Фальдийская восьмерка

Эпилог

За почти сотню лет существования Ямы, ее не раз пытались переименовать. Это пытались сделать островитяне, привычно обратившись к затасканным поэтическим вольностям, навроде “Сердца Талистры” или “Великих Южных Врат”. Пытались северяне со своим староимперским, щедро сыпя трудновыговариваемыми приставками. Даже вездесущие канторцы отличились, жахнув величественным “Двуликим Карадоном”.

Никто из них не преуспел. Любые имена быстро обрастали похабными переделками, сдавали позиции и тихо загибались в пыльных архивах. Зато стихийно родившееся клановое прозвище – “Ржавая Яма” – прилипло намертво едва ли не с самого начала, а со временем стало еще лаконичнее.

И если северный берег устья Талистры еще можно было, хоть и с натяжкой, назвать обычным морским городком доминионцев, пусть и жмущимся к земле из-за охотно слизывающих все лишнее штормов… То южный берег, отданный на растерзание кочевникам, был больше похож на одну огромную, ржавую свалку, грязный коричневый плевок, растекшийся по огромной территории. А как еще, если в лучшие дни сюда прибывали по пять, а то и по шесть гигатраков со всей своей свитой?

Здесь безраздельно властвовали грязь, ржавчина и разномастные железные лачуги, вечно пахло гарью, перегретым металлом и эйром, шумело в ушах от лязга железок, а в голове – от дешевого пойла, которое здесь гнали, казалось, даже из загаженной маслом и отходами воды. Густой, вонючей и охотно разъедающей своих обитателей и днища рыбацких суденышек.

Сейчас, в середине зимы, Яма стала еще отвратительнее, словно сбросивший сальную рванину нищий, выставляющий напоказ истерзанное лишаем и струпьями тело в отчаянной попытке вызвать жалость и заработать на миску супа, но получающий за это лишь волны брезгливости и редкие, осторожные пинки. Мало ли, что там к сапогам прилипнет.

– Красные? – шмыгнул сизым, ноздреватым носом простуженный раб, – Откуда здесь? Тут на переплавку все, дольше месяца не задерживается. Это красивое надо искать. Хотя, целый скиммер я бы запомнил.

На посетителя он смотрел неодобрительно. Мало того, что приперся под самый вечер, когда обитатели западной свалки расползаются по теплым норам, так еще и ведет себя как распоследний сарак – кто же задает вопросы вот так, сразу, без ругани на нерасторопность и грязных оскорблений? Сразу видно нездешнего.

– И где у вас красивое? – устало спросил Брак, почесывая колючую щетину.

С тех пор, как он покинул каюту “Красавицы Востока”, времени на личную гигиену не было. Жрал, что придется, спал в первой попавшейся съемной комнате, а все свободное время посвящал обходу кабаков, таверн, лавок… И все впустую. Никто из обитателей Ямы не мог вспомнить колоритную парочку – огромного лысого толстяка с кувалдой и светловолосую девчонку, передвигающихся верхом на тяжелом скиммере. Возможно даже красном.

Оставались свалки, которых в южном городе было больше, чем зубов у катрана. Маленькие, большие, соседствующие с мастерскими и плавильнями, до отказа набитые изломанным хламом, обломками техники и ржавыми остовами машин. Яма не брезговала ничем, по дешевке выкупая из трюмов любой металлический мусор, покладисто закрывая глаза на его происхождение. В самом деле, зачем владельцу очередной кучи знать, откуда в трюме вольника взялся смятый тяжелыми колесами гельвент? Поврежденное восстановят и перепродадут, сильно покореженное – разберут на части и продадут, а совсем уничтоженное переплавят и… Да, несомненно продадут. Быть может даже обратно тому, кто перед этим и сменял эту рухлядь на пару зеленух.

Шансы отыскать здесь хоть какие-то зацепки, свидетельствующие о том, что Логи вместе с Левой вообще добрались до Ямы, были примерно такие же, как у придонного солма умереть от старости. Но Брак упорно обходил свалки, одну за другой, спрашивал, ковырялся в ржавых кучах, терпеливо ждущих рук своего сводилы, искал красивое…

И нашел.

Знакомая половинка сферы, аляповато выкрашенная красным. Погнутая, смятая, словно по ней долго топтались тяжелыми сапогами. Лишенная своей опасной начинки, пустая скорлупка от эйноса, из которой безжалостно выдрали все ценное и отбросили в сторону. Железка наверняка давно бы отправилась на переплавку, если бы не вызывающая расцветка – в лучах вечернего солнца она горела путеводным маяком, наверняка привлекая немало людей к неприметной во всем остальном куче.

Действительно красивое.

На Яму уже спустилась сырая, беззвездная ночь, пахнущая морем и гнилью, когда Брак закончил разбирать гору хлама. Он откинул в сторону затейливо скрученный конденсатор со снятыми чашками, приподнял лист обшивки, шуганув ютившуюся там крысу… А затем грязно выругался и со всей силы пнул шаргову полусферу, отправив ее в недолгий полет к луже подмерзшей грязи. В воздухе повис глухой металлический звон.

– Я тоже набойки хочу, – высморкался раб, зябко поежившись. – Здесь такое нужно, сапог распороть проще, чем…

– Еще такое есть? – глухо спросил Брак, сверля взглядом выпотрошенную кучу. – Откуда оно?

– Да хер его знает, – пожал узкими плечами невольник, – Привез кто-то. Какой мусор соберут в степи, то и тащат. Мы не спрашиваем.

Механик промолчал. Покачался с мыска на пятку, бездумно глядя куда-то перед собой, а затем вытащил из под куртки плоскую фляжку. Смял и отбросил в сторону пробку, запрокинул, чувствуя как обжигает глотку давно забытым вкусом степного самогона.

Остатки пойла Брак вылил на землю, под осуждающим взглядом раба. Выкинул опустевшую посудину в кучу, молча сунул в протянутую руку зеленуху и пошел к выходу. Слегка пошатываясь, то ли от выпитого, то ли от едва заметной хромоты.

Невольник проводил странного посетителя взглядом, сунул зеленый кристалл за щеку и осторожно полез за призывно блестевшей флягой, искренне надеясь что приземлилась она удачно. При падении там отчетливо булькнуло, а слух у него всегда был хороший… Чего добру зря пропадать? Он же не сарак какой-нибудь, которые жизни настоящей не знают и остатками брезгуют.

В помещении было жарко, влажно, воняло эйром, вуршем и резиной. Огромная рама колеса лежала на боку, плотно укутанная слоями полупрозрачной пленки, а из висящего под потолком раскаленного котла тонкой струйкой лилась густая черная жижа. Полуголые мастеровые потели, кряхтели, упираясь руками в пузатые бока и осторожно подогревая варево. Перекалишь, займется огнем – и полдня работы шаргу в глотку. А за такое в мастерской Ржавого Зуба можно было получить по зубам и на сутки отправиться в плавильню – тягать железки и носить ведра с вонючими присадками.

– И за каким ржавым хером я должен тебя нанимать? – хозяин мастерской был явно не в духе, ковырялся в зубах длинным коричневым ногтем и на посетителя вообще не смотрел, – Мне тут лишние рты не нужны до весны.

– Не наниматься, – терпеливо ответил Брак, наблюдая за заливкой колеса, – У тебя есть пустующий агнар за пристройкой, я хотел бы его купить. Или арендовать под свое дело.

– Хера себе словечки. Бездельники мне тут тем более не нужны, – хмыкнул Ржавый Зуб, снизойдя наконец взглядом до механика, – На кой ржавый хер тебе ангар? Притон? Очередной вшивый кабак где вместо закуски - гразги, а в пиво подмешивают сонную дурь?

– Сводить, – пожал плечами Брак, – Тебе привет от Соплевода.

А вот это сработало. Грузный одноглазый механик крякнул, откинулся в кресле и сложил ладони вместе, переплетя оставшиеся пальцы.

– И что же просил передать мой дорогой, любимый Соплевод?

– Что бесконечно уважает тебя за науку и сожалеет, что был таким жалким и тупым, – Брак заметил, как глаза собеседника подозрительно прищуриваются а рот приоткрывается, поэтому поспешно добавил: – А еще он просил, чтобы ты пошел и утопился в сральнике. И дверь за собой закрыл.

Ржавый Зуб хохотнул, расплел пальцы и потянулся за бутылкой.

– Ну вот, теперь ты хотя бы заговорил как нормальный человек, а не говно из-за реки. Стоило ради такого рядиться в это… в это все?

Меховая куртка калеки действительно смотрелась не к месту в этом царстве кожи, грубой ткани и всех оттенков коричневого. Да и зимняя вызывала у местных лишь усмешки. Промашка, о которой Брак даже не подумал. Но Ржавый Зуб, к счастью, действительно не собирался задавать лишних вопросов. Поцокал языком, ковырнул ногтем обломок зуба и уточнил:

– Точно механик? Учти, что срать я хотел на все твои ржавые бляхи.

Вместо ответа Брак уронил на стол брусок рефальда. Продышался и медленно смял его ладонью.

– Если хотел произвести впечатление как механик, то ты явно обгадился, – хмыкнул Ржавый Зуб, повертев в руках смятую бляшку, – А если хотел выпендриться, тебе это удалось. Я хотя бы знаю, что это такое и почти готов поверить, что дури у тебя много, но девять из десяти сводил вообще не слышали про шаргов рефальд.

– Могу свести скраппер, – буркнул Брак. – Скиммер…

– Безрукий ребенок в обосранных пеленках может свести скраппер, – скривился Ржавый Зуб, – Будешь Безруким.

– Меня зовут Брак Четырехпалый. Из Шалар…

– Да мне насрать.

Раскачивающийся на цепях котел вдруг опасно накренился, жидкая резина ударила широким потоком, расплескиваясь по полу и ногам орущих механиков. Кто-то подбежал с ведром воды, споткнулся и грохнулся прямиком в пузырящуюся смесь, заорал, поминая шарга и всех блеванных богов, пытаясь выдраться из горячего и липкого…

– Вот в таком дерьме мы и живем, – философски сказал старый механик, доставая из-под стола короткую дубинку, обитую кожей, – Уверен, что хочешь тут осесть? За ангар фиолку в год, или четыре насовсем.

– Уверен. – кивнул Брак. – две с половиной, и твои люди вычищают оттуда дерьмо и гразгов.

– Мои люди не могут вычистить говно из собственных задниц. Четыре и семь, и ты из Безрукого станешь Жлобом…

Дверь скрипела протяжно и невыносимо мерзко, железные стены ангара отзывались басовитым дребезжаньем, сбрасывая вниз многолетние наслоения ржавчины. И так пухнущая от яростного торга и бесконечных производных слова “дерьмо” голова отозвалась болью и гудением в ушах.

Из темного проема пахнуло сыростью, плесенью, гразгами и застарелой смазкой, словно открыл в гигатраке ту самую дверь, которую никто и никогда не открывал последние лет десять. Разве что, не хватало кислого запаха эйра, но это легко поправимо. Пара горелок, бак в углу…

Брак впервые за долгое время улыбнулся, чихнул и пошел внутрь.

– Корпус почти закончили. Еще две-три недели, не больше, – канторский цепмейстер поправил очки на горбатом носу, помялся и заметил: – Но если нужен мой совет, я бы поставил пару мощных гравок здесь, здесь и здесь.

Длинный палец скользил по макету воздушного корабля, задерживаясь в узловых точках.

– Совсем недавно в порт прибыл килейский торговец, у которого я видел подходящие. Совсем свежие, буквально месячные. Если баллоны повредятся…

– Никаких мощных гравок, – отрезал Раскон, – Только местное. Сделайте не два баллона, а три, на всякий случай.

– Это так не работает, – возразил канторец. – Запасы шелка и так на исходе, а плетенки…

– Плетенки будут, – пообещал фальдиец. – Не отвлекайся на мелочи, своди. Главное, чтобы он стал первым цепом, целиком и полностью построенным в Талистре и для Талистры. Плевать на недоработки, важно – что за ним последуют другие. Ты же не собираешься сбегать домой сразу?

Бадро Весталли отрицательно покачал головой. Платили ему более чем щедро, но в городе его удерживало совсем не это. Своя верфь, своя пристань, своя гильдия, свои люди… В Канторе о таком можно было лишь мечтать, там плюнуть негде, чтобы не попасть в очередного конструктора цепов, увешанного регалиями и полезными знакомствами, как виноградная гроздь – ягодами. А здесь он… Самый главный? Не просто очередной безымянный выпускник Академии, просиживающий штаны за чертежами на верфи, а тот, за кем присылают личную повозку и приглашают на званые ужины. Да он и сам сидит теперь достаточно высоко, чтобы звать в гости хозяев города.

От подобных мыслей теплело в груди, а сидящий в кресле рыжий толстяк вызывал искреннюю симпатию.

В кабинете задорно пылал камин, а сквозь окно жарило весеннее солнце и слышался дробный перестук капели.

– Он? – уточнил канторец, собирая в тубус бумаги и металлические листы, – Не она? Ты определился с названием? Мы почти закончили обшивку и могли бы уже начинать сводить буквы.

– “Его Сияющая Безупречность, Храбрейший и Мудрейший, Достойнейший сын своего отца, Трижды благословенный квадрахой в своем рождении, Прекраснейший Даолотар До-Теолино, Да не сократится жизненный путь его прежде срока” – продекламировал Раскон, сверяясь с запиской.

Цемейстер с сомнением посмотрел на макет, что-то подсчитал и спросил:

– Ты уверен?

– А что, слишком коротко? – гмыкнул фальдиец. – Я еще подумаю.

– Не влезет.

– Гхм. А ты постарайся, – вежливо улыбнулся Раскон, провожая гостя до двери. – Совершенно неважно, как ты это сделаешь, лишь бы имя было на борту, а запись о нем в архивах. И можешь уже начинать подыскивать экипаж. Мой капитан прибудет через месяц и хотелось бы, чтобы к его появлению все было готово.

Уже выходящий из кабинета цепмейстер замер на полшаге, обернулся и недоуменно спросил:

– Капитан? Я думал, что ты сам встанешь за штурвал. Разве не в этом смысл?

Фальдиец покачал головой, мельком бросив взгляд на полку, где стояла крохотная горжа и грозил скраппером неопрятный старик.

– Куда мне с таким пузом в небо? Никаких гельвентов не хватит. Мое место на реке. Удачи, Бадро, жду на следующей неделе. Передавай мои наилучшие пожелания супруге.

Плотно отужинав, Раскон отослал слуг, а сам замер перед огромной, во всю стену, картой. Весь Западный Гардаш – от самой пустыни и до крайнего севера. Нитки рек, булавки деревушек, разноцветные шарики поселков и островных факторий.

И одиннадцать ярких синих огоньков, крохотных колбочек с эйром, причудливым созвездием раскинувшихся по металлу. Еще в прошлом году их было восемь, а годом ранее – всего пять. Союз расползался по речной паутине стремительно, с каждым новым городом подгребая под себя жизненно важные ресурсы. С Шаларисом и его плетенками можно было навсегда забыть про унизительную зависимость от медузьего шелка, а приткнувшийся на самой окраине гор Синий Камень наладил производство гельвентов. Не тех, допотопных, с трудом способных удержать в воздухе одинокий балонник, а принципиально новых. Способных, при необходимости, целиком заполнить газом пространство между двойными корпусами и утянуть цеп в небо вообще без гравок…

А как только вскроются реки, можно будет смело добавлять очередную колбу. Сожранное шарками Подречье не погибло, несмотря на то, что живых там не осталось. Придет весна, придут новые люди. Надежные, умелые и работящие. Они в кратчайшие сроки восстановят стекольные мастерские, организуют работу песчаного карьера, поднимут причальную башню, к которой вскорости подплывет первая туша воздушного торговца, забирать свои бутылки и чудесной прочности колбы, так необходимые Синему Камню. Зима прошла, списала долги – и плевать, что теперь всем заправляют другие люди – старые договора продолжают действовать, раскаленное стекло разливаться по формам, а топоры лесорубов – бодро стучать по гиурам.

Раскон гмыкнул, отошел от карты, поправил два затянутых тканью портрета и тяжело опустился в кресло. Работы предстояло много, а тут еще и новая морока с экипажем на горжу. Кроме рулевого, у него не осталось никого – даже надежный, как фальдийский договор, Везим куда-то бесследно подевался. Искать людей, копаться в их историях, проверять на надежность. Проще и быстрее было бы отдать “Каргу” кому-нибудь из надежных каптанов, а самому пересесть на цеп, но…

Он плеснул себе вина и едва успел начать читать первый лист из тощей стопки донесений о кандидатах, повествующий о многообещающем республиканском механике Дитрусе, за плечами которого был вооруженный мятеж, три убийства и пятнадцатилетний опыт работы на затонувшем осенью речном корыте, когда в дверь постучали.

Сгибаясь под весом тяжеленного деревянного ящика, в кабинет зашли двое слуг. Молча опустили махину на пушистый ковер и замерли, ожидая приказов.

– Гхм. Уже? Шустро..

Фальдиец пощелкал дощечками на двери, удовлетворенно гмыкнул и спросил:

– Где остальное?

– Ждет внизу, – поклонился слуга, – Вместе с доставщиком. Пригласить его?

– Я сам, – махнул рукой Раскон.

Он цапнул из ящика стола увесистый кошель, тщательно запер за собой дверь и спустился по лестнице особняка, рассеянно скользя взглядом по витражным окнам, в которых пылал оранжевым закат над Вентийским озером.

Раскон не ожидал, что запрошенная еще зимой экспедиция окажется настолько быстрой и успешной. Исполнитель, какой-то вольный исследователь, сполна содрал с него за секретность, за сложность поисков, достойных выуживания жемчуга из снега, и за то, чтобы с “Помпезной Вдовушки” доставили вообще все, кроме корпуса и остатков баллонов. Но вот за достойную всяческой похвалы оперативность фальдиец еще не платил и собирался немедленно исправить это недоразумение.

Его часто упрекали в жестокости, и за дело, но никто не смел обвинять его в жадности.

Он потянул за ручку, тяжелая дверь бесшумно открылась и Раскон отступил на шаг назад. А затем еще на один. Охранники у дверей подобрались, опустив ладони на рукояти жахателей, но остались стоять.

– Доставка господину Раскону Медногривому, – белозубо улыбнулся Оршаг, сверкнув очками. – Будешь проверять? Ящик твои ребята уже утащили.

Он указал рукой на огромный двухосный прицеп, невесть как умудрившийся развернуться поперек двора, перекрывая собой вид на озеро. За воротами темнела угловатая туша трака.

Раскон медленно помотал головой. По спине ползло к затылку давно позабытое чувство, поднимая волоски на коже. Шелковая сорочка внезапно показалась мокрой и колючей.

– Ну и славно! Прицеп готов включить в стоимость услуг, – развел руками вольник. – С учетом полученного моим представителем аванса, его… Так, три дня на…

Оршаг бормотал, перебирая воздух длинными пальцами, Раскон стоял неподвижно, под недоумевающими взглядами охраны.

– Вот! – прищелкнул пальцами вольник, протягивая листок бумаги, – Мы немного превысили расходные. Можно обжаловать, но только через официальное представительство в Нью-Арке или курьерской доставкой. Готов предложить свои услуги по самой скромной таксе, мне все равно по пути. Это можно было бы посчитать конфликтом интересов, но наша компания гордится...

– Не надо, я заплачу, – хрипло сказал Раскон, забирая договор.

Он близоруко сощурился, вглядываясь в закорючки на бумаге и тихо радуясь, что оставил очки в кабинете. По сравнению с оригиналом, они бы смотрелись тем, чем и являлись – жалкой подделкой, способной производить впечатление лишь на тупых лесовиков.

Полез было в кошель, но завязки упорно не поддавались трясущимся пальцам, поэтому фальдиец сдался и протянул мешочек целиком.

– За срочность.

Оршаг расправился с веревками без малейших затруднений. Скрупулезно отсчитал горсть кри, пересыпал себе в карман и кинул кошель обратно фальдийцу.

– Благодарю, но лишнего не надо, – слегка поклонился вольник, – Мы в расчете.

Он жестом фокусника извлек из под куртки визитку и предложил ее фальдийцу. Тот взял осторожно, словно касался ядовитой змеи.

– В полном? – нашел в себе силы спросить Раскон, когда Оршаг уже почти покинул двор. – В полном расчете?

Тот удивленно обернулся.

– А как еще?

– Я… – фальдиец бросил быстрый взгляд на север, где в лучах закатного солнца плавилась крыша циклопического ангара, сердца цепостроительной верфи Талистры.

– Хотя есть еще кое-что, с чем ты можешь мне помочь, – внезапно сказал Оршаг, скрываясь в кабине трака. – Лично мне. И тогда точно будем в расчете. Всего один крохотный вопрос, прежде, чем я свалю отсюда.

Раскон болезненно дернулся и сделал крохотный шажок назад. Рев пробудившихся движков эхом отразился от стен верхнего квартала Конифера. Солнце робко коснулось края ущелья.

– Где здесь ближайший кабак поприличнее?

Засада на десяток была организована грамотно. Настолько, насколько вообще могут грамотно организовать засаду неорганизованные остатки мятежников, уже третью неделю скрывающиеся в лесах провинции Жаркомо. В другое время их бы вообще никто не стал искать: организаторов республиканские серые ленты вычисляли и находили быстро, а без них вооруженный сброд быстро терял волю к сопротивлению.

Но не в этот раз. Ублюдки обосновались у реки, отлично прятались и сожгли уже три корабля, везущих провиант в крепость, поэтому на выковыривание их из нор были брошены лучшие силы гарнизона.

Будь у десятка положенная броневозка, закончилось бы все очень быстро и печально для бандитов. Но сложная машина уже третью неделю ждала ремонта у заваленного работой гарнизонного сводилы, поэтому… Поэтому мятежники и напали.

Трое солдат полегли под залпами глушил сразу, остальные вовремя залегли. Поваленное дерево, так удачно сыгравшее на руку нападающим в начале схватки, теперь здорово им мешало – под прикрытием ветвей вояки успели достать оружие и организовать оборону, превратив хаос схватки в нечто куда более организованное, но не менее хаотичное. Из-за кустов летели стрелы, пара лохматых мужиков с грубыми копьями уже валялись на земле с распоротыми саблями животами, солдаты грязно ругались наводя глушила, а по дороге скакал сар Вейстраг с саблей наголо, выкрикивая приказы и отвлекая на себя внимание нападающих…

Солдат осталось в живых всего трое, когда из леса, с обеих сторон дороги раздались крики и шум какой-то возни. Тяжелые удары, несколько синих вспышек, истошный поросячий визг… А потом все как-то очень быстро закончилось и наступила тишина. Выжившие сгрудились у корней дерева, настороженно водя штыками по сторонам, с дороги прихромал потерявший лошадь Вейстраг.

Всем было понятно, что нападающие мертвы. Мятежники на своей территории редко отступали – знали, что выжившие солдаты доложат об атаке быстро, а по свежим следам рванут гарнизонные егеря с нюхачами и собаками. Но кто именно помог республиканским воякам оставалось загадкой.

А потом из леса, цепляясь дурацкой широкополой шляпой за ветки, вышел невысокий, розовощекий крепыш в длинном кожаном плаще. Он блаженно улыбнулся, вытирая топор чьей-то рубахой и с симпатией посмотрел на солдат. Те недоуменно смотрели в ответ.

– Назови себя! – требовательно вскинул саблю сар Вейстраг. – Именем Короны!

– Жердан, – улыбнулся незнакомец. – Нихера не…

– Я тоже, – заметил еще один Жердан, выходя из леса с другой стороны дороги, – Что он хочет?

– Кто вы такие? – голос у Вейстрага дрогнул, когда за его спиной затрещало и сквозь ветви дерева проломился очередной крепыш. В точно такой же одежде, только со странного вида копьем, окровавленным и почему-то дымящимся.

– Млааадший! Что он…?

– Я тоже не понимаю.

– Другой младший.

– Я тут, – вывалился из кустов четвертый Жердан. Он был без плаща, зато в кирасе и с длинной веревкой в руках. – Привязал. Хрюкает.

– Спроси, это вот эти пидоры сожгли нашу…

– Лодку?

– Сейчас…

Окруженные солдаты испуганно переглядывались. А офицер медленно бледнел от ярости, крепче сжимая саблю. Кем бы ни были эти чужаки, никакого уважения к его зеленой ленте они не испытывали, а в разговорах на проклятом Тогвием канторском отчетливо звучали оскорбления.

– Эээ… сар…– заробел самый младший Жердан, с опаской глядя на Вейстрага, – Мои братья спрашивают…

– Про лодку…

– Спроси.

Услышав родной язык офицер обрадовался. Деревенский говор северных провинций трудно с чем-либо спутать, да и выглядел этот четвертый не так угрожающе. А значит – обязан будет подчиниться аристократу.

– Это вы… пидоры, нашу лодку сожгли? – решился Самый Младший, – Или те, в лесу?

Вейстраг опешил. А чужаки, совершенно не обращая на него внимания, продолжали что-то обсуждать.

– Быстрее надо.

– А то шарки…

– Поднимутся.

– Поднялись бы уже.

– Да как вы смеете? Какую лодку? – взревел офицер, – Ублюдочные смерды, вы все пойдете под с…

Солдаты испуганно зажмурили глаза. Вейстраг замахнулся саблей и вдруг обвалился кулем, решив поделиться своими мыслями с окрестными деревьями.

– Охеревший какой-то, – глубокомысленно заявил Жердан Старший, меняя банку.

– Воздух тут такой…

– Да. Весна.

Самый Младший Жердан смотрел на безголовый труп округлившимися глазами, в которых испуг стремительно сменялся детским восторгом. Потянувшиеся было к оружию солдаты медленно поднимали руки.

– Интересно, тут еще умники… есть? – почесал щеку Жердан Младший.

– Нет, – с жутким акцентом ответил пожилой солдат с шикарными густыми усами, поводя рукой в сторону истекающих багровой капелью крон деревьев. – Это был эээ… Это были мозги нашего десятка.

Братья шутку оценили высоко, а старший даже рассмеялся. Но все равно спросил, сурово нахмурив брови:

– Так это вы лодку нашу…

– Сожгли?

– Не мы – мятежники. А его, – указал старик на тело, – Его убили… Тоже они. Мятежники. Мы все свидетели.

Другие солдаты согласно закивали головами.

– Умом может быть одарен всякий, но лишь с опытом приходит… мудрость, – хлопнул солдата по плечу Младший, заставив того поморщиться от боли в раненой ноге. – Мы Жерданы.

– Нам бы…

– Лодку, – кивнул Старший.

– Большую? – уточнил старик, – Если маленькую, то тут рядом село есть. У меня там родня живет. А большую…

Он молча указал на север, где в семи милях ниже по течению стояла речная крепостница. Братья его жест не поняли, но на всякий случай мудро покивали. Они хотели большую, но…

– Мы там подсвинка…

– Изловили. На пиво бы… – мечтательно протянул Средний.

– Сменять.

Безголовый труп задергался, пытаясь подняться. Сидящие солдаты с истошными воплями отшатнулись, хватаясь за нательные святки.

– О, а этот…

– Поднялся, – заключил Старший, с размаху опуская топор. – Слушайте, а тут…

– Неплохо.

Даже с отрубленными конечностями свежеподнятый шарк продолжал дергаться. Руки слепо загребали землю, извиваясь как огромные бледные черви. Кто-то из братьев запалил поджигу, в воздухе запахло жженым волосом и жареным мясом.

– А что, дед, – задумчиво спросил Младший, подходя к орущим от ужаса солдатам, – Жерданы у вас в селе… имеются?

Глаза старика закатились и он потерял сознание.

Жарке плевать на время года. Зимой здесь чуть прохладнее, летом чуть жарче, но всегда – абсолютно невыносимо. Жарке плевать на шторма. Бури сглаживают величественные барханы, проливают пустыню насквозь… Лишь для того, чтобы через несколько часов на месте песчаных гор выросли новые, а вода бесследно исчезла, даровав еще несколько дней жизни местным обитателям. На которых, впрочем, Жарке тоже плевать. Старая поговорка кочевников гласит, что в мире невозможно сделать всего три вещи: остановить гигатрак на полном ходу, уговорить Попутчика высадить пассажира, и пройти по пустыне дольше часа, так и не увидев чьих-нибудь костей.

А кости – это эйносы. Заботливо очищенные песком, высушенные солнцем и отполированные ветром до зеркальной поверхности. Диковинные костяшки, зачастую делающие то, что среди дремучих дикарей цивилизованной части Гардаша может сойти за настоящее темное колдовство. Правда и защищает свои сокровища великая пустыня надежнее любого хранилища, ведь единственное, на что ей не плевать – это на то, что ты еще ходишь и дышишь.

Оазис ядовитых слез – самая южная точка в северном Гардаше, в которой можно оставаться относительно безопасно, находясь при этом глубоко в пустыне. Здесь есть солидных размеров пресноводное озеро, питающее крохотный кусочек джунглей вокруг себя. Вода, еда, немного эйра и отдых в спасительной, упоительно густой тени. Репутацию сего благодатного места портили лишь многочисленные ядовитые гады, кишащие под сенью местных деревьев и в кристально-прозрачной воде, но портили настолько основательно, что соваться сюда не рисковал почти никто.

Ведь самыми опасными и ядовитыми гадами здесь был клан Скорпионов.

Большой Сход уже начался, но сейчас, ранним утром, на торге было пусто. Несколько вооруженных отвалами траков вольников, методично окапывающих стоянки глубокими рвами для защиты от ползучих тварей, с пяток скиммеров, чьи владельцы занимались тем же самым, но с лопатами, и две приметные тарги, стоящие бок о бок.

Первая бросала миру вызов броской, ярко-оранжевой расцветкой, привлекала внимание приземистой, обтекаемой формой и рисунком пылающего арталиса на капоте. А еще – синей спаркой скорострельных скрапперов на крыше, стволы которых убедительно объясняли незнакомцам то, что с этой машиной лучше не связываться. А знакомые со знаменитым “Капитаном” и так об этом знали.

Вторая тарга выглядела так, будто ее минимум трижды пытались переплавить на металлолом, но останавливались на полпути. Так суровые охотники, только что забившие с картечниц стаю могучих хуласов, умильно сюсюкаются над чудом выжившим детенышем с перебитой лапкой, а затем отпускают его на волю, ощущая себя при этом спасителями дикой природы. Но знающим людям то, что подобное недоразумение вообще добралось до оазиса, говорило о многом. Либо о том, что за ржавыми бортами прячется нечто куда более серьезное, чем можно ожидать от подобной машины… Либо о том, что с головой у ее владельца куда более серьезные проблемы, чем у тарги с внешним видом.

– Зелень и бронза?

– “Вестники Разложения” – на секунду задумавшись ответила Курильщица. Затянулась трубкой и добавила: – Гигатрак называется “Погибель”. Заносчивые гниды.

Ее собеседник сплюнул на песок. С крыши “Капитана” хохотнул Лорн, пальцами вылавливающий из глубокой миски серые сопли ледяной лапши.

– Желтая медь?

– “Золотые жала”. Гигатрак “Мохнатое Брюхо”. Засранцы, но ушлые. Можно иметь дело.

– Ушлый засранец все равно останется засранцем.

Аршала усмехнулась и принялась выстукивать пепел об крыло тарги, краем глаза изучая собеседника. Тот был тощ, лохмат, и кутался в такие живописные обноски, что впору было принять его за ожившую мумию из степных курганов. Хотя, от жары они наверняка защищали превосходно.

– И что, они все торгуют рабами?

– Ты не похож на работорговца, красавчик.

– А ты не похожа на ту, кому не насрать.

– Туше.

Курильщица набила очередную трубку, глубоко затянулась и откинулась на капоте, раскинув руки.

Везим сплюнул и почесал зудящую от песка шею.

Его уже основательно достали ублюдочные степи, сраное солнце и сплошное беспросветное дерьмо кругом. Приятным исключением был разве что отшельник Калмак, с которым он быстро нашел общий язык и прекрасно провел вечер по пути сюда. А так да, одно дерьмо. И песок.

– Если тебе нужен просто раб, никаких вопросов. Идешь к гигатракам, ищешь клетки, торгуешься… – она с сомнением посмотрела на собеседника и поправилась: – Ищешь клетки, выбираешь нужного и платишь.

– А если мне нужен кто-то конкретный?

– Придется расспросить кочевников. Рабы в клане это валюта для торговли между Семьями. Если невольника захватили давно, он уже раз пять мог сменить владельца. И это только если его не продали куда-нибудь на сторону. В любом случае придется почесать языком, – Аршала усмехнулась и безжалостно добавила: – А ты, красавчик, не производишь впечатления человека, который знает хотя бы слова “Пожалуйста” и “Спасибо”.

– Катись к шаргу, канторская стерва. Пожалуйста.

Из-за гребня дюны в клубах пыли вылетел скиммер, и, не задерживаясь ни на секунду, рванул по склону вниз. Следом за ним потянулись тарги и траки.

– Эти? – прищурился Везим.

– Просто бронза… Либо “Клешни”, либо “Восьмилапые”.

– У скорпионов шесть лап.

– Вот и скажи им об этом сам.

Гигатрак переваливал дюну вальяжно и неспешно. Выполз, давая рассмотреть себя во всей красе, подломил гребень и обрушился вниз, сопровождаемый быстринами песка и облаками густой желтой пыли. Безбашенные искатели на скиммерах ныряли в самое сердце этой рукотворной лавины, успевая проскочить перед самыми колесами исполинской машины.

– “Клешни”, – меланхолично сказала Курильщица, – А это катится “Правое Яйцо”.

– Он может быть механиком.

– Тогда он точно в клане, – заметил Граф, – Сводил не выпускают.

– Что, если я предложу ублюдкам действительно хорошую цену?

– А ты предложишь? – скривилась Аршала, – Ты не производишь впечатления человека, способного дать хорошую цену. Да и переговорщик из тебя паршивый.

Везим угрюмо уставился на гигатрак “Клешней”, взрывающий колесами берег озера и оглашающий окрестности трубным басом ревуна. Попавшая под округлый отбойник пальма жалобно хрустнула и скрылась под горой темной бронзы. Выглядела передвижная крепость степных выродков настолько же неприступной, как матерая самка даргаша для молодых самцов во время гона.

А ведь гигатраков на берегу озера уже пять штук, и с каждым часом прибывают все новые. Десятки траков, сотни машин поменьше, тысячи людей… Словно мошкара в засуху, слетающаяся на сочащийся грязной водой отпечаток копыта.

Это сколько же всей этой ораве надо жрать и пить? Не таскать же все с собой. Даже самому поганому падальщику иногда хочется свежатинки, а у этих степных стервятников к тому же праздник. Зверье тянется на водопой…

Везим сплюнул, почесал подмышку и улыбнулся.

– Знаешь, красавчик, как бы не было приятно нам твое общество…

– Найдется канистра выжимки лортанга, три десятка когтей цвитлейки и дробленый акоцит?

Вольники переглянулись. Граф откашлялся, проводил глазами пыльную желтую таргу, аккуратно заворачивающую к воде, и ответил:

– Поищем. День, два, смотря кто из торговцев будет. Устроит? Хотя, акоцит проще тут накопать.

Везим кивнул. Задумчиво оглядел раскрытый кузов “Капитана”, задержавшись взглядом на коротком четырехствольном жахателе без приклада.

– Еще что-то? – выпустила клуб дыма Курильщица, – Учти, в долг не продаем, обмен неинтересен, разве что ты живого песчаника притащишь.

– Плащ из слюдянки, маленький вихревик и вон тот окуляр, – указал рукой охотник. – Еще возьму килейский игольник, если есть, эту бандуру и вашу самую меткую кровопутку. Пару хороших топоров, куртку с гасилками, только чтобы не дребезжали, триста шагов паутинки, бочонок пива и…

Граф присвистнул. Аршала выпустила изо рта чубук и сощурилась, внимательно слушая странного покупателя.

– …мериадское гибкое копье, – почесал подбородок Везим. – Хотя, шарг с ним, с копьем. Заберу послезавтра вечером.

Он сыпанул на капот “Капитана” горсть кри, отцепил от сапога какую-то восьминогую мохнатую тварюшку и неспешно пошел к густым зарослям, аппетитно похрустывая сочным хитинистым брюшком.

– Богаты степи чудаками, – хмыкнул Граф, когда фигура оборванца скрылась за деревьями. Он опрокинул миску, вывалив на песок остатки лапши и усмехнулся: – Спорим, что не вернется? Я не видел, кого он сожрал, но здесь даже дышать лишний раз не стоит.

– Давай-ка мы все же соберем заказ, – потерла висок Аршала, – На всякий случай.

– Опять чуйка?

– Угу.

Вольники понимающе переглянулись и, не сговариваясь, полезли в кузов.

В кабаке было душно, шумно и многолюдно. Неудивительно, ведь “Попутный Ветер” был излюбленным пристанищем горжеводов Аркензо. Во всяком случае, именно так гласила запись в килейском путеводителе по столичным островам архипелага, а он, как известно, врать не будет. Разве что за очень солидные деньги, поэтому заходили сюда частенько. Благо, располагался кабак очень удачно – на крохотной площади, расположенной аккурат между двумя крупнейшими воздушными пристанями и кварталом Синих Лепестков. Что, между прочим, тоже стоило очень солидных денег.

Несмотря на битком набитый зал, к дальнему столику в темном углу никто не совался. Угол был затемнен хозяином нарочно – забранные желтоватым стеклом светильники здесь горели чуть слабее обычного, окна были чуть грязнее, чем положено, а разносчики появлялись здесь редко и только по очень настойчивой просьбе. Идеальное место встреч для тех делишек, которые недостаточно темны и мутны для мрачных переулков портового квартала, но при этом не слишком честны и законны для общего зала.

Люди здесь собирались разные, битые жизнью и повидавшие всякое, но самый угловой столик даже они предпочитали обходить стороной. Умным хватало единственного взгляда на разложенные по столу ножи, чтобы поискать себе другое место. Хитрые первым делом замечали одежду – такие кожаные плащи на архипелаге предпочитали бретеры, наемники и ловцы удачи, а к таким без веской причины лучше не подходить. А тех, кто не мог похвастаться ни умом, ни хитростью – тех останавливал мрачный взгляд исподлобья, широченные плечи, трехнедельная щетина и вежливая просьба свалить к херам.

Уже третью неделю коротающий свои дни за столиком канторец был угрюм сверх всякой меры, много пил, мало говорил, раз за разом поганил хорошие ножи и редко вставал со стула, разве что затем, чтобы облегчиться или ухромать поздним вечером в свою комнату. Неудивительно – нога громилы была укутана сложной негнущейся конструкцией из полированных железок, дерева и каких-то тускло светящихся штуковин, и каждый раз вынуждала канторца браться за костыль. И это ему сильно не нравилось.

Ему вообще мало что нравилось, кроме, разве что, утренней пачки газет, доставляемой мелким пацаненком, вечно крутящимся на площади в поисках заработка. Пацан получал свою скорлупку и скупую благодарность, а газеты – внимательного читателя. На этом общение канторца с миром заканчивалось вплоть до следующего утра.

– А затем… А затем он ему такой…. Аааа, шаргова матерь и все ее дети… Сейчас, сейчас, вспомню.

Шумная компания цеповодов уже наотмечала удачный рейс до той степени, когда любая сказанная глупость звучит гениально не только для ее автора, но и для всех остальных. Тот хрупкий, дивный момент единения душ, когда рождаются меняющие мир идеи, собственный голос кажется возмутительно тихим, стол преступно тесным, разум кристально ясным, а окружающие зачем-то морщатся и пересаживаются подальше.

Однако сегодня окружающие наоборот, подтягивались поближе. Зима стремительно подступала к северной части архипелага, а с далекого Гардаша возвращались летающие корабли, принося на своих крыльях свежие новости, сплетни и истории. И никто не любил почесать языками больше, чем покорители небес в свой первый день на суше.

– Я ОБЕЩАЛ СЛОМАТЬ ТЕБЕ РУКУ! – чувственно проорал детина с боцманскими нашивками, – ХРРРЯСЬ!

Команда поддержала его криками, грохотом кружек и требованиями продолжать.

Канторец глянул на них исподлобья, ковырнул в ухе и вернулся к прерванному занятию – он в сотый раз правил кромку ножа, и все никак не мог добиться результата. Однако, продолжить спокойно ему не дали.

– И тут он поднимается! – орал боцман, – Полбашки нет, пальцы тянутся к харе…

На моменте с поднявшимся мертвецом канторец посмотрел на выпивох с явным любопытством. А когда дело дошло до огненной стены – отложил нож и слушал уже внимательно, не скрывая своего интереса.

– Итлийское трехсолодовое!

– Трехсолодовое! – взметались в воздух кружки.

– Потом он одной рукой хватает дырокол и пыряет тварь в пузо, прямо сквозь огонь!

– Я бы его нанял!

– Жгииии шарков!

Концовку истории, уже после того, как тяжело, но не смертельно раненый герой победил всех врагов, нашел свою любимую шляпу, а затем хрипло и сурово прошептал: “Не сегодня, подруга”, горжевод откровенно скомкал. То ли не знал подробностей, то ли не помнил, но никакого значения это не имело. Рассказывал он с таким пылом и страстью, что заключительных слов с нетерпением ждал весь немаленький контингент “Попутного Ветра”. И уж тут боцман не подкачал. Он собрался с мыслями, прокашлялся и громогласно отчеканил:

– Его звали Торден Дертаго, и он был самым злобным и везучим сукиным сыном во всем Северном Гардаше! Он чувствовал взгляд Смерти, но вертел ее на…

Зал взорвался криками.

Канторец, совершенно неожиданно для себя, заорал вместе со всеми. А когда шум поутих и слово за столом взял молодой матрос со своей старой, как мир, байкой про фальдийца, летрийца и нойта на необитаемом острове, он машинально поправил рукой отсутствующую на голове шляпу, скривился и вполголоса выругался:

– Ах ты хромой ублюдок…

Но на лицо его уже наползала незваная улыбка, а давно потухшие темные глаза оживали.

Торден рассмеялся, широким жестом смахнул со стола бесполезные ножи и кликнул разносчика с кувшином канторского.