Ген мужества

1. Воскресшие из павших

«О, господи! Как болит голова! Буквально лопается по швам… Где я? Что со мной?.. Не могу открыть глаза… не открываются. Черт! Черт!! Не могу…»

- Очухался, кажись. Ишь, задергался… – произнес кто-то хрипловатым голосом.

- Скажешь тоже, задергался. Глаза открыть пытается. – Голос второго – сочный молодой баритон, в котором отчетливо звучат нотки заносчивости.

- Я и говорю: глазами задергал.

- Веками.

- Ну, веками… Эй, служивый! Давай, открывай свои глазоньки.

«Кто это?.. Кто эти двое? Голоса незнакомы… А я? Я-то кто?..»

- А ты ему помоги. Лицо от крови ототри, - посоветовал заносчивый.

- А ты чего раскомандовался? Взял бы, да оттер, не переломился бы чай. Али ты свои наманикюренные пальчики в крови испачкать боишься?

- Крови не боюсь, но я не фельдшер и не лазаретный служитель какой-нибудь. Я - гусар!

- Ну и что, гусар? Если я пехотинец, так вся грязная работа на мне должна быть?

- Не хочешь, не оттирай. Сам, когда в себя придет, ототрет.

«Господи! Где я? Кто я? Что со мной?»

По лицу провели влажной тряпкой. Было не больно, даже наоборот - приятно. А болело где-то внутри сбоку, с правого боку. Но уже не так сильно, боль затихала.

- Воды мало, не оттереть. Кровяка коркой схватилась, - сказал хриплый. - Ему бы вообще башку в ведро с водой окунуть, чтоб отмокла сперва.

- Эка хватил, Семен - ведро! У нас на все про все только одна бутыль… Эй! Эй, Семен, ты много-то не лей.

- Ты чего, жадничаешь?.. – удивленно произнес Семен. - Для кого тебе воды жалко? Для пацаненка тяжко раненого? Ты же солдат, Прохор Егорович, а солдат, он… Видать, не про тебя поговорка – «солдат ребенка не обидит».

- Нашел ребенка! Этому бойцу лет двадцать, не меньше, - заметил Прохор Егорович. – И не рядовой. Унтер-офицер. Капрал что ли?

- Младший сержант. Все одно, ребенок. Вот тебе сколько?

- Двадцать шесть весной тринадцатого должно было исполниться.

- Вообще-то, тоже ребенок еще сопливый. А мне поначалу показалось, ты постарше будешь...

- Это ты меня сопливым ребенком назвал?! Да у меня за плечами Аустерлиц, Гейльсберг и Фридланд! Да Бородинская битва! Я в рейде кавалерии Уварова с казаками Платова участие принимал! И погиб в этом рейде геройски. А до войны в четырех дуэлях честь свою отстоял! Да за такие слова!..

- Что, на дуэль вызовешь? Ха-ха-ха! Ну, ты меня уморил, гусар! Дуэль! Все равно – не я тебя, не ты меня. Мы ведь уже мертвые. Да и нечем нам биться – оружия-то тю-тю. Разве что на кулачках… О, кажись, очухался, глаза открыл… Эй, давай поднимайся, служивый. Рассказывай. Ты, видать, из будущего сюда припожаловал, такой амуниции мне встречать не приходилось... Двое из прошлого, один из будущего, ну, дела…

Боец в камуфляже, слегка забрызганном каплями крови (вся кровь была на лице и в волосах), приподнялся на локтях и с изумлением уставился на незнакомцев. Эти двое сидели напротив него на низкой кушетке, обтянутой белым синтетическим материалом. И он сам лежал на такой же кушетке.

Один из незнакомцев, тот, которого по всей вероятности звали Семеном, старший по возрасту (на вид - лет около сорока) держал в руке окровавленную тряпку. Одет он был в вылинявшую гимнастерку с пагонами, на которых краснели т-образные старшинские лычки, и в такие же линялые, почти белые штаны. На ногах – стоптанные кирзачи, пилотка без звездочки заткнута за ремень. Прическа – полубокс.

Второй, Прохор Егорович, как назвал его старшина Семен, словно сошел с иллюстрации из романа Льва Толстого «Война и Мир» - молодцеватый гусар с пушистыми бакенбардами и такими же пушистыми усами, облаченный в красный доломан и красный ментик с отделкой их черного бобрового меха. А чакчиры на нем были синие с ярко-желтыми продольными узорами на бедрах. Узоры резко выделялись на синем фоне и своей яркостью резали глаз. Высокие сапоги со шпорами сияли девственной чистотой, а кушака и кивера на гусаре не было.

«Кивер, доломан, чакчиры… Откуда я это знаю? Может, я тоже… гусар?.. О, господи, кто я?!..»

- Я кто? – спросил боец в камуфляже.

- Это тебе лучше знать, - сказал Семен.

- Но я не помню…

- Вспомнишь, - пообещал гусар, - мы же вспомнили. Хотя и не сразу. И ты вспомнишь. Да ты уже, наверное, вспомнил кое-что. Как тебя зовут, вспомнил?

- Кажется… Стасом. – Парень облегченно выдохнул и улыбнулся, радуясь обретению имени. - Точно – Станислав!

- Вот! Я же говорю, сейчас мигом вспоминать начнешь.

- Я что, умер?

- Все мы здесь такие, - со вздохом произнес Семен, - убитые на поле брани. Меня Семен Семенычем кличут. По фамилии Воробьев я. Но ты можешь просто Семеном звать. На подступах к Берлину меня, стало быть, осколком в грудь шандарахнуло. Ишь? – Семен оттопыренным большим пальцем указал на свою грудь.

Стас опустил взгляд и увидел буроватое пятно на левой стороне гимнастерки. Пятно явно пытались застирать, но по причине малого количества воды, получилось плохо. И еще он заметил свежую штопку черными нитками.

- А это наш гусар, – Семен кивнул на товарища, - Прохор Егорович, штабс… как там тебя Прохор Егорович?

- Штаб-ротмистр Лейб-гвардии Гусарского полка его величества Александра первого, Сокольский Прохор Егорович, - представился гусар, резко кивнув головой. Черный витой локон упал на глаза; гусар убрал его пальцем, подкрутил ус. – Сложил голову на Бородинском поле.

- А куда тебя угораздило, рассказывать не станешь? – ехидно спросил Сокольского Воробьев. – Али стыдишься? Мне вот не рассказал до сих пор. Небось, в место, какое ни то потаенное, а?

- Ты не спрашивал, - парировал гусар и, откинув ментик, продемонстрировал Станиславу и Семену пятно крови на красном доломане. Красное на красном не очень заметно, но кровь, высохнув, потемнела, а потому пятно было вполне различимо. В отличие от гимнастерки Воробьева, прореха в доломане была не заштопана. Ну, ясно, не гусарское это дело - шитье.

– А хоть бы и в жопу, так что? – сверкнул глазами на Семена гусар. - Боевых ран и шрамов офицеру и дворянину стыдиться не след… Извольте взглянуть, вот сюда меня угораздило, сударь, - он снова повернулся к Стасу, - в самое сердце. Итальянец улан проткнул меня копьем, когда мы с моим эскадроном в составе конницы Уварова, выполняя приказ главнокомандующего, фельдмаршала Кутузова Михайло Илларионовича… а впрочем, неважно. Умер я на месте, да вот почему-то здесь оказался… Лежу и ничего не пойму. Один, вокруг все незнакомое, странное. Светло как днем. И никого рядом. На лазарет не похоже. Решил, что на том свете нахожусь… Потом сотоварищ объявился.

Стас посмотрел на Семена, но тот отрицательно качнул головой:

- Не, не я, вон тот вторым был, – Семен, криво усмехнувшись, оглянулся, и Стас проследил за его взглядом – в помещении, где они находились, был еще и четвертый. Он лежал на дальней кушетке, с головой укутавшись шинелью и, по всей вероятности, спал. – Поручик Орлов, белогвардеец. Белая кость, голубая кровь. Дрыхнет как сурок, - хохотнул старшина.

- Я не сплю, - глухо подал голос поручик Орлов.

- Так присоединяйся к нам, - позвал Семен, - тут у нас новый член образовался, четвертый…

Орлов не ответил, только дернул плечом под шинелью.

- Голубая кровь, - снова повторил Воробьев.

Окон в помещении не было, а в одной из стен угадывался контур дверного проема. Низкий белый потолок - не крашеный, натяжной, скорей всего, посредине большой растровый светильник дневного света, гладкие идеально ровные стены со светло-серым покрытием.

- Что-то не очень все это смахивает на загробный мир. Но и на госпитальную палату эта комната тоже не похожа – ни капельниц, ни каких других медицинских причиндалов… Может и правда, предбанник рая? – усмехнулся Стас.

Штаб-ротмистр пожал плечами:

- Честно сказать, милостивые государи, я себе свою смерть как-то иначе представлял. Думал, ангелы встретят и с песнопениями к боженьке отведут. А он уж решит, куда меня определять - в рай, за геройства во славу Отечества или в ад - за земные прегрешения…

- Загробного мира нет! – решительно перебил Сокольского Воробьев. – И рая никакого нет, и ада. И вообще – бога нет. Это все поповские сказки! – Он глянул на Стаса. – А ты, парень, из какого времени сюда пожаловал? Из будущего, али еще откудова?

- Да вроде… из будущего. Я так понял, тебя, Семен, в тысяча девятьсот сорок пятом… ранило?

- Ага. В ём. Весной сорок пятого года дело было. Однако в самом конце войны. Осталось чуть, да… Только не ранило меня, а убило напрочь. Осколком, я же рассказывал, прямиком в мотор.

- Хорошо, - нехотя согласился Стас, - убило. А… - Стас замялся, не зная, как обратиться к дворянину Сокольскому, все же решил не выкать, - а тебя, Прохор, улан из итальянской бригады генерала Орнано в восемьсот двенадцатом на пику взял?

- Двадцать шестого августа одна тысяча восемьсот двенадцатого года, - подтвердил гусар, спокойно восприняв такое свойское к нему обращение, даже, напротив, с уважением взглянув на Стаса, подивившись его осведомленности.

А Стас уже не удивлялся, вспомнил, что когда-то был студентом исторического факультета Полыноградского гуманитарного университета. Да не доучился, отчислили за недостойное поведение. Впрочем, поведение было вполне достойным – Стас вступился за честь своей однокурсницы и крепко накидал одному любвеобильному преподу, который имел наглость предложить Светке (так звали сокурсницу) оценку «отлично» за весь курс истории Древнего мира в обмен на романтический вечер. Причем, очень категорично предложил, сказал, что без интима, экзамен ей не сдать ни за что на свете, уж он постарается. Со Светкой у Стаса ничего не было, но он считал себя джентльменом и немного… гусаром. А препод не был ни джентльменом, ни гусаром, зато был близким родственником ректора. Стаса выгнали. А Светку тоже вскоре отчислили из университета за неуспеваемость. Нет справедливости в жизни!..

- Седьмого сентября по новому стилю, - машинально перевел Стас дату. – Выходит, что для вас, мужики, я из будущего. В двухтысячном меня… - Стас запнулся, не зная как сформулировать это событие; признать себя мертвым ему не хотелось, - ну, в общем…

- Убило, - подсказал Семен. – А этот, - Воробьев кивнул на поручика Орлова, - мне ничего о себе не рассказывал. С гусаром о чем-то шушукались, когда я в себя приходил. Ему, видать, со мной разговаривать происхождение дворянское не позволяет. С гусаром - да, а со мной…

Поручик резко откинул шинель, встал и подошел к ним.

На вид ему было около тридцати или чуть больше. Бледное мужественное лицо – прямой нос, впалые щеки, брови вразлет и неожиданно яркие синие глаза. Однако ни радости, ни печали в них не было.

- Происхождение тут абсолютно не причем, - спокойным размеренным тоном сказал он и, на секунду задумавшись, добавил: - Теперь не причем. Мы нынче все четверо в одинаковом положении. И происхождение нынче у нас одно – из покойников мы. А молчал… потому что худо мне было. Непросто, знаете ли, господа, узнать, что ты родину потерял.

- Ты жизнь свою потерял, - возразил Семен, - а родина… что ей сделается? Это ведь Россия! Россия стояла и стоять будет! Мы ее ни французу, ни вам, белопузым, ни Гитлеру не отдали. Пинками до самого Берлина фашистскую сволочь гнали! Кстати, - Семен посмотрел на Стаса. – Меня двадцать второго апреля сорок пятого убило, война еще долго продолжалась?

Стас покачал головой:

- Недолго… – быстро посчитал в уме, - через шестнадцать дней закончилась. Девятого мая – День Победы. Это святой день. В России девятого мая всегда военный парад проходит, и праздничный салют дают.

- Да, чуточку… - с досадой произнес Семен, - совсем маленько не дожил я. Всю войну прошел, четыре года считай, а до дня победы… эх!

Воробьев замолчал, и все молчали. Прохор со Стасом сочувственно смотрели на Семена Воробьева, который вдруг заморгал глазами и стал суетливо шарить по карманам. Во взгляде синих глаз Орлова сочувствия не было, но Стас успел заметить, что поручик вообще особой эмоциональностью не отличается.

- Поручик Орлов, - прервал он молчание и кивнул, представившись, – Юрий Андреевич. – Добавил тихо: - Убит при взятии Царицына. Прошит пулеметной очередью в августе одна тысяча девятьсот восемнадцатого года.

- При взятии кого? – не расслышал Семен Воробьев, который в этот момент громко сморкался в найденный наконец-то носовой платок по размеру пригодный для портянки.

- При взятии Царицына, - не повышая голоса, повторил Орлов.

- Теперь этот город называется Волгоградом, - машинально пояснил Стас.

- Что еще за Волгоград? – нахмурил опаленные брови сержант.

- Ну… в твое время, Семен, он назывался Сталинградом.

- Во как! – удивился Воробьев. – А зачем переименовали?

- Долго рассказывать. Потом как-нибудь…

- Вот же, суки! На хрена надо было великий город имени великого вождя лишать?! – В голосе Воробьева прозвучало истинное негодование, а смотрел он на Стаса. - Ну, да ладно, позже разберусь я тут с некоторыми… И чё? – Семен повернулся к Орлову. – Взяли вы Сталинград?

Орлов пожал плечами, а Стас сказал, вспомнив:

- Все попытки белоказачьей армии не имели успеха. С июля восемнадцатого по февраль девятнадцатого их было несколько. Кажется… нет, не помню, сколько конкретно. Красная армия отстояла город.

- Во! – Семен показал Орлову длинный кукиш с черной каемкой грязи под ногтем. – Мы всегда побеждаем. И Гитлер хотел Сталинград взять, а вот ему! И тебе тоже, – старшина перевел свой кукиш Стасу, и повертел им возле его носа, выказывая свое презрение, словно именно он, этот парень из будущего, являлся инициатором переименования города-героя, - за Сталинград!

- Господа, - вступил в разговор, молчавший доселе гусар Прохор Егорович Сокольский, - извольте прекратить ненужную пикировку. Нам еще Стас о себе ничего не рассказывал. А, судя по всему, он уже многое вспомнил.

- Да, - грустно сказал Стас, - вспомнил. Наверное, все вспомнил. Вот только чем и куда меня?.. Помню взрыв, а потом темнота. Боли не почувствовал, а когда очнулся, голова трещала так, что мочи не было.

- Вот в голову тебя и садануло, куда же еще, – заметил Семен. – Осколком само собой.

Стас пощупал голову и посмотрел на свои пальцы, покрывшиеся коричневой пылью засохшей крови.

- Вроде цела. И не болит уже совсем…

- Заросла рана-то, - сказал Семен, - а была о-го-го, здоровущая! Заросла, потому и не болит.

- Как это заросла? – удивился Стас.

- А вот так. – Воробьев скинул ремень, нахлобучив пилотку на голову, и потянул кверху край гимнастерки вместе с белой нательной рубахой, от низа которой был оторван большой кусок. Стас понял, что обрывок этот был использован Семеном для обтирания от крови его лица. Семен продемонстрировал Стасу и двум другим зрителям свой впалый живот и худую грудь. Раны от осколка в области сердца не наблюдалось. – Вот здеся…, - он повернулся боком, показывая уродливый шрам под частоколом ребер справа, - отметина осталась. Это меня в сорок четвертом пулей из шмайсера задело, скользом чиркнуло. Рана пустяковая, а заживала долго. Видать, зараза какая-то в нее попала. Болело, гноилось, вот и выболело. Еще старые шрамы показать могу – все на месте, я проверял, даже от аппендицита шрамик. Это еще до войны… А свежей раны нету.

- А может, ее и не было? – усомнился Стас.

- Скажешь тоже! Была. А потом заросла. Подтверди, гусар.

- Истинный крест, - кивнул Прохор.

- И у тебя была, - сказал Воробьев.

Прохор снова кивнул, подтверждая слова Семена.

- Ты дальше рассказывай, - поторопил Воробьев. – Интересно же! С кем воевал? Что за супостат на этот раз на Россию нашу матушку напал?

- Да собственно… с Чечней война идет...

- С кем? – округлил глаза Воробьев.

- С Чечней.

- Да ты что?! Чеченцы теперь враги нам? Это как же? Такие ребята бравые да удалые! У нас в роте трое бойцов было чеченов. Нет, вру, двое, один ингуш. А во всей Советской Армии?! Много. Бок о бок с ними сражались, родину от фашиста защищали. Одна у нас с чеченами родина – Советский Союз… Друг у меня, Руслан Мадаев - чеченец - настоящий друг, верный. Из одного котелка хлебали, одну самокрутку на двоих курили. Да что там самокрутка! Он меня от смерти не раз спасал, а я его… - Воробьев опустил голову. - Убило Русю в сорок третьем… - и тут же снова вскинул на парня горящий взгляд: - Как же так?! Как такое случилось, что чечены вдруг врагами нам стали?..

- Понимаешь, Семен… - Стас задумался. - Давно все это началось. Ведь я не на первой, я на второй кавказской войне… погиб. Все дело в политике. Сначала Дудаев… - Стас замолчал и, вопросительно взглянув на сотоварищей, предложил: - В общем, долго придется рассказывать. Может, как-нибудь в другой раз?..

- А что это ты, Стас, нас завтраками кормишь? – взъерепенился Семен. - Про Сталинград потом, про Чечню потом. Скрытный ты какой-то… А может, ты не за Россию голову сложил? А, Стасик?.. Может, ты против Советского Союза воевал? – Взгляд старшины Воробьева загорелся недоверием. – Как этот… белогвардеец?

- Я за родину воевал, - спокойно возразил Орлов, - за Россию.

- Знаю я, за какую Россию ты воевал, - махнул рукой Воробьев. – Не за Россию ты воевал, а за богатство, за барахло свое.

Орлов усмехнулся кончиками губ и пожал плечами - спорить с Семеном казалось ему занятием глупым и бесперспективным.

- Или может, ты скажешь, за идею воевал? – не унимался Воробьев. – Тогда почему так хреново? Выперли мы всю белогвардейскую нечисть из России. Кто из вас, из дворян, да князьев в живых остался, все кто куда разбежались. Кто в Париж, кто в Константинополь. Попердывали оттудова, не без этого. Да только Советский Союз, - Семен поднял сжатый кулак, - это сила! Его не запугать никому и не разрушить!

- Может, я тебя расстрою, Семен, - сказал Стас, сочувственно посмотрев на Воробьева, - но Советского Союза уже нет.

- Как нет? – охнул сержант и заморгал глазами.

- Лопнул Советский Союз в девяносто первом. Все республики пожелали стать независимыми и разбежались. Теперь в каждой стране свой президент.

- Президе-е-ент? Это как в Америке что ли? – спросил огорошенный таким страшным известием Семен.

- Вроде того. А Чечня от России не отделилась, осталась в составе. Но… толку-то, - Стас махнул рукой.

- Остаться остались, но сделались врагами, - догадался поручик Орлов.

- Не все чеченцы враги, - принялся объяснять Стас, – только боевики. Бандиты, то есть. А мирные жители – нормальные, лояльные России граждане. Им там, в Чечне, тоже не сладко. Бандиты своих прессуют не меньше, чем наших… Нет, ну не так, конечно. Русских они вообще ненавидят. А нефть из нефтепроводов и скважин воруют, нашу, российскую, между прочим. Наркотой всю страну завалили, фальшивыми деньгами. Людей похищают и выкуп требуют. А если у родственников денег на выкуп нет, над пленниками издеваются, в ямах их держат, работать на себя заставляют от зари и до темна за глоток воды и кусок хлеба. А потом головы им отрезают, а мужикам еще и яйца! Это что, терпеть все? Вот и решил наш президент порядок навести.

- И что, - спросил Орлов, - с кем Россия еще воюет в настоящий момент?

- Больше не с кем. Но отношения… я бы не сказал, что они у нас со всеми соседями хорошие. Понимаете, Юрий Андреевич…

- Можно просто – Юрий, - разрешил Орлов.

- Понимаешь, Юра, все хотели независимости, они ее получили. А что дальше? Экономически-то все республики от России зависели. В одиночку политику вершить – умельцы нашлись, а экономика… тут вопросы. Жрать нечего стало, кого-то обвинить в этом надо. Не себя ведь, любимого. А кого проще всего? Россию, конечно: Россия такая, Россия сякая…

- Ну, дела, - сказал Семен. – Советский Союз развалили, со всеми перессорились… А Украина? А Белоруссия?! С ними-то как? Они же братья наши, славяне.

- Ну… - замялся Стас.

- Понятно, - выдохнул Воробьев, - просрали родину.

- А ничего хорошего и не могло получиться, - заявил поручик Орлов, – если за управление государством берется всякое быдло.

- Ты кого быдлом назвал?! – подскочил Семен и двинулся с кулаками на поручика Орлова. – Ты Ленина и Сталина быдлом обозвал?

- Господа! Господа! – Гусар Прохор Егорович Сокольский встал между ссорящимися.

- Ты кого господином назвал?! – услышав оскорбительное, как ему казалось, обращение, Семен тут же переменил объект атаки, но драку начинать не спешил. – Я тебе не господин, запомни это штабс-капитан!

- Штаб-ротмистр, - поправил Прохор. – Хорошо, не господин. Как прикажешь к тебе обращаться?

- Зови меня товарищем, - гордо заявил Воробьев. – Товарищ старшина или товарищ Воробьев.

– Хорошо, товарищ Воробьев… И все-таки, не надо так жарко выяснять отношения. И вообще не надо. Не самая подходящая ситуация для драки. Нам, господа… и товарищ Воробьев, о другом сейчас подумать надобно.

- Тебе надобно, ты и думай о чем хошь, - огрызнулся Семен и, вспомнив, заметил: – А не ты ли, гусар, меня на дуэль надысь вызвать собирался?

- Про дуэль это ты, товарищ Семен, сам придумал, у меня и в мыслях такого не было.

- Как это не было?! Ты говорил: за такие слова на дуэль вызывают.

- О дуэли я ничего не говорил, - повторил Прохор и, видя, что Семен немного остыл, продолжил: - Итак, господа, предлагаю прекратить разного рода пикировки и поразмышлять вот над чем…

- Над чем? – тут же спросил Семен, которого всего лишь несколько секунд назад совершенно не заинтересовало предложение Сокольского подумать.

- Во-первых, - гусар стал загибать свои длинные сильные, но излишне красивые и ухоженные, по мнению Семена, пальцы, - зачем мы здесь? Второе: где это – здесь? И, наконец, почему именно мы?

- Ответ на третий вопрос кажется мне наиболее простым, - немного подумав, сказал поручик Орлов. – Вернее, это не ответ, но есть нечто, объединяющее всех нас. Все мы полегли на полях сражений, отдав свои жизни за родину. Еще конкретней – за Россию.

- Это ты что ли за Россию жизнь отдал? – с вызовом спросил Воробьев, хмуро глядя на Орлова.

- А почему нет? – пожал плечами Прохор Сокольский. – В моем и в твоем, Семен, случае все очевидно. Чужеземец напал на Россию, мы встали на ее защиту и погибли геройски. Но и Юрий Андреевич защищал родину, ту родину, которую он считал своей и единственной. И не важно, кто был его врагом. И Стас… Хоть он и не с чужестранными захватчиками сражался, а с жителями своей страны, но...

- Ну, не только, - покачал головой Стас. - На стороне чеченцев много иностранных наемников воюет. Хаттаб, например, араб. Сука бородатая! Да там полно арабов и прочих мусульман.

- …Стас тоже родину защищал. Мирных жителей, россиян.

Воробьев хмыкнул, но промолчал.

- Итак, господа, - продолжил Сокольский, - здесь собрались воины - патриоты России. Погибшие воины…

- Мужики! – в голову Стаса пришла неожиданная мысль. - У меня есть еще одна версия. Правда, она… как бы это сказать?..

- Говорите, Станислав, - подбодрил его Орлов. - Чем больше версий, тем короче путь к истине.

- А что если нас по птичьему признаку сгруппировали?

- Как это? – не понял Семен. – По какому такому птичьему признаку? Ну-ка, ну-ка. Про ангелов с их песнопениями я уже байку тут слушал. Чего еще про птичек расскажете?

- Все просто, - стал объяснять Стас. – Ты Воробьев, Прохор - Сокольский, Юра – Орлов.

- А ты? – спросил Семен.

- Да, кстати, - заметил Сокольский, - по фамилии ты не назвался.

- У меня смешная фамилия. Я Филин. Станислав Иванович Филин.

- Как?

- Фи-лин, - по слогам повторил Стас и посмотрел на реакцию товарищей. Прохор крякнул, Юра опустил глаза и почесал нос, спрятав улыбку в ладонь. Семен, казалось, не понял.

- Ну и что? – сказал он. – Что здесь такого смешного? Не согласен.

- С чем ты не согласен? – спросил его Орлов.

- Чем это филин смешней воробья?

- Если ты, Семен претендуешь на самую смешную фамилию, - с улыбкой сказал Сокольский, - что ж, я не против. Пусть твоя фамилия самая смешная. Однако в замечании Стаса что-то есть, господа.

- Но не думаете же вы… - начал поручик Орлов, но его слова были прерваны внезапным появлением на свободной кушетке человека в средневековых доспехах и в белом балахоне с вышитым крестом на груди. Рука в железной перчатке сжимала цилиндрический шлем с алым плюмажем, с короткими острыми рожками и с прорезью для глаз. Длинные спирали белокурых волос падали на лицо и, переплетаясь с бородой, закрывали его целиком.

Все четверо изумленно уставились на пришельца, но тот вдруг стал быстро таять и вскоре исчез. Вместе со шлемом и перьями.

И тут же на его месте появился другой, одетый в черную куртку с глухим воротом, черные брюки и черные лакированные штиблеты. На глазах – черные очки. Он полежал на кушетке неподвижно секунд десять, потом его рука, на которую, кстати, была натянута черная кожаная перчатка, судорожно, короткими механическими рывками потянулась к очкам. Снять очки черный человек не успел, так как вдруг тоже бесследно растаял, уступив место… даме.

Незнакомка оказалась молодой соблазнительной блондинкой и предстала перед изумленной публикой неглиже. Белье на девушке было довольно странное - кожаное с металлическими бляшками и с шипами на них. А на нежные предплечья и голени стройных ног были прицеплены щитки, тоже кожаные и тоже сплошь в шипах. Впрочем, этот необычный наряд был не столько странен, сколько дополнительно придавал веса и без того льющейся через край сексуальности новоявленной. Блондинка силилась открыть глаза, и если бы ей это удалось, то они (Стас в этом совершенно не сомневался) оказались бы ярко-голубыми и бездонными как весеннее небо.

Девица застонала, да так жалостно и вместе с тем призывно, что троих джентльменов (Семен остался сидеть на кушетке, недоуменно скривившись и почесывая затылок) мигом смело со своих мест и толкнуло к кушетке, на которой страдала прекрасная воительница.

Первым оказался штаб-ротмистр. Он хотел приподнять страждущую за плечи, однако его руки прошли сквозь девичье тело.

В ту же секунду незнакомка исчезла.

- Что это было? – гусар изумленно посмотрел на товарищей.

- Кто его знает! – Стас был потрясен не меньше Сокольского. – Баба в бронированном лифчике, рыцарь средневековый, и этот… человек в черном… агент Смит. Фантомы какие-то. Такое впечатление, что все они - персонажи компьютерных игр.

- А это что еще за ерундовина, – недоуменно спросил Семен Воробьев. - фантомы, игры какие-то?..

Стас не ответил, посмотрел на стену, в которой был заметен проем и подумал: «На все вопросы нам скоро должен кто-то ответить. Иначе…» Что будет, если обитатели здешнего мира не придут и не ответят на все накопившиеся вопросы, Стас не сумел предположить.

- Я что-то есть захотел, - сказал он.

- Я уже давно хочу, - грустно откликнулся Прохор.

- А вы о жратве не думайте, - предложил Семен. – Вот я не думаю…

- И что, - спросил Сокольский, - не хочешь?

- Почему? Хочу. Просто не думаю. Вот закурить бы сейчас - это дело!

- А ты не думай о табаке, - подколол Семена Прохор.

- Господа! – сказал Орлов, - а ведь мы живые. Мертвые, как известно, есть не хотят.

- И не потеют, - саркастически заметил Семен. – А кому известно? Ты что, уже был однажды покойником?

Легкое шипение заставило всех повернуться к дверному проему.

На пороге стоял мужчина средних лет и далеко не спортивной фигуры, несовершенство форм которой не мог скрыть даже балахонистый комбинезон светло-серого цвета. У вошедшего наблюдались серьезные залысины, короткая прическа тусклого пепельного цвета смахивала на лишайник. Глаза были под цвет прическе и балахону – серые, без блеска. Маловыразительный облик дополнялся скошенным безвольным подбородком.

- На ангела не похож, - тряхнул кудрявой головой гусар.

- На боженьку тоже не тянет, - подхватил Стас.

- Ты кто? – спросил Семен.

- Здравствуйте. Добро пожаловать в наш мир, который теперь и ваш тоже, - изрек незнакомец. - Меня зовут Федором Джоновичем…

- Интересное сочетание: Федор и вдруг Джонович, - заметил Стас. – Или Джонович – это фамилия? Ты не югослав случаем?

- Отчество, - сказал Федор Джонович. – А фамилия моя чисто русская - Скворцов. Но мы редко называем друг друга по фамилии и еще реже величаем по отчеству. Обычно просто – по именам. Меня вы можете называть Федором. Итак, я готов ответить на все ваши вопросы. Но вначале…

- Федя, мы на Земле? – не дал договорить Скворцову Стас.

Скворцов кивнул, но, вдруг погрустнев, сказал:

- Точнее, под землей.

- Так это ад! – воскликнул Сокольский.

- Ад?.. – задумался Федор. – Ах, да… Нет, это не ад, не преисподняя, как вы это называете. Я обо всем вам расскажу, но вначале…

- Год нынче какой на дворе? – спросил Стас.

- На дворе?.. – не понял Федор.

- Ну, в смысле, в каком времени мы оказались? Какой год сейчас?

- Две тысячи двести девяносто пятый.

- Фью! – присвистнул Сокольский.

- Ни фига себе! – чему-то обрадовался Филин. – Вот нас занесло, мужики!

- А нам тут есть дадут? – неожиданно спросил Воробьев, который сам предлагал недавно о еде не думать.

- Да... люди из глубокого прошлого страдают отсутствием деликатности, - тихо и не совсем внятно произнес Федор, по-видимому, он разговаривал сам с собой. - Эту особенность надо учесть при дальнейшем общении. А впрочем, их несдержанность говорит о том, что наши предположения…

- Чего ты там бормочешь? Я вопрос задал: харч будет?

- Естественно. Все будет – и еда, и все остальное. – Федор почему-то обиженно засопел – вот-вот расплачется. - Только я попросил бы вас: не перебивайте меня, пожалуйста. Вы меня все время перебиваете, не даете слова сказать.

- Говорите, Федор Джонович, мы будем соблюдать приличия, - пообещал за всех Орлов. Семен сердито сверкнул на поручика глазами, но промолчал. – Лишь один вопрос. Последний.

- Хорошо, - разрешил Федор, вздохнув, - задавайте.

- Мы живые?

- Я отвечу коротко: да, живые… А теперь, если позволите, я скажу то, что хотел. – Федор перевел дух. - Прежде чем приступить к пространным объяснениям и ответить вам на все накопившиеся вопросы: где вы находитесь, почему именно вы сюда попали, а, главное – в чем заключается ваша миссия, я должен сопроводить вас в санитарный бокс.

- Это еще зачем?! – не удержался от вопроса Семен.

- Мы возьмем у вас образцы крови, слюны, клеточной ткани… ну, еще кое-что. Не волнуйтесь, это совершенно безболезненно. Но необходимо. Надо провести анализы на предмет обнаружения явных и скрытых заболеваний, чтобы исключить возможность проникновения в наш мир извне какой-либо инфекции.

- А если мы заразные, нас того? – Семен резанул себя по горлу ребром ладони.

- Ну что вы, - улыбнулся Федор, - нет, конечно! Если какие-то отклонения от нормы будут выявлены, вас быстро излечат, - он подозрительно взглянул на Семена, который в этот момент чесал затылок. Семен заметил этот взгляд, и чесаться перестал, – выведут паразитов, в случае их обнаружения, естественно. Короче говоря, вас приведут в норму, и в наш мир вы войдете совершенно здоровыми и чистыми. Вам выдадут новую одежду…

- Я бы хотел оставить эту! – гордо заявил Прохор и щелчком сбил несуществующую пылинку на обшлаге своего ментика.

- Да-да, - поддакнул Семен. – И мне моя гимнастерка дорога как память. И ремень тоже. И сапоги.

- Вашу старую одежду продезинфицируют и вернут. Но, я думаю, что в новой одежде вам будет намного удобней жить и работать.

- Вы нас на себя работать заставите? – спросил Стас. – Мы что, пленные?

- Вы наши гости. Но, тем не менее, думаю, что нашу просьбу вы исполнить должны. Хотя бы из благодарности за воскрешение. А на все вопросы я отвечу, но позже, - напомнил Федор. – Прошу следовать за мной.

Едва они вышли из помещения, дверь с шипением стала закрываться. Она еще не полностью закрылась, а за ней уже стало происходить что-то необычное - раздалось гудение и попискивание.

Заметив недоуменные взгляды своих гостей, Федор пояснил:

- Это помещение было подготовлено специально для вашего прибытия. Сейчас началась его санитарная обработка.

- Паразитов уничтожают, – с видом оскорбленного достоинства изрек Семен.