Erratum-2

17

— Меня тошнит от этой штуки, — выплюнул аспид слова с порцией дыма. — Я не буду подлетать ближе.

— Гарус, опусти меня, где можешь.

Темный силуэт на фоне неба заложил замысловатый вираж, и несколько раз взмахнув огромными крыльями, опустился среди сверкающих в лучах закатного солнца величественных гор.

— Они слишком светлые, слишком…

— Они просто не черные, как те, к которым ты привык. Тут нет дыма, в котором ты мог бы скрыться. Вот и все.

— Я покидаю тебя, хозяин. Мне нечего здесь делать, — произнес Гарус, косясь на зарево, исходящее из-за ближайшей скалы. Всполохи белого света изредка пронзали темнеющее небо, и ореол света вырывался из-за границы каменной гряды.

— Прощай, Гарус. — Рука Ника в последний раз скользнула по гранитной шкуре аспида, а затем, не оборачиваясь, он шагнул вперед к свету.

— Безумие, — проворчал Гарус и, разбежавшись по поверхности и сделав несколько тяжелых взмахов, оторвался от земли.

Кокон был таким же, каким он его запомнил. Только теперь он не казался Нику враждебным, а манил, словно колыбель ребенка. Он почти ощущал в нем присутствие, память о Лили, которую кокон выносил и возродил заново к жизни. Ведь это его нити соткали ткань ее существа, исцелили и подарили новое существование, которое она проведет без него. Сердце больно сжалось, и Ник непривычно коснулся груди рукой. Это нужно было остановить, прекратить. Он больше не мог. Он зашел слишком далеко, и больше не видел ни смысла, ни цели. Так какая разница, будет ли его жест бессмысленным самоубийством или покаянием, о котором говорил Гарус? Все равно об этом не будет знать никто, до конца не знал даже он сам.

Рука Ника оторвалась от груди и, потянувшись вперед, коснулась сияющих волокон. Но на этот раз они не обожгли Нику пальцы, а лишь мягко расступились в стороны, словно приглашая.

— Хорошо устроенная ловушка, — улыбнулся он. — Только я сам иду к тебе, можешь так не стараться. Ты так хотел меня в другой жизни. Теперь я хочу тебя. Я устал. Видишь? Я сам иду, сам.

Ткань разошлась в стороны и закрылась вновь за Ником. Внутри было тепло и уютно, и все его существо и само сознание, наконец, обрело покой и расслабилось, растворяясь в окружающем свете, наполняясь им. Больше не имело значения, кто он и откуда пришел, крики душ из ада здесь не преследовали его, мысли об управлении демонами, ведьмами и дрегами не тревожили его разум. Он больше не принадлежал аду, он был чем-то новым, кем-то, кто только должен был еще родиться.

Лишь одна мысль не оставляла его в покое, наполняя душу печалью. Она звенела, как капли весной:

— Ли-ли, ли-ли…

И эти капли стучали прямо по сердцу, и оно откликалось со всей силой, на какую было способно. Кокон окутывал его руки, ноги, мягко обволакивал сознание, но сквозь всю эту прекрасную сияющую бесконечность все равно звучало неумолимое:

— Ли-ли…

— Разве ты не для этого, — раздосадовано прошептал Ник, — разве я не должен забыть? — Его кулак с силой ударил стенку кокона, но тот лишь спружинил. — Когда я видел ее там, на земле, — его исповедь потекла в кокон, словно в уши последнему священнику, — во время дождя, я хотел прикоснуться к ней больше всего на свете. И забрать ее с собой, никогда не отпускать. Но она была так прекрасна в своем сиянии, и я понял, что не могу. Не могу очернить ее, изуродовать, сделать еще одной падшей в аду. Это было бы слишком несправедливо по отношению к ней, после всего, что она пережила. Я — не светлые, — Ник еще раз с силой, обеими руками, ударил по кокону, — я знаю кое-что о справедливости. Мне жаль. — Он опустился вниз, и кокон услужливо принял форму его тела. — Мне жаль того, что я сделал. Я больше не знаю, что правильно, а что нет. Я утратил цель, смысл. Может, я слишком долго живу. Если так, пусть меня заменят другие. В конце концов, даже для проклятых приходит время покоя. — Кокон вздрогнул, словно вздохнув вокруг Ника. — Если не прощения, то хотя бы покоя.

— Прости себя сам, — прошептали стены.

— Я не могу, — отозвался он, — не могу. Я… возможно, это я — ошибка. Мне страшно подумать о том, что не будь меня, весь мир был бы иным. Не было бы боли и страдания, и она, она не знала бы того горя, что ей пришлось пережить. Все было бы иначе. Как такое можно простить?

Ответом ему была лишь тишина, стены молчали.

— Тогда сожри меня, сожги, или что ты делаешь с такими, как я. Если для таких, как я, существует хоть что-то, — Ник безнадежно покачал головой. — Я больше не могу так. Не хочу. — И его глаза закрылись, а кокон повернулся, укладывая его в свою колыбель, бережно и заботливо, как младенца.