Эр-Три

Глава 27. Те же и академик

Демонстрационный экран разместили в рекреации у самого входа в столовую (или, иначе, у выхода из нее же). Сделали это очень быстро, и никто толком не понял, зачем именно: до того в приличных для вспомогательного помещения размеров комнате размещались удобные диванчики (для двоих), не менее удобные кресла (для одного) и карликовые пальмы в кадках (для всеобщего созерцания и эмоционального улучшения процесса пищеварения).

В общем, разместили и разместили – буквально на следующий день после тревожного моего разговора с товарищем старшим лейтенантом государственной безопасности.

Еще день спустя, прямо с утра, буквально во время завтрака, стенд осветился призывной надписью. Надпись зримо угрожала визитом на Проект его, Проекта, отца-основателя: историка, археолога, профессора кафедры археологии Тамбовского университета и даже члена Академии Наук СССР товарища Бабаева.

Сотрудники даже как-то подтянулись, и так, подтянутые, ходили потом несколько дней – пока Самый Главный, наконец, не приехал.

Тот же самый экран теперь сообщал, что сегодня, в субботу, в большом лектории состоится (именно так: не пройдет, а именно что состоится) научно популярная лекция на интересную тему «что мы все тут все забыли». Конечно, настоящее название лекции звучало как-то иначе, немного более длинно и значительно более официально, но общий смысл сводился к фразе в кавычках.

Была указана явка «по желанию», но коллеги всех уровней и родов деятельности, посоветовавшись, решили явиться в полном составе – кроме тех, несомненно, счастливых товарищей, коим повезло в это время дежурить. Мало кому уже были известны истинные черты характера академика Бабаева, слухи же утверждали разное: нарваться на последствия, например, мстительности, связанной с мнимым неуважением, не решился никто, даже некий уважаемый иностранный профессор.

Кстати, о профессоре: я собирался идти вовсе не потому, что чего-то там боялся или не хотел обратить на себя начальственный гнев. Мне действительно было интересно, хотя суть Проекта я, конечно, представлял, и не в общих чертах, а довольно подробно.

То же самое заявляли все окружающие: кого ни спроси, нарвешься на часовой рассказ о сути Проекта и природе вещей, мол, все знаю и готов рассказать, но на лекцию академика шли тоже все. Благо, большой конференц-зал мог вместить всех сотрудников Проекта, включая административные, охранные и даже санитарно-технические службы, не менее трех раз.

Товарища Бабаева ждали прямо сейчас: конкретно, в семнадцать часов вечера, и он не замедлил явиться, причем минута в минуту.

Академик вступил в зал с видом римского триумфатора: прямая, почти кавалерийская, осанка, благородных седин голова на крепкой мускулистой шее, движения плавные, неторопливые и даже самой траекторией своей внушающие неизбывное уважение аудитории. Немедленно складывалось ощущение, что выход к кафедре – не просто несколько шагов в стенах учебной аудитории, а некое, почти театральное, действо, отработанное и отрепетированное тысячами повторений.

Легкомысленные синие штаны, сшитые, кажется, из плотной парусины, грубой вязки свитер с длинным рукавом и крепкие экспедиционные башмаки толстой кожи становились совершенно незаметны на фоне носителя. Товарищ Бабаев, наверное, выглядел бы столь же достойно и в строгом деловом костюме (с галстуком), и в полевой униформе, и даже прямо в плавках, маске и ластах где-нибудь на побережье теплого моря.

Еще я не увидел, как ни вглядывался, во внешности и манере вести его ничего русалочьего, даже несмотря на то, что внучка академика, Наталья, обнаруживала просто портретное сходство с великим дедом – за исключением, разве что, очевидного полового диморфизма. Видимо, русалочностью своей Наталья пошла не в деда, а в бабку. Или и вовсе в одного из родителей.

Бабаев-старший, тем временем, прошел свой путь в науке до самой кафедры, в часы комсомольских и партийных собраний подрабатывавшей еще и трибуной, утвердился за ней накрепко – бульдозером не сковырнешь! – и принялся вещать.

Повторюсь: суть Проекта, точнее, его нынешней, заключительной, фазы, была известна мне доподлинно и в деталях, однако, слушать академика было интересно даже информированному мне.

В зале мы расселись как-то группами: отдельно научники, инженеры и конструкторы, отдельно администрация, совсем наособицу – рабочие, технический и обслуживающий персонал. Студенты и аспиранты, которых оказалось неожиданно много, традиционно оккупировали галерку. Атмосфера была – как на сводном, собравшем сразу все курсы и половину преподавателей, выступлении заезжего лектора: лет пятнадцать назад, до Зубастой Чумы, такие выступления повсеместно проводились в европейских университетах вместо концертов.

Разные группы реагировали на лекцию по-разному: паче чаяния, тише всех (примерно, как мышь под веником) сидели студенты и аспиранты. Следующими по шкале условной шумности шли рабочие: некоторые даже умудрялись записывать что-то из сказанного. Наконец, самыми громкими оказались мы сами – ученые и инженеры. Все, кроме меня.

- Мегапаг, товарищи, - академик завершил вводную часть и добрался, наконец, до интересного, - это не просто гигантский кусок подземного льда. Это...

- Сложно кусок подземного льда! – попытался негромко сострить кто-то из инженеров. Остряку-самоучке немедленно показали несколько кулаков, два из которых были слегка шерстяными: мой и конструктора Кима. Инженер внял и заткнулся.

- ...как своего рода стазис-камера, действие которой основано на эфирных особенностях низких и сверхнизких температур, мегапаг блокирует многие проявления нормальной физики...

- И здравого смысла! - шепотом включился еще один инженер. Я укоризненно посмотрел уже на Дениса Хьюстона: конкретно этот парень был в его подчинении.

- ...и, собственно, долговременные климатические колебания, от тепловых засух до ледниковых периодов, некоторые из которых приводили к почти полному исчезновению разумной жизни...

- А также значительному удорожанию вино-водочных изделий в государственной торговле! - эта шутка была уже на грани, и к шутнику немедленно подсел странным образом оказавшийся поблизости старший лейтенант Мотауллин. Шутнику резко сделалось не сильно смешно.

- Полагать наш Объект частью реликтовой системы-балансира, созданной самой природой, мы, конечно, не можем, - академик Бабаев был неостановим, примерно, как гигантский супертанкер, каковой я однажды наблюдал на рейде одного из северных портов. - Немедленно возникает вопрос: кто, какие разумные силы могли создать такое – особенно, с учетом того, что подобные мегапаги, вернее, следы их былого наличия, фиксируются буквально по всему земному шару, и по схеме расположения таких следов мы можем отследить параллели как бы наступающих и откатывающихся мерзлот?

Позади, рядах, по ощущению, в трех или четырех от меня, снова принялись шуметь. На этот раз – не методом изречения в пространство сомнительных шуточек, а просто громко шелестеть оберточной бумагой. Я напрягся: свой собственный бутерброд, съеденный минуту назад, я предусмотрительно завернул в бесшумную фольгу.

- Знаменитые мезолитические петроглифы острова Рыбачий, - академик перешел к истории нахождения этого, видимо, последнего в мире, подземного мегапага, - найденные в середине двадцатого века, тогда же, по непонятной причине заброшенные, и вновь, уже на современной научной базе, открытые экспедицией Семенова и Власова в две тысячи двадцать третьем, почти ровно десять лет назад...

Эту историю я знал не целиком, и потому весь обратился в слух, о чем немедленно пожалел. Произвольно подскочившая акустическая чувствительность немедленно наделила меня крайне важной, но не очень своевременной информацией о том, кто и что ест, с кем и о чем шутит и просто переговаривается, рефлекторно постукивает чем-то твердым по подлокотнику кресла, сопит, кряхтит и даже похрапывает. Голос уважаемого лектора в этой какофонии терялся совершенно, поэтому слух был приглушен обратно, а уши развернуты строго в сторону кафедры.

- ...таких, как аферист от псевдоистории, самопровозглашенный кандидат исторических наук Носопенкин, скрывшийся от советского правосудия сразу после скандала по делу «Большого - Маленького», - академик Бабаев перешел к любимой части любого научного доклада – развенчанию и низвержению оппонентов.

Нельзя было сказать, что лжеученый, псевдодворянин и исполнитель комических куплетов Носопенкин мог хоть как-то встать вровень с таким титаном советской науки, как наш лектор, но чем-то тот, другой, видно успел прилично насолить то ли самому академику, то ли научной общественности в целом: светлый образ афериста полоскали многие, часто и со знанием дела.

- ...никакого, конечно, отношения не имеет к средневековым легендам о святом Граале: подобие чаши в археотехническом реакторе можно опознать с большим трудом, и только после того, как Вам прямо скажут, на что этот реактор, возможно, похож. - Академик закончил с сиюминутным, и вновь обратился к вечному.

Левое ухо мое дернулось: с шумом захлопнулась одна из дверей. Кто-то из опоздавших не догадался ее придержать, мощная пружина же, заменяющая, почему-то, доводчик, отработала во всю мощь, громко припечатав дверное полотно к косяку. Впрочем, поворачиваться к источнику шума я не стал.

- ...насколько правомерно называть творение дочеловеческого разума – примерная датировка создания – около трех миллионов лет назад - словом «артефакт», но это он и есть: как я уже упоминал выше, скрытая внутри ледяной глыбы «чаша» уверенно опознается как древний эфирный реактор, скорее всего – термоядерный.

Зал зашумел. Тема токамаков – термоядерных реакторов – была на слуху не первый десяток лет, и только относительно недавно – лет пять назад – ученым из советского, кстати, Института Энергетики, расположенного где-то в центральной части Старой России, удалось вывести на расчетную мощность токамак, причем расположенный не в открытом космосе, а прямо на поверхности спутника Земли, где-то в Море Спокойствия. Признавать тот факт, что древние предки людей (или не связанные с людьми предыдущие жители планеты) достигли подобных научно-технических высот еще до появления на планете первых полноценных хомо, разумеется, никому не хотелось.

Академик пережидал шум, гул и выкрики с мест, молча, с некоторым добрым прищуром оглядывая зал: я вдруг понял, что эпизод с реактором подпущен им сознательно, и поразился невероятному уровню контроля аудитории, только что проявленному товарищем Бабаевым.

Зал, тем временем, успокоился. Академик, прервав нарочитую паузу, вовсю продолжал.

- ...теоретически обоснованное и практически подтвержденное товарищами физиками истечение структурированного эфира, - я был готов поклясться, что академик при этом не просто кивнул в зал, а направил кивок конкретно в мою сторону, и это было очень приятно: тем более, что истечение эфира действительно обнаружил конкретно некий исландский гляциолог. - Имеет линейно-ступенчатый характер, строго по товарищу Хевисайду, и время от времени прерывается положительными экстремумами, уже по товарищу Дираку. Именно с ними допущенные к теме метеорологи связали аномально низкие температуры зим две тысячи шестого и две тысячи двадцать четвертого годов.

Зал, ради разнообразия, притих: зиму двадцать четвертого, в январе которого морозы даже в относительно теплой Европе доходили до минус пятидесяти по шкале Цельсия и впервые за всю письменную историю полностью замерзло Ирландское море, помнили многие. Что в тот год происходило в евроазиатской, отличающейся резко континентальным климатом, части Советского Союза, не хотелось даже представлять, но, скорее всего, ничего хорошего.

- ...именно поэтому наш Проект – своего рода квинтессенция самых разных областей человеческого знания: от археологи и астрологии до высшей каббалистики, алгебры и эфирной физики! - академик достиг высшего драматического накала и теперь, натурально, гремел глаголом. - Изъятие, и, так сказать, дезактивация артефакта – сложнейшая и важнейшая задача, которую увы, никак нельзя откладывать, даже несмотря на то, что, согласно расчетов академика Оганяна, ближайший пик активности Объекта должен прийтись на две тысячи сто пятнадцатый год!

Шел обратно, имея в виду как можно быстрее оказаться на квартире, до скрипа вымыться и лечь спать – даже, наверное, пропустив ужин.

Парадоксальным образом, лекция, которую читал другой человек, вымотала уже меня. Перед беспокойным взором моим, будто наяву, вставали гигантские древние существа, вручную и без всякой техники создающие из подручных материалов колоссальные айсберги, и аккуратно закапывающие созданное аккуратными рядами. В чертах лиц некоторых из титанов улавливалось значительное сходство с советским академиком Капицей, другие казались копиями инженера Хьюстона, академика Бабаева, старшего лейтенанта Мотауллина и многих других интересных персонажей, с которыми я познакомился, лично и заочно, за время своей замечательной советской командировки.

В голове моей, наконец, оформилась, и покоя мне не давала некая мысль: «Что», - думал я, «я буду делать у себя, на никому не нужной идиотской теоретической кафедре, в окружении ленивых студентов и карьеристов от административной части?»

И это, как вы понимаете, я даже не спал. Представить, что на фоне всех этих переживаний может еще и присниться, я не мог, да и не хотел: одна надежда была на то, что наведенных кошмаров, благодаря отличной работе местной тайной государственной полиции, больше не будет. Впрочем, приснить самому себе что-то страшное я вполне был готов и лично сам.

Орки настигли меня у перехода, ведущего в жилой блок.

Орков было трое, или, точнее, двое с четвертью, если считать за последнюю четверть квартерона Мотауллина.

Первым целым орком оказалась доктор Куяным Тычканова, вторым – неизвестный мне мужчина, серьезный и представительный, даже несмотря на шутовское облачение: костюм незнакомца представлял собой неопознаваемую помесь лабораторного комбинезона и пернатой шаманской накидки.

Относительно «шаманской» я внезапно оказался прав.

- Локи, постойте! - попросила меня доктор. - Вы ведь собираетесь спать?

- Интересно, как Вы догадались? - ехидно осведомился я, демонстрируя циферблат наручных часов. - В двадцать часов ночи! Хотя постойте, детское еще время, а я был уверен, что уже, как минимум, полночь...

- Мы с товарищами посовещались, - воспользовалась некоторым моим замешательством очаровательная доктор, - и сообразили, что одного только снятия печати искажения с изголовья Вашей, профессор, кровати будет недостаточно для нормализации сомностатуса. Все-таки, глиф воздействовал на Вашу ментальную сферу непозволительно долго, и Вам, наверное, кошмары видятся уже и наяву? - пораженный невероятной догадливостью советской медицины, профессор Амлетссон только и смог, что кивнуть в ответ.

- В этой связи мы решили, что ближайшие несколько ночей ваш здоровый сон будет охранять особый специалист. Во сне Вы ничего и не заметите, даже находиться наш специалист будет в другом помещении, но вот самому Вам придется две-три ночи провести в специальной капсуле, экранированной от искаженных эфирных воздействий. В капсуле, - уточнила доктор Тычканова, - достаточно удобно лежать, много места и отличная вентиляция, сну Вашему ничто не помешает.

С одной стороны, спать в металлической бочке – а я отчего-то решил, что капсула непременно будет металлической и бочкообразной – мне еще не приходилось, не хотелось этого делать и сейчас. Со стороны другой – несколько ночей спокойного сна без сновидений, обещанных советской медициной, того, очевидно, стоили.

- Тогда представьте, что ли, вашего специалиста, доктор, - согласился на проведение эксперимента я, - надо же мне знать, кто станет охранять мой здоровый крепкий сон!

Специалист решил представиться самостоятельно: он сделал шаг вперед, будто весь встряхнулся, и протянул для пожатия крепкую свою десницу.

- Залилов, Альберт Мусаевич. Военный психиатр, шаман, поэт и сын поэта, сноходец второй категории.