Эпоха второсортных злодеев

Глава 14

— Лифт напоминает мне гроб, — сказал Дарвин. — Тебя запирают в нем и на тросах опускают под землю, и ты практически практически бессилен что-либо изменить.

— Только у гроба нет открывающихся дверей, — заметила я.

И кнопок. И еще лифт, в отличие от гроба, может подниматься и на верхние этажи, и повторять этот маршрут несколько раз в день. Несколько сотен раз в день.

Но я не стала придираться и портить метафору Дарвина. Возможно, он был пафосным придурком, но он был специалистом «Континенталя», а никто не сможет долгое время заниматься тем, чем занимается он, и остаться полностью нормальным человеком. Мне не должно быть дела до его заморочек, пока они не мешают ему охотиться.

Дверцы лифта распахнулись, и мы вышли под землю. В подвал под «Континенталем». В подземные артерии города, полные нечистот и остатков мечтаний и надежд, а также осколков грез, которые мы должны были попирать сапогами. Ну, если быть совершенно точной, то с сапогами у нас не задалось, но я не думала, что осколки грез будут сильно возражать, если мы будем попирать их армейскими ботинками Дарвина и моими кедами.

В дальнем конце подвала Дарвин нашел неприметную дверь, за которой обнаружилась лестница, уводящая на нижние уровни. Мы спустились на несколько пролетов, потом Дарвин отомкнул решетку, нацепил налобный фонарь и потопал куда-то во тьму, разгоняя пищащих от возмущения нашим вторжением крыс.

— Крысы вызывают мое уважение, — пробурчал Дарвин из-под своей маски. — Они живут здесь, во тьме, питаются отбросами, сбегают при первом же признаке опасности, но если загнать крыс в угол, из которого нет выхода, они будут драться. Как бы там ни было, крысы выживают. Всегда. Хочешь жить долго? Будь, как крыса.

— Ты тоже сбегаешь при первых же признаках опасности? — поинтересовалась я.

— Нет, — сказал он. — Я — крысиный волк. Ты знаешь, как растят крысиного волка?

— Все знают, — сказала я.

— Тогда ты понимаешь, о чем я говорю, — сказал он. — Я взращен на крови. Мои клыки обагрены ей, мои руки омыты ею, мои ноги привыкли наступать на ее лужи…

Надеюсь, он говорил не о крысиной крови. Хотя… Ну, о чьей бы крови ни шла речь, это было довольно мрачное описание, и я надеялась, что он все же преувеличивает. По крайней мере в той части, где речь идет о лужах и клыках.

Хотя…

— Ты, случайно, не вампир? — не знаю, принимает ли «Континенталь» нежить в свой элитный клуб убийц, но почему бы и нет? Может быть, ребята тоже выступают за равные права для всех.

— О, нет, я не люблю Солнце, но и не боюсь его, — сказал Дарвин. — И я не нуждаюсь в чужой крови, чтобы продолжать свое существование. Мне доводилось убивать вампиров. А тебе?

— Нет, — сказала я. — Но я присутствовала при смерти одного или двух. И знала парня, который умел их убивать.

— Я знаю, — сказал он. — Гарднер.

Конечно же, он наводил справки обо мне, когда получил заказ на эту работу, а «Континенталь» — это закрытый клуб, где все друг о друге знают. Или могут узнать, приложив для этого минимальные усилия.

Но подземные туннели под Городом были последним местом, где я хотела бы говорить о Реджи, а Дарвин, наверное, был последним человеком, с которым я хотела бы это обсуждать.

Если бы я в принципе хотела это хоть с кем-то обсуждать.

Ну, с кем-то кроме тебя. Вот ты — идеальный собеседник. Ты всегда готова меня выслушать, ты никогда ничего не говоришь, и, по большому счету, тебя не существует.

Ты — всего лишь свидетельство моего безумия.

Наверное, настоящие проблемы у меня начнутся в тот момент, когда ты начнешь мне отвечать.

— Мы не знакомы, но я слышал о нем, — сказал Дарвин. — Он тоже волк, как и я.

Я решила расценивать это, как комплимент Реджи. Как похвалу, которую один профессионал может дать другому. Даже если Реджи на самом деле отец моего ребенка, после рождения лучше держать его подальше.

По моим прикидкам, мы прошли под землей пару кварталов, прежде чем Дарвин остановился рядом со старой металлической лестницей, ведущей наверх. Он постучал по ней рукой, вызвав целый дождь ржавчины.

— Здесь мы выйдем на поверхность, — сказал Дарвин, сунул руку в карман и протянул мне медицинскую маску в индивидуальной упаковке. — Надень это.

— Мне кажется, здесь внизу было куда больше риска вдохнуть что-нибудь нездоровое, — заметила я.

— Здесь, внизу, нет Большого Брата, — сказал Дарвин. — Но наверху у него множество глаз, и все они могут искать тебя.

А, ну да.

У нас же тут охота внутри другой охоты, и где-то я хищник, а где-то дичь, поэтому лишняя осторожность не помешает.

Я поймала себя на мысли, что начала думать в терминах Дарвина, и эта мысль не пришлась мне по душе. Стоит впустить в свою голову одного психопата, и ты не заметишь, как их там сразу же соберется целый отряд.

Мне ли не знать…

— Куда ведет эта лестница? — спросила я.

— Наверх.

— Я понимаю, что наверх, но куда именно?

— В небольшой переулок, в котором в это время суток нет никого, кроме торговца наркотиками и, быть может, одного из его клиентов, стремящегося купить забытье за пригоршню долларов, — сказал Дарвин. — Эта публика не любит привлекать к себе внимания, и не станет поднимать шум.

Мы поднялись по лестнице, а потом Дарвин продемонстрировал высокий уровень своей физической подготовки и одной рукой отодвинул крышку канализационного люка. Мы выбрались на поверхность, и я убедилась, что у торговца наркотиками сегодня выходной. По крайней мере, в поле видимости не наблюдалось ни его, ни его клиентов, ищущих забытье за пригоршню долларов.

В переулке стояла машина. Какой-то древний седан еще из тех времен, когда машины делали из железа, а не из пластика. Он был настолько пыльный, что я не могла различить цвет, в котором он вышел с завода. Или цвет, в который его покрасил кто-то из предыдущих владельцев.

Дарвин разбил водительское стекло затянутым в перчатку кулаком. А я-то уж подумала, что это его машина…

— Садись, — сказал он, вырывая из-под руля клубок проводов и зачищая пару швейцарским армейским ножом. Вместо сидений впереди был установлен трехместный диван, и я уселась у окна.

Двигатель заревел… ну, зарокотал. Когда мы двинулись с места, я услышала стук под днищем, и от машины что-то отвалилось. Наверное, в Городе можно угнать машину и посвежее.

— Мы точно доедем на ней до места? — спросила я.

— Нам недалеко, — сказал Дарвин.

— Это обнадеживает.

Мы выбрались на более оживленную улицу. Это был не самый благополучный район, и большинство торговых точек уже закрылось, спрятав витрины за стальными щитами, и люди, которые бродили по тротуарам, были не самыми добропорядочными жителями Города, и среди них вполне могли бы найтись охотники за легкими деньгами. Но никто из них не обращал внимания на тот хлам на колесах, внутри которого мы находились.

— Свою первую машину я угнал, когда мне было двенадцать, — сказал Дарвин.

— Захотелось покататься?

— Захотелось переехать драгдилера, из-за которого у моей знакомой случился передоз забытья, — сказал Дарвин.

— И что случилось? — спросила я и тут же об этом пожалела.

Еще до того, как он начал отвечать.

— Я размозжил его о стену, — сказал Дарвин. — И смотрел, как он умирает в луже крови, пытаясь запихнуть кишки обратно в свой живот. Слышал его предсмертные крики, видел его последний вдох. Видел, как смерть забрала его, как перестало биться его сердце и остекленели его глаза.

— У тебя было тяжелое детство.

— У тех, кто рос на улице, детства не было, — сказал Дарвин.

Понятно, почему он такой мрачный. Он позволил детскому травматическому опыту оказывать влияние на всю его жизнь, и если я не хочу такой же участи собственному ребенку, то надо позаботиться, чтобы он рос не на улице.

Или хотя бы на какой-то другой улице.

Мы въехали в более приличный район, и я опасалась, что здесь наша машина начнет привлекать внимание. Но прежде, чем на нас бросили свой взгляд копы или кто похуже, Дарвин припарковал машину возле многоквартирного жилого комплекса.

— Здесь нет консьержа, и это облегчает нам работу, — сказал Дарвин.

— Но здесь наверняка есть сигнализация.

— Я о ней позабочусь. И о камерах слежения тоже, — что ж, когда дошло до дела, его речь стала куда более сдержанной и менее метафоричной.

Мы поднялись на третий этаж. Дарвин остановился около искомой двери, поводил рядом с ней каким-то прибором, а потом вскрыл замок набором отмычек.

Мы вошли внутрь.

— Идеальное время, — сказал Дарвин. — Если он не зайдет в какой-нибудь бар пропустить стаканчик с коллегой по работе, то будет дома в течение получаса. Здесь мы его и встретим.

Я обошла квартиру. Две комнаты, небольшая кухня, ванная. Типичное жилище холостяка.

Холодильник, забитый коробками с купленной на вынос едой, несколько бутылок пива, контейнер с молоком. В ванной только одно полотенце, одинокая зубная щетка в стакане, на полке только мыло и шампунь. В шкафчике за зеркалом внушительный набор болеутоляющего и снотворного.

Грустное зрелище. Совсем, как у меня дома в те времена, когда у меня еще был дом.

— Люди скучны, — сказал Дарвин. — Жалкие в своей обыденности, в своем маленьком убогом мирке, который они пытаются выстроить внутри своих жилищ. Снаружи они могут строить из себя кого угодно, притворяться успешными адвокатами, блестящими хирургами, доблестными спасателями, хитроумными политиками. Но приходя домой они сливаются в серую безликую массу, тут же утрачивают даже толику иллюзии своей индивидуальности. Посмотри вокруг. Дизайнерский ремонт с «Пинтереста», мебель из «Икеи», купленный на рождественской распродаже телевизор на полстены. Хозяин этой квартиры придет с работы, разогреет купленную в соседней китайской забегаловке еду, возьмет из холодильника бутылку пива и усядется на диван с непроизносимым названием, протирая очередную дырку в дешевом кожзаменителе, включит какое-нибудь тупое ток-шоу и будет пялиться в экран, пока не придет время идти спать. Или, может быть, поиграет немного на приставке, принеся очередную жертву алчным игровым корпорациям, зарабатывающим на поставленном на конвейер эскапизме, на выходе из этой реальности в мир иллюзий, который, по факту, ничем не лучше настоящего. И для чего все это? Для чего этот бессмысленный бег по кругу?

— Некоторые называют это жизнью, — сказала я.

Дарвин фыркнул.

— Они что угодно назовут жизнью. Чавканье в болоте — это тоже жизнь, да?

— Не всем же быть волками, — сказала я.

— Но мы живем во время волков, — сказал он. — Если ты не охотник, то ты дичь. Если ты не хищник, то ты жертва. Смерть пожнет всех нас, смерть придет за каждым, но на том свете мне хотя бы не будет стыдно за то, что я бездействовал. Что позволял другим принимать решения за меня. Что тратил свое время вот на это, на попытку создать иллюзию, что я такой же, как все. Что пытался быть нормальным, потому что быть нормальным — это значит быть винтиком в огромном механизме, забирающем у человека свободу воли.

Я не стала ему напоминать, что он тоже является частью системы, и что решение отправиться сюда было не его собственным, что на эту работу его подрядило руководство «Континенталя». Если он хочет считать себя бунтарем, идущим против всех, то и черт бы с ним. Мне с Дарвином детей не крестить, я надеялась вообще не встречать его после этого вечера.

Мы оба жили в мире, полном насилия, но, в отличие от него, я не считала это нормой.

Порывшись в холодильнике, Дарвин отогнул нижний край маски, выудил из коробки кусок холодной пиццы (кажется, изначально это были «четыре сезона» и ему досталась осень) и впился в него зубами.

Подбородок у моего спутника был покрыт темной щетиной примерно трех-четырехдневной выдержки.

Я заметила, что Дарвин так и не снял перчаток. Я тоже старалась ни к чему здесь не прикасаться, хотя это и было глупо. Если дело дойдет до стрельбы… Надеюсь, что не дойдет.

— И ты должна понимать это не хуже меня, — сказал Дарвин. — Ведь ты тоже волк.

— Я просто по-другому смотрю на некоторые вещи, — сказала я. — В обыденности есть своя прелесть.

Он фыркнул.

— За головы любителей обыденности не назначают награду в пять миллионов, — сказал он. — Мне известно, какую услугу ты оказала «Континенталю», что наше руководство отказалось от этого контракта. Но что ты сделала, чтобы заслужить этот контракт?

— Скорее, речь идет о том, чего я не сделала, — сказала я.

— Нарушенные обещания?

— Только если в очень переносном смысле, — сказала я. — Потому что я Тайлеру Пирпонту ничего не обещала.

— И что ты будешь с этим делать?

— Я пока не решила. Стараюсь решать проблемы в порядке их очередности.

— И наш сегодняшний визит…

— Это про другое, — сказала я. — С Пирпонтом никак не связанное.

В кармане завибрировал телефон, выданный мне Алексом. Что ж, этого следовало ожидать.

— Привет.

— Я отследил твою геолокацию, Боб. Какого черта ты там делаешь?

— Наношу визит вежливости, — сказала я.

— И это никак не могло подождать?

— Нет.

— Черт побери, ты могла хотя бы предупредить, — сказал он. — Толпа убийц ждет тебя возле отеля.

Я посмотрела на часы. Срок ультиматума, выдвинутого Ангелами Адской Кухни, должен был истечь с минуты на минуту.

— Наверное, хорошо, что я оттуда выбралась, — надеюсь, Пух и его ребята не настолько отморозки, чтобы помогать службе безопасности отеля отстреливаться от уличных банд.

— Ты в безопасности?

— Да, вполне.

— Ты одна?

— Нет, не вполне.

— Оставайся там, мы будем через десять минут. Какой этаж?

— Алекс, если вам так уж не терпится меня охранять, оставайтесь на улице, — сказала я. — Я спущусь к вам, как закончу.

— Боб…

— Это важно, Алекс, — сказала я. — Мое дело здесь важно, и не только для меня.

— Я перезвоню. Мы выдвигаемся, — сказал он и повесил трубку.

Я убрала телефон.

— Бравая кавалерия спешит на помощь? — спросил Дарвин. — Зачем тебе я? Почему ты сразу не связалась с ними?

— Потому что они охотники другого типа, — сказала я. — Не волки, а волкодавы.

— Твои бывшие сослуживцы? Цепные псы на службе коррумпированного города?

Мне не понравилось, как это прозвучало, но кто-то же должен защищать обычных людей от таких, как Дарвин. Или от таких, как… я?

— Шаги, — сказал Дарвин. — Это он.

Как, черт побери, он мог это утверждать? Тут два десятка квартир на этаже.

Но я решила довериться его чутью, или что он там еще использовал, и села в кресло, стоящее в темном углу. Рядом был торшер, я видела такие в «Икее», когда ходила туда в прошлой жизни, так что в любой момент я могу включить его и пролить свет на свою персону, сделав свое появление еще более театральным.

Дарвин скрылся в прихожей.

Я услышала, как в замочной скважине проворачивается ключ (он шел не слишком гладко, видимо, сказалось то, что Дарвин до этого пошурудил там отмычкой), как открывается дверь. Как Дарвин наставляет на хозяина свою пушку я, конечно же, не слышала. Зато его хриплый голос донесся до меня довольно отчетливо.

— Не дергайся, агент. Веди себя тихо, и, быть может, у тебя появится шанс пережить сегодняшний вечер. И те тянись за своим пистолетом, я куда быстрее тебя, поверь.

— А ты кто такой? — поинтересовался хозяин квартиры. — Если это ограбление, то ты, наверное, ошибся адресом. Вандербилты живут двумя кварталами севернее.

— Мне не нравятся люди, которые пытаются сохранить свое чувство юмора в критических ситуациях, — сказал Дарвин. — Напускная бравада тебе не к лицу, агент, и не стоит строить передо мной героя.

— Ты уже дважды назвал меня агентом, из чего я делаю вывод, ты знаешь, кто я такой и на кого работаю. И тебе не страшно?

— Мне никогда не бывает страшно, — сказал Дарвин. — Страх — это то, что я внушаю, но не то, что я когда-либо испытывал.

— Ясно. Очередной железный и несгибаемый. Но мы все еще беседуем, значит, ты пришел сюда не за моей жизнью. Так что же тебе надо?

— Кое-кто хочет с тобой поговорить.

— Могли бы просто позвонить на работу, но я уже вижу, что ты из тех парней, которые не любят простых решений, — вздохнул хозяин квартиры. — Полагаю, теперь ты скажешь, что мы с тобой должны отправиться в долгую поездку по ночному городу, ты будешь за рулем, а у меня на голове будет мешок?

— Все будет не настолько сложно. Проходи в комнату.

— Приятный сюрприз, — они вошли в комнату, я сняла маску и щелкнула выключателем торшера.

— А вот и второй сюрприз, — сказала я. — Привет, Ленни.