Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня

Жуткий храм, мои планы, мое здравомыслие

Но возвращаюсь к своему повествованию.

Я обошел почти весь остров, ища себе другое укромное местечко, и однажды я забрел ближе к западной оконечности острова, чем когда бы то ни было. Когда я взглянул на море, мне показалось, что на горизонте — лодка. В матросских сундучках, спасенных мной с нашего корабля, были подзорные трубы, но сейчас я не захватил с собой ни одну. Из-за очень большого расстояния я не мог разобрать, действительно ли там находится лодка, хотя изо всех сил напрягал зрение. Не знаю, была там лодка или нет, но, спустившись с холма, я уже ничего не увидел, однако решил, что впредь буду всегда носить в кармане подзорную трубу.

Спустившись к оконечности острова, где я действительно никогда прежде не бывал, я внезапно убедился, что в найденном мной отпечатке человеческой ноги не было ничего особо удивительного. Мне просто невероятно повезло, что меня выбросило на ту часть острова, куда дикари никогда не заглядывали. Иначе я давно узнал бы о том, что пироги с материка нередко пристают к этой части побережья, выходя в море чуть дальше обычного.

То, что я увидел, когда, как уже было сказано, спустился с холма и оказался на юго-западной оконечности острова, ошеломило и поразило меня. Не могу выразить, какой ужас охватил меня, когда я обнаружил, что весь берег усеян черепами и всевозможными человеческими костями. Я увидел остатки костра в центре утоптанной круглой площадки, и решил, что в этом месте дикари, следуя своим ужасным обычаям, устраивали пиры, пожирая плоть собратьев.

Повнимательнее осмотрев эту часть острова, я понял, что она использовалась дикарями, и, подобно тому как я построил себе усадьбу на другой стороне острова, они устроили здесь капище, где совершали обряды своей ужасной религии. Кора многих деревьев была испещрена незнакомыми резными знаками и фигурами, и такие же знаки были крупно нарисованы на множестве камней, причем ворчание зверя подсказало мне, какой именно «краской» сделаны эти рисунки. Переступая через кости и черепа, я подошел поближе к дереву, чтобы осмотреть его, и убедился, что вырезанные на нем знаки и рисунки появились тут очень давно. И даже сам песок здесь покраснел. Это дикарское капище возникло на моем острове задолго до той роковой ночи, когда зверя и меня выбросило на эти берега. Так что теперь едва ли я мог называть остров своим, да и вряд ли он когда-нибудь был таковым.

В двенадцати больших шагах от круга с кострищем посередине росло большое железное дерево, по сравнению с которым все виденные мной ранее казались карликами, и вокруг него все было расчищено. Понадобилось бы четыре человека, чтобы обхватить ствол этого гиганта, а обойти его можно было только за двенадцать шагов. На высоте в два человеческих роста в живом растении был вырезан идол, или деревянная статуя, но дерево продолжало жить и после этого, о чем свидетельствовали его корни и листья. Статуя изображала огромного человека, сидящего на корточках, словно играющий ребенок, а может, это было животное, я не мог разобрать, кто именно. На его резных деревянных руках и ногах были когти, напоминающие когти зверя, что делало эти выступающие детали еще длиннее и страшнее. Голова большая, глаза удлиненные и широкие. С лица спускалась борода из густых, лоснящихся волос, а поскольку он сидел на корточках, то она доходила ему до лодыжек. А затем меня окатило холодом с головы до пят, потому что я узнал эту фигуру… я видел ее раньше. Это был тот самый похожий на каракатицу Великий Спящий, являвшийся мне в бреду лет семнадцать тому назад, когда я провел на острове всего десять месяцев. Как такое возможно, если я никогда не видел этого существа, которое лишь привиделось мне в кошмарном сне? Каким образом оно оказалось идолом, которому поклонялись дикари?

Я не посмел приблизиться к этой статуе, но складывалось впечатление, что она была вырезана раньше, чем сделаны зарубки и насечки на других деревьях, и я подумал, что могу только гадать, когда на острове появился этот огромный тотем. Сто лет назад? Триста? Был ли он вырезан в те времена, когда Англия еще находилась под властью римлян[18] или когда Моисей жил в Египте? Здравый смысл твердил мне, что подобное невозможно, но сердце подсказывало, что в этих мыслях есть доля истины.

Сидящий во мне зверь сильно ворчал. Он пришел в возбуждение от запаха плоти и крови, как это свойственно существам подобного рода, но вместе с тем он был напуган видом огромного тотема. В этом месте он вел себя точно так же, как в той тенистой долине, которую я обнаружил много лет назад и куда больше не заглядывал.

Я был до такой степени ошеломлен увиденным, а также поведением зверя, что не сразу вспомнил об опасности, которой подвергался, находясь здесь. Все мое здравомыслие было подавлено размышлениями о страшилище, изображенном на тотемном дереве, об ужасных обрядах, совершавшихся перед ним, о том, что человеческая природа способна дойти до такой звериной жестокости. Я не раз слыхал о подобных зверствах, но сам никогда прежде не сталкивался с их проявлениями. Короче говоря, я отвернулся от этого ужасного зрелища. Меня замутило, и я лишился бы чувств, но сама природа помогла мне очистить желудок. После сильнейшей рвоты мне стало немного легче, но я больше не мог оставаться там ни единой минуты. Со всей возможной поспешностью я вновь поднялся на холм и направился к дому.

Отойдя немного от этой части острова, я остановился, чтобы собраться с мыслями. Придя в себя, я в глубоком умилении возвел глаза к небесам и возблагодарил Господа за то, что Он судил мне родиться в иной части света, где я смог вырасти не таким, как эти ужасные дикари. Исполненный благодарности, я вернулся в свою крепость и с того дня почувствовал себя в большей безопасности, чем прежде. Я пришел к выводу, что эти варвары никогда не приезжали на остров в поисках добычи. Вероятно, они здесь ничего не искали, не желали и не ожидали найти, приезжая сюда исключительно для совершения своих зверских обрядов и пира в их жутком храме, как я называл это место. Ясно было одно: я прожил на острове почти восемнадцать лет и не видел ни единого намека на человеческие следы. Поэтому я мог бы прожить здесь незамеченным еще восемнадцать лет, не попадаясь на глаза дикарям. А это, как вы понимаете, вовсе не входило в мои планы.

Однако ужас и отвращение, которые я испытывал по отношению к кровожадным дикарям и их бесчеловечному обычаю пожирать друг друга, повергли меня в мрачную меланхолию, и около двух лет я старался держаться в пределах своей территории, ограниченной тремя плантациями, то есть не отходил далеко от крепости, загородной резиденции, как я именовал свой летний домик, и лесных загонов для коз. Да и туда я заглядывал исключительно ради животных. Мое естественное отвращение к этим дьявольским отродьям было таково, что я боялся встречи с ними не меньше, чем встречи с самим дьяволом. Если бы я попался им в руки, моя участь была бы предрешена.

И в этот период я часто вспоминал маленького Попку, перед смертью изрекшего ужасные слова. Попугай говорил о Великом Спящем, который пожрет мою душу. А разве я не обнаружил здесь деревянную статую того, кто явился мне во сне, бородатого Великого Спящего, того, кому каннибалы поклонялись так, словно он был святым или иконой? Не были ли пугающие, непонятные слова, произнесенные Попкой, услышаны им от дикарей? Казалось, что между мрачными пророчествами Попки и Великим Спящим существует несомненная связь.

Однако время и уверенность в том, что дикари не смогут обнаружить мое присутствие, помогли мне преодолеть чувство страха. Я зажил прежней размеренной жизнью с той лишь разницей, что стал проявлять осторожность, внимательнее присматривался ко всему, что меня окружало, и принимал все меры, чтобы не попасться на глаза дикарям. В особенности я остерегался стрелять из ружья, опасаясь привлечь внимание дикарей, если бы они случайно оказались в это время на острове. К счастью, теперь в моем распоряжении было стадо домашних коз, и мне больше не надо было ходить в лес на охоту. Впрочем, и впоследствии я, как и прежде, ловил диких коз с помощью силков или охотничьих ям.

Итак, мне кажется, что в течение двух последующих лет я не сделал ни единого выстрела, хотя ни разу не выходил из дома без ружья. Более того, я всегда засовывал за пояс из козлиной кожи не менее пары пистолетов, прихваченных с корабля. Еще я наточил огромную саблю, найденную там же, и сделал для нее отдельный пояс. Таким образом, когда я выбирался из дома, вид у меня был самый что ни на есть устрашающий, как вы догадаетесь, прибавив к приведенному выше описанию моей персоны два пистолета и огромный тесак, болтавшийся у меня на боку.

Итак, если не считать необходимости постоянно быть настороже, жизнь моя, казалось, вошла в прежнее, спокойное русло. Даже зверь бегал по всему острову, хотя я теперь с болью осознавал, что он никогда не забегал и не охотился ни на юго-западной оконечности острова, ни в тенистой долине. Оценивая свое нынешнее положение, я с каждым днем все больше убеждался в том, что оно хоть и не идеально, но и далеко не плохо по сравнению с тем, какая участь постигла многих других людей.

В моем нынешнем положении я почти ни в чем не испытывал недостатка, к тому же боязнь дикарей-людоедов и забота о собственной безопасности притупили мою изобретательность, направленную на обеспечение себя всевозможными удобствами. Теперь я сосредоточился совсем на других вещах. Днем и ночью я только и думал, как бы уничтожить часть этих чудовищ во время их жестокого, кровавого ритуала и, по возможности, спасти жертву, которую они привезут с собой на заклание. Для осуществления этого намерения или хотя бы для того, чтобы запугать дикарей и отбить у них всякое желание соваться впредь на мой остров, требовалось потрудиться на славу. Однако от подобных планов пришлось отказаться. Для осуществления любого из них требовалось мое личное присутствие. А что мог поделать один человек против двадцати, а то и тридцати каннибалов, вооруженных луками и стрелами, из которых они стреляли не менее метко, чем я из ружья? Даже зверю пришлось бы тяжко, если бы он столкнулся с таким количеством врагов, и это притом, что их оружие не могло бы сразить его.

Иногда я думал, не сделать ли мне подкоп под то место, где они разводили костер, чтобы заложить туда пять-шесть фунтов пороха; он взорвался бы, когда они разведут огонь, и уничтожил бы всех, кто находится рядом. Но, во-первых, мне не хотелось тратить на них порох, которого у меня оставался всего один бочонок, и, кроме того, я не был уверен, что смогу устроить взрыв в тот момент, когда он произведет нужный эффект. В лучшем случае, взрыв оглушил и напугал бы дикарей, но не заставил бы их навсегда позабыть об этом месте.

Поэтому я отверг этот план и решил, что мне нужно устроить засаду, хорошенько спрятавшись в подходящем месте с тремя ружьями, зарядив каждое на два выстрела, и в разгар их кровавой церемонии выстрелить так, чтобы при каждом залпе наверняка убить или ранить по два-три человека, а потом наброситься на остальных с тремя пистолетами и тесаком. Я не сомневался, что управлюсь со всеми, будь их хоть двадцать человек. И я лелеял эту мысль в течение нескольких недель.

Я до того увлекся этой фантазией, что потратил несколько дней на поиски подходящего места для устройства засады, откуда можно было бы следить за дикарями. Я даже сходил к их капищу, немного привыкнув к нему. Однако если мысленно я рвался отомстить дикарям и устроить, так сказать, кровавую баню двум-трем десяткам людоедов, тревога, которую я ощущал в этом месте, поумерила мой пыл.

Наконец, на склоне холма я отыскал место, где можно спрятаться, ожидая появления пирог. Там была выемка, достаточно большая, чтобы в ней укрыться. Сидя в ней, я мог бы наблюдать за всеми их кровавыми делами и выстрелить в них, дождавшись, когда они столпятся в кучу, чтобы ни единый заряд не пропал даром, и с первого раза уложить трех-четырех человек.

Подготовившись к осуществлению моего плана и прокрутив все задуманное в голове, я стал ежедневно подниматься на вершину холма, находящегося примерно в трех милях от моей крепости, чтобы посмотреть, не видно ли в море каких-либо судов, проходящих мимо острова или направляющихся к нему. Однако месяца через два или три я устал от этих дежурств, всегда завершавшихся безрезультатно. За все это время так никто и не появился, причем не только у берега, но и на всем пространстве океана, какое я мог окинуть невооруженным взглядом или даже в подзорную трубу.

В течение всего времени, когда я совершал ежедневные восхождения на холм, мое воинственное настроение не ослабевало, и я чувствовал в себе силы уничтожить два-три десятка голых дикарей. Однако когда мои ежедневные безрезультатные дежурства начали мне надоедать, изменился и мой взгляд на задуманное дело.

Какое у меня было право судить и карать этих людей, словно они были преступниками, если Небеса столетиями позволяли им безнаказанно творить зло? Частенько я говорил себе так: «Откуда мне знать, какова воля Божья? Ясно одно: в глазах каннибалов людоедство не является преступлением, и, совершая свой грех, они не бросают этим вызова Божественной справедливости, как делаем мы почти во всех случаях, когда грешим. Для них убить пленника — не большее преступление, чем для нас зарезать быка, и человечину они едят так же спокойно, как мы баранину». В самом деле, в этом отношении у них было много общего со зверем.

Немного поразмышляв, я пришел к выводу, что был не прав. Дикари не были убийцами в том смысле, какой я вкладывал в их действия ранее, они убивали точно так же, как убивает зверь. Он обладал острым звериным разумом, но при этом оставался зверем, не понимая, что такое грех, преступление или справедливость. Разумеется, ужасно, что он убил помощника капитана, но это было сделано не со зла. Как я часто говорил ранее, зверь не есть воплощение зла. Если бы дело обстояло иначе, то я точно наложил бы на себя руки, чтобы покарать его. Но нет! Я был доволен тем, что могу выпускать его здесь, где он наслаждается свободой, не представляя опасности для других людей.

Эти рассуждения охладили мой пыл, и я стал понемногу отказываться от своей затеи, укрепляясь во мнении, что мое решение напасть на дикарей ошибочно. Мне не следовало вмешиваться в их дела, коль скоро они на меня не нападали, и моя задача состояла в том, чтобы, по возможности, не допустить такого развития событий. А если бы они меня обнаружили и напали на меня, то я знал бы, как поступить.

С другой стороны, я подумал, что осуществление моей задумки окончится для меня гибелью. Хотя я не сомневался, что перебил бы их всех до единого, и не только тех, которые высадятся на берег, но и тех, кто заявится сюда потом… если только кто-то из них не ускользнет от меня, чтобы рассказать соплеменникам о том, что произошло, и они не нагрянут сюда тысячами, чтобы отомстить за смерть своих сородичей.

Итак, я пришел к заключению, что мне ни в коем случае не следует влезать в это дело. Моя задача состояла в том, чтобы всячески скрываться от них и заметать свои следы, чтобы они не догадались, что на острове живет человек.