Эр-Три

Глава 20. Индоктринация, боевой режим.

Первая встреча с доктором состоялась в его рабочем кабинете. Парой дней раньше это и вовсе было пустующее помещение в дальней части медицинского крыла: видимо, пустым его оставили специально для подобного случая. Я даже немного возгордился, и пребывал в таковом (гордом) состоянии часа два — надо же, такие сложности ради меня одного!

Практически сразу выяснилось, что гордился я рано и даже зря — об этом мне явственно, пусть и невербально, сообщила целая очередь из людей разных рас, удобно рассевшаяся на типовых советских лавках, предназначенных специально для ожидания подобного рода. Это было не очень приятно, но крайне логично: очевидным образом, специалист такого рода должен заниматься не только обучением случайного профессора неродному для него, профессора, языку.

Место мне (сразу несколько человек в коридоре прилично владели хохдойчем) определили в самом хвосте очереди. Я, было собирался возмутиться и даже поскандалить, но как-то очень быстро и образом, для меня нехарактерным, пришел в ум. Возможно, дело было в том, что примерно с половиной очереди конфликтовать не стоило просто в силу выдающихся габаритов очередников и потенциальных визави. К тому же, недолгое наблюдение выявило: большинство из них проводило в кабинете врача буквально по одной-две минуте.

Я вообще заметил, что стал существенно более осторожным в вопросах конфликтов: то ли это так действовало проклятье, то ли какие-то еще причины, наподобие подчеркнутой и даже немного подозрительной дружелюбности окружающих.

В общем, в очередь я встал, и, спустя каких-то сорок минут, оказался за заветной дверью.

Обещанный врач-индоктринолог явился в силах тяжких: в смысле, не один. Врача сопровождали два затянутых в специальные комбинезоны техника, солидных уже лет гоблин и довольно молодой дворф — впрочем, я быстро понял, что возраста они примерно одного. Дело, при ближнем рассмотрении, было в том, что гоблины, к сожалению, стареют чуть быстрее чем дворфы, хотя и те, и другие в норме живут дольше, чем большинство человеческих рас. Техники возились с интересного вида установкой: больше всего она напоминала старинную сушилку для шерсти, каковая до сих пор отлично работает в одной малоизвестной парикмахерской. Эту парикмахерскую постоянно — раньше — посещал я, а теперь не оставляют вниманием члены моей большой и мохнатой семьи.

Кроме того, при враче постоянно находился лаборант, но был он какой-то неуловимый: я увидел его как-то мельком, не услышал и даже обонял неуверенно, однако, как оказалось в дальнейшем, работу свою лаборант делал отлично и вовремя.

Я ждал, откровенно говоря, что врач будет чистокровным хомо: если верить статистике, примерно девяносто процентов ученых менталистов — представители именно базовой линии человечества.

Этот же специалист был… В общем, с точным определением расы я даже как-то затруднился.

Представьте себе во всем обычного человека: соразмерных пропорций туловища и головы, нормальных и даже в чем-то приятных черт волевого лица, без рогов, хвоста или шерсти на умной морде. Представьте теперь, что росту этот человек — более двух с половиной метров, то есть — выше большинства самых высоких рас, таких, как огры или даже тролли.

Дополните картину невероятно развитой мускулатурой индивида: например, мне сразу показалось, что белый халат, надетый поверх какой-то эластичной рубашки прямо сейчас треснет вдоль и по шву!

Голосу доктора, совершенно обычному и даже не очень громкому, я даже немного удивился — казалось, что этот невероятный человечище, эта глыба, должен и говорить так же, как выглядит: громко, внушительно и открывать рот исключительно для того, чтобы звать к звездам… И — иногда — принимать пищу.

- Здравствуйте, профессор. Присаживайтесь, - сообщил мне доктор на какой-то немного странно звучащей версии британского. Примерно так, если брать во внимание акцент, мог бы говорить портовый грузчик откуда-нибудь из Норфолка — весомо и даже немного грубо. Короткая фраза звучала полностью понятно, но сам язык казался каким-то низким.

Присаживаться предлагалось на стул, придвинутый к столу. Я зачем-то еще раз оглянулся, снова не увидел неуловимого лаборанта, не дождался ровным счетом никакого внимания от технического персонала, подобрал хвост и уселся со всем возможным удобством.

- Моя фамилия Железо, Григорий Железо. Я — штатный врач-индоктринолог Проекта. С сегодняшнего дня штатный, и, по некоторой информации, именно благодаря Вам. - Речь доктора сопровождалась странным звуком на самом пределе даже моей замечательной слышимости: будто где-то вдали четкими периодами гудел небольшой трансформатор. Периоды совпадали с артикулируемыми словами.

Слушайте, он даже улыбнулся! Открыто, дружелюбно и без сколько-нибудь заметной задней мысли. Так улыбаются дети, и, иногда, советские астронавты, пресс-конференции с которыми регулярно показывают по телевидению.

- Наша с Вами задача, профессор, максимально быстро и качественно обучить Вас советскому языку. Вам это, конечно, и самому известно. - Акцент и манера произносить слова вносили в речь доктора своеобразный колорит, но отторжения не вызывали: я приспособился.

- Занятий у нас будет семь, сегодня первое, оно же — вводное. - продолжил гигантский человек. - Индоктринация — процедура совершенно безопасная и безболезненная. Немного понимать язык Вы начнете сразу же, буквально сегодня. Далее — будем расширять словарный запас и закреплять пройденное.

- Скажите, а как она, эта ваша процедура, вообще работает? - я, несмотря на то, что решился окончательно и бесповоротно, некоторые сомнения испытывать продолжал.

Доктор Железо повернулся к похожей на сушилку машине, возле которой продолжали возиться техники. Мне был явлен профиль, не менее могучий и безупречный, чем перед тем фас, но всматриваться я не стал — немного опасался действия проклятия, да и машина представлялась чем-то значительно более интересным.

- Вот, обратите внимание на аппарат.

Я обратил.

- Вам предстоит занять место в кресле и надеть шлем, после чего — уснуть здоровым, пусть и медикаментозным, сном. Спать будете недолго, около получаса по объективному времени. Внутри, для вас лично, - доктор зачем-то выделил это обстоятельство особой интонацией, - может пройти и час, и день, и даже месяц. Все зависит от структуры нейронных связей Вашего мозга, сопротивляемости воздействию чистого эфира и ментальным волнам второго типа.

Я почти ничего не понял, но покивал умудренно.

- Если Вы опасаетесь машины или просто нервничаете, я могу предварительно наложить на Вас успокоительный конструкт, - предложил товарищ Железо. - Работе установки он не помешает.

- Пожалуй, не стоит, - воспротивился я. - Индоктринация Ваша… Это ведь довольно стандартная процедура, верно? Бояться нечего?

Рассказывать доктору о наложенном проклятье отчего-то не хотелось, как и о том, что, судя по давешнему кошмару, оно, проклятье, уже пытается активизироваться самым неприятным для меня образом. Как на уже имеющуюся мещанину конструктов наложится еще один, я не знал, и проверять не собирался.

Мысль о том, что индоктринация — это, в целом, тоже применение ментального конструкта, причем существенно более сложного, меня в тот момент почему-то не посетила.

- Вообще, внедрение доктрины нового языка проходит тем проще, чем структурнее и системнее мышление пациента, - доктор извлек откуда-то, видимо, из ящика стола, планшет, лист бумаги, и принялся что-то писать простым карандашом. Все три предмета оказались, паче чаяния, совершенно нормального размера: видимо, колоссальные собственные габариты врача никак не влияли на ловкость или точность движений. - Скажите, профессор, считаете ли Вы свое мышление структурным и системным?

Я задумался. Отчаянно хотелось себе польстить, но сам я, как никто другой, знал свою импульсивность, тягу к волевым решениям и привычку начисто забывать неинтересные факты.

- Хорошо, спрошу иначе, - доктор как-то по-своему оценил мое молчание. - Приходилось ли Вам служить в армии?

Вопрос оказался неожиданным и показался неуместным: я задумался еще крепче, чем до того.

Дело в том, что к армии я, конечно, отношения не имел: ни в одной из стран благословляемого Атлантического Запада давно не практикуется принудительный призыв на действительную службу. Представить же, что человек, планирующий выстроить научную карьеру (или получить сколько-нибудь приличное гражданское образование) по доброй воле пойдет в войска, было практически невозможно.

Другое дело, что служба как таковая в моей биографии, все же, случилась: как и каждый житель любого прибрежного хутора Ледяного Острова, юный я проходил матросские курсы на корабле береговой охраны. Корабль носил гордое имя «Тор», был вполне приличного водоизмещения (почти четыре тысячи тонн) и занимался, в основном, тем, что гонял рыбаков по исключительной экономической зоне Исландии.

Курсы длились три месяца, на них нас учили интересному: обращаться с оружием, иногда даже попадая в какую-нибудь плавучую мишень, лихо бегать вверх-вниз по частично обледенелым трапам, пользоваться корабельной радиостанцией, отличать контуры наших и чужих боевых кораблей и даже заклинать не самых сильных духов льда и моря. В общем, если бы какая-нибудь сопредельная держава решила покуситься на нашу треску (а я слабо себе представляю, что в наших территориальных водах еще можно найти), оной державе было бы несдобровать.

- Не в армии, в береговой охране. Но да, служил, - ответил я.

Доктор как-то по особенному сильно обрадовался. Мне, конечно, объясняли и рассказывали, что в СССР каждый молодой мужчина обязательно проходит двух- или даже трехгодичную военную службу, что местное население без особенного пиетета относится к тем, кто не служил, но чтобы это воспринималось настолько всерьез — нет, такого я не ожидал.

- Замечательно! - вербально реализовал свою радость доктор Железо. - Тогда я знаю, профессор, на чем будет основана доктрина!

Я собрался было объяснить, что служба была короткой и необременительной, что вспоминаю я ее без всякой радости и удовольствия, что, наконец, переживать тяготы и лишения, пусть даже и в медикаментозном сне, мне совершенно не хочется… Не успел.

Книга появилась на столе как-то совершенно неожиданно и незаметно: легкое дуновение ветерка и смутный образ, возникший на самой границе восприятия, дали понять, что ее, книгу, все-таки кто-то принес.

Книга была относительно толстой, забрана в твердый переплет светло-красного цвета с желтоватым потрепанным корешком. В верхней части обложки красовался круглый логотип, изображающий земной шар в переплетении колосьев, украшенный изображением перекрещенных инструментов — серпа, молота и развернутого циркуля, и увенчанный сверху пятиконечной звездой: я немедленно узнал герб Советского Союза.

Чуть ниже красовалась надпись, выполненная крупными советскими буквами (прочитать ее в тот момент я не смог), а уже в самом низу, шрифтом мелким до подслеповатости, было написано еще что-то. Мне удалось прочитать только год, если это, конечно, был он — 2002.

- Это Obschevoinskije Ustavy Voorujennykh Sil SSSR, - выдал доктор конструкцию чудовищную, как и весь советский канцелярит, и уточнил: - сборник уставов. Мы с Вами, профессор, возьмем доктрину устава военно-морского флота.

Сама индоктринация запомнилась, как сон, достаточно тревожный, но куда менее страшный, чем снившийся мне днями. Во сне этом, кстати, присутствовали давешние содомиты, или кто-то, на них страшно похожий: росту они были огромного, снабжены дополнительными половыми органами и фиолетовыми щупальцами, каковые похотливо (и не спрашивайте меня, как я это понял) извивались, стремясь меня ухватить или хотя бы дотронутся, а я отмахивался от них колоссальных размеров топором — кажется, тем самым, что вонзил в палубные доски мой славный предок в предыдущем сне.

Пару раз у них это — дотронуться — даже получилось, но меня, как выяснилось, защищал отличный костюм, что-то среднее между космическим скафандром и доспехами средневекового феодала: мерзкие щупальца скользили по броне, не нанося видимого ущерба.

Зато я… Я был невероятно боевит, чудовищно эффективен и даже значительно выше ростом: во всяком случае, одетый в почти такие же, как у меня, доспехи, доктор-индоктринолог Григорий Железо, был мне вровень., только отчего-то не надел шлема: именно так я его и узнал.

Вооружен доктор был невероятной длины цепной пилой, каковой ловко атаковал подступающих извращенцев, иногда распиливая наиболее наглых наискосок и пополам. Еще Железо умудрялся командовать мной, еще парой таких же могучих космических рыцарей, и даже толпой хомо нормального роста, одетых в неубедительные бронежилеты и гротескной формы шлемы болотно-зеленого цвета.

Он командовал, совершенно точно — по советски, и даже ругался громко и вслух, а я удивительно легко понимал все сказанное. Понимал и принимал к исполнению.

В общем, сколько шла та битва с моими потаенными страхами, я в точности не запомнил, но вот она кончилась, как обязательно должно закончиться все плохое.

Я оглянулся в поисках очередного врага, и вдруг понял, что вижу медицинский кабинет — тот самый, из которого (полчаса реального времени назад) отправился на удивительный космический бой.

Все были на своих местах: даже доктор сидел там же, где я его запомнил.

- Однако, профессор, - озадаченно сообщил мне врач. - Предполагать в современном prosveschennom жителе Европы такую лютую ненависть к представителям половых меньшинств и излишеств… - Железо покачал головой. - Не любите sodomitov?

- Никак нет, товарищ доктор! - ответил я, и вдруг понял, что разговор идет на чистом советском языке.

Мы говорили еще несколько минут: о моем боевом сне, об опыте и практике моей недолгой матросской службы, да и просто о вещах отвлеченных и необязательных: погоде, кулинарии, немного даже экономике и политике, под которой я понимал устройство окружающего меня социума.

- Так надо, - сообщил мне товарищ Железо перед началом беседы. - Чем активнее мы с Вами сейчас поговорим, тем лучше запомнится материал. Теория, практика, Вы понимаете.

Я понимал. Понимал я еще и то, что собственно понимание развивалось темпами невероятными: к концу недолгой беседы я понимал уже не два слова из трех, а, скорее, девять из десяти, правда, и лексикон доктор подбирал, очевидно, попроще.

Советский язык — за исключением слов, которых или не было в индоктринированном уставе, или я просто не успел их освоить — дался мне неожиданно легко. Обещанный врач, стало быть, специалистом оказался толковым и знающим, а сам процесс — сложным, но полезным и интересным.

Сказывалось, возможно, и то, что некий профессор уже владел до того европейскими языками, тремя уверенно и одним в ранге ученика: есть же мнение, что сложно выучить только первый иностранный язык, а дальше оно как-то получается само.

- Ладно. На сегодня достаточно, профессор, - врач-индоктринолог перешел на более понятный (мне) и комфортный (для меня) британский. - По лицу Вашему вижу, что Вас мучает какой-то незаданный вопрос. Так не держите в себе, задайте!

Вопросов у меня было существенно больше одного, но задал я, почему-то, именно этот.

- Скажите, доктор, а зачем к Вам сегодня пришли все эти, - лапа моя широким жестом указала куда-то в сторону двери, и, значит, опустевшего уже коридора, - люди? Неужели все они учат язык?

- Что Вы, профессор, конечно нет, - врач улыбнулся в очередной раз, так же приятно и широко, как в предыдущие. - Не язык. Доктрину техники безопасности.