Гасконец. Том 2. Париж

Глава 12

Какое-то время мы ещё провели в сборах. Конечно же, морское путешествие дело нелёгкое и нам пришлось позаботиться не столько о припасах, сколько об тёплой одежде и плащах. Затем уже мы отправились ещё раз обговорить всё с капитаном Мансфельдом.

Он выходил из испанского порта под испанским же флагом и судно свое ловко маскировал под торговое. Однако почти все в порту Дюнкерка знали, что на самом деле капитан Мансфельд является вполне себе честным голландским капером. Или приватиром, как сами себя называли те голландцы, что топили испанские суда. Честное слово, я так не понял, есть ли между этими понятиями, разница. Я всегда был человеком предельно далёким от моря.

В любом случае, корабль Мансфельда покинул порт Дюнкерка на рассвете следующего дня. У Миледи началась морская болезнь фактически сразу же. С одной стороны, это было даже хорошо, был повод спрятать её в каюте и не показывать лишний раз матросам и другим подозрительным личностям. Да и мне, в общем-то, было спокойнее проводить время с ней, ухаживать и всячески поддерживать несчастную девушку.

— Скажите, Шарль, — в первую ночь, обратилась Миледи. — Вам не противно?

— Что? — я погладил практически зелёную девушку по волосам. Очень хотелось ласково назвать её «моей кикиморой», но я боялся, что не смогу это адекватно перевести на французский.

— Я совсем расклеилась в этом проклятом море, — произнесла Анна де Бейл и без сил откинулась на подушку.

Я только посмеялся и снова погладил её по голове.

— Уверен, некоторая аристократическая бледность скоро снова войдёт в моду, — сказал я. Волны вновь поднялись, и бедная Анна де Бейл уже ничего не могла мне ответить.

Разумеется, все три мушкетёра большую часть времени проводили на палубе. Им, в отличие от меня, было интересно всё, что было связано с морским делом. Они донимали матросов, рассматривали капитана. Было бы, конечно, разумнее, если бы они рассматривали паруса и мачты, но нет, они буквально пялились на капитана и всячески обсуждали его внешность и привычки. Не знаю, кажется, было не слишком вежливо с их стороны, но Мансфельд абсолютно никак не переживал по этому поводу.

Первый день морского пути прошёл совершенно спокойно, мы шли как честное испанское торговое судно. Утром второго дня, мы заметили другое испанское судно. И флаг был тут же спущен. Вместо «Веселого Роджера» подняли английский флаг, чему я даже не слишком удивился.

Затем сняли какие-то, то ли набивки, то ли доски с бортов. Не могу быть точно уверенным, никогда не был морским волком, и всё в тот день для меня было похоже на эпизод из мультфильма «Остров сокровищ». Важно то, что, когда испанский корабль, как бы он ни назывался, приблизился на расстоянии пушечного выстрела, мы начали маневрировать и поворачиваться к нему полным бортом орудий.

Пушки запели. Я не присутствовал среди артиллеристов во время осады Бапома. В тот момент, я был в самом городе, но тот оглушительный грохот запомнил на всю жизнь. Так вот здесь было еще громче и страшнее. Пушки буквально рвали в воздух, и каким-то образом капитан Мансфельд умудрялся прикрикивать их.

Он кричал так громко, что все солдаты и матросы сразу же занимали свои позиции, и сновали туда и сюда, быстро и умело. Кто-то перезаряжал пушки, кто-то готовил небольшие перекидные мостики, кто-то в свою очередь, пытался залатать те повреждения, что наносил ответный огонь. Конечно же, на торговом судне испанцев тоже имелись свои пушки, иначе и быть не могло.

Я потерял счет времени. Не то, что я был оглушен, скорее просто не очень хорошо понимал, как именно должна развиваться морская битва. Казалось, мы должны кружить друг вокруг друга несколько часов, обстреливая из пушек, пока один из нас не сдастся, но нет. Кажется, прошло несколько минут, прежде чем мы перебили одну или две мачты, проделали пару отверстий в борту неприятели, и затем начали сближаться.

Мансфельд приказал нам готовиться к абордажу. Разумеется, мушкетёры были только рады пустить кровь испанцам. Мне это странное желание в любой ситуации, пойти драться с кем попало, показалось несколько излишним. Но для всех, я всё-таки был шевалье д'Артаньяном, а не человеком 21 века. Так что мне пришлось готовить и аркебузу, и пистолет, и, конечно, шпагу.

Когда корабли начали сближаться, мы с мушкетёрами выстрелили первыми. Приказа нам никто не отдавал, но капитан одобрительно кивнул, когда наша четвёрка проявила инициативу. Первые вражеские матросы начали падать за борт. Я не доверил никому из команды свою аркебузу, поэтому, выстрелив раз, положил её на борт. Следующие оставшиеся в запасе три или четыре выстрела, я произвёл из пистолета.

И только когда корабли уже почти столкнулись и начали перекидывать через борта первые абордажные мостики, мы сделали еще по одну выстрелу, выхватили шпаги и побежали вперед. Мы выскочили на мостики одними из первых, но нас уже встречала группа вполне себе готовых к бою головорезов.

Большая часть из них напоминали пиратов куда больше, чем люди Мансфельда. Нас встретили черные повязки, золотые зубы и огромные абордажные сабли. У кого-то было даже несколько пистолетов с раструбом. Я сразу нацелился на человека с таким пистолетом. Во-первых, потому что я хотел заключить его себе, а во-вторых, потому что он казался каким-то уж слишком опасным. К моему удивлению, такой пистолет стрелял не картечью, хотя было бы здорово. По-видимому, раструб был сделан просто для того, чтобы было проще засыпать порох во время морской качки.

Так или иначе, я застрелил обладателя этого прекрасного пистолета фактически в ту же секунду, как только увидел, и побежала к нему. К сожалению, тело матроса заслонили еще нескольких товарищей, и пришлось драться уже с ними. Звенела сталь, но ее быстро перекричали шум волн и множество голосов.

Несколько человек попытались нас окружить нашу четвёрку, однако мы всё равно продвигались вперед. Нашей задачей было дать возможность матросам с пиратского судна проникнуть глубже на вражескую палубу. Большую часть времени я скорее оборонялся, продвигаясь вперед. Практически не пытался никого убить, не совершал каких-то особенно яростных выпадов. Моей задачей было отвоевывать себе каждый небольшой шажок пространства, для того, чтобы помочь пиратам выбраться на палубу.

Ну и для того, чтобы самому поближе подойти к столь интересующему меня пистолету.

Арман дрался ловчее всех. Несмотря на то, что вряд ли он часто ходил под парусом, его как будто бы совершенно не волновали тряска, качка. Да и вообще то, что сражались мы в достаточно узком пространстве. Он проскользнул у меня за спиной, воткнул шпагу в горло одному из испанцев, резко выдернул ее так, что кровь брызнула мне на лицо, и тут же протанцевал дальше.

Даже Анри д'Арамитц, всегда считавшийся лучшим фехтовальщиком из нас четырех, присвистнул, глядя на то, как ловко Арман сражается на палубе корабля. А вот де Порто приходилось так же паршиво, как и мне. Он едва справлялся с тем, чтобы просто не упасть за борт.

В какой-то момент его теснили от нас. Сначала здоровяк надолго застрял у самого борта. Он бодался с одним противником, затем этого противника заколол кто-то из голландских матросов. А Исаак де Порто так и остался стоять у бортика испанского корабля, пытаясь отдышаться и, наверное, не расплескать свой завтрак за борт. Битва, между тем, продолжалась.

С большим трудом, мы отвоевали себе первые два или три метра палубы. Я успел даже подхватить пистолет с раструбом. Он был всё ещё заряжен, и даже пуля не выпала. Так что новое приобретение помогло мне пристрелить ближайшего испанца, и я сразу же засунул его за пояс.

— Отвратительная толкучка! — выдохнул Анри д'Арамитц, становясь бок о бок со мной.

Ещё один испанец свалился под ноги гугеноту, но казалось, что это никак не влияло на их общее количество. Я смог заколоть другого матроса, а потом перед нами возник радостный и покрытый кровью Арман д'Атос. Он успел приподнять шляпу, воткнуть шпагу в грудь какого-то несчастного испанца, а потом снова исчезнуть в суматохе боя.

— Я понял, Анри. Мне всё-таки не нравится абордаж, — грустно сказал я.

В какой-то момент испанцы поняли, что, во-первых, нас больше. Во-вторых, больше нас становилось очень стремительно, а вот их, лишь стремительно меньше. Испанский торговый корабль, хоть и имел на борту множество солдат, офицеров, всё же решил бросить оружие. Капитан Мансфельд с улыбкой вышел вперед, принимая сдачу. Я ожидал, что мы просто перетащим все ценности, однако судно было решено затопить.

Это решение чуть было не привело к тому, что сдавшиеся испанцы попытались снова схватиться за оружие. Однако они уже были окружены, да и в тотальном меньшинстве. И всё же, приказ Мансфельда вызвал у нас, мушкетеров, некоторый шок. Я вышел вперед и сказал:

— Капитан, а зачем вы топите судно?

Мансфельд лишь посмотрел на меня, хмыкнул в свои пышные соломенные усы, да ничего не ответил.

Матросы начали вытаскивать с корабля ценности, а офицеров и команду связали. Тем, кто не был испанским подданным, предложили место у нас в качестве матросов и какой-то рабочей силы. Почти все отказались, кроме пары мальчишек лет тринадцати-четырнадцати, которых сами испанцы завербовали, скорее насильно. Остальных спустили в лодки и отправили куда глаза глядят.

Им развязали руки только когда лодки уже готовили спустить на воду. Оставили какие-то припасы и весла, но особенных шансов у этих людей не было. Я смотрел на Мансфельда, пытаясь понять, насколько же жестоким нужно быть, чтобы, приняв пленных, позволить себе такое решение. Фактически оставив людей умирать в открытом море. Дорога домой — что в ближайший испанский порт, что в Англию — была для простой лодки практически невозможной.

Мансфельду, думаю, моя выходка на понравилась. Когда судно затопили, он решил поговорить со мной наедине. Отвел меня к каютам и тихо и злобно спросил:

— Мне кажется, шевалье, что вам нравятся испанцы?

— Нет, ни в коем случае, месье, — ответил я. — С чего бы они мне нравились?

— С того, что вы по какой-то причине забываете о войне. Каждый корабль, каждая маленькая медная монетка что они приносят идут на пользу испанскому престолу. Почему вы думаете, что можно было ставить этот корабль? Вы знаете, столько стоит один такой корабль?

— Я догадываюсь, месье, что немало.

— Так почему же я должен был такое богатство оставлять врагу? — с нажимом спросил Мансфельд. Я вздохнул.

— Но люди на лодках, как они, доберутся до берега⁈

— Эти люди знали, на что шли. Эти люди не стали бы брать нас в плен. Запомните, пиратов, шевалье, в плен не берут, их… — Мансфельд вдруг рассмеялся. — Нас вешают сразу. Или топят. Так что я дал им шанс. Вы кто-нибудь давали своим врагам шанс, шевалье д'Артаньян?

Я кивнул.

— Наверное, чаще, чем нужно, — ответил я, но Мансфельд только покачал головой. Как будто бы, наши отношения после этого с ним не заладились.

Я пытался обсудить с мушкетёрами, случившимися, но никто из них не осудил Мансфельда. Наверное, это не только меня расстраивало, хотя с чего я мог ожидать. В душе я оставался человеком 21 века, которого такие выходки совершенно точно не устраивали. Так или иначе к третьему дню пути мы прибыли берегам старой доброй Англии.

Нас встретил туманный порт Дувра. Это был достаточно крупный британский городок. Большая часть населения которого жила морем и войной. Наверное, запах войны стоял особенно сильно.

Я увидел и множество цехов, где прямо сейчас отливали пушки и многочисленные мануфактуры, где ткали паруса. Несколько кораблей уже стояло на приколе. Я понимал, что британский флот набирает силу и ждет очередной схватки с испанцами.

Как будто бы это было бы нам только на руку, но я уже начинал уставать от этой постоянной бесконечной войны всех со всеми. В любом случае, в Дувре мы остались ненадолго. Наша главная цель была на севере, в самом Лондоне. Мы переоделись в благочестивых британских джентри. Проблема была в том, что мы всё ещё несли с собой пистолеты и аркебузы.

Как только мы выехали из Дувра по направлению к Лондону, ко мне сразу же обратился Исаак де Порто.

— Шарль, друг мой, — сказал он, — я надеюсь, вы понимаете сложную политическую ситуацию, в которой сейчас находится наша соседка Англия.

Слово «соседка» он выделил без какого бы то ни было уважения или радости. Конечно же, англичане были для нас не меньшими врагами, чем испанцами, и просто сейчас наш общий враг оказался чуть более неприятным, чем раньше. Я покачал головой.

— Вроде бы там была какая-то войнушка? — спросил я.

— Нет-нет, что вы, не войнушка, скорее мятеж. Шутка в том, что начал его сам Король Карл.

— Что? — не понял я.

— Король распустил парламент. Парламент собрал войска. Король тоже собрал войска. И сейчас они где-то на севере. Думаю, очень скоро даже сойдутся, — с наслаждением деревенской сплетницы, рассказывал де Порто. Я только пожал плечами.

— Нам-то что с этого? Нам нужно попасть в Лондон, в то место, где по указаниям короля был похоронен Бекингем, и всё.

— В этом-то и проблема, друг мой, — усмехнулся подъехавший к нам Анри д'Арамитц.

— Карл Первый повелел похоронить Бекингема в королевской резиденции в Вестминстерском аббатстве. И вот попасть туда, учитывая всю неприятную ситуацию, будет очень и очень тяжело, — продолжал гугенот.

Исаак многозначительно кивал, соглашаясь. Арман д'Атос, будучи, наверное, самым здравомыслящим членом нашей группы, рассматривал унылые английские пейзажи.

Я только пожал плечами.

— А что нам еще остается? Может быть выдадим себя за потомков королевской крови или еще чем-то такое?

— Нет, вряд ли это получится. Мне кажется, нам скорее лучше проникать тайком. Под покровом ночи, — подал голос Арман.

Какое-то время мы ещё продолжали обсуждение, однако я быстро заметил, что Миледи кажется, как будто бы отчуждённой и невеселой. Она плелась позади нас, опустив голову и никак не вступала в беседу. Я чуть-чуть справил темп, чтобы наши лошади поравнялись, оставив мушкетеров дальше придумывать планы проникновения в Вестминстерское аббатство.

— Мой друг, что с вами? — спросил я у миледи, осторожно касаясь ее руки. Она повернулась, и несколько секунд долго смотрела на меня своими чудесными зелеными глазами. Только потом она сказала:

— Я не думала, что мы… не знала, что нам придется проникать так далеко в Англию. Если честно, я очень хочу домой.

— У вас есть родственники в Англии? — спросил я. Она покачала головой.

— Нет-нет. Как вы могли догадаться, фамилию Винтер я просто выдумала, поскольку де Бофора встретила зимой.

Я кивнул.

— Да, я знал. Мало ли что. Вы никогда не были знакомы с Бекингемом?

Миледи покачала головой.

— Как я могу его знать? Бекингема убили, по-моему, когда мне было лет шесть, может быть, десять. Точно не знаю.

Мы замолчали на минуту. Впереди всё раздавался весёлый спор трёх мушкетёров. Арман предлагал взобраться на стену, и уже оттуда проскользнуть внутрь. Анри считал, что будет проще сперва победить всех сторонников Парламента, а потом уже просить Карла Первого разрешить нам выкопать труп его приятеля.

— Вам-то хочется домой? — вдруг спросила Анна де Бейл.

— Не бойтесь, скоро мы вернемся, — вместо ответа, принялся я успокаивать девушку. Дом для меня был темой слишком сложной.

— Нет-нет-нет, вы не понимаете, я имею в виду домой. Я много лет не была дома по-настоящему.

— Вы не из Парижа? — спросил я.

— Из бедного пригорода Парижа. Но не в этом дело. Я имела в виду церковь, где служил мой брат.

Мы замолчали. Остаток пути до Лондона, я держал её за руку и молчал.

А мушкетёры старались давать нам время наедине. Весь путь они не вмешивались в наши дела и в основном болтали между собой. Три мушкетёра ехали впереди, о чём-то общаясь, а я большую часть времени проводил с Миледи. По крайней мере я рад, что никто из них не ревновал.

Самым сложное было спрятать аркебузу, но благо я нашел решение на одном из постоялых дворов, перед самым Лондоном. Там я прикупил здоровенный сундук. Набил его каким-то дешевыми тканями и спрятал снизу в свою аркебузу.

Этот сундучок мы повесили на де Порто, которого, как и самого большого из нас, назначили наименее знатным. Конечно, его честь это очень сильно покоробило, но мы клятвенно уверяли де Порто, что будем обращаться с ним максимально вежливо. Так что, на здоровяка сгрузили все вещи, и мы въехали в Лондон.

Город был серым и не слишком запоминающимся. В этом плане, Лондон не был похож на Париж. Он был пыльным и грязным. Практически повсюду пахло то ли маслом, то ли дегтем. Прямо здесь же строили корабли. Спускались прямо в Темзу и запах дегтя, которым смолили палубу и доски, бил в нос. От запаха вообще было сложно укрыться.

Может быть я просто уже привык к Парижу его запахам, но как будто бы каждый новый город пытался удивить меня новым сочетанием отвратительных ароматов. Если честно, я скучал по Гаскони.

Я даже обратился к Миледи с вопросом, хочет ли она после нашего краткого пребывания в Париже вернуться ко мне в Гасконь. Она только рассмеялась, и сказала, что решит это уже после свадьбы.

Мы вошли в город к полудню. Быстро сняли небольшую комнату на постоялом дворе у берега Темзы. Там ужасно пахло, но выбора у нас не было.

А уже к закату мы оставили Миледи одну в комнате, заперев ее и оставив пистолет и аркебузу, на всякий случай. Очевидно, пистолет ей отдал д'Арамитц. У меня же был с собой этот новый удивительный пистолет с раструбом, который я нес в седельной сумке и, конечно же, мой старый трофейный пистолет.

Не доезжая немного до Вестминстерского аббатства, де Порто выдал нам неизвестно где купленные бенедиктинские робы. Мы быстро переоделись, спрятали лошадок во дворе какого-то не слишком знатного горожанина. Тот бы похож на бандита, но Исаак передал ему пару золотых испанских дублонов и сказал на испанском:

— Я дам больше, когда вернусь.

Мужчина с улыбкой закивал. Мы, уже переодетые в бенедиктинцев, приблизились к Часовне Святой Марии. Точнее, мы приблизились к одной из выдающихся частей монструозного аббатства, а уже через минуту, де Порто объяснил мне, что вот эта конкретная часть и есть Часовня.

— И что нам с того? — не понял я.

— Пока ты ворковал с гугеноткой, мой дорогой друг, я уже обо всём договорился, — рассмеялся де Порто.

Арман и Анри только пожали плечами. Мы подошли к одной из небольших и практически незаметных дверей, скрывающихся в теле Часовни. Де Порто дважды постучал. Ему открыли практически сразу же. Бенедиктинец, ничем не отличающийся от нас, осторожно выскользнул за дверь и прикрыл её за собой.

— Боюсь, вы слишком рано, — прошептал он на французском.

В руках де Порто мелькнула ещё одна золотая монета. Правда уже не испанская. Он держал в ладони луидор. Бенедиктинец быстро схватил золотой, спрятал его где-то в складках своей робы, а потом зашептал:

— Да нет же, вам правда нужно побродить где-то ещё минут тридцать.

— Что такого могло случиться, — нетерпеливо спросил Исаак. Мы переглянулись с Анри д'Арамитцем.

— Брат, лучше и впрямь немного пройтись, — сказал я. Де Порто вздохнул.

— Что-то серьёзное? — спросил он у бенедиктинца. Тот кивнул.

— Ну для чего мне лгать вам, — ответил он. — Возвращайтесь через полчаса.

Мы уже собирались уходить, но незаметная дверь часовни снова отворилась. На пороге стоял мужчина, одетый в чёрное, но с белым воротником. На его голове была высокая чёрная шляпа, на поясе висели шпага и пистолет. Нахмурив кустистые брови, он рявкнул что-то бенедиктинцу.

В своей прошлой жизни, я неплохо знал английский. А вот в моём теле — теле Шарля Ожье де Батса — нужных нейронных связей не оказалось. Я попытался сосредоточиться, вспомнить хотя бы слово, и тут же моя голова взорвалась от боли. Я схватился за виски.

Мужчина в чёрном обратился ко мне. Чем сильнее я пытался вслушиваться, тем больнее мне было. Хуже того, никто из трёх мушкетёров так ему и не ответил. Тогда бенедиктинец начал что-то тихо и испуганно лепетать. Человек в чёрном снова на него рявкнул и тот заткнулся. Боль пронзала голову тысячей маленьких иголок.

Мужчина снова задал мне какой-то вопрос. Я промычал что-то среднее между всеми известными мне согласными звуками. Тогда человек в чёрном усмехнулся и вытащил из ножен шпагу.