Фаза боя

Глава 13

Полусферический, наподобие эскимосского иглу, довольно обширный зал. И так же, как иглу сложена из снежных блоков, купол выполнен не из бетона, а из камней. Даже не слишком тщательно отёсанных. Возможно, что и не очень хорошо пригнанных. Но это разглядеть не удаётся, мешает слабое освещение. Оно исходит неизвестно откуда, и его явно недостаточно, чтобы рассмотреть весь этот куполообразный зал в подробностях. Хорошо видно только овальное возвышение посередине. На нём стоит черное кресло с высокой прямой спинкой и высокими подлокотниками. Что-то вроде трона. Но сейчас этот трон пустует.

— Я здесь, Андрей Николаевич, — раздаётся голос откуда-то сзади и слева.

Ближе к стене, слева от входа, в кресле сидит фигура в тёмном балахоне. Даже не в балахоне, а в каком-то широченном плаще с глубочайшим капюшоном. Лица совершенно не видно. Ног — тоже. Плащ стелется по земле. Слова были сказаны по-русски, но с каким-то странным акцентом. Чуть правее этой фигуры небольшой овальный столик, на котором что-то стоит. Что именно, не разобрать. И ближе к центру зала стоит еще одно кресло.

— Присаживайтесь. Как у вас говорят, в ногах правды нет. Я снимаю с плеча автомат, усаживаюсь в кресло, автомат кладу на колени.

— Зря вы тащили сюда оружие. Лично против вас и ваших друзей я ничего не имею.

— Как у нас говорят, береженого бог бережет. К тому же последнее время нам настолько часто приходилось прибегать к помощи оружия, что, прошу прощения, я без него чувствую себя, словно я голый на приёме у британской королевы.

— Что ж, о вкусах не спорят. Я, к примеру, никогда не ношу оружия. Мне оно ни к чему. Но будем считать взаимный обмен любезностями исчерпанным. Ведь вы пришли по делу.

— Разумеется. Но прежде мне хотелось бы знать, как к вам обращаться.

— Зовите меня просто — отец Таканда.

Ничего себе, папочка нашелся! Как там? Замполит нам мать родная, командир — отец родной? Гм! Лучше уж я сиротой буду. Но Время с тобой! Хочешь быть отцом, будь им. У меня язык в узел не завяжется.

— Что же вы молчите, Андрей Николаевич? Ведь вы так стремились к этой встрече, что перебили несчитанное количество солдат Карательного Корпуса.

— Не торопите меня, отец Таканда. Я обдумываю, с чего начать.

— С самого главного. С того, что вас больше всего интересует.

— И вы ответите?

— А почему бы и нет? Разумеется, есть известные пределы, переступать которые нам с вами не следует. Но, я думаю, что мы с вами эти пределы почувствуем интуитивно. Вступление можете опустить. Я прекрасно осведомлён о том, кто вы такие и с какой целью вторглись в пределы подвластных нам миров. Кстати, выкажу своё недовольство тем, что из двух этих миров вы увели с собой трёх обитателей.

— Четырёх, — поправляю я.

— Нет. Четвёртый попал туда случайно. Впрочем, это уже несущественно. Двое из беглецов уже погибли. Третий в свой мир никогда не вернётся, а это как-никак главное. Но мы отвлеклись. Задавайте вопросы, Андрей Николаевич.

— Хорошо. Как вы предложили, перейдём к главному. Отец Таканда, какую цель вы преследуете в контролируемых вами мирах?

— Скажем иначе: не контролируемых, а покорённых. Ответ будет простой: установление своей власти. Вы почему-то скептически улыбаетесь. Вы мне не верите? Может быть, вы считаете, что мы, подобно вам и вашим соперникам, пытаемся откорректировать развитие покорённых нами миров? Смею вас заверить, это не так. Мы устанавливаем в покорённых мирах свой порядок. Такой, какой устраивает в первую очередь нас. Впрочем, я заметил, что этот порядок вполне устраивает и народы, населяющие эти миры.

— Не все. Мы видели, как вы расправились с одним из этих миров, где с вами не согласились.

— А! Я понял, о ком вы говорите. Они сами виноваты. Непомерная гордыня еще никому не шла на пользу. Так что же вызывает у вас, Андрей Николаевич, сомнение в моих словах?

— Ну хотя бы то, что процесс установления вашей власти всегда сопровождается непонятными для нас действиями. И порядок, устанавливаемый вами, принимает такие формы, логику которых мы не в состоянии постичь.

— Конкретнее, пожалуйста.

Таканда протягивает руку и пододвигает ко мне ящичек с сигарами и пепельницу. При этом его кисть высовывается из широкого рукава. Она обтянута таким же блестящим пурпурным материалом.

— Курите, — предлагает он.

— Благодарю вас, — отвечаю я и беру сигару. — Что ж, можно и конкретнее. Почему во всех покоренных вами мирах сворачивается всякий прогресс?

— Не всякий, заметьте.

— Да, не всякий, — соглашаюсь я. — Главным образом научно-технический.

— И опять — не всякий.

— Снова согласен. Сворачиваются фундаментальные направления, обусловливающие развитие человечества. Развивается только потребительская сфера. Ярчайший пример: в том мире, где мы находимся, развитая система телекоммуникации и видеоиндустрии соседствует с аэропланами и дирижаблями. В том мире, где жили Сергей с Дмитрием, практически свёрнуты космические исследования и резко сокращено финансирование исследований в области физики, химии, генетики и в других основополагающих отраслях науки. То есть вы замораживаете развитие общества на том уровне, на котором вы его застали.

— Почему же? Как вы заметили, в этом мире мы способствовали интенсивному развитию связи и телевидения.

— Одновременно заморозив все другие направления. Почему? С какой целью вы способствуете развитию сферы потребления и одновременно замораживаете направления, способствующие продвижению человечества вперёд? Причем прибегаете здесь к таким средствам, что многие сто раз подумают, прежде чем нарушить ваши запреты.

Я вспоминаю страшную смерть мастера Колота, которому содрали с рук кожу и выгнали в лес.

— Ну прежде всего скажу, что подавляющему большинству населения научно-технический прогресс, особенно в фундаментальных областях, не нужен. Он ассоциируется у этого большинства прежде всего с совершенствованием орудий уничтожения. Авиация, танки, подводные лодки, отравляющие вещества, бактериологическое, ядерное и термоядерное оружие, ракеты и прочее. Как не нужен и неинтересен этому большинству и космос. Другое дело, если всемерно совершенствуется сфера потребления и развлечения. Вот это основная масса населения понимает. Это она приветствует, в этом она заинтересована. Во всяком случае, массовых проявлений недовольства со стороны населения в покорённых нами мирах не наблюдалось.

— Допустим. Точнее, опустим пока. К социальному аспекту вашего порядка я еще намерен вернуться. Мне всё-таки интересно: с какой целью вы сворачиваете, сводите к нулю научно-технический прогресс? Чего вы этим добиваетесь?

— А разве я объяснил недостаточно понятно?

— Нет. Я не могу поверить, что вы действуете так из гуманных побуждений. Что ваша цель — удовлетворить эгоистические потребности рядового обывателя. Предотвратить истребительные войны. Сэкономить огромные средства, поглощаемые космическими программами, и направить их на более полное удовлетворение потребностей того же обывателя. Такое объяснение никак не вписывается в ту картину, которую я наблюдал в покорённых вами мирах.

— И что же, по вашему мнению, не вписывается?

— Прежде всего не вписывается тот альтруизм, который так и прёт из ваших объяснений. Ну не вяжется он с тем, что мы видели, и всё тут. Примеров таких неувязок могу привести более чем достаточно. Но, чтоб далеко не ходить, возьмём этот мир. Согласен, прекращены межнациональные войны. Но вместо них развращенное население верхних городов выплескивает свою агрессивность в охоте на рэфов. Наслаждается гладиаторскими боями, псевдоспортивными единоборствами со смертельным исходом. Производительные силы вы запрятали в даунтауны, низвели рабочий класс до скотского состояния. И я сильно сомневаюсь, что кормить даунов белковой пастой, получаемой из трупов, догадалась местная элита. Что вы на это скажете?

— Вы интересно ставите вопрос. Та система порядка, которая сложилась здесь, опробована и отработана нами во многих мирах. И она нигде не давала сбоев. Старый, давно испытанный принцип: разделяй и властвуй. Как иначе держать народ в узде? Одних, меньшую часть — пряником. Но пряников на всех никогда не хватает. Значит, большую часть — кнутом. Лучше всего создать такие условия, при которых большая часть даже не будет подозревать, что можно жить лучше, чем они. Изолировать их от элитного общества. Разумеется, в любом обществе всегда найдутся недовольные, которые не впишутся в эту систему. С такими всегда много хлопот. Поэтому лучше всего объявить их вне закона и организовать их планомерное уничтожение. Здесь так поступают с рэфами. Что же касается даунов, то они по-своему довольны своим положением. Им просто не с чем сравнивать.

— Вы знаете, один мыслитель сказал так: «Можно какое-то время обманывать весь народ. Можно неограниченно долго обманывать часть народа. Но невозможно неограниченно долго обманывать весь народ». Рано или поздно они поймут, как их обделили, их недовольство назреет и прорвётся. Вот как сейчас.

— Сами они никогда не прорвутся. Чтобы произошло так, как сейчас, их следует вооружить и организовать. Что и было сделано.

— Вы даёте мне понять, что были полностью в курсе дела?

— А как же? Неужели вы полагаете, что Мирбах решился бы на такое, не согласовав с нами детали? Да он бы и дня после этого не прожил! Поднять на восстание даунов — это не шутка. Правда, от его плана, который он с нами согласовал, сразу ничего не осталось. И я подозреваю, что это произошло не без вашего участия. Мирбах был выбит из колеи и запаниковал. Он к такому повороту событий готов не был. Его предел — дворцовые перевороты и интриги. На крупные дела он не способен.

Я озадачен. До меня доходит, что я действовал в полном соответствии с каким-то тайным замыслом альтов. А Таканда, прочитав мои мысли, издаёт какие-то звуки, похожие одновременно и на кваканье, и на уханье совы. Смеётся, надо полагать.

— Кстати, теледебаты Келли и Мирбаха — ваших рук дело? Я киваю. Таканда вновь разражается серией кваканий, кряканий и уханий. Успокоившись, он спрашивает:

— А ввод в город толпы даунов сверх оговоренного количества? Это тоже вы?

Я пожимаю плечами. Праздный вопрос. Кто же еще? На этот раз Таканда не ухает и не квакает.

— Здесь вы хватили через край. Но и это, в конце концов, вписалось в наши планы. Пусть и с опережением. Мы хотели дать Мирбаху поправить года два-три, а потом свергнуть его и установить военную диктатуру.

— С помощью Корпуса, разумеется?

— Разумеется.

— Тогда скорее не военную, а фашистскую.

— А вы видите в чем-то разницу? Я — нет.

— В принципе никакой разницы нет. Но дело не в этом.

Объясните мне, зачем каратели так свирепствовали? Зачем они наравне с мятежными даунами расстреливали всех подряд? И полицию, и гвардейцев, и мирных жителей. Всех, кто только попадался им на пути и не был облачен в их форму.

Таканда вновь разражается серией утробных звуков. Насмеявшись вдоволь, он снисходительно объясняет мне:

— А я-то думал, вы более развиты в этом плане. Когда к власти приходит диктатура, она сразу должна дать понять всем без исключения, что шутить не намерена и снисхождения от неё ждать не приходится никому. Чтобы не было ни у кого иллюзий на эту тему. Следует сразу посеять ужас и уверенность в том, что такое всегда может повториться. Вот тогда диктатура будет стоять незыблемо.

— Я понял ваши замыслы в социальном, так сказать, плане. Они не новые. Старее их, извините, только помёт динозавров будет. Да и то вряд ли.

— Мне кажется, вы дерзите. Ну Хаос вам судья. Не будем спорить на эту тему. Продолжайте, пожалуйста.

— Отец Таканда, не знаю, чей вы там отец, но, клянусь Временем, я бы не хотел быть вашим сыном.

— Почему?

— Да потому, что в ответ на тривиальный вопрос: «Папа, а откуда я взялся?» вы прочитаете мне целую лекцию, возможно, с эротическим и, допускаю, даже с порнографическим уклоном. Но я всё равно не пойму: откуда же я взялся?

— Странная аллегория. Поясните, пожалуйста.

— Охотно. Впрочем, я полагал, что вы гораздо догадливее. Мы с вами, мягко выражаясь, беседуем уже около часа, но вы весьма искусно уклоняетесь от ответа на главный поставленный мной вопрос. Зачем? Вы мне тут наговорили сорок бочек арестантов на тему, как хорошо живётся тараканам, когда их травят каким-то одним препаратом из поколения в поколение. Ну, к примеру, ДДТ.

— Не понял. Еще более странная аллегория.

— Знаете, отец Таканда, я был о вас много лучшего мнения. Что это вы притихли и так странно смотрите на меня? Кстати, вы не находите, что мы с вами ведём разговор не на равных? Я вот он, весь перед вами. Даже автомат под полой не прячу. На коленях лежит. Не скрою, стволом вам в живот направлен. Но это не весьма существенно. Я до сих пор не вижу ни вашего лица, ни ваших глаз. Почему?

— Вы считаете, что созерцание моего лица и моих глаз доставит вам удовольствие?

— Не знаю. Но можете мне поверить, я в любом случае не хлопнусь в обморок. Ну-ка, отец Таканда, колоду на стол! Сбросьте ваш капюшон и явитесь мне в своём истинном облике.

— Вы настаиваете?

— Я же сказал. Просто я не привык к беседам с черными дырами, одну из которых вы сейчас весьма искусно изображаете. Если вы снизошли до разговора со мной, значит, беседу надо вести на равных. Ну же! Сбросьте вашу маску. То есть капюшон.

Тёмная фигура, откинувшаяся в кресле, выпрямляется, и рука, обтянутая чем-то блестящим, пурпурным, медленно отводит назад глубокий капюшон. Было бы что прятать! На свет является обычное старческое лицо цвета кофе с ничтожным количеством молока, густо испещренное морщинами. Есть в нём что-то азиатское, от японца или малайца. Старик как старик. Вот только глаза… Они зелёные. Даже не зелёные, а изумрудные. А белки цвета золота высшей пробы. Они словно светятся изнутри. Причем свет пульсирует, переливается в каком-то причудливом, рваном ритме.

Мне невольно вспоминается легенда, рассказанная нам Виром. Там фигурировали «зеленоглазые братья». А может быть, «золотоглазые»? Вполне возможно.

— Ну? Вы довольны? — В голосе Таканды слышится ласковое шипение гюрзы.

— Вполне. Благодарю вас. Но вернёмся к нашим тараканам. Если этих насекомых потчевать одним и тем же ядом, то они к нему привыкают настолько, что без него у них уже ломка начинается. Как у наркоманов. Так вот, вы пытаетесь меня убедить, что людям под вашей властью не только прекрасно живётся, но, если попытаться изменить установленный вами порядок, эти же люди начнут уничтожать друг друга, вырождаться и в итоге вымрут. Если я преувеличиваю, поправьте меня. Вы молчите? Значит, я правильно изложил вашу концепцию. Я имею в виду ту, которую вы стараетесь мне внушить. Но, отец Таканда, вы сейчас разговариваете не с дауном и даже не с господином Мирбахом. Вы разговариваете с Андреем Коршуновым. Должен вам сказать, мне очень трудно запудрить мозги и отвлечь в сторону красивыми фразами на общую тему. Как бы вы ни рассыпались передо мной перлами красноречия, вам всё равно не удастся убедить меня в том, что благоденствие подвластного вам человечества — ваша единственная цель. Я таких благодетелей достаточно повидал в различных мирах и различных временах. Все они за цветистыми фразами о всеобщем счастье и благополучии скрывали одну и ту же цель. Как сказал когда-то по этому поводу мой шеф: осчастливить свой клан, а в первую очередь себя самоё. И не надо убеждать меня в противном. Отец Таканда, из всех ваших деяний слишком отчетливо, настырно, я бы сказал, растут ослиные уши. Не может всеобщее счастье строиться на замораживании прогресса, на унижении и на крови. Поэтому я повторяю свой главный вопрос: с какой целью вы в подвластных вам мирах замораживаете прогресс? Повторяю потому, что ваш ответ меня не только не удовлетворил, но и убедил в обратном. Итак?

Вместо ответа Таканда внимательно смотрит на меня. Его изумрудно-золотые глаза действительно начинают светиться. Сначала слабо, чуть заметно. Затем всё ярче и отчетливей. Неприятное зрелище. И не только зрелище. У меня начинает покалывать в области копчика. Покалывание сменяется тянущей болью. Боль быстро распространяется вверх по позвоночнику и обрушивается на мозг. Впечатление такое, словно в позвоночник забралась ватага волжских бурлаков, и они силятся утянуть мой мозг из черепа. Вдобавок к этому три энергичных шабашника пристроились к моей голове с перфораторами и начали сверлить её: двое со стороны висков, один — с темени.

Понятно, «отец» Таканда возжелал взять под контроль своего новоявленного «сыночка». Проводит пси-атаку, так сказать. Но ничего, кроме этих ощущений, он пока добиться не может. Спасибо Ленке! Эх, и повезло же вам с подругой, Андрей Николаевич! Превозмогая боль, я улыбаюсь и цежу сквозь зубы:

— Бросьте ваши упражнения. Не тратьте зря время, моё и ваше. Вы же видите, у вас ничего не получается. И не получится, смею вас в этом заверить. Я вам просто не по зубам.

Боль усиливается до пределов невыносимости. К ней добавляется звук циркулярной пилы, грызущей морёный дуб или красное дерево затупившимися зубьями. Меня раздирают два взаимоисключающих желания: бежать отсюда без оглядки или разрядить в Таканду самое меньшее половину магазина автомата. Еще немного, и я сделаю или то, или другое. А может быть, и что-то третье. Что, мне пока в голову не приходит. Но неожиданно сдаётся сам Таканда. Все жуткие ощущения внезапно покидают меня, и я перевожу дух. А собеседник вытирает пот, обильно оросивший его лысый череп. Впечатление такое, что неудачная пси-атака дала серьёзную отдачу. Около минуты он тяжело дышит, закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла. Не открывая глаз, говорит:

— Что ж, на этот раз ваша взяла. Но на будущее советую не обольщаться. Так о чем мы говорили?

— В самом начале нашего разговора вы обещали мне ответить на все вопросы, но уклонились от ответа на самый первый и самый главный. Вам его напомнить?

— Не надо, у меня память настолько хорошая, насколько у вас плохая. Вы уже получили ответ на этот вопрос. Правда, не от меня и не от моих соратников. Вам выболтал всё тот слабый человек, которого вы пытали током.

— Это господин Герасимов, бизнесмен от трансплантации? Но ведь он ничего толком не сказал. Нёс какую-то ахинею, в которой сам ничего не понимал.

— Ахинею? Хм! Для него это, конечно, была ахинея. Но не для вас. К тому же он выдал вам наш сайт в Интернете, с помощью которого мы управляли перестройкой того мира. А ваш молодой товарищ расколол кодировку паролей. Так что теперь вся информация в ваших руках.

Я вспоминаю бледное, мокрое от пота лицо Герасимова. Вспоминаю его безумные глаза, стучащие зубы. Вспоминаю те отрывистые слова, которые он тогда выталкивал из себя, рискуя ежесекундно откусить себе язык. Тогда я ничего не понял. Но теперь! Меня словно озаряет. Неожиданно я понимаю смысл того, что говорил Герасимов. Мне становится страшно. Страшно до одури. Жутко. Вот, оказывается, какую цель преследуют «прорабы перестройки». Вот для чего им это нужно!

Минуты три я молчу и смотрю на Таканду. А тот, безмятежно сложив руки на животе, разглядывает меня. Монстр! Упырь! Хуже упыря, хуже! Много хуже.

— Если я сделал правильные выводы, то вы, отец Таканда, гораздо более опасны, чем я полагал раньше.

— Вы — тоже, — быстро парирует Таканда.

— Теперь, чтобы положить конец нашей беседе, осталось выяснить один вопрос. Откуда мы грядем? Куда свой путь вершим? В чем жизни вашей смысл? Он нам непостижим. Вы поняли смысл моего вопроса?

— Вполне.

Таканда впервые улыбается. Лучше бы он этого не делал! Так, наверное, улыбается гюрза, заглотившая суслика. Тонкие губы сжимаются самым жеманным образом, а в свечении глаз появляется странный розовый оттенок.

— Мне кажется, уважаемый Андрей, вы слишком много хотите узнать для первой встречи.

— Отец Таканда, я думаю, что второй встречи может и не быть.

— Зря так думаете. Впрочем, вы имеете достаточно информации, чтобы сделать правильные выводы.

— Я так не думаю. Но хорошо, раз уж вы не желаете отвечать прямо на поставленный вопрос, сформулирую его иначе. Вы — жители Земли или пришельцы?

— И да, и нет.

— Странный ответ.

Таканда вновь улыбается и, помолчав немного, спрашивает:

— А почему вам пришла в голову мысль, что мы можем быть пришельцами?

— Ни одно существо на Земле не обладает столь мощными парапсихологическими возможностями.

— Вот здесь вы ошибаетесь. Количество миров на этой планете не поддаётся исчислению. И есть среди них такие миры, обитатели которых…

Таканда неожиданно прерывает свою речь и мрачнеет. Понятно. Он вспомнил о поражении в Фазе биологической цивилизации. Ну а у меня есть еще один аргумент.

— Подойдём с другой стороны. Герасимов говорил нам, что вы поступаете так, как люди поступить никогда не смогут. Что у вас даже мышление иное.

— А что этот кретин понимает в мышлении? Он стоял на слишком низком уровне развития, чтобы сделать правильные выводы. Вот вы — вы намного выше его. Но вы тоже не можете охватить своим умом даже простейшие истины. А истина состоит в том, что на этой планете существует помимо известных вам цивилизаций еще и сверхцивилизации. Почему вы так скептически усмехаетесь?

— Мне всегда забавно слышать эту приставку — «сверх». Одно дело, когда речь идёт о сверхзвуковом самолёте. И совсем другое — когда говорят о сверхчеловеке, сверхдержаве, сверхцивилизации. Как правило, так называют себя те, кто предпринимает потуги подтянуть эти понятия под себя. То есть пытается чем-то себя выделить из окружения. И дай Время, если у него есть к этому хотя бы малейшие основания. Но, как правило, эти основания существуют лишь в их воображении. Не будете ли вы любезны, отец Таканда, объяснить мне, какие у вас есть основания считать себя представителем сверхцивилизации?

— А почему я должен вам что-то объяснять? Не вижу смысла. Вы же сами, правда, со слов неразумного муравья, сказали, что наши понятия и категории сильно отличаются от ваших. Как говорится, мышление иное. Вряд ли вы сможете что-нибудь понять из моих объяснений, раз еще не доросли до этого уровня.

— Не переживайте, постараюсь как-нибудь уяснить.

— А как-нибудь не надо. У вас могут возникнуть неверные ассоциации, и вы можете прийти к ложным выводам.

— Тем не менее попробуем. Если я сделаю неверные выводы, вы меня поправите. А для простоты начнём с азов. Вы сказали, что у вас отличные от наших понятия и категории. Начнём с самых простых, основополагающих. Нельзя ли на эту тему подробнее?

— Нельзя. Мы с вами слишком по-разному будем воспринимать и оценивать эти основные посылки.

— Поясните, пожалуйста.

— Ну, к примеру, лиса ловит зайца, чтобы накормить им своих детёнышей. С точки зрения зайца, это трагедия. Это зло. Нетерпимое зло. А с точки зрения лисы? Это — жизненная потребность. Это добро. Абсолютное добро. И это вполне естественно. Пойдём дальше. Лиса тащит зайца в нору к лисятам, но её перехватывает охотник. Ему нужна шкурка лисицы, и он стреляет. С точки зрения лисы, это трагедия. А охотник даже не подозревает, что своим выстрелом он не только оборвал жизнь лисы, но и обрёк на голодную смерть её лисят. И уж совсем ему невдомёк, что он отомстил лисе за смерть зайца. Он тут же обдирает шкурку и довольный идёт дальше. Но через три километра его окружает стая голодных волков. Для него это трагедия. А для волков? И так далее.

— Я, кажется, начинаю понимать вас. У нас с вами коренным образом отличаются даже такие основные понятия, как добро и зло.

— Великий Хаос! Вы ничего не поняли и никогда не поймёте! Я намеренно описал вам ситуацию с такими примитивными и заплесневелыми понятиями, как добро и зло. Если применить эту ситуацию до конца, то вы окажетесь в положении зайца, а мы — в положении волчьей стаи. Уловили разницу?

— Почти. Поскольку вы считаете себя представителями сверхцивилизации, то и понятия добра и зла у вас отсутствуют. Вместо них вы оперируете сверхдобром и сверхзлом. Причем сверхдобро, с вашей точки зрения, это то, что целесообразно и соответствует вашим целям. И наоборот.

— Вам не откажешь в умении мыслить логически. Правда, и логика у нас с вами разная.

— Ну, разумеется. Я видел мир, население которого вы уничтожили. Понятно, что это было для вас целесообразно, справедливо и являлось сверхдобрым делом.

— А как же иначе? Вот видите, вы уже начинаете постигать основы нашего мышления, нашей логики.

— Боюсь только, что до конца я этого так и не постигну. Не проникнусь, что ли.

— В этом я тоже не сомневаюсь.

— Еще бы! Ведь вы так умело уходите от ответов, что мне начинает доставлять удовольствие разгадывать ваши шарады и искать истинный смысл ваших ответов.

— Вот видите, мы уже начинаем находить с вами общий язык.

— Ну и юмор у вас, отец Таканда! Точнее, полное его отсутствие. Ну, какой общий язык может быть у зайца и голодной волчьей стаи? Только должен вам сказать: отведя нам роль зайцев, вы впадаете в заблуждение. Мы — не зайцы. Мы гораздо опаснее.

— А я знаю. Если бы вы действительно были зайцами, я не стал бы с вами встречаться.

— И на том спасибо. Но должен заметить, что общего языка у нас с вами быть не может. Что же касается моего вопроса, от ответа на который вы так старательно уходите, то я попытаюсь ответить на него сам. Когда я спросил вас: «Вы жители Земли или пришельцы?», вы ответили: «И да, и нет». Верно? Такой ответ наводит на некоторые размышления и в итоге приводит к некоторым выводам.

— Это к каким же?

— Вы — уроженцы Земли. Но в силу каких-то обстоятельств испытали перерождение. Ваша сущность стала инородной для нашей планеты. Я пойду дальше и сделаю предположение, что в роли этих обстоятельств выступила внеземная цивилизация. Возможно, даже негуманоидная. Эта цивилизация в своё время взяла вас под свой контроль и взрастила, воспитала вас в таком духе, в каком сочла нужным. И она же внушила вам понятие о сверхцивилизации, о том, что вы — величайшая раса на нашей планете. Она убедила вас в вашей исключительности, в том, что вы имеете право вершить судьбы всех миров нашей планеты по своему усмотрению. Пардон, по их усмотрению. Я прав? Или я ошибаюсь?

Таканда несколько минут молчит. Он не улыбается. Он смотрит на меня таким взглядом, что я понимаю: я прав. Или, во всяком случае, моё предположение очень и очень близко к истине. На лице Таканды изображается любезная улыбочка, и он, наконец, отвечает:

— И да, и нет.

— Примерно такого ответа я и ожидал. Что ж, отец Таканда, я выяснил почти всё, что меня интересовало. Впрочем… Не будете ли вы так любезны объяснить мне, куда это нас занесло в самом начале нашего путешествия по мирам? Я имею в виду странный мир, похожий на ящик из матового стекла.

— Охотно. Тот мир, где вас держал в заключении ваш противник, мы используем как шлюзовую камеру для быстрого перемещения между отдалёнными по своим характеристикам мирами. А тот, как вы выразились, ящик служит для настройки перехода. Когда вы в него попали, он бездействовал. И если бы мне не понадобилось им воспользоваться, вы могли бы оставаться там долгие годы по вашему измерению. Это была счастливая для вас случайность, что мне понадобилось именно тогда воспользоваться нашей аппаратурой.

— Что-то в этом роде я и предполагал. Еще один вопрос на ту же тему. Почему нас всех тогда так интересно занесло: каждого — в какой-то ключевой момент его прошлого? Причем в такой вариант, который на самом деле не состоялся. Я, к примеру, таранил американский истребитель. В реальной жизни я тогда вплотную с ним сблизился, чтобы помешать его напарнику поразить меня. А через несколько минут ко мне пришли на помощь товарищи.

— Но ведь вы могли и таранить его?

— Вполне. Я тогда сначала решил именно таранить. Но в последний момент пришло другое решение, и я просто прикрылся американцем.

— Но вариант с тараном всё-таки не исключался. Это получилось в результате того, что аппаратура шлюзовой камеры включилась и начала работать. Когда я обнаружил, что она не пустая, что там кто-то есть, я её выключил, и вы смогли покинуть своё несостоявшееся прошлое. В противном случае вы остались бы там навсегда. И именно в той вероятностной гармонике, куда вас ненароком занесло.

— И это теперь понятно. Что ж, отец Таканда, я выяснил у вас почти всё, что хотел. Вопросов больше не имею.

— Зато я имею. Что вы намерены предпринять дальше?

— Буду откровенен. Мы намерены вернуться в свою Фазу или по крайней мере установить с нею связь. Необходимо донести до наших товарищей ту информацию, которой мы располагаем.

— Я тоже буду с вами откровенен. У вас ничего не получится. Вы не сможете вернуться в свою, как вы говорите, Фазу и не установите с ней связь. Проникнув в зону Закрытых Миров, вы отрезали себе путь назад. Здесь наша вотчина, и мы здесь хозяева. Вы должны понять, что любой хороший хозяин защищает свой дом от нежелательных посетителей. И мы хорошо об этом позаботились.

— Так это хороший хозяин. Вы таковым не являетесь.

— Это почему же? — откровенно удивляется Таканда.

— Хороший хозяин никогда не пустит к себе непрошеных гостей. Вы же, откровенно говоря, проморгали наше появление в своей вотчине.

— Ошибаетесь. Как только я засёк ваше появление в нашем темпоральном кубе, это тот самый стеклянный ящик, о котором мы говорили, я уже не упускал вас из-под контроля. А на тему хорошего или плохого хозяина можно поспорить. Хороший хозяин не тот, к кому не может залезть вор, а тот, кто этого вора поймает.

— Вы считаете, что вы нас поймали?

— Разумеется. Ситуация, в которую вы попали, напоминает мышеловку. Войти можно, выйти нельзя. Отсюда нет выхода. Вы можете уйти только в другой мир, так или иначе подвластный нам. Впрочем, один выход у вас всё-таки есть.

— Это какой же? — невинно интересуюсь я, хотя заранее знаю ответ.

— Сотрудничество с нами. Люди такого уровня, как вы, это не комары на болоте. Хотя ваши товарищи вам значительно уступают, но мы готовы работать и с ними. Мы готовы взять вас всех четверых.

Что-то везёт мне на предложения подобного рода. То Старый Волк, теперь отец Таканда. Ишь ты! Еще и смотрит на меня так, словно я должен от восторга прыгать и почему-то не прыгаю. Обалдел от счастья, наверное. Куда бы его послать подальше с его предложением?

— Отец Таканда, нас всё-таки шестеро, а не четверо.

— Вы имеете в виду ваших самок? — презрительно кривится Таканда.

Шило тебе в задницу и чирей на язык! Разумеется, я знал, какая будет реакция на мои слова. Но слишком уж он пренебрежительно отзывается о наших подругах. Нет, папочка Таканда, ты как хочешь, а я предпочту остаться сироткой, чем иметь такого… Гм!

— Да, я имею в виду наших женщин.

— Для самок у нас есть только одна работа.

— Закроем эту тему, — останавливаю я готового разойтись Таканду. — Я выслушал ваше предложение, вы — моё. Для обеих сторон условия являются неприемлемыми. Стоит ли дискутировать дальше?

— Должен ли я понимать это как ваш отказ от сотрудничества с нами?

— Вы удивительно догадливы. Я редко встречал таких понятливых партнёров в подобных переговорах.

Таканда вновь изображает улыбочку, но глаза его приобретают бирюзовый оттенок.

— Очень жаль. Очень жаль, господин Андрей. Если бы вы согласились, у вас появилась бы какая-то перспектива. Теперь у вас её нет. Получив отказ, я вынужден лишить вас своего покровительства. С этого момента ваша жизнь и жизни ваших спутников не имеют в моих глазах никакой цены. Вы совершили ошибку. Большую ошибку.

— Спасибо за предупреждение.

— Это не предупреждение, а приговор. Неужели вы так наивны, чтобы предполагать, что мы выпустим вас из наших миров, когда вы владеете такой ценной информацией? Не рассчитывайте на это.

— Дорогу осилит идущий.

— Ну-ну, идите. Только вот куда вы придёте? Впрочем, предположим самое невероятное. Вы сумеете каким-то образом вырваться и дойти до своих. Что это даст? Смешно даже предполагать, что ваша организация сумеет как-то противостоять Нам. Но я не вижу смысла продолжать разговор. Как я уже сказал, после вашего отказа от сотрудничества я утратил к вам всякий интерес. Я вас больше не задерживаю. Полагаю, вы уяснили, что теперь ваша жизнь не стоит и фальшивой монеты?

— Усвоил. Такие вещи мне не надо повторять дважды.

— Я рад за вас. Будьте здоровы, сколько сможете. Прощайте.

Я встаю, кланяюсь без всякого почтения и говорю:

— До свидания.

Направляюсь к выходу. Меня останавливает голос Таканды. Он почему-то стал каким-то скрипучим.

— Вам не туда!

Жестом радушного хозяина Таканда указывает мне на проём, открывшийся с другой стороны. Так! Не мытьём, так катаньем! Эти шутки мне не нравятся, отец Таканда. Не знаю, чей ты там отец, но твои детки сейчас осиротеют. Вскидываю автомат и передёргиваю затвор.

— Не успеете, — Таканда укоризненно качает головой.

— Успею. И вы это прекрасно знаете. И учтите, неуважаемый, я буду стрелять вам в лоб.

Я уже понял, что блестящая пурпурная ткань, обтягивающая тело Таканды, сродни мелтану или сертону. Но лицо-то у него не защищено. Я навожу автомат прямо между его глаз.

— Так в какую дверь я должен выйти?

— Хаос с вами! Идите куда хотите.

Честно говоря, я не думал, что он так легко сдастся. Я ожидал какой-нибудь чертовщины, но вместо этого открывается дверной проём, через который я входил сюда. Выхожу к ожидающим меня друзьям и лорду Мирбаху. Вот он-то, судя по выражению его лица, никак не ожидал меня увидеть.

— Всё, — говорю я, — пора рвать отсюда когти. Толя, надеюсь, ты не терял времени даром, пока я беседовал с отцом Такандой о разных интересных вещах?

— Не терял. На сегодняшний день мы имеем две устойчивые зоны. Одна менее стабильная, до неё шестьсот, другая более устойчивая, но до неё девятьсот километров. Обе они расположены на одном луче.

— Это хорошо. Но всё равно далековато. Придётся действовать по плану…

Кто-то трогает меня за плечо. Оборачиваюсь. Это лорд Мирбах.

— Сэр, я полагаю, что моя миссия выполнена. Я хотел бы получить назад своё оружие и оставить вас.

— Рано, сударь, — сухо отвечаю я, стряхивая его руку со своего плеча. — Рано. Вы думаете, мы забыли, как открывался вход в это подземелье? Он открывается вашей ладонью. Как вы нас сюда привели, так отсюда и выведете. Что же касается оружия, то я не люблю, когда у меня за спиной стоит вооруженный человек, которому я не вполне доверяю. Оружие своё вы получите, когда мы окончательно расстанемся. На выход!

Видя, что Мирбах не торопится исполнить команду, Лена толкает его в спину стволом автомата. Только тогда он повинуется и ведёт нас к выходу. Вот и стальная плита, закрывающая выход из «кротовой норы», обиталища очередных претендентов на мировое господство, упырей, прячущихся от дневного света. Не знаю, что сработало — предупреждение Таканды или интуиция хроноагента, отточенная в многочисленных нестандартных ситуациях. Я поднимаю правую руку, подавая сигнал «внимание», и прижимаюсь к левой стене, приводя автомат к бою. Все молча следуют моему примеру.

Плита беззвучно ползёт вниз. Мирбах оборачивается и, увидев, что мы приняли меры предосторожности, тоже прижимается к стене. Сообразил. Это спасает ему жизнь.

Плита не успевает опуститься до конца, а вдоль тоннеля густо свистят пули. Нас встречают огнём. На выходе нас ожидали тридцать карателей во главе с полковником. Если бы мы стояли напротив входа, нас смело бы этим свинцовым ветром. Открываем ответный огонь, но силы слишком неравны. Придётся отходить, заманивая противника.

Но Пётр принимает другое решение. Он кричит: «Ложись!» и швыряет в карателей «лимонку». Над нами противно визжат осколки, царапают по стенам тоннеля; один, отскочив от стены, с оглушительным звоном бьёт меня по шлему. А Пётр вскакивает и командует: «Вперёд!»

Мы выбегаем из тоннеля и добиваем уцелевших карателей. «Лимонка» сделала своё дело. Страшная всё-таки эта вещь — граната Ф-1. Пётр изрядно рисковал, но это был, пожалуй, единственный правильный выход из нашего положения.

Скоро мы уже режем проход в колючей проволоке, окружающей аэродром. Охранникам это не нравится, и они открывают стрельбу. Пётр и Анатолий быстро убеждают их, что этого лучше не делать, и они успокаиваются. Проход между тем готов.

Я еще на подлёте облюбовал эту машину. К ней подъезжал заправщик, и возле неё кружили люди. Явно готовили её к полёту. Сейчас я веду нашу команду прямо к ней. Никто меня ни о чем не спрашивает. Все зорко поглядывают по сторонам. Опасность может возникнуть в любой момент и появиться с любого направления.

Вот и самолёт. Это трёхмоторный высокоплан. Чем-то он напоминает мне одну из первых пассажирских машин Туполева — АНТ-9. Возле самолёта и в нём работает бригада механиков. Увидев нас, они бросают работу и делают попытку убежать. Но я останавливаю их, выпустив в воздух короткую, но убедительную очередь.

— Стоять! Кто старший?

Из самолёта спускается седой пожилой мужчина в сером комбинезоне.

— Инженер-механик Брунс, — представляется он.

— Лорд Мирбах фрахтует этот самолёт. Инженер Брунс, доложите о готовности машины.

— Полная заправка. Двигатели, управление и навигационные приборы в норме.

Инженер подмигивает мне. Судя по всему, до него дошло, какой это фрахт и какую роль играет в этом пресловутый магнат Пол Мирбах. Возможно, Брунс тоже смотрел или слушал дискуссию о процедуре передачи власти от Келли к Мирбаху.

— Прошу вас, изложите кратко основные характеристики машины.

— Вместимость — три члена экипажа и двенадцать пассажиров. Максимальная скорость — сто восемьдесят миль в час, крейсерская — сто тридцать. Потолок — пятнадцать тысяч футов, крейсерская высота — пять тысяч. Дальность полёта при данной заправке — пятьсот миль. — Он вновь подмигивает и добавляет: — Ключи в кабине пилота.

Я даю команду грузиться, а сам уточняю взлётную и посадочную скорость, вес машины, особенности управления. Вместе с Брунсом мы обходим самолёт, и он поясняет мне, как отрегулированы триммеры.

— Всё! По местам!

Возле трапа меня ожидает Мирбах.

— Я могу считать себя свободным? — спрашивает он. — Или вы намерены снова тащить меня с собой?

— Нет. Там, куда мы направляемся, ты нам не нужен. А заложники нам ни к чему. Не наш профиль. Можешь идти, куда пожелаешь, а мы улетаем.

Лена тем временем запускает один за другим двигатели самолёта. Все уже разместились, только Анатолий стоит в проёме входного люка, наведя свой автомат на Мирбаха.

— Тогда я попросил бы вас вернуть мне мой пистолет.

— Забери, пожалуйста. Мне он не нужен.

Я бросаю «кольт» на землю. Мирбах прищуривается, быстро поднимает пистолет и наводит его на меня.

— Никуда ты не улетишь, сволочь! Сухо щелкает курок. Я смеюсь.

— Пол! На чужих ошибках надо учиться, а не повторять их. Ты забыл, как погибла твоя Лолита? — Я показываю Мирбаху магазин от его «кольта». — Забыл. Ну так отправляйся следом за ней. Вы с ней два сапога пара.

Киваю Анатолию, и тот короткой очередью отправляет Мирбаха на свидание к его леди. К нам подходит Брунс. Он брезгливо смотрит на тело Мирбаха, подбирает «кольт» и протягивает его мне.

— И этот придурок хотел стать нашим президентом! Туда ему и дорога. А вам — удачного полёта и мягкой посадки. Только будьте осторожны. Вряд ли каратели оставят вас в покое. Счастливого пути!

Я пожимаю инженеру руку и поднимаюсь в самолёт. Анатолий захлопывает люк, а я прохожу в пилотскую кабину. Лена докладывает:

— Двигатели в рабочем режиме, шеф!

Брунс показывает мне, что уже вынул из-под шасси колодки. Я машу ему рукой и выруливаю против ветра. Через несколько минут мы уже в воздухе. Набираю полторы тысячи метров или пять тысяч футов и кричу:

— Толя! Давай курс! Анатолий подходит ко мне.

— Карты у нас нет, но есть экран. Вот мы, а вот зона ближайшего перехода.

— Понятно. Это будет у нас вроде компаса. А ты будешь за штурмана.

Я разворачиваю самолёт на курс, набираю еще двести метров высоты и устанавливаю крейсерскую скорость — сто тридцать миль в час. Увидев, что я закончил манипулировать управлением, Лена говорит:

— Ну, Андрей, рассказывай теперь, что ты узнал у альтов. Что они тебе сказали?

— Во-первых, не они, а он. Там был только один альт. Он представился как отец Таканда. Во-вторых, он почти ничего не сказал. Его речь изобиловала намёками и уклончивыми ответами типа «и да, и нет». Тем не менее многое стало понятно даже из такой беседы.

— И что же ты понял? Поделись.

— А в-третьих, Ленок, мне надо всё это обдумать, чтобы сделать правильные выводы. На это у меня пока просто не было времени. Сама понимаешь, одно дело, когда в разговоре улавливаешь мысль и тебя озаряет догадка. И совсем другое — когда требуется изложить это так, чтобы тебя поняли другие.

— Понимаю Что ж, обдумывай.

— И, в-четвёртых, как раз этим мне сейчас заниматься некогда. Эта допотопная лайба не имеет автопилота. А мы идём при сильном боковом ветре. Нас всё время сносит с курса. И потом, как я понял со слов Таканды, наши приключения на этом далеко не кончаются. Да и Брунс предупреждал, чтобы мы были начеку. Нас отсюда так просто не выпустят. Корпус не любит поражений. Поэтому внимательно поглядывайте за землёй и особенно за воздухом. Следует ждать любых пакостей.