Движение

Лестер-хауз полчаса спустя

— В этой стране, да будет вам известно, есть негласное правило, которое соблюдают и виги, и тори: не привлекать к политике толпу.

— Я не знала, — ответила принцесса Каролина. — Наверное, потому, что правило негласное.

За недели, проведённые в Лондоне, её английский заметно улучшился.

— Без сомнения, когда ваше королевское высочество будет повелевать мирной и счастливой Британией, правило будет соблюдаться неукоснительно, — продолжал Даниель, — как соблюдалось по меньшей четверть столетия.

— За исключением времени парламентских выборов, — вставила герцогиня Аркашон-Йглмская.

— Естественно, — сказал Даниель, — а также церковных поджогов и убийств. Однако я не убежден, что оно будет соблюдаться сегодня. По обе стороны раздела виги-тори я наблюдаю пугающий недостаток осмотрительности. Положение Болингброка сейчас и невероятно высоко, и крайне шатко. Он подобен человеку, который почти влез на стену, цепляясь за неё ногтями, и уже видит место, где сможет встать — но и опасность рухнуть на камни внизу для него велика, как никогда. Он будет хвататься за что угодно, лишь бы не упасть. Что мешает ему нарушить правило касательно толпы?

Они сидели в помещении Лестер-хауз, которое, эпохи назад, на чертежах архитектора, возможно, звалось Гранд-салоном. К тому времени, как штукатурка высохла и въехали Стюарты, оно стало просто салоном. По современным меркам это был скорее чулан. Никакой ажурной лепнины в стиле рококо. Потрескивающие деревянные панели того оттенка коричневого, который темнее чёрного. Окна, выходящие на Лестер-сквер, забили ставнями — их нельзя было отличить от панелей, если не простукать. Тем не менее Элиза, судя по всему, любила эту тёмную каморку, и Даниель вынужден был признать, что тревожными вечерами такие помещения по-своему уютны.

— О толпе часто говорят, но никто её не видел, — заметила принцесса.

Иоганн фон Хакльгебер и Даниель Уотерхауз разом набрали в грудь воздуха и открыли рот, чтобы объяснить её неправоту. Впрочем, оба помедлили, уступая другому право говорить, так что следующим вновь раздался голос Каролины.

— Вы готовы поведать мне ужасы, от которых кровь застынет в моих жилах, — сказала она. — Однако я нахожу само понятие противным философии. Доктор Лейбниц много размышлял о коллективных сущностях, как, например, стадо овец, и пришёл к выводу, что их следует рассматривать в качестве совокупности монад. Все они — индивидуальные души. Толпу измыслили умы, ленящиеся воспринимать их в таком качестве.

— И всё же я видел толпу, — возразил Даниель. — Можно сказать, я ею был.

— Тем не менее вы — один из умнейший людей, созданных Богом, — отвечала Каролина. — Это доказывает, что концепция толпы ошибочна.

— Я познакомился с толпой в тот день, когда за голову Даппы объявили награду, — сказал Иоганн фон Хакльгебер. — Состоящая из индивидуальных душ, она меж тем обладала коллективной волей.

— Пфуй!

— Вы сможете обсудить это с доктором в Ганновере, — вмешалась Элиза. — У нас есть более насущные дела. Иоганн, в тот день, когда арестовали Даппу, толпу распалили объявления о поимке, напечатанные Чарльзом Уайтом. Чем Болингброк может подстрекнуть толпу сейчас?

— Поймите, ваша светлость, в толпе девяносто человек из ста — обычные преступники, которым довольно малейшего повода для бесчинств, — сказал Даниель. — Они как грубый порох в ружейном дуле. Он воспламеняется от тонкого пороха на полке. Другими словами, один провокатор, движимый партийной ненавистью, может заразить остервенением десять или сто подонков. Болингброк поставит застрельщиков на улицах и площадях. Чтобы науськать их — поджечь порох на полке, — достанет любого мелкого скандала или происшествия. Например, можно объявить, что в Лондоне есть ганноверские шпионы.

— Я поняла, — сказала принцесса, — как глупо мне было сюда приезжать.

— Ничуть, потому что, приехав сюда, вы, возможно, спаслись от убийц, подосланных де Жексом, — отвечал Даниель.

— Было бы глупо приезжать, — подхватил Иоганн, — не приготовившись к сегодняшнему вечеру.

Говоря, он посмотрел матери в глаза. Элиза встала.

— Мать и сын мудро всё устроили, — сообразила Каролина, — покуда глупая принцесса тешилась своим озорным приключением.

— Так было и будет, пока есть монархи, — отвечала Элиза. — Вы сможете отплатить нам за труд, свершив то, что не в нашей власти.

— Легко сказать, — проговорила принцесса. — Сейчас, что я могу…

— Вы можете спастись бегством, — сказала Элиза, — согласно давней и почтенной традиции. Елизавета, Карл II, Людовик XIV, Зимняя королева — все когда-то бежали, спасая свою жизнь, и все — успешно.

— У Якова II вышло худо, — задумчиво произнёс Даниель. Потом, чтобы не портить людям настроение, добавил: — Но вы сделаны из другого теста.

— К тому же в отличие от него у принцессы есть друзья и план действий, — сказал Иоганн, — хотя она об этом не знает. Чтобы его запустить, мне достаточно одного слова. Таков ваш совет, доктор Уотерхауз?

На Даниеля возлагали трудный выбор. В молодости сознание ответственности его бы парализовало. Однако решения стали даваться ему куда легче с тех пор, как он привык к мысли, что давно должен был умереть.

— О, вам всенепременно надо бежать, — сказал он. — Но прежде мне хотелось бы перемолвиться словом с её светлостью, если план это дозволяет.

Элиза улыбнулась.

— План требует, чтобы первым делом Иоганн и Каролина сменили платье, — сказала она, движением век разрешая им выйти из комнаты. Иоганн повернулся и, не глядя, отвёл руку назад. Ладонь Каролины скользнула в неё, как сокол, падающий на дичь. Так они и вышли: он — устремлённый вперёд, она — плывя величаво, как приличествует её сану. В прилегающей комнате Иоганн начал по-немецки отдавать распоряжения людям, тихо ожидавшим там четверть часа с прихода Даниеля. Один заглянул в «салон», почтительно кивнул Элизе, сверкнул на Даниеля глазами и захлопнул дверь так резко, что все панели в доме отозвались потрескиванием.

— Вы со мной наедине, — заметила Элиза. — Сценарий, часто воспеваемый поэтами в клубе «Кит-Кэт».

Даниель улыбнулся.

— Если бы они воспевали нашу встречу, то уподобили бы меня Титону, который получил вечную жизнь, но не вечную молодость, и от старости, усохнув, превратился в сверчка.

— В качестве уловки ваша скромность хороша, — сказала Элиза. — Я вижу, как она должна действовать на молодых, тщеславных и плохо вас знающих. Мне, знающей вас хорошо, она неприятна. Прошу вас говорить прямо, не льстя мне и не уничижая себя; у нас мало времени.

Даниель глубоко вдохнул, как человек, которого только что окатили ледяной водой. Потом сказал:

— У меня к вам новость касательно Джека Шафто.

Теперь пришёл Элизин черёд ахнуть. Она так быстро повернулась к Даниелю спиной, что хлестнула его юбкой по ногам, затем отошла и села на скамью между двумя забитыми окнами. Даниель остался стоять к ней боком, чтобы не видеть её вспыхнувшее лицо.

— Я полагала, что вы его преследуете. Как…

— Преследую и поймаю, — отвечал Даниель, — что не помешало Джеку, при его уме, подстроить так, чтобы я услышал некие слова, предназначенные для вас.

— И что это за слова, сэр?

— Что всё, сделанное им за последнее время, сделано из любви к вам.

— Очень странный способ выказать любовь, — возмутилась Элиза. — Чеканить фальшивые деньги по указке французского короля и взрывать людей!

— На деле он никого не взорвал, — заметил Даниель. — Что до французского короля, некоторые напомнили бы, что он также сеньор Аркашонов.

— Спасибо за напоминание, — проговорила Элиза. — Это все его слова?

— Что он любит вас? Да, кажется, так.

— Что ж, если поймаете его, передайте ему мой ответ, — сказала Элиза, вставая. — Решение, которое он принял на амстердамской пристани, необратимо; чтобы в этом убедиться, довольно взглянуть на то, чем стал Джек через тридцать лет — всё можно было предсказать по его тогдашнему выбору.

— У меня есть основания полагать, что сейчас Джек хочет измениться, — произнёс Даниель, — так, как даже вы не могли предвидеть.

— Так поступил бы молодой Джек, который, должна признать, был мечтателем, — сказала Элиза. — Жалкая мразь, в какую он превратился, на это не способна.

— Никогда ещё стальная, утыканная шипами перчатка не бывала брошена с такой резкостью. Я еду в таверну «Чёрный пёс», — Даниель отвесил учтивый поклон, — и, если судьба сведёт нас с Джеком, передам ему ваш вызов.