Эрбат. Пленники дорог

Глава 2

Домой я возвращалась в полной темноте. Ночь уже давно перевалила за свою половину. Разговор с Маридой затянулся надолго, причем ведунья рассказала мне еще много такого, о чем я даже не подозревала. Теперь бы как-то прийти в себя от того, что я сегодня узнала. А кое о чем лучше бы вовек не знать! Многое из прошлого становится на свои места…Тетушка и бабушка… Неужели правда все то, что поведала мне старая ведунья? В голове не укладывается… Может, сразу утопиться, не мучаться понапрасну?.. А вдруг Марида меня обманула? Только зачем ей это? Да и не шутят такими вещами… Все равно окончательно не могу поверить, что бы Марида мне не говорила! Пресветлые Небеса, нежели это правда?!..

Нет, об этом я подумаю немного позже. В одном Марида права: от услышанного даже Вольгастр со своей внезапной свадьбой и неземной страстью к юной супруге отошел куда-то назад.

Н-да, жизнь оказывается много сложнее, чем мне казалось с высоты моих двадцати семи лет! Но на душе уже не было того отчаяния, с которым я днем бежала от людей. Марида права: мне надо что-то менять в своей жизни, причем медлить с этим не стоит. Раз не сложилось в одном месте, будем надеяться, что сумеет сложиться в другом. Тем более, что мне это крайне необходимо… Для начала надо уехать, и не стоит тянуть с отъездом, а дальше… ну, там видно будет. Впервые собраться ехать из дома куда-то в двадцать семь лет… Не знаю, что и сказать! Этого мне и хочется, и страшновато сделать такой шаг. И на душе состояние какое-то…. непонятное. Ну, ладно, за месяц-то я соберусь, найду попутчиков, возможно, напишу письмо тетушке о своем приезде (хотя, после рассказа Мариды, не знаю, стоит ли писать дорогой родственнице?), ну, а после уж — в дорогу! Надо же, я никогда не выезжала дальше околицы нашего Большого Двора, а через месяц буду в Стольграде!

Совсем было бы хорошо, если б я меньше спотыкалась на дороге, а то не было еще ни одной неровности, которую бы я не задела, хотя иду я по давным-давно известному и множество раз хоженому пути. А ведь сейчас середина лета, ночи совсем светлые. И это после того, как старая ведунья долго шептала у меня над головой, проясняя мне зрение! Без этого, думаю, мне бы пришлось дожидаться утра, чтоб найти дорогу домой — ох, давно следовало заняться своими глазами! Рановато у меня стала появляться проклятая слепота — болезнь вышивальщиц. Впрочем, сама виновата — надо было хоть иногда роздых себе давать, а не сидеть дни и ночи за работой! Крутилась, все заработать побольше хотела… Ну, и что я имею в итоге?

Одно я решила для себя твердо: больше никогда и никакого мужчину я не впущу в свое сердце. Все! Хватит! Проживу и без них! Одного раза, одного разочарования мне хватило с избытком. Забывать о прошлом слишком больно. Живут же неплохо некоторые и без этой самой проклятой любви, вполне довольные и счастливые! Так что душу от лишнего лучше закрыть. Все одно от нее, от этой любви, одни беды! У меня и без того есть о ком заботиться — о сестрице. Уж она-то, (что бы ведунья о сестрице не говорила), никогда не предаст, не бросит, ни на кого меня не променяет, всегда будет вместе со мной и в радости, и в горе!

Но вот и лес кончился. По неширокому деревянному мосту перешла нашу речку, прошла широкое поле, сплошь засаженное капустой. Как раз там, где заканчивались посадки, начинался и мой поселок, внешне спящий и тихий.

Впрочем, не такой уж он спокойный и тихий. Где-то вдалеке шумели голоса запоздавших гуляк, и кто-то еще пробовал петь… Похоже, последние гости расходятся со свадьбы… Судя по времени, да по шумным голосам, погуляли они от души. Что ж, счастья вам, молодые…

Я шла мимо темных окон, хотя, уверена, во многих из них не спали — деревня знает все, что происходит в округе. Я просто чувствовала, как из множества темных окон на меня смотрят любопытные глаза. Уверена — утром заговорят о том, что брошенная невеста домой пришла далеко за полночь. Вот у кумушек с утра языкам работа предстоит: где же она пропадала, где ее носило, да и одну ли, или уже какой утешальщик нашелся? Догадок будет!.. Да пусть говорят, что хотят, надо просто постараться не обращать на это никакого внимания.

В нашем доме наверху горел свет. Пресветлые Небеса, почему сестрица не спит? Может, случилось что? Я пробежала по крыльцу, заскочила в дом.

— Дая! Где ты?

С лестницы, ведущей на второй этаж дома, раздался звук сбегающих ног.

— Лия! — мне на шею бросилась сестрица. — Лия, Лиана, ты жива! С тобой все в порядке? Ты тогда так быстро убежала! Я пыталась тебя догнать, но не сумела! Где же ты была? Я всю округу пробежала, везде тебя искала! Думала, случилось что плохое!

Сестрица заплакала, уткнувшись мне в плечо. Вообще-то мое полное имя — Лиана, но я его терпеть не могу, несмотря на то, что так называют лишь женщин знатного происхождения. Лиана — это нечто оплетающее, обволакивающее, от которого не знаешь, как избавиться. Да и для поселковых жителей мое имя слишком непривычно. Во всей округе больше не было ни одной женщины с таким именем. Умудрились же родители так ребенка обозвать! Мне куда больше нравится имя Лия — обычное, которое носят многие простолюдинки. Я далеко не уверена, что все, кто живет в нашем поселке, знают мое полное имя.

— Да жива я, жива, — успокаивала я всхлипывающую Даю. — Со мной все в порядке. Все хорошо! А ты что, плакала? Из-за меня? Зачем, маленькая? Видишь же сама — я пришла, просто немного побыла одна!

Ответить сестрица не успела. Из кухни вышел ее дорогой муж. Вот уж кого я не выносила с каждым днем все больше и больше, так это его! В первые дни брака с Даей, оказавшись в нашем доме, он был вне себя от счастья. После многолетнего существования в полуразрушенной хибарке, которая служила прибежищем для всего местного отребья, наш дом показался ему дворцом, а жизнь в нем — пределом мечтаний. Однако скоро в его счастливом щенячьем повизгивании стали появляться требовательные нотки, а позже проявился рык растущего недовольства. Зятек очень быстро привык к сытой, обеспеченной жизни, к достатку, тем более что Дая ни в чем ему не отказывала. Но хорошее, как говорят, враг лучшего, и требования у новоиспеченного супруга Даи росли неимоверно. Он желал стать хозяином в доме, хотя даже пальцем не шевельнул для семьи. Красавчик хотел лишь командовать, а работать — ну уж нет! Не при его неописуемой красоте это занятие! Да и непривычен он к этому делу… "Пусть кони и лошади работают" — вот его любимая присказка. Недаром он хвастал по всему поселку, что его "и так бабы любят, а если Дая сделает что не так — уйдет к другой". Можно подумать, он был кому-то нужен, кроме моей без памяти влюбленной в него сестрицы! Бездельник, хам и лодырь… Меня он возненавидел с первого взгляда. Впрочем, я ему платила той же монетой…

Наш красавчик, как всегда, был слегка подвыпив, на диво хорош и, как обычно, на редкость хамоват. Пьяно мотнув головой с золотыми кудрями, он сказал с явным сожалением:

— Я ж те говорил, что ни хрена с ей не случится, а ты рассопливилась! Бегала по всему поселку, кудахтала: "Ах, бедная, ах, несчастная, ах, что с ей случилось?" А ни хрена с ей не случилось! Утопиться у ей кишка тонка. Нагулялась — вернулась!

— Перестань немедленно! — зашипела на него Дая.

Вместо ответа любящий муж грохнулся за чистый обеденный стол и закинул на него свои ноги в грязных сапогах.

— А чё это я должен переставать? Я еще и не начинал! Чё, не захотели взять замуж правительницу нашу? Так ей и надо, не будет от людей морду воротить с гордым видом! А то, вишь ты, все ей не по нраву! И это ей не так, и то ей не этак! Думает, раз может деньги лопатой грести, так все по ее указке будет? Ага, как же! Щас, размечталась! Чё, не получилось жениха удержать? Помоложе нашел? Да на кой ты ему сдалась, дура старая? Попользовался — и будет!

Зятек весело заржал.

— А я тебе говорю — замолчи! — снова зашипела Дая.

— А ты мне рот не затыкай! — заорал в ответ муженек. — Ты кто? Баба! А я — мужик! Я в доме хозяин, и вы обе слушаться меня должны! Понятно? А то ходят — фу ты, ну ты, что одна, что другая!…

— Да заткнешься ты, или нет? — закричала сестрица. — Ты чего несешь?

— Это ты чё несешь?! — начал расходится мой затек — Прихожу домой, а жены дома нет! Шлялась где-то весь день, да и вечер, как и эта, пересидевшая в девках старая кобыла! Ох ты, искала она ее, вишь ли, по всем колодцам и оврагам! Ну и че? Ей хоть бы хны, приперлась назад живой — здоровой, а то, что у тебя мужик не кормлен — до этого тебе и дела нет?

— На свадьбе тебя, что ли, не угостили? Ты же туда собирался, не знаю, только, зачем. Или там тебя никак не ждали? Что, неужели от ворот поворот получил? Не пустили за свадебный стол — незачем и ходить было!

— А это не твое дело — пустили меня туда, или нет! Я, может, и хотел идти на праздник, да после передумал! Какая-никакая, а с этой твоей… перестаркой, мы все же родня! Я, может, обиделся, жрать у них не стал, прихожу домой — и нате, бабы дома нет!

— Все в печке! Взял бы да поел!

— И чё? Ты моя жена, и обязана мне на стол подавать!

— А у самого что, рук нет?! Или в вашем нищем доме каждому отдельно разносолы готовили? А может, у вас слуги были, чтоб одну заплесневелую корку на всех делить и каждому с поклоном подавать?

— А ты мне этим не тыкай, дура! Сама-то кто такая?

Я вздохнула. Ну, у нас дома все без изменений! В последнее время такие сцены я вижу перед собой по несколько раз на дню. Как Дая могла выйти за такого? Где у нее были глаза, ум? Чем она думала? Не понимаю! Молодые, как мне кажется, уже забыли, из-за чего произошла ссора, и сейчас кричат друг на друга, высказывая взаимные обиды… Теперь, пока пар не выпустят и что-нибудь не разобьют, не успокоятся. Ох, беда…

Я не стала ввязываться в ссору. Уже научена горьким опытом, причем случалось это несколько раз. Тогда, еще в самом начале замужества сестрицы, я пыталась было вмешаться в их очень громкое выяснение отношений с криками, хватанием друг друга за волосы на голове и битьем посуды. Не хочется вспоминать, чем закончилось мое желание помочь, а заодно просьба так не шуметь, чтоб лишний раз не беспокоить матушку. Что я могу сказать? Милые бранятся — только тешатся, а кто между ними встанет, тот всегда виноватым окажется. Это придумано не мной, но правоту этих слов я успела испытать на себе… С тех пор я хорошо усвоила одно правило: лучше никому не встревать в отношения молодых, быстрее утихомирятся и мириться побегут…

А супруги продолжали кричать друг на друга, и были настолько поглощены этим занятием, что не заметили, как я отошла от них и поднялась на второй этаж, в свою комнату. В ней я жила вместе с матушкой с девяти лет — так приказала бабушка, чтоб матушка не оставалась одна, без присмотра ни днем, ни ночью. За все эти годы я настолько свыклась с постоянным присутствием здесь еще одного человека, что теперь никак не могу привыкнуть к жизни в одиночестве. По сердцу, уже в который раз, резануло, как острым ножом: матушка умерла, сестрица замужем, жених бросил, подружек нет… Поговорила с Маридой, стало легче, а как осталась одна — опять тоска новой волной накатила.

Уехать мне надо. Да как я сестрицу одну с таким мужем оставлю? Заест он ее! Прислушалась… Внизу утихло, вроде, угомонились. Надолго ли?

Ой, беда! И опять Вольгастр в голове, все мои мысли вокруг него вертятся. Как заноза какая, болит, да еще кровоточит… Что ж, в жизни случается и такое: иногда и хорошее приданое, и немалые заработки, и ожидаемое благополучие, и многолетние обязательства, и, казалось бы, давняя привязанность перед хорошо знакомым человеком — все это перевешивает одно, простое и сильное человеческое чувство — любовь. Каким законам подчиняется сердце — о том никому не ведомо. И стоит ли мне бранить Вольгастра за то, что я не стала для него той самой единственной, которую он не променяет ни на кого? Ради другой девушки, той, которая завладела его сердцем, Вольгастр не побоялся перечеркнуть очень многое в своей прочно устоявшейся жизни. Марида права: без любви мой бывший жених никогда бы не женился на другой! И сейчас, когда я трезво и непредвзято стараюсь обдумать случившееся, то все понятно и объяснимо, но, Высокое Небо, как же мне больно!.. Обида, конечно же, присутствует, и немалая, так же, как и недоумение, но боль душевная чувствуется сильней всего! Кажется, она намного хуже боли телесной…

Подошла к большому зеркалу и внимательно посмотрела на себя, пожалуй, впервые за много лет. Выше среднего роста, не полная и не худая — обычная. Немного сутулюсь — это от постоянной работы внаклонку. Темные волосы с полосками ранней седины на висках, чуть смугловатая кожа, небольшой рот, маленький подборок… Что мне нравилось в себе, так это глаза. Синие, а если быть точнее, ярко-васильковые, с длинными, загибающимися вверх ресницами. Говорят, это несколько непривычно — синие глаза и темные волосы. У сестрицы тоже смугловатая кожа и очи темно-синие, да вот только волосы совсем светлые, чуть золотистые, как спелая рожь. Сестрица из тех девушек, от кого глаз не оторвать, а я…

Верите, или нет — не знаю! Матушка называла меня красавицей, а бабушка и тетушка твердили, что я невзрачная и лупоглазая, уродилась страхолюдиной неизвестно в кого и за порог мне лучше не показываться, чтоб людей не смешить. Сестрица Дая, правда, слыша такие разговоры, после говорила чтоб я не слушала эти глупости — мол, родные для чего-то меня обманывают. Ну, и кто из них прав? Хотя, если честно признаться себе, все же я считала себя привлекательно женщиной. Может, конечно, я себе и льщу, но мужчины на улицах (а особенно проезжие) частенько провожают меня долгими взглядами. Верно и то, что Эри — моя двоюродная сестра, и я в детстве были очень схожи на лицо. Но та (не знаю, какова она сейчас) в юности была собой хороша необыкновенно. Неужели верны слова ведуньи о том, что мы с ней, с первой красавицей столицы, похожи и сейчас? Что же тогда Вольгастр так легко сменял меня на другую? Не в красоте, видно, дело… Так, о бывшем женихе думать не надо…

Самое интересное: большинство местных жителей светловолосые и голубоглазые. Такими же были и матушка, и бабушка, да и тетушка немногим от них отличается. А вот мы: и я, и Дая, и Эри — мы все уродились чуть иными. Говорят, кто-то из дедов был темноватый. Сердцеед, по воспоминаниям, был еще тот!

Что я ненавидела — так это свои руки, вернее, кисти рук. Они постоянно болели — натруженные, раздавленные от работы, вечно покрасневшие, распухшие от бесконечных игольных уколов да от постоянного мытья, стирки, копания в земле, ухода за животиной, уборки в хлеву… Оттого-то я и старалась их постоянно прятать под длинными рукавами, чтоб людей не пугать. Видела однажды, как Вольгастр брезгливо поморщился, глядя на них. Как я завидовала поселковым девушкам с красивыми пальцами! Пусть и у них руки были натружены, но не до такой же степени! Марида постоянно приводила в порядок мои руки, однако этого хватало ненадолго. Через короткое время все повторялось, и я снова шла к ней с теми же бедами: нарывы от уколов иглой, сбитые ногти, болезненные трещины, раздутые пальцы. Правда, Марида утверждала, что стоит мне дать своим рукам роздых и несколько дней покоя, как они станут такими же, как у остальных: пусть натруженными, но не красными и распухшими! Увы, но покоя мои руки так и не получили. Отдых — это, конечно, хорошо, только вот работать-то кто будет? Семью содержать? За матушкой ухаживать? Сестрица ничего не умеет, а ее бездельник даже пальцем не шевельнет!

Усмехнулась, вспомнив свою давнишнюю детскую мечту: мне всегда хотелось носить на пальце перстенек, такой же красивый, какой был на пальце у матушки! Тот перстень передавалось в нашей семье из поколения в поколение. Золотая полоска, напоминающая свернутый стебелек вьюнка… Говорили, что какой-то наш предок привез это кольцо из дальних заморских стран. Может, тот перстенек не стоил уж очень дорого, но был на редкость красив и мне нравился. Сейчас, после смерти матушки, его носила сестрица.

Ну, раньше мне было строго-настрого запрещено даже смотреть на украшения (бабушка твердила: да кто ты, мол, такая, дрянь и бездельница, чтоб тебе еще и золото на себе носить?!), а потом уже на мои раздавленные постоянной работой пальцы не налезало ни одно кольцо из тех, что лежали в шкатулке с нашими семейными драгоценностями. Я пробовала как-то примерить на свои толстые пальцы кольцо большого размера в поселковой ювелирной лавке, но лучше бы я этого не делала! Стыдно вспоминать о той картине, что предстала тогда перед моими глазами… А у юной жены Вольгастра руки наверняка красивые, с длинными тонкими пальцами… И кожа на руках куда более гладкая, приятно прикоснуться, не то что к моим грубым, в мелких трещинах и ссадинах… Эх, не стоит об этом думать, расстраиваться лишний раз!…

— Лия, ты что убежала? Из-за моего, что ли? — в комнату зашла сестрица — Да не обращай на него, на дурака, внимания — ты же знаешь, он всегда такой! Говорит не подумав, но вообще то он добрый! Лучше ответь: где ты была? Я где только тебя не искала: и на речке, и околицы — все обошла, даже на кладбище заглядывала — думала, ты там, у могилы матушки!

— Мне просто хотелось побыть одной. — Я отошла от зеркала — Иногда человеку нужно посидеть в тишине, подумать в одиночестве.

— Да уж, — хмыкнула Дая — подумать тебе надо было! Причем давно.

— Дая, как ты считаешь: может, мне стоит уехать на какое-то время?

— Вообще-то мысль хорошая… Вот только, Пресветлые Небеса, куда?

— В Стольград, к тетушке. А хочешь, поедем вместе?

— Ты что, всерьез думаешь, что тетушка нам обрадуется? — насмешливо спросила Дая. — Мы нужны ей примерно так же, как нашей собаке — стригущий лишай! Ты и одна не очень-то обрадуешь ее своим появлением, а уж если мы заявимся вдвоем!…А тем более — втроем, я же замужем! А без своего мужа я никуда не поеду!

— Дая, девочка моя маленькая! — Я подошла к сестрице и стала гладить ее по голове — всегда так поступала, еще с тех пор, когда она была маленькой. — Дая, гони ты его от себя в три шеи! Ты же у меня красавица, умница! Ну, подумай сама, зачем он тебе нужен? Грубиян, хам, лодырь! Он же никого, кроме себя, не любит! Тебя ценит ниже ломаной медной монеты! Ты же с ним несчастна, малышка моя милая! У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на ваши распри! Как он появился в нашем доме — так сразу скандалы и недовольства пошли! Что, разве хороших ребят у нас в Большом Дворе нет? Найдешь себе куда лучше этого… своего мужа!

Дая отстранилась от меня и подошла к окну. Какое-то время она молча смотрела в окно, явно собираясь с мыслями, а затем, повернувшись ко мне, заговорила, и, судя по ее тону, она была рассержена сверх меры:

— Лия, это же самое, но чуть раньше, я могла бы сказать тебе, но ведь я же к тебе со своими советами не лезла! Но уж раз ты начала этот разговор… Грубиян, хам, говоришь? А твой Вольгастр — он разве лучше? Мой хоть брякнет сразу, о чем думает (если он вообще думает, конечно!), а твой бывший как лис хитрый — словами стежки плетет, своего добиваясь. Погоди, он тебе еще плакаться начнет, что женился из-за ребенка, а любит лишь свою Лию — и боюсь, что у тебя, разини, еще может хватить ума уши развесить! Он далеко не дурак: не захочет ни платить тебе отступные, ни возвращать назад уже полученное! Говоришь, мой — лодырь? А твой что, разве не такой же? Этому кобелю Вольгастру только бы мотаться невесть где, лишь бы от дома подальше! Да если бы ты не сыпала им золото без счета (заработанное, между прочим, для нашей семьи!), так твой бывший со всей своей семейкой давно бы форсу поубавил — толку в торговле от него чуть, а гонору выше крыши! Моему хорошей еды и одежды хватает, он больше ничего и не просит, а твой на наши денежки погулял от души, да еще и семью будущей жены содержал полгода, деньги им скидывал, пыль в глаза пускал — вот, мол, какой я богатый да щедрый жених! Как ты думаешь, на чьи деньги он себе шумную свадьбу справил? А на что сейчас гуляет? На доходы от своей так называемой торговли? Да куда ему, бестолковому, столько заработать! Торговля — не его занятие, только вот до его семьи это еще не дошло! Считают, что ему или не везет, или нет удачных сделок… Неужели ты все еще не поняла, то гуляет он на то золото, что взял у тебя?

— Неправда! — закричала я, — Это неправда!

— Правда! Жаль, что ты этого еще не поняла! Мой-то, хоть и балбес, зато как мы согрешили, меня сразу в храм повел, а твой время тянул-потягивал, не хотел жену себе на шею сажать, в свободе себя ущемлять!

— Нет! Если бы не его мать…

— Никакая мать бы не помешала, любил бы тебя по-настоящему, а не на словах, или хотя бы чуть дорожил тобой. Зачем вам эта свадьба нужна? И без нее бы прекрасно обошлись! Не больно он мать спрашивал, когда все же жениться решил, хитрозадый!

— Дая!

— Что, Дая? Я сегодня, так же, как и ты, переволновалась, издергалась, могу высказать все, что на душе накипело! И все твой бывший виноват! Тоже мне, нашла себе друга сердечного! Ни кожи, ни рожи, один гонор! Мой-то хоть красавец писаный, красивей по всему свету ищи — не найдешь, душа радуется, на него глядя, а у тебя что? Да обычный мужик, глаз не на чем остановить, только и умеет, что улыбкой сиять по сторонам, охмуряя таких дур, как ты! Говоришь, я красива и при желании быстро найду себе другого? А сама разве хуже? Отчего же ты никого себе не ищешь, а? А все оттого, что мы с тобой похожи не только внешне, но и в душе одинаковы, обе как вдолбим себе в голову что-то, так нас уже не свернуть. За своего мужика, каков бы он не был, стоим горой! Так что не надо тебе меня поучать! Кое в чем в этой жизни я разбираюсь лучше тебя!

Я растерянно молчала. Меньше всего я ожидала слышать такую отповедь от младшей сестры. А та разошлась и не останавливалась:

— Лия, знала бы ты, как мне тебя жаль! Мой, говоришь, ценит меня ниже медной монеты? Зато твой бывший оценил тебя куда как высоко — опозорил перед всем поселком! Неужели раньше нельзя было как-то поговорить, объясниться? Больше двух лет тебе голову дурил! Ты всю жизнь работала, не разгибаясь, пару лет его семейку, можно сказать, содержала, на него надышаться не могла — и, думаешь, он это оценил? Ага, как же! Твою заботу воспринимал как должное. Хорошо, что у тебя хоть на одно ума хватило — ожерелье его сняла! А то я боялась, что будешь с ним носиться, как курица с яйцом, не выпуская из рук, да еще и горько рыдая при этом!

Ах, да, ожерелье! Совсем из головы вылетело! Достала его из кармана, протянула сестрице.

— Дая, сделай для меня доброе дело! Когда я уеду в Стольград, верни ему.

— А почему вернуть лишь тогда, когда уедешь? Я завтра же отнесу ожерелье Вольгастру. Ну, они у меня попрыгают! Я с них все стребую, что нам по закону положено, причем вытрясу до последней монеты! И долги заставлю вернуть!

— Дая, не надо! Я же сама давала им деньги, по своему желанию. Верни ожерелье — и забудем обо всем!

— Что!? Уж не хочешь ли ты сказать, что у него останется все, что ты ему дала?! Или что он отступные платить не должен?!

— Дая, давай забудем обо всем! Что им отдано — то я отдала по своей воле, по своему желанию, и вспоминать об этом я не хочу.

Сестрица подошла ко мне, уперев руки в бока. Она была уже не просто рассержена, но и заметно разозлена.

— Лия, я всегда знала, что ты у меня тряпка, но что до такой степени размазня вдобавок — этого даже я предположить не могла!

— Дая!…

— Что, Дая!? Заладила одно и то же: Дая, Дая, Дая! Я уже двадцать лет Дая! Не нравится это слово — размазня? Так ты такая и есть! Вспоминать она не хочет о своих должниках! Всю жизнь о тебя ноги вытирали все, кому не лень! Одна наша бабка чего стоила, упокой Темные Небеса ее грешную душу! О мамаше твоего благоверного я вообще промолчу! Та считает, что у нее день не удался, если на тебя не порет, душу не отведет! Нет, ну надо же до такого додуматься — простить все своему бывшему, позволить оставить нас без денег, да еще и изображать при этом благородство! У тебя с головушкой все в порядке? Или после сегодняшнего тебя лечить надо? Похоже, без долгого лечения здесь не обойтись… Ты хорошенько вдумайся в то, что только что сказала: просишь вернуть Вольгастру назад его подарок, и предлагаешь оставить бросившему тебя жениху все, что было отдано и ему, и его семейке, при всем этом ты не требуешь отступных! Наверное, это самая выгодная сделка твоего благоверного в жизни. Единственное, что он тебе подарил за все эти годы — белое ожерелье невесты. И больше ничего! Ты же, размазня, за это ожерелье бесплатно работала на их семью, да еще и деньги носила туда без остановки! Думаешь, я не знаю, или хотя бы, примерно не догадываюсь, сколько туда ушло? Ой, и много! Очень много! Очень и очень много! Я даже довольно точно знаю, сколько. Никак боишься законными требованиями обидеть своего бывшего? Он еще, не приведи Темные Небеса такой страсти, узнав, расстроится!

— Дело не в нем! Просто хочу побыстрее забыть об этой истории!

— Ничего, кое о чем можно помнить и подольше! Причем не только можно, но и нужно! Объясняю тебе то, о чем ты должна была сообразить раньше меня: за расторжение помолвки положено платить отступные, причем платит виновная сторона. Если ты ничего не потребуешь с Вольгастра, то народ будет думать, что в вашем разрыве есть немалая часть и твоей вины! Раз ты простила ему все долги, ничего не требуешь себе из того, что тебе положено по закону, значит в чем-то виновна именно ты, заплатив им таким образом за молчание! Вот тогда Вольгастр будет доволен! А уж как его семейка счастлива — и не высказать! Да одна одежда, что ты им надарила, стоит очень больших денег! Ох, как они сегодня выхаживали в сшитых тобой нарядах! Новые родственники, хоть Вольгастр и одел их во все новое, смотрелись по сравнению с ними, как серые мыши!

— Дая, — перебила я разошедшуюся без меры сестрицу, — а от них… я имею в виду семью Вольгастра, к нам никто не заглядывал? Ничего не просили передать?

— Да с чего бы это? Неужели тебе еще может придти в голову такая дурная мысль, что от той семейки хоть кто-то может подойти к нам с объяснениями или извинениями? Да выкинь ты такую глупость из своей пустой головы раз и навсегда! Они и от меня шарахнулись, как от зачумленной, когда я заглянула к ним, разыскивая тебя! Знаешь, почему мой обормот так рано домой вернулся? Он, балда такая, покатил к ним на праздник — ведь свадьбы обычно гуляют всем поселком. Так вот, его там совсем не ждали. Вернее, его ждали, да только для того, чтоб просто выставить вон, без разговоров, как нежеланного гостя. А вот уж этого, — сестрица мстительно прищурила глаза, — уж этого — то я им никогда не прощу! Они у меня еще попомнят и тебя, и свою свадебку, и моего выгнанного мужа!

Ах, Дая, Дая, девочка моя милая! Ну как мне сказать тебе, что я не хочу никому ничего доказывать, ни от кого ничего не получать, ни самой быть никому ничего не должна? У меня одно желание — забыть обо всем, что случилось, и чем быстрее, тем лучше! Воспоминания причиняют боль, и постоянно ворошить открытую рану — это далеко не лучший способ излечения.

— Дая, — я старательно подбирала слова — Дая, девочка моя, давай постараемся забыть обо всем, что произошло сегодня! Да пропади оно все пропадом: и деньги, и подарки, и обиды! Что отдано, то отдано, и не будем об этом вспоминать! Если им все полученное принесет счастье — хорошо, а если нет, то так угодно Великим Небесам! Зачем множить ссоры? Я не хочу ничего требовать от семьи бывшего жениха! А уж тем более, если ты вздумаешь обращаться к закону, не хочу выставлять перед всеми свою жизнь, жаловаться и плакать! Вольгастр счастлив — и хорошо! Не скажу, что мне это нравится, но тут уж ничего не поделаешь! Люди все время о чем-то и о ком-то говорят, и на это не стоит обращать внимание. И уж если я попыталась перешагнуть через свою обиду, (хотя сделать это мне бесконечно тяжело), то тем более это следует сделать и тебе!

Сестрица внимательно посмотрела на меня, затем положила свою руку мне на лоб, недоуменно пожала плечами.

— Надеюсь, что никто, кроме меня, этой глупости не услышит. Подумают про тебя невесть что! Или ты решила стать прихожанкой храма Любви и Всепрощения? И то, что я от тебя сейчас услышала, это их последняя проповедь? Так вот, мне эти пустые сказки о всеобщей любви и полном всепрощении совсем не интересны! Если я захочу узнать, о чем говорят в своих речах храмовники, то просто куплю свиток с заповедями. Чтоб посмеяться! Лия, если ты и правда думаешь то, что сейчас мне сказала, то у тебя сегодня явно что-то произошло с головой! Хватит изображать передо мной невероятное благородство! Или ты надеешься, что, услышав о такой неслыханной щедрости, Вольгастр к тебе вернется? Как же! Размечталась! Прибежать то он прибежит, да только для того, чтоб еще раз карман подставить — такой дуры ему больше нигде не найти, даже если день и ночь искать будет! Простит она ему все!…

— А почему нет?

— Что? Моим мнением обо всем этом ты поинтересовалась? Так вот — я против этих сопливых всепрощений, которые непонятно отчего пришли тебе в голову! Если нравится изображать перед всеми тряпку — это твое дело, но есть еще я, а уж я-то, в отличие от тебя, никак и никому не собираюсь спускать обиды! Тем более, если обида нанесена публично! Задета не только ты, но и вся наша семья. Ясно? И больше об этом я говорить не хочу! И слушать этого… ночного бреда не желаю! А вот что касается твоих речей… Завтра же я схожу с тобой к Мариде — пусть она посмотрит, чем тебе можно помочь. Корешков, травок пусть даст каких, или там заговор почитает, чтоб вся дурь у тебя из головы ушла.

Ну, как и следовало ожидать, до сердца сестрицы сейчас мои слова не дошли. Она пока слишком рассержена, слишком расстроена. Ничего, я постараюсь ее убедить позже, когда она немного остынет. И все же мне было приятно, что хоть кто-то на этом свете заботится обо мне, хотя бы таким образом. На сердце потеплело. Поддавшись порыву, я подошла к Дае и обняла ее.

— Ох и разошлась ты у меня!

— А кто о тебе, кроме меня, позаботится? — уже много мягче сказала сестрица. — Мы родные сестры, и, считай, никого на свете из родни у нас больше нет, лишь ты, да я. Ладно, давай не будем ссориться, ведь ты и сама понимаешь, что я права. Поговорим обо всем завтра, вернее, уже сегодня, но попозже. Ты явно не в себе пришла, так что успокойся, поспи, отдохни.

Я еще раз обняла Даю и вдруг заметила, что от моего прикосновения к ее плечу она на какую то долю секунды поморщилась, как от боли. Я слишком хорошо знаю сестрицу, слишком много было затрачено мной сил на ее долгое излечение, чтоб я не сумела уловить у нее малейшие оттенки нездоровья.

— Дая, что с тобой? У тебя что-то болит?

— Да с чего бы это вдруг? Со мной, в отличие от тебя, все в порядке. Так, задела случайно плечом за дверь.

Но я не стала слушать, что она говорит, а резко сдернула с ее плеча платье. Плечо Даи и часть спины были покрыты пятнами синяков.

— Великие Небеса, Дая, это что такое? Где ты так ударилась? Или, — мне вдруг пришла в голову дикая мысль, — или это сделал твой муж? Он что, тебя бьет?!

— А вот это, дорогая моя, не твое дело, — поправляя платье, отрезала Дая. — Чем мы занимаемся наедине — тебя не касается. В своей семье я сама разберусь.

Но я ее уже не слушала. Меня охватила безумная злость! Такой бешеной волны злобы я, кажется, не испытывала никогда в жизни. Муж Даи посмел поднять на нее руку! Да какое он имел право, как только мог помыслить о подобном — обидеть мою девочку!? Я в жизни пальцем не тронула сестрицу, какие бы обстоятельства не складывались у нас в семье! А он… Да кто он такой, чтоб издеваться над ней?! И она тоже хороша, молчит, ни о чем мне не говорит!…

Я вихрем слетела по лестнице, ворвалась на кухню. Красавчик сидел за неубранным столом, лениво ковыряя в зубах. Мое появление он оставил без внимания — куда интереснее было наблюдать за мухой, которая барахталась в кружке с молоком. Отчего-то эта муха окончательно вывела меня из себя.

— Ты, ты, — у меня не хватало слов, — ты — дрянь, ничтожество, ты смеешь поднимать руку на мою сестру!..

— Прекрати, Лия, — раздался голос сестрицы, — не вмешивайся! Это не твое дело!

— Это она про че? — с трудом оторвал взгляд от мухи красавчик — А-а-а, понял! Ты, вообще-то, кто такая? Ты мне че, теща? Че гавкаешь? Ты и так надоела мне до хрена великого, и живешь здесь токо потому, что я это те позволяю! Вот че, родственница, я те скажу: будешь орать, и ты огребешь полной мерой. Ясно? Я в доме хозяин! Все, заткнулись обе — не до вас! Надоели! Пшли отсюда! Ну, че не шевелитесь? Я сказал — пшли, и побыстрей! А ты, дева старая, чтоб мне отныне и слова поперек не говорила, и относилась ко мне с полным почтением, а не то в сарайку переберешься жить! А то и в хлев! Там те самое место, дура такая, сидеть и в навозе ковыряться! Ну, че стоишь, глаза выпучив, как жаба? И рот захлопни, не разевай, а не то в харю заеду. Чтоб не злила!

От вида этой наглой, самодовольной, ухмыляющейся рожи меня впервые в жизни заколотило от бешенства, которое мутной волной поднялось невесть откуда. Глаза затянула мутная пелена, перехватило дыхание, от переполнявшей душу ненависти я не могла вздохнуть… И в этот момент у меня в голове будто что-то лопнуло. Казалось, со звоном полетела в сторону тугая железная полоса, сковывающая сознание, выпускающая наружу все, что беспробудно спало много лет… Бешенство, злоба, ненависть и еще нечто столь ядовитое, чему нет названия… Теперь эти чувства проснулись во мне и требовали выхода. Ах, ты, дерьмо такое, красавчик дрянной!..

Я схватила скалку — первое, что попалось под руку, и со всего размаха врезала ему по спине. Зятек от внезапного и сильного удара настолько растерялся, что вначале даже не понял, в чем дело, и от неожиданности рухнул на пол, а позже преимущество было уже на моей стороне. Как бы он не сопротивлялся, но скалка была куда сильнее, а моя злость превосходила все мыслимые пределы. Я от всей души лупила скалкой муженька Даи, не давая ему возможности даже подняться с пола. Вся сегодняшняя обида и горечь, казалось бы, надежно загнанная в дальний угол сердца, вдруг вырвалась наружу и затопила меня с головой. Я уже не думала ни о чем, было одно желание — выплеснуть всю накопившуюся злость и обиду. Бешенство, ненависть, желание мести не уходили, а становились все сильнее и сильнее… На попытавшуюся было вмешаться Даю я так рявкнула, что она без слов отскочила в сторону. Я разошлась настолько, что в итоге загнала нашего красавчика под стол, и за горло придавила скалкой к полу.

— Запомни, — зло прошипела я ему прямо в лицо, — если я еще хотя бы один раз узнаю, что ты поднял руку на мою сестру, то это будет последний день в твоей паршивой жизни. Понятно, или еще раз повторить?

— Ты че, бешеных поганок в лесу нажралась? — прокряхтел зятек, пытаясь вздохнуть. — Или башкой обо что шарахнулась? Отпусти, стерва, задушишь!

— А ну, повтори еще раз, как ты меня назвал, — почти ласково сказала я, — повтори, и больше передних зубов у тебя не будет! Все, до последнего, вот этой самой скалкой, выбью! Ну, давай, называй!

— Да ты, никак, умом тронулась? Отпусти! — стал проявлять характер муженек Даи. — Отпусти, я сказал! А не то… Встану — все кости те переломаю! Че ты лезешь не в свое дело? Че, ты, баба, мне можешь сделать?

— Что сделаю, спрашиваешь? — Я злорадно усмехнулась. — А то и сделаю, что рядом со своим старшим братцем окажешься! Ему одному на кладбище скучно, вот по-родственному вместе лежать и будете, мне на радость! Не веришь? А зря! У меня хватит денег, чтоб нанять человека, кто сделает это быстро. Тем более, что лично мне ты никогда не нравился. Заодно и сестрицу от тебя освобожу. А уж как поселковые будут рады!.. Мне не раз спасибо скажут и в ножки с благодарностью поклонятся! Так что скажешь? Желаешь проверить?

Брат мужа Даи несколько лет тому назад украл у проезжих купцов сумку с деньгами, которые в тот же вечер все, до последней монеты, спустил на постоялых дворах. На предложение обворованных торговцев вернуть назад деньги или же отработать долг он лишь посмеялся и послал куда подальше. Купцы шума поднимать не стали, а на следующий день воришку нашли утонувшим в речке. Наша поселковая стража провела расследование, и объявила, что, дескать, никто, кроме него и не виноват — сам утонул по пьянке. Проезжие купцы выразили надежду, что впредь у нас в поселке не будет с гостями никаких неприятностей, дабы им снова не входить в излишний расход. Всем, однако, было ясно, что имели в виду проезжие купцы, и кто помог вору утопиться. По пьянке…

— Сбрендила, точно! — сбавил тон зятек. — Разоралась ни с того, ни с сего! Да ладно, делов-то!.. Договорились!

Я отпустила скалку, стала вставать с пола и услышала, как муженек Даи с ненавистью бросил мне:

— Ну, паскуда, сейчас я….

Договорить он не успел: я развернулась, и, не глядя, врезала скалкой по ненавистному лицу. Куда попала — не знаю, но под скалкой что-то хрустнуло, и наш красавчик завизжал, как недорезанный поросенок. Он закрыл лицо руками. Между его пальцами появилась кровь. Я замахнулась было второй раз, но тут кто-то перехватил мою руку. Дая… Она всю нашу свару простояла около стены, правда, безуспешно попытавшись один раз вмешаться.

— Все, хватит! — сказала она. — Пошумели — и будет! Лия, иди к себе. Здесь уже я разберусь сама.

— Но…

— Я прошу тебя — иди к себе! Ты мне только сестра, а он — мой муж, и не порти нашу с ним жизнь. Как бы ты к нему не относилась, но я и он — одна семья.

Швырнув скалку в угол, я, кипя от злости, побежала к себе. Так, похоже на то, что не нужна Дае моя защита! Я не чувствовала себя победительницей — скорее посторонней теткой, без просьбы вмешавшейся в чужие отношения и получившей за это по заслугам.

У себя в комнате я, как пойманный зверь, металась от стены к стене. Впервые в жизни меня обуяло такое неизъяснимое, рвущее на части, захлестывающее душу бешенство. Оно не проходило, а наоборот, росло во мне с каждой секундой. Нерастраченная злость просто раздирала изнутри, давила, требовала выхода. Казалось, будто внутри прорвалась плотина, и давно застоявшаяся затхлая вода хлынула наружу, сметая все на своем пути. Это была даже не злость — скорее, слепая ярость, застилающая глаза, перехватывающая горло, сводящая судорогой пальцы… Окажись сейчас здесь муж Даи или мать Вольгастра, я могла бы от распиравшего меня изнутри бешенства их просто-напросто придушить или даже разорвать на куски, не испытывая при этом ни жалости, ни сочувствия. Наверное, даже Дая не сумела бы меня остановить в моем стремлении к разрушению… Страшное, звериное желание выплеснуть накопившееся зло стало просто невыносимым, оно напирало, душило, давило, сочилось ядом. Хотелось завыть, закричать, биться головой о стену — лишь бы избавиться от того грязного, что жило в душе, не давало дышать, порождало в душе лютую ненависть…

У окна стояли высокие, тяжелые пяльцы для расшивки верхней одежды. На них я сегодня утром закончила сложную работу — расшивала золотом покрывало для храма в соседнем поселке. Как же они мне надоели, эти деревяшки! Всю жизнь, все здоровье я на них угробила! Ненавижу! Поддавшись безотчетному порыву, я схватила тяжеленные пяльцы, легко, как пустой коробок, и запустила ими в стену. Крепкие, много выдержавшие пяльцы от удара хрупнули, как тонкие щепочки, и разлетелись на куски. Я схватила те из них, что были побольше, и стала ломать их на мелкие кусочки. Крепкая дубовая древесина крошилась под моими пальцами, как трухлявое дерево. Когда же, наконец, вся моя злость выдохлась, то на полу осталась лежать куча никуда не годных щепок, которые я пинками расшвыряла по углам комнаты. И только после этого я без сил, с совершенно пустой головой, рухнула на кровать и провалилась то ли в обморок, то ли в короткий сон.

Проснулась оттого, что почувствовала — на меня кто-то смотрит. Сестрица стояла посреди разгромленной комнаты и с усмешкой смотрела вокруг.

— Ну, дорогая, ты меня и удивила! Вот уж от кого не ожидала! Я вообще не могу вспомнить случая, чтоб ты голос повышала или выходила из себя. Всегда считала, что у тебя холодная рыбья кровь, что ты будешь последней из всех, кто может потерять голову — и вдруг такое! Ну, ты сегодня и разошлась! Тебя было просто не узнать — как незнакомый человек буянит! Я даже испугалась немного — ты ли это, моя дорогая сестра? Даже будто внешне поменялась. Бедные пяльцы! Они-то в чем виноваты? Я думала, они еще сто лет простоят. Делать нечего: теперь придется тебе, Лия, для себя новые пяльцы заказывать. Надо же, а ведь они были сделаны из такого крепкого дерева! Дубовая древесина — и на тебе, вместо них осталась только куча щепок! Как же ты их умудрилась разломать? Н-да, то, что от них осталось, едва сгодится на растопку! Ох, и сил у тебя! Далеко не каждый мужчина сумеет одними руками так все переломать! Расскажи кому, что женщина сумеет устроить такой разгром — не поверят ни за что! И что на тебя нашло? Или не в себе была?

— Дая, прости, так получилось, — сказала я, не чувствуя в своем голосе даже оттенка вины. Да и не до извинений мне было: перед глазами все расплывалось, страшно болела и кружилась голова, ломало тело, саднили ободранные пальцы. На душе было гадко, как будто я сделала что-то запретное. Во рту был странный привкус. — Не знаю, что такое на меня нашло. Твой супруг, и его поведение вчера переполнили чашу моего терпения. Он жив, или помер, к моей великой радости?

— Да, вижу, ты полна раскаяния, — согласилась сестрица. — Вынуждена тебя разочаровать: муженек мой жив, но не могу утверждать, что здоров. Постаралась ты на славу. Душеньку себе отвела. Позже полюбуешься на результат своих трудов. Кстати, это было не вчера, а сегодня, с час назад. Объясни: какая это муха тебя укусила, что ты так разошлась? Впрочем, можешь не стараться, мне и так ясно: сорвалась из-за своего бывшего, так? Понимаю. Не знаю, как бы я повела себя, окажись на твоем месте. Даже не очень сержусь из-за выволочки, что ты устроила для моего охламона. Его надо было разок осадить, чтоб впредь умней был. Несколько дней посидеть дома ему только на пользу пойдет. Но давай на будущее договоримся: это было в первый и в последний раз, когда ты вмешиваешься в мои отношения с мужем. А уж тем более поднимаешь на него руку. Кажется, ты сломала ему нос. Вот это уже не лезет ни в какие ворота. Знаю, что ты не любишь моего мужа, но до тех пор, пока мы все живем в одном доме, тебе придется относиться к нему, как к близкому родственнику. Или, хотя бы, с определенным уважением….

— А он ко мне будет относиться с определенным уважением?

— Я просто прошу тебя быть умней, чем он. Ссор в нашем доме я больше слышать не желаю. Никогда не думала, что придется просить тебя о том, что ты и сама должна понимать. Во всяком случае, до твоего отъезда в Стольград постарайся быть с ним такой, как была раньше. Вежливой, выдержанной, разумной. И никаких скандалов или рукоприкладства!

— А он со мной будет вежливым, выдержанным, разумным?

— Лия, не суди его строго! Вспомни его семью! Отец — пьяница, матери было не до него, братья постоянно находят себе неизвестно каких приятелей…

— Ты хотела сказать — неизвестно какую шваль…

— Не передергивай мои слова! Где ему было набраться хороших манер? Да, он немного неотесан, но он хороший, добрый человек! И любит меня! Ты же умудрилась его смертельно обидеть! Чуть не изуродовала, а он такой красивый! Расшумелась из-за ерунды!

— Из-за ерунды?! То, что он поднимает на тебя руку, а ты терпишь побои от него… И это ты называешь ерундой?

— Тебя мои отношения с мужем не касаются! Еще раз тебе повторяю: как и что происходит между нами — не твое дело! И отныне соваться в наши отношения я тебе запрещаю! Я мужа еле успокоила. Он даже уйти хотел! Представляешь? А если он меня бросит? Я этого не переживу!

— Как же, бросит… Он же не полный дурак, чтоб уходить из нашего дома неизвестно куда. Думаешь, в кособокую избушку своих родителей заявится, туда, где нет ни крыши, ни дверей, проломлен пол, а жареная крыса на всю их пьяную семейку считается хорошим обедом? Ага, уже побежал в тот милый, уютный дом! Да и кому, кроме тебя, такое добро надо? Даже если в чью-то дурную голову внезапно придет такое странное желание — переманить твое сокровище себе, то его быстро вернут назад, не сомневайся. Еще и упрашивать будут, чтоб взяли…

— Лия, я тебя не узнаю! Что с тобой приключилось? Ты никогда со мной так не говорила! И не вела себя так! Да еще умудрилась вспомнить эту ужасную историю с его братом! Послушай, неужели ты действительно можешь так поступить?

— Как именно?

— Нанять убийцу! У меня это просто в голове не укладывается! А ведь ты говорила серьезно, не просто так хотела припугнуть… Да как у тебя язык повернулся произнести подобное?! Это все Вольгастр виноват со своей внезапной свадьбой! Вот кого убить мало!

— Успокойся, Дая, не переживай так, — собравшись с силами, я приподнялась и села на кровать. — Ладно, постараюсь не ссориться с твоим ненаглядным. Мы и раньше недолюбливали друг друга, а сейчас, думаю, нам с ним вообще будет крайне сложно ужиться вместе. И еще: раз у нас в семье произошел такой скандал, и в этом есть моя немалая вина, то я решила — при первой же возможности попытаюсь уехать в Стольград. Договорились?

— Ты меня не поняла! Я тебя вовсе не гоню, а просто…

— Сестрица, я понимаю, что после сегодняшнего мое присутствие здесь будет лишь раздражать твоего красавца. Он ведь что-то тебе сказал про это, так?

— Ну, — сестрица замялась, — он просто очень рассержен, но это пройдет. Только не обижайся, но ты долго не тяни с отъездом. Ладно?

Похоже, дожила-таки до светлых дней! Как я понимаю, супруг Даи, оскорбленный за поругание своей сказочной красоты (положа руку на сердце, все же следует признать, что он красив необыкновенно), больше не желает видеть меня в нашем доме. А глупышка-сестра не знает, как ей и мужа сберечь, и меня не обидеть.

— Хорошо, сестрица, если дело обстоит так, то постараюсь собраться по возможности побыстрей. Да и мне с твоим разлюбезным встречаться лишний раз не очень хочется — уж очень мы разные. Все, не сердись, и прости меня за то, что я тебя так расстроила.

Это уже прозвучало куда искреннее. Сестрица облегченно улыбнулась, и пошла к дверям. Ну, ее можно понять — кому нравятся конфликты в семье? А уж тем более никому не нужны скандалы между близкими родственниками.

— Да, сестрица, — спросила я Даю, — как там мой Медок? Я ж его так и не видела с вчерашнего дня.

С того дня, как я купила коня — несостоявшийся подарок Вольгастру, я настолько привязалась к Медку, что баловала его не меньше, чем баловала бы ребенка. Я навещала коня сразу же, как у меня выпадала свободная минутка. Самое интересное, что старый Лорн также привязался к моему медовому коню. Старый солдат с тех пор дневал и ночевал в нашей конюшне, ухаживая за Медком. Он очень гордился тем, что сам помог мне его купить. Старик даже ревновал коня ко мне. Вчера я видела Медка лишь утром. Надеюсь, вечером с ним ничего не произошло.

— Да, насчет Медка я тоже хотела с тобой поговорить, — вернулась ко мне сестрица от дверей. — Когда ты уедешь, что мне с ним делать? Продать, или я могу его мужу отдать?

— Нет! Об этом не может быть и речи! Если я уеду, то Медка возьму с собой!

— Да зачем он тебе в столице? Не думаю, что тетка пустит тебя к себе жить. Ни ты, ни я ей не нужны. Подумай сама: зачем столичным жителям нужны такие лапотники, как мы? Неизвестно, куда будешь устраиваться на жилье, где искать работу. Конь в этих условиях явно будет обузой. Да и расходы лишние. А моему мужу Медок так приглянулся!

— Ну, насчет тетушки еще неизвестно — все же мы родственники, кроме нас у нее никого из родни нет. А насчет Медка и разговоров быть не может — я беру его с собой!

— Ладно, обсудим это позже, — сестрица чмокнула меня в щеку. — Сейчас из-за этого ругаться не будем. Все, пошла, посплю часок.

Сестрица ушла, и мне поневоле пришлось вставать, тем более, что это и так уже давно надо было сделать. Домашние дела никто не отменял, пора было приниматься за работу, да и в своей комнате следовало убрать последствия недавнего срыва. Вон, обломками весь пол усыпан…

Наводя порядок и рассматривая валяющиеся щепки я лишь головой качала. Раздавить пальцами дубовую древесину!.. Никто не поверит, услышав подобное, да мне и самой не верится! Однако мелкие щепки говорят об обратном. Если принять во внимание то, что мне рассказала Марида, то от меня подобного вполне можно ожидать… Пресветлые Небеса, как хорошо, что сестрица не стала заострять на этом свое внимание!

И все же первым делом я сбегала в конюшню. Медок спокойно стоял в своем стойле, а рядом, на куче душистого свежего сена, похрапывал Лорн. Нашего скандала он, очевидно, не слышал — об этом говорила пустая бутылка из-под крепкого вина, валявшаяся рядом со старым солдатом. Я обняла Медка за шею. В последние дни, стоило мне придти к нему, как совершенно непонятным для меня образом он всегда помогал мне успокоиться. Вот и сейчас, прижавшись щекой к его теплой шелковистой коже я чувствовала, как уходит из меня усталость и раздражение. Медок косил на меня своим лиловым глазом, и мне казалось, что он берет на меня часть забот.

Потом начиналось обычное утро. Подоила коров, выгнала их к пастуху. Загон с овцами, хлев со свиньями, две другие лошади, птичий двор с курами, утками, индейками — все требовало заботы. Напоить, задать корма, убрать за животными и птицей. Полила огород, натаскала из колодца воды в опустевшие бочки, навела порядок в доме. Конечно, опять никто кроме меня в доме ничего не убрал. Растопила печь, поставила тушиться мясо с овощами, сварила кашу, поставила томиться молоко и варить творог, стала запекать баранью ногу — зятек отсутствием аппетита не страдал. Подошел проснувшийся Лорн, накормила его завтраком, поговорили о Медке. Старый солдат опять пошел к моему коню, а я направилась в огород. Пока не наступила дневная жара, надо успеть прополоть грядки с луком. Управилась до полудня.

И все утро, все время в голове вертелся наш вчерашний разговор с Маридой насчет бабушки и тетушки. Дело было еще и в моем странном состоянии. Этот ночной приступ неизъяснимого бешенства… После того короткого полусна-полуобморока во мне что-то изменилось. Странное состояние… Прежде всего, мне совсем не хотелось работать. Не стоит улыбаться. Если вместо того, чтоб выпалывать мокрицу, я то и дело останавливалась, чтоб полюбоваться сверкающими на молодой траве капельками утренней росы, или отвлекалась, чтоб поглядеть на птиц, бесконечно снующих под крышей дома… Странно и непонятно. Никто из поселковых просто не поймет моей внезапной блажи…

Такое отторжение от работы со мной произошло впервые за многие годы. Казалось, что неожиданно я проснулась после многолетней спячки, как будто раньше, все эти годы, жила под незримым гнетом. Словно мой разум освободился от оков, и сейчас я смотрела на окружающее другими глазами. Мир казался ярче, исчезла многолетнее чувство подавленности, постоянной вины, желания угождения людям. Больше всего мне хотелось бросить все и уйти отсюда подальше, в мир, лежащий за пределами нашего поселка.

Пресветлые Небеса, ненавижу эти грядки, с души воротит при одной мысли о вышивке, чуть ли не тошнит от сознания того, что надо работать по дому… Как хочется оказаться далеко, не видеть надоевшие лица, не слышать опостылевших разговоров! И до боли в сердце хочется, чтоб над головой постоянно было чистое небо, чтоб шла, куда захочу, и чтоб делала бы я лишь то, что пожелала… О Великие Небеса, если старая ведунья меня не обманула… Если она сказала мне правду… Если это так, то как, как могли мои родные так поступить со мной?! В голове не укладывается… Мой срыв, произошедший сегодняшней ночью, говорит о многом… Вот скажите мне, многие ли из людей, пусть даже в порыве бешенства, в состоянии пальцами крошить крепкую дубовую древесину? Вот то-то и оно…

С улицы долетел далекий звон. На площади охрана бьет в колокол. Полдень. Как я не отвлекалась, но все же сумела вовремя управилась с прополкой. Скоро ко мне должны подойти за готовым заказом, об этом мы договорились еще пару седмиц назад. Долго, тщательно мыла руки. Когда берешься за работу с шитьем или за готовую одежду, то руки должны быть чистыми.

У себя в комнате постояла перед зеркалом. Да, Марида права — на висках появились заметные полоски седины. Но вот то, что с вчерашнего вечера на правом виске вдобавок появилась глубокая царапина — это новость. Похоже, не только я вчера зятя скалкой отходила, но и зятек, обороняясь, дал сдачи, а в пылу борьбы и не заметила. Может даже сама задела себя же, когда громила пяльцы… Теперь это уже не важно. Хуже другое — царапина чуть припухла, воспалилась. Нет, в таком виде людям показываться нельзя — и без того разговоров по поселку про мою несостоявшуюся свадьбу сейчас идет сверх меры, а уж с этой царапиной!..

Раньше с прической я никогда не заморачивалась — просто убирала волосы в узел на затылке. Сейчас их пришлось распустить, и, немало помаявшись, я сумела сделать себе на голове нечто новое, исхитрившись уложить волосы так, чтоб не видно было этой царапины. Неожиданно результат мне понравился. Захотелось еще что-то изменить. А если… Что я, хуже других?

К нашей с Вольгастром свадьбе для его многочисленной родни я накупила множество дорогих тканей и из нее нашила гору одежды — родственников жениха невесте положено одаривать. Почти все из них специально приходили, некоторые даже приезжали из других поселков, уточняли, какую бы именно одежду они хотели получить ко дню торжества, из какой ткани, какую вышивку, какое следует нашить кружево, мех или украшение. Изготовленная мной одежда ценилась дорого и, понятно, что каждому хотелось получить в подарок по-настоящему дорогую и красивую вещь… Сколько же я тут труда положила, на изготовление этих подарков…

Ладно, дело прошлое… Попытаюсь отыскать среди этой горы одежды платье для себя. Кое-что из этого вороха готового платья мне явно подойдет. Покопавшись, я вытащила из сундука шелковое платье нежно-изумрудного цвета, с затейливой вышивкой в виде цветов ромашки и золотых лютиков. Для летнего дня оно подходит как нельзя лучше, хотя, на мой взгляд, было излишне нарядным. Это платье я сшила специально для одной из сестер Вольгастра; у нас с ней был и одинаковый рост, и даже фигуры были схожи. Честно говоря, мне было жаль, что платье ей не достанется — эта женщина мне всегда нравилась. За время, пока я была невестой Вольгастра, мы с ней стали чуть ли не подругами. Уже было решено, что она на нашей свадьбе будет главной подружкой невесты. Для того и платье шилось… Для нее в ближайшее время уже собиралась кроить и другой наряд, на второй день свадьбы… Ткань подходящую присматривала… Дружба дружбой, а про женитьбу брата она мне не сказала ни слова. Впрочем, это понятно и вполне объяснимо: ей ведь без разницы на ком именно женится брат. Главное — лишь бы ему с молодой женой было хорошо, и чтоб жили они душа в душу… Так, об этом не вспоминать!..

— Лия, — раздался снизу голос сестрицы, — Лия, к тебе пришли.

Ага, заказчики уже заявились. Жена старосты нашего поселка со своей долговязой дочерью. Конопатая девица осенью выходит замуж и о свадебном платье побеспокоилась загодя. Прихватив готовый заказ, я спустилась вниз. В меня впились три пары глаз. Если Дая и была удивлена изменениями в моей внешности, то вида не показала. А вот жена старосты и ее рыжая дочь… Они явно ожидали увидеть меня с распухшим от слез лицом, чуть живую от горя. Ну, с этим вы, голубушки, опоздали — вчера надо было любоваться! А вот мои новая прическа и платье — о, они произвели на них должное впечатление!

— Лия, как ты хорошо выглядишь! — с каким-то даже возмущением заявила старостиха. — Прямо в лучшую сторону изменилась со вчерашнего дня! За один день похорошела — иначе и не скажешь! А какое платье! Глаз не оторвать!

— Да-а, красивое платье! Убиться, до чего оно мне нравится! Прям как на высокородную сшито! А чего это ты раньше такие не носила? — замотала головой ее рыжая доченька. — Постой, вроде одна из сестер Вольгастра говорила, что ты ей шьешь к свадьбе, ну, к той, которая не состоялась, зеленое платье, и ромашками его расшиваешь. Это оно? А лютики — они что, золотом вышиты? У, блин, и точно — золотой нитью! Ну прям как живые!

Ах ты, вобла сушеная! Не ожидала от тебя такой проницательности, хотя тактичности тебе явно не хватает. Мать хоть и шикнула на нее для вида, а ответа моего ждет, растопырив уши.

— Оно и есть, — развела я руками. — Правда же, оно мне идет? И цвет мой, и сидит неплохо. Одежды на родню Вольгастра я нашила много, а теперь куда ее деть? Не им же нести, как поздравление к свадьбе! Смею надеяться, что новые родственники моего бывшего жениха одарили их куда лучше меня.

— Во, блин, как не повезло ей, сестрице Вольгастра! — ехидно ухмыльнулась рыжая. — Во подкинул братец подарочек! Где она еще такое возьмет? Хвасталась всем еще зимой, что ты ей красивое зеленое платье как подарок к свадьбе шьешь! Во облом какой она огребла! Если узнает, что ты сама в нем ходишь, то локти себе кусать начнет! А ведь сказано же было ей, вороне: образумь братца, а она… — и тут девица заткнулась, получив тычок в бок от мамаши.

Конечно, мне бы следовало промолчать, но я не сдержалась. Прямо как за язык дернули.

— И что же она ответила? Хотите, попытаюсь угадать? Одно из двух: или, мол, пусть брат сам выбирает ту, что по сердцу, или что он и сам, без чужих советов знает, как ему поступить.

— Что-то вроде того… — фыркнула девица. — Но подарки для новой родни уже покупали заранее. Еще по весне. Так что у них все загодя было решено… А ты что, и правда ни о чем не знала? Ну, ты, блин, и разиня!

И верно, разиня… Ох, Марида, и тут ты была права. Никому из родни Вольгастра не хотелось открывать мне правду. Решили просто: он сам в наших отношениях разберется, а до той поры голову себе лишней заботой можно не забивать.

А раз подарки по весне закупать стали, значит… Значит, мне стоит посмотреть правде в глаза и смириться с тем, что последний раз, по весне, ко мне Вольгастр заходил вовсе не свидеться, а за деньгами на собственную свадьбу. Наглость, конечно, несусветная! У них в торговле что, дела настолько плохи, раз он на подобное решился? Или считает, что все это в порядке вещей? А может, все куда проще: за эти два года он настолько привык к тому, что я беспрерывно снабжаю его деньгами, что обходиться без них ему стало сложновато? А на свадьбу, да еще с размахом, денежки ой как нужны!

Вообще-то цена подарка родственникам на свадьбе особого значения не имеет. Можешь новых родичей хоть крючком рыболовным одарить, хоть браслетом золотым, хоть клубком ниток. Да хоть корзиной яблок, наконец! Важен сам факт подарка. Жених дарит подарки родственникам невесты, ну, а невеста, естественно, родне жениха. Это как бы знак соединения двух семей. Подарки дарятся в основном недорогие (извините, на всю родню денег не напасешься!). Это только я решила осчастливить семью Вольгастра, чтоб не очень кривились, что, мол, невеста уже в возрасте.

— Да уж, они, эти новые родственники, одарили семейку Вольгастра! — фыркнула старостиха. — Смех один! Мать жениха — платком, отца — уздечкой, а остальных родственников вообще ничем! Считают, что это их должны подарками да благодарностями осыпать беспрерывно! Такое, мол, счастье несказанное Вольгастру досталось, что он всю родню молодой жены до старости должен кормить-поить и чуть ли не на руках носить! А про свадебный поясок, что молодая жена мужу подарила, я вообще промолчу! Позорище! Срам! Хуже на моей памяти не было! Я б такое постыдилась людям показывать! У молодой жены руки, похоже, не из того места растут, откуда положено! И вообще, свадебка была еще та! Приехала вся родня невесты, вплоть до самых дальних родственников. В свадебный поезд еле все уместились. Со стола сметали угощение, как из голодного края приехали, да постоянно приставали к Вольгастру и его родителям с просьбами купить да подарить им то одно, то другое! Родители Вольгастра к концу застолья вовсе не выглядели веселыми. Скорее растерянными и озадаченными. А что касается молодой жены… Вольгастр, должна тебе сказать, на нее не надышится. Что она не попросит — рад в лепешку расшибиться, а исполнить любой ее каприз. Не обижайся, Лия, но должна тебе сказать, что все наши поселковые мужики от молодой жены Вольгастра пришли в свинячий восторг. У них только и разговоров: ах, какой ягненочек, ах, какая милая деточка, ах, какая красавица, ах, как Вольгастру повезло!.. Тьфу! А женщины говорят другое — кривляка! Но далеко не дура! Хорошо знает, что ей от жизни надо. Очень умело изображает из себя робкое, невинное создание. Хотя пятый месяц и невинность как-то плохо сочетаются между собой.

— Ну, уж тут я не судья, — развела я руками. — Супругу Вольгастра и их новую родню не видела, а если честно, то и видеть особо не желаю, да и говорить о них не хочется. А что касается изготовленной одежды, то, что из нее придется впору — заберем себе я и Дая, а оставшееся увезу в Стольград. Там и продам.

— Ты что, уезжать собралась?

— Да, надо бы съездить, тетушку навестить и сестру двоюродную, на ее дочек посмотреть. Девочки уже большие, а я их ни разу не видела. Ну и, конечно, покупателя найти на одежду и кружева. У нас в поселке такую гору тряпок быстро не продашь, да и цену в столице можно взять повыше.

— А как мое свадебное платье? — вмешалась в разговор девица.

Я молча протянула ей сложенное платье, и, развернув его, девица издала счастливый вопль. С ее рыжими волосами, яркими веснушками и розовой кожей молочного поросенка притащить на свадебное платье ткань ярко-красного цвета, да еще заказать сделать вышивку на ней яркими бабочками — глупость несусветная! Смотреться оно будет так, что лучше и не начинать шить! Переубедить ее сменить цвет платья я никак не сумела. Чтоб хоть каким-то образом выйти из положения, мне пришлось дополнительно расшивать весь верх платья зелеными листьями — этот цвет как нельзя лучше оттенял кожу и волосы рыжей девицы, а заодно пустить такой же узор из листьев по рукавам и подолу. Вдобавок сплела на ее пустую рыжую голову кружевную шаль зеленого цвета, состоящую из таких же листиков, как и те, что были вышиты на платье. Ну, а бабочек, без которых ей так не хотелось оставаться, пришлось вышить по низу подола и кое-где между листочками.

Пока девица примеряла платье, ее мамаша просто засыпала меня самыми разными вопросами, ожидая услышать жалостливые стенания. А вот не дождешься! Лучше погляди на свое чадо, как она, повизгивая от удовольствия, вертится перед зеркалом. На ее доченьке платье и шаль смотрелись, против ожиданий, очень неплохо. Да уж, сколько я провозилась, подбирая нужный оттенок зеленого цвета, такой, чтоб хорошо смотрелся на красной ткани, и чтоб подходил к коже и волосам этой конопатой — об этом лучше промолчу!

— Вот, — заявила довольная девица, — я же сказала, что красный цвет мне пойдет! А вы со мной спорили, не верили! Ну, кто из нас был прав, а? Хотя вообще-то я не такое платье хотела, и заказывала совсем другое, но и это мне нравится… Дая, а где же твой муж?

— Да приболел он, — с милой улыбкой ответила Дая.

— Жаль, — искренне вздохнула девица. — Вот бы он на меня посмотрел сейчас…

Так, еще одна поклонница мужа Даи объявилась. Ох, милая, отдала бы я его тебе, да еще и приплатила вдобавок, но боюсь, что разочаруешься в нем уже к концу сегодняшнего дня. Да и мама твоя от такого зятя шарахнется, как от заразы.

Уходили заказчики от нас весьма довольные. Перед этим жена старосты заявила мне:

— Лия, а ведь я к тебе еще и с поручением!

— С каким? От кого?

А у самой в голове, несмотря ни на что, одна мысль — неужели Вольгастр просил что-то мне передать? Дая, кажется, подумала об этом же.

— Лия, — начала старостиха, — Лия, ты теперь свободна. И не расстраивайся. Вольгастр пальца твоего не стоил. Никак в голову не возьму, что ты в нем нашла! Да таких женихов на рынке в базарный день пучками по дешевке продают, да еще и скидку сделают, лишь бы забрали поскорей! А вот брат мой старший куда больше тебе подходит! И умный, и серьезный, и при деньгах. Сама знаешь, что давно ты ему по сердцу. И не сомневайся — уж он только одну тебя любить будет, на сторону не пойдет. Кроме тебя — ни на кого и не взглянет! Да и все разговоры у него — только о тебе! Уж который год о чем бы мы с ним не говорили, какая бы беседа ни была — он любой разговор на тебя сводит, и вечно говорит одно — лучше и красивей Лии женщины на всем свете не отыщется! То, что он тебя годами постарше будет — так это даже хорошо! За мужем в возрасте будешь как за каменной стеной! Для примера вспомни хоть сестру свою двоюродную, Эри! Муж куда старше, а как хорошо живут! Ее мать зятем не нахвалиться… А уж какой брат у меня хозяйственный да состоятельный — в его доме ни в чем недостатка нет! Как сыр в масле кататься будешь! Ты только согласись — сейчас же к тебе сватов пришлем! Можем даже сегодня!

Пока гостья расписывала достоинства своего брата, я едва сдерживала смех. Тоже мне, жених выискался! Втрое старше меня, четверых жен пережил, имеет два десятка детей самого разного возраста, да внуков без счета. И по сей день этот весьма потрепанный жизнью орел все еще успокоиться не может: при встречах со мной он всегда приглаживал остатки волос на голове, втягивал огромный живот и старался улыбаться так, чтоб были видны все оставшиеся зубы в количестве пяти с половиной штук. Надо бы гостье как-то помягче объяснить, что дедуле давно пора угомониться и беречь последнее здоровье, а не то старостиха — бабонька вредная, и за обиду, нанесенную любимому старшему брату, может наделать много мелких пакостей.

Выручила сестрица. Сделав скорбное лицо, она сказала:

— Увы, пока и разговоров о сватовстве быть не может! И дело не только в том, что твой брат значительно старше Лии. Такой же ответ получит любой, к сожалению. Беда в том, что жениться то ее бывший женился, а помолвку с Лией так и не расторг!

— Как?! — вытаращила глаза гостья. — Он же всем говорил, что вы этот вопрос полюбовно разрешили между собой, да вот только Лия с произошедшим смириться никак не хочет.

Ну, Вольгастр, ты, оказывается, сказочник еще тот! Со вчерашнего дня передо мной постоянно открываются твои новые и новые достоинства…

— Ах, вот даже как! — протянула сестрица. — Ну, и где же в таком случае хоть один сторонний свидетель? Бывший жених Лии всех, похоже, в обман ввел, чтоб не платить ничего! У него, судя по всему, с этой свадьбой за душой ничего не осталось — все выложил. Да еще, как я слышала, он в долги без счета влезать стал! Ну, это его дело, а нам-то как поступать прикажешь? Сестра не может вести разговор о другой свадьбе, коли предыдущая помолвка не расторгнута! Если их семейка ни во что не ставит законы, то моя сестрица их соблюдает.

Ох, Дая, ну ты и молодец! Вывернулась! А ведь верно: по закону я, или мой ближайший родственник (у меня — Дая) должны объявить о своем согласии с разрывом помолвки, и об отсутствии претензий к бывшему жениху; или же свидетели (не имеющие отношения к семье Вольгастра, но уважаемые люди) подтверждают, что помолвка расторгнута в их присутствии. Иначе даже совершенный брак может быть признан недействительным. Были уже подобные случаи, и не раз… А найти свидетеля, подкупив его — э, нет, таких желающих обычно не находилось ни с той, ни с другой стороны! Дело в том, что богиня семьи и любви, пресветлая Иштр, жестоко наказывает за такие проступки. Кару за ложь нес как так называемый "свидетель", так и те, в пользу кого он свидетельствовал. Ох, дорогой мой Вольгастр, чем ты вообще думал, принимая решения!? Ведь заяви я сейчас при всех, что помолвка не расторгнута, да докажи это — и придется отправляться твоей молодой жене вместе со всей своей родней назад, в свой старый поселок… А что тогда о тебе станут говорить в вашем купеческом союзе — о том я даже думать не хочу! Там на многое смотрят сквозь пальцы, но к таким вещам, как неисполнение обязательств или обман — к этому относятся более чем серьезно! А уж если то и другое вместе!.. Во всяком случае, Вольгастр, твое слово обесценится до предела, и никто из серьезных людей дела с тобой иметь не пожелает!

— Здравствуйте! — раздался голос от порога. Наша местная сваха. Этой-то что надо? Тем более, что на нас она дулась — и я, и Дая обошлись при выборе женихов без ее услуг. — Дая, ну ты все хорошеешь, хотя лучше уж, кажется, и некуда! А Лия-то, Лия — ну, она просто расцвела с вчерашнего дня! И так красавица была, а сегодня от нее и вовсе глаз не оторвать! И правильно, нечего горевать, да и было бы о чем, или о ком! На такой товар купец всегда найдется!…

— Тебе чего надо? — взвилась старостиха.

— Я к Лиюшке, к красавице нашей! Как прослышали люди, что жених ее бывший задурил, не оценил такой клад бесценный, что ему достался, так сразу ко мне и кинулись — помоги, мол, счастье наше составить, не дай пропасть во цвете лет!.. С новостями я к тебе, Лиюшка! Женихи-то уж к тебе чуть ли не в очередь под окнами выстраиваются! Считай, наперегонки ко мне бегут, а ты уж сама выбирай себе добра молодца по сердцу!

С большим трудом удерживая смех, я встала, махнув рукой — разбирайтесь, мол, с сестрицей! — и побежала к себе наверх. Отсмеявшись, я была вынуждена признать правоту Мариды и здесь: стоило умереть матушке, выйти замуж сестрице, — и внезапно оказалось, что я нахожусь далеко не на последнем месте в списке невест нашего поселка. Как там говорила мать Вольгастра? "У нее на шее семья камнями висит". Эх, женихи, где же вы все раньше были? Один нашелся, да и у того был свой интерес…

— Ну, Лия, прими мои поздравления, — посмеиваясь, ко мне в комнату зашла Дая. — Сваха пришла сразу от двоих — мельник и хозяин ювелирной лавки. Послушай моего совета: выбери мельника. Во-первых, красавец, во-вторых, давно по тебе вздыхает, в-третьих, молод и не сразу рассыплется, как брат старостихи… Хозяин ювелирной лавки тоже человек неплохой, и тоже давно с тебя глаз не сводит, да уж больно невзрачный и старше тебя гораздо. Впрочем, сваха намекнула, что завтра снова придет к нам — еще имеются желающие предложить тебе руку и сердце… И из соседнего поселка сваты к нам собираются… А чем это ты занимаешься?

Весь пол в моей комнате был завален одеждой, кружевами, вышивками. Я сосредоточенно вытряхивала из сундуков и коробов все скопившиеся там вещи.

— Помоги лучше мне все это разобрать. Видишь, сколько добра на продажу появилось? Здесь то, что раньше было не продано, и подарки свадебные. Сколько же труда сюда вбухано! — Я горько улыбнулась. — Отбери себе, что подойдет, а остальное аккуратненько складывай назад, в сундуки. Продам в Стольграде, когда туда поеду. Надо за все это хоть что-то выручить. Не зря же я сидела за работой дни и ночи. Деньги у нас, конечно, есть, но они рано или поздно могут кончиться. Да и за Медка я заплатила немало. Подготовлюсь к отъезду заранее, а то одни лишь Великие Небеса ведают, как оказия с поездкой подвернется. Наверное, ты права: у тебя с мужем отношения будут лучше, когда меня не будет. Молодые должны жить отдельно, третий взрослый в молодой семье всегда лишний. Сама знаешь. Надеюсь, без меня у вас все наладится. Хотя, честно говоря, уезжать мне не хочется.

Провозились мы с Даей, разбирая накопившиеся завалы, немало. К тем вещам, что она отобрала для себя, с извиняющейся улыбкой Дая взяла и кое-что из мужской одежды своему красавца, а пару рубашек и штанов я отложила для Лорна — хотелось сделать приятное старому солдату, и потом, он так заботился о Медке! Отдельно (чтоб лишний раз глаза не мозолили, и век бы их не видеть!), на дно одного из сундуков я убрала свадебные одежды, те, которые приготовила для себя и Вольгастра на первый и второй день свадьбы. Лежите как можно дальше, мои дорогие, оказавшиеся ненужными, наряды, там вам самое место. Вот уж от них-то я избавлюсь с особым удовольствием! Тем более что выручить за них можно очень даже немало! А если учесть, сколько на их изготовление ушло золотых и серебряных нитей, драгоценных камней… Да и столько души вложено было…

В сторону отложила дорожную одежду для себя. Рубашку и брюки, покрытые необычным орнаментом, я сшила из серого шелка (чтоб на ней не так заметна была пыль). Я еще недавно втайне мечтала, что после свадьбы (ну, хотя бы когда- нибудь, пусть и ненадолго!), я съезжу с Вольгастром в одну из его торговых поездок, хоть на пару седмиц оторвусь от дома. Будем мы с ним вдвоем… Ладно, не состоялась свадебная поездка, я просто уеду…

Снизу раздался недовольный голос мужа Даи. Проснулось, счастье наше несказанное! Надо же: солнце уж давно перевалило за полдень, люди с утренней работы пришли, пообедать успели, и снова разошлись по своим делам, а он лишь глаза открыть соизволил! Встрепенувшись, Дая с охапкой одежды в руках убежала к дорогому супругу, а я закончила уборку в комнате. Так, с одним делом покончено. Сейчас переоденусь во что похуже, и надо снова покормить живность, да и за два дня у нас на холоде скопилось немало молока. Пора его отправлять в маслобойку — зятек масло уписывает горшками. Да и стирки уже набралось немало…

Снова заглянула Дая:

— Лия, а где у нас хлеб? Ты что, сегодня его не пекла?

Я растерянно развела руками. Да что такое со мной творится? Уже много лет подряд раз в два дня по утрам я пеку дома хлеб, и в очередной раз должна была готовить его сегодня. Впервые за много лет из головы вылетело!

— Забыла! Что, его совсем нет?

— Ну, на обед моему хватит, а на ужин уже нет. Лия, ты сегодня, похоже, совсем не в себе? Все еще в себя придти не можешь? Надо же, про хлеб умудрилась забыть!.. Что делать будем?

— Так…. — Я лихорадочно стала искать выход из создавшегося положения. Зятек, естественно, решит, что я не приготовила ему свежий хлеб из-за ночного скандала. Вообще-то до его капризов и недовольства мне нет никакого дела, но если я что-либо не придумаю, то расстроится Дая. — Так… Сделаем вот что: я схожу на постоялый двор "У дороги". Заодно и готовый заказ хозяину отнесу, и хлеб там же куплю, чтоб нам хватило на пару дней. Или, если хочешь, сходи сама.

— Нет! — видимо, даже предположение о том, что мы, оставшись с ее мужем вместе, опять сцепимся, пугало Даю. — Лучше иди ты.

Завернув две сшитые рубашки в чистую холстину, я спустилась вниз. Муженек Даи, сидя за столом, с недовольным видом жевал мясо, отрывая его зубами прямо от запеченной бараньей ноги. Хоть бы отрезал себе кусок и положил на тарелку — так нет, выгрызал то, что ему нравилось. Бараньим жиром уже была измазана тонкая шелковая рубашка, которую Дая только что унесла из моей комнаты среди отобранных вещей. Но вот что меня искренне порадовало, так это заплывший, светящий огромным синяком глаз, отливавшая желтизной щека, да и прежде изящный нос распух, как огромная слива. Должна с гордостью признать — я не промахнулась!

— Зараза! — с ненавистью глядя на меня, приветствовал побитый красавчик. — Чтоб ты сдохла! Дая, а почему она все еще здесь? Я ж те сказал — выбирай: или я, или она! Пусть убирается из дома куда хочет, или я уйду. Под одной крышей с ей я жить не желаю!

— Можешь пойти жить в дом своих родителей. Там вообще крыши нет уже который год. И тебе очень к лицу это небольшое изменение внешности, — не осталась я в долгу. — От тебя просто глаз не оторвать, душка!

В ответ зятек схватил со стола горшок с кашей и швырнул его в меня. Я пригнулась, и горшок разбился о стену рядом со мной, заляпав все вокруг густой пшенкой с тыквой. Атмосфера снова стала сгущаться, но тут вмешалась Дая.

— Лия, — холодно сказала она, — Лия, ты, мне кажется, куда-то хотела идти.

Махнув рукой на зло бурчащего вслед мне красавчика, я пошла со двора. Бедную Даю супруг поставил перед нелегким выбором: он или я, и сестрица, как умеет, пытается сгладить шероховатости между нами. Как дальше вместе будем жить — в голове не укладывается!

Все еще кипя от возмущения, я шла по улицам поселка, не обращая внимания на любопытные взгляды, но с улыбкой здороваясь с встречными. Взглядами меня провожали все, некоторые даже из окон и ворот выглядывали, работу бросали, чтоб поглядеть на брошенную невесту, на то, как я выгляжу, как себя веду. А то как же не посмотреть! Сейчас обо мне судачит половина поселка! Впрочем, почему только половина? Без сомнения, говорят все. Думаете, покажу вам свою слабость? Не дождетесь! Пусть все видят, что женитьба Вольгастра меня нисколько не расстроила, а что по-настоящему творится в моей душе — это только мое дело.

Одна из поселковых сплетниц, едва увидев меня из своего окна, настолько далеко высунулась наружу, что едва не выпала прямо в буйные заросли крапивы. Лучше б ты, балаболка, вместо того, чтоб в окно впустую глядеть да сплетни собирать, те же самые окна помыла, а не то они скоро грязью в палец толщиной покроются, обзор закрывать начнут!

Сейчас я, и то, что меня оставил жених — самая обсуждаемая новость во всей округе. Ага, вон несколько бабонек стоят у колодца, настолько занятые перемыванием чужих костей, что, кажется, не замечают ничего вокруг. Им есть что обсудить, особенно после вчерашнего: не каждый день в поселке гуляют свадьбы и бросают невест… Когда я прохожу мимо, они дружно замолкают и с жадным интересом смотрят в мою сторону. Мы здороваемся, и я, не задерживаясь, иду дальше, хотя они и пытаются мне что-то сказать и поговорить о вчерашнем. Простите, но сейчас я не в том настроении, чтоб выслушивать последние новости и отвечать на вопросы. Просто кожей ощущаю, как утихнувшие было голоса соседушек за моей спиной снова набирают силу. Говорите вы что пожелаете, а для меня сейчас самое главное — показать всему поселку, что со мной все в порядке, а слез и в помине нет.

Вчерашние новости будут перемалывать еще долго. Кто смотрел сочувственно, кто злорадно, кто ехидно, но взглядами провожали все без исключения. Хорошо, что платье новое надела… Знаю, что красивое, оттого-то, наверное, почти во всех женских взглядах появлялось удивление пополам с завистью.

И ведут себя все по-разному, в зависимости от того, как кто ко мне относится. Проезжающий мимо на телеге бородатый мужик ехидно оскалился прямо в лицо. Ну как же ему не порадоваться: он сватался ко мне, да я ему отказала — не выносила его грубости да вечного недовольства, и вот теперь он руки потирает да думает — поделом ей…

Еще один проходящий мимо хотя и смотрит с сочувствием, да при том приветливо улыбается — не расстраивайся, мол, все у тебя будет в порядке! Хороший парень, добрый. И этот ко мне сватов засылал, причем трижды, да только матушка ему каждый раз отказывала, не знаю и отчего… И отец его не раз к нам в дом заглядывал, все матушку пытался уговорить дать согласие на брак: страдает, мол, парень, любит твою дочь… Да только без толку все было. Так и женился парнишка на другой. Марида, правда, говорила потом, что боится матушка без меня остаться, вот и отказывает всем подряд… Жена этого парня меня невзлюбила. Где бы мы ни встретились, она вечно враждебно косилась что на меня, что на сестрицу. Вот и сейчас: едва завидев меня, она вцепилась обеими руками в своего мужа, оттаскивая его подальше в сторону. Неужто чего-то опасается? Зря… Ой, бабы, бабы, ревнивый вы народ! Теперь что же, все поселковые бабоньки от меня своих мужей прятать начнут? Тут не знаешь, что и сказать…

Стайка молоденьких девушек, возвращающихся из леса с полными туесками первой спелой земляники, уставились на меня с превеликим любопытством, смешанным с жалостью и насмешкой. В их взглядах читалась уверенность, что уж с ними-то такой беды никогда не приключится. Эх, девоньки, не говорите гоп, пока не перепрыгните! Я вон тоже совсем недавно насчет любви Вольгастра не сомневалась ни единой секунды… И что в итоге?

В общем, такого повышенного внимания к себе со стороны всех жителей поселка до сегодняшнего дня я никогда не испытывала. А, гори оно все синим огнем, мне перед людьми стыдиться нечего! Не сделала я ничего дурного, а то, что Вольгастр предпочел меня другой, так я не первая, и не последняя из тех, кого бросают перед свадьбой. Правильно мне сказала Марида: жизнь на этом, слава Великим Небесам, не кончается!

Постоялый двор "У дороги" стоял на самом краю поселка. Там обычно останавливались погонщики скота — близко от дороги, удобные загоны. Кстати, именно здесь я и купила Медка. Только сейчас в одном из загонов были не лошади — там находились люди. Рабы.

В нашей стране рабства нет, продажа людей также запрещена, и вечная хвала за это Светлым Небесам! Однако, хотя Правитель и не одобряет, но все же иногда, по особому разрешению, по дорогам проводят караваны рабов. Они идут мимо нас, в другие страны, туда, где находятся рынки по продаже людей. Я за всю свою жизнь лишь несколько раз видела подобные караваны, и должна признать — они производят тяжелое впечатление.

Вот и сейчас: около сотни худых, грязных, оборванных, дурно пахнущих людей сидели в загоне, полные животного безразличия к окружающим. В основном мужчины, но среди них было и с десяток женщин. Возле загона ходило несколько охранников, отгоняя излишне любопытных зрителей от изгороди. Вот уж зевак набежало предостаточно. Многим из тех, у кого в поселке сейчас найдется хоть чуток свободного времени, хочется поглядеть на редкое для наших мест зрелище. Великие Небеса, не приведи никому оказаться на месте этих рабов! Вот потому-то каждый, не отдавая себе в этом отчета, и радуется, что миновала его такая участь. Ох, люди, люди, грешный мы народ…

Стоявший рядом со мной мальчишка держался за разбитый нос. Посмотрев на капающую из его носа кровь, я оторвала лоскуток от холстины, в которую были завернуты рубашки. Без спора мальчишка позволил мне вытереть кровь с его лица и затолкать кусочек тряпочки ему в ноздри.

— Кто это тебя так?

— Они, — кивнул мальчишка на охранников. — Тут еду этим, что в загоне сидят, вынесли, на землю перед ними бросили. Эти и накинулись на хлеб, отталкивают друг друга… Дрались между собой за еду. Интересно было посмотреть. Я и полез поближе, там видно лучше… А тот, с копьем, и врезал мне по носу древком…

— И правильно тебе всыпали, — сказала я. — Еще скажи спасибо, что нос не сломали. Тоже мне, нашел себе развлечение — смотреть, как обездоленные люди из-за крошки хлеба дерутся. Чем попусту время терять, пошел бы лучше к родителям, помог им по хозяйству…

Как же их жаль, этих несчастных, измученных людей!.. Но одной жалостью жизнь им не облегчить. Не знаю кому как, а мне боль и отчаяние этих усталых людей резанули по сердцу, как ножом. Может, оттого, что сама со вчерашнего дня все еще в себя придти не могу.

Я привычно зашла на постоялый двор с заднего хода — со стороны кухни. Не нравится мне ходить по общему залу — там обычно сидят одни мужчины и оттого каждая появившаяся женщина, как правило, привлекает к себе повышенное внимание. Не знаю, может это кому и нравится, но лично я этого не люблю. Неловко чувствую себя под обстрелом чужих глаз…

В кухне сразу встретила жену хозяина. Эта смешливая толстушка невероятным образом успевала все: и шевелить поварешкой в булькающем котле, и рассматривать принесенные мной рубашки, и давать подзатыльники поваренку, и искренне посочувствовать мне, несчастной и брошенной, а заодно, с восхищением оглядев мое новое платье, поинтересоваться, не могу ли я ей сшить похожее и сколько это будет стоить…

Быстро договорившись с ней насчет покупки хлеба к нам домой, я попросила ее позвать мужа — дело, мол, к нему есть, и изложила свою просьбу. Подошедший хозяин лишь почесал в затылке и посоветовал мне самой договариваться с хозяевами каравана. Он, дескать, с такими бандитами вступать в разговоры не большой любитель. Достаточно на рожи этого отребья поглядеть…

В большом общем зале для посетителей было все так же, как обычно бывает в таких местах в разгар дня: шумно, многолюдно, воздух пропах едой и вином. Бегали с разносами шустрые ребята, обслуживающие проезжающих, а их в летнее время всегда было с избытком. Хозяин этого постоялого двора, в отличие от остальных, не держал служанок: у него были на редкость многочисленные и семья, и родня, состоящая в основном из лиц мужского пола, и вот оттого-то вместо женщин на постоялом дворе работали сыновья и племянники. Не знаю, лучше это для дела, или хуже, но порядок на этом постоялом дворе был железный.

Судя по тому, что почти все столы в общем зале заняты посетителями, владельцам этого заведения в ближайшее время разорение не грозит. Идя вслед за хозяином, я ощущала на себе взгляды присутствующих — кроме меня, других женщин здесь не было. Оттого и таращатся… Остановившись у длинного стола, за которым сидело с десяток мужчин самого разношерстного вида, хозяин обратился к одному из них:

— Простите, уважаемый, эта женщина хотела бы поговорить с вами.

Мужчина, сидящий ко мне спиной, обернулся и цепко посмотрел на меня. Лет тридцати, может, чуть старше. Взгляд самца, уверенного в себе. Холодные, чуть ли не прозрачные голубые глаза, светлые, почти белые волосы, туго стянутые в хвост, как их обычно носят кочевники, неприметное лицо, загорелая кожа, узкая нитка усов, чуть заметная самодовольная улыбка на тонких губах…От него просто веяло силой, наглостью и самоуверенностью. Отличается от остальных за столом красивой одеждой, сшитой из тонкой кожи, причем портной, трудившийся над ее изготовлением, явно был не из последних в своем деле. Такую дорогую и изящную одежду обычно носят только высокородные. Не знаю почему, но от взгляда этого человека по моей коже словно холод пробежал. Неприятный тип. Хотя чего иного можно ожидать от хозяина невольничьего каравана? Окинув меня с головы до ног одним взглядом и отметив на шее отсутствие ожерелья, он, кажется, дал мне оценку и как женщине и заодно определил в деньгах мою рыночную стоимость. Мужчина снова взглянул на хозяина двора и тот, отвечая на безмолвный вопрос, заторопился:

— Это Лия, наша местная швея и вышивальщица. Нет, она не из тех, на кого бы вы могли подумать. Это очень достойная и уважаемая женщина.

— Ну и что же от нас, простых проезжих людей, да еще и отягченных грешной жизнью, потребовалось очень достойной и уважаемой женщине? — усмехнулся сидящий за столом, причем слова "достойная и уважаемая" прозвучали у него, как издевательство. Зубы ровные, белые, а ухмылка, как у волка! А уж то, как он смотрел на меня, вызывало в душе непреодолимое желание выплеснуть на него что-то вроде полного котла горячих щей…

Впрочем, и остальные мужчины из компании, сидящей вместе с ним за одним столом, поливали меня примерно такими же взглядами. Ну и народ тут подобрался! Один одного стоят и всех иным словом, кроме как бандиты, не назовешь. Пусть эти люди были с разным цветом кожи, в разной одежде, но лица у всех!.. Как сказал бы наш поселковый ювелир — пробы поставить не на ком! Все чем-то схожи между собой, и это "что-то" — отнюдь не праведная жизнь. То, что к мирным пастухам находящаяся здесь темная компания не имеет ни малейшего отношения — это даже не обсуждается.

— Лично от вас мне ничего не надо! — Меня с первого взгляда взбесил бесцветный тип в дорогой одежде, а особенно его наглый взгляд и неприятная улыбка. — Но на улице сидят люди, которых вы гоните на продажу. Это не мое дело и я не имею права вмешиваться в чужие дела, но прошу разрешения хотя бы накормить тех, кто сейчас сидит в загоне для животных.

— А какое, собственно, тебе дело до моих рабов? — В голосе спрашивающего мужчины появились неприятные нотки.

— Они такие же люди, как и любой из нас. Вы гоните их, как скот. Это жестоко, но вмешаться в их судьбу мы не можем: как мне сказала одна очень умная женщина, наше будущее уже записано в книге судеб, и изменить ничего нельзя. Но хоть чуть облегчить чужие страдания — это в наших силах. Я просто хочу немного им помочь. Дать уставшим, голодным людям немного еды перед тяжелой дорогой — в этом нет ничего дурного.

Услышав мои слова, мужчина захохотал, и к нему присоединились некоторые из сидящих за столом. А из остальных кто ухмылялся, а кто сверлил меня тяжелым взглядом.

— Ох, цыпа, ну ты меня и насмешила! В вашем краю все, видимо, не от мира сего! То на днях один ненормальный на дороге потрясал клюкой и призывал на наши головы громы и молнии, то здесь святоша сопли пускает! Вот уж чего не ожидал, так встретить в этой глуши почитательницу Мирных и Любящих! Мало, как видно, вас трясут за идиотские проповеди о всеобщей любви! Таких, как ты, блаженных, гоняют в городах, так они, жалельщики, в деревню пролезли и там слезы разводят! Послушай, цыпа, моего совета: лучше поскорей найди себе нормального мужика, жалей и люби его и забудь всю ту ерунду, которую только что перед нами несла!

— Спасибо за совет, но я оставлю его на будущее. Заодно прошу больше не называть меня так.

— Хм, на будущее… Цыпа, ты что, замуж за меня собралась? Вообще-то я бы не возражал… Тем более, если будешь настаивать, то я только за! Тут уж ничего не поделаешь — слабость у меня к красивым женщинам. А если они вдобавок ко всему еще и уважаемые!.. В таком случае я совершенно не в силах устоять! Договорились, цыпа. Вместе — так вместе. Только скажи, как мне тогда тебя называть, радость моя синеглазая, раз это слово — "цыпа" — тебе не нравится?

— Вы мне не ответили. — Я решила не обращать внимания ни на эти издевательские слова, ни на хохот, поднявшийся за столом. — Так я могу дать им поесть?

— Нет. Что им положено, они уже получили.

— Но…

— Цыпа. — В его голосе появились ледяные нотки, — цыпа, я очень не люблю, когда кто-то начинает мне указывать, что я должен делать.

— Я просто хотела…

— А я сказал — нет!

Ну что ж, хотя бы попыталась. Жаль, конечно, но здесь ничего не поделаешь. Пожав плечами, направилась к выходу, ощущая кожей, как меня провожает взглядом светлоглазый хозяин каравана. Пресветлые Небеса, ну до чего же мерзкий тип!..

— Эй, цыпа, постой!

Все тот же мужчина догонял меня. Против ожиданий, он оказался не так велик ростом, как показалось сначала — всего лишь немногим выше меня, хотя даже когда он сидел все равно создавалось впечатление, что смотрит на тебя сверху вниз. И его мягкие, кошачьи движения не давали обманываться — это был настоящий хищник, которого стоит опасаться.

— Цыпа, скажи, мы раньше встречались? У меня хорошая память на лица, — он недобро усмехнулся. — Даже, я бы сказал, очень хорошая. Работа, знаешь ли, обязывает. Мало ли кого ловить или искать придется… Готов поставить золотой против медяка, что я тебя уже видел. Не напомнишь, где? Красоток я обычно запоминаю с первого взгляда.

— Думаю, золотого вам больше не увидеть. Я никогда не покидала этого поселка, живу здесь с рождения. Вас в жизни не встречала, и, очень надеюсь, что никогда больше не увижу, — и снова повернулась к выходу.

— Да постой же! — он ухватил меня за руку, причем хватка у мужчины оказалась железная. — Цыпа, куда же ты так торопишься? Сказала, что пришла поговорить, а сама убегаешь. Так дела не делаются. Цыпа, ты еще не сказала, какой лично у меня будет интерес пойти тебе навстречу? Пойдем, посидим за столом, обсудим…

— Это не ко мне. — Я попыталась вырвать руку, да только это было бесполезно. Пальцы у мужчины оказались просто как стальные тиски. Не разогнешь. — И прекратите называть меня этим дурацким словом. И руку мою отпустите!

— Почему это дурацким? — оскалился собеседник. — И почему перестать? Мои подружки от такого слова тают, причем все как одна. Руку уж так и быть, отпущу. Пока, на время. И так сердито глазами сверкать не надо! Мне куда больше нравится, когда такие красавицы улыбаются. Причем ласково. Ладно, считай, что уговорила. Невозможно хоть в чем-то отказать девушке с такими глазами. Сердце у меня в отношении милых крошек мягкое — можешь этим воспользоваться. И вообще: бывает ли что-то более приятное для мужчины, чем доставить женщине удовольствие, о котором она так настойчиво просит? К тому же достойная и уважаемая женщина в наше время — это такая редкость!

Приятели, сидящие за столом, снова грохнули безудержным смехом. Пресветлые Небеса, ну и придурки! Что смешного они находят в нашем разговоре?

— Значит так, если это доставит тебе радость — дай пожрать стаду. Воспользуюсь твоим любезным предложением. Заодно вечером их кормить не придется — таким много есть вредно. С сытым пузом идти, знаешь ли, медленно будут. А на голодный живот они по дороге бегут — только держись! Если им еще и поддать хорошенько — вообще так рванут, что коня на бегу обгонят. Твои благонравные ушки, цыпа, надеюсь, от подобных откровений не дрожат в ужасе? Эй, — крикнул он, поворачиваясь к стойке, — эй, хозяин, накорми рабов на улице, пусть едят от пуза, сколько влезет. Еще нам надо с собой пару-тройку кувшинов вина получше, несколько жареных поросят, ну, и окорок копченый. А, да, еще добавь несколько копченых судаков… Красотка за все платит! Хочет изображать из себя благодетельницу — так пусть благодетельствует до конца! Я прав, цыпа?

— А зачем им в дороге вино? Может, лучше травяной отвар для здоровья?

В этот раз от смеха согнулся уже мой собеседник, а его приятели за столом, все, как один, ржали без остановки.

— Цыпа, ты откуда такая взялась?! При чем тут травяной отвар?! Ты бы еще предложила каждому из нас по стакану молока! Неужели не ясно — вино мы берем для себя, жареных поросят — тоже. Или ты против?

— Да нет… — я снова двинулась в сторону кухни, и снова мужчина удержал меня за руку.

— Цыпа, а что мне положено за исполнение твоего желания? Учти, ты — моя должница, а долги женщины мне всегда платят сполна. Итак, что я получу?

— Кувшин с травяным отваром, — огрызнулась я и скрылась в кухне под новые раскаты хохота, но успела заметить, как мой собеседник подозвал к своему столу одного из слуг и кивнул в мою сторону. Ясно, ему сейчас всю подноготную выложат.

А, мне до того дела нет; я этого наглого типа, надеюсь, больше никогда в жизни не увижу.

На кухне уже начиналась беготня. Хозяин, почувствовав, что пахнет неплохой прибылью, гонял своих работников в три шеи. Котлы с кашей, хлеб, жареное мясо, вареные овощи — все несли на улицу. Хозяин доставал из погребов все свои еще прошлогодние запасы, отправляя с работниками вяленое мясо, сушеную рыбу, заготовки из овощей.

Стоять в стороне мне, затеявшей всю эту неразбериху, было как-то не с руки. Однако и на улицу выходить тоже не хотела: не было ни малейшего желания еще раз видеть хоть кого-то из охранников. Вначале помогала хозяину, затем поварам, а после, взяв тяжелый разнос с лепешками в почти опустевшей кухне, все же вышла на улицу. Невольники, видимо, уже заканчивали с едой. Быстро они управились со всем, что им вынесли, а может, я просто за временем не следила…. Работники несли назад пустые котлы, горшки, кувшины. Обстановка в загоне поменялась. Люди, еще недавно такие безразличные ко всему, после обеда оживились, даже чуть повеселели. Однако отдых для них уже заканчивался, и охранники криками, пинками, а кое-кто и плетками поднимали рабов с земли — да, рассиживаться за едой невольникам явно не дали. Выстроившись в длинную цепочку, люди выходили из загона, привычно становясь колонной на дороге.

Стоя у выхода из загона под насмешливыми взглядами охранников, я совала лепешки в протянутые руки проходящих мимо людей. Разнос быстро пустел. Лепешки уже заканчивались, когда, подавая очередной вкусно пахнущий кругляш, я почувствовала, как один из невольников, забирая хлеб, быстро сунул мне в руку небольшой комочек. Не оглядываясь, человек пошел дальше. Спасибо Пресветлым Небесам, я мгновенно сообразила — переложила значительно полегчавший к тому времени разнос на руку с зажатым в ней комочком и другой рукой раздала остаток хлеба.

Невольничий караван уходил из нашей деревни. Жители, которых к тому времени собралось перед постоялым двором еще больше, смотрели им вслед с чувством жалости и облегчения. Жаль людей, конечно, но лучше больше их не видеть. Жизнь — она, как сказал недавно старый воин Лорн, непредсказуема, и каким лицом к тебе может повернуться — о том никому не ведомо. Прогневаются на тебя Темные Небеса — и будешь точно так же брести по дороге без приюта, без надежды, без будущего… Куда приятнее думать, что такая беда может задеть кого угодно, но не тебя.

Около меня, сидя на невысоком степном коне, остановился хозяин каравана. Увидев его, в первую секунду у меня упало сердце — спаси и помилуй, вдруг он заметил в моей руке зажатый комочек?! Но, кажется, Пресветлые Небеса были добры ко мне сегодня.

— Ну что, цыпа, довольна ли твоя душенька? — с насмешкой спросил он меня. — Ладно, не испепеляй меня взглядом, красотка, твое желание я все же выполнил. Буду с нетерпение ждать следующей встречи. Ты, смею надеяться, тоже. У тебя передо мной, напомню, должок остался.

— Век бы вас больше не видеть! — вырвалось у меня. — Знакомство с вами вряд ли хоть кому-то доставит удовольствие!

— Цыпа, тут ты совсем не права! — усмехнулся тот.

От взгляда его до странности светлых голубых глаз по моей коже снова пошел озноб. Будто прохладный ветерок на секунду пробежал по телу… О, Высокие Небеса, сделайте так, чтоб этот человек как можно быстрее убрался отсюда, и чтоб я его больше никогда не увидела! Кажется, он видит меня насквозь… Нет, ну до чего же отвратительный тип! Бывают же такие на свете! А глаза у него какие неприятные! Прозрачные, как ключевая вода, и чуть ли не в душу лезут… Только бы комочка в руке не заметил! А мужчина продолжал с насмешкой:

— Неужели я тебе не понравился? Ох, что-то мне в это плохо верится!

— Ну ты и наглец! — помимо воли вырвалось у меня. — Самовлюбленный наглец!

— Ох, цыпа, такие слова обычно говорят человеку, который сразу запал в сердце! Ну что ж ты такая сердитая? Хоть бы улыбнулась на прощание — мне дорога легче покажется! А насчет всего остального и твоих слов о том, что встреча со мной никому не доставляет удовольствия… Цыпа, мои подружки с тобой бы не согласились! Тем, кто на дороге плетется — этим да, радости от встречи со мной немного, а вот другим… Некоторые знакомство со мной за честь почитают. Кстати, синеглазая, меня зовут Кисс.

Кисс — это, без сомнений, кличка. Так называют камышового кота: небольшое, но очень опасное и хитрое животное. Встреча с ним обычно не сулит ничего хорошего. От голодного камышового кота бегут даже вчетверо превышающие его размерами волки. Приручить взрослого кисса невозможно; даже взятые из логова слепые котята никогда не станут милыми домашними мурлыками. К хозяину каравана кличка подходила идеально.

Я промолчала, не желая больше разговаривать с этим человеком. Как тебя звать — на это мне, извини, начихать с высокого крыльца, а как меня звать — о том тебе уже наверняка сказал тот слуга, которого ты расспрашивал.

— Эх, цыпа, поговорил бы я с тобой на куда более интересные темы, да, извини, дела.

Хлестнув плетью замешкавшегося невольника, направил коня прочь. Уже отъезжая, он повернулся ко мне, и прокричал:

— И все же, цыпа, где-то я тебя раньше видел! Я вспомню, где!

Давай, вспоминай! Можешь даже голову сломать, вспоминая то, чего никогда не было! Если это счастье с тобой произойдет — вот невольники порадуются! Хоть одно доброе дело в жизни сделаешь!

Быстро сунув себе в карман повлажневший комочек, я снова направилась на постоялый двор, где хозяин, глядя на меня честными глазами, заявил, что подсчитал, сколько я ему должна за выданное им пропитание для рабов и назвал такую сумму, что меня разобрал безостановочный смех. Тот чуть виновато развел руками — всем, мол, жить на что-то надо, но в итоге мы сошлись едва ли не на пятой части от его первоначального запроса. И то, судя по довольному виду хозяина, он ничуть не продешевил. Вокруг постоянно были люди, и я все никак не могла достать из кармана и внимательно рассмотреть полученный комочек.

Домой я отправилась в сопровождении его сына. Тот тащил корзинку с горячим хлебом и пытался рассказывать мне какую-то веселую историю. Я из вежливости улыбалась — парнишка был совсем молоденький и я ему очень нравилась. Но сейчас меня куда больше интересовало другое: что же такое сунул мне в руку невольник? Судя по всему, это или записка или послание, с которым мне придется что-то делать… Не иначе, помощи просит человек у родных или близких…

Задумавшись, я со своих слепых глаз не заметила по дороге камень, споткнулась, и точно бы упала, но меня подхватил на руки мой спутник, причем парнишка вовсе не торопился опускать меня на землю.

— А хочешь, на руках тебя до дома донесу? — выпалил мальчишка, робко прижимая меня к себе.

— Да, пожалуй, это единственное, чего еще мне сегодня не хватало, — согласилась я. — Чтоб меня посреди поселка уронили. Причем на виду у всех.

— Может, вечером встретимся? — проблеял мальчишка, не спуская меня с рук.

— Брысь, чадушко непутевое! — против воли рассмеялась я. — Нашел время шутки шутить! Поищи себе девушку помоложе и покрасивей.

— А ты что, совсем старая, что ли? И почему шутки? С Вольгастром ты рассталась, так что можешь встречаться с кем угодно! И вообще: все знают, что вы с Даей самые красивые женщины во всей округе!

— А ты меньше на женщин гляди. Девушкам больше внимания уделяй, дитятко! И хватит дурачиться — давай быстренько опускай меня на землю!

Мальчишка с явной неохотой выполнил мое требование, но при этом он с любопытством косился мне за спину. Что его там заинтересовало, я поняла, когда обернулась сама. Меня встретил злой, недовольный взгляд. За моей спиной стоял Вольгастр под ручку с молодой женой. Рядом с ними находилось еще несколько незнакомых мне людей — явно родня молодой жены; похоже, они все только что наблюдали за уходом невольничьего каравана, причем парочка мужчин из этой новоприобретенной родни Вольгастра с интересом посматривали на меня.

В первую секунду у меня от радости чуть ли не дыхание перехватило — он здесь! — затем, как бывало прежде, упало сердце — чем я так рассердила Вольгастра? В следующее мгновение вместе с болью пришло понимание: теперь это чужой муж, так что сейчас мне нет, и уже не может быть никакого дела до его недовольства. Угождение во всем бывшему жениху осталось в прошлом. Странное чувство: смесь обиды, радости от встречи и принятия той простой истины, что все наше с ним общее закончилось навсегда… А боль — она никуда не ушла, осталась при мне, как злая память. Сидела где-то в глубине души огромной серой крысой и больно грызла, не давая забыть о себе…

Ну, а мой спутник, этот юный поросенок, похоже, уже решил, что имеет на меня какие-то права, и, желая позлить Вольгастра, продолжал что-то мурлыкать мне в ухо, да еще и за плечи слегка приобнял. Ну, мальчишка, по сути, еще ребенок, что с него возьмешь? Бриться не так давно начал… И потом, таким вот детишкам часто нравятся женщины старше их, так что его внимание ко мне как-то можно объяснить. Хочется парнишке казаться более взрослым как самому себе, так и в глазах окружающих. На мой взгляд, подобное вызывает только снисходительную улыбку.

Но вот что интересно: бывшего жениха такое поведение моего молоденького спутника действительно выводило из себя. Если бы рядом не было посторонних, то отшвырнул бы он прочь этого мальчишку, как нашкодившего котенка, да еще и мне бы хорошую выволочку устроил! И кажется, здесь дело не в ревности, а в самой простой обиде. Похоже, за эти несколько лет, пока мы считалась женихом и невестой, Вольгастр привык считать меня чем-то вроде своей собственности, любящей, всепрощающей и согласной на все… Той, с чьим мнением можно не считаться. Возможно, я своим поведением сама дала повод так думать… Милый, да неужели ты рассчитывал на то, что после твоей женитьбы наши отношения будут продолжаться? А ведь похоже на то!

Ох, дорогой Вольгастр, а меня ты спросил, когда решил жениться на другой: нужны ли мне в будущем встречи с чужим мужем, с тем, кто меня оставил ради другой, и который даже не счел нужным переговорить со мной и хоть как-то объясниться? Ведь я бы тебя если не поняла, то простила б точно… Похоже, ты забыл одно из моих основных правил: женатый мужчина — запретный мужчина. И если у тебя не было сомнений в моем согласии, значит, плохо меня знаешь. И это после нескольких лет знакомства! Ах, Вольгастр, Вольгастр… Впрочем, я тоже, как оказалось, плохо знала тебя, хороший мой…

Чуть прищурив свои плохо видящие глаза, я смотрела на избранницу моего бывшего жениха. Совсем молоденькая девочка, невысокий рост, круглые голубые глазки, пухлые губки, вздернутый носик, светлые кудряшки, длинная беззащитная шейка… Юное, невинное создание, распускающийся бутончик, ожившая куколка… Теперь ясно, отчего мой бывший жених потерял голову. Красивое лицо, хотя писаной красавицей я ее ну никак не назову! Она берет другим — трогательной незащищенностью. Это очень, очень миленькая девочка, или, скорее, нежная, беззащитная овечка с кротким взглядом, которую почти каждому мужчине хочется взять под свое надежное крылышко, холить, защищать и лелеять, сдувать с нее пылинки и смотреть на радостное личико милого создания. Очаровательная малышка, нежное существо, нуждающееся в любви и заботе…

Вот только ей совсем не шло платье из тяжелой блестящей парчи, к тому же сшитое далеко не лучшим портным. Да и громоздкое, вычурное ожерелье на шее с большими рубинами куда больше годится женщине постарше, причем из более состоятельной семьи, да и та не стала бы носить его каждый день — тяжело и неудобно. И откуда, интересно, Вольгастр такие немалые деньги набрал, чтоб купить подобное ожерелье? Стоит оно, скажу я вам!.. Это ожерелье следует держать под замком, и надевать лишь по праздникам, причем рядом надо держать охранника, чтоб это ожерелье не утащили вместе с головой… К тому же такая тяжесть на шее быстро надоест, да и неразумно постоянно таскать на шее целое состояние. Мало ли что может случиться, тем более в нашем придорожном поселке — не стоит понапрасну вводить людей во грех… Так что, как бы юной жене не нравились эти большие красные камни в тяжелых золотых цветах (на мой взгляд — весьма грубых), все равно молодому мужу придется вскоре разоряться еще разок — покупать любимой супруге еще одно, другое ожерелье, куда более подходящее для молодой женщины.

Зная Вольгастра, не сомневаюсь, что это излишне вычурное ожерелье к свадьбе выбирал не он, а очаровательное юное создание, то бишь нынешняя молодая супруга. Во-первых, новоиспеченный супруг приобрел бы нечто более легкое и изящное, что можно носить постоянно, во-вторых, рубины, сияющие на ожерелье (если они настоящие, а судя по всему, так оно и есть) стоят безумно дорого, и тратить большие такие деньги на столь массивное, совершенно не подходящее молоденькой девочке украшение к свадьбе самостоятельно, без настойчивых просьб со стороны невесты, он бы ни за что не стал.

Что же за поясок она ему в ответ подарила? Ой, а что это за нелепая тряпка болтается у Вольгастра на поясе? О, Великие Небеса, неужели эта… поделка и есть свадебный поясок, подарок невесты жениху, вручаемый при всех!? Всеблагой… Понятно теперь, почему жена старосты назвала его позорищем! И я в этом с ней полностью согласна! Стыд! Кошмар! Даже не знающая мастерства Дая сделает лучше! Простая красная домотканая полоска с двумя скверно вышитыми голубенькими цветочками особенно нелепо смотрится на фоне роскошного темно-зеленого, почти черного, бархата, расшитого золотыми дубовыми листьями. Эту одежду я сшила Вольгастру в прошлом году, на праздник проводов осени. Он, правда, тогда так и не успел вернуться из очередной поездки и новую одежду надевать не стал, отложил, как сказал мне, "на будущие праздники". Что ж, все правильно, на праздник и надел… К этой рубашке я и пояс сделала — витой шнур из золотых нитей, со специально изготовленными местным ювелиром золотыми желудями и золотыми дубовыми листочками на кончиках шнура, как раз подходящими к вышивке. А сейчас он гордо носит на рубашке эту жуть, этот так называемый свадебный поясок…

В нашем поселке даже совсем небогатые девушки стараются на свою свадьбу сделать куда более красивый подарок будущему мужу. Для этого не надо много денег; часто достаточно лишь желания, побольше труда и выдумки. Например, можно сделать поясок из так называемой "золотой соломки". Обычную солому вымачивают в специальных растворах несколько месяцев, то и дело меняя состав этого раствора; затем солому по-особому высушивают и плетут из нее пояски. Изделия из "золотой соломки" блестят, как золотые, очень прочные и красивые, а уж не изнашиваются не один десяток лет, даже если их носить постоянно!

Ах, дорогая моя победившая соперница, похоже на то, что ты не очень забивала себе голову вопросом — какой поясок дарить на свадьбе будущему супругу! Я бы не сказала, что с твоей стороны это указывает на большую любовь к избраннику, когда хочется порадовать чем-то необычным любимого человека. Скорее, это больше похоже на "а, для него сойдет и такое!". Любящая женщина не станет так рассуждать по отношению к любимому человеку. Куда смотрела твоя мать? Не видела, разве, что такой поясок можно дарить лишь в том случае, когда тебя силой выдают замуж, и ты хочешь показать мужу, что терпеть его не можешь! Юное создание, было бы куда лучше, если бы ты попросила отца изготовить будущему зятю самый простой кожаный ремешок, без всяких отделок. Даже обычная узкая полоска смотрелась бы лучше, чем эта уродливая нелепость. Да и не хуже бы выглядело, если б ты, бывший друг мой сердечный, подпоясался простой веревкой! Видимо, у меня на лице что-то отразилось (может — усмешка, может — улыбка, но расстроенной я явно не выглядела), и Вольгастр, хорошо знающий меня, стал темнеть лицом.

Больше того. Как видно, заметив нечто в моих глазах, Вольгастр обнял девушку и бережно прижал ее к себе. Это не было показным жестом, а, скорее, искренним порывом сберечь любимую женщину от моего насмешливого взгляда, будто я могла нанести ей какую-то обиду. Однако этот жест сказал куда больше, чем любая длинная речь. Во всяком случае, ко мне бывший жених никогда так заботливо и трепетно не относился. А в следующую секунду Вольгастр вообще посмотрел сквозь меня и отвернулся с презрительно-равнодушным видом.

А ведь я права в своем предположении: ты, дорогой, на меня разозлился! И за мое спокойное лицо, и за нарядное платье, и за мальчишку рядом со мной, и за то, что веду себя совсем не так, как ожидалось… Уж не ревновать ли вздумал? Верно сказала ведунья, что по отношению ко мне ты сейчас одновременно испытываешь и облегчение, и неприязнь, и нешуточную обиду, причем обиды, кажется, было не в пример больше…

Пока между нами шла игра в гляделки, молодая супруга Вольгастра во все глаза рассматривала мое платье, напрочь не замечая меня. Интересно, она знает, кто я такая? Скорее всего, нет. Иначе бы она разглядывала не вышивку золотом на платье, а бывшую подругу своего мужа. Впрочем, это уже не мое дело. Я и так увидела, что хотела и получила ответ на многие вопросы из тех, что интересовали меня со вчерашнего дня.

— Ну что, пошли дальше, мой хороший, — обратилась я к своему спутнику. — Подзадержались мы с тобой здесь что-то совсем не по делу.

Когда же мы с мальчишкой уходили, до слуха донесся капризный голосок, каким обычно говорят маленькие девочки, выпрашивающие у родителей новую игрушку: "Кто это? Швея? Какое платье!!! Я хочу себе такое же платье, как у нее! Хочу, хочу, хочу! А лучше два! Хочу два платья, и чтоб одно было красное, а другое розовое, и чтоб вышивка на них была такая же необычная! Какие-нибудь сказочные цветочки! И бабочки с пчелками! И много-много вышивки золотыми нитками! Я сама придумаю, что вышить! Давай сейчас же пойдем к купцам, я выберу себе самую красивую ткань, а потом сходим к ней, к этой швее, сегодня же, и из этой ткани закажем мне платья! И скажем, чтоб сшила поскорей! И обязательно купи у нее для меня это зеленое платье! Оно такое красивое! И так мне понравилось! Именно о таком платье к свадьбе я и мечтала! Помнишь, я тебе про то говорила? И не раз! А ты мне такое платье так и не купил, хотя обещал! Именно в таких, наверное, высокородные ходят! Пусть она его сейчас же переделает под меня, и я надену его на сегодняшний вечерний праздник!.. Что значит — нет? Как это — нет?! Почему?!" Ответ я не расслышала, но было интересно: неужели у Вольгастра хватит наглости заявиться ко мне и заказывать одежду для любимой супруги? В свете последних событий, дорогуша, я далеко не уверена, что, увидев тебя в своем доме, не выкину без разговоров в окно второго этажа.

И еще одно: думайте обо мне что хотите, считайте это излишним самомнением, но, несмотря на разницу в возрасте, мою раннюю седину, и немалое обаяние юности, исходящее от молоденькой девочки, все же я смею думать, что внешне ничуть не хуже избранницы Вольгастра. Может, она добрее и мягче меня, может, более сердечная или душевная, но, все же, все же… Деточка, если нас поставить рядышком и заставить мужчин выбирать, кто внешне покажется им краше, то еще неизвестно, на чьей стороне окажется перевес!

Дома я отдала хлеб Дае, которая уже заметно нервничала, дожидаясь меня: ее сокровище выражало весьма сильное недовольство из-за отсутствия свежего хлеба — тот, который был дома, муженек есть отказывался наотрез. Надо же, какой он стал привереда! Раньше, пока жил в своей семье, не считал зазорным ползать по соседским дворам, прошлогоднее просо у гусей из кормушек таскать и глотать его сырым!

Пришлось рассказать Дае про невольничий караван, про голодных людей. Мальчишка живописно вставлял в мой рассказ свои дополнения, повествуя о моей неслыханной щедрости. Дая лишь согласно кивала головой, тем не менее, время от времени, выразительно поглядывая на меня: ее мнение о том, что у меня со вчерашнего дня нелады с головой, лишь укрепилось от услышанного. К счастью, долго сокрушаться по этому поводу ей было некогда — взяв хлеб, побежала ублажать своего красавчика. Я вынесла мальчишке деньги и быстро выставила за ворота, щелкнув ему по лбу на робкое предложение: "Так может, все же вечером прогуляемся?". Спорить готова — ближе к вечеру прибежит, глупыш… Но меня сейчас куда больше его переживаний интересовало другое: так что же сунул мне в руку невольник?

Забравшись в свою комнату, я вытащила из кармана комочек. Это оказался туго свернутый в рулончик и перевязанный ниткой небольшой кусочек пергамента. Очевидно, записка. Разорвав нитку, я развернула сверточек. Лоскуток очень дорогой, тончайше выделанной кожи размером с мою ладонь был сплошь испещрен незнакомыми письменами. Вот досада, этот язык мне не знаком. А ведь почти наверняка, в этой записке кто-то молит о помощи или просит передать весточку родным. Так, надо вспомнить, кто из живущих в поселке знает несколько языков, а таких знатоков у нас в Большом Дворе имеется более чем достаточно.

В поселках при дороге люди с детства слышат самую разную речь, и поневоле учатся говорить с проезжающими. Пожалуй, только я одна просидела безвылазно дома многие годы, где от меня частенько не желали слышать ни слова даже на родной речи. Некоторые торговцы знают по пять, а то и по шесть языков — куда денешься, часто именно хорошее знание чужой речи необходимо в торговле. Если отнести такому толмачу этот кусочек пергамента, то мне почти наверняка помогут.

Тем не менее, рассматривая затейливую вязь букв на пергаменте, я не могла отделаться от впечатления, что передо мной находится что-то знакомое, причем воспоминания были далеко не самые приятные. Так-так, что же это было такое, виденное уже давно? Вертится в памяти нечто, да вот только не могу уловить, что именно. Мой взгляд упал на самый низ тонко выделанного лоскутка кожи, где обычно ставят подпись. Сложная завитушка с причудливыми петлями, отдаленно напоминающая птицу в полете… И тут же память мгновенно высветила сложные переплетения рисунка на бумаге, рассыпающиеся под пальцами серые нитки, ледяные снежные струи, добирающиеся, кажется, до самой глубины души, пустые глазницы страшных лиц… Отшвырнув в сторону пергамент, я шарахнулась к стенке, схватившись за испуганно застучавшее сердце. О, Великие Небеса, да за что же мне еще и это!?

Пергамент лежал посреди комнаты, свернувшись, как змея. Мне вновь стало страшно… Ну, и что мне с этой запиской делать? Никакого желания искать того, кто мог бы прочесть пергамент, у меня уже не было. Хотелось сунуть этот кусок кожи в печь и навсегда забыть о его существовании. Поискала глазами, чем бы его подцепить — не хотелось дотрагиваться руками. Снова перед глазами встала заметенная тропинка в лесу, призрачные фигуры вокруг… Не хочу даже вспоминать об этом! Пожалуй, пергамент следует немедленно сжечь и выкинуть из памяти, что он был когда-то у меня в руках! Так будет лучше и безопасней… Но стоящий перед глазами караван уходящих невольников, безысходность, витающая над оборванной толпой, перевесили желание избавиться от исписанного клочка кожи.

Поколебавшись, я все же подняла пергамент с пола, сложила его и сунула в карман. Ничего не поделаешь, снова придется идти к Мариде. Пусть она разбирается. Может, я и не права, но не исключаю, что это ее заморочки. Вот только с домашними делами разберусь.

Солнце клонилось к закату, когда, наконец, я управилась с самыми неотложными работами по дому. На все остальное махнула рукой — пусть Дая поработает. Иногда хоть что-то по хозяйству нужно делать и ей… Уже уходя, снова встретилась на кухне с нашим побитым красавчиком. Сокровище наворачивало сыр и окорок, при этом хлебая сметану за обе щеки прямо из горшка, и заедая все это свежим хлебом, а Дая, конечно, крутилась вокруг, угадывая малейшие капризы разлюбезного муженька. Кажется, она даже была довольна, что из-за синяка на лице и распухшего носа ее счастье ненаглядное осталось дома, а не пошло в очередной загул по постоялым дворам.

— Че сюда приперлась, стерва? — поприветствовал меня нежно любимый супруг Даи, бросая на пол обглоданную кость. Надо же, на чистом полу уже валялось несколько огрызков… О, Высокое Небо, ну когда же этот человек поймет, что в доме не стоит вести себя, как в грязном хлеву? А зятек продолжал. — Че приперлась, спрашиваю? Че, не видишь — я ем? Че, совсем ослепла, зараза? И че вырядилась? Думаешь, на тя хоть кто-то из мужиков поглядит? Ага, как же! Дураков нет! Был один, и тот поумнел!

Судя по всему, муженек сестрицы больше решил не церемониться со мной и не стесняться в выражениях. Кому другому подобные выражения я бы не спустила, но тут… Ладно, ради сестрицы потерпим его выходки.

— Куда ты собралась? — поинтересовалась сестрица.

— К Мариде схожу. С глазами у меня что-то совсем плохо стало. Может, отвар какой даст, или мазь посоветует.

— Пусть она лучше у тя башку пустую поглядит, — сыто рыгнул зятек, вытирая грязные руки о скатерть. — Может, велит ее с плеч снести. И раньше была дура, а сейчас, говорят, ты совсем сбрендила — целую толпу нищих голодранцев кормить вздумала. Че, денег лишних много развелось? Девать их не заешь куда? Мне с женой ломаную медяшку дать жалеешь, а другим золото раскидываешь! Жлобина! Дура! Зараза! Век бы тебя не видал!

— Послушай, радость моя — остановилась я на пороге. — Деньги в нашем доме зарабатываю лишь я одна, и, думаю, имею право распоряжаться ими так, как считаю нужным. А вас деньгами не балую оттого, что ты за один вечер на постоялых дворах проматываешь все, что вам выдается на месяц.

— Она считает! Ишь ты! Да кто ты такая? Никто! Зарабатываешь — и ладно, ты и должна работать, все одно больше ни на чо не годна! Токо потому тя здесь, дуру, и терплю! А я — мужик, и это я должен решать, куда деньги девать! Если я захочу, то и на постоялых дворах их оставлю! И никто мне в том не указ! А твое место — сидеть у печки, и не квакать! Работает она! Скажите! Она это работой называет! Иголкой в тряпку тыкает, да еще и золото за это обеими руками гребет! Любой так может!

— Что может любой? — усмехнулась я. — Так работать, или за свою работу столько получать? Или золото на постоялых дворах спускать, не считая?

— А че это ты рыло в сторону отводишь? — продолжал зятек. Как видно, заметил тень недовольства на моем лице, когда начал скидывать со стола объедки. — Че те опять не по вкусу? Че опять не нравится?

— Видишь ли, — не выдержала я, — вообще-то даже остатки еды на пол бросать не стоит. Грех. Пусть даже это кости, корки или огрызки. Остатки еды обычно отдают скотине…

— Ну и че? Если те лень наклониться, то собак в дом загони — они все сожрут.

— А еще еда на полу привлекает мышей и крыс.

— Ну и че? Им тоже че то жрать надо. — И зятек как бы случайно выронил из рук пустой горшок из-под сметаны, который при падении на пол раскололся напополам. Ой, как жалко: в этом старинном горшке всегда получалась на редкость вкусная сметана! Это еще матушка замечала, когда жива была… Помнится, для нее я всегда старалась ставить сметану именно в этом старом горшке…

— Можно поаккуратней? — не выдержала я. — Ты же его специально разбил на моих глазах!

— Че, пожалела? — довольно хохотнул зятек. — Че, в доме горшков мало? Вон, все полки ломятся от добра, а ты над всякой дрянью трясешься! Я ж говорю — жлобина! Над каждым черепком готова удавится от скупости! Глянь, коли не совсем ослепла: здесь горшками да всякой посудой все заставлено и завалено! Подумаешь, разбился, беда какая! Зато его уже мыть не надо. Тута радоваться надо, а не морду недовольную корчить! Да бери ты взамен этого старья любой другой горшок, подавись им! Их тут бить — не перебить! И когда ты, наконец, вон из дома уберешься? — взялся за очередной горшок со сметаной драгоценный супруг Даи. — Это теперь мой дом, я здесь хозяин, и те здесь делать неча! Надоела хуже горькой редьки! С души от тя воротит! Терпел тя, скоко мог, а щас, после того, как ты меня чуть не убила, все, хватит! Дура припадочная! Три дня те сроку — и чтоб духу твово здесь не было! Дая, а ну, скажи этой старой деве, кто те дороже — я, или она?

— А сам отсюда вылететь не боишься? — усмехнулась я — Да только ты, в отличие от меня, не просто так уйдешь, а в том же нищенском тряпье, в котором тебя из сточной канавы выловили. И заодно получишь еще одно украшение, но уже под другим глазом. И нос твой еще разок сверну, но уже на другую сторону. Не зли меня лучше, а не то вчерашняя история повторится.

— Перестаньте вы, оба! — вмешалась Дая. — Лия, хоть ты помолчи! Неужели так трудно сдержаться и язык попридержать? Да что с тобой сегодня такое творится?! Пошла — так иди, не задерживайся. Вернешься — загляни ко мне.

— Во-во, двигай отсель, надоела! Пшла прочь! Можешь не возвращаться! Плакать не будем! Помрешь — не расстроимся! На кой ты нам сдалась, дура старая? — напутствовал меня зятек.

Придержав ответ, что вертелся у меня на языке, и приглушив темную волну злости в душе, я пошла со двора. Сестрица, похоже, разделяет мнение мужа, или отношения с ним портить не хочет. А, ладно, сейчас не до них! В кармане лежит непонятное послание, которое мне бы очень хотелось как можно быстрей сбыть с рук.