Фальдийская восьмерка

Глава 17

– Вот это я понимаю, охота! – важно поднял палец Шаркендар, зачерпывая ложкой белесую, рассыпчатую массу прямиком из ракушки, – Страсть, азарт, вскипающая в крови ярость при виде готового к прыжку зверя! Благородная усталость и заслуженный отдых, приправленные свежей, сразу с огня, дичью. Это не кочевники с их варварством, когда обленившиеся ублюдки даже жопы с сидений не удосуживаются поднять, жахают на ходу. Здесь все настоящее, дышащее дикой природой, которую могут обуздать лишь сильные телом и духом!

– Ты когда в лесу в последний раз был, суровый…

– Вояка.

– Убивака грозный, а улиток жрет, – подытожил Жердан Младший, придирчиво выбирающий из двух топоров менее замызганный.

– Сами жуйте свою вонючую кошатину, мальцы. Вас еще на свете не было, когда я своего первого шатуна взял. И не глушилом поганым, а честной рогатиной…

– Дед дело говорит, – почмокал губами довольный Везим, прихлебывая пиво. – Глаза в глаза, да.

На лице охотника впервые за долгое время играла улыбка, на удивление приятная глазу и даже ласковая. Выданный ему бочонок с замысловатым штампом на пузатом боку добавлял улыбке искренности, а пара зеленых кристаллов, доставшихся лесовику от довольного Раскона, так и вовсе норовили растянуть уголки губ куда-то к ушам.

Брак в обсуждении участия не принимал, отмалчивался. Никакой разницы между охотой кочевников и лесовиков он не заметил – что там грязь, кровища и жестокость, что здесь. Эффективность забоя, поставленная во главу всего, никаких лишних телодвижений или сантиментов. Разве что масштаб происходящего в клане был куда больше, и добычу они собирали всю, вплоть до самой мелкой. Лесовики в этом плане щепетильностью не отличались – распотрошили и ободрали фелинтов прямо на прогалине, после чего в три захода перетаскали трофеи на плот, не забыв по пути опустошить облюбованную улитками скалу, примеченную глазастыми Жерданами во время загона.

Куда более привычный Кандар уже отошел от произошедшего и почти вернул себе привычную многословность, но даже он нет-нет, да и застывал не окончив движения, а серые глаза слепо смотрели в никуда.

Да и некогда им было обсуждать – Раскон поручил механикам на скорую руку расширить и настроить холодильный ящик “Карги”, чтобы туда смогли влезть отрубленные кошачьи головы. И даже сподобился объяснить, зачем это нужно – в Подречье, крохотной, домов на пятнадцать, промысловой деревушке еще две недели назад разместили заказ на пару фелинтов, кошмаривших местных лесорубов. Добыча богатая, как и награда, но делать недельный крюк в такую глушь никто из солидных горжеводов не собирался. А несолидным за такой заказ браться боязно – далеко не на каждом плоту был охотник, не уступающий талантами Везиму. К тому же, распробовавшие человечину хищники – противник куда более осторожный и опасный, чем вчерашняя парочка. Именно после стычек с такими на реке остаются гнить пустые горжи, терпеливо поджидая наткнувшихся на бесхозное сокровище счастливчиков.

“Вислая Карга” в Подречье тоже не собиралась, но после вчерашнего изменила маршрут. Благо, на пути подвернулось тихое лесное озерцо, где на ремонте якорилась мелкая, насквозь проржавевшая горжа с помпезным названием “Душитель Пяти Тысяч”. Когда суда сплотились, бравый, но слегка потасканный капитан Легван, неумело скрывая радость, перекупил у Раскона контракт на доставку флотилии плотов выше по течению, после чего “Душитель”, надсадно завывая единственным толкателем, пополз дальше на запад. А Шаркендар резко вывернул рули и повел плот на юг, в направлении Подречья.

– Сдадим эти головы, заодно возьмем что-нибудь на доставку, – пояснил Раскон, провожая взглядом удаляющуюся горжу. – Главное, чтобы выглядели свежими, никто не будет разбираться, те ли это фелинты.

Спорить никто не стал, да и зачем? На западе каждый вертится как может, никто в здравом уме не откажется заполучить награду, ровным счетом ничего не делая. К тому же, фелинтов они действительно убили, а чем меньше хищников, тем легче живется местным артельным. Так ведь? Брак собирался спросить про то, что произойдет, если обман раскроется, но Раскон его опередил веским:

– Зима все спишет.

Брак не в первый раз слышал это выражение. Его употребляли все: от почти всемогущего Пунтара до самого распоследнего плотовика, клянчащего ремонт движка в долг. На жаргоне лесовиков это означало примерно “не забивай голову, все утрясется само собой” и зачастую являлось последним, самым убойным аргументом в любом споре.

– Синие этого так не оставят. Меня будут искать! – вопил незадачливый должник, ведомый крепкими парнями куда-то за стену.

– Зима все спишет, – ласково улыбался ему кредитор, кивая проходящему мимо стражнику и демонстративно хрустя костяшками пальцев.

Поэтому спорить с таким весомым доводом Брак не стал, сосредоточившись на сведении морозильного ящика. Кандар, несмотря на обширнейшие знания и браваду, неумело управлялся с мелкими деталями, да и греть у него выходило плохо. Что для однорукого было простительно. Зато для Котобоя привычная работа стала отличной отдушиной, позволявшей отвлечься от навязчиво лезущих в голову картин вчерашней бойни.

Лежащая рядом голова фелинта укоризненно наблюдала за их возней засиженными мухами глазами.

Вдали от поселений Брак сполна оценил слова сероглазого о том, что они двое – механики, а не охотники. За исключением загона фелинтов и болтания на флире, с плота им выходить практически не приходилось. Зато Везим и Жерданы проявили себя во всей красе, доказывая делом, что Раскон не зря платит им кри.

Эти четверо чистили реку и окрестные берега с поистине шарговой эффективностью, прерываясь лишь на то, чтобы пожрать, выпить и похвастаться. На палубу летела рыба, улитки, дохлые кушварки со свернутыми шеями, какие-то редкие лохматые кусты с красными листьями, грибы, мертвые визжики, молодой выволк с широким гребнем мягких, еще не успевших набрать яда иголок… Один раз Жерданы даже приволокли шевелящийся мешок, полный крупных, с ладонь, пауков ярко-сиреневой расцветки. Мешок спустили на кране за борт, предварительно подвесив снаружи пару увесистых ракушек, а братья долго чистили одежду от липкой, полупрозрачной паутины и влажно поблескивающих пятнышек ядовитой слюны.

Пользуясь изгибами русла реки, которое в некоторых местах едва позволяло протиснуться широкому корпусу горжи, добытчики срезали путь едва ли не на каждой петле, выныривая из прибрежных кустов с очередной порцией трофеев. Везим даже не стал спускать на воду лодку, чтобы не толкаться бортами с массивным плотом.

Да и горжа не отставала. Освободившись от гнета связки плотов, “Карга” раскинула за кормой настоящую паутину – сложную ажурную конструкцию из металла, трубок и веревок, защищающую нежные медузьи сетки от рыбин, коряг и изгибов речного дна. Сосредоточенно пыхтящий на своем возвышении Шаркендар, ради такого случая даже притормозивший с традиционным полуденным пьянством, при малейших признаках опасности поднимал всю конструкцию из воды длинным, тугим рычагом, отчего скрытый в недрах подсобки движок надрывно стонал и скрипел. Зато в баках горжи, сперва неохотно, но с каждой минутой все сильнее начинала стучать капель эйра из гибких, ребристых трубок.

Со все увеличивающейся грудой дохлого мяса пришлось разбираться механикам. Брак было запротестовал, но усмехающийся Кандар предложил еще раз внимательнее изучить договор, и калеке пришлось браться за торденовский нож. Наблюдавший за этой сценой Раскон хмыкнул, посоветовал воспользоваться рукавицами, после чего утопал к себе.

– Раньше разделкой занимался младший Жердан, ну и Шарк помогал, – пояснил Кандар, потроша отливающую красным рыбину, длинную и мясистую, как колбаса северян. – Так что можешь смело требовать с него сатисфакцию.

– Что требовать? – буркнул Брак, с отвращением ковыряясь в мокрых паучьих тушках. Волосатые лапы подергивались и осыпались на палубу дождем сиреневых шерстинок. – Где тут вообще эйнос? В заднице?

– В заднице. Там еще два пупырышка, маленьких, надо подцепить сбоку.

– Это отвратительно. Надо было подольше с морозильником провозиться. Этак, до послезавтра.

Из надрезанного паучьего брюшка брызнуло густым и желтым. Брак отшатнулся, выронив нож и принялся грязно ругаться.

Несмотря на обилие добычи, после разделки от нее мало что оставалось. Костяшки эйносов – от крохотных, с ноготь паутинников до широких колец кушварковых ветродуек, которые без особых сложностей можно было надеть на руку как браслеты – все они ссыпались в общий таз. Изредка, по указке Кандара, из мертвых тел извлекались и другие ценности, вроде крохотной овальной губки, сидевшей глубоко под жабрами серебристой саляки – такие отлично фильтровали речную воду и много где использовались. Все остальное без жалости отправлялось в реку.

За “Каргой” тянулся длинный, скрывающийся за ближайшим поворотом, след бледно-розового: по расходящимся от горжи волнам весело скакали ошметки шкур, паучьих лапок и распотрошенных неумелой рукой рыбин. В воде безостановочно плескало, мелькали темные, влажные спины.

– Это отвратительно, – в который раз пробормотал Брак, выковыривая из раковины очередную улитку.

– Куда отвратительнее тебе станет, когда ты поймешь, что все вот это, – Кандар указал рукой на заваленный костяшками тазик. – Все вот это не стоит даже одного фелинтовского разрядника. Точнее, стоить оно столько может, но продавать ты будешь до зимы. Либо придется сдавать на вес, либо везти куда-нибудь далеко, где тебе дадут полную цену. А разрядник даже в самой засранной визжиками деревне у тебя купят еще вчера, солидно при этом переплатив.

– И за каким шаргом мы этим занимаемся?

Злобствовал Брак больше для порядка. Даже самому тупому джорку понятно, что фелинты – разовая удача. Как и подвернувшийся выгодный контракт. Горже нужен металл, эйр, эйносы, а команде нужно пиво, жрачка и кри. Раскон подходил к делу практично, не упуская своей маленькой, но постоянной выгоды. Даже, если ради этого приходилось каждый вечер отмывать палубу от всякой дряни и выслушивать нудеж тех, кому не посчастливилось заниматься разделкой.

– Стоило нанять сюда не механика, а мясника. С полным набором конечностей.

– Ты слишком много общался с Везимом, Четырехпалый. Встань, выдохни, взгляни по сторонам. Красиво ведь?

Брак с трудом распрямился и выразительно посмотрел за корму. Тушку выволка отнесло к прибрежным кустам и оттуда доносился смачный хруст, прерываемый тихим, утробным рычаньем.

– Смотри на это, как на некую лесную справедливость. Река кормит нас, а мы кормим реку. В итоге все возвращается туда, откуда пришло.

– Давай потроши, любитель справедливости.

– Я не могу, у меня лапка, – помахал в воздухе клешней Кандар. – На сегодня ты – повелитель ножа и рыбьих потрохов, крутись как джорк, но сделай. Считай это очередной проверкой.

– Говно. – пробормотал Брак.

Сероглазый просиял, словно услышал откровение самого Тогвия, и пошел облегчаться в нависшую над кормой кабинку.

– Наша жизнь, она как эта река, малец, – донесся сверху хриплый голос.

“Карга” вышла на широкий участок, и старик сполна этим воспользовался, жадно присосавшись к фляге. Сморщенный, острый кадык ходил взад-вперед как поршень компрессора. Залившись, Шаркендар прокашлялся, упихал под десну кусок красноватой смолы и развил свою мысль:

– В нее ссут, сваливают мусор, а на поверхности болтаются куски выпотрошенных трупов. О, еще гадят!

– Катись к шаргу, дед! – донеслось из кабинки.

– В конце ты, в облаке ссанины, приплываешь к огромной горе из тех, с кем был знаком в жизни. И прежде, чем успеваешь опомниться, – сам оказываешься ее частью. А река услужливо прибивает к твоему трепыхающемуся телу очередную порцию мусора.

По гладкой поверхности воды застучали редкие, крупные капли начинающегося дождя. Ветер налетел, рванул навес, по воздуху заполоскал незакрепленный конец растянутой на огромной раме зеленой шкуры.

Из леса показались недовольные братья, сгибавшиеся под тяжестью чего-то увесистого.

Брак мысленно застонал, перехватил нож и воткнул его в задницу очередного паука.

Дорога до Подречья заняла три дня, за которые Брак узнал о работе сборщика больше, чем за всю свою жизнь в клане. Руки болели, спину ломило, а плотная ткань каучуковых перчаток, казалось, намертво приросла к коже. К счастью, безумная охота первого дня вдали от поселений быстро сошла на нет, насытившиеся Жерданы покидали плот все реже, предпочитая ленивое таскание тяжестей, и лишь Везим неустанно пополнял горку добычи. Впрочем, делал он это за троих, так что работы у Брака по-прежнему оставалось много.

Отвлечься помогало разное. Все же, повседневных занятий на плоту куда больше, чем в душной мастерской или кузове трака. Мелкий ремонт горжи, сортировка эйносов, заправка банок, безуспешные попытки заставить шевелиться железную ногу… Кандар помогал как мог, но толку от этого не было – сил у Брака попросту не хватало, да и навык отсутствовал. Все равно, что пытаться связать свитер языком – противоестественно и противно, хотя, теоретически, возможно. Надо было либо полностью менять протез, чего Брак делать категорически не хотел, либо продолжать пыжиться. Этим он и занимался по вечерам, залившись эйром и вполуха слушая пьяные побасенки Шаркендара.

Дважды, когда погода позволяла, с горжи устремлялся в небеса хрупкий флир. На второй раз ощущения от полета ничуть не притупились, зато страх почти ушел, так что Брак наконец занялся тем, ради чего на плоту вообще существовало летающее недоразумение – поиском добычи. Раскон, недоверчиво погмыкав, все же согласился выдать ему окуляр, настрого запретив снимать с шеи витой кожаный шнурок. Окуляр оказался непривычным и явно дорогим – трубки было две, линзы там стояли разные, расцвечивая однородное зеленое море новыми оттенками. Серо-зеленые плакальщицы сменяли цвет на синий, скалы темнели почти до черноты, а изумрудная трава на редких полянах полыхала красным. Подобное многоцветие с непривычки било по глазам и кружило голову, зато позволяло легко находить все, что выбивалось из привычной картины. Лента реки, к примеру, пробивалась сквозь листву ярко-голубым, и переведя взгляд дальше к горизонту можно было заметить многочисленые отблески исполинской сети озер и речушек, связавших западные леса воедино.

Вид у Брака был настолько ошалевший и довольный, что в следующий раз Кандар, бурча под нос что-то непристойное, выгнал калеку с кресла и отправился наверх самостоятельно, залихватски раскачивая флир во время взлета. Провожающий его взглядом фальдиец довольно кивнул и пояснил разочарованному Браку:

– Первый раз за полгода не жаловался и попросился сам.

– Я не понимаю, как от такого можно отказываться. – покачал головой механик, втыкая в барабан лебедки изогнутый штырь стопора.

– Даже любимое дело быстро становится обузой, когда переходит в категорию обязанностей. И это нормально, если у тебя все в порядке с головой, – кивнул Раскон на крохотную лодочку и недовольного охотника, заливающего в горловину бака эйр из кривого ведра. – Везим, солма пропустил!

– Занят, – буркнул охотник. – Все равно он мелкий.

– Солм!

– Я схожу, – потянулся за сачком Брак.

Раскон гмыкнул и грузно плюхнулся в кресло рядом с лебедкой. Натянул на нос затемненные гогглы и принялся высматривать в небе флир.

Солмы Брака поражали. Еще в клане он неоднократно задумывался, откуда берутся гравики, без которых немыслимо существование большей части тяжелого вооружения. Скрапперы, баданги и сверхтяжелые пружинные метатели – все это требовало уйму этих маленьких, но незаменимых эйносов. Даже гигатраки и прочая колесная техника зачастую зависели от них, когда требовалось точечно снизить нагрузку на отдельные участки конструкции, и это не говоря уже о цепах. Клановые происхождением гравиков особо не заморачивались – в степи их достать было почти негде, зато с рынков свободных городов и на торгах выметали все подчистую, не скупясь на кри.

Оказалось, что ценнейшие эйносы добываются из мелких, похожих на вытянутые слизистые комочки, медуз, которых лесовики прозвали солмами. Возможно, даже дальних родственников величественных океанических пузырей. Солмы были абсолютно безобидны, редко вырастали до размеров больше кулака, и основную часть времени проводили закопавшись в жирный ил, скапливающийся в прибрежных заводях и лесных озерах. Там они и висели неделями, неспешно дрейфуя в глубине и баламутя ил своими эйносами, лишь изредка поднимаясь на поверхность для поиска пары. Попавшие в сферу невесомости рачки, рыбешки и прочая мелкая живность терялись и беспомощно бултыхались, становясь легкой добычей для тонких, паутинистых щупалец.

Ловить их было легче легкого, достаточно заметить на поверхности водоема вспухший бугорок воды и вооружиться длинным сачком. И эта простота сыграла с солмами злую шутку – их вычищали с реки все, кому не лень, не брезгуя бесполезным молодняком. Дошло уже до того, что в последние годы можно было целый день плыть по глухим местам, так и не наткнувшись на заветный водяной холмик. Раскону, впрочем, на это было плевать – даже крохотные гравики ценились высоко, и брезговать такой добычей он не собирался.

Вытаскивая из сачка полупрозрачный комочек солма, Брак поежился от склизкого, влажного прикосновения, после чего аккуратно взрезал студенистую массу, извлекая на свет гравик. Как и ожидалось, размерами тот едва доставал до мизинца ребенка, и в целом был бесполезен. Рыжий, однако, придерживался другого мнения. Повинуясь его жесту, Брак отправил гравик в отдельный ящик, тяжелый, с мощным засовом, где собирались самые ценные эйносы.

Сейчас этот ящик почти пустовал. На дне, свернутые в тугие спирали, валялись лишь усы фелинтов. Их Везим срезал с морд первым делом, не дожидаясь даже, когда хищники закончат дергаться. Длинные, почти в два человеческих роста, гибкие хлысты, покрытые едва заметным зеленоватым пушком, усы оканчивались лохматыми кисточками, напоминавшими прически островных дикарей. Кисточки скрывали то, ради чего на огромных кошек вообще охотились – двузубые костяшки разрядников. Раскон настрого запретил извлекать эйносы из усов, мотивируя это тем, что в таком виде на трофеи позарятся не только желающие заполучить в свои руки карманную молнию, но и любители диковинок с севера. По словам Шаркендара, республиканская знать готова была платить золотом по весу за возможность владеть таким необычным кнутом или блеснуть на приеме теплой одеждой из фелинтовских шкур, которые сейчас старательно скоблил железной щеткой младший Жердан.

– Красный! – внезапно крикнул Раскон.

Брак замер, не зная, что делать, и едва не был скинут за борт пронесшимся мимо Жерданом. Не обратив внимания на растянувшегося по палубе механика, тот выбил стопор из лебедки и изо всех сил навалился на рукоять, гулко ухая на каждом обороте. Подоспели остальные братья, налегли, барабан застучал, набирая ход.

– Горжу под кроны! – вновь скомандовал рыжий, – Усыпляй.

Палубу качнуло, гул толкателей утих. “Карга” нехотя принялась разворачиваться к берегу. Шаркендар завел плот под троицу раскидистых гиуров, сплетенные корни которых напоминали клубок лоснящихся, размножающихся змей.

С деревьев повалился мусор и листва. Окруженное облаком ругани, сверху рухнуло кресло с прикрывающим лицо Кандаром. Братья сноровисто закрепили флир, помогли слезть исцарапанному механику. Серые глаза его смотрели испуганно, а рука до белых костяшек сжимала древко флага.

– Драк. Оххх, гразгова блевота, как же я это не люблю…

– Тишина. Усыпляем здесь все. Брак на скраппер, Кандар к двигателю. Где носит Везима?

Суеты не было. Несмотря на вполне реальную опасность, горжеводы паниковать не стали. Жерданы свалили в кучу все жахатели из своих многочисленных запасов и принялись сноровисто скармливать им разномастные банки. Раскон ушел в подсобку, откуда вернулся со здоровенным арбалетом. Натягивалась эта дура тяжелым воротом, а стреляла чем-то навроде коротких, железных штырей с белым оперением. Шаркендар поудобнее устроился в кресле и закемарил.

Ждали долго. Как Брак ни вглядывался, ничего, кроме плотного слоя зелени, не было видно. В голову лезли глупые мысли, вроде того, как быстро получится разбудить компрессор, чтобы скраппер смог жахнуть во второй раз. Глупые, потому что механик прекрасно представлял себе, что такое драк, и что он может сделать с горжей. Довелось лицезреть одного недавно.

Хотя как, недавно? Охота у Северной Подмышки сейчас казалась ему чем-то невообразимо далеким, будто произошедшим в прошлой жизни. Воспоминание всплыло, словно утопленник, грязным незваным приветом из тех времен, когда самой большой проблемой был вечно бухающий Джус и его шаргов долг…

Ноздри Брака щекотнул знакомый, гнилостный запах, грубо выдрав из воспоминаний. От неожиданности он излишне резко обернулся, забыв выпустить рукояти, скраппер наклонился и протяжно скрипнул.

– А ты бесстрашный, я погляжу, – доверительно прошептал неслышно подошедший Кандар, прихлебывая из кружки, – Спать с открытыми глазами в такое время…

– Если драк нападет, все это бесполезно, – ответил Брак. – Даже скраппер.

– Не нападет. Хотя ты прав, бесполезно. Но следовать примеру Везима, пряча задницу в какой-нибудь лесной канаве, я не собираюсь. Подыхать следует чистым, сытым, слегка пьяным и, желательно, в живописном месте.

В подтверждение своих слов, Кандар глотнул из дымящейся кружки, закинул в рот что-то хрустящее и с видимым наслаждением задвигал челюстью. У Брака засосало под ложечкой. Запах вурша и хруст медузок он узнал бы с закрытыми глазами, надетым на голову ведром и без сознания.

Спроси любого вольника, чем пахнет кочевник – тебе без промедления ответят, что проклятые клановые пахнут вуршем. Уже потом припомнят запах эйра, железа, отработки, немытых тел и крови невинных младенцев, но самым первым вспомнят именно вурш. И не зря – напиток кочевников за пределами вольных земель популярностью не пользуется, да и доставать его тяжело. А вот сами клановые глушат его постоянно, заливаясь вонючей темной жижей по самые уши.

Брак об этом знал не понаслышке – сам таким был. Последние недели дались ему тяжело, руки то и дело сами собой кипятили воду в кружке и тянулись к карману. Увы – давно уже пустующему. Доставшиеся от Оршага кубики закончились еще на “Вдовушке”, а новые купить было попросту негде. Да и навредило бы это его истории, вычислять клановых по вонючему пойлу – давняя забава у лесовиков.

Тем удивительнее было наткнуться на целую кружку напитка в самом сердце западных лесов. В руках у того, кого от любых клановых привычек должно пробирать злостью и выворачивать наизнанку. Не выдержав напора любопытства, Брак шепотом спросил:

– Что это за дрянь? Воняет хуже, чем обожравшийся навоза джорковый движок.

– А ты, я погляжу, разбираешься в движках, – усмехнулся Кандар. – Это вурш, клановое пойло.

– Тот самый?

– Угу. Воняет гадостно, но, если распробуешь, сложно от него отказаться, – Сероглазый мечтательно поднял глаза вверх, хлебнул из кружки и пояснил: – Нас сборщики постоянно вывозили на разделку туш. Закинут в прицеп с десяток рабов и шпарят по жаре часами. Лютороги, джорки, пару раз даже драки. Но чаще всего возили на гребневых медуз. Здоровые твари, ядовитые, орут невыносимо… Только вуршем и спасались, его из этих самых медуз делают. Глупо на жаре вонючий кипяток хлестать, но помогает. А теперь и не могу без него.

Брак мысленно поежился, вспоминая свой опыт с медузами, и сочувственно покивал головой.

– Дать попробовать? – неправильно понял его мысли Кандар. Или, наоборот, излишне правильно.

– Не уверен, что мой желудок это выдержит, – пробормотал калека, борясь с желанием немедленно заорать: “Да!”

– Настаивать не буду. Вурш на рынках почти не достать, а хороший – так и вовсе невозможно. Но на пару кружек в неделю моих заработков хватает.

– Гразгова отрыжка… Уверен, что я об этом вскоре пожалею, – горячо прошептал Брак. – Давай сюда свой кубик и рассказывай, что с ним делать…

Хлопок исполинских крыльев ударил над головами, когда кружки уже почти опустели. С деревьев посыпалась труха, по реке прошла мелкая, стремительно удаляющаяся вверх по течению рябь. Брак, старательно крививший рожу, изображая отвращение к вуршу, едва не поперхнулся, умудрившись обжечь язык и десны. Опытный Кандар лишь вжал голову в плечи, провожая взглядом что-то синее и блестящее, мелькнувшее в просвете листвы.

– Ну вот и все, улетел падлюка, – заключил сероглазый, одним глотком опустошая кружку, – Реки всегда проверяет в последнюю очередь. Драки слишком хорошо видят эйр, на его фоне легко прятаться.

– Не то, чтобы это сильно помогало медузам, – машинально ответил Брак, повторяя маневр с кружкой. – Гадость этот вурш.

– Сделай одолжение, пополни ряды остальных слабых духом и не покушайся на мои запасы.

– Но что-то в нем определенно есть, – спешно поправился калека. – Такая легкость сразу на душе, что больше пить не надо. Даже счастье.

– Как бочку дерьма с утра выхлебать, и ходить весь день довольным, зная, что худшее уже позади.

– Лучше гразга живьем сожрать. После него и дерьмо покажется…

– Поймать бы суку летающую, – хрипло пробормотал невесть откуда взявшийся Везим, по обыкновению мокрый и вонючий, заставив обоих механиков испуганно вздрогнуть.

Раскон стянул с лица затемненные гогглы, разрядил арбалет в ближайшее дерево и скомандовал отплытие.

Из-за вынужденной задержки с драком, к Подречью горжа вышла лишь к вечеру третьего дня, заметно отстав от намеченных фальдийцем планов. Раздосадованный рыжий, не скрывая недовольства, велел остаток пути идти под фонарями, стремясь во что бы то ни стало успеть в поселок до ночи. Ломиться в закрытые ворота и ночевать на воде, когда за стенами горит огонь и развлекаются местные, не хотелось никому. Особенно Шаркендару, который выжимал из неповоротливой махины всю возможную скорость.

На реку уже давно опустились стылые осенние сумерки, а краски окружающей природы выцвели, оставив лишь бесконечное многообразие оттенков серого и голубого, когда из-за очередного поворота показался короткий деревянный причал. Куда короче и меньше, чем в Приречье, здесь он скорее походил на большие мостки, с которых так удобно стирать по утрам грязные труселя.

Вопреки всем писанным и неписанным правилам жизни на западе, свет в поселке не горел. Не было видно ни отблесков костров, ни луча фонаря с вышки – ничего. Угрюмо топорщился кривоватый бревенчатый частокол, за которым смутными тенями возвышались крыши домов, а двустворчатые ворота никто не удосужился закрыть. Заподозривший неладное Раскон велел останавливаться и якориться, не приближаясь к причалу. Навалившаяся после усыпления эйносов оглушительная тишина лишь укрепила команду во мнении, что с Подречьем что-то не так.

Брак, как и все остальные, пристально вглядывался в негостеприимный берег, ища объяснение происходящему, когда орудующий главным светильником горжи Шаркендар нащупал лучом света что-то интересное. Точнее, кого-то.

Купаясь в синем цвете фонаря, отбрасывая на стену густую изломанную тень, рядом с воротами стоял высокий, широкоплечий бородач. Стоял спокойно, неподвижно, словно вечерний забулдыга, сосредоточенно вспоминающий о том, как правильно мочиться. Облачен он был в красно-бурую рубаху и серые, едва достающие до колен, штаны. Попав под свет, бородач встрепенулся и медленно повернулся в сторону реки всем телом.

И так с трудом унимающий грохот сердца и стук крови в ушах, Брак оцепенел и до хруста вцепился руками в рукоятки скраппера.

Глаза жителя Подречья, мутные, белесые, смотрели прямо на него. Мертвые глаза на мертвом лице, оскалившемся совершенно нечеловеческой гримасой. А длиннополая рубаха из грубой серой ткани – краса и единственная гордость беднейших обитателей лесов – оказалась не красной. А залитой кровью, от горла и до самого паха.

Откуда-то позади Брака раздался испуганный выдох и отчетливый лязг взводимой пружины.