Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня

Новое кораблекрушение, бесполезное богатство, мое решение

Случилось это в середине мая, думаю, 16-го числа, если верить моему убогому деревянному календарю, ибо я по-прежнему продолжал делать на нем зарубки, и через четыре ночи после окончания периода полнолуния. Весь день бушевала буря с грозой, и ночь выдалась такой же штормовой. Во многом она напомнила мне ночь на ярмутском рейде, когда белые буруны налетали с моря, набрасываясь на наше судно, словно намеревались разнести его в щепки. Море набегало на берег высокими, грохочущими волнами, и этот рокот сливался с воем ветра и раскатами грома. Я понятия не имел, что должно приключиться нечто из ряда вон выходящее, и коротал время за чтением Библии и серьезными размышлениями о своем тогдашнем положении, когда внезапно со стороны моря раздался пушечный выстрел.

Эта неожиданность не имела ничего общего с теми сюрпризами, которые судьба посылала мне до сих пор. И выстрел этот пробудил во мне совсем другие мысли. Со всей возможной поспешностью я выскочил из дома, приставил лестницу к обрыву, поднялся по ней и, втащив ее за собой, воспользовался ею вторично. Как раз в тот момент, когда я поднялся на вершину холма, в море блеснул огонек, и я обратился в слух, ожидая звука второго выстрела, который раздался полминуты спустя.

Я подумал, что, наверное, какой-то корабль терпит бедствие и что рядом находится еще одно судно, и люди с первого корабля подают сигналы, прося помощи. В этот миг у меня хватило присутствия духа подумать о том, что, хотя они не могут помочь мне, я мог бы помочь им. Собрав в кучу весь имевшийся у меня под рукой хворост, я развел костер на вершине холма. Хворост был сухой и сразу занялся, причем, несмотря на сильнейший ветер, костер горел очень ярко, поэтому я не сомневался, что если в море действительно находится корабль, то с него обязательно заметят огонь. И его, без сомнений, заметили. Как только костер загорелся, я услышал еще один выстрел, а потом еще и еще, причем все они раздавались в одной и той же стороне.

Я жег костер в течение всей ночи. Когда же совсем рассвело и небо прояснилось, я увидел далеко в море, к востоку от острова, не то парус, не то корпус корабля — даже в подзорную трубу я не мог разобрать, что именно. Расстояние было очень большим, а туман над морем еще не рассеялся.

Весь день я наблюдал за этим предметом и вскоре убедился, что он неподвижен. Поэтому я решил, что это стоящий на якоре корабль. Можете представить, как мне хотелось убедиться в том, что я не ошибся. Схватив ружье, я бросился к южному побережью острова. К тому времени, как я вышел на берег, погода окончательно прояснилась, и, к величайшему моему огорчению, я отчетливо увидел останки корабля, наскочившего ночью на острые черные скалы, которые я обнаружил во время путешествия на плоту.

По всей вероятности, потерпевшие кораблекрушение, кто бы они ни были, не знали об этих черных скалах, которые в это время полностью скрывала поверхность моря, и из-за сильного ветра ночью наскочили на них. Если бы они заметили остров — а я думаю, что они его не заметили, — то попытались бы добраться до берега на шлюпках. Но то, что с корабля палили из пушки, взывая о помощи, особенно после того, как я развел костер, породило в моей душе множество предположений. Но в той ситуации, в которой я находился, мне оставалось лишь взирать на следы трагедии и оплакивать ее жертв.

Нет слов, чтобы передать тоску, овладевшую мной при виде этого зрелища. За все время уединенной жизни никогда я столь сильно не жаждал оказаться в человеческом обществе, никогда так сильно не печалился по поводу своего одиночества.

Предоставим ученым заниматься причинами и особенностями такого рода явлений. Несомненно, это чувство было результатом нарисованной моим воображением картины радости, которую принесло бы мне общение с одним из моих соотечественников-англичан.

Но только судьба рассудила иначе. За все дальнейшее время моего пребывания на острове я так и не узнал, спасся ли кто-нибудь с того корабля. А через несколько дней я сделал печальное открытие, найдя на ближайшей к месту кораблекрушения оконечности острова тело утонувшего юнги. Его выбросило на берег в какой-то миле от языческого капища дикарей. Из одежды на нем была только матросская куртка, короткие полотняные штаны и синяя полотняная же рубаха. Невозможно было сказать, из какой он страны. В карманах у него я нашел только пару монет и курительную трубку.

Разумеется, последняя находка стала для меня в десять раз дороже первой.

На море был штиль, и мне в голову пришла мысль добраться до корабля на моем плоту, поскольку я не сомневался, что смогу найти там много полезного. Однако больше всего меня прельщала надежда обнаружить на борту кого-то из людей, кого я мог бы спасти, и кто, будучи спасенным мной, мог бы бесконечно скрасить мое существование. Кроме того, этим я мог бы искупить свою вину в гибели помощника капитана. Положившись на волю Провидения, я почувствовал, что желание это настолько велико и настолько непреодолимо, что, должно быть, внушено мне свыше, и я буду горько жалеть, если не уступлю ему.

Под влиянием подобных чувств я поспешно вернулся в свою крепость, подготовил все необходимое для путешествия и с этим грузом побрел к плоту, спустил его на воду и навалил на него всю мою поклажу. Прося Господа направить меня в этом путешествии, я решил плыть к кораблю на следующее утро, когда начнется отлив.

Сначала я немного отошел от берега и двинулся на север, потом почувствовал, как плот подхватило течением, но понесло не так быстро, как тогда, когда я попал в течение с южной стороны острова и не мог справиться с ним. Руля веслом, я быстро приближался к кораблю и добрался до него менее чем за пару часов.

Перед моими глазами предстала печальная картина. Корабль, который, судя по типу постройки, был испанским, крепко застрял между двух черных скал. Всю его корму разворотило морской стихией. Носовая же часть, которой он с огромной силой налетел на скалы, грот-мачта и фок-мачта были срезаны, словно ножом. Однако палуба и бушприт уцелели. Когда я подошел к борту, на палубе появился пес, который начал скулить и повизгивать, как только я окликнул его. Я взял его на плот, и увидел, что он буквально умирает от голода и жажды и до того ослабел, что не в состоянии убежать от меня, хотя его глаза ясно говорили о таком намерении. Я дал ему лепешку, и пес проглотил ее, словно голодный волк. Затем я напоил несчастное животное пресной водой, на которую он набросился так, что мог бы лопнуть, дай я ему волю.

Затем я поднялся на борт. Первое, что я там обнаружил, — два утопленника, погибшие на камбузе в передней части корабля. Я решил, что когда корабль наскочил на скалы и в пробоины хлынула вода, они оказались в помещении, которое затопило. Кроме собаки, на корабле не оказалось ни одного живого существа, а все находившееся на нем добро было испорчено водой. В глубине трюма виднелись какие-то бочонки со спиртными напитками, не то с вином, не то с бренди, но они были слишком тяжелыми, чтобы я мог их поднять. Нашел я и матросские сундуки, пару которых, не заглядывая внутрь, перенес на плот. Тем временем пес сбежал от меня, как обычно поступало большинство животных, и я увидел, как он плывет к острову, высовывая из воды морду. Не знаю, добрался он до берега или нет, но как бы там ни было, больше я его никогда не видел.

Убежден, что если бы корму корабля не разворотило, моя добыча оказалась бы намного богаче. По тому, что я нашел в двух сундуках, можно было предположить, что на борту находилось немало сокровищ, но в то время никому от них не было проку.

Кроме этих сундуков, я нашел небольшой бочонок со спиртным, который с трудом переправил на плот. В каюте валялись несколько мушкетов и большой рожок с порохом. Еще я прихватил совок для углей и каминные щипцы, которые были мне крайне необходимы. А еще — пару медных чайников, медную посудину для варки шоколада и решетку для жарки мяса. С этим грузом я двинулся в обратный путь, поскольку опять начинался прилив. В тот же вечер, примерно через час после наступления сумерек, я добрался до острова, до крайности утомленный и выбившийся из сил.

Я переночевал на плоту. Утром решил переправить свою добычу в новую пещеру, а не домой, в крепость. Перекусив, я перенес груз на берег и начал обследовать его. В бочонке оказалось что-то вроде рома, но он был неважнецкий и вовсе не походил на тот, который мы пили в Бразилии. Открыв сундуки, я обнаружил в них несколько очень полезных вещей. В одном был красивый погребец с превосходными наливками и пара банок с очень вкусными цукатами, или сладостями, которые были так плотно закупорены, что соленая вода не испортила их содержимого. Еще там было несколько замечательных рубашек, чему я очень обрадовался, и дюжины полторы полотняных носовых платков и цветных галстуков. На самом дне первого сундука я нашел три увесистых мешочка с золотыми монетами, монет оказалось почти одиннадцать сотен. В одном из них, кроме того, отыскались завернутые в бумагу шесть золотых дублонов и несколько мелких слитков золота. Полагаю, их общий вес составлял около фунта.

В другом сундуке оказалась одежда, но довольно скверная. По всей видимости, сундук принадлежал помощнику корабельного канонира, но пороха в сундуке было совсем мало, только три маленькие склянки, примерно с двумя фунтами прекрасно сохранившегося пороха. В целом, полезных вещей оказалось очень немного. Что касается денег, то для меня они были такими же бесполезными, как грязь под ногами. Я отдал бы все это золото за три-четыре пары английских башмаков и чулок. Вообще-то, теперь у меня появились две пары башмаков, которые я снял с утопленников, и, кроме того, в сундуках я обнаружил еще две пары, что несказанно меня обрадовало. Однако башмаки эти отличались от наших, английских, уступая им и по удобству, и по прочности. Это были скорее туфли, а не башмаки. Во втором матросском сундучке я нашел около пятидесяти риалов, но золота в нем не было. Думаю, он принадлежал менее состоятельному человеку, чем первый, хозяином которого, вероятно, был кто-то из офицеров.

Впрочем, я перенес эти деньги в грот и спрятал их вместе с теми, что взял с нашего собственного корабля. Очень жаль, что я не мог завладеть богатствами, находившимися в кормовой части погибшего корабля. Вероятно, я мог бы не один раз нагрузить плот деньгами, и я решил, что если когда-нибудь вернусь в Англию, то оставлю эти деньги в гроте, где они пролежат в целости и сохранности до тех пор, пока я не вернусь за ними.

Перенеся все вещи на берег и надежно спрятав их, я вернулся к плоту и с помощью весла провел его вдоль берега в прежнюю гавань, где и оставил, а сам поспешил в свое старое жилище, где нашел все в полном порядке. Я снова расслабился, зажил прежней мирной жизнью, понемногу занимаясь домашними делами. Если же я выходил из дома, то всегда старался оставаться в пределах восточной части острова, где никогда, как я был абсолютно уверен, не появлялись дикари и где я мог не слишком заботиться о своей безопасности и не таскать с собой много оружия. У меня стало больше денег, но я не стал богаче, потому что мог воспользоваться ими не больше, чем индейцы Перу до прихода испанцев.

Так я прожил еще два года. Иногда я наведывался к обломкам разбившегося корабля, хотя здравый смысл подсказывал мне, что там больше не осталось ничего, ради чего стоило бы рисковать, пускаясь в опасное путешествие.

Однажды ночью, в мартовский период дождей, я лежал без сна в гамаке помощника капитана. Чувствовал я себя хорошо, ничего у меня не болело, физически я был абсолютно здоров, и на душе у меня было спокойно, спокойнее, чем обычно… но при этом не мог сомкнуть глаз ни на одну минуту.

Невозможно перечислить все те мысли, которые в ту ночь промелькнули в моем мозгу. Я сравнивал первые счастливые годы своего пребывания на острове с той наполненной тревогами, страхом и заботами жизнью, которую я вел со дня, как увидел отпечаток ноги на песке, а потом обнаружил жуткое капище, о котором упоминалось в пророчестве моего попугая, Попки. Я был убежден, что дикари часто появлялись на острове и раньше и что временами они приезжали сюда сотнями. Но я не мог судить об этом наверняка. Я ни в чем не нуждался, но мне по-прежнему угрожала опасность.

На смену этим мыслям пришли размышления о том, какой серьезной опасности я подвергался на острове в течение стольких лет, как беззаботно и безмятежно расхаживал по нему, в то время как, возможно, лишь гребень холма, ствол дерева или наступившие сумерки спасали меня от самой лютой из смертей.

Затем я задумался об извращенной природе этих существ, я хочу сказать, людоедов. Как могло случиться, что премудрый Господь-Вседержитель допустил, чтобы его творения дошли до такой степени бесчеловечности? Ответа на этот вопрос я не нашел и поэтому стал думать о том, в какой части света живут эти дикари, как далеко от моего острова их земли; во имя чего они плывут в такую даль; построили ли они сами свой мрачный храм или же он существовал еще до того, как они впервые высадились на остров; какие у них пироги, каким образом они ориентировались в открытом море и, наконец, не могу ли я изыскать способ переправиться к ним на материк, как они переправлялись ко мне.

Последняя мысль была самой главной. Я понимал, что остров, который я мысленно привык считать своим, по всей вероятности, никогда не был безопасным местом. Я на нем не один и не в безопасности, и все указывало на то, что, по крайней мере, моя жизнь и бессмертная душа находятся под угрозой. В самом деле, по зрелом размышлении мне начало казаться, что зверь, словно верный пес, предупреждающий своего хозяина об опасности, не раз пытался предупредить меня о том, что здесь что-то не так.

Одним словом, не оставалось ни малейших сомнении в том, что именно мне следовало предпринять. Дольше оставаться на острове было нельзя. Зверь и я должны покинуть эту проклятую землю при первой же возможности.