Гимназия №6

Глава 37

— Э-э-эй, любезный! — Шагавший впереди парень указал на меня пальцем. — Ты, я тебя зову!

Здоровый, зараза… Плечистый и ростом чуть ли не на голову выше остальных. Чем-то похожий на младшего Кудеярова — тоже круглолицый и мясистый, как откормленный боров. Слишком румяный для выпускника каторжных «университетов». И, пожалуй, слишком молодой — вряд ли уже успел натворить серьезных дел. В моем мире воры предпочитали держаться от шумных и дурных хулиганов подальше, но здесь, похоже, все работало иначе: они все каким-то образом устроились в местной криминальной иерархии и наверняка служили одному хозяину.

— Ты зачем мне брата обидел? — продолжил здоровяк. — Я тебя сейчас…

Договорить он не успел: Фурсов шагнул вперед и с размаху впечатал пудовый кулак прямо в щекастую физиономию. А я без лишних разговоров уложил второго молодчика и тут же метнулся к третьему, уже доставшему из-под полы потертого пиджака то ли дубинку, то ли что-то вроде самодельного кистеня. Проверять я не стал: ухватил парня за запястье, дернул и снес локтем в переносицу.

А потом на меня налетели сразу с двух сторон — и понеслась. Спереди наседали местные, сбежавшиеся на шум, сзади подпирали наши, и изящный кулачный бой стремительно превращался в уродливую свалку. Я лично уложил двоих или троих, а с остальными разобрались знакомцы Фурсова из заводчан. Вряд ли хоть кто-то из них был искушен в боксе или так уж часто дрался, зато силы парням было не занимать. Цепи и дубинки в их руках мерно поднимались и опускались, вколачивая хулиганов в засыпанную опилками и мусором землю.

Но к тем уже спешило подкрепление.

— Вовка, сзади! — заорал Фурсов, свалив очередного противника. — Идут!

С молодняком мы как будто разобрались, и теперь сквозь толпу вокруг клетки с Лешим к нам ломились мужики лет по тридцать-сорок. И на этот раз явно из каторжан — судя по одежде и злобным щербатым рожам. Не знаю, откуда они успели вылезти, но дело понемногу приобретало серьезный оборот: эти и драться умели получше, и не стеснялись браться за ножи.

Я чуть не прозевал движение: урка до последнего прятал лезвие в ладони и лишь под конец выбросил его мне навстречу, целясь не по рукам и даже не в живот — прямо в горло, чтобы убить одним ударом. Я толком не успел сообразить, что вообще происходит — защищался на чистых рефлексах: отбил финку в сторону и сам нырнул вперед, с размаху бодая лбом щетинистый подбородок.

Хрустнула сломанная челюсть, и урка рухнул, как подкошенный. Ободренные моим успехом заводчане тут же перешли в наступление и снова заработали дубинками. Каторжане сначала попятились, а потом и вовсе побежали, расталкивая толпу.

Одному не повезло: бедняга отпихнул ругавшегося на чем свет стоит распорядителя, но и сам не удержался на ногах, споткнулся… и полетел прямо на клетку, угодив плечом между прутьев. Я даже не успел увидеть движение Лешего — настолько оно оказалось быстрым. Трехметровая махина буквально перенеслась из дальнего угла к стенке, сверкнули зубы — и до моих ушей донесся влажный хруст, тут же сменившийся криком. Эхо предсмертного вопля еще не успело стихнуть над Апраксиным двором, а чудище уже с довольным ворчанием ломало кости, затаскивая урку в свою обитель через промежуток не больше моей ладони шириной.

И только теперь бестолковые зеваки, наконец, сообразили, что вокруг творится что-то страшное. Хором заверещали женщины, почтенные отцы семейств дружно похватали отпрысков — и бросились в разные стороны. За ними, спотыкаясь и роняя авоськи с корзинами, спешили старушки. Через несколько мгновений на небольшой площади вокруг клетки остались только бледный как мел распорядитель и где-то с полдюжины каторжан, которые еще не успели смекнуть, что поле боя сегодня явно не за ними.

— За мной! — рявкнул я, снова сжимая кулаки. — Бей их, братцы!

Численный перевес сделал свое дело, и уже через полминуты мы гнали уцелевших к часовне. То ли по Инструментальной линии Апраксина двора, то ли по Графскому проезду. Всегда их путал — а в этом мире они еще и расположились иначе: поближе друг к другу, а второй и вовсе под углом.

— Бегут, башибузуки, растак их! — Петропавловский рукавом вытер кровь с разбитой губы. — Наши-то, никак, тоже за дело взялись — слышишь?

Я слышал. Драка у часовни закончилась, гости рынка уже успели разбежаться, и даже Леший в клетке жрал свою жертву молча, разве что изредка похрустывая костями. Но шум только нарастал — и теперь доносился чуть ли не со всех сторон разом. Сибиряки Кудеярова тоже не теряли времени даром и понемногу стягивались к центру Апраксина двора, выкуривая Прошкиных каторжан из центральных корпусов. Те огрызались, но справиться с крепкими взрослыми мужиками, конечно же, не могли.

Несколько урок выскочили из-за угла прямо на нас. Фурсов успел сгрести одного, а остальные тут же бросились удирать дальше, к северной части рынка.

Значит, половину Апраксина двора мы уже отбили — но осталась еще и вторая.

— Эх, пошло-поехало! Гони их, собак таких!

Зычный, похожий на медвежий рев голос я узнал сразу, а через мгновение показался и его обладатель. Старшего из известных мне Кудеяровых было сложно не заметить: даже над рослыми сибиряками он возвышался чуть ли не на голову. Для сражения Федор облачился в длиннополую доху из серо-бурого меха — то ли собачьего, то ли волчьего, то ли вообще медвежьего. Она неплохо защищала и от кулаков, и от дубинок, и даже от ножей — а немалый вес «доспеха» великана едва ли смущал.

Я только сейчас заметил, что он изрядно прихрамывает и при ходьбе опирается… нет, не на трость — скорее я бы назвал это посохом или клюкой. Самой обычной, разве что размером чуть ли со средний человеческий рост. Впрочем, больная нога Кудеярову ничуть не мешала, и двигался он немногим медленнее своих спутников.

А уж дрался, пожалуй, даже получше молодых и здоровых: на мгновение замер — и вдруг подбросил клюку, перехватил за другой конец, а узловатой рукоятью поймал убегающего каторжанина за ногу. Подцепил, как крюком, дернул, опрокидывая на землю — и добавил сверху здоровенным сапогом. Бедняга так и остался лежать на земле, а Кудеяров уже шагал дальше, отвешивая удар за ударом — огромный, седобородый и могучий.

Прямо Дед Мороз — только не добрый старичок с детского утренника, а скорее поближе к изначальному… образу. Суровый гигант, владыка зимы, холода и ночи, в честь которого наши предки украшали деревья вовсе не блестящими игрушками.

— Эй! А ну прекратите! — над маленькой площадью под часовней прокатился звенящий голос полицейского свистка. — Стой!

Городовой все-таки появился. То ли позвал кто-то из удиравших гостей рынка, то ли он сам услышал шум даже из своей будки — и решил проверить, что тут вообще творится. Худощавая фигура в белом кителе растолкала плечами заводчан и бросилась наперерез Кудеярову. Рядом с ним местный страж порядка выглядел крохотным и ничуть не убедительным, зато отваги, похоже, имел предостаточно — даже не полез за револьвером.

— Что вы себе позволяете⁈ Немедленно прекратите, или я вас арестую!

— А ну-ка иди сюда…

Кудеяров ловко перебросил палку из левой руки в забинтованную правую, сгреб городового за грудки, поднял и потащил. Бедняга верещал на весь Апраксин двор, лягался и даже попытался схватиться за кобуру на поясе — но уже через несколько мгновений оказался в кстати подвернувшемся мусорном ящике у стены каменного корпуса.

— Посиди покуда там, любезный, — проговорил Кудеяров, задвигая обратно тяжеленную деревянную крышку. — А ты, Володька, давай за мной — и держись поближе, чтобы не прибили!

Прибивать меня было уже, в общем-то, некому, но возражать я не стал — от присутствия рядом такого союзника определенно становилось спокойнее. Мы встали бок о бок и уже без лишней спешки двинулись дальше. Теперь наше воинство насчитывало человек сорок, не меньше — и это не считая тех, кто разбежался ловить ускользнувших от карающей народной длани Прошкиных прихвостней.

И с этой силой каторжанам приходилось считаться: мы двигались между каменных корпусов рынка живым катком, а они отступали через проезд на север, к углу Садовой и Чернышёва переулка. Больше бежать было некуда — со стороны Фонтанки наших тоже оказалось чуть ли не вдвое больше.

Неудивительно — вряд ли урки на Апраксином дворе всерьез готовился к обороне или хотя бы могли предположить, что кому-то хватит наглости согнать их с насиженных мест. Слишком уж долго они властвовали над рынком, слишком долго безнаказанно ощипывали здешних торгашей, не боясь даже городовых — и теперь возвращали долги собственными зубами и ребрами.

И возвращали с изрядными процентами — наше с Федором Кудеяровым воинство прирастало чуть ли не с каждым шагом, да и желающих навалять каторжанам в частном порядке оказалось немало. Прямо на моих глазах три чернявых паренька — то ли цыгане, то ли кто-то из южных народностей — набросились на плечистого урку, свалили на землю и принялись пинать. А чуть дальше их товарищи толпой гнали сразу пятерых, вывернув доски с гвоздями из собственных палаток.

— Драпают, гады, — усмехнулся Кудеяров. — А ну-ка поднажмем!

Каторжане больше не пытались драться и сдавали нам Апраксин двор. Уже не пядь за пядью, а весь целиком, удирая через еще не занятые заводчанами и сибиряками проезды. Последних отступавших мы выгоняли через арку на Садовую, прямо под колеса автомобилей и телег. Кто-то бросился бежать к Невскому проспекту, кто-то — к Сенной площади прямо по галерее, но остальные дружно ломанулись через трамвайные пути на другую сторону дороги.

— Видишь дверь? — Кудеяров вытянул руку с клюкой. — Там их гнездо. Я вот чего думаю — надо и его тоже подчистить — или снова налетят, как мухи на…

— Подчистим, — отозвался я, жестом останавливая проезжавший рядом автомобиль, чтобы не попасть под колеса. — За мной, братцы! Навестим Прохора Михалыча.

Кабак на углу Садовой и Рыночного переулка так и не обзавелся вывеской, но местные называли его не иначе как «Каторга». Почему — догадаться было бы несложно, хотя мне все интересные подробности рассказали еще позавчера. Именно сюда по вечерам стекались урки — перекусить, напиться или проиграть в карты честно добытые на Апраксином дворе рубли и копейки. Никто толком не знал, кто именно владел кабаком по документам, но полноправным хозяином здесь был тот самый Прошка Рябой. Под его чутким руководством самое обычное питейное заведение превратилось в воровской притон, а на верхних этажах…

Бах!

На той стороне улицы сердито громыхнуло, и шагавший чуть левее меня заводчанин с жалобным криком свалился на асфальт. Видимо, у кого-то из каторжан под курткой все-таки отыскалось оружие — и сдавать свою обитель без боя они явно не собирались. Зазвенело разбитое стекло, и ближайшая машина вдруг вильнула и едва не зацепив меня крылом уткнулась радиатором в припаркованный у тротуара грузовик.

— Пригнись, дубина! — буркнул я, утаскивая Фурсова за шиворот в укрытие. — Стреляют…

Кудеяров тут же нырнул следом. Для своего возраста и габаритов великан двигался на удивление проворно и уже через мгновение был рядом, вжимаясь в бок осиротевшего автомобиля могучим плечом.

— Вот ведь собаки… Смертоубийства захотели? — проворчал он, доставая из-под полы дохи двуствольный обрез. — Ладно, будет вам смертоубийство!