Глава 18

— Восемь Упырей⁈ — Дядька Степан выпучил глаза и закашлялся. — Да как же так вышло-то?

— Ну… Пятерых застрелил, а остальных топором. — Я вытащил из кармана взятый взаймы «наган». — Как-то так и вышло.

— Лихой же ты человек, Владимир. Всех, получается, и прибил… А я, дурак старый, тебя одного отправил! — Дядька Степан схватился за голову — и вдруг сердито нахмурился. — Да и ты тоже хорош — зачем геройствовать полез? Кому сказано было: увидишь чего — сразу назад беги!

— Не добежал… Да ладно уж теперь. Хорошо, что хорошо заканчивается… Но как же вы, городовые, столько Упырей прозевали? — Я все-таки не удержался от колкости. — И почему не сказали, что они стаями бродят?

— Так в том и дело, Владимир, что не бродят… обычно не бродят. — Дядька Степан задумчиво поскреб пальцами затылок. — Нет, конечно, если вместе из Прорыва вылезли, то так и шастают, пока их георгиевцы не прижучат. Но вот чтобы специально собираться как-то?.. Один, получается, чуть ли не полверсты тащился до того подвала.

— Поменьше, — на всякий случай поправил я. — Через дворы от угла Смоленского там… не знаю — третья улица.

— Все равно далеко! Упырь — он же глупый, а днем еще и не видит толком. — Дядька Степан снова нахмурился и принялся теребить бороду. — Ему от Прорыва только отойти, а там или прятаться, или пожрать чего. Всегда в соседних дворах сидит, пока не найдут. А тут топал и топал себе… будто нарочно своих искал. Странное это дело, Владимир.

– Странное, — кивнул я. — А раньше такого не бывало?

— Ну… Я не слыхал. — Дядька Степан пожал плечами. — Но их тут у нас и бывало не сказать, чтобы много… Зимой двоих замерзших на кладбище нашли, и в том году я одного застрелил прямо на Княгининской. А ты вон сколько повстречал!

Похоже, Прорывы выдавали всяких тварей штучно — и не только здоровенных Жаб, но и весьма компактных Упырей. Дядька Степан явно ни разу не видел нашествий кровожадных толп — если уж стайка в восемь голов показалась ему чем-то необычным.

Совпадение? Или в обозримом будущем Васильевский остров ждет самый настоящий зомби-апокалипсис?

— Надо к околоточному сходить. Пусть сам разбирается, будем георгиевцам докладывать, или не будем… Ну и прибраться бы во дворе — вызовет, кого следует. — Дядька Степан засунул «наган» обратно в висевшую на гвозде кобуру и потянулся за курткой — обычной, а не форменным кителем. — Пойду прогуляюсь. А ты, Владимир, ступай чай пить. После такого отдохнуть надобно… Только лишнего не болтай, ладно?

— Не буду, — отозвался я. — Нечего суету разводить. Но лучше бы народу сказать, чтобы после темноты не ходили без надобности, особенно по-одному.

— Да я-то скажу, конечно… Да разве их чему научишь? У нас и без Прорывов, бывало, люди по ночам пропадали, а все одно. — Дядька Степан махнул рукой. — Вон, Марья — ей бы спать уже, ан нет — сидит, ждет. Говорит — беспокойно ей, пока Володя не вернется — домой не пойду.

— Домой? — переспросил я.

— Да тут рядом, за углом, считай. Апартаменты себе нашла. Я ее звал с нами жить — отказалась. Самостоятельная девка, толковая, но гонору — не приведи Господь… Ладно, Владимир, бывай. — Дядька Степан натянул фуражку и шагнул к двери. — Может, еще и увидимся до ночи. Сиди, сколько пожелаешь — Ирина Федоровна тебя гнать не будет.

Через несколько мгновений тяжелые шаги на лестнице стихли, и мне оставалось только вернуться обратно на кухню. За чаем… и за неудобными вопросами. Алешка уже отправился спать, а вот Марья с Ириной Федоровной так и остались сидеть за столом. Будто все это время поджидали в засаде: дядька Степан не стал говорить женщинам, что отправил меня выслеживать Упыря, но и придумать более-менее складную ложь, похоже, не потрудился.

— Ты куда ходил, сынок? — поинтересовалась Ирина Федоровна, наливая мне чаю из пузатого самовара — На ночь-то глядя…

— Да так, дело одно нарисовалось. — Я махнул рукой и улыбнулся. — Мелочи.

— Дело у него! — воскликнула Марья. — А я, между прочим, волновалась!

Слова и даже голос вполне убедительно изображали беспокойство и даже испуг, но вот взгляд… взгляд с ними явно не вязался. Своенравная племянница дядьки Степана снова буквально ела меня глазами, еще пуще прежнего. На кухне снова становилось мучительно жарко — и дело было вовсе не в самоваре, хотя и он тоже добавлял свое. На мгновение мне захотелось удрать или хотя бы расстегнуть ворот кителя…

Вот еще! Буду я краснеть из-за какой-то девчонки — даже из-за самой хорошенькой. В моем возрасте — в смысле, настоящем, а не нынешнем биологическом — это как-то несолидно… И если уж ей так охота пялиться — в эту игру можно поиграть и вдвоем.

Я поднял голову и посмотрел Марье прямо в глаза. А потом с расстановкой прокатился взглядом по веснушкам на щеках, чуть вздернутому носику, белой шее, вороту сарафана и ниже — нагло и беззастенчиво.

Помогло, хоть и не сильно: Марья не то, чтобы засмущалась, но взгляд все-таки отвела, а через несколько мгновений кончики ее ушей принялись стремительно розоветь. А когда румянец перебрался на щеки, я даже почувствовал что-то вроде стыда — будто обидел ребенка.

Впрочем, этот «ребенок» сам кого хочешь обидит.

— Волновалась она… — Ирина Федоровна явно почуяла проскочившую между нами с Марьей искорку. — Спать бы лучше шла, заноза! А то утром вставать ни свет ни заря.

— Ну, теперь раз Володя вернулся — на сердце спокойно. — Марья бросила на меня быстрый взгляд из-под ресниц. — Можно и спать. Вот сейчас чай допьем — и пойдем… пойду домой как раз.

— Какое — домой? — Ирина Федоровна уперлась руками в округлые бока. — Я тебе на диване постелю — нечего девке одной по темноте шастать!

— Так почему ж одной, тетенька? — промурлыкала Марья, невинно хлопая глазами. — Меня Володя проводит — мы с ним как раз соседи… Так ведь, Володя?

Я кивнул — на всякий случай молча, чтобы ненароком не вызвать у Ирины Федоровны вполне справедливого негодования. Ей и так, похоже, не слишком-то хотелось отпускать племянницу с едва знакомым молодым парнем. Но то ли форма и фуражка гимназиста внушали какое-то особое почтение, то ли дядька Степан в мое отсутствие успел изрядно приукрасить мои добродетели — возражений так и не последовало.

И уже через четверть часа мы одевались в прихожей. Я в пожеванный Упырем китель, а Марья — в темно-зеленую шаль из шерсти. Чуть выцветшую, потертую по краям и явно не из дорогих, зато теплую и такую большую, что она вполне заменяла куртку.

— Это из Павлова Посада, — пояснила Ирина Федоровна, укутывая племянницу. — Степан Васильевич на пятнадцать лет дарил. Обновить бы пора уже…

По лестницы я спускался первым. Марья, как и полагалось, отставала на несколько ступенек — и даже на улице держалась чуть в стороне… пока мы не отошли от окон квартиры. Но как только вокруг сгустилась темнота, тут же прижалась ко мне плечом и взяла под руку — изящно, будто бы невзначай.

— Вы ведь не возражаете, Володя? — негромко спросила она.

— Не возражаю. — Я замедлил шаг и чуть склонил голову, изображая учтивость. — Марья.

Я прожил на этом — или правильнее будет — на том? — свете немало лет. И уже давно усвоил простое правило: никогда не стоит… скажем так, гадить там, где ешь. И тем более не стоит крутить шашни с племянницей городового. Даже если у самой Марьи не имеется на меня каких-то серьезных планов, корыстного интереса, даже если она просто решила подразнить безусого гимназиста — я непременно должен вести себя корректно. А решить вопрос с гормональным буйством можно и потом.

Благо, способов хватает — даже в начале двадцатого века. Приятных, законных и порой даже относительно безопасных.

— Страшно… — Марья еще сильнее прижалась ко мне. — Это что, волки воют?

Доносящийся откуда-то со стороны гавани далекий лай сложно было спутать с голосом лесного хищника: просто кто-то из бродячих псов созывал сородичей… или наоборот — предупреждал, что на его территорию сегодня соваться не следует. Но как-то лениво, вальяжно и не так уж и громко.

Да и в целом ночь казалась на удивление спокойной: ни ветра, ни торопливых шагов в темноте, ни шума машин или телег на проспекте, ни даже силуэтов вдалеке — вообще ни души. Только где-то вдалеке бормотала какая-то птица, чуть шелестели свежей весенней листвой деревья и едва слышно потрескивали газовые фонари на столбах, разгоняя темноту.

— Но с вами мне бояться нечего, — снова заговорила Марья. — Дядька Степан рассказывал, как вы Жабу зарубили — раз, и готово!

Видимо, хитрая девчонка уже успела сообразить, что изображать страх оказалось совсем уж нелепо — и сменила тактику. Чуть ослабила хватку — зато пошла еще медленнее и пристроила голову мне на плечо. А я мужественно терпел, хоть организм и требовал свое — с каждым шагом все настойчивее. Помогало только упрямство. И, пожалуй, гордость: не хватало еще уступить семнадцатилетнему юнцу, от которого к тому же осталось одно тело, под завязку напичканное тестостероном и вполне однозначными мыслями.

— Ну, вот и пришли, Володя. — Марья остановилась на углу дома на Княгининской улице, отступила на шаг — и вдруг снова схватила меня за китель. — Ой, у вас весь рукав разорван!

Действительно, кое-где на темно-синей ткани остались аккуратные треугольные отверстия. А там, где зубы Упыря вцепились особенно сильно, она даже повисла клочьями — и такое сложно было не заметить раньше. Даже в темноте.

Но проявить заботу Марья почему-то решила только сейчас.

— Я зашью! — пообещала она. — Только поднимемся наверх. У меня даже нитка синяя есть.

— Я и сам могу…

— Никаких «сам»! Знаю я, как вы, мужчины, штопаете — все вкривь и вкось. — Марья крепко обхватила мою ладонь сразу двумя руками. — Ну же, Володя, идемте! Я быстро сделаю.

Держала она неожиданно крепко — так, что вырываться мне бы, пожалуй пришлось силой… да не очень-то и хотелось! В общем, через несколько минут я оказался в крохотной комнатке, которая почти не отличалась от моей — разве что выглядела чуть уютнее.

— Снимайте пока китель, Володя, — скомандовала Марья, ныряя за дверцу шкафа. — А я сейчас переоденусь… Только чур не подглядывать!

От такого зрелища я бы точно не отказался, но все-таки заставил себя отвернуться и принялся рассматривать комнату. Точнее, ту ее часть, которую хоть как-то освещал тусклый огонек керосиновой лампы: угол с узкой кроватью, крохотный коврик на обшарпанном деревянном полу, столик с вазой…

— Володя… — позвала Марья.

Она подкралась неслышно и теперь стояла буквально в шаге передо мной. Уже без сарафана, почти обнаженная — на ее теле красовалось то ли большое полотенце, то ли просто кусок светлой ткани, подвязанный на пышной груди и снизу прикрывавший только верх бедра.

И больше ничего.

— Вот так дела, — улыбнулся я. — А как же синяя нитка?

— А синяя нитка будет потом, — прошептала Марья, закидывая руки мне за шею. — Какой же вы, Володя, непонятливый…

Загрузка...