Дом, который будет ждать. Книга вторая

Глава 9

Реджинальд

Боль приходила каждое утро, приближалась издали, словно морской прибой, подбиралась, примеривалась и накрывала с головой: в такие минуты мне казалось, что в окружающем мире нет ничего кроме боли. Обжигающей, тянущей, проникающей внутрь каждой мышцы, каждой клеточки и косточки. Она наполняла собой тело, разум, мешала мыслить и осознавать себя в окружающем пространстве.

Вот и сейчас я лежал на покрытой чем-то вроде мха широкой лавке и прислушивался к окружающим меня звукам, чувствуя, что где-то рядом так же неспешно просыпается она – моя боль. Но пока ещё она дремала, сонно потягиваясь, я слушал звуки, отражающие жизнь вокруг меня. Вот просвистел где-то за стеной ветер, и в ответ ему заскрипели огромные столетние ели. А вот какой-то небольшой зверёк пробежал и острыми коготками проверил на прочность толстые бревенчатые стены. Просвистела крыльями какая-то ночная птица, прячась на день в дупло или нору.

Я уже не удивлялся тому, что слышу все эти звуки: за время, проведённое в этой зелёной лесной не то темнице, не то избушке, я начал привыкать к тому, что мой слух невероятно обострился. Я спокойно мог слышать движение даже мелких зверей достаточно далеко от моего убежища, мой новый слух легко улавливал даже шёпот травы и журчание далёкого ручья. Все эти звуки переплетались, смешивались, создавая некий раньше недоступный моему сознанию узор мира: сложный, разноцветный и прекрасный.

Шевельнувшись, я совершил роковую ошибку: боль поняла, что я проснулся и тут же радостно впилась в меня миллионами острых иголочек. Когда я усилием воли смог разогнать кровавый туман, плавающий у меня перед глазами, то увидел сидящего на столе крысюка, который так и не назвал мне своего имени, но отзывался на Крыса.

Он сидел, свесив со стола длинный розовый хвост, и что-то сосредоточенно помешивал в большой кружке.

– Доброе утро, – с трудом прохрипел я, так как почему-то говорить с каждым днём становилось всё тяжелее, а мысленная речь давалась мне пока с колоссальным трудом.

– Ничего оно не доброе, – хмуро отозвался Крыс, что уже было само по себе удивительно: обычно он не утруждал себя ответом на мои слова, – придётся двигаться ускоренными темпами. События развиваются несколько быстрее, чем мы предполагали. Даргеро уже нашёл девчонку, хотя не должен был бы, а старая курица готова её отпустить.

Мне было так больно, что никакие девчонки, которых отыскал Каспер Даргеро меня не волновали: ну нашёл и боги с ними обоими. При чём здесь я и моя попытка выжить?

– При чём здесь я? – всё же вытолкнул я из пересохшего горла вопрос.

– Да так, ни при чём, – уколов меня быстрым взглядом, ответил Крыс, и будь я в нормальном состоянии, то непременно обратил бы внимание на его нарочито равнодушный тон, но мне было не до голосовых тонкостей.

– Завтрак заключённому полагается? – мрачно пошутил я, замечая, что прежняя одежда почему-то стала тесна в плечах, а рукава оказались коротковаты. Странно: вроде бы я давно вышел из возраста, когда мальчишки вырастают из собственной одежды. Тем не менее, когда я повернулся к умывальнику, чтобы зачерпнуть ледяной воды и, умывшись, хоть чуть разогнать наполняющий голову болезненный туман, рубашка треснула на левом плече.

– Что со мной? – хрипло спросил я у Крыса, который смотрел на меня своими глазами-бусинками с неким научным интересом.

– Начинается процесс трансформации, – сообщил он мне, перебираясь на широкий подоконник, наличие которого все эти дни ставило меня в тупик: зачем подоконник, если нет окна.

– Транс-фор-ма-ци-и? – еле выговорил я, прилагая нечеловеческие усилия для того, чтобы произнести хотя бы слово.

– Ты превращаешься, – любезно пояснил Крыс, заняв, видимо, наиболее удобную наблюдательную позицию.

Я хотел было спросить – в кого, но не успел, заворожённый невозможным и бесконечно пугающим зрелищем. Мою руку, которой я опирался о стену, вдруг пронзило острой болью, и она прямо на моих глазах стала покрываться чем-то вроде мягкой эластичной крупной чешуи тёмно-зелёного цвета. Ровные одинаковые чешуйки аккуратными рядами выступали на коже: сначала контуром, затем медленно проявлялись и делались чуть выпуклыми, а затем наливались прочностью и приобретали цвет.

Зрелище было настолько диким и в то же время завораживающим, что я молча смотрел, как меняется моя рука и молчал. Крыс с не меньшим интересом наблюдал, как мои руки постепенно превращаются в покрытые плотной чешуёй конечности: и не лапы, но уже и не руки.

Самым удивительным было то, что оттуда, где появлялась странная чешуя, уходила боль, поэтому я без ужаса, а даже с какой-то дикой извращённой радостью наблюдал за тем, как на моих руках остаётся всё меньше и меньше светлой тонкой человеческой кожи. Потемнели пальцы, вместо ногтей, аристократической формой которых я всегда втайне гордился, появились недлинные, но даже на вид чрезвычайно твёрдые когти. Я провёл ими по деревянной поверхности стола и со странным удовлетворением увидел, как они оставили глубокие царапины.

– Ну что, Реджинальд, – услышал я голос Крыса, – поздравляю тебя…

– Кто такой Реджинальд? – хотел спросить я, но моё горло не смогло воспроизвести ни одного слова, послышалось лишь какое-то низкое рычание. Зато у меня легко получилось задать этот вопрос мысленно, хотя все прежние попытки овладеть навыком безмолвной речи оканчивались неудачей.

– Кто такой Реджинальд? – мысленно повторил я вопрос, обращаясь к Крысу. – Он человек?

– Это ты, – спокойно пояснил грызун, – точнее, тот, кем ты был раньше. Да, ты был человеком. Но Древний выбрал тебя, и ты станешь тем, кем должен стать.

– Для чего? – я чувствовал в себе нарастающую силу, которая увеличивалась вместе с тем, как я превращался в существо совершенно новое: молодое, сильное и хищное.

– Чтобы исполнить то, что предначертано, – напыщенно отозвался крысюк, стегнув тонким розовым хвостом по деревянной стене, – то, для чего ты был выбран Древним из миллионов никчемных людишек.

– Ты так и не сказал мне, что конкретно я должен буду сделать, – говорить мысленно с каждым произнесённым, точнее, подуманным словом становилось всё легче, – при этом ты требуешь от меня повиновения и откровенности, хотя сам замалчиваешь явно важные вещи.

Не знаю, откуда в моём истерзанном болью теле взялись эти спокойные и уверенные слова, но крысюк внимательно посмотрел на меня своими глазами-бусинками и недоверчиво хмыкнул.

– Дело движется, – пробормотал он, прикрывая глаза, словно опасаясь, что я сумею рассмотреть в них что-то, не предназначенное мне, – даже не знаю, хорошо это или плохо. Впрочем, наверное, пришло время практических занятий. Ты готов выйти на воздух? – внезапно обратился он ко мне.

Та хищная часть меня, которая возникла совсем недавно, восторженно взвыла и перед мысленным взором пронеслись упоительные картины охоты: стремительный бег, почти полёт, бросок и восхитительный, пьянящий вкус крови ещё живого существа, ощущение уходящей жизни, которую я пью, получая ни с чем не сравнимое наслаждение. Что может быть прекраснее мгновения, когда жизненная энергия того, кто ещё недавно жил своей маленькой пустой жизнью, переходит ко мне, давая новые силы?

Внимательно наблюдавший за мной Крыс кивнул каким-то своим мыслям и произнёс несколько слов, которые показались мне смутно знакомыми, хотя я не взялся бы повторить ни одно из них. Пока не взялся бы…

– Что ты сказал только что? – спросил я у Крыса, вдруг осознав, что моя былая ненависть к нему отошла куда-то в глубину сознания, как нечто совершенно несущественное, неважное. Теперь я воспринимал своего тюремщика – да и тюремщика ли? – просто как одушевлённый источник жизненно необходимой мне информации. И если для того, чтобы взять от него всё, что он знает, необходимо слушать, заниматься и быть внешне покорным, что же – я готов. Но возникшая где-то в глубине меня новая сущность, хищная, жестокая и равнодушная, поклялась отомстить за все унижения и всю пережитую боль. Не сейчас, когда-нибудь потом… Этот новый я умел ждать…

– Тебе-то зачем? – с прежней высокомерно-склочной интонацией ответил Крыс, спрыгивая с подоконника. – Всё равно ни слова не понимаешь.

Не знаю, по какой причине, но в глубине ещё самому мне не слишком понятного нового сознания, разрывающего мозг обрывками смутных воспоминаний и чувств, возникла и укрепилась мысль, что Крысу совершенно не обязательно знать о том, что слова показались мне знакомыми. Поэтому я промолчал, постаравшись выгнать из головы даже тени, отзвуки мыслей об этом: что-то подсказывало мне, что при желании Крысу не составит труда залезть в мою голову и всё там перевернуть. Желание сохранить свои чувства и пока ещё робко заявляющие о себе идеи заставило выстроить мысленный барьер. Не имея ни малейшего представления о том, как это правильно делать, я интуитивно сделал единственное – как потом выяснилось – что было возможно. Я представил себе крепкий частокол из высоких, остро заточенных брёвен, разрушить который не удастся никому, даже мне самому. При этом я прекрасно осознавал, что противостоять магии Крыса мне пока однозначно не по силам: он мгновенно раскатает весь мой частокол по брёвнышку. Но главное даже не это: гораздо больше пугала меня перспектива того, что крысюк начнёт внимательнее следить за мной, а это мне совершенно ни к чему.

– Звучание непривычное, – я мысленно пожал плечами, и Крыс, прошипев себе под нос что-то наверняка нелицеприятное, сделал замысловатый пасс лапой. На монолитной бревенчатой стене сначала замерцал контур, постепенно наливаясь силой, а затем медленно проступила дверь.

– Иди за мной, – велел Крыс и шагнул в распахнувшийся по щелчку выход под звёздное небо.

Прежде чем последовать за ним, я постарался мысленно повторить его жест и с восторгом понял, что помню всё так, словно мне сотню раз объяснили и показали, как именно нужно делать. Откуда-то выплыло слово «фоссгейл», и я запомнил его, сам пока не понимая, что оно значит. Крыс, стоя на пороге, нетерпеливо обернулся, и я, приняв самый равнодушный вид, на который был способен, шагнул следом за ним из своей тюрьмы.

Чтобы пройти в дверь, мне пришлось согнуться чуть ли не вдвое, так как нынешний я был гораздо крупнее того меня, который пришёл сюда… Кстати, а как давно я здесь появился? Сколько времени прошло? Впрочем, почему-то мне стало казаться, что такая категория, как время, уже не имеет совершенно никакого значения.

Я выпрямился, чувствуя, как по жилам быстрее побежала кровь, как лёгкие наполнились густым ароматным воздухом, как всё тело наполнилось бушующей, какой-то первобытной силой. Я принюхался и зажмурился от наслаждения: вокруг одуряюще пахло листьями, корой, мхом, грибницей и влажной землёй. В этот аромат вплетались сладкие нотки поспевающих ягод и цветущих в густых кронах ползучих лиан, прохладный запах пробивающихся сквозь слежавшиеся за годы листья ручьёв и родников. Сотни, тысячи, миллионы запахов переплелись в единый оглушающий своей красотой аромат Франгайской чащи.

Я стоял, зажмурившись, и всем существом впитывал этот невероятный запах, растворялся в нём, постепенно начиная ощущать самого себя частью невероятного могучего Франгайского леса.

Внезапно где-то неподалёку в густом орешнике раздалось полное угрозы негромкое рычание: какому-то обитателю моего леса – а я ощущал именно так: моего собственного леса! – не понравилось моё присутствие. Медленно развернувшись в тут сторону, я хотел сказать что-то, но горло уже было не в состоянии произносить слова: видимо, процесс трансформации, о котором говорил Крыс, зашёл уже слишком далеко, и я смог воспроизвести лишь низкое угрожающее рычание. Осознав это, я прислушался к себе и понял, что это совершенно меня не беспокоит. Мне было гораздо интереснее, кто посмел бросить вызов будущему Хозяину Франгая.