Фарватер Чижика

Глава 19 Экспромт Чижика

— Вы знаете, как возникла идея «Двенадцати стульев»? Валя Катаев, который к тому времени был уже довольно-таки известным писателем, получил от советской власти жилплощадь и решил обставить её со вкусом, по-одесски. Начал искать мебель. А с мебелью в те годы было сложно. Советские мебельные мастерские выпускали шкафы типа «Гей, славяне», грубой рыночной работы, что не радовало тонкую Валину душу. А мебель старую, мебель дореволюционную — поди, отыщи на десятом году революции. То есть была-то она была, да расползлась за эти годы в разные стороны. Один стул из гарнитура отдадут инвалиду войны, другой — в заготконтору, третий получит иностранец-инженер на время пребывания в Москве, четвертый и пятый — в учительскую Образцовой школы-семилетки имени Григория Котовского, и так далее. Валя о двенадцати стульях и не мечтал, да у него и комната была всего одна, правда, большая, но двенадцати стульям просто не нашлось бы в них места. Но шесть стульев и стол он купить хотел, и потратил немало времени и средств, осуществляя мечту. И вот когда, казалось, нашёл, договорился, и даже уплатил двадцать рублей задатка, владельца мебели арестовывают и отправляют на Соловки — операция «Трест», слышали?

— Читал, — ответил я Виктору Луи.

Мы ехали пустынной дорогой к дачному поселку Подмосковья. Не Переделкино, но не хуже, заверил меня Луи. По делу ехали.

— Владелец арестован, мебель конфискована и распределена среди работников ГеПеУ, начинай всё сначала. И Катаев решил написать роман о стульях, увёртливых, злокозненных стульях. Но самому писать было недосуг, поручил брату Жене, который, вместе с товарищем Файнзильбергом написали то, что написали. А Валентин Катаев обзавелся хорошей мебелью уже позже, в тридцатые. Новая мебель, новая жена, дача в Переделкине. С мебелью.

Виктор Луи проникся ко мне дружескими чувствами и решил помочь обставить московскую квартиру. И потому мы сейчас едем на дачу известного драматурга, который по случаю отъезда в Израиль распродает имущество, в том числе и первоклассную мебель.

— Конечно, претендентов много, но у вас большое преимущество: ведь вы готовы заплатить долларами, да не здесь, а там, — подбадривал меня Луи.

А меня подбадривать нужды не было. Я нисколько не унывал. Ситуация такова: ежегодно из страны уезжает немало людей. В один только Израиль пятнадцать тысяч человек. И уезжают налегке. Контейнер самого необходимого можно переправить малой скоростью из Одессы в Хайфу, но что такое контейнер? Конечно, большинство из эмигрантов — люди скромного достатка, но пять процентов смело можно отнести к зажиточному слою. Двести, триста семей. Преуспевающие врачи, юристы, артисты, художники, сценаристы, работники торговли, профессура. Все они — обладатели любовно собираемого имущества: дачи, дома, а в дачах и домах — мебель, книги, картины, посуда и прочие милые сердцу вещи. Жалко, жалко бросать нажитое. А что делать, если вдруг проснулась тяга к исторической родине и воссоединению? Продают, кто как может, это понятно, но рубли за рубеж вывозить нельзя, на доллары официально меняют самую малость, менять неофициально и невыгодно, и опасно, все они под колпаком, да и поменяв — как вывести? Ну да, ну да, бриллианты… Но мало-мальски крупные бриллианты наперечет, и личным досмотром на таможне не брезгают.

А тут — Чижик! Он может не только купить за валюту, он может доллары, марки и фунты перевести на ваш банковский счет в Тель-Авив, Вену или Париж. Надежно, выгодно, удобно. У вас нет счёта? Ну, есть у вашего брата, дяди, дедушке или к кому вы там едете в Израиль. Говорят, можно открыть счёт через Сохнут? Тем лучше, дядя дядей, а шекели врозь. Оно и надежнее.

Так получилось, что в Союзе рост благосостояния трудящихся опережает рост производства товаров широкого потребления. И потому приобрести хорошую вещь непросто. Директор магазина, завсклад, товаровед — сегодня в почёте. Цену диктует продавец, да.

Но на моём рынке иначе. Продавцов много, а таких, как я, с деньгами в заграничных банках — мало. А с теми, кто готов их потратить здесь, в Союзе, на мебель или на книги, совсем мало.

И потому если кто-то надеется облапошить Чижика, продав вещи по цене дефицита, да ещё срочно, хватай мешки — вокзал отходит, тот будет разочарован. Вас, продавцов, много, а я один. И, главное, не спешу. Не куплю сегодня — куплю завтра, через месяц, через год. Вас, продавцов, через год будет больше, чем сегодня, и много больше, как мне шепнул генерал Тритьяков. Советский Союз уже отменил выкупные платежи за образование, а в будущем намерен сделать большие поблажки на предмет числа отъезжающих. Не из одного только человеколюбия: взамен политики США ослабят действие поправки Джексона — Веника, и будут предоставлять нашей стране кое-какие поблажки в области кредитов и торговли.

Собственно, Тритьяков секрета не выдал, поскольку «Голос Америки» тоже поговаривал об этом.

Так зачем я еду на дачу будущего эмигранта? Затем, что нужно дать знать всем: да, Чижик готов купить мебель. Но только хорошую мебель. И цена по взаимному согласию, которое есть непротивление сторон. В очередь, сукины дети, в очередь! Чижик разборчив и скуп!

Но перед Виктором Луи своих коварных замыслов я не открывал. Я — нечаянно пригретый славой провинциал, от которого всем должна быть польза, в том числе и ему, Виктору Луи. Пусть думает так.

— Нравится? — спросил журналист.

— Что — нравится? — по-деревенски переспросил я.

— Машина.

Мы ехали на «Порше» — двухдверном кабриолете, небольшом, их ещё называют спортивными.

— Интересная, — вежливо сказал я. На самом деле в нём было тесно как в хрущевке после сталинки «ЗИМа». Особенно тесно сейчас, зимой: журналист в дубленке, я в пальто, что привез из Парижа.

— На хорошей дороге развивает все двести пятьдесят в час, — с гордостью сказал Луи.

Дорога, по которой мы ехали, была хороша. Лучше, чем между Сосновкой и Чернозёмском. Свободна от снега, и видно, что чистят её регулярно. Москва же! Но журналист не гнал, ехал на семидесяти, за что я был признателен.

— У нас в Чернозёмске до двухсот пятидесяти не разгонишься. Негде, — ответил я.

— Да и тут негде, — ответил журналист, — а просто приятно знать, что — можешь! Я её купил за деньги от «Двадцати писем другу», кстати.

— Вы писатель? Не читал, извините. Не попадалась.

— Да и не могла попасться. Нет, писал не я. Светлана Аллилуева.

— Аллилуева?

— Дочка Сталина. Я помог ей с публикацией, получил комиссионные, и купил её. «Порше».

— Её? Порше — она?

— Машина — она. Я с детства привык — машина. Не автомобиль. Мечтал о машине. В Москве тогда были «Паккарды», «Кадиллаки», «Мерседесы»…

— В Москве?

— В посольствах. Не мог налюбоваться. И мечтал — о «Мерседесе». Все смеялись, конечно. А вот же — теперь у меня два «Мерседеса», и «Бентли», и «Порше», и много чего…

Интересно, как ему удалось зарегистрировать на себя столько автомобилей? Виктор, вероятно, ждал от меня подобный вопрос, и потому я задавать не стал. Будет нужно — спрошу у Тритьякова.

Не дождавшись, Виктор спросил:

— А вы как, не думаете купить что-нибудь особенное?

— Особенное — вряд ли.

— Ну, у вас же «ЗИМ», тоже не рядовая машина. Просторная, я бы сказал — вальяжная.

— «ЗИМ» мне от дедушки достался, я его не покупал. Хорошая машина, ничего не скажу. Но, конечно, двести пятьдесят ей не по силам. Я как-то на сто десять разогнался, по спидометру, а так — восемьдесят, семьдесят. Хватает.

На самом деле разгонялась Пантера, но это детали.

— Я тоже не любитель торопиться, но приятно знать, что легко можешь уйти от погони.

— От погони лучше уходить на «Жигулях».

— Почему? «Жигули» — ну, сто тридцать, сто сорок теоретически. А «Порше» — далеко за двести.

— «Порше» — машина приметная. Передадут вперед — остановить «Порше» — и остановят. Или по следу найдут, всякий подскажет. А «Жигулей» на улицах Москвы тысячи и тысячи, среди них разом затеряешься, за кем гнаться, кого искать?

— Сразу виден аналитический ум, — рассмеялся журналист. — Значит, собираетесь покупать «Жигули»?

— Пока чемпионат не завершился, ничего не собираюсь, — соврал я.

Ну да, ну да. Сегодня — день доигрывания перед завтрашним последним туром. У меня двенадцать очков, у Балашова, в случае победы при доигрывании, будет одиннадцать с половиной. У Петросяна, что идет на третье место, перед последним туром будет десять очков. И, что самое интересное, в последнем туре мы играем с Балашовым. Мне, чтобы сохранить чемпионское звание, достаточно сыграть вничью, Балашову же, чтобы стать новым чемпионом, необходимо побеждать. Меня.

В отличие от прошлых лет, когда чемпион становился известен задолго до окончания чемпионата, на этот раз все ненадёжно, неясно, непредсказуемо.

Интрига?

Интрига!

Quod erat demonstrandum, то бишь что и требуется показать. Нашим дорогим зрителям. Уверен, завтра будет аншлаг.

Мы подъехали к двухэтажному дому. Дача драматурга, и хорошая дача.

И не жалко бросать?

Видно, всерьез тянет человека на берега Галилейского моря.

Во дворе стояла «Волга», два «Москвича» и «копейка». Мы не единственные посетители. Впрочем, Луи так и говорил — будет творческая компашка, типично московская, стесняться нечего, люди все хорошие, москвичи.

Значит, москвичи.

Хозяин, полный человек лет сорока, был нам очевидно рад: и улыбался, и здоровался, и вообще весть лучился расположением. Такая у человека натура счастливая: радоваться людям.

Он провёл нас в гостиную, где уже расположились семь человек, четыре дамы и трое джентльменов, все тоже в районе сорока лет. Плюс-минус пять. Двоих я узнал по кинофильмам, актеры не самые знаменитые, но и не массовка, нет. Актеры на роли второго плана.

— Прошу любить и жаловать: чемпион по шахматам Михаил Чижик! — объявил меня хозяин. Луи не объявлял, Луи был человеком своим, известным.

Интерес ко мне был, но не бурный. Умеренный интерес. Нет, ко мне подходили, знакомились, расспрашивали даже, но без огонька. Москву чемпионством не удивишь. Знаком ли я с Талем? Знаком. Когда будет новый матч с Фишером? Не завтра. А что слышно о Карпове? Выиграл сильный турнир в Испании. Это правда, что нашим гроссмейстером запрещено разговаривать с Анатолием Евгеньевичем? Неправда, я с ним разговариваю вполне свободно. О чём? О нашем, о шахматном. А бываю ли я у Карпова в доме? Нет, не бываю, Карпов живет в Нью-Йорке, а я, стало быть, в Москве. Где в Москве? В Доме на Набережной. Хороша ли квартира? Жаловаться не приходится, но пока это лишь жилплощадь, голые метры и никакой обстановки. А много ли метров? Изрядно. Что мне налить? Минералки, если возможно. Нет, водку я не пью. Нельзя во время турнира. И даже рюмочку нельзя, завтра решающая партия. Да, если выиграю, сохраню звание чемпиона Советского Союза. Стану четырехкратным. И да, смогу купить «Волгу», без очереди. Если захочу. Или «Бентли», очень приятная машина. Или «Порше», уходить от погони, почему нет.

— Я похищу Чижика, на время — сказал хозяин, и отвел меня в другую комнату, потом в третью и четвертую. Показывал мебель.

Привезена из Германии, после войны, генералом Петровым.

Хорошая мебель, и состояние хорошее. Нет, сам я ни разу не специалист. Но у меня есть такой, знаток. Мастер-краснодеревщик. Давайте договоримся, он приедет, осмотрит мебель, даст свое квалифицированное заключение. Тогда и обсудим цену.

Хозяин сказал, что мебель, такая мебель, долго ждать не будет, она вечная, а на вечность желающих много.

Я вздохнул и ответил, что понимаю, и не буду в претензии, если кто-то мебель эту перекупит. Дело-то серьезное, и поступаться своею выгодой ради незнакомого человека хозяин нисколько не обязан. Да я и не спешу. В феврале еду в Копенгаген, если что, куплю там. Слышал, что и современная мебель в Дании вполне приличная. Или в Швеции посмотрю, там рядышком.

Нет-нет, сдал хозяин, особой, вот прямо сию секунду, спешки нет. Когда бы мог посмотреть мебель мой эксперт?

А как договоримся, так и посмотрит. В любой день. Завтра? Нет, лучше послезавтра, ему же из Черноземска ехать. Степан Михеевич человек в возрасте, с причудами, но дело знает туго.

И мы договорились.

Вернулись в гостиную. Люди время не теряли, пили водку, закусывали сыром, колбаской и почему-то шоколадными вафлями. Мода такая в Москве, что ли?

Я поискал Луи, не пора ли возвращаться? Он, конечно, не пил, за рулем ведь, а трезвому среди пьющих не очень уютно.

— Приехал, — сказала стоявшая у окна дама.

И в самом деле, кто-то въехал во двор.

— На «Мерседесе»!

Тут и остальные подсыпали к окну.

— Высоцкий, — одними губами сказал мне Луи.

Интересно.

И черед пару минут в гостиную вошел Владимир Семенович. Бодро вошел, резко, размашисто.

— Привет всей честной компании!

Нестройные приветствия в ответ.

— Володя, это Чижик. Чижик, это Володя, — познакомил нас Виктор.

— Здравствуйте, Владимир Семенович! — пробормотал я.

— Здравствуй, здравствуй, победитель Фишера, — ответил Высоцкий, но далее развивать общение не стал.

К нему подскочили дамы, пошли разговоры о том, о сем. О московском, о театральном. О «Мерседесе» тоже.

Я, конечно, Высоцкого слышал не раз. В смысле — песни. И, при случае, мог бы и имитировать. Только зачем?

Спустя четверть часа наш хозяин принес гитару. То есть принес-то он футляр, хороший, жёсткий, но было очевидно, что внутри гитара. Не пулемёт же.

Мне это знакомо. Медику в гостях частенько начинают досаждать просьбами подсказать, посоветовать, а то прямо и посмотреть недужного прямо здесь, сейчас и немедленно. Ага, ага, а если гость — землекоп, попросить его тут же выкопать могилу.

— Владимир, не могли бы вы оценить инструмент, — попросил хозяин.

Высоцкий раскрыл футляр и сказал даже с каким-то облегчением:

— Нет, это же шестиструнная. С шестерками я не знаюсь, уж пардоне муа.

Было видно, что и гости, и хозяин разочарованы. Видно, ждали концерт-экспромт.

— Да и зачем вам я, если здесь композитор, музыкант, профессионал и лауреат? — продолжил Высоцкий и посмотрел на меня. Как-то нехорошо посмотрел. Недобро. Настроение за это время у Владимира Семеновича переменилось радикально. И не только настроение — с улицы вошёл человек лет тридцати пяти, а сейчас на вид ему можно было бы дать все пятьдесят. И с каждой минутой больше.

— Сыграй нам, Чижик, — нарочито ласково сказал он. — И спой, если хочешь.

Я взял гитару. Хорошая гитара. Испанская, классика. И, чувствуется, её подстраивали совсем недавно. Может, часа два назад.

— Тихо! Чижик играть будет! — сказал Высоцкий, словно я Чапаев, а он Петька.

— Отчего бы и не сыграть, — я сел поудобнее. И сыграл. Бах, токката и фуга ре минор.

К каждому инструменту нужно привыкнуть, приноровиться. Но гитара вдруг стала продолжением меня, будто я с ней всю жизнь живу. Даже не знал, что так бывает.

Я кончил играть, уложил гитару в футляр, а Высоцкий всё молчал. И остальные тоже.

— Хорошая гитара, — нарушил тишину я. — Я бы взял, если не станете дорожиться.

— А сколько бы вы дали? — спросил хозяин.

— Ваш инструмент, ваша и цена.

— Даже и не знаю… Владимир, как думаете?

— Чего тут думать, — сказал Высоцкий, и вышел из комнаты. Видно, нужно.

— Ну… — видно было, что драматург боится продешевить. И дорожиться тоже боится. А отложить на завтра — так завтра меня не будет.

— Тысячу рублей! — сказал один из гостей, актер на характерную роль. Резонёра. Сказал в шутку, но цена была названа.

— Тысяча? — вопросительно повторил хозяин. — Это настоящая испанская гитара, в тридцать восьмом привезена из Испании.

— Дороговато, — сказал я. — Ну, да ладно. Пусть.

Медленно достал из внутреннего кармана пиджака бумажник крокодиловой кожи (купил в Триполи), раскрыл, на виду опустошил отделение. Десять сторублевок. Захватил на всякий случай. Вот такой.

— Пересчитайте, — потребовал.

Что там считать, десять бумажек. Но хозяин дважды сбивался. Может, от радости. Может, считал, что продешевил.

— Теперь деньги ваши, а инструмент мой. При свидетелях.

Гости закивали — как же, как же. В глазах предчувствие радостей — как они будут рассказывать эту историю другим.

Вернулся Высоцкий, успокоенный, опять помолодевший.

— Что, пропустил самое интересное? Вот так всегда. Ну, что ж, я, пожалуй, поеду. Хочу вернуться засветло. Что-то знобит…

И мы откланялись тоже.

Хотя и не знобило.

Как звучит Бах? Примерно так: https://youtu.be/ojBYW3ycVTE