Госпожа ворон

ГЛАВА 12

Юдейр сошел на берег. При нем было хорошее оружие, отличные связи и грязная совесть.

В Гавани Теней у него полно осведомителей, а серьга в ухе с именем "Бансабира" всерьез располагала к общению на нужные темы с нужными людьми. Денег, правда, гроши — но он со всем справится.

После того, как его продали в ласбарнский бордель бывали вещи намного хуже того, чем в одиночку перебраться из столицы до самого северного танского чертога. В конце концов, разве та, которой он присягнул, не сделала то же самое, когда ей было всего семь? Или восемь?

Юдейр вздохнул: присяга.

Он присягал танше, которая с раннего детства оказалась сильнее многих, даже не имея никаких действительных сил в собственном теле. А ведь ей тогда помог Гор, известный также — теперь Юдейр мог сказать наверняка — как Тиглат Тяжелый Меч, Змей и Хртах. Странно было вот так встретить человека, с которым состоял в редкой переписке по наущению Рамира. Зачастую он осведомлял Гора по общим вопросам в жизни Бану: она замужем, она родила, она овдовела. И получал такие же, но чуть более ценные сведения: Орс проиграл Адани, Орс вмешался в дела Иландара, умер Агравейн Железногривый, потом воскрес. Юдейр понятия не имел, кто это такой, но исправно сообщал танше то, что приходило с восточного континента.

Его дело малое, всегда говорил себе Юдейр, заставляя себя не задумываться об этом. У Рамира он тоже не рискнул спросить, когда тот только объяснил Юдейру, что значит такая за переписка и к чему она.

Теперь они знакомы. Вот так встретились, на ложе борделя в оазисе, и Гор помог ему также, как когда-то — помог танше, которой он, Юдейр, присягнул.

— Любишь меня? — вспомнил он судьбоносный вопрос, заданный тану Яввуз в одной из захваченных крепостей Оранжевого танаара. Ее голос звучал в голове по-прежнему звонко, как в тот вечер.

Которую любил.

— На что ты готов ради меня? — вспомнил другой, не менее фатальный вопрос в шатре. На все, он на все был готов за свою таншу.

Ради которой пожертвовал всем.

— Хочешь выбраться отсюда и жить? — вспомнил он вопрос Гора в обители удовольствий, когда рассказал тому о злоключении в бушующем и грозном декабрьском Великом море. — Хочешь вместо того, чтобы подставлять задницу незнакомым мужикам, снова стать незаменимой левой рукой из тени для тану Яввуз?

— Да, — ответил он, Юдейр.

— Тогда шпионь.

— За кем? — не понял Юдейр.

— За таншей, которой ты присягал.

Которую предал.

— Хорошо.

Такова была цена его жизни.

Гор спас то, что осталось от нее, подарив утраченную свободу в обмен на предательство. Он выкупил Юдейра из борделя за дикие деньжищи, отправил с двумя из своих людей в ближайший порт, и те, дождавшись знакомого Гору капитана, для которого последний даже передал записку и монет, посадили блондина на борт.

Можно, конечно, сделать вид, будто он и в самом деле умер, затерялся, погиб. Что угодно можно придумать. Но Юдейр понимал, что его собственная разведка во многом подчиняется не ему, а либо Бансабире, либо Гору — через него, Юдейра, и они же первыми выдадут, что Юдейр солгал. В том, что Гор дотянется своими могучими руками на любой конец света, Юдейр не сомневался.

И дал добро: он будет шпионить за Бансабирой Изящной. Он будет оповещать его, Гора, не только о событиях ее личной жизни, но и обо всех экономических и военных передвижениях, решениях, указах.

Выродок.

Раду в свое время любил повторять, что он, Юдейр выродок.

Ха. Он хуже стократ.

Не добившись успеха в спасении Тиранта, Гленн добился его в другом. Северные свободные племена, скахиры, в некотором количестве откликнулись на призыв с юга. Двое из вождей были в союзе с Архоном, и неблагая весть о смерти Верховного друида, Вестник Богов, тоже имела свой отрицательный, но огромный вес. Правильно было сказано: Таланара знали и уважали многие, его безвременная смерть многим обозначила нестабильность иландарцев. Вот сейчас они выжгут у себя "истинно верующих", как называли скахиры староверов, а потом что? Целая тьма разрозненных головорезов под рукой короля, которые вечно грызутся. Разве есть лучший способ их объединить, чем дать единую цель, например — выжечь раз и навсегда тех, кто столетиями не давал Иландару спокойно жить? Отличный путь, говорили вожди и соглашались выступить на стороне староверов-иландарцев и архонцев.

Другие из племен просто чуяли момент — когда еще представится настолько удобный шанс отодрать огромный кусок земель южнее собственных владений, а, значит, кусок более плодородный и теплый, где можно было бы прятаться от суровых скахирских зим? Да и когда удастся безнаказанно награбить сокровищ, которые можно выгодно выменивать в Орсе, за Северным морем в Ясе и в другой стороне, на востоке? Или просто держать при себе, пользоваться, любоваться?

Словом, любителей легкой добычи нашлось немало. Кто-то хотел отвоевать собственный кусок славы, будучи вписанным в историю союзником и победителем, кто-то довольствовался меньшим, не имея амбиций. Так или иначе, несколько вождей организовали дисциплинированное вторжение при поддержке ангоратского друида с необычными талантами, который, ко всему прочему, был сыном Таланара Почтенного. Кто не пожелал двинуться под общими знаменами — в конце концов, несколько вождей боролись за первенство и лидерство в этой внезапно возникшей на волне удачи кампании — действовал сам, организуя собственные незначительные, но маневренные отряды.

И чем больше был успех северного вторжения, чем больше приходило вестей из центральных областей Иландара о продвижении войск Агравейна, тем воодушевленнее становились бойцы и тем безбашеннее рвались в бой.

К началу мая ведомые вождями и друидом скахиры подошли к одной из основных Мэинтарских крепостей. Именно на нее с самого начала нацеливался Гленн, и именно тут, он знал, закончится его задание. Несмотря на то, что убийство командира всегда означало скорейшую победу армии, в этот раз Гленн умолял именами всех Богов, какие есть: командира надо взять живым. Это один из знаменосцев войск герцогства Мэинтар. Он нужен священной династии Сирин, он может принести скахирам не только сданную крепость, но и много золота, еды, лошадей и оружия в качестве выкупа, если написать герцогу Мэинтара о пленении командующего.

Вожди отвечали, что приказ отдан, и все сделают, что возможно для взятия вражеского командира живым, но гарантий на поле боя нет никогда. Гленн и сам это прекрасно знал и понимал, что его роль в предстоящей атаке будет особенной.

Гленн с ней справился.

Он — не Вторая среди жриц, он не знает и не владеет таинством Завесы в полной мере, хотя и ищет его, как может. Но он сын храмовницы Неллы Сирин и Верховного друида Таланара Тайи, и он может изменять природу вещей, как самые лучшие из жрецов.

Он менял обличье в глазах других людей так часто, как приходилось, порой задыхаясь от колдовского бессилия, но добрался до командира. Окружение принимало Гленна за своего и только сам командир, бьющийся со скахирами рука в руку и плечом к плечу, внутренним чутьем мгновенно понял, что перед ним враг.

— Мразь, — замахнулся, предвосхищая атаку. Но Гленн не атаковал. Выставив вперед руку и ударив сосновым посохом о землю, он сковал защитника крепости, вырубил одним ударом руки и, натянув Плащ изменения и чародейства на них обоих, потянул внутрь крепостного донжона.

Бой закончился до того, как Гленн успел покинуть твердыню. Вожди скахир поблагодарили его за новости о падении Иландара и помощь во всех боях, которые провели вместе с друидом прежде. Они высказали последние соболезнования по Таланару и отдали командира крепости друиду в качестве трофея.

— Здесь мы соберем куда больше, чем выкуп за этого малого, — уверенно произнес высокородный скахирец. — Перед нами — весь Мэинтар.

Когда командир, овеянный чародейством, наконец, очнулся, он нашел себя перекинутым через седло породистого рысака. Местность вокруг казалась незнакомой. Зато с друидом, что вез его, они встречались десятки раз.

— Гленн? — ужаснулся мужчина.

— Да, и ты — мой пленник, — ровно, как гадючий шелест в песке, отозвался жрец.

— С какой стати? Что ты творишь? — взвился он тут же, но в голове от малейшего движения замутнилось также, как всплывает илистое облако на дне мелкой речки, когда в ней со дна всполошивается рыба.

— Чары, — отозвался друид. — Я не могу нас спрятать, но могу видеть, на каких тропах сейчас безопасно. По крайней мере, на расстоянии одной-двух лиг. Главное, выбраться с земель Иландара — и будет спокойнее. Пойдем через Орс, пожалуй.

— Куда пойдем? — вскричал путник. — Верни меня назад. Это герцогство — мой дом, у меня жена, дети.

— У тебя будет другая жена и другие дети, — отозвался друид совершенно отстраненно. — Или не будет. Такое тоже возможно. Как повелит Всеблагая.

— Заткнись и верни меня…

— Вторая среди жриц дала четкое распоряжение привезти тебя на священный остров. А я, ты прости, слушаюсь лишь ее, храмовницу и верховного друида. Если ты против или у тебя есть вопросы, задай их сам, когда доберемся. Пока поспи.

Путник-пленник не нашелся с ответом. Черти что происходит. И в голове полный дурман… Может, и правда, лучше просто поспать? Почему-то очень, очень трудно соображать и даже спрашивать и…

Гленн вздохнул: было бы лучше, если б пленник засыпал сейчас без его помощи.

Но сила задетых чувств всегда тянет нас бодрствовать.

Стояла глубокая, густая, как свежий майский мед, ночь. Жалящая, как шершень, безмолвная, как скромное свечение маяка вдали моря. Звуки возникали из ниоткуда, медленно, по случайному скрежету, присвисту, гнусавому мычанию с разных улиц и концов острова. Огни факелов мало-помалу вспыхивали в непроглядной тени и вскоре отовсюду задвигались к пирамиде, как всезрящие глаза Нанданы.

И когда из-за туч, гонимых морским ветром, выглянул молодой, новорожденный месяц, к парадному входу в Храм Даг, подобно огненной реке, стеклись все жители, которые могли уместиться на этой площади. Все пространство вокруг стало напоминать расплавленное звездным дождем озеро, а по мере того, как, не влезая на огороженное пространство площади, горожане заполняли прилегающие к храму улицы, огненное пятно расползлось до формы солнца с редкими лучами.

День среди ночи. Солнце под покрывалом Луны. Свет — под плащом у Тени.

У парадного входа показались Клинки Матери Сумерек, и тогда люди с факелами в мгновение расступились, сделали проходы по улицам, встав живым коридором. По ним из отдаленных уголков острова стекались горожане и рабы, ведущие на заклание жертвенный скот. Чтобы собрать его, потребовалось двое суток.

Все свободные жители острова или некогда сами были учениками Храма Даг, или приходились им потомками. Потому и порядок ритуала знали почти все, хоть бы и исполнялся он порой раз в несколько десятков лет.

Дайхатт стоял рядом с Астароше, который не мог принимать активного участия в том, что происходило, и наблюдал — с восторгом и трепетом, время от времени сглатывая слюну от необъяснимого напряжения.

От обилия огня было светло, как днем.

Из недр храма, с главной арены наверху пирамиды, сквозь отворенный для освещения люк донесся глухой рокот барабанов. Горожане при помощи закованных рабов один за другим вывели в центр площади сопротивляющихся, гнусаво и истошно мычащих животных, ощущающих близкую смерть.

— Да направит наши умы и руки Всесильная Госпожа Войны, Мать Сумерек.

Одну эту фразу возвестил Ишли, как старший из действующих мастеров храма, и целая сотня жертвенных быков в один миг вздернула головы в последней фатальной конвульсии. Каждого зверя держали по нескольку человек, другие подставляли глиняные чашки, собирая вытекающую кровь. Пораженные в сердца и горла, здоровенные туши валились наземь с грохотом, увлекая удерживающих их людей. Поводя могучими шеями, быки в последний раз насаживали на рога тела обидчиков, и многие рабы хрипели, падая поверх убитых туш.

Воздух задрожал от половодья звуков смерти.

Казалось, что рев и хрип смертного ужаса заполонил все вокруг…

Когда животные утихли, горожане растащили еще теплые, кровоточащие умирающие тела. Клинки Богини пошли по освобожденному центру площади сбрасывая под ноги по кинжалу или мечу. Так, чтобы образовать почетный Железный путь. Бросив меч, каждый из Клинков Праматери на том же уровне отходил в сторону, сменяя горожанина и принимая из его рук чашу с жертвенной кровью.

Звякнул последний клинок. Ирэн, бросившая его, обернулась лицом к храму: по обе стороны Железного пути выстроился живой коридор из Клинков Праматери с глиняными чашами. В тот же миг, словно по сигналу, со ступеней пирамиды сошла Бансабира Изящная. Нагая, оглядывая мир полными черного достоинства глазами. Бронзовые всполохи огненного "солнца" плясали по всему ее телу, будто сжигая издалека. Ритм гудел, Бану шла, Аймар потерял счет времени и оттого не смог счесть пропущенных выдохов.

Какая-то старая женщина из горожан, прислуживающих в храме, затянула древний мотив без всяких слов, распевая только "А-а-а", надрывное, будто призывающее неведомые силы, из которых сложился мир. Участники обряда — бойцы Храма Даг и почетные горожане, выстроились вдоль дороги из клинков. Наконец, танша ступила на дорогу из мечей. Рамир был в числе первых у этой тропы войны. Он сделал вперед полшага, чтобы достать наверняка и плеснул жертвенной крови в Бану. Багряные росчерки легли в несколько полос на голые ребра, плечо, щеку.

— Это дикарство, — обронил Аймар и прикусил язык: не удержал мысль.

— Это таинство, — отозвался Астароше с досадой и завистью.

Плошку за плошкой выплескивали в Бансабиру бойцы Матери Сумерек, пока она шла меж рядов и, перекрывая поющую старицу, читала клятву Багрового Храма, которую уже не надеялась вспомнить:

Скроется солнце за гранью миров,

Угасшей надеждой слепя.

Встанет Праматерь людей и Богов,

Скажет: "Взнуздай коня".

Кинет отрубленный солнца хвост,

Скажет: "Бери свой меч".

Стан распрямит и во весь свой рост

Крикнет: "Головы — с плеч".

Несколько голосов подхватили клятву: сегодня она дробью барабанов из пирамиды отзывалась в груди каждого Клинка Богини.

Я поклонюсь и пойду по рядам,

Чтоб покарать глупцов.

С саблей в руке я раздам по долгам,

Гордо восстав на Зов.

Дайхатт принялся невольно озираться. Их все больше, тех, кто самозабвенно вторит словам Бансабиры. Он глянул в сторону — губы Астароше тоже двигались в ритм с остальными. Сначала почти беззвучно, но вот уже все громче. Да они же тут все, как один.

Гарканье ворона будет мне петь

В радости дни и в горе.

Душу свою протяну, как плеть,

Матери Тьмы и Крови.

Вспоротым горлом спою молебн,

Спрятав за спину кнут.

Кинусь, забыв о земле и небе,

В бурю кровавых смут.

Бану громко декламировала слова, то ли клятвы, то ли баллады, и понимала, что именно сейчас, когда по телу стекают потоки жертвенной влаги, каждое из них звучит совсем по-другому.

Шрамы исчертят мой лоб и спину,

Грянет последний бой.

И содрогнет небеса звериный,

Чудовищ из Тени — вой.

Каждое из них — звучит по-особенному, думала танша, слегка вздрагивая всякий раз, когда обнаженной кожи ее рук и ног, спины и живота, касались капли бычьей крови.

Треснет копье, разойдутся латы.

Болью сведет ладонь.

Вздрогнет — и тут же умрет крылатый,

Прежде бесстрашный конь.

Так громко, так значимо, думала Бану, ощущая, как от особости момента к горлу подкрадываются слезы. Нельзя. Голос не должен ни срываться, ни дрожать. Ведь… ведь именно это — клятва всей ее жизни.

Рухну я следом с истертых ног,

Немощь свою кляня.

Клятва, ради которой все, попавшие в Храм Матери Сумерек, и проживают жизнь…

Грудью пробитой приму клинок:

И Шиада примет меня

— продекламировал весь остров. Дайхатт оглядывался испуганно и с неугасимым трепетом. Казалось, где-то внутри у него тоже появился барабан, который звук в звук, слово в слово, совпадал с дробью клятвы Клинков.

Солнце родится из жертвы моей,

В воскресшей надежде дня.

И вновь Всеблагая Богов и людей

— НА БОЙ ПРИЗОВЕТ МЕНЯ, — хором дочитал весь остров Храма Даг, и с последним словом Ирэн, стоявшая в конце пути, плеснула в грудь Бану последнюю чашу жертвенного багрянца.

Остров взревел.

И содрогнулся, как если бы на этот звук утробным рыком отозвался сам ясовский Владыка Вод Бог Акаб. Как если бы христианский Архангел Михаил вострубил в трубу мира. Как если бы все боги и все богини, каких когда-либо видел Этан в раз вскинули громадные головы, благословляя великую силу.

Бансабира не чувствовала руки и ног. От глубокого дыхания кружилась голова, морской ветер прохладной ночью продирал насквозь. И вместе с тем, тело казалось разряженным и наполненным до чувства необъяснимого опустошения.

Бансабира облизала губы. Как будто не ее вовсе. Только тогда, от прикосновения к влажным губам стылой ночи, опомнилась. Железный путь позади.

Рамир, признавая власть, вынес ей копье. Ишли, приглашая в ряды своих, приблизился и укрыл теплым плащом из верблюжьей шерсти. Ирэн, приветствуя в рядах хозяев острова, поцеловала в запачкнные кровью губы.

— РААААААААА, — заголосили горожане и бойцы, и в следующий миг смолкли барабаны в пирамиде.

Среди мастеров Багрового храма с первым рангом стало на одного больше.

— Костры, — распорядилась Ирэн, сияя глазами. Обряд позади и теперь дело за праздником.

Бансабира оглянулась в начало Железного пути: Рамир глядел на нее с братской нежностью. Танша хихикнула: а вот Дайхатт выглядел совершенным идиотом с таким выражением лица.

Но Аймар не думал, как выглядит. Он встретил глазами лицо Бану и понял, как долго обходился без воздуха.

В излюбленной форме Храма Даг, Бансабира хохотала, как сумасшедшая, чувствуя, как горячее вино со специями растекается по жилам. По всему городу горели костры, дудели в рожки и били в барабаны те, кто умел это делать. Простые ритмы, примитивные мотивы: здесь, на острове Храма Даг искусство музыки было совсем не так изысканно, как в столице великодержавного Яса или даже на родном яввузовском севере, где сказители не знали равных в пении легенд и саг о событиях и героях древних лет. Клинки Богини могли немного. Те, кому доводилось путешествовать в разных землях, кто делал своей сильной стороной шпионаж и ради него годами проживал на чужбине, стараясь усвоить иноземные традиции как свои, кто имел врожденную склонность к искусствам, пели мелодичнее и за струны цитр дергали с большим чувством. Но их было намного меньше, чем простых горожан, да и их степень умения в редком случае можно было назвать мастерством.

И все же скромных возможностей хватало, чтобы до одури в глазах веселиться. Там, где не удавалось хорошо петь, удавалось брать громкостью. Там, где в танце не удавалось достичь изящества, удавалось взять высотой прыжка. А уж пиратские песни и пляски в Храме Даг и вовсе знали все: уж сколько этих крыс отловлено за века. Уж сколько эти крысы понавезли отовсюду причуд, привычек, суеверий. О, рабская сила в Храме Даг была сплошным пестроцветьем. И именно из-за этого здесь полноценно не прижилась ни одна из привезенных культур.

Однако это не мешало празднующим распевать на все лады.

Летит корабль, измученный в просторах,

Сквозь мглу на скалы, потеряв штурвал.

Во весь опор несется в бурном море,

Безумств которого я прежде не видал,

Но и тогда тем странникам неведом

Мой трепет перед Имире прекрасной:

Хоть я и был корыстно ею предан,

Огнем любви терзаюсь ежечасно.

Ирэн прислушивалась к пению, глядя на моложавого перспективного Клинка с восемнадцатым рангом по имени Рактан с легким недоумением. Сидевший у нее под боком Ишли спьяну наваливался на Ирэн плечом и лез с объятиями. Та его только отталкивала, посмеиваясь.

— И где этот малец только набрался такого?

— Всеблагая, Ирэн, ну зачем тебе этот малец, когда есть я? — обижался Ишли, разворачивая Ирэн. Та то отнекивалась, то отшучивалась, то целовала Ишли играючи, кусаясь и хихикая, как девчонка.

Поодаль на балконе второго яруса пирамиды храма одиноко стоял Гор, наблюдая за ними и, когда Ирэн внезапно выхватила его глазами из освещенной факелами ночи, поманил рукой.

— Мне пора, — заявила Ирэн, бросая Ишли. Тот, замычав, повалился на траву. В штанах теснило, а в голове мутнело от выпитого. С годами он стал пьянеть так быстро, проклятье…

— Ты чего это тут делаешь? — Тиглат стоял, не приближаясь вплотную к парапету.

— Любуюсь, — отозвался он подошедшей Ирэн.

— Заметила я, заметит и она.

— Ты знаешь, что я здесь, а она нет. Ей же в голову не может прийти, что это я тут стою.

— И впрямь, — обронила Ирэн. Представить, чтобы Тиглат Тяжелый Меч явился куда бы то ни было в обычном городском платье ярко бирюзового цвета с красным поясом и насыщенно синим платком на ласбарнский манер, было за гранью возможного. — Но если ты хотел затеряться с таким нарядом в толпе, — Ирэн снова снисходительно окинула друга взглядом, — то на всякий случай напомню, толпа — это вон та, внизу, масса людей. А здесь ты один-одинешенек и яркий, как попугай.

— Неважно, — Гор качнул головой и глянул в глаза Ирэн.

"Я не мог пропустить такой день" — прочла женщина.

Прямо под балконом, где стоял новообращенный первый номер среди Клинков Матери Сумерек, прошли несколько ребят из горожан, орущих один громче другого:

Чтобы любимую спасти,

Йо-хо, йо-хо.

Мне надо за море идти,

Йо-хо, йо-хо.

— Пойдем внутрь, здесь шумновато, — пригласила Ирэн вглубь пирамиды.

Тиглат мотнул головой:

— Я хочу смотреть на нее.

— Тиглат, — с пониманием в голосе позвала женщина.

— Ирэн, — злобно прорычал Гор.

Бану, услышав знакомую песню, потянула за рукав Рамира, коротко оглянулась на Дайхатта, и понеслась за поющими ребятами, подпевая.

Скорей везти на острова,

Йо-хо, йо-хо.

Чтоб закружилась голова.

Йо-хо, йо-хо.

Гор, наблюдая, скрипнул зубами. "Пошли" — сказал его дерганный жест головой, и Тиглат скрылся в темноте прохода вглубь здания.

Мальчишка, со смехом в душе огрызнулась Ирэн и пошла следом.

Ну еще бы, огляделась она парой минут спустя. Куда еще ее мог привести Тиглат, как ни сюда, в ранговую комнату? Если уж он не может смотреть на Бану, будет смотреть на то, чему сам помог состояться.

"Бансабира Изящная, первый номер сто девятого поколения Клинков Матери Сумерек. Действующая тану Яввуз. Наставник: Тиглат Тяжелый Меч".

Гор провел шершавыми огрубевшими пальцами по обновленному пергаменту, осторожно коснулся нового знака под ним. Ирэн долгое время наблюдала за другом молча. В свете одинокого факела Тиглат выглядел постаревшим. Ирэн давно не видела его. Пока он жил в храме, воспитывая Бану, Безликая привыкла видеть его таким, каким запомнила в расцвете сил — моложавым, статным, всесильным и непобедимым героем возрастом в четверть века. Но на деле ему пошел тридцать седьмой год, и хотя от этого он стал только еще более привлекательным зрелым мужчиной, сейчас Ирэн видела насколько он утомлен.

То ли борьбой с собой, то ли — с судьбой. Ирэн вглядывалась в его лицо и не верила тому, что видела. Многие сердечные дела молодых поколений мелькали у нее перед глазами, вспыхивая и угасая, как уголья в кострище от малейшего дуновения ветра или мгновения штиля.

Рамир искренне любил Шавну, но долгие годы разлуки сделали свое дело, и даже если сейчас он думал, что по-прежнему влюблен, ошибался. Рамир Внезапный рассказал о странствиях в Ясе, Орсе и Адани без утайки, и из истории Ирэн безошибочно определила: Рамир не влюблен — Рамир растерян. Утратив расположение Шавны много лет назад, он так и не смог найти новый смысл жить: притыкался к каким-то ясовским кланам, пользуясь самой сильной своей чертой — незаметности и умения наблюдать. Потом услышал о Бану Изящной и пошел на зов "родной крови". Не прижился и там, и откликнулся на призыв давнего друга, в лице которого, судя по всему, увидел надежду. Гор был оптимистом и верил, что сможет еще получить Бансабиру. Зажженный его примером, Рамир тоже поверил, что можно вернуть прошлое, и прибыл на остров. А толку? Как только он примирится с тем, что Шавна холодна к нему, почувствует пустоту. И не пожалеет об этом нисколько. Ведь, люби он ее всерьез, Ион, с которым Шавна спит нынче, уже давно был бы мертв. Сделать так, чтобы Трехрукая не догадалась о подлинной кончине Иона Рамир бы всяко сумел, если бы хотел. Но он бездействовал, и это его выдавало.

Астароше с его любовью угас от досады и разочарования, снедаемый собственным эгоизмом. Бану должна была остаться с ним, так он думал, а иначе это никакие не чувства. Бану обязана была быть с ним, он ведь попросил. Но Бану ушла, ведомая собственной целью, которой не скрывала никогда и которую он, Астароше попросту не хотел видеть и замечать.

Тиглат — Ирэн только сейчас начала понимать всю глубину этого — оказался другим. Он с самого начала знал о целях Бану и планах. Вел ее к ним и помогал достичь так, как мог. Он был до того безумно привлекательным, что сотни женщин вешались ему на шею и падали в ноги и в прежние времена, и — Ирэн была уверенна — теперь. Чего греха таить — было время, и при взгляде на Тиглата даже ей в голову закрадывались крамольные мысли. Но, если верить им обоим, он никогда не посягал на Бану и только помогал из-за кулис. Так неужели? Об этом и подумать смешно, а уж чтобы такое оказалось правдой…

Ирэн не знала, как себя вести, а Гор все молчал, измученно глядя на новый мастерский знак Бану.

— Молва твердит, — попробовала Ирэн вспомнить строки старинного сказа, — и опыт знает,

Любви сомненья все растают,

Когда залягут меж сердец

Дороги, боги и венец.

Тиглат в ответ опустил голову, усмехнувшись под нос, но не сказал ничего. Ирэн отошла к западной стене и уселась на одну из скамей, расставленных, как и в прежние времена, по периметру комнаты.

— В твоей постели — не знаю, конечно, наверняка, но уверена — перебывали сотни женщин и, думаю, большая часть по доброй воле. Так почему, Тиглат? — тихо спросила Ирэн.

— А ты думаешь, я знаю? — также тихо огрызнулся Гор. — Назови это судьбой, если хочешь, или проклятьем. Я проклят Праматерью за нее. И каждый раз, когда надеюсь все отринуть и забыть, я нахожу Бану снова. Снова и снова встречаю ее где-нибудь, — сорвался Гор.

— В этот раз ты сам ее искал.

— Верно, — с упавшим сердцем признал Тиглат. Некого винить, кроме себя. — Может, не встреться мы в Орсе, я не зажегся бы снова, но… Какое там "бы".

Мужчина раздраженно вздохнул и отвернулся от Ирэн к противоположной стене.

— Тогда почему ты не скажешь все прямо? — строго спросила Ирэн.

— Скажу прямо? — резко обернулся Гор. — Скажу прямо? Ты серьезно, Ирэн?

Безликая даже побледнела от такого выпада и чуть подалась назад, когда Тиглат размашистыми шагами стал приближаться к ней.

— Я говорил ей прямо. Я сказал ей все, как есть в ее пятнадцать лет. И знаешь, что? Она зарыдала, как если бы ее уложили в одну постель с прокаженным. Встретив Бану в Орсе, я сказал снова, с шуткой, чтобы не видеть, как от моих признаний она опять возьмется рыдать, но она отмахнулась, словно я был мухой. Меньше месяца назад я попросту наорал на нее, в надежде, что Бансабира, наконец, услышит, поймет, но… — Гор запнулся, вспомнив то ее выражение лица. — Ирэн, она даже бровью не повела. Я схватил ее за горло, а она смотрела на меня так, будто… — он не нашел слов. — Я искренне верил, что момент, когда я не смогу вывести ее из себя, стерев с лица эту непроницаемую физиономию, не настанет никогда. И… и…

— Тиглат, — дрожащими от испуга губами протянула Ирэн. Перед ней кто угодно, но не Тиглат Тяжелый Меч. Она впервые всерьез забеспокоилась за друга, приложив пальцы к губам.

— Почему, Ирэн? — взмолился Тиглат. — Почему она всегда… почему все время моя Бану выбирает кого-то другого? Отца, какого-то Нера, еще какого-то мужика и, кажется, еще этого… которого притащила с собой… Почему она достается всем, но не мне? — он спрашивал тихо и искренне. Так, будто Ирэн действительно могла ответить. — Почему, Ирэн?

Гор повалился перед подругой на колени, схватив голову широкими ладонями.

— Она же только моя, с первого дня нашей встречи…

Ирэн, не выдержав, протянула руку к другу и, притянув, прижала мужскую голову к коленям. Гор дышал тихо и неровно.

— А почему ты, Гор, — нарочно назвала его этим именем, — служишь кому угодно, но не ей, если она — единственный сюзерен, рядом с которым ты действительно хотел бы быть?

Потому что она никогда не полюбит его, если будет думать, что обязана ему чем-то еще, подумал Тиглат. Потому что она не полюбит его, сглотнул мужчина.

У Праматери все-таки есть чувство юмора — невыносимое и непосильное ни для кого из людей, подумала Ирэн, ненавязчиво гладя Гора по волосам. Этого легендарного, даже среди первых номеров Храма Даг беспримерного бойца не удавалось одолеть никому. Никакие обстоятельства не могли его сломить, никакие ветра не гнули. Он был сиротой, рабом, учеником Ишли Бушующего, или, правильнее, Безумствующего, который обходился с ним ненамного лучше, чем сам Гор — с Бану, был долгие месяцы узником, если верить его рассказу — и вынес все. Чтобы сейчас склонить голову к коленям друга и закрыть глаза от усталости. Чтобы быть сточенным молодой непримечательной блондинкой из далеких северных земель, до которой он не сможет дотянуться никогда.

От многочисленных костров и факелов и горячего вина было жарко, и многие мужчины уже скинули рубашки, а женщины из числа Клинков Богини, закатали форменные штаны до колен и избавились от туник, оставшись в нагрудных повязках. Бану свою выбросила тоже где-то в середине пути, когда к ней подошел один из рабов и сообщил: все оружие с Железного пути перенесли в ее новый покой на вершине пирамиды. Просторный и светлый — тот самый, который прежде занимал ее удивительный наставник Тиглат Тяжелый Меч. Бану только махнула рукой, с трудом улавливая смысл сказанного не столько из-за вина, сколько из-за неповторимости этой ночи, и, потянув за руку Рамира, помчалась за поющими юношами из городка.

Они с Рамиром и Дайхаттом и сейчас шли с ними, распевая:

Девиц ответная любовь

Йо-хо, йо-хо.

Не согревает больше кровь.

Йо-хо, йо-хо.

— Ох, — сладостно раздалось из-за угла, и Бану, прыснув, как девчонка, покраснела до ушей, приложив палец к губам. Они заглянули в подворотню — кто-то из патрульных тискал прехорошенькую девицу, задрав подол цветастого платья. Бансабира разулыбалась во весь рот, сморщив носик. В этом тоже должно быть счастье, — внушительно сообщил ей внутренний голос.

А потом другой голос, Рамира, позвал обратно, вытащил из подворотни, заявив, что подглядывать в такие моменты — пошло и недостойно великой танши, и они снова присоединились к поющим.

Придет заря, придет прибой

Йо-хо, йо-хо.

Взметнется парус голубой.

Йо-хо, йо-хо.

Какой-то молоденький патрульный лет тринадцати налетел на них вихрем, перепуганный и запыхавшийся, ударив Бану в ребра выпирающим нагрудником.

— Вы же мастер Храма Даг? Да? Старейшина, да? — с паникой в глазах заявил он. — Где старейшина Ирэн Безликая, вы знаете? Она оче…

Боевой опыт отозвался в голове Бансабиры мгновенно: усиленно прогоняя хмель, она нахмурилась.

— Что стряслось?

Рамир подключился к ней столь же быстро, стараясь слушать внимательно и осознавать услышанное. Мало, конечно, вероятно, что случилось что-то воистину серьезное, поди перетрусил сопляк, да и всех делов. Видать, первый год как стал выходить на патрули ночью.

Но выслушать стоило — для очистки совести, да чтобы гаркнуть на этого юнца и сказать, что в его годы пара бы уже и девок лапать.

— Там… — ткнул пальцем в сторону главных ворот и верфи. — Там корабль прибыл…

— Хооо, — протянул Рамир с раздражением, — и из-за этого ты дрожишь, будто в штаны наложил перед любимой? Иди выпей, малец, да повеселись…

— Вы не понимаете, — взвизгнул мальчонка. — Это корабль с Кораллового острова.

Дайхатт приметил, как внезапно серьезно переглянулись Рамир и Бану. И прежде, чем хоть один из них успел что-то спросить, патрульный сообщил сам:

— Нам срочно нужна помощь. Двое ранены и не могут ходить. Им надо в л-лазарет, — заикнулся юнец. Но несколько человек из близ стоявших уже кинулись в порт, чтобы оказать посильную помощь, а кто-то побежал искать среди празднующих "жрецов" Храма Даг, в которых от истинного жречества было только знание языков и умение петь молебны.

— И нужны носилки для Шавны Трехрукой, — крикнул парень, завидев суету. — Она погибла, и тело уже снова мягкое и багровое снизу.

Загомонили все вокруг. Засуетились, забегали.

Рамир оглох и пошатнулся. Растерянно, с трудом перевел взгляд на Бансабиру, но она не менее растерянно подняла на него глаза и поплыла куда-то в сторону, где ее поймали руки Дайхатта. Почувствовав прикосновение, Бану немного пришла в себя, но отвергать помощь земляка не торопилась. Только облизывалась не в силах что-то сказать.

— Что? — выдохнул Рамир, и не услышал из двигающихся губ мальчонки ответа.

Немного придя в себя, Бану молча, плечо в плечо с Рамиром с одной стороны, и Дайхаттом — с другой, прошла на верфь, то и дело срываясь на бег. Толпа каких-то подростков в сопровождении гомонящих жрецов и кого-то из Клинков Богини семенила следом с факелами. С невиданной прытью они поднялись по сходням галеры и замерли. На трясущихся ногах, отдалившись от поддерживающих рук Аймара, Бану осторожно подошла к корме, где в грубо сработанном коробе лежало завернутое в ткань тело.

Шавна Трехрукая — высокая брюнетка ласбарнских кровей с пленительными аметистовыми глазами — вернулась бледная, неподвижная и мертвая.

Бану приблизилась к телу вплотную, потянула ткань и тут же зажала рот от ужасного невыносимого запаха. Все съеденное жареное бычье мясо с перцем и травами и выпитое с кровью и специями вино попросились обратно, и Бану едва не стошнило прямо на труп ближайшей подруги. Она крепче прижала ладонь к лицу, уцепилась за край короба другой рукой и свалилась на колени, чувствуя, как глубоко в ладонь от ее хватки заходят занозы сырого кедра.

Не будь Шавна мастером Храма Даг из первой десятки, ее бы попросту запихали в мешок и скинули на корм рыбам Великого Моря. Но ее полагалось сжечь, ибо только очистительный огонь Нанданы соединяет землю и небеса, сопровождая души выдающихся бойцов в Загробные Залы Праматери.

Вокруг по-прежнему суетились люди, помогавшие с выгрузкой пострадавших во время задания. Кто-то спрашивал, кто они, откуда, почему взялись помогать Клинкам Богини. Капитан корабля ответил скупо, что ему заплатили за эту помощь, и большего не надо. Нужен только другой корабль, потому что этот всяко уже провонял смердящим разлагающимся туловищем.

Бансабира только бессильным взглядом смотрела на Рамира, и видела, как он дрожит, глядя на тело дорогой женщины. Они задыхались оба, кусая губы. Как же так…

Как же так?

— КАК ЖЕ ТАК? НЕЕЕЕТ, ШАВНА, — до небес взвился женский голос, обладательница которого некогда нашла в Трехрукой нерожденную дочь.

— ИРЭН, — крикнул ей вслед Ишли.

— НЕТ, ШАВНА, — Безликая взлетела по сходням, не обращая внимания на Бану, вцепилась в короб обеими руками, затрясла, всеми силами крича на безжизненное, бездыханное тело.

— ШАВНА. ШААААВНАААА.

Стоило подойти ребятам из лазарета с носилками — Безликая как никогда злобно гаркнула:

— НЕТ. Не смейте, — подняла глаза на капитана. — Как умерла моя Шавна? КАК?

Без понятия, отозвался капитан. Ее и двух раненных приволокли на корабль какие-то незнакомые люди, заплатили за перевозку к Храму Даг, и делу край. Капитан, будучи опытным мореплавателям в здешних водах, предпочел не ссорится с Храмом из-за невыполнения обязательств, и вот он тут. Нет, у него нет идей, ни хороших, ни плохих, почему их трое, когда из храма вышло четверо, отвечал капитан. Его дело малое — доставить пострадавших. Остальное, если выживут, расскажут двое других.

Ирэн зашлась рыданиями, которые не могла выпустить наружу, пока не решилась участь ее девочки.

— Дайте им новый корабль, — приказал Ишли. — Спасибо за услугу, и перебирайтесь. Перенести сейчас тело будет практически невозможно. Наверняка она уже мягкая.

Капитан кивнул.

— Тогда спускайтесь. Мы выделим вам судно, утром отчалите, — мрачно возвестил Ишли. — А Шавну Трехрукую полагается сжечь как можно скорее.

Всем было велено покинуть судно, ставшее последней пристанью для выдающейся воительницы. Дайхатт осторожно свел Бансабиру вниз, хотя она не очень-то и сопротивлялась.

Огней в городе было много, оружия еще больше. Пока одни рабы готовили стрелы с горящими паклями, другие стаскивали сухую солому и хворост, обкладывая ими тело убитой.

Это должна была сделать Ирэн — понимали все. Но ту била такая крупная дрожь, что участь быть палачом и последним провожатым из этого мира взял на себя Ишли. Все-таки для Шавны будет по достоинству честь — сгореть от стрелы первого номера Храма, которому она отдала жизнь.

Морской ветер разносил искры во все стороны мира, взметая, выталкивая, унося. Треск горящего хвороста и хруст переломанной веры был слышен даже в небесах. Ирэн рыдала на плече Ишли. Бансабира и Рамир стояли по колено в воде и, не сговариваясь, тянулись друг к другу ладонями. Взялись за руки, не глядя и не утирая с лиц тяжелых, как весь мировой океан, слез.

Где-то неподалеку доносился похоронный причет жреца, но и сквозь него оттуда, из далека празднующего города доносилось проклятое пение:

Придет луна, придет прибой.

Йо-хо, йо-хо.

Взметнется парус роковой.

Йо-хо, йо-хо.

И от заката до зари

Йо-хо, йо-хо.

Пир правят вороны Твои.

Йо-хо, йо-хо.

Солнце взвилось в небеса неукротимым красным лучом, как если бы уже был закат. Но была лишь заря. Гор обнимал дрожащие плечи Ирэн в ее комнате. Рамир и Бану сидели на самом краю берега, прямо на песке, держась за руки, как и ночью. Кожу лица тянуло от холодной ласки влажного морского ветра и слез. Бансабира продрогла и явно заболевала, хоть бы Аймар и принес ей плащ перед рассветом. Время от времени Бансабира и Рамир кусали губы — безжалостно и больно. Но говорить было нечего.

Только к вечеру Бану и Рамир вернулись в пирамиду храма. Аймар все это время был предоставлен самому себе, хотя какую-то часть заботы о нем взял на себя Шухран, который был не так уж близок с покойной Шавной. Он приставил к нему пару рабов в услужение и наказал проверить качество оружия в пятой оружейной, коли уж он тан и разбирается в этом. Аймар управился быстро, попросил перетащить в комнату Бану вторую кровать. Сам перенес вещи и, приведя себя в порядок, всерьез задумался над ситуацией.

Сайдр, получив горячую, сердечную благодарность от Клиона Хорнтелла за спасение сына, переданную без единой монеты, но со всем искренним теплом, поехал, как планировал дальше. Узнав о взятии северных крепостей, он прибыл к вождям скахиров, заселившим одно из мэинтарских укреплений, через несколько дней после ухода Гленна. И поскольку Сайдр теперь был новым Верховным друидом, все военные действия развернутого вторжения с севера были приостановлены. Великие обычаи предков требовали привечать Вестника Богов, как полагается, не меньше трех дней. Выставив стражу и караулы, усилив оборону захваченной крепости, они приветствовали и потчевали Верховного друида, как полагается: с состязаниями, длинными сказаниями далеких лет, священными кушаньями и пряными отварами, благословленными друидом, приглашенным на почетное место за столом вождя, на здоровье и силу, на победы в войне, на многих и крепких детей, которые не посрамят честь рода.

И только Ронелих, герцог Мэинтара, в эти дни выдирал на себе волосы, выслушивая новости о взятии еще одной, весьма важной, между прочим, пограничной крепости.

Бансабира, плотно сжимая бледные губы, отколупывала ножом знак под пергаментом, надпись на котором гласила:

"Шавна Трехрукая, восьмой номер сто восьмого поколения Клинков Матери Сумерек. Наставник — Ирэн Безликая".

Когда вместе с принесенными знаком и надписью она вернулась в покой, бессильная, голодная и измученная, ее ждал Дайхатт. Собранный, хорошо вычищенный, причесанный и деловитый, как в тот день, когда они встретились впервые. Бансабира прошлась по нему безразличным взглядом и, огибая земляка, добралась до стола ее новой обширной комнаты: со всеми удобствами, высокими окнами во всю длину стен, дорогой мебелью из черного дерева. Споткнулась по дороге об очередной клинок из тех, что приволокли с Железного пути.

На столешнице лежали новехонькие пять серег, отличительный знак и кольцо с таким же узором по размеру перста. Бану дрожащими пальцами положила рядом знаки отличия Шавны Трехрукой. Какой теперь во всем этом был смысл?

Она приехала сюда за Рамиром, но сегодня при расставании они переглянулись, и стало все понятно. Бансабира не решилась снова озвучивать просьбу, а Рамиру не нужно было ничего говорить. Бану, Гор, Ирэн, Храм, Бледные острова — не было на свете человека и места, не напоминавшего Рамиру о ней, Трехрукой. Но в Храме Даг пришлось бы особенно тяжело. Он не останется здесь — и не поедет с ней. Он больше не Клинок Матери Сумерек, но и не подданный тану Яввуз. Он посмотрел на нее как равно утративший брат, но не был братом. Как столь же надрывно скулящий волк — но не был волком.

Увидев, как дрожат пальцы молодой женщины, Дайхатт решительным шагом подошел ближе, сел на соседний от Бану стул. Без колебаний накрыл пальцы Бансабиры своими:

— Послушайте, тану, — заговорил тот самый Аймар Дайхатт, который первым сватался к наследнице Свирепого. — Так нельзя.

— Это не ваши хлопоты, тан, — без всяких эмоций отозвалась Бану.

— Ошибаетесь. Вы не можете так истязать себя, хотя бы потому, что я все еще надеюсь на наш союз, — безжалостно раздавил ее доводы Аймар. — Я переговорил с Ишли, — мужчина отпустил пальцы танши, поднялся и принялся расхаживать по комнате. — В двух словах он объяснил мне, что вы хотите взять себе несколько ребят в охрану из местных бойцов.

"Соврал" — мгновенно оценила Бану с благодарностью.

— И я в ответ попросил его устроить все сегодня-завтра. Захотите принять участие — еще не поздно. Но Ишли обещал переговорить с бойцами сам. Кажется, он не так был привязан к погибшей и сейчас в состоянии заниматься обычными делами.

Бансабира озлилась:

— Не смейте говорить со мной в таком тоне, — предостерегла танша: намек на то, что она ничего не делает, кроме как страдает, изрядно взвинтил и без того разнузданные нервы.

— А вы не смейте вести себя, как маленькая девочка, тану Яввуз, — не менее жестко осек Аймар, чем раздраконил Бану еще сильнее. — Не помню, чтобы Мать лагерей с таким пылом оплакивала собственного отца, когда я впервые встретил ее.

Бансабира вскочила со стула, уставившись на Дайхатта с абсолютной ненавистью в глазах:

— Кем вы себя возомнили, Дайхатт? Решили, мы уже женаты и у вас есть право указывать мне, где черное, а где белое? Вы в своем уме?

— А вы? — не менее пылко отозвался мужчина. — Сидите здесь, обливаясь слезами по женщине, которую иначе, чем призраком прошлого не назвать. И это вы? Женщина, которой я восхищался за талант не оглядываться на вчерашний день и переступать через все дерьмо Бойни Двенадцати Красок ради будущего?

— Плевать я хотела, чем вы там восхищались, — отрезала Бансабира, чем окончательно вывела из себя Черного тана.

— Бану, — гаркнул он.

— Аймар, — отозвалась она, и оба даже не заметили, что перешли на имена. — С чего вы решили, что знаете обо мне больше других? Только потому, что сопровождали какое-то время? Вы просто…

— Я видел достаточно, — нагло перебивая, отчеканил Аймар каждое слово. — Мать лагерей…

— Здесь я никакая не Мать лагерей.

— Так это Бану Изящная потащилась через полмира за разведчиком, который ей, как старейшине Храма Даг, элементарно не нужен? Это Бансабира Изящная, первый номер Храма Даг, которой нет иной потехи, чем избивать рабов и ловить пиратов, таскалась по Ласбарну, собирая новости?

— Не лезьте не в свое дело.

Слишком это все трудно сейчас, слишком непросто признавать его правоту. Она ткнула пальцем в сторону двери, сверкая изумрудными глазами, и ее голос сорвался:

— Убирайтесь прочь, Аймар.

— А вот теперь вы не смейте говорить со мной в таком тоне. Вы — Бансабира Яввуз, танша крупнейшего надела в Ясе, и вы не можете горевать тут, как какая-то безродная бродяжка. Ваши обязанности требуют от вас вполне решительных действий.

— В огне я видала эти обязанности, — процедила Бану сквозь зубы.

— А я нет. Скажите, что от меня требуется, чтобы наш союз состоялся? Заключить мир с Маатхасом? Предать Каамалов? Убить вашего деда или вывезти с этого проклятого острова, который не дает вам шагу ступить и вырваться из оков прошлого? ЧТО, Бану?

— Убраться с моей дороги, — проорала в ответ, пытаясь оттолкнуть Дайхатта в сторону. И, неожиданно для обоих, отхватила серьезную пощечину.

В голове прозвенела высокая, пронзительная нота, Бану даже утратила чувство реальности на несколько секунд. Что происходит? Где она? Кто с ней? Но потом постепенно прояснилось, и она уставилась на оглушенного собственным поступком Дайхатта, открыв рот.

— Следовало оставить вас рабом у Фарнэ, — обронила она, отворачиваясь.

Аймар не медлил. Стиснул ее плечо клещами длинных пальцев, развернул, другой рукой притянул за затылок, запрокинув голову женщины назад, и впился в губы неистово, жестко, не допуская противоречий. В нем не было ни нежности, ни даже осторожности. Тан открыто выражал намерения и не скрывал, зачем ему нужен этот брак: сила.

Все решала сила.

С замершим на пике бешенства сердцем Аймар отстранился от Бану на несколько дюймов. Его губы странно дрожали, время от времени чуть оголяя ровные белые зубы в голодном оскале. Мужчина тяжело дышал, не сводя глаз с лица Бансабиры. Его собственный лик темнел по мере того, как он находил в глазах танши все новые выражения. Вот она зла, в ярости и гневе, не знает, как лучше его убить. Вот скорее озадачена, и не знает, как реагировать. Вот утомлена и разбита. Вот попросту хочет отдаться на волю судьбы, власть которой видит в нем. А вот она чуть вздернула голову, и Дайхатт понял, что Бансабира совсем не против того утешения, которое он может и хочет ей предложить.

Он не стал ничего говорить — снова крепко схватил женщину за плечи, встряхнул, наклонив голову, поймал ее губы своими, коснулся языком, и Бансабира встретила его ласку, не сопротивляясь. Мозолистыми настойчивыми ладонями гладил по спине и волосам — и Бансабира дрожала, сотрясаемая ударами собственного сердца. Да, пожалуй, именно сейчас ей нужны такие сильные объятия человека, который никогда не был ей другом или союзником, и вряд ли им будет. В необъяснимом хаосе Аймар целовал лицо, глаза, губы, шею, ощущая на плечах ее не по-девичьи крепкие руки — Бансабира держалась за Аймара с рвением потерпевшего крушение моряка в открытых водах. Бескомпромиссным жестом рванул тунику, а потом и повязки. Налитая грудь качнулась, освобождаясь от стягивающих оков. Обезумевший Аймар вздрогнул, увидев страшные гематомы и отеки на теле женщины. Сглотнул и… почти отступил. Но это был его шанс добиться много большего, чем одна ночь. Аймар с прежним пылом притянул Бансабиру снова — и та сдавленно охнула.

Потревоженные ребра не зарастают так быстро.

Это отрезвило ее и привело в чувство его: стоит быть осторожнее.

— Прости, — выдохнул Аймар и потянулся опять.

Праматерь, как силен, оказывается, его голод. До сего момента Аймар даже не понимал, насколько измучен жаждой молодого женского тела. О, Бансабира невиданно желанна. Только такой и могла бы быть его супруга — страстной, неудержимо требовательной, с радостью в сердце понял он. Когда Аймар только вознамерился жениться на Бану Яввуз — в день смерти собственного отца и задолго до кончины Сабира — он уже знал: Мать лагерей бы в жизни не наделала столько шума в стране, будь она тихой закостенелой корягой, скромной как мышь и бесшумной как рыба. Он уже ждал, что у нее будет непростой и непокладистый нрав. Конечно, это нередко хлопотно, но это всегда значит чувствовать жизнь во всем великолепии. И она не подвела — оказалась, какой он хотел ее видеть.

Аймар провел ладонями по плечам Бану вверх, стараясь быть нежнее. Горячим дыханием обжег, склонившись, шею, подул на плечи, предвкушая сладостную дрожь.

Но Бану стояла недвижно. Упрямица, улыбнулся Дайхатт. Сейчас ему полагается поуговаривать ее. Что ж, будь посему. Аймар поднял голову… и едва не подавился воздухом.

Бансабира смотрела на него, вздернув бровь, с легкой заинтересованностью, как если бы была на приеме в столице и ей кровь из носу требовалось соблюдать условности вроде бессмысленных разговоров с людьми, на которых ей плевать. Словом, с той самой снисходительной степенью интереса, за которой в полный рост торчало полное безразличие к происходящему.

Аймар сглотнул.

— Ба… Бану? — позвал он настороженно.

Бровь на женском лице чуточку шевельнулась, выдавая, что собеседница не заснула посреди диалога:

— Отчего вы замерли, тан Дайхатт? — спросила Бану. — Я только приготовилась смотреть, что пришло вам на ум…

Что за ерунду она несет? — взревел в Дайхатте раздосадованный монстр.

— Ну же, тан Дайхатт, — колко поддела Бану. — Продолжайте. Мне крайне любопытно, чем кончится.

— Тану, что случилось-то? — искренне недоумевал Аймар.

"А то, кретин, что ты сам напомнил и был прав: не сейчас".

— Вы тут что-то говорили про Мать лагерей, я подумала, что стоит вам для начала познакомиться.

Аймар хмыкнул: вот оно что. Да, женщины на то и женщины, чтобы сочинять проблемы, где их нет, и забавляться играми на краю огненной пропасти. Даже если речь идет о таких великих женщинах, как Мать лагерей. Ладно, впереди ночь, можно и подыграть.

— Бану, — со снисходительным пониманием отозвался Аймар, снова приближаясь вплотную.

— Я уже давала вам совет, тан, — жестко оборвала танша, оттолкнув руки мужчины. — прежде, чем делать предложение армии, следует побольше узнать о полководце.

Не подвязывая грудь, она накинула тунику. Наскоро, давно приловченными движениями начала протягивать завязки вдоль внутренних швов через спрятанные петли формы.

Дайхатт поморщился: в штанах было тесно, на душе гадко.

Но иначе было нельзя, поняла Бансабира. Он — не Маатхас, не попятится сам, дабы поберечь ее гордость и танскую честь. Скорее наоборот, возьмет желаемое и будет всеми силами потом давить на Бану. Да и попросту Аймар — не Сагромах. Это немаловажно.

Подхватила копье — первое попавшееся — и решительно шагнула к двери. Аймар зашагал следом.

— Тану, — протянул он тоном, в котором слышалось понимание, что в могилу она сведет его быстрее, чем он на ней женится.

— Отдыхайте, — по привычке скомандовала, как солдатам и толкнула дверь, на ходу поправляя полы безрукавки Храма Даг.

Дайхатт замер, прошелся языком по зубам, вспомнил губы Бансабиры — красноватые и припухшие от его ласк, потаращился на закрытую дверь и со всей силы вколотил в нее кулак.

— Сука, — заключил он.

Она подоспела к главной арене меньше, чем за минуту. Ишли действительно взял организацию ее отъезда на себя, и Бансабире вмешиваться не пришлось. Она показалась перед остальными, хотя надобности не было: все прекрасно знали, для кого было забито сто отборных быков со всего острова.

Спать в ту ночь Бану ушла к Рамиру. Он никого не хотел видеть, и Бану предложила закрыть глаза им обоим. Ей ведь ничуть не лучше, если она едва не пала до близости с Дайхаттом.

Впрочем, и это оказалось на благо: теперь Бану отчетливо знала, чего требует ее сердце, и могла взвешивать хотя бы это.

Поздним утром Маленькая танша стояла на парадной лестнице. Обернулась через плечо.

За спиной, внизу, перед храмом ожидало шестнадцать человек с рангами от пятого до двадцатого — кто был согласен пойти за Бансабирой Изящной и сменить судьбу бесславного убийцы на судьбу массового военного наставника в военной академии Яввузов. Никому из воспитанников Багрового храма практически не доведется командовать по-настоящему большими армиями. А если ты знаешь, как убивать людей и обладаешь серьезными амбициями, встать во главе орды рано или поздно захочется — Бансабира знала по себе. Хороший материал в виде учеников тоже не частое явление, а, хотя рангов в Храме Даг и существует сорок восемь, Бану с трудом могла вспомнить из своего поколения хоть кого-нибудь с номером ниже тридцатого. Просто потому, что, если за семь лет, ты не стал лучше этого, значит, наверняка попросту где-то помер. Да и чтобы брать учеников самому надо быть в первой десятке.

В этом ключе ребята из второй десятки в Храме Даг — самые несчастные люди: они слишком уж хороши для обычных заданий, но недостаточно умелы, чтобы доверить им персональное обучение новичков в храме. В итоге деть себя было им некуда. А ведь они способные и отлично обученные ребята.

Эту истину понимала не только Бану, так что многие с рангами именно с одиннадцатого по двадцатый всерьез откликнулись на призыв. За ранней трапезой Бансабира познакомилась с каждым из шестнадцати, выслушала несколько рекомендаций от Ишли и Ирэн, кого-то помнила сама. Трое идеально подходили для помощи в обучении подразделений Бугута. Еще четверо — бывалые морские волки, отличное подспорье для Нома на верфях и в пиратских кабаках. Двое хороши в разведке и шпионаже, один довольно долго имел дела с аданийцами, сможет затеряться среди них. Остальные все — идеальная находка для наставников в военной академии Яввузов.

Вот только без последнего звена картина оказывалась незавершенной и лишенной главной детали. Бансабира посмотрела перед собой, встав к ожидавшим спиной.

— Ты точно уверен? — она все-таки решилась уточнить.

Рамир, не улыбаясь, обхватил своими пальцами ее.

— Если я когда-нибудь смогу успокоиться и не найду при этом причин жить дальше, я непременно снова примкну к тебе, Бансабира Яввуз. А пока… Думаю, стоит посмотреть на Ласбарн, — улыбнулся он с лицом человека, из последних заставляющего себя быть оптимистом.

— Тогда Мать Сумерек да благословит тебя, — улыбнулась Бану.

— Да благословит тебя, — повторил Рамир, раскрыв объятия.

Стоило обняться, как из-за плеча Рамира раздался голос приближающегося Дайхатта:

— Тану.

Она подняла голову: первая встреча со вчерашней неловкой сцены, сообразила Бану.

— Тан, — кивнула она, отстраняясь от друга. Рамир в последний миг удержал пальцы Бану, задержав взгляд на изумрудных глазах северянки и госпожи.

И лицо Бансабиры расцвело. Как много на свете проявлений любви.

— Береги себя, — сказали они одновременно.

Расцепив пальцы, Бансабира обернулась к остальным. Время выдвигаться.

На плечо легла твердая морщинистая рука Ишли Бушующего. Мгновением позже на другое опустилась легкая, но не менее крепкая и не менее опытная ладонь Ирэн Безликой.

— Не оглядывайся, — шепнула Ирэн не своим от печали голосом. — Только тогда ветер будет попутным.

Бансабира прониклась, кивнув, и шагнула на первую ступень уходящей вниз лестницы. И в самом деле было, или ей показалось, будто меж лопаток скользнули еще чьи-то пальцы?

Когда она села на лошадь, и Дайхатт воссел на соседнюю, Гор уже снова скрылся в тени проходного коридора пирамиды храма Матери Сумерек.

— Да направит наши умы и руки… — шепнул в тишину Рамир.

Бансабира и впрямь не оглянулась. Но Дайхатт, скакавший рядом весь путь до причала, видел, что женщина плакала и с отчаянием, сминая ткань туники и плаща, вцеплялась в собственную грудь напротив сердца.

Ветер был попутным.