Фурия первого лорда

Глава 10

Амара подавила неразумное жгучее желание велеть Циррусу перекрыть Сенатору Валериусу доступ воздуха.

Она решила, что ей совершенно не нужно душить его. Не до смерти, по крайней мере.

Ей вполне хватило бы наблюдать, как он посинеет и потеряет сознание… но он был такой мерзкий, что она едва могла доверять себе.

Поэтому вместо убийства либо приятного почти-убийства она спокойно положила руки на колени и заставила себя успокоиться.

Бернард наклонился и прошептал:

— Если бы я вежливо тебя попросил, как ты думаешь, смогла бы ты задушить этого самодовольного идиота прямо отсюда?

Она попыталась подавить смешок, поднявшийся из ее глубин, но в этом не преуспела.

Она зажала рот ладонью, но, тем не менее, получила немало раздраженных взглядов от аудитории амфитеатра.

— Сегодня в репертуаре трагедия, — тихо проворчал Бернард, наклонившись ближе и положив ладонь на ее руку, как знак успокоиться, — а не комедия. Успокойся, если не хочешь взбесить зрителей.

Она снова подавила смех и слегка ткнула его в руку, переводя внимание на дребезжащее чтение древним Сенатором Ульфиусом невразумительной родословной.

— …сын Маттеуса, титул которого перешел не к его старшему, внебрачному сыну Густусу, но к его младшему и законнорожденному сыну Мартинусу. Таким образом, прецедент создан, мои собратья достопочтенные Сенаторы, господа присутствующие.

Сенатор Валериус, мрачный мужчина средних лет чрезвычайно респектабельной внешности, начал аплодировать длинными изящными руками, кое-где этот жест был поддержан.

— Спасибо, сенатор Ульфиус. Теперь, если больше не будет…

Один из примерно семидесяти мужчин, сидевших на полу амфитеатра, громко прочистил горло и поднялся на ноги.

Его волосы представляли копну торчавших во все стороны клоков, нос был покрыт красными прожилками от излишнего количества вина, а костяшки пальцев были причудливо воспалены от частого участия в драках.

Перевязанная правая рука свидетельствовала о том, что юностью драки не ограничились.

Валериус поправил складку пурпурного одеяния, отражавшего его статус как Сенатора Каллидуса, и смерил взглядом вставшего мужчину:

— Сенатор Теогинус. Что вы хотите?

— Я подумал, что желаю воспользоваться правом члена этого Сената, чтобы высказать свои мысли, — растягивая слова, сказал тот, его медлительный цересианский акцент звучал с излишней интенсивностью, что было преднамеренным противопоставлением классической манере и четким интонациям северянина Валериуса.

— Предполагая, что сенатор Каллидус все еще намеревается возглавлять сие почтенное сообщество в соответствии с духом закона, конечно.

— Каждый напрасно потраченный миг — это время, которое мы могли бы использовать для подготовки встречи с врагом, — ответил Валериус.

— Полностью согласен, — сказал Теогинус. — А это касается моментов, затраченных на ваш превосходный маникюр, сенатор? Я уверен, что блеск ваших ногтей ослепит ворд прежде, чем они до нас доберутся.

Низкие смешки, такие же редкие, как и прошлые хлопки, прозвучали из аудитории.

Амара и Бернард присоединились к ним.

Повязки на пальцах Теогинуса делали контраст с внешностью Валериуса еще более резким.

— Думаю, он мне нравится, — пробормотала Амара.

— Теогиниус? — ответил Бернард. — Он напыщенный осел, но сегодня он на правильной стороне.

Валериус был чересчур утонченным, чтобы выказать какую-либо реакцию на смех. Он выждал, пока он затихнет, и еще четверть минуты сверх того, прежде чем ответить.

— Конечно, сенатор, мы выслушаем вас. Хотя я прошу, ради юных храбрецов, готовящихся лицом к лицу встретить врага, излагать ваши комментарии кратко и по существу.

Он слегка склонил голову, сделал жест рукой и изящно сел.

— Спасибо, Валериус, — ответил Теогинус. Он заложил большие пальцы за отвороты одеяния, гарантируя таким образом, чтобы повязки на его правой руке оставались хорошо видны.

— При всем уважении к сенатору Ульфиусу за его глубочайшие знания истории Алеры и алеранского права, его аргументы лицемерны и заслуживают быть осмеянными этим амфитеатром.

Ульфиус поднялся, издавая невнятные звуки возмущения, его покрытая пигментными пятнами лысина сделалась ярко-красной.

— Ну-ну, Ульф, — сказал Теогинус, при этом широко, во весь рот улыбаясь другим сенаторам.

— Я собирался использовать более мягкие формулировки, но Валериус сказал, что нам некогда думать, как бы не задеть ваши чувства. И вы знаете так же хорошо, как и я, что Парциар Густус был слюнявым безумцем, который убил полдюжины молодых женщин, в то время как Парциус Фиделар Мартинус был первым Гражданином среди служащих, которого удостоили звания Дома Верности после войны при Терновых Дебрях — и перед этим он дважды отклонил приглашение Гая Секундуса вступить в Дом Доблести.

Сенатор Теогинус фыркнул.

— Попытка сравнить Гая Октавиана и Гая Аквитейна Аттиса с этими двумя мне кажется чистым безумием, особенно учитывая, что у вас нет доказательств того, что Октавиан является незаконнорожденным.

Валериус поднялся на ноги, поднимая руку.

— Замечание по порядку ведения заседания, уважаемый Теогинус. Бремя доказывания законнорожденности лежит на родителях или, если их нет в живых либо они не в состоянии сделать это, на ребёнке. Законнорожденность, особенно среди Граждан, должна быть доказанной.

— В данном случае доказательства имеются, — ответил Теогинус. — Как то: перстень Принцепса Септимуса, свидетельские показания Арариса Валериана, а также собственноручное письмо Принцепса Септимуса.

Теогинус сделал паузу, во время которой негромкое бормотание разнеслось по амфитеатру, среди сенаторов и зрителей, потом в ожидании посмотрел на Валериуса.

— Гай Секстус никогда официально не представлял Октавиана Сенату, — как по писаному ответил тот. — По закону, он не был юридически признан.

— Не был признан как полноправный Гражданин, — возразил Теогинус. — Что не имеет никакого отношения к выбору Гаем наследника, поскольку относится чисто к вопросу регистрации.

— Хотелось бы надеяться, — парировал Валериус, — что Первый Лорд Империи соблаговолит являться также и Гражданином.

— Это всё игра словами, сенатор. Мы все видели достаточно демонстраций очевидных способностей Октавиана собственными глазами. Доказательство того, что, в конце концов, кандидатура достаточно устраивала Гая Секстуса. Почему она не может вполне устраивать всех нас?

— Согласно свидетельству личного врача Гая Секстуса, Секстус стал жертвой долгосрочного отравления при помощи очищенного хелатина, — невозмутимо продолжил Валериус.

— Хелатин нанёс ущерб всему телу, включая ум. Вполне возможно, что Гай Секстус в последний год жизни был невменяемым…

Внезапный шум протеста заглушил голос Валериуса, и Амаре снова захотелось задушить этого хорька.

Во-первых, он заставил всех утомительно выслушивать аргументы Ульфиуса, затем попытался нажать и спешно закрыть вопрос, сославшись на необходимость безотлагательных действий.

Применение такой тактики было успешным в Сенате и ранее, правда, как правило, не при наличии любой серьезной оппозиции.

Но это… сомнение в умственной вменяемости Гая было мастерским ударом.

Если бы достаточное количество членов Сената согласилось с этой идеей, это означало бы, что почти во всём, сделанном Гаем во время вторжения Ворда, можно было найти незаконные действия, признанные недействительными жаждущим власти Сенатом.

В конце концов, Секстус сейчас не мог оправдать свои действия.

Тем не менее, был способ противостоять истинному намерению Валериуса, если конечно Теогинус оказался бы достаточно умен, чтобы увидеть его.

Теогинус поднял руку в молчаливом призыве к порядку, и шум стих до шелеста быстрых шепотков.

— Заслуженные собратья по Сенату, — произнес Теогинус с явным презрением в голосе, — почти каждый из Лордов и Верховных лордов Империи в бытность Гая Секстуса принимал участие во всей кампании прошлого года. Конечно, вы не допускаете мысли о том, что столь многие Граждане Империи, большинство из которых являются одаренными заклинателями воды, могли просто не заметить безумия, когда его увидели?

— Собратья… — начал было Валериус.

— А если он впал в старческое слабоумие, — продолжал Теогинус, — тогда, безусловно, причисление им Аквитейна Аттиса к своему дому должно рассматриваться таким же образом, как и подозрения по поводу его заявления о законности рождения Октавиана.

— Ха, — произнесла Амара, обнажив зубы в ухмылке и стукнув кулаком в бедро Бернарда. — Он в теме.

Бернард сжал ее кулак в своих ладонях.

— Полегче, любовь моя, ты синяков наставишь.

— Аквитейн Аттис, — продолжал Теогинус, повернувшись, чтобы обращаться к большинству Сената, — это, без сомнения, один из лучших примеров таланта, способностей и эффективного руководства, которые может предложить Гражданское общество. Его мастерство и личное мужество, проявленные в бою против ворда, не могут быть поставлены под сомнение.

Он сделал глубокий вдох, и голос его стал подобен грому.

— Но все эти факты не дают никому права попирать законы Империи! Ни Аквитейну. Ни Гражданам. Ни Сенату.

Он медленно повернулся по кругу, чтобы встретиться глазами с каждым из сидящих Сенаторов.

— Будьте уверены, заслуженные Сенаторы. Нарушить волю Гая Секстуса сейчас — значит предать те законы, которые направляли Империю с момента ее основания — законы, которые позволили нам преодолеть века потрясений и войн.

— Во имя сохранения традиций, — перебил Валериус, — нам следует, без особой нужды в том, положить жизни наших бойцов. Вы это хотите сказать, Сенатор?

Теогинус в упор посмотрел на Валериуса.

— Половины нашей Империи уже нет, сэр. Не счесть потеряных жизней. Алера Империя пала и погребена землей и пламенем. Но большинство из того, что осталось в этом мире, вне досягаемости любого врага. Оно высечено в материи разума и сердца, это — закон. Он — в стали Легионов у городских стен, готовых отдать свои жизни на защите Алеры. Он течет в жилах ее Граждан, призванных к оружию и готовых встретить любого врага, который попытается причинить вред ее народу.

Эффектным жестом он выбросил руку в сторону запада.

— И он там, в живом воплощении Дома, что вел Империю с незапамятных времен. Он в Гае Октавиане.

В амфитеатре воцарилась тишина. Теогинус знал, как обходиться с толпой.

Он знал, как сыграть на их эмоциях — и постоянный фон безотчетного страха, который пронизывал всю Алеру в эти отчаянные месяцы, подготовил их именно к такому подходу.

Теогинус снова окинул взглядом собранный Сенат.

— Помните это, когда будете голосовать. Помните присяги, ваши клятвы. Помните простую истину: законный наследник Секстуса сможет защитить наши земли и наши народы. Отклонитесь от закона, от того, чем всегда была империя, — и Алеры больше не будет. Выстоим мы или падем — Алеры не будет. И мы будем теми, кто ее убил, убил тихими словами, громкими речами и поднятыми руками. Помните.

Теогинус бросил на сенатора Каллидуса взгляд, способный, казалось, прожечь человека насквозь. Затем он сел и сложил руки.

Валериус в тишине довольно долго разглядывал своего противника.

Затем он пристально посмотрел на остальную часть сената. Амара фактически могла прочитать его мысли.

Теогинус использовал опасный гамбит.

Никогда нельзя быть уверенным в том, что страстная речь переместит аудиторию в намеченном направлении, но цересианский сенатор говорил хорошо.

Сила его слов все еще звучала в комнате.

Любые возражения, приведенные Валериусом в данный момент, не принесут ему ничего, кроме возмущенных взглядов.

Почти наверняка, его лучшим планом действий было двигаться вперед и расчитывать на поддержку, которую он собрал в предыдущие дни этого противостояния.

Голосование было близко. Возможно, он уже сделал достаточно, чтобы склонить чашу весов.

Валериус медленно кивнул и повысил голос.

— Я объявляю голосование по вопросу легитимности брака Гая Септимуса с почетным гражданином Исаной из долины Кальдерона. Голосование «за» будет подтверждением правового статуса брака. Голосование «против» будет отрицать его.

Амара невольно затаила дыхание.

— Кто голосует «против»? — спросил Валериус.

С мест, где сидели сенаторы, начали вразнобой подниматься руки. Амара их яростно считала.

— Сколько? — прошептал Бернард.

— Им необходимо тридцать шесть, — ответила она не переставая считать. — Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре.

Валериус добавил свою руку к поднятым.

— Тридцать пять, — прошипела она.

— Кто голосует «за»? — спросил Валериус.

Руки начали подниматься… и послышался сигнал трубы.

Волна беспокойного шепота пронеслась вокруг Амары.

Головы начали поворачиваться. К одной отдаленной трубе присоединилась следующая, и следующая, и следующая.

Шепот перерос в ропот.

— Что это? — спросила матрона, сидевшая с мужем позади Амары. — Сигнал?

Старый джентльмен погладил ее руку:

— Я не уверен, дорогая.

Амара повернулась к Бернарду, ее глаза помертвели. Он встретился с ней взглядом, лицо его было спокойным и отрешенным.

Также как она, он узнал стандартный сигнал трубы легиона.

Легионы южной стены города Рива призывали к оружию.

— Они не могут быть здесь, — сказала Амара, — не сейчас.

Бернард слегка улыбнулся и встал.

Вокруг нее другие граждане делали то же самое, оживленно и взволнованно двигаясь к выходам амфитиатра, не создавая паники, о голосовании было забыто.

— У них, кажется, вошло в привычку удивлять нас. Давай подготовимся к худшему и будем надеяться на лучшее.

Она взяла его за руку и встала.

Они только выходили из амфитеатра, когда молодая женщина бросилась к ним через толпу, по пути ее в спешке несколько раз грубо толкнули.

Это была стройная молодая женщина с вытянутым, довольно серьезным лицом и длинными, тонкими, словно паутина, бледно-золотистыми волосами.

— Граф Кальдерон, — закричала леди Верадис, — граф Кальдерон.

Бернард заметил, как она машет рукой, и стал пробираться через толпу, двигаясь довольно легко, благодаря своей массе.

Амара шла следом за ним, держась поближе, избегая незначительных столкновений, которые иначе были бы неизбежны.

— Верадис, — крикнул Бернард. Он нежно поддержал девушку за плечи.

Она была явно потрясена, ее лицо побледнело, глаза расширились.

— Что случилось?

— Первая леди, граф, — сказала она сквозь слезы, — Там хаос, я не могу найти Плацидуса, и я не знаю, кому можно доверять.

Бернард на мгновение посмотрел вокруг и проследил за пальцем Амары, указывающим на переулок между двумя зданиями, которые обходил поток людей.

Бернард привел их в относительно тихое место и сказал:

— Успокойтесь, Верадис. Помедленнее, что произошло?

Девушка взяла себя под контроль с видимым усилием, и Амара вспомнила, что Верадис была чрезвычайно одаренной заклинательницей воды.

Эмоции напуганной толпы, вероятно, были постоянной пыткой для нее.

— Ваша сестра, сэр, — сказала она, ее голос звучал ровно.

— Ваша сестра была захвачена, Арарис тоже.

— Захвачена? — резко спросила Амара. — Кем захвачена?

Звуковые сигналы становились все громче и многочисленнее.

— Я не знаю, — сказала Верадис, — когда я вернулась в ее комнату, дверь была сломана, была кровь… вероятно, недостаточное количество для того, чтобы кто-нибудь был убит. И они исчезли.

Среди других сигналов, из глубины города, Амара услышала звук трубы Верховного лорда Ривы, призывающей собраться.

В качестве граждан на службе Ривы, Бернарда и Амару назначили в поддержку Первого Риванского легиона.

Бернард огляделся, он также услышал сигнал.

— Я пойду, — сказал он, — посмотрим, что можно узнать.

Амара прикусила губу, но кивнула и повернулась к Верадис.

— Леди, вы можете лететь?

— Конечно.

Амара повернулась к мужу, обхватила руками его лицо и поцеловала.

Он энергично и горячо поцеловал ее в ответ.

Когда они прервали поцелуй, он прикоснулся к ее щеке тыльной стороной ладони, затем повернулся и исчез в толпе.

Амара кивнула леди Верадис.

— Веди меня, — сказала она.

Обе поднялись в ночной воздух, две маленькие фигуры среди многих, летавших в небе над Ривой, в то время как трубы легиона продолжали реветь.