Эпидемия. All Inclusive

Глава 3. Сергей

Высокая назвалась Викой, светленькая Мариной. Обе живут почти в Москве, в поселке каком–то, на «Зэ». То ли Бутово, то ли Мытищи - не расслышал, да и не вдавался, зачем оно мне? Работают в Москве, естественно. Обе приезжие, Марина из Саранска, а Вика из Ярославля.

– Ярославль, красивый город, – лениво ковыряясь в макаронах и придерживая пластиковую крышку миски небесной пайки, все норовящую свалиться, вспомнил я. – Как то туда все собирался по делам, да так и не получилось. Зато картинки посмотрел на Яндекс панорамах.

– Красивый, да, – кивнула Вика, поджав губы.

– Хочу переехать в такой город. Чтобы в центре дома старинные, кремль или крепость. Псков может, Новгород или Ярославль… – хоть о Ярославле я не думал про переезд, рассматривал только северо–запад, но решил польстить Вике.

– И зачем? – взгляд ее вмиг похолодел.

– Как зачем? Жить, – удивленно посмотрел я на нее, пожав плечами.

– Жить… – уголки губ ее чуть опустились, а сквозь симпатичное вроде лицо проступила гримаса, в которой угадывалась смесь ненависти и отвращения: – Там жизни нет… ни работы, ничего.

Светленькая Марина исподлобья глянула на подругу и вернулась к осторожному обращению с макаронами. С непривычки она, уже чуть не уронив пару раз то ложки–вилки пластиковые, то булочку из обеда, все больше помалкивала, поглядывая на нас. В их паре явно инициатива высокой Вике принадлежит, она говорит и спрашивает больше, а эта все помалкивает. Может лесбиянки? Хотя нет - присмотрелся я к темненькой, хоть лицо и грубых черт, но и брови подведены и губы накрашены. Вообще, при первом взгляде на них, решил, что обе молоды, может даже помладше меня, а присмотрелся за пару часов и думаю, что им к тридцати уже близко. Что–то, а возраст определить для меня сложно. У меня такая шкала для девушек внешне привлекательных – те, кто под статью, дальше двадцать пять плюс минус, и третья группа сорок плюс.

– Как это жизни нет? – с трудом все-таки проглотив кусок мышечной ткани курицы, посмотрел я на Вику, – мне казалось, Ярик такой светлый, красивый город. Тысячелетняя история, там по улочкам идешь, наверное, и дыхание древности чувствуешь!

– Сережа, я повторяю тебе, там работы нет. Ничего нет! Тупик в тысячелетней древности, – выражение лица у Вики уже не такое ощеренное, но в словах я с удивлением услышал ненависть к городу. Да, расставались они явно не с большой приязнью.

– А зачем работа, когда деньги и так есть? – натурально удивляюсь я, наивно похлопав глазами. Тут же отмечаю, что взгляд Вики коротко метнулся на мою руку. Проверить, не появилось ли там кольцо на пальце. Марина то более простая девушка - и улыбается непосредственно и смеется искренне, а эта все вопросы с прицелом. А откуда сам? А, из Питера. Давно там живешь? На метро не ездишь, а на чем? А какая машина?

– Марин, а Саранск старый город? – спросил я, и тут же пожалел: если Вика так на Ярославль среагировала, то что сейчас с Мариной будет? Когда название ее родного города на вкус пробуешь, сразу как–то… Саранск. Непривлекательное название. Тут же всплывают ассоциации – Саранск, столица зон, Мордовия… Мордор.

– Старый, – кивает Марина, но в ней ни следа озлобленности, как у Вики, – даже очень.

– А очень это сколько? – спрашиваю я.

– В тысяча шестьсот сорок первом году основан, – поясняет Вика.

– Вау, – искренне удивляюсь я, и качаю головой, – прикольно! Старше Питера!

– Да, – кивает Марина, гордая за свой город, – Сереж, а ты на какой курорт летишь?

– В Маххамет, а вы?

– Мы тоже, – улыбается Марина.

– Прикольно, я машину в прокате заказал, может заеду к вам, покатаемся вместе. А что за отель у вас? – заезжать к ним не собираюсь, просто из вежливости спросил.

– Роял Жасмин, – глянув на Вику, будто стесняясь, поясняет Марина.

«[Вот ведь неудача]», – мелькает у меня мысль.

– О как, – это вслух, – я тоже туда.

– Здорово! – искренне улыбается Марина.

Ну да, здорово. Только я тут столько вам, подруги, лапши на уши навешал, главное вспомнить теперь, что плел. И вливал еще в таком плане, что сам круче яиц, выше гор и бабла у меня столько, что лопатник чуть не лопается, складывать уж некуда. А у самого шесть сотен долларов всего с собой и кредитка на всякий случай. Вот ведь, обычный вопрос при знакомстве в самолете: «А ты в какой отель?», прозвучал только сейчас. Мне–то не интересно было, в какой девчонки отель, я с ними общался так, время скоротать, да чтобы отвлечься, когда самолет потряхивает в турбулентности. У меня ведь даже от малейших вибраций в воздухе яйца от страха готовы в задницу спрятаться.

По мере приближения к месту назначения, как обычно у меня, к посадке страх начал уходить, уступая место облегчению. Все, почти прилетели. Даже если [упадем], то и [черт] с ним, зато скоро.

– Уважаемые пассажиры, говорит капитан… – раздался голос в салоне. Смотрю в иллюминатор – вдалеке, в темноте ночи, видна желтая, подсвеченная живыми огнями полоса побережья.

– …просьба ко всем занять свои места, спинки кресел привести в вертикальное положение и застегнуть привязные ремни, – заканчивает свое обращение капитан. Я смотрю на соседок, которые с интересом пялятся в иллюминатор.

– Самое опасное в полете – это взлет и посадка, – тоном знатока сообщаю я подругам, – а мы еще в начале салона, а это самые опасные места.

Да–да, девчонки, давай бояться вместе!

Но, вопреки всем моим страхам, ничего при посадке не происходит. Плавно коснувшись колесами полосы, наш маленький Боинг еще долго рулил по подсвеченному желтыми с белизной огнями аэропорту. На выходе из самолета почти все не сдерживают возгласов – после кондиционированного салона в прогретый воздух южной ночи выходишь, будто в баню. В пустынном здании аэропорта заполняем карточки, которые нам выдали стюардессы на выходе из самолета – для многих это архисложная задача, потому что пояснения под полями на заполнение написаны только на арабском и на французском.

– Что за говняная авиакомпания! – возмущается рядом со мной женщина, на коленке заполняющая твердый прямоугольник бумажки - все столы стойки уже заняты. – В прошлый раз нам еще в самолете эти карточки выдали, и заполнить помогли! – женщина глядит на меня, я киваю – действительно, авиакомпания не айс.

Помогаю помочь заполнить карточки подружкам. Особо не парюсь, все равно эти карты нигде не читают.

– Руссо бандито! – шутит араб за стойкой, штампующий мой паспорт, не подозревая даже степени своей правоты. А может профи, по лицам угадывать умеет.

– Сема, сышь, так мы в Африке? – мужик на соседней стойке говорит, не смущаясь тем, что Сема не рядом, а за ограничительной линией стоит.

– В Африке, епта!

– Сема, так какого [черта] тогда это не негр? О–о! Скалится, чует, что за него говорят!

– Ты [жестко упал], откуда тут негры?

– Сам ты [жестко упал], тут же [вот] Африка, [бить-колотить]!

– Здесь арабы [на конец], какие негры?

– Сема, я [ничего] не понял! Какие в [нору] арабы, мы в Африке [сильно бить] ее, или не в Африке?

Я, как и несколько человек вокруг, слегка улыбаюсь, слушая эту искреннюю в своих эмоциях беседу. Забираю паспорт и иду багаж получать. Помогаю снять с ленты чемоданы подружкам и, сориентировав их в сторону выхода, отправляюсь в туалет. Прыгая на одной ноге, снимая джинсы, решаю, что в следующий раз переоденусь еще перед вылетом. Если самолет разобьется, какая мне разница, в чем буду? Зато по прилету удобней на порядок.

Выхожу из сортира преобразившимся – белые найковкие шорты ниже колен, белые кроссы и черная обтягивающая майка. Настоящий южный мачо! – вижу в стекле свое отражение. Волосы у меня черные и сам я смугловат. Не брился уже пару дней, так что еще прокоптиться на солнышке и местный уличный бомонд меня за своего будет издалека принимать. Если не в шортах, конечно, буду - арабы ведь в шортах не ходят.

Выйдя из аэропорта, с удовольствием вдыхаю незнакомый воздух, который пахнет Африкой.

- Айм лавин ит! – пора по-английски говорить. – Мазафака!

Английский я не знаю, правда, но усиленно учу каждый раз, когда в заграницы прилетаю.

Широко улыбаюсь сам себе и выдвигаюсь вдоль стеклянной стены терминала в сторону огромной пустой стоянки. Там виднеются лишь несколько автобусов, с раскрытыми для приема чемоданов боковинами. Я притормаживаю – что–то слух коробит, не могу понять. Прислушиваюсь, вот оно – сирены завывают вдалеке, почти на пределе слышимости.

«И что такого, что сирены завывают?» – спрашиваю сам себя.

Задумался. Прислушался.

Наконец понял – сразу с нескольких сторон сирены. [Вот ведь неудача], а не очередная ли у них тут революция?

На улицу из аэропорта выходит то ли летчик, то ли охранник в синей форме и закуривает. Кожей смугл, местный вроде. Присматриваюсь, эмоций на лице волнительных не написано, спокойный как танк. Ну ладно, если что за нами Москва и батяня комбат. А если что и случится так спасатели на стреме - судя по новостям первого канала, их кашей не корми, дай слетать куда–нибудь. Вот и пусть, если что, мое нетрезвое тело отсюда вытаскивают.

– Комбат–батяня, батяня комбат! – [черт], вспомнил на свою голову, иду теперь и напеваю - не отвяжется мелодия.

Шагаю с чемоданом по центру дороги, не парясь. Сзади светит ярким светом, оборачиваюсь – микроавтобус подъезжает. Отхожу, пропуская, а он прямо передо мной тормозит. Выругавшись, чуть было не ткнувшись в задние двери, я обхожу его по дороге. Слышится суетливый картавый гвалт, походу французы приехали. Мельком осмотрел вывалившуюся из микроавтобуса толпу - вроде да, французы. Чернявые, кучерявые, носы орлиные, на армян похожи. На гасконцев, вернее.

– Мсье! Мсье! – кричит мне один из них, подбегая, и начинает шпарить на своем. Кроме гортанного фирменного говора, вообще ничего расслышать не могу.

– Братан, [ничего] не понимаю! – смотрю ему в глаза, – Спик инглиш!

Гасконец начинает барабанить на инглише. Красавец - два языка знает, может больше даже, не то, что я. Хотя сейчас я кое–как различаю знакомые слова – флайэвэй, дэнжерос, гоу аут.

– Сорри, браза, ай донт андестенд. Спик рашн?

– Рашн?! Рашн?! – гасконец выпячивает губы и делает пассы руками над головой, надувая щеки. К нему подбегают двое и теребят за плечи, а потом и вовсе тянут за собой.

«Мир, смерть» - слышится мне в его криках.

– Peace? Death? – усиленно стараюсь, будто на уроках в восьмом классе, который я так до конца и не закончил, воспроизвести акцент.

– Ноу, ноу, – гасконец все машет руками и уже утаскиваемый своими спутниками, вдруг кивает бешено, – деас, еа, деас! Анд питс деас! Гоу эвэй, ту Раша! Питс деас хиа! – орет он мне, теребя ногами в воздухе – спутники торопливо его едва не несут к стеклянным дверям терминала.