Эр-Три

Глава 14. Герои и герои

Я люблю поесть. Поесть отвечает мне взаимностью, хоть и несколько, в последнее время, ограниченной. Есть нужно обязательно: лично мне ни разу не удавалось встретить человека, способного существовать, питаясь только эфирными силами.

Эфирные силы человека — всего лишь следствие небольшой мутации, лишняя единичка в мономере триптофан-6-монооксигеназы: в приведенном конструкте может стоять и пятерка вместо шестерки, в этом случае считается, что человек полностью лишен собственных эфирных сил. Собственно, фермент с длинным названием нужен для получения серотонина из триптофана, аминокислота же триптофан поступает в организм любого человека, даже такого мохнатого и ушастого, как я, исключительно с пищей. Ergo, для того, чтобы колдовать волшебство, человеку нужно питаться едой.

Именно этим научным выводом, а вовсе не сосущим чувством под ложечкой и бурчащим немножечко животом, объяснялось то, что прямо из больницы мы отправились не куда-нибудь, а в ближайшее хорошее кафе.

Девушка Анна Стогова предлагала поесть в больничной столовой: кормят, по ее словам, там отлично, денег это — в нашем случае — никаких не стоит, да и мои особые диетические предпочтения никаких вопросов у персонала вызвать не должны. Больница на то и больница, чтобы укреплять здоровье граждан, а нормальное здоровое питание такому укреплению способствует просто исключительно.

Однако, столовая есть столовая, заведения такого рода примерно одинаковы везде, что в относительно большом городе, что в экспедиционном лагере археологического Проекта.

- Анна, знаете, я предпочел бы какое-нибудь кафе в городе. Из местных, чтобы с колоритом, - я учтиво придержал перед девушкой классическую стеклянную дверь. Автоматический поворотный тамбур мы, не сговариваясь, проигнорировали.

- Какого рода колорит Вас, профессор, интересует? - уточнила переводчик, немедленно активируя морок активной карты: то ли у девушки не оказалось с собой второй эфирной линзы, то ли, что вернее, она решила показать маголограмму и мне тоже.

- Не принципиально, Анна. Я ведь совсем ничего тут не знаю, - я сдвинулся вправо, пропуская недовольно пыхтящую орчанку: оказалось, что я уже секунды три загораживаю ей проход. - Однако, хотелось бы чего-нибудь очень местного, и как можно более старого. Сами понимаете, если кафе существует на одном и том же месте хотя бы лет тридцать, там должно быть, по меньшей мере, интересно.

- Тогда я точно знаю, куда нам идти! - просветлела задумчивым лицом девушка Анна Стогова. - Тут недалеко, на проспекте Ленина. В этом кафе еще совсем маленьким мальчиком угощался мороженым мой дед!

Идти было недалеко: буквально два квартала, четверть часа неспешным шагом. Кафе оказалось, скорее, небольшим рестораном, разделенным на две зоны: в первом лакомились сладостями юные щенки советских граждан, во втором — солидно обедали товарищи постарше. В этой, второй, части кафе и оказался оккупированный нами столик.

Есть было вкусно, разговаривать с набитыми ртами — невоспитанно, поэтому я смотрел в окно. За окном, по относительно неширокой улице, изредка проезжал одинокий эсмобиль, по ту сторону дороги росло несколько удивительно тонких и кривых деревьев, за деревьями просматривался небольшой, но явно героический, памятник: кто-то на камне с занесенным над головой мечом.

Монумент этот заинтересовал меня даже больше, чем вкуснейший рыбный суп: тем более, что сам суп уже закончился.

- Анна, скажите, Вы же местный, судя по всему, житель? - я вежливо дождался, когда переводчик покончит со своей порцией, и решил обратиться к ее памяти и опыту.

Девушка Анна Стогова кивнула.

- Я вижу за деревьями скульптуру. Это, видимо, какой-то легендарный воин, если судить по занесенному над головой мечу…

- Профессор, Вам просто не очень хорошо видно из-за дерева, но это действительно памятник герою и его подвигу, - взор девушки затуманился: она будто вспоминала что-то давнее и важное. - Командир пулеметного расчета, сержант Анатолий Бредов, - сообщила она торжественным чужим голосом, - атакуя высоту Придорожная, исчерпал боекомплект, был окружен войсками Кромешного Пакта, и подорвал себя гранатой вместе с пулеметом. - Девушка замолчала.

Молчание продлилось несколько минут: мне отчего-то захотелось встать, я так и поступил, и очень удивился, когда все, буквально все посетители кафе, оказавшиеся в том же зале, оставили разной степени недоеденности блюда, и поднялись на ноги.

Стояли молча. Молчали примерно минуту. Садились тихо, и сели все.

Десерт доедали в тишине: нам обоим было, о чем подумать.

Доев и додумав, я потянул переводчика к той самой статуе, на рассказ о которой так странно и синхронно отреагировали местные. В руку героя, занесенную над головой, скульптор меча не поместил: вместо явного анахронизма герой сжимал в кулаке старинную гранату, логичную и своевременную.

Я сделал несколько снимков памятника: некоторые воспоминания следует подкреплять чем-то относительно вещественным.

- Идемте, профессор, - вздохнула девушка Анна Стогова. - Я думаю, Вам стоит еще немного показать город, может быть, зайти в магазин, а после — успеть к отлету глайдера. Вы ведь не собираетесь всерьез добираться до Проекта пешком? Даже если и собираетесь, я — против!

Возразить было нечего: мы пошли.

По дороге я, делая снимок очередного советского здания, современного и интересного, снова уронил элофон.

За последние несколько дней это превратилось в настоящую проблему: аппарат выскальзывал из лап почем зря, в любой ожидаемой и неожиданной ситуации, будто стремясь скоропостижно скончаться. Накануне я даже носил элофон в техническую службу Проекта: там устройству починили чуть треснувший экран, зашлифовали царапины, и, на всякий случай, сменили демона-прошивателя на более смирного и современного.

Падать аппарат от этого не перестал, и мысль о насущной необходимости прочного чехла преследовала меня уже второй день.

Купить чехол получилось далеко не сразу. Оказалось, что в Союзе выпускается всего девять моделей элофонов, от простенького Oktyabrenock до ультимативно-навороченного Bolshevick. Внутри каждого модельного ряда различались только версии эфирнотехнической начинки, год за годом помещаемые в совершенно внешне одинаковые корпуса.

Соответственно, типов чехлов тоже оказалось всего девять: я уже понял, что по неистребимой советской привычке к экономной стандартизации, промышленность Союза просто не выпускала ничего лишнего. Раскраску же граждане придумывали сами, развлекаясь кто во что горазд: официально запрещены были только некоторые символы, включая безобидное контрсолнце, а также нанесение знаков регалий теми, кто не имел на них, регалии, права.

Бесконечный поход по одинаковым, в плане ассортимента, магазинам, мне вскоре наскучил, и я приобрел не совсем то, что собирался. Впрочем, универсальная сумка-полиморф, способная при нужде становиться хоть суперобложкой для книги, хоть кобурой для табельного оружия, оказалась удобной и прочной. Еще она позволяла пользоваться элофоном, не вынимая тот из самой сумки, и качества эти меня полностью устроили.

Тем временем, променад наш слегка затянулся, и девушка Анна Стогова прямо заявила, что нам пора выдвигаться в сторону авиапорта, причем или бегом, или на такси: мы уже слегка опаздывали.

Опаздывать было неправильно, и мы резво двинулись в сторону ближайшей стоянки таксомоторов.

Неприятность, которую я невнятно и подспудно ожидал в течение всего этого замечательного дня, случилась внезапно и в месте неожиданном: у пешеходного перехода через широкий и светлый проспект.

Я встал, будто вкопанный: меня, оттерев в сторону моего гида и переводчика, плотно окружила небольшая группа личностей, сильно друг на друга похожих и почти одинаково неприятных. Нюх донес до меня запах не очень регулярно мытых тел, давно не стиранного исподнего, алкогольного перегара (его я, по понятной причине, ощущал особенно сильно), и, почему-то, серы. Пахло — опасно.

Шерсть встала дыбом, вместе с ней приподнялись уголки губ: показались клыки, из глотки рефлекторно донеслось негромкое рычание.

- Ono esche i rychit, suchje plemya! - сообщил непонятное, но, видимо, бранное, очевидным подельникам самый крупный и наглый из местных люмпенов. - Zemlitsu nashu topchet, padla diavolskaya!

- Dyadka! - явственно возразил хулиган поменьше и помоложе. - Mojet, on ne iz etikh?

Я, было, расслабился, но тут меня не подвел нюх: молодой-сомневающийся пах точно так же, как и старый-уверенный: агрессией и нехорошим предвкушением.

«Театр,» - отчетливо понял я. «Вернее, с поправкой на обстоятельства, цирк!»

Пёс мой внутренний, альтер эго прямого потомка Ульфа Хальфдана, великого воина и знаменитого правителя, просыпается всякий раз по-разному: качество, да и скорость пробуждения его сильно зависят от обстоятельств. В этот раз он стал мной, а я — им, в считанные доли секунды.

Вот еще только что я стоял посреди чистого и безопасного советского города, и люди вокруг меня были исключительно улыбчивые и симпатичные…

Развернулась во всю ширину ментальная сфера: город вокруг потерял в красочности и объеме, дальние строения и вовсе воспринимались как неумело и наспех построенные архитектурные модели.

Странным образом остановилось время. Голоса хулиганов, да и другие звуки, я слышал отчетливо и в нормальном жизненном темпе, но движения их — и даже скорость проезжающего на зеленый свет эсмобиля — стали очень медленными и плавными, будто двигались они в какой-то вязкой среде, даже не в воде, а и вовсе попав в прозрачный клей.

Внезапно и очень вовремя выяснилось, что Волк Полудатчанин понимал то ли архаичный вариант советского языка, то ли какой-то из языков прямо предшествовавших советскому. Речь пока-еще-не-нападающих стала почти понятна, разве что звучала, через призму древнего опыта, совершенно по-идиотски.

- Ты, юнак, зырь на его зенки бесстыжие, - принялся играть уже свою роль вожак банды. - Темный да светлый! Кто у нас еще таков?

- Да неужто Мрачный? - делано ужаснулся грязноватый юноша. - Но тот, вроде, не сукин сын-то?

Постановка была так себе, на D с двумя минусами. Нарочитая попытка маскироваться под местное простонародье провалилась, даже не начавшись, хотя бы потому, что немытые тела несли следы спешно замаскированных татуировок. На тыльных сторонах ладоней и открытых предплечьях явственно читались бледные надписи «S.L.O.N.» и «ne zabudu mat’ rodnuju», а также просматривались сюжеты совершенно тюремные: игральные карты, татуированные перстни и другое всякое.

Татуировки были выполнены символично, в нарочито примитивной манере, примерно так же, как это делают уголовники у нас, в Европе, и это символизировало.

То же, что пойдя на дело, граждане предпочли спрятать признаки своей социальной принадлежности, символизировало уже окончательно.

Еще я обратил внимание на то, что обступившие меня бандиты явственно пугают местных жителей самим фактом своего присутствия: вокруг стало тихо, относительно заполненный народом проспект в ближней его части внезапно опустел.

Несколько в отдалении обнаружилась девушка Анна Стогова: она прислонилась к монументального вида тумбе, и что-то говорила в элофон, видимо, вызывая полицию.

Все это я, спасибо предку, понял как-то вдруг, не тратя времени на обдумывание. Оппоненты мои, тем временем, развивали сюжет постановки, рассчитанной, видимо, на меня одного.

Несмотря на опыт и навыки предка, понимал я бандитов с пятого на десятое, но слушал внимательно и старался запоминать: я был уверен, что выживу и не особенно даже пострадаю, ловить же преступников будет тем проще, чем больше всякого я смогу о них в полиции рассказать.

За неполные три минуты выяснилось, что точно такими же — разноцветными — глазами отличался некий Mrachnyi Inspektor, чуть было не устроивший локальный армагеддон, но не здесь, в Мурманске, а в далекой Moskau, и довольно давно — на самой заре народной власти. Что где-то рядом должен ошиваться кот, черный, мордатый и наглый, а даже если и нет, то и не надо. Что такого опасного меня нужно немедленно razjasnit’ (это слово, как и некоторые другие, перевести не удалось), и процесс этот ожидается скорым и справедливым. Что, наконец, надо уже поторопиться, так как девка явно zvonit mentam.

Хорошо, что смещенное восприятие времени не позволило мне расслабиться: последние слова матерого уголовника сопровождались быстрым и сильным тычком куда-то в район живота. В руке негодяя, при этом, оказался странной формы нож — как будто кто-то вручную выточил лезвие из некоего импровизированного материала, но менее опасным орудие потенциального убийства от импровизации этой не стало.

Будь я хомо сапиенс, стой я так, как стоял и не отреагируй на переход от слов к делу, кустарный кинжал вонзился бы мне аккурат в печень. Убить бы не убил, во всяком случае, не сразу, но ранение обещало быть тяжелым, и чреватым непредсказуемыми последствиями.

Я приподнялся на цыпочки и немного довернул корпус: хищное жало разминулось с туловищем на два пальца. Рука моя левая, повинуясь тому же движению корпуса, описала полукруг, и обрушилась на голову бандита в районе виска.

- Tröll borða þig*! - заявил я на родном языке. Вооруженный оппонент согласно хрюкнул и опал.

Двигаться противник, единый в пяти оставшихся лицах, продолжал столь же медленно: я успевал тщательно обдумывать происходящее и отслеживать опасные траектории движения каждого.

С громким, но очень медленным, щелчком, выскочило лезвие еще одного ножа, столь же кустарного, но чуть более механического. Я сработал на опережение: ухватился передними лапами за фонарный столб, задними же, легко подкинув тело, двинул хулигана в грудь: тот выронил нож и отлетел на несколько шагов.

В этот миг восприятие снова изменилось: глаза заволокла алая пелена, и думать я перестал.

Вот меня почти достали железной трубой с барашком вентиля на конце. Вот я отобрал трубу и с размаху съездил ей по организму владельца, удачно сломав тому ключицу.

Вот пинок под колено сбивает с ног еще одного бандита. Вот снова, и еще раз. Вот откуда-то издалека слышен странный, немного двоящийся, звук полицейской сирены, и я, даже не думая, успеваю удивиться тому, что в Ирландии и Союзе они звучат одинаково.

Вот я, возвратным движением лапы, прямо на весу, ломаю концентратор, выхваченный давешним молодым: заклинание срывается, прерванный контур вспухает огненным шаром, молодой орёт, потрясая почти обуглившейся ладонью.

Вот противник повержен: ни один из бандитов не остался стоять на ногах.

Ментальная сфера съежилась до нормальных своих размеров, вернулись ощущения, цвета и прорисовка дальних объектов. Ускорился окружающий мир, или, что вернее, замедлился я: Пёс сделал дело, и свернулся клубком, погружаясь вновь в вечный свой сон.

Именно в этот момент я понял, что один из бандитов — тот, что получил по голове в самом начале — извлек откуда-то из недр потертого пиджака древний, но от того не менее опасный, пистолет, и прямо сейчас спускает курок, целясь, почему-то, не в меня, а в девушку Анну Стогову.

До бандита было около полутора метров, и я бросился на него, надеясь что-то такое успеть.

Успел.

Страшный удар в грудь вышиб из меня весь воздух и откинул назад моё опустевшее тело.

Ég sé pabba minn

Ég sé móður mína

Ég sé systur mína og bræður og forfeður mína

Öll fjölskyldan til upphafs…**

*********

*Тролль тебя сожри!

**Вижу я отца своего

Вижу я мать свою

Вижу я сестер и братьев, и предков своих

Весь род свой до самого начала…