь не скажешь ей, — вскинулась сестра, зашипев и прижавшись к шатену вплотную. — Пожалуйста, брат, — смотрела во все свои карие глаза.

— Да ей и не надо говорить, — вздыхая протянул Тал, прижав Иттаю за затылок одной рукой. — Она глазастая. И каждый стражник может оказаться ее осведомителем, о котором никто не подозревает.

— С Сабиром было спокойнее, правда? — с пониманием сестра подняла глаза на Тала.

— Пожалуй, — улыбнулся Тал. И тут же взял серьезный тон. — Но и он не одобрил бы твоих выходок.

— Тал, я… — Иттая попыталась объясниться.

— Влюбилась? — в лоб спросил мужчина. Сестра снова закусила губу и уставилась брату в ноги.

— Я не хотела, — невнятно пробормотала девушка, понимая, как глупо звучит подобное заявление.

— Влюбляются всегда нехотя, — тоном эксперта заключил Тал. Потом глянул на сестру — Иттая, нервно кусая дрожащие губы, напряженно сдерживала слезы, оглушенная собственными чувствами и тем, что их, наконец, кто-то назвал своим именем. Крепко обняв, мужчина поцеловал сестру в макушку. — Яды Шиады, Иттая, — негромко протянул Тал. — Как же так?

Девушка улыбнулась — скомкано и печально:

— Думаешь, он совсем никчемный?

Тал качнул головой:

— Неважно, каков Гистасп. Важно, что твое будущее не связано с ним.

Иттая улыбнулась снова — до того горько, — и смежила веки. Крупные набухшие капли стекли по щекам, не удержавшись в уголках глаз. Всхлипнув, девушка снова подняла лицо.

— И кто это?

Тал с любовью поглядел на близняшку. Утер большими пальцами слезы. Кажется, он единственный мужчина, который не заставит ее плакать.

— Значит, Каамал? — глухо переспросила Иттая. Слегка краснеющие веки выдавали недавнюю печаль, но Тахбир и Бану, не сговариваясь, нарочно не акцентировали на этом внимания. Не стоит принижать достоинство девчонки.

Не дождавшись словесного ответа, Иттая растерянно кивнула.

— Как скажете.

Стоявший в кабинете Бану за спиной сестры Тал положил девушке руку на плечо.

— Прогуляйтесь немного, — попросил Тахбир. — Нам нужно кое-что обсудить, и потом мы поговорим с тобой, Иттая. Я зайду.

Та отозвалась все также растерянно:

— Хорошо, отец.

Тахбир перевел глаза на Тала. Сын кивнул и, ласково приобняв Иттаю, пошел вместе с ней. Лучше бы снова оказаться на воздухе. Но так чтобы не видел никто.

— Стало быть, — с грустью протянул Тахбир, когда они с Бану остались наедине, — к весне придется прощаться с дочерью.

— Да, — по-деловому бесцветно отозвалась Бансабира. — Ты поговорил с Итами?

Тахбир кивнул: все хорошо, Итами подобная судьба для старшей радует.

— Таким образом, хотя бы одну проблемы мы решили, — с облегчением вздохнула Бансабира. — Должна признать, дядя, сама Мать Сумерек надоумила отца позволить тебе жениться на Итами и узаконить ваших детей. Иначе сейчас у меня были бы просто связаны руки.

Тахбир улыбнулся — с глубоким пониманием всей ситуации:

— Значит ли это, что для остальных моих детей ты тоже уже уготовила участь союзнического брака? — и, не дожидаясь ответа, Тахбир тут же предположил. — Полагаю, следом надо прощаться с Ниильтах, а потом и с сыновьями?

— Сначала с сыновьями, — с чувством предвкушения чего-то увлекательного и невиданного возвестила Бану с непререкаемой интонацией. — Точнее, с одним.

Судя по выражению лица ахтаната, Бансабире удалось удивить его.

— Что ж, — Тахбир прочистил горло, — думаю, я здесь именно за этим сегодня?

Женщина кивнула, оскалившись, и поднялась:

— Я позвала тебя обсудить будущее наших земель, — Бансабира обошла стул, на котором сидела, и положила ладони поверх высокой спинки, глядя в упор на Тахбира. Лицо того выдавало напряженную сосредоточенность в намерении слушать внимательно.

— Я долго думала над твоим советом поставить во главе десяти тысяч Бугута.

Тахбир покачал головой, медленно и вдумчиво, хоть уже и понимал, что последует за этой репликой. Кажется, ему все же не отвертеться от ненужного поста.

— Он и впрямь опытный командир, знаком солдатам, командовал "меднотелыми", а теперь защищает одну из крепостей среди утесов Снежного Змея. Он предан, а возможность полагаться кажется мне наиболее важной чертой любого подданного.

— Но? — подсказал Тахбир, когда Бану на секунду умолкла.

— Но он не годится для этой роли. Бугут — выдающийся проходец. Он может собрать множество сведений о местности, спеться с любым проводником, подготовить отличную засаду или распознать таковую. Но дай ему десять тысяч вооруженных до зубов солдат и пусти в бой — и он потеряет всех. А потом, снедаемый совестью, еще и себе воткнет нож в сердце.

— Звучит так, будто ты жалеешь, что отстранила Отана.

Бансабира махнула рукой и, слегка оттолкнувшись, оставила в покое стул и подошла к окну.

— Жалеть о принятых решениях мне не по карману.

"Я заметил", — подумал мужчина, но вслух предпочел промолчать.

— Нет, Отан там, где ему следует быть. Но в моем клане и моем окружении есть люди, способные возглавить две десятитысячных армии.

— Две? — переспросил Тахбир, глядя племяннице в спину.

— Две, — обернулась Бансабира, скалясь.

— Я чего-то не знаю о численности наших войск?

Бансабира качнула головой:

— Их по-прежнему едва-едва наскребается сорок тысяч.

— Значит, ты решила поделить части на меньшее количество солдат в каждой?

— В них также, как и прежде будет по десять тысяч, без учета "меднотелых" и женского состава.

— Тогда…

— Один из генералов, — перебила Бансабира, — должен возглавить пехоту вместо Отана, — она пронзительно уставилась на растерявшегося Тахбира, и тот сглотнул.

— Да понял я, что мне не отверте…

— Это будет Бирхан.

Что? Тахбир подавился.

— Бирхан? — бессмысленно повторил он.

— Именно, — Бансабира вернулась за стол, потирая ладони. — Я перебрала всех, кого могла, и лучшего на эту роль не вижу.

— Бирхан, конечно, хорошо обучен, но он — военный наставник, а не полководец.

Бану кивнула снова:

— Поэтому его правой рукой станет Серт.

Тахбиру идея явно не нравилась:

— Серт слишком уж простоват для такой роли.

— В этом его достоинство, — поведала танша.

— Бану, лучше подумай насчет Руссы. Он бы больше подошел.

— Русса — командир "меднотелых", и будет им пока я живу, дядя. Никому другому я не доверю такую орду убийц.

— Раду…

— …будет возглавлять мою личную охрану. Им нельзя разбрасываться: как бы в мирное время он ни был никчемен, на поле боя он незаменим. Один, сам по себе, не как командир, а как боец. Но чтобы Раду ударил пальцем о палец, ему позарез нужно особое положение. И оно у него есть. Если на то пошло, можешь считать, должность старшего телохранителя я завела специально для него.

Тахбир вздохнул. С ней трудно.

— Я гляжу, ты все решила, — в голосе ахтаната слышалось неприкрытое недовольство. — Если так, зачем я здесь? Распоряжайся и я пойду.

— Второй, — Бансабира полностью проигнорировала тон родича. Перебесится и успокоится, — должен быть адмиралом. Поэтому этот пост займет Ном-Корабел.

Недовольство Тахбира и впрямь вышибло — крайним изумлением:

— Корабел? Бану, ему под семьдесят.

— Верно, и у него богатый опыт.

— Ты не понимаешь…

— Дядя, — резко осадила Бансабира. — В ближайшие десять лет Ном вряд ли потребуется нам на передовой. А, может, и умрет. За это время Тал обязан обучиться всем тонкостям кораблестроения и управления матросами. Он станет морским волком Яввузов, а до тех пор Ном придержит для него место.

Тахбир потерял дар речи.

— Правда, с назначением придется подождать, — видя замешательство дяди, Бансабира вела мысль дальше. — В скором времени мне опять придется покинуть чертог и отправиться в Гавань Теней, но когда вернусь, расстановка сил в танааре существенно изменится. Тал, тем не менее, должен отправиться на верфи к Ному уже на этой неделе. Тот сейчас занят весьма важным делом, лучшей возможности постичь науку морского управления изнутри не придумаешь. Заодно Тал разберется, чего я жду от своего адмирала. Поговори с сыном.

Тахбир ошеломленно кивнул, с трудом осмысляя услышанное.

— Но для начала, — оценив бессмысленный взгляд дяди, направленный куда-то сквозь нее, танша подумала, что, может, стоило быть тактичнее, — поговори с Итами. Тал ваш старший сын, не думаю, что она готова расстаться с ним так внезапно.

— Точно, — глухо отозвался Тахбир, поднимаясь из-за стола.

Бансабира, наблюдая, улыбнулась в душе: лучший способ отвлечь человека от горестных чувств — огорошить делами.

— Я тогда пойду, — хмурясь, кивнул Тахбир и, выслушав прощание племянницы, направился к двери. Взявшись за ручку, он вдруг замер и оглянулся на Бансабиру.

Танша не провожала глазами дядю. Она снова переменилась в лице, став непринужденно-надменной и безучастной к происходящему.

— Так ты и не сказала, — заговорил мужчина. Бансабира подняла голову от каких-то бумаг, безмолвно спрашивая, что он хотел, — под каким предлогом сместишь Видарну, чтобы освободить генеральское место.

Бансабира Изящная усмехнулась самым хитрющим образом:

— А разве я сказала, что это будет Видарна?

Иттая померкла, как осенних красок шаль под октябрьскими дождями. Итами частенько звала дочь подышать свежим ледяным воздухом и поболтать о предстоящей свадьбе. Могла ли она, дочь обычного рыболова, в свое время хотя бы представить, что ее собственное дитя однажды станет тану Серебряного дома? Итами была на седьмом небе и щебетала без умолку, давая Иттае советы по всем поводам и без. Девушка молча кивала, сбивчиво с чем-то соглашалась, и чувствовала, как от подобных разговоров слабеют ноги.

Ниильтах холодными ночами пробиралась в кровать старшей сестры, как в детстве, пошептаться о ерунде — что сегодня услышала на кухнях, куда задевался какой-то щенок, какое пошила платье дочка смотрителя псарен, как сын скорняка Мукс ждет лета и ярмарки в чертоге… Иттая слушала, ощущая, как вся прежняя любовь к сестре перебивается неуместным раздражением, граничащим с истерикой. "Убирайся" — хотелось ей закричать. Пошла прочь. Но Иттая знала, что Ниильтах ни в чем не повинна и, как могла, сдерживалась. Не она причина бед.

Бансабира, как и раньше, звала на обеды и ужины, приглашала на совещания клана и генералов. Тахбир, нет-нет, звал дочь прокатиться. Ничего как будто не изменилось и шло, как всегда. Но Иттая померкла.

Находится рядом с Гистаспом стало совершенно невыносимо. Иттая задыхалась от одного его присутствия, и вместе с тем сходила с ума вдалеке от генерала. Предчувствуя скорую разлуку, девушка пыталась запомнить все: поймать каждый выдох и каждое слово командующего, отдающего приказы; уловить каждую интонацию голоса, рассуждающего по разным вопросам на собраниях окружения танши; запечатлеть каждый оклик и, порой, даже случайный удар, чтобы сберечь в сердце если уж не тепло объятий, так хотя бы силу руки.

Скоро все это закончится, понимала девушка, ощущая, как сердце замирает от ужаса и отвращения предстоящего замужества. Она прекрасно помнила Этера. В другой ситуации, он мог бы даже сделать ее довольной. Но он не был Гистаспом, и это определяло все. Иттая таяла, мрачнела и умолкала с каждым днем. И даже Тал, лучший друг и самый родной человек, единственный, с кем Иттая могла позволить себе быть искренней, покинул чертог по приказу Бану почти три недели назад.

Бану.

Меньше всего Иттая ожидала, что ее так ранит кровная сестра. Сейчас, наблюдая, как танша раздавала указания командованию и родственникам на время своего отсутствия, девушка думала, как скрыть обиду. Конечно, какое дело Бансабире до ее, Иттаи, обид? Весь ее надменный вид будто говорил: "Поглядите, мне плевать на свои чувства. Естественно, плевать и на ваши". Возможно, тан и должен так рассуждать, ведь, если подумать, будь на ее месте Сабир Свирепый, он поступал бы также. Но в конце концов. Бансабира еще и женщина, и ее кузина. Могла бы понять. Или хотя бы спросить.

Иттая обвела стеклянными глазами собравшихся: Гистасп, Дан, Серт, Русса и Раду, отец и мать, Махран и еще одна тетка, головорезы из охраны Бану — все они внимают ей с тошнотворной серьезностью в глазах. Праматерь Небес и Земли, почему Бансабира такая жадная. Ее и так окружает орда мужиков, каждый из которых раболепно выполнит любой приказ. Ей и так предлагает руку и сердце каждый второй тан или ахтанат страны. Да на что ей еще и Гистасп?

— И напоследок. Ты отправил письмо, которое я отдала тебе утром? — поинтересовалась Бану, обращаясь к Тахбиру.

— Отослал с самым надежным гонцом, велев передать прямо в руки Яфуру Каамалу. Думаю, — Тахбир перевел короткий косой взгляд на дочь с двусмысленным намеком, — он будет рад получить наши вести.

— Отлично. В таком случае, на время нашей поездки в Гавань Теней, Тахбир остается за главного. В конце концов, тебе, дядя, поддерживать порядок в чертоге уже многие годы удается отлично.

Тахбир хохотнул, но было видно, что он польщен.

— Ладно тебе, Бану.

— Гистасп, ребята, — обратилась танша к охране и извечным попутчикам-командирам, — думаю, вам есть, о чем переговорить в подготовке к странствию. Можете задержаться здесь. Остальные свободны.

Подавая пример, танша поднялась и простилась: к портнихам по поводу формы и одежды для путешествия лучше заглянуть самой. К зиме Бансабира немножко поправилась, так что кое-что из одежды оказалось необходимым подогнать заново. К тому же, портнихам было велено проверить и при необходимости починить дорожные плащи для команды. Выезжать со дня на день, так что стоит поторопить мастериц.

Закончив с обсуждением подготовки — а о чем говорить? Сколько уж они промотались по свету за своей таншей, — мужчины принялись расходиться. Гистасп, будучи лицом доверенным, покинул Малую залу последним, сдержанно кивнул стражникам у двери и отправился искать Лигдама: перво-наперво, распоряжения стоит узнать ему.

Однако за ближайшим поворотом Гистасп остановился:

— Я же вам уже говорил, госпожа: вы заметны в этой нише.

— Ответьте, Гистасп, — сдавленно позвала Иттая.

— И я говорил, что вам не следует звать меня по имени, — альбинос обернулся к выходящей из алькова девушке.

— Почему вы идете за ней? Все вы?

— Хороший вопрос, — Гистасп пожал плечами. — Думаю, потому что ей удалось купить наше доверие.

— Купить? — миловидные черты хорошенького личика исказились. — Что это значит? Моего отца нельзя купить, разве то, что он ведет казну Бансабиры это не доказывает?

Гистасп улыбнулся и благосклонно кивнул: доказывает, конечно.

— Генерал Гобрий в вопросах золота принципиальнее любого казначея.

Гистасп кивнул снова: ох уж этот старина Гобрий. Как он там?

— Я всю жизнь знаю Руссу. Он тоже не падок до богатств. Да и есть у него все. Этому чернявому кобелю Дану нужны только женщины, плевал он на деньги. Раду лишь бы напиться, а Бану терпеть не может, когда много пьют. Так что не надо говорить, что она смогла купить доверие.

Гистасп снова улыбнулся — добродушно и примирительно, как умел только он.

— Я и не говорил про золото или выпивку, — напомнил он.

— Но вы сказали, что она купила доверие, — упрямо настояла Иттая.

— Танин, — в лице Гистаспа отразилось вселенское терпение человека, объясняющегося с ребенком, больным от природы. Впрочем, против него Иттая и впрямь дитя. — Чем честнее и сложнее устроен человек, тем легче он продается за убеждения.

Иттая отшатнулась, как от удара.

— И вы тоже?

— Как видите, — ощерился мужчина.

Иттая закусила губу. Что, что Бану могла пообещать ему такого, чего не может Иттая? Если уж на то пошло, если ей все равно выходить замуж за отвратительного Этера, то неужели хотя бы с юностью она не может проститься в объятиях дорогого человека? Да как заставить его взглянуть на нее как на женщину хоть раз?

— И… И чем она купила вас? — спросила Иттая в лоб.

Гистасп хмыкнул:

— Я солдат, госпожа. А на войне для всех бойцов только одно убеждение звучит громче остальных: надежность командира.

— Что? — она ослышалась, что ли? О чем он тут толкует?

— Надежность и умение ставить интересы солдат впереди собственных, — Гистасп счел необходимым пояснить.

— Да с чего вы взяли, что она была искренна? Что доказывает вам, что Бану — надежный командир?

Гистасп прикинул в уме несколько вариантов ответа, но в итоге резюмировал их все:

— Время.

— А что делать, если у меня нет этого времени? — Иттая, нервно кусая губы, приблизилась к мужчине почти вплотную. — Как быть, если я не могу этим путем убедить тебя в своей надежности?

Гистасп оторопел. Он облизнулся, подбирая слова. На ум не шла ни одна шутка и ни одна колкость. Поэтому мужчина облизнулся снова и просто шепнул:

— Надежные соратницы не предлагают свое девичество первому встречному лишь для того, чтобы досадить сюзерену.

Вопреки ожиданиям, Иттая вздрогнула, но не отступила:

— А если я…

— Не нужно, — одернул Гистасп, отстраняясь. — Не говорите того, о чем будете корить себя потом. Лучше пойдите к себе, выспитесь, и приходите завтра на тренировку, как всегда. Вам не следует забивать голову лишними переживаниями, госпожа.

Не дожидаясь ответа, Гистасп поклонился и направился дальше по коридору, к боковой лестнице. Иттая хотела еще что-то сказать, потянулась за мужчиной рукой, но поймала только воздух, глядя в удаляющуюся спину. Зажав рот рукой и ссутулив плечи, девушка зажмурилась, скрывая слезы.

— Он что, тебе нравится, Иттая? — зашипела Бану из-за спины, и девица содрогнулась всем телом.

Великая Мать Богов и людей, только не это.

Паника сковала все тело, передавила горло, вытрясла душу. Ее не удивило то, откуда Бану здесь взялась, и не заинтересовало то, как много она видела или слышала и знал ли о присутствии танши Гистасп.

— Н… не… — Иттая, сжимаясь всем туловищем, попыталась помотать головой, не оборачиваясь и лихорадочно стирая слезы. — Не т-то, чтобы о… оч…

Проклятье. И так же все ясно. Бану нагрянула вихрем, схватила сестру за руку и жестко поволокла за собой.

— Пошли, — стальным голосом приказала Мать лагерей. Через несколько секунд Бансабира бесцветно бросила стражникам у двери Малой залы:

— Можете идти, — и, едва они скрылись, почти швырнула кузину в кабинет. Иттая похолодела от ужаса. Конец.

Бансабира прошла к высокому креслу во главе стола, оставив Иттаю посреди залы — вздрагивать от предвестия беды. Танша ощупала кузину взглядом с головы до ног — стоит, трясется, не то от безысходности, не то из страха — и боится поднять глаза. Переспрашивать было бессмысленно.

— И давно? — прикрикнула Бану, с трудом сдерживаясь.

Иттая не находила слов, чтобы оправдаться.

— Бану, я…

— Я спросила, давно ли?

От властного голоса и тона, каким возвещают о скорой расправе, Иттая зарыдала. Рухнула на колени — под давлением ситуации и тяжестью собственных чувств.

— Я н… не знаю, — всхлипывая и запинаясь, пробормотала девушка. — Я поняла это, только когда вы уехали.

Она, наконец, решилась поднять на Бансабиру глаза. Та выглядела по-настоящему взбешенной.

— Я не хотела, честно, я…

— ТЫ МОГЛА МНЕ СКАЗАТЬ, — заорала Бансабира, заставляя сестру на полу сжиматься еще сильнее. — ПРАМАТЕРЬ, ИТТАЯ. У ТЕБЯ БЫЛО ДЕСЯТЬ МЕСЯЦЕВ, ЧТОБЫ СКАЗАТЬ ЭТО МНЕ. ДА ХОТЯ БЫ ТЕ ПОЛГОДА, КАК МЫ ВЕРНУЛИСЬ. ИТТАЯ, — Бансабира громыхнула кулаками по столу, не зная, что делать.

— Прости, я, — затараторила Иттая, утирая лицо рукавами и все еще всхлипывая, — я боялась. Я же знала, что мне уготован политический брак, как я могла?

— А подставить меня, значит, у тебя вышло?

— Но я же ничего… Я ничего не сделала. Ничего такого, — взметнувшись лицом, повысила она голос в ответ.

— Ты промолчала, Иттая, — Бану кулаками оперлась на стол и вскочила. — Только этим утром твой отец отослал гонца к Каамалам. Неужели так трудно было набраться смелости за полгода? — вздохнула танша и повалилась обратно в кресло. — Иттая, — протянула она. — Как ты могла? — Бансабира прикрыла глаза ладонью.

— Бану…

— Мы провели вместе столько вечеров. Мне показалось, мы поладили, а ты так и не смогла сказать мне нечто столь важное?

— Прости, Бану, — на измученную терзаниями девушку накатилась волна усталости. Сколько можно, и впрямь? А вслед за утомлением настигла и безысходность. — Прости. Я знаю, что нельзя подводить ни тебя, ни отца. Я сделаю, как велено, но…

Она поднялась, подошла к танше, опустилась на пол у нее ног и, моляще взирая снизу-вверх, произнесла:

— Но прошу, пожалуйста, позволь мне и дальше учиться у Гистаспа до самого отъезда.

— Это мазохизм, — со знанием дела отозвалась Бансабира.

— И прошу, — не унималась Иттая, — позволь перед замужеством побыть хотя бы одну неделю с Талом.

Бансабира покачала головой.

— Нет.

— Бану, умоляю, — взвыла Иттая, но танша даже не глядела на сестру. — Прошу, пожа…

— До нашего возвращения, — не своим голосом заявила Бансабира, рассеянно скользя взглядом по противоположной стене комнаты.

— Что? — всхлипнула Иттая, не уловив, что сестра имела в виду.

— Если до нашего возвращения из Гавани Теней, Иттая, твои чувства не утихнут, — собравшись со способностью ясно выражаться, Бансабира, наконец, перевела глаза на ищущее лицо кузины, — я поговорю с Тахбиром.

— Что? — еще тише и недоуменнее выдохнула Иттая.

Бансабира раздраженно рыкнула.

— С ними обоими — и Тахбиром, и Гистаспом.

На этот раз Иттая выдохнула совершенно беззвучно. Она уцепилась за бедро Бану, с жадностью вглядываясь в лицо госпожи.

— Ты… хочешь сказать, что…

Бансабира положила сестре на щеку ладонь — чуть прохладную и мозолистую.

— Ты — моя сестра, Иттая, и на тебя, как на всех Яввузов распространяются законы клана. Будь ты сестрой человека попроще или хотя бы будь Гистасп человеком меньших способностей, чем он есть, все это было бы легче. И, тем не менее, если твои чувства и впрямь серьезны, если они переживут еще одну разлуку, я поддержу ваш брак. Но ты должна дать мне слово.

— Что угодно, — не думая, пообещала Иттая.

— Я не стану давить на Гистаспа в таком вопросе. Поэтому тебе придется самой как-то расположить его, не допустив при этом ни-од-ной ошибки, Иттая, — подчеркнула Бану. — Ты не можешь сокращать дистанцию больше допустимого, иначе разговор с твоим отцом впоследствии закончится семейным скандалом.

— Я поняла, — с готовностью кивнула Иттая. — Я буду осторожна. Я не допущу ни сплетен, ничего… близкого.

Бансабира молча кивнула — едва уловимо. В глазах танши залегла серьезная озадаченность.

— Спасибо, — горячо поблагодарила девушка. — Спасибо огромное, Бану.

— Пожалуйста, — отозвалась Бансабира слабым голосом, переложив руку сестре на плечо, будто напутствуя идти.

— А… можно, можно я еще так побуду? — внезапно попросила Иттая, взглядом указывая на колени Бану. Танша молча улыбнулась одними губами и приподняла руку над ногой так, чтобы между ладонью и ногой примостилась голова сестры.

— А как быть с Каамалами? — спросила девушка госпожу, уходя спустя почти час времени.

Бансабира, приходя в себя, улыбнулась без тени улыбки в глазах:

— Это не твои заботы, Иттая. Иди.

И когда дверь за кузиной затворилась, танша рухнула за стол, уронив голову на руки. А как быть с Каамалами?

Полагаться на Юдейра Бансабира не столько не могла, сколько теперь побаивалась. В свое время она сделала из него то, что сделала, потому как обстоятельства давили все сильнее и требовали решить острую сиюминутную проблему — найти замену начальнику тайной разведки. Но теперь, после того, что случилось в их встречу, оказалось, что принятое прежде решение привело к новой проблеме. И на этот раз не сиюминутной, а чудовищной.

Бансабира обошлась с Юдейром именно чудовищно, жестоко до страшного, но иначе было нельзя. Таков был единственный путь сделать из него того, кем он стал — многоопытным бойцом, разведчиком, убийцей, способным затеряться в толпе, залезть в любую постель и притвориться носителем знания из храма Праматери, изъясняющимся на ласбарнском и совсем чуточку даже на ангоратском. Надо признать, Юдейр оказался много талантливее ее самой, с тоской улыбнулась Бансабира — так быстро обучиться всему. Так быстро выбрать сторону. Так быстро постичь свое равенство… Сколько времени пройдет, прежде чем Юдейр осознает и свое над ней превосходство? И что она, Бансабира, сможет сделать тогда?

Женщина закрыла глаза, прижала руку к груди, и тихонько расхохоталась — почти до слез.

Гор.

Гор был прав во всем.

Вот что он чувствовал, глядя, кем становится Бану. Вот, почему он вынужден был ее бросить, когда понял, что удерживать под контролем, не убив, больше не удастся. А убить… Как поднять руку на то, что сам создал? На то, что так дорого и напоминает о временах, с которыми связано слишком много? На то, что и по сей день не только дорого, но и необходимо, как та самая, собственная карающая из темноты рука?

Гистасп по-прежнему всячески скрывал от тану Яввуз, что житья в чертоге ему отчаянно кто-то не дает. Так что, когда генерал обнаружил в пенале для письменных принадлежностей нож, он по-прежнему ничего не сказал танше. Только попросил стражника у двери принести ему со двора какой-нибудь камень величиной с кулак. Получив, положил на стол вместе с ножом и вышел из комнаты, предпочтя провести ночь где-нибудь в городе.

Вал и Шухран к делу относились серьезно, поэтому Бансабира была в курсе и этого инцидента, и предыдущих. Всерьез задумавшись, не в силах самой себе объяснить причины, танша отстранила Гистаспа от тренировки кузин, назначив на его место Шухрана. А заодно, велев начать тренировать и двенадцатилетнюю дочку покойного Ванбира. Нечего сидеть, пора бы браться за сталь.

Однако, в остальном в ситуации Гистаспа Бансабира бездействовала, оставляя раскрытие тайны на усмотрение самого альбиноса. В конце концов, как тану она обязана обеспечить защиту жизни своего подданного, но заставлять его демонстрировать то, что генерал старается скрыть, не могла. Раз так решил — пусть так будет, это его дело и его честь. Ей не следует вмешиваться.

Правда, когда Вал сообщил, что под подушку генералу кто-то подкинул ворох дохлых крыс, Бану шепотом выругалась. А потом велела наскоро выдраить комнату альбиноса и "не валять дурака, а дознаться уже".

Посему выходило, Вал и Шухран на время поездки в Гавань Теней оставались в чертоге. Возможно, в отсутствие самого Гистаспа им удастся выведать что-то большее. А дабы отстранение от участия в кампании двух опорных бойцов охраны не выглядело подозрительным, Бансабира отрядила еще половину охраны, оставив им из начальной дюжины в качестве старших товарищей Маджруха и Ри. Кто-то должен находиться рядом с женщинами клана Яввуз. Им нужна защита. Как и казне.

Так Бану объявила.