Господин Ничто, или Необыкновенные похождения человека-невидимки

ГЛАВА 5

Однако ужасающий взрыв, уничтоживший арсенал, и последовавшие за ним, словно эхо раскатов грома, взрывы, крики ужаса, беспорядочные сигналы бедствия, передвижение войск, весь этот грохот и вопли не смогли нарушить сон отца Василия.

Хоть это и должно показаться невероятным и даже невозможным, священник в своем красивом маленьком домике, примыкающем к собору, продолжает наслаждаться спокойным сном — счастливым уделом праведников. Такая милость даруется человеку, чья совесть совершенно чиста, особенно если он немного туг на ухо.

Странная вещь: священник не услышал громких взрывов, а простое чихание вывело его из оцепенения, похожего на каталепсию.

Он подскакивает, потягивается, сжимает кулаки и, не открывая глаз, спрашивает, зевая:

— Это ты, сестра Марфа?

— Апчхи!

Второе чихание, еще более громкое, чем первое, заставляет почтенного батюшку замолчать.

В комнате священника никого нет, да и чихает не он сам… тогда кто же?

Сбитый с толку отец Василий делает резкое движение, садится в кровати, вытягивает вперед руки, обводит испуганным взглядом комнату, широко открывает рот и спрашивает, заикаясь, дрожащим голосом:

— Кто здесь?

Никакого ответа. Но отец Василий слышит, что кто-то в комнате тяжело дышит, и в то же время сильный запах дикого зверя ударяет ему в нос.

Он собирается с мыслями и ворчит:

— Ладно! Верно, какая-нибудь собака забралась мне под кровать.

Батюшка наклоняется, опускает голову и, выгнув спину, касаясь бородой пола, внимательно осматривает все вокруг и говорит:

— Никого под кроватью!

Отец Василий вскакивает с постели и в тот же миг замечает, как задвижка на двери двигается, словно чья-то невидимая рука толкает ее, потом защелкивается с глухим треском. Он бормочет в полной растерянности:

— Ах, Боже правый!

Это сверхъестественное явление внушает батюшке неописуемый ужас. Он пытается как-то реагировать и восклицает, повысив голос, чтобы придать себе уверенности:

— Кто-то здесь чихает… громко дышит… дверь закрывается сама собой… я никого не вижу… и этот запах неприятный, как от козла… Но тогда… это…

Громкий взрыв смеха, полный оскорбительной иронии, резкий, словно скрежет пилы, прерывает сбивчивую речь отца Василия.

Священник покрывается весь холодным потом, его трясет, сердце бьется так сильно, что, кажется, вот-вот выскочит из груди… Глаза несчастного испуганно бегают, от страха у него перехватывает горло, и он жалобно стонет:

— Это же сам дьявол! Сам дьявол! Изыди, сатана!.. Изыди, сатана!..

Новый взрыв смеха, еще более ироничный, если только такое возможно, заполняет комнату, доказывая оторопевшему священнику, что злой дух не подчиняется подобному заклинанию.

Священник совсем теряет голову и орет не своим голосом:

— Ко мне!.. На помощь!.. Спасите, люди добрые!

— Молчать! — приказывает грубый голос.

— Ах, Всемогущий Боже!.. Святой Петр и святой Павел, и ты, святой Василий, мои дорогие покровители… пожалейте меня, бедного грешника.

— Еще раз говорю тебе, замолчи, старый болван!.. Я не дьявол!

Эти слова, произнесенные кем-то невидимым, где-то совсем рядом, поражают священника, словно выстрел из карабина, и еще больше усиливают его ужас.

Сжавшись в комок, дрожа от страха, с полубезумным взглядом, он может лишь прошептать побелевшими губами:

— Тогда кто же ты?

Голос отвечает с издевательской снисходительностью:

— Ну… просто я человек, которого нельзя увидеть. Ты же слышал, я тот, кого зовут господин Ничто… господин Ничто…

— Значит, есть на свете люди… которых нельзя увидеть… неужели это правда?

— Я — тому доказательство!..

— Но я не знаю тебя, батенька, — заискивающим тоном продолжает священник.

— Хватит!

— Чего же ты хочешь?

— Вот уже несколько часов, как я нахожусь в движении, бегаю, мне то жарко, то холодно… я схватил насморк… Апчхи!.. Апчхи!.. Ты же сам слышишь?.. Поэтому мне нужно убежище, твоя комната нравится мне, я забираю ее себе и устраиваюсь тут…

— Пусть так… тогда я ухожу!

— Ты, видимо, хочешь отправиться на тот свет!

— Что же тебе еще?

— Я умираю от жажды, и мне смертельно хочется спать… Дай мне побыстрее стакан воды и уступи свою кровать! А теперь, тихо… ложись, я должен связать тебя по рукам и ногам и заткнуть кляпом рот…

— Нет, нет! Я не могу! Я не хочу! — протестует несчастный. — Послушай… я не совсем понимаю, ты не фонограф, раз задаешь вопросы и отвечаешь на них, но ты и не человек, раз я не вижу тебя и не могу до тебя дотронуться… Нет, ты определенно дьявол, ты явился, чтоб осудить меня на вечные муки… На помощь!.. На помощь!..

— Ну что же, сейчас обойдусь с тобой довольно грубо, и ты сам почувствуешь, принадлежу ли я к материальному миру или я действительно злой дух.

Две железные руки хватают священника за горло и принуждают замолчать.

Несчастный краснеет, бледнеет, закатывает глаза, высовывает язык, дергается, сопротивляется, вздрагивает и в конце концов замирает.

А Ничто произносит с жесткой иронией:

— Подумайте, этот противный попик посмел отказать мне в гостеприимстве… И я вынужден сам себе его оказать… я не спал уже добрых шестьдесят часов! А какую я за это время проделал работу!.. Мне достаточно будет проспать два часа. Я должен получить такую возможность! Здесь я буду чувствовать себя совершенно спокойно, ведь никому не придет в голову искать меня у этого попа!

Ничто произносит эти слова и, как человек, который очень торопится и для которого не существует никаких предрассудков, очень ловко, в мгновение ока крепко связывает руки и ноги полузадушенного священника, а затем затыкает бедняге рот кляпом.

Покончив с этой процедурой, незваный гость подталкивает к стене свою распростертую на кровати жертву, а надо сказать, что кровать очень широкая, с очень теплыми одеялами.

— Уф, — удовлетворенно вздыхает господин Ничто, прищелкивает языком и хватает кувшин с водой.

Однако священник кое-как, с трудом, с кляпом во рту, продолжает дышать. Он все-таки дышит, а это главное.

Теперь, когда невидимые пальцы не касаются больше тела несчастного, он постепенно успокаивается и начинает размышлять: «Если бы это был дьявол, он бы уже уволок меня в ад, значит, это человек. А раз он просто связал мне ноги и руки, значит, он не собирается меня убивать».

И вот, несмотря на панический страх, отец Василий, испытывая вполне законное жадное любопытство, приоткрывает глаза и осмеливается оглядеться.

Сцена эта, вернее пантомима, не поддается описанию.

Кувшин с водой быстро покидает стол, с легким шумом сам поднимается, описывает небольшой полукруг и зависает в воздухе, хотя его никто не поддерживает. Священник вздрагивает и думает: «Это же настоящее чудо!.. Но ведь кувшин сейчас упадет и разобьется вдребезги… и вода разольется по комнате. Скажите на милость, разве нормальный кувшин создан для подобных упражнений?»

Хотя незваный гость и предупредил отца Василия, тот не может все же согласиться с тем, что неподвижные предметы умеют, судя по тому, что он видит, самостоятельно передвигаться, как живые, по собственной воле.

Он улавливает тихий шум, производимый языком и губами его невидимого посетителя, приникшего к воде, потом хриплый звук глотательного движения… Невидимка… пьет. До священника доносится бульканье, затем наступает тишина.

Кувшин совершает небольшое движение в сторону и застывает на той же высоте, тогда как несколько капель срываются с края и с мерным шумом падают на половик из линолеума.

В то же время господин Ничто полощет рот, горло, выплевывает воду и ворчит с сожалением:

— Я, кажется, выпил бы целый бочонок! Два глотка — и это даже слишком!.. Надо обладать большой силой воли, чтобы вовремя остановиться.

Отца Василия начинает в конце концов интересовать эта довольно незамысловатая житейская сценка, которая из-за невидимости главного героя выглядит весьма странно. Он видит струю воды между губ, о существовании коих он только догадывается, потом жидкость описывает в воздухе параболическую кривую и низвергается на половик. Затем кувшин с водой продолжает свой путь и осторожно опускается на стол. Точность и естественность столь обыкновенных движений придает еще немного уверенности славному священнику. Право, не будь у него во рту кляпа, что не давал ему произнести ни единого звука, он рискнул бы предложить господину Ничто чашку чаю или стаканчик тминной водки. Но господин Ничто отличается явно угрюмым, неприветливым нравом, что не позволяет выказать ему подобный робкий знак гостеприимства. А невидимка брюзжит, ворчит, ругается и наконец возмущенно восклицает:

— Идиот! Круглый идиот! Я глупее любого животного!

Отец Василий, по-прежнему мучимый одновременно и страхом и любопытством, думает про себя: «Почему этот господин Ничто говорит, что он глупее любого животного? Я этого не нахожу!.. Нет, я вовсе так не думаю! Ведь уже то, что этого человека нельзя увидеть, делает его могущественнее всех на свете! Даже самого государя, да хранит его Господь!»

Господин Ничто продолжает браниться своим резким, грубым голосом:

— Вот так, я выпил воды… это было сильнее меня. А вот этого-то никак нельзя было делать… Ни одно животное не стало бы так поступать, и теперь я жестоко наказан! Ах, тысяча чертей! У меня внутри все горит, мне кажется, что в моих венах течет кипяток! А ведь Лобанов запретил мне пить! В моем новом состоянии я должен питаться лишь химическими гранулами, в них при их малом объеме — максимум питательных веществ… и, главное, пить лишь жидкость, полученную из физиологического раствора, иначе меня ожидают жестокие мучения, а может быть, даже… смертельная опасность! Загнусь, как жаба, попавшая в банку с табаком! Вот каков будет дурацкий конец господина Ничто! Ах, как я страдаю! Что со мной будет? Проклятье! Меня теперь можно увидеть! Пока еще очень неясно! Призрак… отвратительная карикатура на живого человека!

Видимо, взгляд невидимки останавливается на мгновение на большом зеркале, что висит над святыми иконами. У него вырывается с трудом сдерживаемый хриплый крик! Крик ярости, а возможно, и ужаса…

В зеркале, словно где-то вдалеке, показалось странное неясное лицо с едва различимыми расплывчатыми контурами. И все-таки это человеческое лицо… Но лицо, которое может привидеться только в кошмаре, прозрачное, словно стекловидное, бесцветное и тем не менее живое, как бы выступающее из вязкого тумана. В тусклых, чуть раскосых бесцветных глазах нет ни искры жизни. Крупный нос выступает вперед, широкий, приплюснутый, с большими ноздрями, настоящий нос казака, выделяющийся на лице с густой лопатообразной бородой. Могучий торс бывшего невидимки покрыт шерстью, движения его лихорадочны. Он в бешенстве восклицает со злой иронией:

— Да, это так… так и есть, это я… немного изменился, и все-таки меня вполне можно узнать. И вот чего я достиг! Так глупо… Я сам виноват! Ведь знал же прекрасно, к чему это приведет…

Отец Василий тоже видит отражение в зеркале, а также и реальную фигуру и снова начинает дрожать. Волей-неволей бедняга уже почти примирился с тем, что его непрошеного гостя нельзя увидеть. Но это страшное и нелепое существо внушает ему безумный, леденящий страх: человек ли это, сей жуткий призрак, чудовище, что кажется высеченным из огромной глыбы льда, слегка потемневшего от облака пара?

Нет! Ведь, если это и есть материальный облик, так сказать, материальное воплощение господина Ничто, то в сем трагическом и таинственном существе нет ничего человеческого.

Отец Василий чувствует, что мысли у него путаются. Глухой жалобный вопль ужаса, приглушенный кляпом, заставляет господина Ничто обернуться. Он разражается ироническим смехом и кричит, топая ногами:

— Ах, ты видишь меня… да, мой милый, перед тобой настоящий феномен, и весьма необычный… Согласен? Я сделал глупость, выпив воды!.. Это тебя удивляет?.. Меня тоже! Кажется, два простых глотка воды, но они выполнили по отношению ко мне роль фотографического проявителя. Они показывают мой негатив!.. Понимаешь? Вот почему господин Ничто, невидимый господин Ничто, появляется в форме человека, словно сотканного из тумана. И гордиться тут особенно нечем! Уверяю тебя! Ибо, если эта шутка продлится, я пропал окончательно. Ну ладно, будь что будет, а пока надо поспать!

Страх отца Василия еще более усиливается, если это только возможно, при виде того, как призрак подходит к кровати и тяжело валится на нее рядом с ним.

Обезумев от страха, священник вспоминает теперь о вампирах, этих ненасытных кровожадных чудовищах, что сосут свежую человеческую кровь, проделав маленькое отверстие в артерии своей жертвы. Он хрипит, хотя у него во рту кляп:

— Господи!.. Ничто — вампир!

И, лишенный возможности крикнуть, позвать на помощь и даже сделать малейшее движение, отец Василий, убежденный, что наступил его последний час, испускает тяжкий вздох и теряет сознание.

Господину Ничто очень хотелось бы уснуть. Его переутомленному организму совершенно необходим отдых, который подкрепил бы его силы, но испытываемые им муки прогоняют сон. А кроме того — и это главное — он стал частично видим, правда, не настолько, чтоб выглядеть как обычный человек, чтобы не привлекать к себе растерянных взглядов, и сей факт представляет для него огромную опасность.

Ох как проклинает он себя за неосторожность! Почему он поддался соблазну? Почему он выпил эти два проклятых глотка воды, что теперь выдают его. Не находя ни сна, ни покоя, он спрашивает себя, как долго еще он будет пребывать в виде привидения, бесцветного подобия человека, что в любую минуту может выдать его. Он видит на простынях свое сероватое тело, покрытое шерстью, и это его пугает. С минуты на минуту какие-нибудь люди могут неожиданно взломать дверь и увидеть его, лежащего на этой кровати, где было бы так славно поспать несколько часов.

С улицы доносятся самые разные звуки: тяжелые шаги солдат-пехотинцев, чьи подбитые железными подковками широкие каблуки звенят на брусчатке, топот лошадей по деревянному настилу, скрип колес экипажей и даже шум автомобильных моторов, быстро проезжающих по маленькой площади перед собором.

Повсюду люди, и просто чудо, что в дом священника еще никто не вошел!

Так проходит полчаса в смертельном страхе! Теперь господин Ничто страдает не столь сильно, но его сероватое тело все еще различимо. Однако ему кажется, что он постепенно бледнеет, как бы растворяется в воздухе, но тут происходит неизбежное.

В дверь грубо стучат.

Господин Ничто вздрагивает, с трудом сдерживается, чтобы не выругаться, и чувствует, что погиб.