Другие правила

Глава 15 МАРС, СТАНЦИЯ «СОАМ»

Караван вездеходов, растянувшись на добрых полкилометра, медленно втягивался в устье широкого Ленточного каньона. Желтые песчаные танки гремели и лязгали меж изветрелых, угольно-черных скал, где металось басистое эхо, и нещадно коптили пылью.

Изрыже-красноватый прах клубился, повисал над танками плотной непроглядной тучей, заволакивая отвесные стены каньона, наплывавшие из красноватых потемок, и медленно оседал в лучах прожекторов на изгибистые дюны. Прах к праху.

Жилин ехал в голове каравана, в танке-транспортере типа «Ирбис». За пультом, опустив толстые красные пальцы на клавиши, сидел Руслан Алишеров. Он был невозмутим и величествен, а на его жесткое, плоское лицо так и просилась боевая раскраска.

Жилин пригнулся, чтобы не стукнуться головой об обивку низкого потолка, и просунулся в кабину.

— Долго там еще?

— Скоро уже! — быстро обернулся Руслан. — Если б сразу сели да поехали, — сказал он, будто оправдываясь, — а то, считай, весь день потеряли!

— Лучше не напоминай… — проворчал Глеб.

Добровольцы сильно припозднились с выездом. Пока дождались начальника космодрома, пока ругались со старшим инженером, вечерняя заря добагрянела и на небе зазвездило.

— Вот тебе и «взвейся-развейся!» — бурчал Руслан. — Как веселиться, так все на месте, а как поработать — никого не дозовешься… Ну, неужели нельзя было все еще с утра подготовить?! Знали же, что «Бора» на подлете! Нормальные люди спать уже ложатся, а мы все никак не раскачаемся…

— Э, э, не газуй! — встревожился Жилин.

Транспортер вздыбился, завис и тяжко ухнул с крутого взгорка. Загремели, заскрежетали гусеницы, тарабаня по камням. Глеб только крякнул и крепче вцепился в поручень.

— Куда ты так гонишь?

Руслан белозубо ощерился.

— Все путем, мастер! Прорвемся!

— Штрафовать тебя некому…

Шатаясь и переступая, Жилин пролез в пассажирское отделение. Здесь будто никто и не замечал валкой дороги и того, как все трясется и качается, как пол то бьет по пяткам, то резко уходит из-под ног. Бросив глазеть на однообразную багровую муть за спектролитовым колпаком, добровольцы переключились на спор.

— Ты знаешь, шо мене сдается? — услыхал Глеб (по мягкому выговору узнавался Лева Соловейчик). — Мене сдается, шо все они трохи вольтанутые!

— База называется… А еще — первопоселе-енцы, первопоселе-енцы…

— Я что угодно была готова увидеть, но такое!..

— Туристы еще эти… Чего вот шляться зря?

— Да брось ты! Не всем же новые земли открывать! Кому-то достаточно просто полазить по ним, посмотреть направо, посмотреть налево…

— Значит, ты считаешь, что все нормально?

— Нет, ну а что ты еще хочешь?! Чтобы все и сразу?

— Да подождите вы! Работает только двадцать процентов, а…

— И ничего не двадцать!

— А сколько?!

— Двадцать шесть!

— Ты что, с дуба рухнул?! Кто тебе такое сказал?

— СВ смотреть надо! И не сериалы, а новости!

— А что, точно двадцать шесть?

— Нет, ну а что я тебе, врать буду, что ли?! По Всеобщему Вещанию шло… Или по Мировой Сети?.. Короче, какой-то спец из Экономического Совета что-то там объяснял… ой, я не помню уже! Перед самым отлетом было — я собираюсь, а он там вещает…

— Ну, пусть даже двадцать шесть! Все равно ведь абсолютное большинство не работает!

— Да и хрен с ним!

— Правда что…

— Тебе хрен, а мне не хрен!

— Да что вы заладили: меньшинство-большинство! Люди-то тут при чем? Это реформаторам надо «спасибо» сказать!

— Ну, началось! Политики им уже виноваты!

— Это прогресс, старик! Плоды Второй НТР!

— Кушайте их большой ложкой!

— Все равно, — расстроенно протянула Марина. Ее губки искривились, надломившиеся брови придали лицу выражение горького недоумения и досады. — Такие странные… Взяли повыгоняли всех… Зачем, спрашивается? Ну, могли же как-то иначе все сделать, по-доброму! Просто какое-то издевательство над людьми!

— Ох и не говори… — вздохнула Гунилла. — Странные до ужаса!

— Ой, да ерунда это все! Вы так говорите… Можно подумать, при капитализме лучше было!

— Ага… Сильно бы тебе понравилось работать на босса? Посмотрел бы я тогда…

— Знаешь что?! — возмутилась Марина.

— Что?

— Ничего! Говоришь что попало! Ты хоть задумывался когда-нибудь, чем это ваше «безиндустриальное общество» закончится? Да человечество просто выродится! Тебе хоть приходило в голову, что вместе с частной собственностью погибла и нормальная семья?!

— Господи! Да семья-то тут при чем?!

— А при том! Раньше вон Фонда изобилия не было, никто вам благополучия просто так не давал — за него драться надо было, жилы рвать! Вот и держалась семья! И мама, и папа, и дите были крепко связаны — их один дом вместе держал! Они были нужны друг другу! А сейчас что? Сейчас каждый третий — безотцовщина! Вон сколько школ-интернатов понаоткрывали! Матери, и те деточек бросают! А что им? У всех же все есть! И никто уже никому не нужен!

— Зато изобилие! — сказал Соловейчик проникновенно.

— А меня тошнит от изобилия! — с силой сказала Марина.

— Всеобщее благоденствие, — вякнул Лева.

— А меня тошнит от благоденствия!

Девушка сердито посмотрела на растерянного одессита, нахмурилась, но не выдержала и рассмеялась.

— Не, ну правда, — смущенно заговорила она, — ну разве это нормально?

— Ой, да хватит вам мировые проблемы решать! Нашли о чем говорить! Ну, посокращали большинство! А оно что, на другую работу устроиться не может?

— Так, а кто под сокращение-то попал? Рабочие и эти… крестьяне. А берут инженеров!

— Не вопрос! Отучатся — и возьмут!

— А оно им надо?

— Значит, так это большинство работать хочет! У меня вон дядька на ферме работает — китов пасет. И ничего! А брат смотрителем устроился куда-то на плантации ламинарии!

— А у меня мамуля лет пятнадцать на одном хлебзаводе безвылазно как работала старшим оператором, так и работает! И уходить совсем не думает — коллектив, говорит, хороший подобрался. А батек всю жизнь протрубил пилотом на дирижабле-лесовозе! Рассказывал как-то, Амазонию-де с Сибирью изучил, как коврик в ванной!

— Вот! Видишь? А ты — издевательство, издевательство… Кто хочет, тот работает, а работы — край непочатый! Учителей одних — вон сколько нужно! Постоянно! А инженеров, операторов, врачей, ассенизаторов?!

— Так что же не идет никто? — не сдавалась Марина.

— Ну почему не идет? Идет…

— Ага, дождешься от них! Дураки они идти! Что хотите можете говорить, все равно человечество захлестнули трутни!

— Да ну… — протянул Никольский. Еще перед финишем он сбрил свою эспаньолку — проиграл пари, — и «голое» лицо заметно отвердело, прибавило мужественности, вернее, этакой рубленой мужиковатости.

— Вот тебе и «да ну»!

Жилин нашел свободное место и втиснулся в компанию.

— Глеб Петрович! Скажите ей, чтоб больше не ругалась на человечество!

— Ты, что-ли, человечество?!

— Не ругайся, Маринка, — улыбнулся Жилин.

— Ага… Сами выведут сначала, а потом — «не ругайся, не ругайся…»

Жилин крепко обнял ее, девушка поворчала обиженно — для порядка — и притихла.

— Это нам только кажется, — начал Жилин, устраиваясь, — что проблема тунеядства возникла вчера. А собственно, что в ней нового? Это старая-престарая, почти что вечная проблема бездуховности. Проблема мещанства. А праздность — всего лишь мещанский идеал, хотя, с другой стороны, зачем это надо, чтобы трудиться людей заставляла нужда или закон? Зачем работу обязательно превращать в повинность? Наоборот, пусть можно будет выбирать! Хочу — работаю, хочу — нет. А как же? Зато уж теперь если человек занят делом, то любимым. Или его радуют аванс и получка. Ну, так… — Жилин развел руками. — Каждый выбирает для себя!

— Все равно, — затряс головой Никольский, — не понимаю я этих людей! Да вон, был я тем летом в Америке у тети — от скуки чуть не помер, честное слово! Встают поздно, поедят — и в церковь. Или по распределителям. Или на пляж. А вечером — в клуб. И так каждый божий день! Всю жизнь!

— А ты думаешь, у нас лучше?

— Ну, все равно, не так же!.. У нас даже мещане дружат с духом!

— Нет, надо что-то с ними делать, как-то бороться…

Жилин покачал головой.

— Нельзя бороться с людьми, — серьезно сказал он, — и не слушайте вы никого, кто будет звать на «борьбу с мещанством»! Поскребешь такого крикуна, а там — фашистик. Людей, какие бы они ни были, можно только учить. Ну, если не их самих, то хотя бы детей. Учить брать на себя ответственность и нести ее. Воспитывать смелость и трудолюбие. Отыскивать таланты и взращивать их… Только так.

Все молчали. Только и слышно было, как хлесткие струи песка били в днище. Йенсен, который писал что-то, устроившись за маленьким откидным столиком, вздохнул.

— Не слушайте, когда вам говорят, что передний край здесь, на Марсе, — проговорил Жилин. — Нет… Настоящий фронтир, он сейчас через лицеи проходит, через школы, через садики и ясли! Педагогика спасет мир! Учителя и воспитатели — больше некому! Иначе замкнется цивилизация, и будем мы все пищеварить, и спать по шестнадцать часов кряду, удовлетворять матпотребности и совершать половые отправления… Вот и приходится учителям крутиться, биться за каждого игнорамуса, за каждого подростка, — Жилин улыбнулся, — за этих тупиц малолетних, которым ничего не интересно и которые ни о чем не хотят думать…

Добровольцы слушали не шевелясь. Марина прошептала Глебу на ухо:

— А тебе и вправду можно в учителя. Смотри, как они все тебе в рот глядят…

Глеб улыбнулся.

— А ты что молчишь, Максим? — повернулся он к Гирину. — Скажи свое веское слово!

Гирин крякнул.

— А чего тут еще говорить? Я и не знаю даже… Хотя вру, знаю. Помню, когда я еще маленький был, батя мой все мечтал не ходить на работу. Эх, говорит, на травку бы сейчас, куда-нибудь под яблоньку. Не вставать по утрам, не вкалывать по пять часов, а на рыбалку смотаться или там в лес по грибы. В жару — холодная окрошечка на веранде… Вечерком — в картишечки перекинуться… Рай, да и только! Теперь вот он счастлив. А мне так его парадиз и даром не нужен. Помню, раньше я с батей ругался, все в свою веру перетащить хотел, а потом плюнул. Да идут они все в баню, думаю, пусть живут, как хотят! У них своя жизнь, у меня своя. А вообще, знаете, что я понял? Человеку для счастья нужен ад. Чего смеетесь? Именно ад, самый что ни на есть, вот как здесь, — чтобы из него сделать рай. Сделали, поставили Петра у ворот — и дальше пошли. Новый ад искать. Вот, наговорил тут, — закряхтел Гирин, — нагородил… Сам черт ногу сломит…

— Да нет, мы все поняли! — ответили добровольцы вразнобой.

Неожиданно вездеход перестал трястись и раскачиваться, и мощные двигатели загудели ровно, без взревываний. «Ирбис» выкатился из каньона и уверенно побежал по обширному плато.

— Глеб! — крикнул Руслан. — Подъезжаем!

— Ага! — весело сказал Жилин и нащупал за спиной тяжелый шлем. — Передай там, как подъедем, пусть строятся в круг!

— Что?.. А, нуда!

Вскоре «Ирбис» остановился в сотне метров к югу от кратера Соам. Слева две мезы — небольшие столовые горы — поднимали свои квадратные склоны на фоне фиолетового неба. Справа озером беспросветной тьмы разливалась чаша кратера, посередине которого слабо отсвечивала центральная горка.

— Выходим!

Один за другим добровольцы выбрались на броню. Ночь была морозная и ясная. С востока светил Деймос — цедил свет, как три Венеры зараз, и угловатая туша вездехода отбрасывала зыбкую тень. На западе быстро всходил Фобос, но ярче этих маленьких блестящих пятнышек — местных хилых лун — сиял царственный Юпитер.

А станция, похоже, спала. Нигде ни огонька, прямоугольные бункера, крепко сидящие на высоком, плоском холме, отсвечивают зеркальными блистерами. Купола постов стоят раздраенные — заходи, бери что хочешь…

Жилин прижал к боку маленький контейнер с письмами и посылочками и двинулся к штабному куполу. Надо будет кому-то выволочку сделать, думал он. И хорошую. Не хотите защитные системы активировать — не надо. Но люки-то можно было задраить?..

В тамбуре Жилина встречал дежурный диспетчер. Это был худой, черный, с жесткой щеточкой усов человек. Глаза его были мрачны, и с лица не сходила угрюмость.

— Почту привезли? — спросил он громко. — Почту привезли?

— А як же! — ответил Глеб, перехватывая контейнер.

— Говорите громче, я глуховат! Я глуховат!

— Привезли! — повысил голос Жилин и похлопал по контейнеру. — Всем хватит!

Вдвоем они прошли в штаб. Выглядел он необжитым, как на всякой новой станции, но не запущенным. Обшивка блестела, словно протертая влажной тряпочкой — ни пылинки, ни соринки нигде.

— Наши в кают-компании все! — объяснял диспетчер. — Одни на смену, другие со смены уже! Чаи гоняют! А меня вперед послали, чтоб сказал, когда подъедете! А вот дудки! — Он хитро улыбнулся и вышел из роли бирюка. — А вот дудки!

Диспетчер открыл дверь в кают-компанию и крикнул:

— Выходи, работнички! Почта!

В кают-компании за столом сидели десять человек, кто в рабочих комбинезонах, кто в скафандрах с откинутыми колпаками. Они походили на монахов в трапезной, но при слове «почта» мигом утратили постный вид и благочиние.

«Работнички» загалдели, задвигались и окружили Жилина со всех сторон. Даже сверху, со стула, заглядывал лохматый инженер-контролер.

— Спокойней, спокойней! — осадил их Жилин. — Всем есть, никого не обидим. Сейчас… — Он достал пакет. — Так… Пер Гранквист! Есть такой?

— Есть, есть!

К Жилину пробился голубоглазый, светловолосый викинг с нашивкой строителя-энергетика на рукаве — желтая молния на черном щитке. Викинг улыбался от уха до уха.

— Тебе аж две посылки (в толпе застонали от зависти) и три письма… хм… от Карин, от Евы-Лотты и еще от Бетан! Держи!

— Ну, Пелле! — веселились в толпе. — Ну, тихоня!

Изрядно зарозовевший, Пелле сграбастал свою долю сокровищ и протолкался в коридор. А толпа все не могла успокоиться:

— Вот вам и Пимс!

— Недаром же говорят: в тихом омуте черти водятся! Вот вам, пожалуйста!

Жилин вынул следующий пакет.

— Люка Кампана!

— Мне, что ли? — подскочил дежурный диспетчер. — Мне, что ли?

— Ты Люка?

— Я Люка!

— Тогда — на! — Глеб протянул диспетчеру два конверта и объемистую посылку.

— Все. У меня перерыв! — объявил осчастливленный Люка и, держа почту над головой, стал пробиваться к двери. — У меня перерыв!

— Михаил Завьялов! Посылка тебе… да, и вот еще одна, маленькая… Тебе? Тебе. Писем нет, наверное, в самой посылке. Лю Шуйбэнь!

— Его нет, он на смене!

— Давайте, я передам!

— Держи! Вот… и вот. Федор Привалов! На-ка вот… Ага, тут что-то булькает! Олег Потапенко! Это тебе… Нет-нет, эту вот. Чуешь, как салом пахнет? Нгуен Тхань Хиен! Держи… Стоп-стоп, не убегай! Это тоже тебе… Да не за что!

Жилин поставил контейнер на стол и вынул то, что лежало сверху.

— Санджей Гопал!

— Я! Я! — всполошился лохматый и, как коршун, кинулся на причитающуюся ему посылку. Кают-компания пустела на глазах. Люди, по полгода не получавшие весточки от родных и любимых, рассеялись по модулям, чтобы в одиночестве, не пряча чувств, разбирать детские каракули и смаковать гостинцы. Конечно, есть видеосвязь, но изображения разве коснешься? Разве уловишь запах ЕЕ духов? Да и что это за связь, когда скажешь «люблю» и ждешь полчаса, пока радиоволны изволят донести слабенькое «я тоже…» Нет, никаким транскрипторам письма не извести — как слали их люди, так и будут слать. А бересту ты получишь или пласт-папир, не важно. Радость-то одна.

— Андрей Бранкевич! — прочел Жилин.

— Это мне! — залучился невысокий сухощавый человек средних лет со светлыми волосами «ершиком» и со светлыми выпуклыми глазами. — Это я!

Жилин усмехнулся и запустил руку в контейнер.

— Тут вам посылочку прислали и… так… и письмо.

— Это от Тамарочки, наверное!.. Ага! Спасибо!

— Да ради бога… Тут еще от Генерального уполномоченного по Проекту… — Жилин выудил пару плоских, как открытка, информатов. — Вы бригадир?

— Угу…

— Ладно, потом поговорим… Роман Белкин!

Худой и жилистый парень, угловатый, как подросток, осторожно принял протянутую ему посылку.

— И вот тебе еще… — Жилин вытащил большой конверт и с улыбкой прочел кривоватую надпись, начертанную печатными буквами, иногда писанными шиворот-навыворот: «Партрет моего папачки». — Держи!

Смущенно хмыкая, «папачка» взялся за портрет двумя руками, и Глеб сунул ему посылку под мышку.

— Вот, — сказал Белкин, покряхтывая, — будет теперь, что на стену повесить!

Он осторожно, боком, выбрался в коридор, и в кают-компании остался стоять последний необласканный Землей — беловолосый парень лет двадцати пяти на вид. Он томился ожиданием и нервничал.

— Есть, есть, — понял его Жилин и выудил последнюю посылку. — В. Князев?

Беловолосый радостно закивал головой.

— Вот, это все тебе.

— Я уж думал, не достанется, — похмыкал успокоенный В. Князев. Наскоро распрощавшись, он скрылся за дверями.

— Здра-авствуйте! — тут же пропели с порога.

Жилин обернулся. В дверях стояли Рита и Гунилла.

— А это мы! — сказала Рита.

— Нарисовались, — выразилась Гунилла, — фиг сотрешь!

И раздвинула губки в хулиганской улыбке.

— Здравствуйте, девушки! — сказал Бранкевич. Он с сожалением сложил письмо и сунул его в нагрудный карман. — Пойдемте, я покажу, где ваши модули.

— У вас тут так чисто везде! — похвалила Гунилла.

— А как же иначе? — приосанился Бранкевич. — Тут после нас гарнизон будет стоять. Да! Тут целую систему развернут. Планетарная защита!

— Не абы как!

— Да-а…

Бранкевич вывел девушек в коридор:

— А знаете, как Жилина китайцы боялись? У-у… Что на Таити, что во Владивостоке. Знаете, как они его звали?

— Ка-ак?

— «Тигра-капитан»!

— Да-а?!

— А откуда вы знаете? Вы тоже служили?

— Служил… С полгода. Попробовали бы мы здесь грязь развести! Он бы нам развел…

Жилин усмехнулся: уж больно громко Бранкевич разглагольствовал. Чувствует, что нашкодил, и подлащивается. Как тот рекомый кот.

— А где у вас столовая? — глухо шло из коридора.

— Это в хозблоке, я покажу.

— А госпитальный блок?

— А госпиталь отсюда… через два бункера, рядом с арсеналом.

— Арсеналом?!

— Как интере-есно!..

Голоса удалились. По коридору зашлепали протекторами авторазгрузчики. Зазвякали двери шлюза. Наушники донесли «виру» и «майну», натужные «х-ха…» и облегченные «уф-ф!». Было шумно и весело.

— Антон, на разгрузку!

— А это куда? Тут рулон зеркал…

— Это к девчонкам!

— Они, может, спят уже…

— Ага, уложишь их! Как же!

— Опускай! Сюда давай, на гусеницу! Черт, тяжелый…

— Руки!

— А где Виджай? Виджай! Там еще танк подошел!

— Бегу уже!

— Да потом разберем! Выгрузим сначала…

— Я ла! Ма ла! [26]

— Ты сильнее бей! Что ты, как по попе ладошкой?

— Нет, ну вот куда опять контактор затыркали?!

— Макс, не спи! А то замерзнешь!

Жилин лично облазил модули. Придраться было не к чему, и он повключал все агрегаты и системы. Затрещали обогреватели, защелкало в трубах; в круглых иллюминаторах, пусто и слепо таращившихся в ночь, разгорелся яркий голубоватый свет и лег под окна уютными продолговатыми овалами. Добровольцы смотрели и не могли насмотреться. Они обустраивались на новом месте, а вокруг темнел Марс, смерзался и пылил, индевея и пугая безвоздушьем, оттаивая днем, цепенея в сумерки, напуская голубого туману под утро — выморочный мир, позабытый-позаброшенный, не свой — не чужой, — и к нему тоже надо было приложить руки, ему тоже требовались ремонт и благоустройство, чтобы потом, ближе к полудню, отпраздновать новоселье всем «передовым человечеством»…