Глаголь над Балтикой

ГЛАВА 33

Вот и все.

Смертельно уставший, донельзя вымотанный Николай облокотился на уцелевший леер ходового мостика и курил, глядя на темную балтийскую воду. Солнце показалось верхним краешком над горизонтом, осветив металлическое безобразие, в которое превратился "Севастополь". Черный от копоти, с многочисленными подпалинами от вражеских снарядов на бортах, севший носом едва не по самые клюзы, с обгоревшими и исковерканными надстройками, с разбитой третьей башней, с висящими на обрывках рангоута обломками рей и наполовину сбитой трубой, линкор ничем не напоминал гордого красавца, шедшего в бой ровно сутки тому назад. Всюду, на что ни падал взгляд, заметны были следы огня и казалось, ничто не избегло разрушения. Николай поднял голову, и взгляд его уперся в такой привычный, чистый и уютный, сияющий утренней свежестью Гельсингфорс. Они, линкор и город, казались сейчас Николаю противостоящими друг другу полюсами Мироздания. Чистота, ясность и благостность Гельсингфорса, по игрушечным улицам которого наверняка уже снуют по своим делам аккуратно и опрятно одетые, подчеркнуто вежливые, улыбчивые мистеры, фрекен и фрау - с одной стороны. С другой - обгорелая сталь прошедшего огненный ад линкора, измученные матросы в грязной одежде, пропитанные кровью марлевые повязки, багровые волдыри ожогов, усталые лица, хриплые голоса... Дредноут, еще совсем недавно являвший собой образец чистоты и порядка, ныне являл разрушение и хаос, и от этого Николая было почти физически больно. Впрочем, телесная боль никуда не пропала тоже, сопровождая кавторанга с того самого момента, когда снаряд ударил в боевую рубку. К счастью, уже ночью, Маштаков был пойман шатающимся от усталости Бесединым, который заметил кровь из-под неумелой перевязки. Старший офицер, пользуясь тем, что они с кавторангом оказались одни, кратко, но красочно описал, что он думает о мыслительных способностях старшего артиллериста и отправил его к доктору, пообещав списать на берег, если Николай через пять минут у того не окажется. Измученный эскулап, едва стоящий на ногах после почти что суток непрерывных операций, с трудом поднял взгляд слипающихся, красных глаз, на пришедшего к нему кавторанга. Затем быстро осмотрел руку, и не стесняя себя приличиями, обложил Маштакова по матери. Заставил помыться, продезинфицировал и зашил рану, которая оказалась не такой уж царапиной, как в горячке боя показалась Николаю. Затем сказал, что все будет хорошо, после чего предложил хлебнуть спирта, но от этого Николай отказался, потому что у него были еще дела. Тогда доктор велел ему убираться, потому что до обхода раненных, которых по состоянию здоровья никак нельзя было свезти на берег у него осталось полчаса, тут же уронил голову на руки и провалился в беспокойный сон еще до того, как Маштаков закрыл за собой дверь.

Николай окинул взглядом рейд. "Гангут" и "Петропавловск" были, пожалуй, получше "Севастополя", но тоже требовали ремонта. "Андрей Первозванный" очень сильно побит, хорошо досталось и "Рюрику", а вот "Адмирал Макаров" почти не пострадал. "Адмирал Невельской" выглядел почти новым, "Муравьев-Амурский" едва держался на воде, а "Изумруд" пребывал в промежуточном состоянии: изрядно ощипанным, но не побежденным. Из девяти эсминцев вернулось шесть.

И все-таки они победили.

Николай закрыл глаза, провалившись в картины недалекого прошлого.

Франц Хиппер отвернул влево, собираясь разминуться с концевыми кораблями Бахирева на пятидесяти кабельтовых и разгромить их сосредоточенным артогнем. Но Михаил Коронатович, словно снежный барс, учуявший кровь, вновь довернул на врага, стремясь максимально сократить дистанцию. Контр-адмирал вполне справедливо счел, что терять ему уже нечего, и, раз пошла такая пьянка, надо сойтись с врагом в упор, чтобы с толком использовать многочисленные восьмидюймовые орудия своих броненосцев и крейсеров. Хипперу пришлось уклоняться вновь, потому что его линейным крейсерам не было никакого резона сходиться с русскими на пистолетный выстрел. Град 280-мм снарядов хлестнул по кораблям Бахирева, а ведь артиллеристы 1-ой разведывательной группы были, пожалуй, лучшими во всем кайзерлихмарин... Они нашпиговали снарядами "Императора Павла I", превратив корабль в пылающую руину, и броненосец ушел на дно, до последнего отстреливаясь из немногих уцелевших орудий. "Андрею" и "Рюрику" тоже здорово перепало, но и они в ответ хорошо достали "Мольтке". Погибать новейший линейный крейсер не собирался, но все же что-то на нем горело и одна из его башен замолчала.

Пока Бахирев не на живот, а на смерть сцепился с Хиппером, Маштаков потопил крейсер, и разметал миноносцы, пытавшиеся препятствовать русской торпедной атаке. "Гельголанд" был подорван и пошел ко дну, а не успевшие растратить боеприпас эсминцы устремились дальше, к оставшимся тевтонским линкорам. "Тюринген" и "Ольденбург", еще до гибели "Гельголанда", увидев, что сопровождающие их легкие силы сокрушены, отвернули от русских кораблей и постарались разорвать дистанцию, отбиваясь на отходе. Вступивший в командование "Севастополем" Беседин им в этом не препятствовал, дал полный ход и пошел на выручку Бахиреву, так что остатки главных сил разошлись и потеряли друг друга. "Муравьев-Амурский" и один из эсминцев сняли уцелевших из экипажа "Полтавы". Вовремя! Едва крейсер дал ход, "Полтаву" сотряс особо сильный взрыв, линкор перевернулся и вскоре затонул. Но на "Амурском" неожиданно взметнулся флаг командующего балтфлотом, и у всех отлегло от сердца - Николай Оттович, неугомонный, всеми любимый наш "Старик", оказался жив! В это время тройка русских дредноутов, наконец, прикрыла избитый отряд Михаила Коронатовича: Хиппер попытался было сразиться с ними, но совершенно не преуспел. Линкоры перестроились: "Петропавловск", под флагом контр-адмирала Кербера, который до этого шел замыкающим, встал головным, за ним пошел "Гангут", а сильно побитый "Севастополь" замыкал строй. Против него оказался самый маленький линейный крейсер Хиппера, "Фон дер Танн". Однако же мал, да удал, и "Фон дер Танн" неожиданно продемонстрировал просто феерическую меткость, вколотив в "Севастополь" пять тяжелых снарядов, один за другим. Причем уже вторым попаданием разбил одну из башен линкора. Но Николай взял с него сторицей: вскоре три башни "Фон дер Танна" замолчали, хотя сам Маштаков видел попадания лишь в одну из них. "Фон дер Танн" был невелик, быть может, остальные вышли из строя от сотрясений корпуса, ведь на каждый попавший в "Севастополь" снаряд Николай ответил своим, а потом еще добавил сверху.

"Зейдлиц" и "Петропавловск" сражались с неясным результатом, а вот у "Мольтке" дела обстояли нехорошо - корабль горел в нескольких местах, и на нем, похоже, не действовала уже и вторая башня. "Фон дер Танн" остервенело отстреливался из последних двух оставшихся у него стволов, но в это время за "Севастополем" пристраивались корабли Бахирева. Кербер провел дредноуты между отрядами, прикрывая "Андрея", "Рюрика" и "Макарова" от огня линейных крейсеров, а теперь они пытались встать в строй за концевым "Севастополем". Конечно, "Андрей Первозванный" тут же начал отставать, но его орудия ударили по "Фон дер Танну", и тому стало совсем нехорошо.

Германский командующий видел, что русские сбили строй, что его линейные крейсера ослабели, а противостоящие им линкоры все еще способны сражаться. Франц Хиппер был неистов, но не безрассуден, он понял, что победы сегодня не будет и что, продолжая упорствовать, он лишь поможет русским увеличить и без того разгромный счет. Вряд ли германский контр-адмирал был счастлив своему решению, но он сделал, что должно - отвернул и вывел свой потрепанный отряд из боя.

Бестужев-Рюмин пришел в себя еще до начала драки с Хиппером, так что Беседин, облегченно вздохнув, сдал ему командование и вновь вернулся к обязанностям старшего офицера.

Как только Хиппер отступил, Кербер сразу же уменьшил ход до восемнадцати узлов, с тем чтобы "Андрей" поспевал за строем. Да и "Севастополь", получив в бою с "Фон дер Танном" пару неприятных попаданий, сел носом и отставал. Но больше немцев им не встретилось, и ближе к вечеру потрепанная русская эскадра вышла к центральному минному заграждению в горле Финского залива.

Конец боя означал начало больших хлопот для всех офицеров. Николай носился как угорелый из плутонга в плутонг и из башни в башню, оценивая лично нанесенный врагом ущерб, как в материальной части, так и в людях. Организовать ремонт, проследить, чтобы все раненные побывали в лазарете, перераспределить оставшихся в строю, проверить дальномеры, уточнить остатки боеприпасов... Когда поздно вечером встали на якорь в Гельсингфорсе, и занятия артиллерийской частью утратили спешность, добавились новые хлопоты: Николай организовал своз раненных на берег, но и помимо того откуда ни возьмись нашлась еще сотня неотложных дел. Кавторанг работал, как заведенный. Лишь под утро старший офицер, сам едва стоящий на ногах, отправил Маштакова в лазарет - выбравшись оттуда и переодевшись в чистое, Николай собрался было продолжить свою бурную деятельность... но вдруг сообразил, что все срочные необходимости, неодолимой ратью обступившие Николая, как-то внезапно кончились и у него появилось время отдохнуть.

И вот Николай курил, облокотившись на леер: табак немилосердно драл горло, но ему было все равно. Он уже перешел ту грань, когда чувствуешь усталость: голова была легкой, восхитительно пустой и слегка кружилась, если нужно было быстро перенести взгляд с одного предмета на другой. Тело было словно чужим и как будто потеряло в координации, так что кавторанг предпочитал воздерживаться от резких движений. Зашитое плечо пульсировало болью, но за исключением этого он ощущал себя не так уж и плохо. Просто устал... Очень.

- Николай? - Маштакову так не хотелось открывать глаза и поворачивать голову, но как не ответить командиру?

- Слушаю, Анатолий Иванович, какие будут приказания?

Вышедший на мостик, бледный от потери крови командир "Севастополя" криво улыбнулся.

- Никаких.

Бестужев-Рюмин встал рядом с кавторангом, также как и он облокотился на леер - едва не касаясь раненного плеча Маштакова.

- Ничего. - сказал Анатолий Иванович, кивнув в сторону хаоса, в которую превратилась верхняя палуба линкора:

- Завтра откачиваем воду, послезавтра - пойдем в Кронштадт чиниться. Подлатают, будем лучше новых. За одного битого двух небитых дают, а за нас, после вчерашнего, можно и трех с четвертью.

Николай против воли улыбнулся.

- Мне рассказали, как Вы командовали боем в мое отсутствие. Вы... Вы молодец, Николай. Вы просто не представляете, какой Вы молодец. Махнуть рукой на дредноут, бить главным калибром по крейсеру и миноносцам, кто бы до такого догадался-то? Вы... все сделали правильно.

- Спасибо, Анатолий Иванович

- И знаете, пожалуй, что будет у меня для Вас приказание. Квартиру Вы в Гельсингфорсе сняли, так что езжайте-ка, друг мой, в город, отоспитесь, глотните коньячку, и вообще - отдохните - тут Бестужев-Рюмин вытащил часы-луковицу:

- Через пятнадцать минут должен подойти катер, доставить мне пакет, да вон и он, кстати. На нем и езжайте с Богом.

- Но...

- Ничего, проживет Ваше заведование без Вас полтора суток, а Вы к тому же еще и раненный. Так что - ступайте. Это приказ - улыбнулся командир "Севастополя", развернулся и ушел в рубку.

Николай спустился вниз. Это оказалось не так просто, потому что трап выгнуло близким разрывом снаряда, отчего пришлось пройти по самому краю, не имея к тому же страховки леера, но сейчас он не обратил на это никакого внимания. Вот и катер...

Внутрь Николай не пошел, но присел рядом с рубкой и привалился к ней, любуясь восходом. Тихий плеск рассветной воды и ритмичный перестук паровой машины подействовали на него гипнотически - Маштаков сам не заметил, как провалился в сон.

- Вашблагородие, так что пришли - разбудил его тихий голос матроса. Николай открыл глаза. Вроде бы немножко полегчало, хоть и поспал всего ничего.

"Надо сыскать извозчика, да ехать отсыпаться, а там уж, приведем себя в порядок, и в самом что ни на есть героическом виде наведаемся к Елене свет Александровне" - подумал капитан второго ранга, перешагивая совсем небольшой трап и выходя на набережную. Стоило только подумать о сестре Всеволода и на душе сразу стало хорошо и тепло.

Стук захлопнувшейся двери экипажа прозвучал пистолетным выстрелом в тишине не проснувшегося еще города. Николай резко повернулся...

Она стояла в каких-то двадцати метрах от него. Как всегда - одетая скромно и безупречно: прямое платье, с завышенной талией, и длинным рукавом, вроде бы ничего такого, но - бесподобно. Как можно таким фасоном подчеркнуть идеальную фигуру? Легкие перчатки, элегантная шляпка и совсем-совсем бледное лицо, да что ж стряслось-то? Уставшие, но такие чистые, ясные глаза, лучащиеся... счастьем?

Николай не помнил, как оказался подле нее.

- Николай... С Вами все в порядке? Вы не ранены? Я... тут ночью творилось ужасно что - бесконечные шлюпки, катера... И люди, люди на них, кто в крови, кто без сознания, кто перевязан так, что и не разберешь, санитарных карет уйма, выгружали... стонали многие... ужас. Так было страшно - Елена Александровна чуть всхлипнула

"Господи, да это что же это... Мы ж выгружали раненых, как только на рейд вошли, и она... она с самого вечера - здесь?! Ждет меня?!!"

- Вы не ранены? С Вами все хорошо? Вы... - она говорила что-то, но Николай уже не слышал этого. Он потянулся к ней, взял ее ладони в свои, даже не задумываясь, не замечая, что делают его руки. И вздрогнул, почувствовав тепло ее тела сквозь тонюсенькую нить перчаток, но тут же его пальцы уловили ответную дрожь. Он смотрел на нее и не желал больше видеть иного, потому что ничего более прекрасного ему не найти во всей Вселенной, да и в голову не пришло искать. Никакие слова были не нужны, и он склонился, завороженный счастливым светом усталых, любимых глаз. И когда Николай коснулся восхитительно-нежных, соскучившихся по нему губ, мир стыдливо отвернулся, и перестал существовать.

Капитан второго ранга встретил свою судьбу.