Госпожа ворон

ГЛАВА 3

Ожесточились ветра, охолодели ночи и дни, зазолотились деревья. Воздух наполнился легкими облачками пара на каждом выдохе. Хвоя, густым ковром устилавшая склоны ближайших вершин и подножья Астахирского хребта, стала темнее и ярче, как древний драконий панцирь. Белоснежные вершины над склонами и скалистыми взъемами сияли как опаловые зеркала на Вратах в Залы Праматери. Бездонное море, омывавшее Пурпурный танаар за хребтом и на северо-востоке, помрачнело, приобретя леденящий душу цвет железа.

Бану позвала с собой Гистаспа, не думая, уже по привычке. Как бы нагло он ни поступал временами, Бансабира вынуждена была признать: генерал стал ее тенью. Белой, как призрак, и неотступной, как возмездие. Гистасп по сей день внушал тревогу (и не без причин) — и Бану по сей день полагалась на него, как в начале. Даже сильнее, чем в начале. Кажется, ей становилось ясно, почему Сабир Свирепый так надеялся на нее, а, наблюдая, как надежды сбываются, гордился. Покойному тану несказанно повезло: он повстречал человека столь же прозорливого, как он сам, и как он сам, принадлежащего клану Яввуз. Первое гарантировало успех, а второе — единство целей. И, чтобы наверняка заручиться верностью дочери, Сабир Яввуз предложил в обмен то, что мог: кресло тана и время владыки.

Бану не сомневалась в Рамире, когда тот был на ее стороне — его вела память о былой дружбе. Она доверяла Юдейру — его вело сердце, повзрослевшее за один день, обветрившееся в непогодах военных шатров. Маленькая танша давно верила Гистаспу, но что двигало им, разобрать не могла никак. И от этого — переставала доверять себе. Привычка и тревога в ней сходились внахлест, как два светила в небесах в минуты затмения.

— А, эт' вы? Заходите, нечего стоять на ветру, — перекрывая свист ветра, приветствовал корабел и снова, как бывало нередко, потащил Мать лагерей за руку. Гистасп только в недоумении поднял брови: вот так просто?

Они поднялись на старый фрегат, бывший флагманом Пурпурного флота еще в годы правления тана Бирхана, деда Бану, и устроились в просторной каюте капитана. Судно давно стояло на мели и было облюбовано старым корабелом, как родные пенаты. На заре лет Ном продал душу Морскому Богу Акабу, только годы неумолимо делали свое дело, и в минувшей Бойне корабел оказался не участник. Впрочем, может, оно и к лучшему? Вон у него какая семья здесь, на море: удальцы-фрегаты, красавицы-тартаны, сестры биремы и триремы, совсем непохожие близнецы — дромоны и галеи… Да и эти морские крысы, матросы, чтоб их, тоже ему как семья. Того вон Ном знал мальчишкой и по кабакам шлялся еще с его отцом, а вот этого — своей рукой вытащил из вод, когда их судно проходило в месте недавнего крушения. Все они его дети, всем еще предстоит окунуться в волны крови и железа — и повзрослеть.

А Ном уже вырос, хотя все еще изредка любопытничал, что будет завтра. Завтра вот этот сгинет в пучине, а вон тот даст подзатыльник дочери и скажет, что уж лучше — баба на корабле, чем в борделе. Хорошо, что Бойню Красок Ном пережил в тылу. Морских сеч было не так уж много, никакого тебе подвига перед смертью. Да и если хочешь увидеть внуков, стоит дожить до почтенных лет.

Матросы и морские офицеры, приветствовавшие таншу принесли горячего вина со специями, сыра из козьего молока, вчерашнего хлеба — танша как всегда без предупреждения, знали бы, подготовились. Прибывшие немного поболтали, а когда согрелись, Бану отослала Гистаспа пройтись.

Корабел тут же забавно поджал плечи, вздернул брови, улыбаясь, потер перечерченные венами ладошки.

— А, — оживился он. — Говорим наедине? — Ном заерзал на стуле и как-то весь расположился. — Ну-с, что привело нашу госпожу?

Да он флиртует, — с усмешкой осознала Бансабира и чуточку развеселилась сама. Будто бы приехала сюда попросту поболтать, о том, о сем, а не обсудить одно гнусное предприятие. Похоже, когда у Серта будет полно дел, а Гистасп начнет мозолить глаза, она, Бансабира, будет частенько наведываться сюда. Да и почему нет?

Танша потерла ладошки в ответ. Глаза сверкнули смарагдами.

— Есть одна затея.

— Затея — это отлично. Ну так, делитесь, милая.

Пожалуй, и стоило бы ему сказать, что даже вдвоем не стоит фамильярничать, да язык не поворачивался.

— Думаю, тебе известно, где и как я выросла.

— А, ну да. Болтали всякое, — Ном махнул рукой с таким видом, что стало ясно: знать он знал все, но сплетничать не привык. Да и какая разница, где, что и как было когда-то там в прошлом, если сейчас явно намечается нечто стоящее? Она всегда делает нечто стоящее, давно смекнул Ном.

— С четвертого года обучения в Храме Даг все воспитанники выходят в море ловить пиратов. Так мы приобретали опыт, приноравливая то, что выучили наедине с наставником, к ситуации, которую нельзя предугадать.

— Дурь. Еще прибавляется дури — без нее трудновато в пятнадцать ловить пиратов.

— Мне было поменьше, но это детали, — улыбнулась Бану и добавила немного вдумчиво. — Ты ведь знаешь, корабел, как переменчива погода на море.

— Да-да, — почти нараспев согласился Ном. — Сегодня ветер дует с юга, а завтра с востока. Сегодня звезды подглядывают за рыбами, а завтра — рыбы за звездами. Так?

Мгновенно сообразил, уловила Бану.

— Так.

Бансабира согласилась, замолчала и облизнулась, размышляя.

— Да вы спросите, госпожа, — посоветовал Ном. — Вы же все равно здесь главная, так чего колеблетесь?

Женщина усмехнулась.

— Какими качествами должен обладать пират? Где мне их найти и сколько? И что можно ограбить?

Ном всплеснул руками:

— Вот это другое дело. Больше похоже на вас.

— Так что насчет пиратов? — Бану, конечно, льстили такие выпады, но она все еще не знала, как реагировать на похвалы.

Ном принялся загибать кривые пальцы:

— Сноровка, отчаянная голова и любовь к выпивке, — со знанием дела подытожил он.

— То есть, — вздернула брови Бану, — все мое войско может сгодиться?

Ном потер подбородок, посмеялся.

— Ладно, я подберу команду.

Бансабира покачала головой:

— Мне мало одной.

— Хо?

Бану развела руками: мол, что поделать, понятия не имею, как так получилось.

— И сколько нам надо? — старик в предвкушении воодушевился несказанно. Вино зарумянило ссохшиеся щеки, зажгло глаза, предвестие авантюры расшевелило кровь и воображение.

— Надо спустить на воду половину кораблей.

— С… сорок?

— И построить еще двадцать, — Ном вытянулся в лице. Бану добила:

— А потом еще двадцать.

— Не думал, что вам так нравится золото.

— А мне и не нравится.

Старик смекнул. Чуть наклонился к столешнице и, глянув влево-вправо, заговорщески прошептал:

— Наделали шума за войну на суше, теперь собираетесь и на море? Что ж, если хотите…

— Никакого шума, — осекла танша. Ном выпрямился и даже отстранился от стола.

— Тогда я ничего не понял, — сообщил старик.

— Мне нужно построить город, о котором не будут знать за пределами чертога.

— Хо…

Ном, играя бровями, похмурился, поджал уголок губ, потом другой, причмокнул, будто обсасывая мысль, и заявил:

— Мне кажется, это не так уж много денег, между нами. Уж на один город маленькая танша награбила.

— Только строить его некому.

Ном впервые на памяти Бансабиры нахмурился и так надолго умолк.

— Вы серьезно? — уточнил он, наконец.

— Мир велик, мы найдем все, что нужно.

— Мы отнимем все, что нужно? — в голосе корабела зазвучала ирония.

— Мы возьмем, — настояла Бану.

— И заплатим кровью? Это хотите сказать?

— Кровью можно рассчитаться даже с Богами. То ли дело — с людьми? — философски заметила танша.

— И сколько вы хотите?

Бансабира неторопливо выпила вина. Все сомнения на этот счет — хотя бы на этот — она смогла отбросить за недели раздумий по возвращению из странствий.

— Я пообещала зодчим десять тысяч рук. Но я не могу позволить себе отправлять на строительные работы солдат из армии.

— И это значит…

— Две тысячи есть.

— Остается еще восемь… Восемь… Куда ж вы денете восемь тысяч рабов, когда они закончат? Если хотите удержать рабство в тайне, надо что-то придумать.

— А о чем тут думать? — подивилась Бансабира. — Северное море велико, и в нем полно хищной рыбы. Да и, знаете ли, наших собак тоже надо кормить.

Было непохоже, что корабел как-то смущен, скорее озадачен тем, как быстрее решить задачу.

— А те две, которых вы насчитали в поселениях вокруг чертога? Вы что, верите, что они не проболтаются?

— Проболтаются еще как, — усмехнулась Бансабира. — Даже при том, что им будут платить за работу, и они не являются рабами. Но, когда это случится, все будут думать, что рабов прислал Ранди Шаут из Алого танаара в обмен на свою свободу. Алых на севере по сей день ненавидят все, так что вряд ли кто-то расстроится.

Ном признал справедливость танского замечания и попросил минуту еще поразмышлять. Бансабира взмахнула рукой и велела стражнику снаружи каюты принести еще сыра. И меда, если вдруг отыщется.

Прошло минут пять, принесли сыр, отыскался мед, а вот Ном с комментариями не торопился.

— Октябрь начался два дня назад, — наконец, заметил старик. — И дело к зиме. В Северное море сейчас лучше не выходить.

— Именно поэтому у тебя есть срок до лета: собрать команду, подготовить имеющиеся корабли и изыскать способ сделать так, чтобы о поставке рабов с моря не узнал никто. Зодчие за это время изучат все возможные места и выберут одно, наиболее подходящее.

— А вы? — поинтересовался Ном. — Что вы планируете сделать к этому сроку?

Бансабира замерла от удивления с куском сыра на полпути ко рту. Вот это наглость.

— Да ладно вам, — подначил старичок, к которому вернулась привычная веселость.

Кажется, если бы Ном сидел не напротив, а рядом, именно сейчас ткнул бы ее локтем в бок. Вот вроде и надо одернуть, а совсем не хочется.

— Понятия не имею, — с усмешкой отозвалась женщина. — Что-нибудь придумаю.

— Хотите совет?

— Пожалуй, нет. Я и сама прекрасно испорчу себе жизнь, — с искренней улыбкой отозвалась женщина.

— Да что вы, танша. Я умный, — поведал корабел, — я хорошо посоветую. Знаете, — он взял доверительный тон, — на море все легко. Если шторм — сиди в порту, если погода хороша — поднимай парус, — Ном волнообразно повел в воздухе рукой, не очень уверенно изображая паруса. — Видите?

— Нет, — честно призналась Бану.

— Все легко, — не унывал Ном. — Человек, лишенный сомнений — счастлив. Вы не сомневаетесь насчет восьми тысяч людей, которых пригоните сюда рабами и которых скормите через десять лет каторжных работ рыбам или волкам. Я даже готов поспорить, вы уже знаете, откуда их везти.

Бансабира поперхнулась, не зная, смеяться или плакать. Пока получалось нечто близкое к первому.

— Ты что, всерьез считаешь, что это делает меня счастливой?

Ном снова махнул рукой, будто утомленный необходимостью говорить очевидное:

— Аааа. И так ясно, что всяких рукастых, умных, каких-нибудь хороших торгашей или сказителей вы и в шахты-то не погоните. Кого-то наверняка завербуете шпионом и пошлете обратно, оставив пару заложников. Речь о том, что, сделав выбор поступить так, вы больше не беспокоитесь о нем. Он вам не докучает, и вы — спокойны. Поверьте старику: счастье — это когда тебя ничто не тревожит. А вы явно чем-то замучены.

— Так заметно?

— На самом деле, не очень, — сознался Ном и попытался объяснить, жестами указывая на свое лицо. — У вас кожа белая, поэтому, когда все плохо, особо не ви…

— Заткнись, — беззлобно перебила Бану.

— Тогда — обещайте, — тут же перестроился Ном. Мальчишка, ей-богу. А у самого — уже и зубы, и волосы повыпали.

— Торгуешься? — Бансабира поддержала тон беседы.

— Приходится, — пожаловался Ном, пожав сухими плечиками.

— Чего тебе?

— Хочу помереть с родней, — самодовольно сказал Ном. Бану изобразила в лице озадаченность. — Я, знаете, женат на волнах. Морской бриз мне — как детский смех. Когда пойму, что время пришло, сам выйду по пиратские души. Ну, если, конечно, какая другая морская заварушка не подвернется до той поры. Тут — пообещайте, что возьмете меня в авангард, несмотря на возраст. Море для меня — как мамкино пузо, а на суше я видал мало хорошего. На суше — все сомневаются.

Бансабира присмотрелась: кто бы мог подумать, что за извечной широтой улыбки кроется такая тихая и такая большая печаль?

— Какой еще возраст? — с легким пренебрежением спросила танша, откидываясь на кресло. — Ты самый опытный корабел и твое участие не обсуждается. Вздумаешь спорить — вывезу весь эль с верфи.

Ном подобрался мгновенно. Его лицо засияло так, будто где-то внутри старичка кто-то зажег большой праздничный фонарь.

— Тогда куда путь держим, а, танш'?

— Да есть одно место. Если обогнуть земли Маатхасов и дать немного на юго-запад, выходя в пролив Великайни Рог, будет самое оно.

— Вы про Орс что ли?

Бансабира явно заинтересовалась:

— Бывал там?

— Ха, — заявил Ном. — Да я, когда молодой был, даже на том свете бывал. Про этот и говорить нечего, — похвастался старичок.

— Тогда доверяю это тебе. Держи меня в курсе. Откуда планируешь брать людей?

— Ну, для начала — из кабаков. А частью — из вашей академии. Поэтому мне б хорошо какую-нибудь бумагу, чтобы они могли выдать мне парочку обученных надсмотрщиков, и чтобы не отказывались погонять оболтусов, которых я соберу.

Бансабира захохотала:

— Ох, чую, как Бирхан будет недоволен. Я без конца сваливаю на академию все новые заботы. Ладно, это временно — переживет.

— Жизнь вообще — перечень временных неудобств. Так что все всегда лучше, чем кажется.

— Я запомню, — рассмеялась Бану и поднялась. Ном встал тоже. — Заеду в академию по пути в чертог и отдам нужные распоряжения. Перво-наперво, раз уж знаешь, что да как, наметь, где достать больше дерева, камня, железа, золота и рабов. Потом раскинем приоритеты и решим, что нужнее первым.

— Вы не тревожьтесь, — Ном обошел стол и принялся провожать госпожу. — Я все сделаю, как надо. Меня пинать морских крыс еще ваш дед поставил, так что соображу уж. Да и, — Ном чуточку отошел, приосанился, выпятив сухощавую грудь и закинув голову, чтобы смотреть Бансабире прямо в глаза, — мужчина я или нет, в конце концов? Все будет. А вы лучше пока побудьте маленькой девочкой и передохните. И если все еще сомневаетесь в чем-то, поезжайте на север. Дальше, к хребту, и не сейчас, а где-нибудь к зиме. Взберитесь на вершину, осмотритесь. Вы хоть знаете, как много вам принадлежит?

Бансабира, не отвечая, молча улыбнулась.

— Там, конечно, непросто, среди круч Астахира. Уже в ноябре плевок застывает, не долетая до земли, вам поди уже это говорили, и не зря. Ближе к небу ветры сильнее, воздух колючее и жжется страшнее самой ядреной крапивы. Но, знаете, при всем этом там дышится легче, чем в любом южном порту.

— Потому что все сомнения застывают от холода и осыпаются ледяной крошкой?

Старик захихикал:

— Ну, я не такой поэт. Но сомнения от холода позвякивают тоже.

Бансабира рассмеялась в ответ.

— А до тех пор займитесь чем-нибудь обычным. Хватит подвигов без отдыха. Побудьте с сыном. Когда я бываю в чертоге по делам, всегда вижу, как одинок этот ребенок. Он растет без вас, а без матери трудно. Вы ведь сами знаете.

Бансабира снова улыбнулась — грустной улыбкой горького опыта.

— Ну, ладно, — Ном не то, чтобы смахнул слезу, но по глазу зачем-то мазнул пальцем. Потом приблизился к танше вплотную, коротко поклонился, бесцеремонно развернул от себя.

— Идите уже, — и напутственно потрепал по плечу. Бансабира коротко оглянулась, поблагодарив взглядом, и пошла к ожидающему Гистаспу. Хватит болтать.

Выслушав очередную проповедь от Тахивран по поводу своего потенциального бесплодия, Джайя, проглотив обиды, отправилась к царевичу. То есть ахрамаду, мысленно поправила себя женщина.

Кхассав быстро обнаружил, что ему нравится беседовать с молодой женой. Ее, мягко сказать, интересный взгляд на вещи слишком отличался от его собственного, и, будучи жадным до всего нового, Кхассав с увлечением ловил Джайю по всем коридорам и садам и тащил болтать о ерунде. Особое, конечно, удовольствие доставляло подтрунивать над законченной моралисткой.

Его жизненный путь был совсем не похож на ее. Начало юности ахрамада пришлось на начало Бойни Двенадцати Красок. Поэтому Тахивран всячески оберегала его и, как главную надежду государства, быстро спровадила за море. Усадила на корабль и под охраной отправила изведывать земли дальше на западе. Мы — Тени Богов, сказала Тахивран, и должны нести их свет и тьму. Потому езжай дальше, открывай земли и неси культ Праматери и Владыки вод Акаба, Ее Достославного Сына, как тот, кто однажды станет первым в стране жрецом Их обоих. В конце концов, напутствовала госпожа-мать, наведайся в Мирасс, освой законы торговли с этой страной. Потом держи путь к архипелагу Великого моря. Бледные острова присягали в разное время Ясу именно так: всегда находились ахрамады или раманы, которые отправляли сначала танов с мечами наголо, а потом — дипломатов и жрецов.

И Кхассав послушно пустился в плаванье с отборными морскими силами Гавани Теней — заядлыми знатоками всех театров, таверн и борделей за Великим морем. Он многое узнал, многому научился. Привез себе из странствий несколько отборных красоток, которых, увы, мать тут же распределила в столичные кабаки. Он видел разных мужчин и разных женщин и бывал и с теми, и с другими. Он боролся в бойцовских ямах и насмотрелся на верблюжьи бега, заставал выступления выдающихся акробатов и видел лучших объездчиков лошадей, слышал самые древние сказания Ангората — и не где-нибудь, а на Ангорате, куда самым неожиданным образом был приглашен Верховной жрицей как следующий раман великодержавного Яса.

Теперь Кхассаву нравилось говорить с Джайей. Побывав на западе, он не заходил в порты восточного континента и знал, что в мире еще масса того, что ему незнакомо, даже в собственной стране. Например, он повстречал немало разных богов с разными именами, но почти всегда есть Праматерь мира и Ее Достойный Сын и Отец сущего. Почти у всех хотя бы один из них — Змей, а нередко — оба, рассказывал он Джайе. Но ведь наверняка есть что-нибудь еще?

Когда жена говорила Кхассаву о своей религии, тот слушал увлеченно и даже представить не мог, что где-то существует настолько ортодоксальная держава. Несколько раз, посмеиваясь, он откровенно намекал, что той строгостью к себе, которую описывает раманин, отличалась только его благоверная, тогда как остальные наверняка смотрели на мир проще. И уж наверняка, как минимум ее шальные братцы, успели покувыркаться и девками, и с парнями.

— А я бы на их месте и тебя за сиськи полапал, — ухмылялся мужчина. — Наверняка эти два оболтуса подглядывали, когда ты купалась. Ну? Подглядывали же?

Джайя в такие моменты страшно краснела, забавно вспыхивала, говорила что-нибудь умилительно-ругательное и заявляла со всем презрением, что с такими привычками и манерами все, чего он достоин — тискать кабацких шлюх.

Кхассав не обижался. Он был совершенно согласен, что вполне достоин тискать шлюх. И не только шлюх, уточнял мужчина, скалясь.

Как-то до Кхассава дошли слухи, что путешествие Джайи в Яс было первым и единственным в жизни, а к тому же — морским, и далось оно ей непросто. Мать лагерей, говорят, хихикала всю дорогу.

— А вот и неправда, — оправдывалась раманин. — И чтоб ты знал, Бану не хихикает. Она вообще… вообще производит такое впечатление, будто всю жизнь только и обжималась с солдатней.

— О. С воительницами всегда интересно, — завелся тогда Кхассав. — Она же северянка, да? Говорят, на севере сохранилась память о древних Богах, как в некоторых землях на западе. О Богах-Драконах. И если во всем Ясе два Бога, то у Яввузов есть еще Астахирский Снежный Змей. Надо как-нибудь съездить посмотреть.

— Ну и езжай без меня, — еще одно приключение в такую даль не сулило ничего хорошего.

— Само собой, без тебя, — отозвался ахрамад. — Слышал, Мать лагерей не любит мою мать, так что и тебя наверняка принимает, как продолжение раману Тахивран. Зачем мне портить отношения с дельным полководцем только потому, что я не могу помирить своих женщин?

— Она — не твоя женщина.

— О, оставь это мне, — с легким пренебрежением Кхассав повел рукой.

— Да она уродина, — не удержалась Джайя. — Вся в шрамах…

— Значит, смелая.

— …и с выцветшими волосами.

— Блондинка?

— А ее голые ноги видела все моя родина.

— У меня уже встал, — самодовольно сообщил Кхассав.

— Да катись ты к черту.

— Хм… Тот парень, который благоволит блудницам и ворам? Мы сработаемся.

Джайя надулась и хлопнула дверью.

И тем не менее, Кхассав любил болтать с Джайей. Его веселила ее застенчивость, вспыльчивость, наивность. Веселила и умиляла, и даже зачастую приводила к тому, что штаны делались малы и нужно было срочно перевести дух где-нибудь. На письменном столе, на диване, даже стоя, там, где они были, ну разве что свернув в ближайший закуток.

И вот этого Джайя одобрить никак не могла. Есть ночь для греха, есть супружеское ложе. И он, Кхассав, не может принуждать ее делать это, как ему вздумается, против ее воли. Ортодоксальные орсовские привычки и взгляды противоборствовали ее счастью слишком сильно. Ведь, чтобы ей ни сказали здесь, разве в Библии не сказано, что зов плоти — всегда греховный зов и уступать ему — не достойно раба Божьего?

Кхассав нравился Джайе, но эта его привычка совокупляться по первому желанию… Кхассаву нравилась Джайя, но ее фанатичная мораль за три недели брака встала ахрамаду поперек горла. Какое-то время после этого он еще заводился от преодоления ее сопротивления, как от увлекательной игры, но когда шансы на победу всегда на нуле, кому захочется играть?

— Эх, — разочарованно протянул он в очередной раз. — Такая красота пропадает.

Что ж, стоило признать. Джайя, скорее всего, станет хорошей раману, если примет обычаи Яса хотя бы внешне, но вот любовниц явно придется искать на стороне. Когда-то Кхассав надеялся, что сможет устроить свой брак так, как это представлялось связью между друидами и жрицами: чтобы дружба, желание и преданность в паре шли рука об руку. Увы.

Впрочем, горевал ахрамад недолго: сотня хорошеньких женщин готовы были в любой момент составить ему компанию. Не то, чтобы Кхассав был как-то неотразимо красив, хотя, конечно, все признавали его обаятельным, но ведь знающие не скрываясь трещали на всех углах, что ахрамад хорошо знает, что делать в постели.

Джайя в отличие от мужа имела странный опыт: болезненный — с любимым мужчиной. Чуть менее болезненный и очень досадный — со Змеем — всего несколько раз и всегда в кромешной тьме. Привычки Кхассаава вызыали в ней неразберимую бурю эмоций, из которых ни одна не была радостной. Он просил чего-то совсем другого, и, хотя бы какое-то время им придется искать компромисс. Ведь право же, не болтовней родятся дети.

Переговоры с Архоном терпели полный крах, как и поиски убийцы принцессы Виллины. Нирох приказал немедля созвать войска со всей страны, и четыре герцога разъехались.

Для Берада это был шанс хоть немного отвлечься от того. Что с ним сделала Шиада. Но Ганселер, как позднее и Кэй, знал, как отчаянно терзается герцог ночами.

Он то впадал в неистовство, то бредил, то страдал бессонницей. А когда, наконец, снова засыпал, мучился кошмарами, извиваясь в корчах так, будто ему разом ломали сразу все кости. Замок Лигара опустел без Шиада, а для Кэя — особенно без Тайрис. Спрашивать отца о произошедшем в столице молодой герцог не решался. И даже когда отец, сдавшись, запил, Кэй не лез.

Он взвалил бремя подготовки войск на собственные плечи и лишь надеялся, что молитвами епископа Ваула и других подданных герцогства отцу скоро полегчает.

Только когда настало время встать во главе воинства, Кэй отхлестал отца по щекам, насильно потащил к брадобрею и цирюльнику, потом к оружейнику и конюшему. Но когда Кэй попытался сжечь одежду, которую Шиада выткала для Берада своими руками, тот взвился, обозленный и велел "знать свое место". В бордели он тоже не захаживал, а шлюх, которых Ганселер и Кэй на двоих приволакивали в замок, выпроваживал: молча и непреклонно, без излишней грубости выставлял за дверь со словами:

— Я женат.

Пожалуй, Кэй даже радовался, что ситуация в стране ухудшалась день ото дня. Как ни посмотри, но необходимость собирать армию в первую очередь помогает собрать себя.

На обеде Кхассава не было, и Тахивран не упустила случая поиздеваться над невесткой. Раман Кхазар IV никак и никогда за невестку не вступался и вообще практически всегда вел себя как немой. Его Джайя могла чаще встретить в храме Двуединства, нежели за семейной трапезой. Так что помощи от него ждать было бессмысленно. Рами Яасдур, золовка, вовсе не смела перечить матери и даже больше, чем отец напоминала рыбу.

Не все же ей одной слушать Тахивран, — в сердцах взъелась Джайя после сегодняшней выволочки и размашисто направилась в приемную Кхассава, анфиладой соединенную с его спальней с одной стороны и с кабинетом — с другой.

Звук был странным. И даже понимая, что может найти, Джайя из приемной уверенно шагнула в кабинет. На столе, обхватив грудь ладонями, тихонько постанывала какая-то рыжая девка. Абсолютно нагая.

Наверняка, стонала бы голос, со злостью подумала Джайя, если бы не кляп в виде сочного, текущего сладким соком инжира, который, чуть нагнувшись, Кхассав изредка ухитрялся надкусить. Так вот, что нравится этому…

Джайя не смогла подобрать слово, наблюдая, как ее муж во всю молодецкую прыть старается между раздвинутых женских ног. Неужто, он ждет, что и она, царская дочь, будет вот так же бесстыдно… как эта… эта…

Раманин застыла, большей частью прячась за боковой дверью, как зачарованная, боясь даже моргнуть, чтобы не выдать себя. Но когда Кхассав отстранился и рывком перевернул пассию, она вскрикнула.

— Джайя? — Кхассав с большим удивлением обернулся в сторону двери.

У Джайи затряслись губы. Она отступила на шаг. Кхассаву это увеличение дистанции не показалось разумным и он, отвлекшись от рыженькой перед ним, обернулся к жене полностью, демонстрируя всю готовность зачать их первенца.

Джайя с трудом сглотнула ком омерзения.

— Не подходи.

— О, раманин? — подала голос женщина на столе, выплюнув недожеванный инжир. — Она присоединится к нам, Кхассав?

Джайя с непреодолимой брезгливостью, сглатывая обиду и тошноту одновременно, отступила еще.

— Не подходи ко мне.

— Увы, — когда Джайя убежала, Кхассав снова обернулся к любовнице и развел руками. — Моя жена редкостная скромница.

— И ты никак не можешь исправить ситуацию? Ты-то?

— Ну не заставлять же ее.

— Не знает, чего лишается, — усмехнулась рыжая, подходя к ахрамаду вплотную.

— Продолжим с того же места? — Кхассав выгнул бровь.

— У меня есть идея поинтереснее… — прищурилась женщина.

— Ты поговоришь с ней? — спросила любовница Кхассава, когда все закончилось и влюбленные примкнули друг к другу плечами, сев прямо на пол.

— О чем? — Кхассав пренебрежительно поглядел в ответ.

— Убирайся.

В ночь того же дня Кхассав зашел в спальню Джайи и недвусмысленно развязал пояс.

— Я сказала, убирайся.

Повел плечами, стянул через голову тунику.

— Не смей раздеваться, ты, гнусный выродок, — она швырнула в него первое, что попалось — серебряный кубок, стоявший у графина с водой, а следом еще парочку.

Кхассав лениво увернулся, сел на кровать и принялся снимать сапоги.

— Я не лягу с тобой. Ни за что.

С высокомерным видом ахрамад оглядел жену с головы до ног:

— Тебе помочь, или сама разденешься?

— Я не лягу с тобой, — заверещала Джайя и швырнула в мужа и сам графин. Вода расплескалась по дороге, а сосуд так и не долетел.

— Отчего? — осведомился Кхассав тем тоном, каким говорил с ней в их первую ночь. Он справился с сапогами и по мокрому настилу подошел к жене. — От того, что ревнуешь или от того, что такой недостойный я трахал любовницу средь бела дня в кабинете, отослав стражу, и любой мог войти и увидеть, какого я низкого мнения о твоих возможностях?

Джайя влепила мужу звонкую пощечину.

— Хы, — оскалился ахрамад. — Давай еще разок.

Джайя злобно сцепила зубы и ударила снова.

— Давай, представь, как я позорю тебя, — провоцировал Кхассав. — Как все перетирают твое чудесное и гордое имя Далхор.

Джайя ударила в третий раз.

— Замолчи.

Но едва замахнулась для четвертого удара, Кхассав поймал запястье и сдавил до хруста.

— Я без полшага — владыка целого континента в числе двенадцати танских домов, — грозно рыкнул Кхассав. — И если ты не можешь дать мне то, чего я хочу, я найду тех, кто сможет.

— Тогда иди и ищи, — Джайя вздернула голову. — Здесь ты ничего не найдешь.

— Здесь, — гаркнул Кхассав еще страшнее, дернув женщину так, что она оказалась спиной к кровати, — мне нужен наследник. И в этом месяце мы сделаем его, — Кхассав угрожающе шагнул вперед, заставляя Джайю пятиться.

— Ты не можешь принуждать меня.

— Я могу позвать сюда десять солдат из моего окружения с просьбой кончить тебе на спину, и с удовольствием посмотрю, как они помогут тебе стать чуточку раскрепощеннее.

— Если твое уважение ко мне настолько невелико, — глотая ужас, чтобы не показывать слабости мужу, отозвалась Джайя. Кхассав оскалился.

— Я уважаю только тех людей, которые отлично знают свое дело.

— То есть шлюх? — злобно бросила Джайя со слезами в голосе.

— Да, если они — хороши в том, что должны уметь. Я уважаю жрецов Ангората, которых встречал, потому что видел то, что мало кому доводилось, и знаю: они — мастера в искусстве бесед с Праматерью. Я уважаю мирассийских кузнецов, потому что видел оружие, которое они куют. Я могу, не зная, уважать Дайхатта, потому что он разбил Яввузов или во всяком случае, скрутил Старого Волка, рассказами о бешеных северянах которого меня пугали в детстве. Я могу, не зная, уважать Мать лагерей, потому что она заставила бояться мою мать, а моя мать — противник не робкий и не глупый. Хорошо, что они таковы и бились до победного — это значит, в моей стране знающие военное дело таны. Как положено. Я могу уважать рабов в Храме Даг, которые становятся бойцами с высоким рангом. Я могу уважать себя, в конце концов, потому что, забыв о рангах, бился в бойцовских ямах вместе с отрепьем, натасканным убивать с одного удара — и побеждал. Но тебя, Джайя Далхор, над которой корпит ежечасно вся моя семья, я не могу уважать. Потому что как раманин ты ни на что не годна. Роди мне хотя бы одного сына, и я отпущу тебя жить, как тебе хочется.

Джайя была уже голой, и Кхассав, обнажившийся тоже, толкнул жену к кровати.

— А ты будешь жить, как хочется тебе с той женщиной? — как могла брезгливо спросила раманин.

— Ту женщину зовут Илия, и она — бастард лавана Яхмада. Да, — кивнул Кхассав и расположился сверху супруги, — я буду жить так, как мне хочется, с той женщиной. С любой женщиной.

Понаблюдав за необъяснимой смесью обиды, слез, боли и ревности в лице жены, ахрамад снова поджал губы и перевернул ее на четвереньки.

— Танам, лаванам и хатам может наследовать кто угодно, но раманам наследуют только мальчики. В этой позе больше шансов получить одного.

Кхассав не соврал, сказав, что может получить желаемое, как и когда ему вздумается. Следующей крови Джайя так и не дождалась. Зато, только лекари подтвердили положение раманин, на другой день в храме Двуединства ахрамад Кхассав взял Илию водной женой.

Тахивран, глядя на невестку, усмехнулась: а чего она хотела? У действующего рамана шестнадцать водных жен, и он, похоже, счастлив.

Беды посыпались на Иландар со всех сторон. Недовольное посольство архонцев выдвинуло требование королей вернуть Норана и Инну на родину их матери. Если в Иландаре начались гонения верных Праматери Богов и людей, нет никакой гарантии, что эти дети не станут следующей целью для убийц. Нирох настаивал: Норан — наследник Иландара, его нельзя отдать. А Инна еще совсем кроха, ей просто не под силу пережить такое путешествие.

Послы не уступали: после смерти королевы Ришильды в родах, Норан стал наследником и архонского престола, и ему следует воспитываться там, где его воспитают положенным для этого образом. Лучше всего в Архоне, но, при особых договоренностях, короли Тандарион согласны на Ангорат.

После того, как Нирох во всеуслышанье поддержал христиан, позволив сыну свадьбу с Лоре Ладомар, отдать внука на Ангорат было самой опасной затеей. Вот так хороша будет издевка — для обоих лагерей. Его прикончат во сне — староверы или христиане, кто успеет первым.

Поэтому послам Нирох предложил компромисс: отдать в Аэлантис маленькую Инну, как только она окрепнет для столь длительного путешествия. Удгару и Агравейну вполне может наследовать девочка, разве нет?

Астальд, молочный брат Агравейна, возглавлявший посольство, злобно скрипнул зубами:

— А вы не робкого десятка, ваше величество. В вашей стране убили наследную принцессу. Няньку ее детей, посвященную ангоратскую жрицу, никто не видел несколько недель, вероятнее всего, она тоже мертва. И даже Вторая среди жриц заперта здесь, как в плену, в замке христианина. Кажется, он брат твоей королевы, я прав?

Нирох закусил губы: черт побери, почему все складывается так дерьмово?

— Шиада сама выбрала этот брак, ее никто не неволил…

— Расскажи об этом королю Агравейну, когда он придет. Как и о том, что отдашь ему только племянницу.

— Мы ведь верны одной стороне, — влез придворный дипломат. — Нирох — брат ее милости храмовницы Ангората. И друид Таланар был здесь на проводах принцессы Виллины. Давайте помнить, о том, кому мы верны, и при поддержке наших общих друзей, мы, я уверен, найдем компромисс. В эти темные времена злоумышленники намеренно стараются поссорить нас…

Переговоры не заканчивались, и в итоге решено было отложить их на время. Жрецы старых храмов в Иландаре обратились к храмовнице с просьбой направить в Кольдерт Верховного друида для улаживания конфликта. Храмовница отозвалась благожелательно, ответив, что Таланар наверняка еще не успел далеко отъехать от столицы и совсем скоро прибудет за стол переговоров.

Нирох перевел дух, но уже на следующий день Ронелих прислал весть: осведомленные о шаткой ситуации в стране, северные племена скахиров, с которыми Нирох воевал семь лет назад, начали подтягивать войска к границам Стансоров. Было уже несколько мелких стычек. Ронелих отослал Растага руководить обороной, но прогнозировать, что будет дальше, трудно.

Однако о самой страшной напасти Нироху сообщил утренний переполох в замке: двух кухарок-христианок нашли заколотыми. Как и старшего конюха — язычника.

Уголь, брошенный в сноп, набирал силы.

Нирох побелел. Оставалось надеяться только на вмешательство Таланара. Этот всемудрый старец пользовался уважением и со стороны христиан, и, само собой, у сторонников Праматери. Благослови Иллана, к нему прислушаются.

Тидан остановился у очередной статуи. Возвел глаза, посмотрел в каменное лицо, высившееся над ним еще в двух человеческих ростах.

Лайра, шестая царица династии Салин, стала регентом при новорожденном сыне и успешно правила Адани почти семнадцать лет, двенадцать из которых удерживала натиск ладдарцев с востока. Не колеблясь, она марала плаху в Шамши-Аддаде родственников мужа, претендовавших на место новорожденного мальчика — и поняла, что не ошибалась в этом, когда возвела со временем сына на трон.

Однажды враги подменили лошадей в упряжи повозки и купили возницу. С трудом Лайра взобралась на его место, поймала метавшиеся вожжи и потянула, как могла. Остановив повозку с новорожденным мальчиков внутри на самом краю обрыва, Лайра разодрала до крови конские губы и собственные ладони. Они, говорят, не зажили полностью, и до конца дней царицы поперек ладошек оставались широкие глубокие рубцы.

Ее спасло тогда провидение Праматери. Оглядевшись, Лайра узнала и обрыв, и утес: купленный возница умчал женщину в родовое имение ее отца. Тут она как-нибудь доберется до лорда, а отец предоставит дочери эскорт до столицы.

Глашатаи во всех концах Адани кричали о покушении на маленького царя и его мать. Отец карательной дланью зачищал страну от злопыхателей и предоставил охрану для дочери и внука во дворец. Советник покойного мужа-царя, влюбленный в Лайру по уши с первой встречи, лично приволок всех виновников происшествия и пытал собственными руками.

У нее были широкие ладони, это видно даже по статуе. Но свое прозвище Лайра Твердая Рука получила именно за поддержку безжалостного влюбленного советника, готового ради царицы на любую гнусность, не оспорившего ни одного приказа.

Спустя двадцать лет после того инцидента, ее сын царь Салман I приказал возвести в честь матери статую, поставив таким образом первое изваяние в ряду будущих Тринадцати Цариц Адани.

— Лайра, — проговорил царь вслух, замерев перед статуей. — Лайра Твердая Рука… Разве ты лучше? — спросил царь у статуи. — Разве ты хоть чем-то лучше моей Эйи?

Больше всего Тидан жалел, что при жизни жены не отдал приказа ваять ее высокородную статую. Если бы он был умнее, сейчас в этой аллее царствовали бы не тринадцать, а четырнадцать владычиц Адани из разных эпох, пусть бы и было их неизменно тринадцать уже добрых сто лет.

Он, в конце концов, такой же царь, как и все предыдущие. Ничуть не хуже Итрана Салина, который последним в этой Аллее воздвиг монумент — в память младшей сестры, всю жизнь исполнявшей обязанности старшей жрицы Адани и первого советника.

Кто воздвигает монументы сестрам? — раздраженно подумал Тидан. Какой идиот? Пусть бы эти сестры десять тысяч раз помогали выигрывать войны с Ласбарном и Иландаром.

Может, стоит заказать ваятелям статую Эйи по гобеленам с изображениями и, когда работа будет закончена, поставить в аллее вместо последней?

Если бы это могло вернуть Эйю к жизни, Тидан так бы и поступил. Единственный шанс быстрее воссоединиться с любимой — попросить скульптора повалить шестиметровое творение из сплошного куска мрамора на самого царя.

Сарват глядел из окна зала совета за прогулкой отца, за которым, на почтительном расстоянии, наблюдали поверенные царевича-наследника. После внезапной смерти матери все заботы об Адани достались ему, как и печальная участь наблюдать за помешательством отца.

— Ваш отец истерзан.

Старшая жрица Шамши-Аддада, Сафира, призывала Сарвата к пониманию.

— Истерзан и утомлен. Вам следует попросить совет передать власть в ваши руки.

Сарват оглянулся на жрицу, поджав губы. Вздохнул и снова уставился в окно.

— Ваше высочество, умоляю, прислушайтесь. Я прошу вас, как одна из членов совета.

— Сафира, — предостерег Сарват. Эту тему он страшно не любил.

— Владыка Тидан отдал стране все, что мог, включая семью и все силы. Он устал, его можно понять.

— Сафира.

— Тидан не проявляет интереса к делам страны, не бывает на заседаниях совета, не подписывает никаких бумаг… Ваше высочество, ваш отец был для меня дорогим другом и, смею напомнить, братом всю жизнь, но сейчас Адани нужен не друг или брат, а царь.

— И у Адани он есть, — свирепо развернулся мужчина. — Мы сто раз говорили об этом. Я не надену корону, пока жив отец.

— Никто не откажет ему в почете. Но пусть он удостоится звания Царствующего отца, а не единственного владыки. Враги с легкостью воспользуются ситуацией, и, позвольте напомнить, что некоторые из врагов живут под вашей крышей. Неужто вы думаете, Алай не узнает о происходящем в Шамши-Аддаде?

— Хватит об этом, — оборвал царевич. Умом Сарват понимал, что Сафира права, но сердцем не мог принять предложение совета. Совесть и сыновья преданность по отношению к отцу и покойной матери не позволяла переступить через тысячелетние законы и традиции. Сарват, сжав челюсти, исподлобья поглядел на женщину: она правильно сказала, что дружила с отцом и матерью. Сафира была неизменным советником многие годы, и хотя решение воссадить на трон Адани Сарвата исходило от всего совета, рассказать о нем царевичу осмелилась только она.

— Хватит об этом, — повторил мужчина.

Раздался тихий царапающий звук, и Сафира огляделась вокруг себя.

— Такое чувство, — увела женщина разговор, — будто во дворце завелись мыши.

— Да, я уже сказал сенешалю, что он бездарь.

Сафира улыбнулась, но улыбка угасла быстро. Осторожно жрица добавила:

— А Таммузу вы сказали держаться от Майи подальше.

Сарват с интересом взглянул на жрицу:

— Хочешь сказать, он настолько идиот, что дал нам повод укоротить его на голову?

Возможность обоснованно и прилюдно отрубить голову заносчивому орсовцу дурманила Сарвату голову лучше самого крепкого эля.

— Об этом не знаю. Но, выражаясь словами вашего отца, помолвка Майи с Данатом — бумажный щит.

— Что ты предлагаешь? — обозлился Сарват снова. — Устроить брак, пока дух матери еще даже не достиг Врат Нанданы? Сафира, я не могу попрать все наши устои. Кто станет подчиняться царю, который ни во что не ставит обычаи предков и волю богов?

— Ваше высочество, — протянула женщина, и по голосу Сарват вдруг понял, что она наверняка от трудов в совете устала не меньше, чем помешавшийся отец. — Вашего отца терзают видения и бессонница, ваша сестра влюблена в коварного иноверца, ваш младший брат и пока единственный наследник отослан на юг страны из соображений безопасности, и мало ли что может случиться в любой из дней; ваша кроха-сестрица и ваша мать скончались, и вы не женаты. Вы понимаете, как нестабильно сейчас состояние правящей династии Салин?

Сарват скрипнул зубами:

— И поэтому я должен отказать матери и сестре в заслуженном почтении, отдав приказ о свадьбе Майи и Даната? Потому что понимаю шаткость нашего положения?

Сафира тоже скрипнула зубами: Сарват никогда не отличался сговорчивостью и мало, чье слово, имело для царевича хоть какой-то вес.

— Боюсь, — настояла женщина, — даже замужество Майи не спасет Салинов от позора. Вы не можете отрицать, что Таммуз нравится Майе. До этого ей нравился Агравейн, и обошлось только потому, что Молодой король вовремя уехал из Адани.

— Так мне отослать Таммуза обратно Алаю в Орс?

Сафира шагнула навстречу царевичу, сдвинув брови.

— Если не хотите, чтобы однажды Данат из ревности убил Таммуза и распустил таким образом клубок кровопролития, которому не будет конца, выдайте за него Майю и отошлите их из столицы.

— Мы уже отослали Салмана. Ты сама сказала, я утратил мать, практически потерял отца, и расстался с младшим братом. У меня нет жены и детей. Майя — единственный родной человек, который у меня остался, Сафира. Я не могу отослать еще и ее.

— Тогда заприте Таммуза в темнице, изобличив в любом мало-мальски серьезном проступке.

Сарват уставился на жрицу, возвышаясь на полголовы, со всей уверенностью. Он тяжело дышал, и не сразу прочел в ясных глазах, окруженных многочисленными морщинами, готовность помочь. Если не можешь поступить правильно, замарав свое имя, будто говорила Сафира, поступись совестью и замарай чужое.

Таммуз затворил крохотное отверстие железным диском размером с монету, позволявшее подслушивать происходящее в зале совета и принялся потихонечку выбираться из укрытия. Жестяная "монетка" в очередной раз немилосердно скрипнула, и теперь орсовец думал, как, не вызывая подозрений, выпросить на кухне пару капель масла.

Пока что, конечно, все верят, что это крысы скребутся, но, когда сенешаль их изловит или не найдет, станет очевидно, что дело в слежке. Вот тебе и пожалуйста — то самое злоумышление, за которое Сарват с радостью упечет его за решетку или сразу казнит. С тех пор, как Тидан повредился рассудком, и власть сосредоточилась в руках Сарвата, Таммуз снова лишился права носить оружие, хотя когда-то Тидан позволил ему это, а все, что орсовец мог получить в замке без лишних вопросов — это еду. Да и ту теперь подавали ему в разделанном виде, чтобы не допустить никакого сообщения врага с родиной.

Ненависть Сарвата к орсовцам превзошла все воображаемые пределы. На Даната он тоже обозлился, и Таммуз предположил, что эти два фактора взаимосвязаны: в конце концов, издеваться над Далхорами в Аттаре, столице Орса, царевичу не позволил именно Данат.

Зато теперь Сарват издевается над орсовцами вволю, — скрипнул Таммуз зубами, выбираясь из тайного прохода во дворце. Благо его собственная ненависть к аданийцам превосходила чувства Сарвата, да и орсовского царя, Алая Далхора, Таммуз теперь презирал не меньше. И огненный меч Владыки Неба поможет ему свершить месть.

Таммуз выбрался из прохода в небольшом гроте за Аллеей Тринадцати Цариц, огляделся и, удостоверившись, что никого нет, направился к самой аллее.

Этот проход пленные Далхоры обнаружили еще в первые месяцы пребывания. Лаз был давно заброшен и непроходимо зарос папоротником и хвощем. Тамина довольно быстро утратила интерес, а вот Танира поддержала энтузиазм брата: если удастся вычистить хотя бы уголок, будет местечко, куда можно будет сбегать от вечных соглядатаев царя. Пока Таммузу было запрещено носить оружие, Танира за твердым корсажем потихоньку перенесла два небольших ножа из кухни, а под юбкой привязала к ногам пару перчаток. То-то во дворце быстро заговорили об удивительной выправке молодой царевны.

Таммуз и Танира методично вырезали поросль. Ножи тупились и ломались, перчатки быстро изнашивались от постоянного выдирания толстых мясистых стеблей с глубокими корнями. Танира активно налегала днем на верховую езду, говоря, что быстро протирается ткань, а потом тайком приносила им с братом новые. На чьих бы ладонях из них двоих не нашли мозоли, вопросам не будет конца. А уж если их найдут на руке царевича, который может упражняться с мечом и луком только раз в неделю и только в присутствии охраны, вопросами Салины не ограничатся.

Когда Тидан, удовлетворенный покорностью пленных, позволил Таммузу упражняться с оружием вволю и носить его при себе, стало легче, и брат запретил Танире расчищать проход. Она всегда сопровождала его, но теперь только сидела в стороне, болтала, и помогала оттаскивать выкорчеванные стебли ближе к выходу. Вход в тайный лаз должен выглядеть столь же неприметно, каким они нашли его когда-то, говорила Танира, поэтому выкидывать или закапывать растения нельзя.

Лаз оказался намного длиннее, чем они думали, и в один день Далхоры услышали голоса. А чуть позже, продвинувшись еще дальше, смогли разобрать отчетливее.

Лаз вел в крохотную коморку, откуда было слышно все дела совета.

Тот, кто построил его, хорошо знал игру во дворце и умел хорошо прятаться. Обилие растений и длина хода не позволяли звуку распространяться дальше и привлекать внимание прохожих. Расположенность вблизи Аллеи Тринадцать Цариц давала хороший повод оправдаться при любом допросе.

Посовещавшись, брат и сестра решили, что оставшуюся часть зарослей Таммуз расчистит едва-едва, чтобы мог протиснуться только один, и изоляция звука не ослабла. Поскольку всегда был и риск, и, с другой стороны, шанс, наткнуться в Аллее на кого-то из обитателей дворца, имело смысл придумать убедительную враку.

Однажды столкнувшись здесь со старшей жрицей Сафирой, Таммуз наскоро выпалил, будто заинтересовался историей Адани и в особенности достославных цариц. Сафира вздернула бровь и высказала позднее опасения насчет Таммуза в зале совета. Чтобы уберечься, Таммуз поручил сестре Танире читать историю и рассказывать ему, пока он корчует проход. В конце концов, из-за дождей и теплого климата тот постоянно зарастал снова.

Танира помогла тогда, и теперь Таммуз действительно хорошо знал историю тринадцати прославленных владычиц. Танира помогла и теперь, когда Майе запретили видеться с Таммузом. Зерно симпатии и любопытства было брошено в плодоносную почву юношества. И Танира, пока вместе с мужем гостила в столице на проводах царицы Эйи, смогла устроить брату с Майей с десяток тайных встреч.

Майя оказалась столь глупа, как Таммуз и рассчитывал, и теперь шла к нему с готовностью увлеченного авантюрой человека, не способного разгадать за игрой никакой умысел.

А вот Танира оказалась столь умна, сколь и печальна, приметил Таммуз. И намного более верна, чем он смел надеяться. Месяц назад она оказалась в постели Салмана и теперь принимала отраву, чтобы не понести. Но терпеть это было невыносимо.

Прощаясь с сестрой, Таммуз снова пообещал ей отомстить — за них обоих. И Салинам, и всем Далхорам, которые бросили их здесь.

Таммуз заторопился во дворец. Но посреди Аллеи на него обратил внимание полоумный Тидан, заимевший привычку болтать со статуями и спрашивать, чем те лучше его жены. Теперь больной царь решил осведомиться о том же у него, Таммуза. Тот невежливо отнекался, сказав, что в жизни не встречал царицы достойнее, и уклонившись от объятия Тидана, который, припадая к чужому плечу, принимался рыдать, поспешил дальше.

Сегодня как никогда время играло против него.

Таммуз уже давно в деталях продумал план, который приведет его к заветной цели. Он был до безыскусности, до обидного прост. "Не стоит усложнять простые вещи" — нередко говорила его покойная мать царица Джайния, а вслед за ней и Стальной царь. И, в отличие от Алая, Джайния любила своих детей.

Таммуз поспешил к Майе. Поймал девицу в ее же комнате, где дожидался вместо того, чтобы пойти на обед. Майю почти всегда сопровождала стража, и это был единственный путь. Зато теперь, когда на обед не явился он, наверняка его ищут днем с огнем. Перво-наперво, зная Сарвата, Таммуз предположил, что искать кинутся в оружейных и на складах с доспехами. Потом нагрянут в голубятню, потом, скорее всего, начнут прочесывать торговые кварталы города и велят запереть ворота. Только потом Сарват отправит людей сюда, а уже после — к жрецам, на случай, если пленный царевич помер.

Майя едва вошла, как Таммуз поймал ее за плечо, закрыл рот другой рукой, развернул спиной к двери, и тут же, отпустив девушку, запер дверь на засов. Приложил палец к губам: наверняка за дверью охрана и главное сейчас — не шуметь. Осторожно они прошли вглубь покоя, на цыпочках, оказались в комнате для женского убранства, и заперли эту дверь тоже.

— Сафира уговорила Сарвата играть твою свадьбу с Данатом на следующей неделе.

Лицо девицы дрогнуло:

— Нет…

— Да, Майя. Да, — отчаянно шепнул молодой мужчина. Майя, блуждая глазами перед собой, закусила губу. Сомнение — это хорошо. Это просто отлично, одобрил в душе Таммуз.

— Ты же понимаешь, — с неизбывной печалью в голосе мужчина качнул головой, — Сарват не даст нам быть вместе.

С поникшим сердцем девица кивнула.

— Неужели он не понимает, что для меня лучше? — слезно проговорила девица. — Совсем недавно мы похоронили маму и сестренку, а теперь этот ужасный брак… У брата будто совсем не стало сердца. Может, если я поговорю с ним… объясню ему, — ранить брата подлостью Майе совсем не хотелось.

— Мы уже пробовали разговаривать, Майя, — взвелся Таммуз. — И где я оказался после тех разговоров?

Майя прикусила язык: правда, снова увидеть Таммуза в темнице перебитого плетьми ей тоже не хочется.

— Но… это очень сложно… Почему он такой упрямый? — в сердцах шепнула девушка. К ее удивлению, у Таммуза был на это ответ.

— Потому что Сарват стал царем. Номинально правит Тидан, но Сарват распоряжается сейчас всеми и вся.

— Но я его сестра.

Таммуз вымученно улыбнулся: Господи Всемогущий, какая же она дура.

— У царей нет сестер, Майя. У царей и детей нет. У царя есть царица, которая должна родить царевичей и царевен. И есть царевичи и царевны, которые должны сделать то, что им скажут.

"Джайе бы в жизни не пришлось этого объяснять" — внезапно сообразил орсовец. Напротив, сестра сама объясняла это остальным детям Алая. За день до отъезда пленников, когда он, Таммуз, сидел в позорных слезах, не желая расставаться с домом и сетуя на отца. Джайя, вернувшись с казни жениха, находила силы объяснять подбадривать брата. Он не верил сестре в тот вечер, но сегодня — верил больше, чем самому себе. Каким же он тогда был ребенком…

— Я… я не верю в это, Таммуз, — Майя зажато покачала головой. — Ты говоришь ужасные вещи.

— Я говорю то, что ты и сама знаешь в глубине души, — Таммуз не был уверен, что это так, но глубокие серые, что расплавленное серебро глаза и мягкий бархатный голос, действовали на девушку убедительнее слов.

Орсовец подошел к девушке близко-близко и положил ладонь на бледную щеку. Право слово, он был достоин женщины куда более красивой и более статной, чем эта замарашка.

— Майя, — царевич посмотрел так, что у девушки сбилось дыхание. — Ты любишь меня?

Девица всхлипнула. Трусиха.

— Я, — чтобы как-то поддержать ее и направить события в нужном ключе, Таммуз принял на себя первый удар, — тебя люблю. Всем сердцем, — он поймал девичью ладонь, положив себе на грудь. — И если ты только скажешь, что хочешь быть со мной, клянусь, я переверну весь Этан, — он приблизил лицо к женскому и облизнул манящие незнакомым мужским ароматом губы, — но добьюсь нашего брака, как я и обещал тебе совсем недавно. И добьюсь уже сегодня.

— Я хочу быть с тобой, — не выдержала Майя, приникнув к юноше всем телом. — Я люблю тебя, Таммуз. Но… мне так страшно.

— Не бойся, милая моя, — улыбнулся царевич. — Тидан, твой благородный отец, поможет нам. Он позволил брак наших брата и сестры, и позволит пожениться и нам.

— Отец… очень печален… — если Таммуз делает ставку на благоволение Тидана, ничего может не получиться.

Таммуз, напротив, считал, что действовать надо до тех пор, пока Сарват не поддался уговорам совета и не стал полноправным царем. В этом случае у него не будет и шанса на успех.

— Ты веришь мне, Майя? — он приподнял девичий подбородок, приблизив ее скомканное личико к своему. Майя затравленно, как мышь, кивнула. — Этого достаточно, чтобы мы победили.

Он потянулся свободной рукой девице за спину и открыл дверь туалетной.

— Что ты делаешь?

— Выполняю свои обещания.

Таммуз потащил девушку за собой, довел до кровати, развернулся и пылко поцеловал.

— Я… мне все равно страшно, Таммуз, — девица уперлась в мужскую грудь, опустив голову, когда он отстранился.

— Ваше высочество, — донесся голос из-за двери. — Все в порядке?

Он проглотил все оскорбления, которые едва хватало сил держать в себе, выпрямился и спросил:

— Я не буду тебя ни к чему принуждать, Майя.

— Царевна Майя, там есть кто-то еще? — обеспокоенно заголосил стражник.

— Но помни, что, если ты отступишь сейчас, — неотступно продолжал Таммуз, — всего через несколько дней в этой комнате тебя будет ждать старый Данат. Разве тогда тебе не будет страшнее?

Майя выпучила на Таммуза глаза. Ведь правда. Как она могла не подумать об этом? И если путь к любимому начинается здесь, в его объятиях, разве не правильно ступить на него?

Майе оказалось достаточно только посмотреть на него по-особенному, с любовью, которую Таммуз внушил ей.

Преодолевая девичью стыдливость, Таммуз не переставал улыбался. Майе казалось, что он радуется ей. Он радовался иначе, но взаправду: Далхоры всегда берут реванш.

Стражи не долго причитали по поводу того, что происходит в покое царевны. И совсем скоро Таммуз с удовлетворением услышал топот отряда солдат. Майя под его телом рванулась, но Таммуз осторожно удержал царевну на месте.

— Лежи, — приказал он, наваливаясь на нее с новой силой.

Почти в тот же момент в комнату ворвалась дворцовая стража, а с ними Сарват и Данат.

Руки Сарвата задрожали, он кинулся на Таммуза. Майя заверещала от ужаса, натягивая спешно скомканное перепачканное покрывало до подбородка, нервно переводя взгляд с брата на возлюбленного.

Разыгралась гроза, какой никто не видел в Адани из нынешнего поколения. Крики, брань, кулаки, оковы, грозные, ужасающие глаза брата, синяки на запястьях от его грубых рук…

И только командующий Данат не двинулся с места, даже не шелохнулся, глядя на Майю в упор. Потом скривил губы, твердый как утес, вышел из комнаты. Без слов. Ибо любое из них унизит его в собственных глазах. Глазу, поправился он вовремя. У него всего один глаз, уже очень, очень давно.

Данат не станет этого терпеть, рассчитывал Таммуз. Даже если не застигнет их с Майей лично, не сможет отмыться от грязных слухов. В любом случае, он попросит о разрыве помолвки, и его пожелание придется учесть. Данат старый и почитаемый командующий, который выиграл войну с Орсом. Его любят в народе и уважают в совете. Если царская семья откажет генералу выслушать его лично, Данат не постесняется высказать на собрании остальных советников. Так что придется дать, чего он просит.

А просил он расторжения помолвки. И дать такое разрешение мог только действующий царь, которым пока оставался Тидан.

Когда Таммуза кинули в ноги царю Тидану, он ответил прямо и честно:

— Я давно хочу жениться на вашей дочери, владыка. Но вы уже удостоили браком своих пленников, разве у меня была надежда на одобрение? Поэтому я опустился до столь гнусного поступка. И все же я прошу, поговорите с дочерью. Я не посмел бы причинить ей вреда. Она хочет нашей свадьбы не меньше, чем я. И, клянусь, эта свадьба, как и брак Салмана и Таниры, поможет нашим державам, наконец, примириться. Если потребуется, я приму веру в Праматерь, сделаю, что для этого нужно. Но умоляю, позвольте мне жениться на Майе, — горячо выпалил Таммуз и, будто в последнем решительном жесте, склонил голову, отдаваясь на волю владыки.

Тидан мягко улыбнулся, и по одной это улыбке Сарват понял, что дело дрянь.

— Не делай этого, отец, прошу, — он кинулся вперед, загораживая Таммуза от трона. — Мы можем, не спрашивая, выдать ее за любого приближенного. Какая разница, девственница она или нет, она дочь царя. Быть зятем Салинов — достойная плата за жалкие капли крови.

Но Тидан качал головой:

— Милый сынок, — рассеянными глазами старик прошелся по лицу сына, — в жизни и без того слишком мало радостей, чтобы выходить замуж по принуждению. Если Майя хочет этого, разве могу я лишить дочь такого подарка?

— Нет, отец, — от безысходности Сарват почти прослезился.

— Ну-ну, — улыбнулся Тидан опять и сделал жест рукой, отпуская подданных.

Свадьба Майи и Таммуза состоялась в Опаловой крепости Шамши-Аддада.

Когда Таммуз запечатлел на губах жены знак принадлежности друг другу, демон внутри ликовал: с позволения дряхлеющего и угасающего старика он стал зятем династии и теперь мог двигаться дальше. А раз так, для осуществления планов ему больше не нужен владыка Тидан.

— Мой король, — стражник постучал в кабинет короля. — К вам прибыл ангоратский жрец Гленн.

Гленн, узнав о смерти Виллины от рук христиан, справедливо предположил, что Линетта окажется на сороковинах и потому, поразмыслив, отправился в Кольдерт. К тому же, задумался жрец, Тандарионы не оставят выпад просто так: в лучшем случае совсем скоро нагрянут послы, а в худшем — стоит предупредить Нироха о подготовке архонской армии.

Впрочем, Гленн опоздал. Нирох, услышав доклад стражника, медленно поднял глаза от писем разведчиков: если Удгар, Старый король, прислал парламентеров, Молодой король Агравейн выставил на границе с Ладомарами внушительное воинство. И собирал еще.

— Гленн, — шепнул король, мрачнея больше. — Ну что ж, — стиснул зубы, — пусти.

— Ну, племянник, — процедил Нирох сквозь зубы, едва за жрецом закрылась дверь. — что ты скажешь мне?

Гленн усмехнулся: похоже, зря он торопился. Жреческое чутье безошибочно подсказало, что крепостные ворота отныне закрыты для него навсегда.

— Где Тирант?

— А где ты был?

— Там, где мне велел долг.

— Твой долг — вести переговоры и этим служить королю.

— Я не твой подданный, я жрец Праматери Богов и людей.

— Ты земляной червь, — выдавил Нирох, угрожающе поднимаясь из-за стола. — Я кормил тебя и поил, привечал за своим столом и под моим кровом, а ты, выродок, посмел покинуть столицу в час самой острой нужды.

— Я заключил для тебя немало союзов, предотвратил несколько засух и пожаров, добыл тайные вести, Нирох. Твой час острой нужды возник от того, что ты не смог обломать руки собственным священникам. Ты же понимаешь, дядя, что не будь у них поддержки твоей королевы, христиане бы в жизни не подняли руку на Вилл…

— ЕЕ, — заорал Нирох, — УБИЛИ СТАРОВЕРЫ.

Гленн засмеялся.

— Постой, ты именно это сказал послам Удгара? Они ведь уже здесь? Иначе бы ты был мне рад, а не сыпал обвинениями будто я пропустил самое важное.

— Ублюдок, — прошипел король. — Я казню тебя сегодня же, собственными руками.

— Ты думаешь мои мать и отец простят тебе это? Я Тайи и Сирин, я охранитель Второй среди жриц, Ангорат нуждается во мне куда больше.

Нирох хлопнул в ладоши, исказившись в лице.

— Я же говорил. Значит, ты и правда прохлаждался на Ангорате среди девок и песнопений.

Разговор очевидно ни к чему не вел.

— Где мой брат? — повторил друид вопрос.

— В темнице. За укрывательство одного друида.

— Я навещу его.

— Да, — оскалился король, усаживаясь обратно. — Тебя проводят. Стража.

Гленн не стал сопротивляться. Временами до надежного порта проще доплыть по течению.

— Брат, — громадина Тирант, обросший и запашистый, кинулся вперед и заключил Гленна в медвежьи объятия, едва тот оказался за решеткой.

— Тирант, — друид со всей теплотой ответил на объятие.

Блондин принялся ведать жрецу о всех тяготах, которые настигли его с момента их расставания. Гленн не мешал и делал вид, что слушает внимательно. Убивать стражников бессмысленно: они ведь не повинны в приказах короля. Потому договариваться с ними — тоже идиотский замысел.

Тирант болтал полдня: о гостивших лордах, о кузенах и кузинах, которые, судя по всему, были здесь, в замке, пока он торчал в темнице. Говорят, отец Гленна, старый Таланар, тоже приезжал на сороковины. Может, до сих пор здесь…

Когда Тирант затих, болтать начали стражники. Никто не воспринимал узилище племянников короля всерьез, просто держались приказа.

Но когда опустилась ночь — друиду не нужно было никакое освещение, чтобы чувствовать время суток и сезоны года — он растолкал посапывающего Тиранта и шепнул.

— Мы выберемся отсюда сейчас.

Тирант затею не одобрил. Он, конечно, дико зол на Нироха, но за дядей была известна склонность драматизировать и действовать скоро, не раздумывая, в пылу гнева. Сам Тирант вполне на него похож. Но Нирох-то король, а он, Тирант, всего лишь бастард Хорнтелла.

Все эти доводы блондин привел друиду.

— Нам не нужен иландарский король, Тирант.

— Говори за себя, брат, — не согласился рыцарь, — у тебя есть твой остров, ты можешь вернуться туда. А куда деваться мне? Я воин и телохранитель короля, черт подери, мое дело махать мечом в рядах противника. Без меча я ничего не могу и ни хрена не умею. И жить мне негде. Думаешь, если я предам короля, папаша Хорнтелл позволит мне жить бастардом в его замке?

— Что ты предлагаешь, Тирант? — вплотную подошел Гленн. — Остаться здесь и ждать, пока этот параноик соизволит отрубить мне голову за какое-то вымышленное предательство?

— Не знаю, Гленн, — отозвался Тирант. — Но впереди большая бойня, и, клянусь, я больше не могу воевать без тебя.

Гленн поднял брови: вот оно что. Пожалуй, было ожидаемо, что в причинах желания посидеть в темнице еще Тирант признаться тоже побоится.

— Не можешь воевать без меня, поехали со мной, — подначил Гленн. — Поедем на Ангорат, мать примет нас.

— И что я буду там делать? Я там бесполезен, Гленн. И я не верю ни в эту вашу мать, ни в их всеблагого отца. Вон мой отец, — мужчина указал пальцем на меч одного из стражей. — И еще Клион Хорнтелл.

— Тогда поможешь мне найти Линетту. Будем путешествовать.

— Еще я не ездил по всему свету за бабами, — ощерился блондин.

Гленн раздраженно усмехнулся.

— Как выходит? Ты не можешь бросить бойню, поэтому я должен остаться здесь и снова, как раньше, сражаться с тобой плечом к плечу. Но я не хочу, а ты не можешь ради меня оставить голод, холод, горы смердящих трупов и отрубленных конечностей, которые влечет за собой война, и вернуться в тепло и уют? Ты ведь не жрец, от тебя Ангорате никто ничего не потребует, кроме порядка.

Тирант надулся и молчал.

— Как знаешь, — просто проговорил жрец спустя несколько секунд.

— Гленн, нам нельзя расставаться. Ты же сам знаешь, — заговорил Тирант не своим тихим голосом. — Давай… давай ты все-таки останешься. Пожалуйста. Я попрошу дядю. Или поговорим с Шиадой. Сестрица здесь, ее слово имеет для короля значение.

Гленн вздрогнул: Шиада.

Имя сестры прозвучало, как грохот лавины. Как он мог забыть? Друид усмехнулся над собственным ничтожеством:

— Это я должен защищать Вторую среди жриц, а не она меня.

Замысел Праматери стал ясен ему теперь, одномоментно, целиком.

— Гле…

— Мы уже расставались, Тирант, — Гленн потерял терпение. — Ты смог прожить без меня почти полгода, проживешь еще. Рано или поздно война, с кем бы она теперь ни случилась, закончится, и мы сможем увидеться на нейтральной территории. Думаю, в каком-нибудь борделе столицы я непременно тебя отыщу.

Тиранта захватила волна злости:

— Да как ты так можешь, Гленн. Мы всю жизнь были вместе.

— Мы родились и умрем братьями, Тирант. Расстояние и время, что разводит нас, на самом деле не то, чтобы существуют взаправду, — отозвался Гленн и поднялся с пола камеры. Вскинул руки и попытался настроиться на нужный лад. Делать это вне Летнего моря ему еще никогда не приходилось.

— Так и будь мне братом, — Тирант окончательно сорвался. — Линетта, Вторая из жриц… Как ты можешь из-за какой-то девки отворачиваться от меня?

— Я никогда не отвернусь от тебя, Тирант, и не променяю ни на кого, — к Гленну вернулась, наконец, его привычная манера говорить тихо и вкрадчиво, как трава шелестит перед зарей. — Слишком плохо ты меня знаешь, если думаешь, что я отворачиваюсь сейчас.

— Да, конечно, я ни черта о тебе не знаю, Гленн. Я здоровая тупая скотина, это ты у нас вечно умный.

Гленн глубоко вздохнул и развел руки, как делал всегда, проплывая в ладье мимо Часовых Летнего моря. Завеса между мирами забрезжила, как там, засеребрилась звездным светом в ночной темноте камеры и, наконец, надломилась, приоткрывая краешком тропу в междумирье. Рискованно: сколько жрецов пробовали воспользоваться этими тропами и затерялись среди них навсегда? Но выбора нет: сидеть в темнице, ожидая казни только оттого, что вдруг стал козлом отпущения для короля, друид не собирался.

Стоило Гленну попытаться шагнуть внутрь открывшегосяпрохода, как завеса, заскрежетав, закрылась. Друид вздохнул. Похоже, по-тихому не уйти. Глупо было надеется, если честно, что вот так, бе должного настроя, получится сделать в темнице то, что прежде до конца не выходило даже на Ангорате.

— Что ты делаешь? — шикнул Тирант. Он жутко не любил, когда брат начинал "куролесить".

— Ничего, — отозвался Гленн, сосредоточенный на одном из стражников. Спустя несколько минут тот без причины проснулся среди ночи и открыл дверь темницы.

— Ты идешь? — Гленн уже вышел и, обернувшись, понял, что брат не сдвинул с места.

Тирант демнстративно сложил руки на груди:

— Они все равно поймают, и тогда от короля перепадет точно.

— Тирант, от него перепадет и так. Мы не нужны ему больше.

— Ты не нужен. Потому что выпендриваешься. А я ничего не нарушал и не горю стать предателем. В отличие от некоторых.

Гленн сжал зубы: уговаривать Тиранта он не собирался. Ему и в одиночку будет сложно сделать то, что собрался. Иметь недовольного брата под боком — боком и грозило. Гленн вышел, одурманенный стражник закрыл дверь, расплываясь в бессмысленной счастливой улыбке.

— Я помолюсь за тебя Праматери, брат. — Гленн обернулся. — И передам твое почтение храмовнице, если увижу е…

— Да пошел ты, — проорал ему вслед Тирант, вцепившись в прутья решетки.

Гленн краем уха слышал, как стражники днем говорили об ожидании всемудрого старца. Видимо, Нирох попросил поддержки Ангората в переговорах, и вскоре Верховный друид Таланар прибудет в Кольдерт.

Он очень давно не видел отца, и соблазн дождаться был велик.

Но задерживаться в столице, особенно после побега из заточения, было совершенной глупостью. Что ж, поговорить с отцом, едва Гленн отыщет пристанище, можно будет и иным способом. Использовав все знания, какими владел, Гленн стащил немного золота у какого-то важного рыцаря в харчевне, взял незаметно немного еды на кухне, коня в стойле, и выдвинулся к крепостным воротам города.

Бану бледнела с каждым днем. Она терзалась угрызениями совести, ее снедали опасения, изводили домыслы и неизвестность. Танша получила немало хороших уроков, а женщина — хороших советов, но, чтобы прислушаться к доводам рассудка и к голосу сердца, нужны тишина и время.

Их не было нигде.

Слишком многое оказалось запущено с ее руки: обработка новых полей и пашен, обучение "меднотелых" с их безукоризненной верностью Яввузам, подготовка женских подразделений, усиленная разработка шахт и рудников, добыча железа, самоцветов, камня, соли и серебра, умноженное кораблестроение и работы на верфях, производство оружия, повальное разведение лошадей и псов, проведение судебных разбирательств, выслушивание жалоб, контроль городских построек и налогообложения, возведение укреплений и фортов, ремонт дорог, налаживание переправ меж берегами рек — не упомнить и половины дел, которые Бану приходилось делать снова и снова. Абсолютно все сферы жизни после войны должны были быть приведены в порядок, и когда твои земли обширны, твои обязанности действительно велики.

Бойня Двенадцати Красок закончилась больше полугода назад, позади остались и угар похорон, и торжество воссождения в танское кресло, а Бансабира, как и прежде в военном шатре, вставала первая с рассветом, и ложилась последней — за полночь. Люди должны ей верить, должны на нее полагаться. Только так, когда раману Тахивран сделает следующий шаг, Пурпурный танаар поднимется на защиту Бану и всего многочисленного клана Яввуз.

Ради этого Бансабира была готова бодрствовать сверх меры возможного. Воистину: тот, кто выбрал служение людям, не живет для себя и не знает покоя.

Необходимость тренироваться, желание следовать разумному совету Нома и больше проводить времени с семьей, а также неисчислимая груда дел неуклонно привели к тому, что усталость Бансабиры затмила остальные чувства. Развеялось уныние, притупилась тревога. Разногласия с домашними и подчиненными, казалось, сходили на нет, и даже Адар, угрюмый, неразговорчивый ребенок, стал мало-помалу оттаивать к незнакомой сестре-госпоже.

Поскольку Бансабира отличалась особой детальностью натуры, под ее началом Пурпурный танаар просыпался после невзгод войны и "обжорства" наживой очень быстро, и вскоре стал напоминать водяную мельницу: для того, чтобы вращать огромное колесо из тяжелого дуба и молоть зерно в пыль, достаточно чуть подтолкнуть ступицу и обеспечить подачу тонкой струйки воды, совсем незначительной и безмятежной в неторопливом бесконечном движении.

Этой струйкой была Бану Яввуз. И иногда казалось, что мельница огромного надела вращалась по одной ее воле.

Правда, в колесе торчала назойливая спица, которая не сходила на нет ни под какой усталостью: то ли кому-то оказалось очень нужно добраться до Гистаспа, то ли через Гистаспа — до нее, Бану, то ли сам Гистасп темнит.

Зацепок не было, но теперь Бансабира не переживала по этому поводу. Если тебе нужно открыть ворота, но нет ключа, можно довериться времени — оно источит засов. Если нужно взять город, но стены слишком высоки, можно довериться времени — оно развеет камни как вершину бархана или сморит людей голодом. Если нужно построить будущее, но нет сил забыть прошлое, можно довериться времени — оно разотрет воспоминания в труху. Время обладает удивительной настойчивостью, терпением и памятью, и, если вдруг тебе не хватает этих достоинств, имея немного знаний, ты понимаешь, где их можно взять.

Почти невидимое облачко пыли взметнулось над захлопнутой книгой. Солнце в окне почти закатилось за холм вдалеке. Темнело рано и холодало неумолимо.

Лигдам в другом углу кабинета вздрогнул, проснувшись. Привычка (или необходимость) танши жить совершенно нерегламентированной жизнью, с неконтролируемыми подъемами, ночными тренировками и прочими внережимными выходками, привела к тому, что оруженосец, вынужденный зачастую быть на подхвате, стал впадать в легкую дремоту в каждую свободную минуту, как только оказывался в сидячем положении.

— Т… тану? — Лигдам быстро проморгался, сбрасывая оковы сна. — Что делать?

Бансабира в душе улыбнулась. По первости Лигдам казался замкнутым и осуждающим каждое ее действие парнем. Лишь со временем для Бансабиры открылась присущая ему собранность, запасливость, терпеливость, некая даже дотошность. Все это делало Лигдама одним из самых надежных людей, а уж всклокоченная сейчас светлая коротенькая косичка и серьга сверху ушной раковины с начищенным сияющим рубином придавали молодому мужчине вовсе умилительный домашний вид. Думать, что он мог замышлять против нее, было за гранью танского понимания.

— Похоже, тебе пора как следует выспаться.

— Что вы, тану, — перебивая, тут же подскочил Лигдам, подбираясь и все же немного пошатываясь спросонья. — Я готов немедля…

Бану качнула головой.

— Распорядись мне насчет ужина на три человека, позови моих сестер и иди спать.

Мужчина поглядел в лицо госпожи, наспех что-то прикинул в уме и спорить не стал.

Сколько вечеров они уже провели вот так, за спокойными разговорами? Конечно, сестры по-прежнему тушуются, особенно младшая Ниильтах, и у Бану всякий раз уходит добрая четверть часа, чтобы немного разрядить атмосферу. Ниильтах трудно приспосабливается ко всему: к новой танше, тяжелым тренировкам с Гистаспом, переменам в собственном теле. Она не любит суетливость и совсем не понимает, зачем кузина-госпожа столько всего делает. Да и сколько делает, если даже на сына времени не хватает? Некоторые вещи ей вовсе не обязательно делать самой, в чем-то вовсе нет необходимости, и на взгляд Ниильтах усилия Бансабиры — пустая трата времени и сил.

В этот вечер девушка настолько осмелела, что где-то в середине беседы высказалась по этому поводу:

— Тебе просто надо выйти замуж, госпожа. Сейчас, когда война закончилась, ты можешь выбрать мужа из числа преданных тебе людей. Он никогда не будет полноценным таном, но народ будет почитать его как стоящего полководца, героя Бойни, супруга тану Яввуз. И он будет помощником во многих делах, особенно тех, которые, честно сказать, не очень для женщин.

Бансабира мягко улыбнулась, чуть наклонив голову. Спорить с Ниильтах смысла не было. Бану взяла в руку меч в шесть лет, потому что была с первых дней объявлена наследницей отца и не имела другого выбора, кроме как быть таншей Пурпурного дома. Ниильтах, как Бану узнала от Тахбира, начала учиться фехтованию всего три года назад, потому что всем носителям танской крови велено уметь держать клинок. Когда матери Бану прострелили горло, а брата едва не растерзали на части, когда девочкой Мать лагерей скиталась по Ясу, она хорошо поняла, для чего отец ее учил. А потом и Гор заявил прямым текстом: нет никакой разницы, мужчины мы или женщины. Каждый борется с судьбой и людьми так, как умеет. Так что лучше уметь получше.

Ниильтах этого не объяснили — ни жизнь, ни наставники.

Несмотря на одинаковое воспитание, Иттая отличалась от полнокровной сестры разительно. То ли дело было в том, что она родилась старшей, то ли в том, что она в сознательном возрасте узнала о начале войны и принялась тренироваться отчаянно, как никогда прежде, то ли в том, что Иттая изначально пришла в этот мир с другим опытом — Бансабиру это занимало. Сейчас важно понять, как их надежнее разлучить: сестринские узы между ними крепки, но может ли каждая хоть что-нибудь в одиночку?

— Возможно, ты права, — уклончиво согласилась Бансабира с младшей кузиной. — Но траур по отцу истечет не скоро, а до тех пор мне тоже надо как-то справляться. Поэтому сейчас я хочу попросить о помощи вас двоих. Женщины нашего рода не отсиживаются без дела. Насколько я знаю, та же наша бабушка Бануни в свое время, чтобы облегчить участь деда, принимала на себя командование восточной крепостью на границе с Раггарами, когда разгорались приграничные конфликты.

— Ты хочешь доверить нам командование крепостями? — Иттая вытянулась в лице, при этом так вздрогнув, что ее распущенные каштановые волосы заманчиво колыхнулись.

— Да нет, — Бану сделала жест, непринужденно отмахиваясь. — Все проще. К одной из вас у меня поручение, а от другой хочу получить совет.

Сестры переглянулись.

— Вчера прислали донесение из храма на северо-западе танаара. Старший покровитель храма Праматери и Акаба пишет, что в окрестностях появился какой-то иноземный жрец, который проповедовал что-то совсем отличное от заветов Праматери Богов и людей. Его удалось поймать местному гарнизону, но поскольку он служитель культа, судьбу доверили жрицам и жрецам храма. Те, в свою очередь, спрашивают как быть. Я не слишком сильна в вере в Акаба и не очень хорошо понимаю его культ. К тому же, у меня и тут дел по горло. Так что, думаю, с этим лучше справишься ты, Ниильтах. Поезжай, выясни, что за иноземный жрец, и прими решение о казни или помиловании. Только, пожалуйста, не забывай, что нет ничего хуже, чем разноверие в сердцах людей. В Орсе я это отчетливо поняла.

Ниильтах молчала, растерянно глядя на тану и временами скашивая взгляд на старшую Иттаю.

— Если это действительно жрец иных богов, и он прибыл, чтобы проповедовать нам чужие культы, придется казнить его, Ниильтах, или хотя бы выслать. И за тем, и за другим, следить будешь лично. Если он извращает то, что близко нам, оставишь его среди жрецов — пусть переучивают. Однако если он вовсе не жрец, перво-наперво разузнай, не является ли он выходцем с Бледных островов. В свое время, Ююлы в качестве поддержки в войне заключили сделку с островитянами. Войну те продули, а пограбить не отказались. Помниться, сначала трепали нервы Шаутам, но, если сейчас добрались до нас, стоит выжигать заразу на корню. В этом случае, отдай его начальнику местного гарнизона с четким распоряжением. Дальше он сориентируется.

Ниильтах пришлось сглотнуть, чтобы прочистить горло:

— Хорошо, сестра, я поняла. А… можно взять с собой…

Бансабира перебила легко:

— Конечно, я отправлю с тобой хороший отряд охраны.

— Иттая не может со мной поехать?

Ну еще бы, усмехнулась Бану. К тмоу разговор и шел.

— Нет. У нее будет другое задание.

— Какое? — оживилась шатенка. Перспектива расставания с Ниильтах не радовала, но и не удручала так сильно, как младшую.

— Разведка. Мне нужны сведения о настроениях в Алом танааре. Максимально подробные и полные. Послать кого-то из доверенных лиц я не могу: все они были со мной, когда мы разбивали Шаутов, в первых рядах. Кто-нибудь, оказавшийся за пределами Алого чертога, может их узнать и донести тану. А кампанию стоит держать в секрете.

— Я все поняла, но отчего ты не поручишь это кузену Махрану? Он один из лучших разведчиков танаара.

— Безусловно, — Бансабира не стала спорить. — Он поможет тебе подготовиться к поездке, но сам отправиться не сможет. Его ждет другое дело.

— То есть, — уточнила Иттая, — я отправлюсь не сразу?

— Именно, — снисходительно кивнула Бану. — Ни в коем случае ты не можешь проколоться и угодить в лапы алых. Ни в коем случае, — повторила танша, выделяя каждое слово. — Иначе это разрушит все. Над тобой от души поиздеваются, прежде чем выменять на кого-то из своих, а то и на всех, кого мне удалось распихать по нашим темницам. Ни при каком раскладе в случае твоего пленения я не смогу посмотреть в глаза твоему отцу и матери. А в оконцовке мы лишимся такого надежного гаранта ненападения, как пленники танского дома, и тогда пострадает союз с Маатхасом, и чтобы хоть как-то удержаться от тяжб и распрей опять длинною в десять лет, мне придется уступить натиску Каамала и отдать за его сына Этера одну из вас, а к тому времени годна будет лишь Ниильтах, и только Праматерь ведает, чем все это вообще закончится. Поэтому все ближайшее время ты посвятишь подготовке, Иттая.

Шатенка судорожно сжалась, а Бану внутренне улыбнулась: нагнала страха достаточно. Впрочем, в ее словах нет ни тени лжи. Все будет именно так. Иттая растерла собственные предплечья, чтобы как-то вернуть себе ощущение реальности и только кивнула, соглашаясь — голос не подчинялся ни в какую.

— Тогда… — Ниильтах едва подала голос.

— А тебе придется выехать уже завтра, Ниильтах. Речь идет о местности у подножия Астахирского хребта. Лучше успеть до зимы, иначе пребывание там станет для тебя очень непростым. Тахбир говорил, вы не расставались прежде, поэтому попрощайтесь сегодня как следует. Можете побыть здесь, я приказала страже никого не впускать. К утру я вернусь с Одханом, это один из первых мечей моей личной охраны, так что под его опекой ты будешь в полной безопасности, Ниильтах. И обязательно зайди к матери с отцом.

— Да, сестра, конечно, — Ниильтах посмотрела на Бансабиру затравленно и даже немного обреченно. Было бы из-за чего так убиваться, подумала Бану.

Она встала, взяла загодя приготовленный теплый плащ и направилась к выходу, спокойная тем, что все ящики стола с важными бумагами заперты на замки, а мелкие ключики — на поясе ее платья. Кузины поднялись, склонившись в провожающем поклоне, потом снова переглянулись и уселись рядышком, близко-близко. Ниильтах забормотала что-то, потом всхлипнула, потом вздрогнула и заплакала, уткнувшись лицом сестре в колени. Иттая гладила светлую голову девушки. Она любила Ниильтах всем сердцем, но сейчас была, пожалуй, рада такому повороту событий. Их совместные тренировки под руководством Гистаспа стали совершенно другими в сравнении с началом. Перво-наперво потому, что иной стала сама Иттая. Долгое отсутствие генерала-альбиноса в чертоге помогло шатенке осознать многое. Теперь во время упражнений ее не веселило общество сестры и не подбадривало: ее раздражало, что Гистасп тратит свое внимание на кого-то другого. И сегодня, когда Ниильтах советовала Бансабире поскорее определиться с мужем, явно намекая и на Гистаспа тоже, Иттая могла только прятать уколы ревности в сердце, сглатывать возмущение и всеми силами игнорировать отчаяние.

Не бывать этому никогда.

Оказавшись за дверью и отдав приказ Нииму и его товарищу-новобранцу в охране, Бансабира направилась к боковым лестницам. Накинула бордовый шерстяной плащ, подбитый соболем. Неподалеку от выхода на внутренний двор тану встретился Русса. Расцвели оба.

— Куда это ты на ночь глядя? — брат широко раскинул могучие руки, приглашая любимую сестренку в объятия защиты.

— Хочу пройтись, — она вошла и тут же почувствовала сомкнувшееся кольцо вокруг талии и плеч. — Прогуляешься со мной? — Бансабира отстранилась совсем чуточку, чтобы иметь возможность глядеть брюнету в глаза.

— Как и все, что ты попросишь, — Русса коротко чмокнул тану в лоб, расцепил руки, поймал сестринскую ладонь и повел на улицу.

Морозный воздух пахнул в грудь, выдувая из легких спертый воздух замкнутого пространства. Они добрались до одной из смотровых площадок в правом крыле и замерли, задрав головы к небу. Обычно бастард являл собой пример человека, который надеется через сколько угодно сбивчивую речь донести до собеседника все чувства, клятвы, заверения. Но сегодня он молчал, твердо и безболезненно сжимая широкую ладошку сестры.

И этого было достаточно. Бансабира ему верила.

Наблюдая за отъезжающей сестрой, Бансабира ловила себя на мысли, что хотя бы со сроками Ниильтах затягивать не стала. Люди должны уметь действовать вовремя, когда им велено, а иначе на них нельзя полагаться. Впрочем, тут, скорее всего, подтолкнул Тахбир. Он уже уяснил эту черту танши, которую та явно унаследовала от Сабира Свирепого. И тем не менее, о надежности кузины говорить рано. Вчера Бану дала ей вполне развернутые распоряжения, но на деле приказ был всего один, и он прост. Если Ниильтах не справится с собой сама, ей помогут. Неспроста Бансабира отрядила кузине охрану под началом Одхана: рука у него знает только один жест, а сердце — только одного владыку. Даже если Ниильтах будет сопротивляться, манкируя положением, Одхан исполнит волю госпожи, не колеблясь.

Что-то в душе Бансабиры отозвалось хрустальным звоном от этого осознания. Если в твоем окружении нет ни одного человека, готового за тебя и умереть, и убить — ты ничего не добился в жизни.

Гленн старался останавливаться в самых неприметных местах и по самой острой необходимости. Держаться бездорожья и лишь к вечеру выходить на дорогу, чтобы добраться до какого-нибудь ночлега.

Его путь лежал на юг, к Ангорату или хотя бы, для начала, к Архону. И однажды, спустя неделю пути или около того, Гленн спешился у очередного кабака, где планировал провести ночлег. Но едва спешился и, взяв поводья, повел коня к привязи, на плечо легла рука.

И до того, как зазвучал голос, Гленн уже знал, кого встретил. Их родство не похоже на обычные семейные узы, и то, что их объединяло, было предопределением любых Богов, какие есть независимо от человеческой веры.

— Нирох назначил награду за твою голову, брат. В этой таверне сегодня остановился Тарон Ладомар, и он наверняка помнит твое лицо.

Жрец обернулся и, не думая, не вглядываясь, сомкнул крепкие объятия. Уже отвечая на такое теплое приветствие, из воздуха соткалась фигура в черном.

— Ал твой закат, Гленн из рода Тайи.

— Праматерь в каждом из нас, Вторая среди жриц.

Они разомкнули объятия, и только теперь Гленн заметил оброненный от его хватки посох у своих ног.

— Прости, — он подал орудие женщине. — Должен признать, непривычно видеть тебя с чем-то подобным, — улыбнулся жрец.

— Как и тебя непривычно видеть изгоем. Надо наколдовать чары, чтобы все видели не нас.

— Пожалуй, а то ты слишком приметна. Молодая красотка в черном с клюкой. Больше всего напоминает беглую монашку из гуданского монастыря, которую туда упек отец из-за слишком хорошенькой мордашки, чтобы она не заделала ему прорву незаконных внуков. А девица молоденькая, так что кровь берет свое, — посмеялся жрец.

— А учитывая, что я в компании мужчины, едва ли кто поверит, что ты мой брат. Ладно, — отсмеявшись, продолжила жрица. — Я обычно делаю так, — женщина сделала глубокий вдох, проведя рукой перед лицом слева направо.

Гленн поджал губы:

— Тебе не идет быть старухой. Знавал я одну, старуху Сик, до сих пор коробит от этой мерзкой бабки.

Шиада улыбнулась и указала подбородком на друида. Тот кивнул и повторил ритуальный жест — такой простой сейчас и почти невозможный в пору обучения.

— Скажем, — низким скрипучим голосом объявила Шиада, — что ты мой непутевый сын. И чтобы ты знал, терпеть не могу мужиков с белыми волосами.

— Да-да, и ворчишь прямо как старуха Сик.

Шиада улыбнулась, и Гленн, разглядев сквозь чары настоящее лицо кузины, вознес хвалу Праматери. Первое уютное, как дом, воспоминание за последние несколько лет. Только по тому, как жадно душа встрепенулась от теплоты этой встречи, Гленн понял, как в самом деле изголодался по родным людям.

Они рассказали друг другу о переменах, пока ели густую горячую похлебку с хлебом с семенами и тертыми желудями.

О расставании с Тирантом и королевской опале, о поисках Линетты и ее смерти, о расставании с Берадом и прощании с дочерью.

Узнав о смерти жрицы, за которой гонялся по всей стране, от руки жрицы, которую клялся охранять, Гленн повел себя достойно. Он долго время молчал, потом кивнул и сказал:

— Замыслы Праматери и рожденных Ею неясны порой, но неизбежны. Я приму это.

— Мне жаль, — отозвалась Шиада, но Гленн, словно прерывая, мотнул головой: "Я приму это сам".

— Раз уж об этом заговорили, — добавил друид вслух, — вспоминая нашу встречу в замке Гудана, думаю, будет правильным сказать, что Агравейн овдовел.

Шиада-старуха улыбнулась полубеззубым ртом.

— Спасибо. Я уже знаю от твоего отца. Моя опала закончилась, — она кивком на опертую на стул клюку, которая на деле была подаренным посохом со змеем-драконом. — Твоя мать дала добро вернуться, так что теперь я могу исполнять, что действительно должна.

— Удивительно, правда? — отрешенно спросил друид, оглядывая женщину перед собой. — Я гонялся за мороком, убежденный, что так велит моя жреческая сущность, а сейчас ты говоришь мне, что Линетта мертва, и, хотя мне горестно, я понимаю, что путь только начался. И оказался совсем другим. Ты, — Гленн помедлил с продолжением, облизнул губы, готовясь к тому, что скажет, — похоронила дочь, которую, как тебе казалось, воспроизвела для посвящения Праматери, поступившись желаниями и согласившись на близость с человеком, что никогда и ничего не имел с тобой общего.

— И только теперь начался мой путь, — с горечью закончила жрица мысль брата. — Да. Начертанное можно отсрочить, но нельзя изменить.

— И что начертано для тебя? — спросил Гленн. Шиада рассмеялась — низко и даже пугающе, как не каждая бабка смогла бы.

"Если бы я умела читать среди звезд, Гленн, оказалась бы я герцогиней Бирюзового озера?".

"Пожалуй, нет".

— А что будешь делать ты?

— То, что ты скажешь мне делать, — Гленн отправил в рот последний кусок хлеба.

— Что? — Шиада вытаращилась на друида.

— Я перестал искать Линетту не сейчас, когда ты сказала мне, что она мертва, а когда поговорил с Тирантом, и вдруг вспомнил — уж прости — что я охранитель Второй среди жриц. Ты — Вторая среди жриц, и чтобы ты ни делала, мой долг следовать за тобой и защищать тебя. Разве не для этого у девочек из семьи Сирин рождаются братья?

Шиада удивленно улыбнулась.

— Гленн, это… — Шиада выглядела растерянной и растроганной. Правда ведь, он назначен ее охранителем со смерти полнокровной сестры Ринны. Она и сама забыла об этом.

— Тебе вовсе не нужно, — начала жрица, а потом вдруг осеклась: Гленн посмотрел так открыто, что любые возражения стали очевидно нелепыми. — Впрочем, ты прав. Не мне лишать тебя возможности быть верным.

Гленн прищурился.

— Так, куда мы идем?

— Куда нас ведут, — улыбнулась жрица.